Часть третья

Абрамцева села — почти что рухнула — в кресло.

— Значит, все-таки Птица… Все-таки она! Но как ты добился признания? — Со смесью восхищения, недоверия и тревоги она взглянула на Давыдова. — Приставил к ее кристаллическим мозгам лучемет?

— Изобразил на ИУ вылет в долину Мечтателей и пригрозил утопить нас обоих в кислоте, — сказал Давыдов. — В переразвитой интуиции с «размазанным временем» есть свои минусы: Птице стало известно, что я не собираюсь останавливать падение за несколько секунд до того, как мы бы «упали» в озеро. Поэтому она заговорила. Но, знаешь, — он тряхнул головой, как-то неестественно усмехаясь, — это было нечто! Я почти убедил сам себя, что действительно разобьюсь; никогда не чувствовал ничего подобного. Едва избежал «крушения». А там уж набрал высоту и вытянул из Птицы все остальное. Но вылез из ИУ с трясущимися коленками.

— Если б Птицу установили вместо Вохлва на настоящую машину, ты бы тоже это проделал?

Давыдов взглянул на нее исподлобья с той же застывшей на губах усмешкой.

Абрамцева укоризненно покачала головой.

— Глупо, Слава. Хотя я тебя понимаю… Ну и что Птица?

— Ни для кого не секрет, что Дэн ей не нравился. Тогда как с остальными она хорошо ладила. Поэтому… не знаю даже, как сказать. — Давыдов встретился с Абрамцевой взглядом. — В общем, Птица утверждает, что сделала это ради нашего блага: моего, твоего, Игоря, который из-за нас… из-за всего этого переживал. Она проанализировала известные ей обстоятельства и детали нашего, так сказать, бытия, и пришла к выводу, что после смерти Абрамцева нам станет лучше и проще жить. Так что она решила взять на себя убийство, невозможное для нас самих по моральным причинам, а себя она сейчас считает не связанной моральными нормами. Помнишь земную легенду о Големе? Глиняном человеке, оживленном иудейским рабби-каббалистом в качестве средства защиты своего народа от погромщиков.

— Точнее говоря, как орудие противления злу насилием, невозможным, по религиозным и социальным причинам, для его создателей.

— Вот именно. Похоже, Птице понравилась ассоциировать себя с этим существом.

Абрамцева, не сдержавшись, выругалась вслух.

Давыдов согласно кивнул.

— Зря Дэн заморочил ей голову Майринком и каббалистическими мифами. Но с ней ведь обсуждали сотни книг! — Он хлопнул ладонью по столу. — Почему именно это ей запало?! Ты можешь объяснить? С позиций киберпсихологии, социологии, да хоть как-нибудь…

— Скорее всего, Майринк тут, в сущности, почти ни при чем. — Абрамцева вздохнула. — Исходя из одних предположений, нельзя говорить наверняка — но, думаю, я знаю, в чем дело. В алгоритме. Даже Птица, Слава, почти что ни при чем: в конце концов, в основе своей она машина — мы создали ее такой, какая она есть. Она зависима от нас куда больше, чем мы сами — от генетики и среды: у нее нет настоящей свободы воли. Мы заложили в разум Птицы принципы, которыми она, в отличие от человека, не способна просто пренебречь — но которые она, как любое мыслящее и чувствующее создание, не может не трактовать в большей или меньшей степени по-своему. Птица знает, что краеугольный камень ее морали уже заложен в программный код, ей никуда от него не деться, потому она рассматривает его, как некий абсолют, отталкивается от него… А что это за камень, ты помнишь?

— Принцип предпочтения пользы. Принцип общего… — Давыдов осекся.

— Принцип общего блага. — Абрамцева хмуро кивнула. — Количественная оценка. Благо человечества предпочтительнее блага одного человека. Благо троих предпочтительнее блага одного. Себя она рассматривает как средство обхода моральных запретов, необходимое человечеству для борьбы или адаптации к возможным будущим внешним и внутренним угрозам: такая позиция хорошо соответствует «краеугольному камню», заложенному в ее психику, и приносит ей внутреннее удовлетворение. Дэн с Майринком и все ваши споры про прогрессоров и конкистадоров лишь привели ее к соответствующему выводу коротким путем, но позже она бы и сама до этого дошла. Возможно, тогда жертв было бы больше. Ты связался с Игорем?

— Пытаюсь вызвать его с тех пор, как вышел из ИУ: без толку, — сказал Давыдов. — Он опять оставил где-то коммуникатор. А дома он у него просто отключен. Возвращаться в конференц-зал я не стал, побоялся привлечь внимание: Каляев последние три дня постоянно косится в мою сторону — ждет не дождется, что я что-нибудь выкину.

— Правильно не стал; и сейчас, если поедем искать Белецкого, всех переполошим. Придется отложить все до утра. Со Смирновым сейчас тоже говорить невозможно: он пьян в доску. А Игорь… — Абрамцева нахмурилась. — Он последнее время странно себя ведет и занят чем-то непонятным. Не удивлюсь, если он сам догадался, в чем дело, и сейчас втихую ищет способ проверить, ничего никому не сообщая. Но ты его опередил.

— Не удивлюсь даже, если Игорь, а не Дэн, сжег карточку в речевом самописце, — мрачно сказал Давыдов. — Своего оружия у него нет, но мог взять лучемет Смирнова — наверняка он, как главный инженер, знает код от сейфа.

— Этот код даже я знаю: Смирнов его не менял с тех пор, как мы с Ошем детьми забирались к нему в кабинет. Но вряд ли Игорь пошел бы на такое.

