Иван Огородников

VI

На все эти толки, столь сильно волновавшие сластушинских крестьян, менее всего обращал внимания сам Огородников: он словно и не знал о них ничего, продолжал себе жить особняком. Кроме кузницы, он вырыл еще помещение для коровы, покрыл его тою же несгораемою соломой, наделал к реке сходов, а самый обрыв засадил малиной. Сластушинские крестьяне со смеха покатывались, глядя, как Огородников с железной лопатой в руке копал ямки для малины и как эту малину целыми ворохами таскал на своих плечах из леса.

— Вот сластник какой! — говорили они. — Малинки захотелось, весь обрыв засадил.

Но когда на следующее лето посаженные кусты покрылись крупными, сочными ягодами и даром пропадавшая земля дала Огородникову хороший доход, то сластушинские зубоскалы еще более обозлились на «сомнительного» человека. Копаясь, как крот, Огородников и в образе своей жизни словно подражал этому безобидному зверьку. В гости он никуда не ходил и гостей у себя никогда не принимал.

Такой отшельнический образ жизни, мрачность характера Огородникова, его наклонность устраиваться не на поверхности земли, а в недрах ее — поселили в умах местных крестьян, помимо нерасположения, и массу всевозможных догадок. Стали болтать, что к Огородникову летают по ночам огненные змеи, что он занимается колдовством, для чего собирает какие-то травы и вымолачивает из них зерна; что разыскивает какие-то клады, что придумал какую-то новую веру и, склоняя жену свою в эту веру, каждую ночь тиранит ее, как лютый зверь. Стали тайкам допрашивать жену Огородникова Прасковью, но Прасковья или молчала упорно, или же божилась, что ничего подобного нет. Начали подсматривать за Огородниковым; приходили к нему по ночам и подслушивали под окнами…

Однажды ночью старики сделались свидетелями следующей сцены: Огородников сидел на лавке и молча смотрел на жену, занимавшуюся пряжей. Долго продолжалось молчание, Наконец Огородников вздохнул и проговорил:

— Паша! подойди ко мне.

Прасковья бросила прялку и робко подошла к мужу. Все замерли и ожидали, что вот-вот он примется бить несчастную женщину, а вышло не то.

Огородников взял жену за руку и притянул к себе.

— Так ты говоришь, что он помер? — спросил Огородников голосом, дрожавшим от волнения.

— Помер, вишь! — прошептала она.

— Туда ему и дорога. — И, помолчав немного, он снова обратился к жене: — А ты забыла его?..

И все увидали, что после этого вопроса Прасковья упала перед мужем на колени и принялась целовать его руки.

— Лиходей он мне! — рыдала она. — За что же помнить то его!

Постояли старички еще под окном и увидали, что Огородников поднял жену, обнял ее и зарыдал, как малый ребенок. Никто ничего не понял из всего этого…

— Черт его знает, прости господи, — говорили старики, возвращаясь домой, — нешто его разберешь?..

Вскоре после этого пропало из выгона шесть лошадей. Все село, заподозрив Огородникова в совершении этой краже, с шумом и гамом привалило к его усадьбе. Дело было вечером. Огородников работал в своей подземной кузнице… Узнав, в чем дело, он схватил самый тяжелый молот и, потрясая им в воздухе, такой нагнал страх на толпу, что она, как осколки лопнувшей бомбы, разлетелась от него в разные стороны.

— Зверь, как есть зверь! — порешили все хором.

Однако лошади были вскоре найдены, вор открыт, и вором оказался, разумеется, не Огородников.

Но возвратимся к рассказу.

Недели две спустя после описанного в начале рассказа возвращения с рыбной ловли Огородников пришел к Фиолетову. Фиолетов, завитой и тщательно причесанный, сидел на стуле с гитарой в руках и пел какой-то романс. При виде Огородникова он от радости даже с места вскочил.

— А! друг любезный! — вскричал он. — Садись-ка и слушай, какой я романс сочинил…

И, усадив Огородникова, он запел, закатывая под лоб глаза:

— Каково, а? — кричал он, покончив романс и быстро вскакивая с места. — Это я на всякий случай сочинил… Может, подвернется какая, — я ей и закачу… Хорошо?..

— Хорошо-то хорошо, — проговорил Огородников мрачно, — но только я пришел к тебе не твои дурацкие песни слушать, а по делу…

— Что ж! — перебил его Фиолетов. — Будем и про дело говорить. Рыбу, что ли, ловить собираешься?..

— Нет, не собираюсь!

— Какое же такое может быть у тебя дело?..

— Дело, братец, большое, — проговорил Огородников. — Я долго обдумывал: идти ли к тебе или не идти?.. И порешил наконец, что надо идти и что без тебя не обойдешься.

Помолчав немного, как бы собираясь с духом, он сказал:

— Денег мне надо… вот какая штука!..

— Вам денег? — вскрикнул Фиолетов и в ту же минуту вспомнил предостережение о. Егория.

— Выручай, брат…

Фиолетова даже покоробило всего.

— Нет, — пробормотал он, — денег я не даю никому.

— Хорошее дело! — заметил Огородников. — А мне все-таки дай, потому — за мной твои деньги не пропадут. Все до копейки получишь…

— Нет, я денег не дам… самому нужны, — перебил его Фиолетов.

— Зачем это?

— Торговать хочу.

— Это кирпичом-то толченым? — и Огородников захохотал во все горло. — Врешь ты все! — продолжал он. — Не нужны тебе деньги… Где уж тебе торговлей заниматься!.. Уж ты лучше прямо скажи, что жалко тебе…

— Верно! верно! — подхватил Фиолетов. — Это ты угадал!.. Жалко, жалко… Ну, просто жалко расставаться с ними… И черт знает, что случилось со мной… Сам себя не узнаю… Прежде, бывало, нищим подавал, калекам… Заваляется копеечка в кармане, и бросишь ее… А теперь — как отрезало!.. Шабаш! Сунешь руку-то в карман — и назад! Пригодится самому, думаешь… А чего там? Полушка какая-нибудь!.. Сам себе удивляюсь, ей-ей удивляюсь!.. Когда не было своих денег, когда каждую копейку из рук родителя получал, деньги — нипочем, бывало! А теперь из-за каждого гроша лихорадка бьет…

Переменив тон, он прибавил, самодовольно улыбаясь:

— А помнишь, ты говорил мне, что я пропаду, как «вошь в табаке»? Нет, брат, я не пропаду… Звезда-то тогда, видно, правду сказала, что быть мне богатому!.. И буду!..

Опять самодовольно улыбнувшись, он продолжал:

— Недавно я в город ездил о должности регента хлопотать… У соборного ктитора[3] был, просвирку ему приподнес… Он же и градский голова… Обещал! «Беспременно, — говорит, — будете!»… Даже руку пожал мне!.. Сделаюсь регентом, — буду получать жалованье; а лишние деньги под проценты пущу!.. Вот жениться бы на богатенькой! — вскрикнул он и даже пальцем прищелкнул…

— А ты зубы-то не заговаривай! — перебил его Огородников. — Ты мне денег-то давай.

— Нет, не дам! — оборвал Фиолетов и, подойдя к зеркалу, принялся поправлять прическу.

— Да ведь ты сам же говоришь, что деньги из-за процентов раздавать будешь!

— Буду, да не таким, как ты…

— Что же, хуже других, что ли, я! — вскрикнул Огородников и злобно ударил кулаком по столу.

— Не хуже, а главная причина — обеспечения нет никакого.

— Как никакого! А дом, мельница, кузница? а сам-то я? Нешто сам-то я — ничего не стою? Ведь это тебе грош цена, а меня дешево не купишь! Я — не дармоед, не шелкопер, я — рабочий человек, а на рабочем человеке весь мир стоит…

— Ну, а ты не очень-то кричи, — перебил его Фиолетов.

— Так не дашь?

— Не дам.

— Есть ли в тебе душа-то человеческая? — выкрикнул Огородников, но вдруг, как бы опомнившись, замолчал.

Фиолетов сел и, взяв гитару, принялся выщипывать на ней аккорды. Минут десять длилось молчание; наконец Огородников прервал его и заговорил совершенно спокойным уже голосом:

— Да нет, ты шутишь… Ты дашь мне денег… Ведь ты сам знаешь, какие у меня приятели на селе… Чуть не открещиваются, встречаясь со мной! Дай, ради господа! Уж больно дело-то хорошее подвертывается… Такое дело, что разом обогатить может.

— Какое это такое дело? — презрительно спросил Фиолетов, продолжая перебирать пальцами струны гитары.

— А помнишь, я тебе про масло-то говорил…

— Ну, помню.

— Теперь я из Москвы письмо получил…

— Это от студента-то?

— Да, от него.

— Что же он пишет?

— А вот почитай…

…И, Огородников достал из кармана завернутое в платок письмо, развернул его и подал Фиолетову. Фиолетов положил гитару и начал читать:

— «Почтеннейший Иван Игнатьич! Спешу вас уведомить, что масло, которое вы дали мне на образец, я показывал нескольким московским химикам, людям весьма почтенным и ученым, и вот что узнал от них. Масло это употребляется как в аптеках, так и в химических лабораториях»…

— Стой! — перебил его Огородников. — Этого слова я не понимаю.

— Лабораторию-то? — важно спросил Фиолетов.

— Да не выговорю даже.

— Лаборатория… это… это… — начал Фиолетов. — Это такое заведение, в котором ученые химики работают… Там у них разные реторты, фильтры…

— Мастерская, значит? — спросил Огородников.

— Да.

— Ладно, читай дальше.

— «Масло это, — продолжал Фиолетов, — весьма ценное и доходит иногда в цене до 40 рублей за пуд, по крайней мере, в настоящее время вам бы охотно дали за него эту цену»…

— А? — воскликнул Огородников, все более и более воодушевляясь.

Но Фиолетов уже не слушал его и продолжал читать:

— «Если вы пожелаете доверить мне это дело, — писал студент, — то вышлите масло, и я немедленно продам его. От тех же знающих людей сведал я, кроме того, что масло это в большом спросе в Лондоне, где употребляется на заводах, изготовляющих краски и разные смазки для машин. Мне обещали собрать подробные об этом сведения и даже сообщить адрес той английской конторы, которая занимается покупкою этого масла. Как только получу эти сведения, так сообщу вам, а пока от души советую заняться этим делом, которое может обогатить вас».

— Ну, каково? — спрашивал Огородников, подбоченившись.

— А у тебя сейчас-то есть ли это масло?

— То-то и горе, что нет! А кабы было, так разве я пришел бы к тебе?

— Эх! — вскрикнул Фиолетов и даже пальцем прищелкнул.

— Ведь я наделал-то самую безделицу, — продолжал Огородников, — из любопытства только: что, мол, выйдет!.. Ходил, знаешь, по полю, увидал на траве орешки какие-то колючие, раскусил один, а там зернышки, точь-в-точь как в подсолнухах ядрышки… Я и давай набирать их.

— А много у нас травы-то этой?

— Травы-то?

— Да.

— Сколько хочешь!.. И по самым все негодным местам растет… Да чего! — в городе у нас, по улицам — и там не оберешься ее… А люди-то мимо ходят и не знают, что ногами золото топчут!..

— Что же ты теперь делать будешь? — допрашивал Фиолетов, расхаживая из угла в угол.

— Что делать-то? Масленку строить, вот что!

— А потом?

— А потом придет осень, накошу этой самой травы сколько вздумается, обмолочу ее, орешки оберу на своей дранке, а из ядер погоню масло… — И, ударив кулаком по столу, вскрикнул: — Эх! мне бы только годика два поработать, покамест еще никто этого дела не расчухал, покамест на траву эту никто внимания не обращает… А там, через два-то года, пускай другие наживаются!.. Ну, что же, дашь, что ли, денег?..

— А тебе много нужно? — спросил Фиолетов не без робости.

— Рублей двести…

Молодой человек даже руками всплеснул, — а Огородников не отстает.

Часа два пробеседовали наши приятели, и наконец беседа эта кончилась тем, что Фиолетов сбегал в питейный и купил на деньги Огородникова бутылку водки и какой-то колбасы. Водка подействовала, и молодой человек, выпивая рюмку за рюмкой, видимо делался сговорчивее.

— Только уж это как хочешь, — говорил он, — а уж двухсот рублей я тебе не дам… больно много!..

— Да ведь так же у тебя деньги-то лежат! без пользы…

— И пускай!.. небось, места не пролежат… Они у меня в укладочке, нарочно укладочку для них купил… Связал деньги пачечками и уложил рядом… А ты сколько мне процентов дашь?

— Не знаю, сколько ты положишь?..

— Я, брат, на далекий срок не дам…

— А на какой?

— На три месяца, — больше не дам…

— Да ведь в три-то месяца я не обернусь! — испуганно заметил Огородников. — Надо масленку выстроить, травы накосить, намолотить, масла наделать, продать его… По крайности — на полгода…

— Ни, ни, ни за что! — возразил Фиолетов.

— Ну, хоть на пять месяцев…

— Не дам…

— Да ты что? — рассердился наконец Огородников. — С ума, что ли, спятил?..

— Больше как на четыре месяца не дам — и то, чтобы проценты все вперед…

Огородников подумал немного, посчитал что-то на пальцах и сказал:

— Ну, ладно! На четыре, так на четыре…

— Только ты знай, — добавил Фиолетов, — что больше ста рублей я тебе не дам… У меня пачки там — все по сту…

— Ну, вот две и давай…

— Ни за что на свете!..

— Чучело гороховое! — урезонивал его Огородников. — Да ведь не пропадут же твои пачки, — назад получишь…

— Больше одной пачки не дам!.. Боюсь я…

— Чего же ты боишься?

— И сам не знаю… Понимаешь ли? — ведь это первый опыт, так сказать, первый шаг… Когда попривыкну, тогда, может, и робость пропадет… А теперь — и проценты взять хочется, и вместе с тем робею… Сердце даже замерло от страха.

Огородников плюнул, принялся ругать Фиолетова. Но все-таки дело кончилось тем, что Фиолетов более ста рублей дать ему не решился, и то с тем условием, чтобы расписка была написана на двести рублей и чтобы была засвидетельствована нотариусом.

— Зачем же в двести рублей, коли ты мне всего сто даешь?

— А это для того, чтобы помнил хорошенько, — бормотал юноша, — чтобы до суда не доводил.

— Ты этак больно скоро разбогатеешь…

— Заплати в срок — и не взыщу.

— А как взыщешь?

— Не беспокойся…

— Ну, а сколько же ты процентов возьмешь? — спросил Огородников.

— Процент уж известный — десять копеек с рубля.

— Да ведь это за год берут десять-то копеек!

— А я за четыре месяца.

Подумал, подумал Огородников и согласился. На следующий день они отправились в город к нотариусу.