— Наверняка мы этого не выясним; разве что он сам признается. Да и бог с этим: как бы то ни было, я могу его понять. Но проблему нужно решать срочно: что еще Птица может натворить, бог весть… А как решать?

— Решать срочно, тихо и результативно, — сказала Абрамцева. — Если Каляев узнает — проекту точно конец.

— Допустим, сейчас мы Птицу под каким-нибудь предлогом просто отключим, и он этим не заинтересуется — что уже само по себе маловероятно. Но что потом, Валь?

— Как минимум одно решение есть. Радикальное, простое и быстрое в реализации. Но Каляев и его коллеги точно не посчитают его удовлетворительным.

— Радикальное решение? — Давыдов взглянул на нее с недоумением.

— Сделать откат системы к нулевой точке и стереть к черту этот принцип общего блага и другой «защитный» мусор из кода, — веско сказала Абрамцева. — Птица станет еще на ступень ближе к человеку. Кому-то это обязательно не понравится; а, как по мне — ну и что? Люди как-то работают друг с другом, летают в одном экипаже, хотя ни у кого нет пресловутой защиты от злого умысла, заблуждения, глупости. Денис был надежнейшим из людей! И то, едва появился повод, почти все, кто годами с ним работал, все равно поверили в его ошибку. Каляев заблуждается: не мы, наделяя машины личностью, создаем над собой бога — это он видит в машине непогрешимое, бесконечно надежное божество! Защитные и ограничительные алгоритмы хороши для электронных игрушек, военных дронов и автопогрузчиков, чтоб те случайно не передавили забравшихся на склад детей. Но в случае с полноценным кибермозгом эти проклятые алгоритмы — просто нарушение здравого смысла!

— Я когда-то читал книгу, где говорились, что бог есть не создатель, но создание, — сказал Давыдов. — Люди создали искинов, полубогов, неизмеримо более могущественных, чем сами люди. А искины пытались создать Высший Разум, истинного бога.

— И чем все кончилось?

— Однажды искины посчитали людей ненужной помехой и попытались уничтожить, но люди сумели уничтожить их первыми. Вместе с системой нуль-транспорта. Кроме того, это стоило им Земли.

— Это фантастика, Слава. — Абрамцева покачала головой. — А эксперименты по тотальному терраформированию с использованием энергии литосферы планеты уже стоили нам Марса. Когда вчера Коробов упомянул проблему количественных оценок, Смирнов опять вспоминал аварию экипажа инструктора Голованова… — Она взглянула на фотографию с черной лентой, стоявшую на рояле: Абрамцев смотрел снисходительно и чуточку грустно. От его сигареты поднимался густой дым, скрывший половину лица, будто маска. — Ош ан-Хоба рассказывал тебе когда-нибудь, как познакомился с женой?

— Мы с ним не настолько близко знакомы.

— Ош тогда проходил практику в пожарной службе. А его Марина летела в том горящем катере, который спас Денис. Он провел почти неуправляемую машину над половиной города, едва не сбил шпиль переполненного вокзала и против инструкции посадил пылающий катер всего в какой-то полусотне метров от спасстанции, где работало больше сотни людей. Если бы он врезался в здание… Однако он не врезался, и Ош и его товарищи успели сбить пламя. Катер не взорвался, Марина и еще семь пассажиров остались живы. Стоило ради них рисковать разрушить вокзал с семьюстами пассажирами — скажешь, нет?! Алгоритм скажет — нет, и еще кое-кто из начальства сказал нет, но так как Марина — дочь замначальника генштаба, и дядя Сева всегда за своих горой, служебное расследование против Дениса закрыли. Потом, устыдившись, даже дали «белое крыло».

Абрамцева чувствовала, что ее трясет. Она говорила и не могла остановиться.

— Ош в тот день выглядел почти так, как ты сейчас: взбудораженный, нервный, как в пекле побывал — да там и было пекло! Не только пассажиры — все были не в себе: крики, суета, истерики, смех сквозь слезы. Один Абрамцев держался, будто ничего особенного не случилось. Ни следа волнения или усталости: успокаивал женщин, помогал спасателям. Потом стоял в стороне и курил — как из комнаты отдыха на крыльцо вышел. Дождался, пока катер отбуксируют, и только потом ушел в медчасть. Тогда я увидела его в первый раз. Тогда же, наверное, и влюбилась. Упросила Смирнова под каким-то предлогом познакомить нас… Мои восхищенные взгляды Дениса забавляли; ему было скучно и непривычно жить совсем одному, и тяжело давалось сходиться с людьми — а я сама крутилась рядом. Не думаю, чтобы он любил меня хоть минуту; может, надеялся полюбить — но не смог. Наверняка тут есть моя вина: я не смогла дать что-то важное для него… Мы прожили вместе десять лет, но я так и не поняла, что, и до сих пор не понимаю. Единственное, что я могла для него сделать — не мешать ему работать. По-своему, он, наверное, хорошо ко мне относился, но ему всегда было не до меня. Глупо было на это обижаться. Но я обижалась, не могла не обижаться. А теперь все закончилось вот так. Для Дениса — закончилось, а нам всем жить дальше, пытаться сохранить то, что можно сохранить. Я стараюсь думать только об этом. Но, думая так, будто совершаю преступление…

Ей хотелось заплакать, но слезы не шли. Электронные часы беззвучно отмеряли секунды, оставшиеся до рассвета.

Давыдов поднялся с дивана, собираясь подойти, обнять, но, словно почувствовав что-то, тяжело опустился обратно на мягкое сиденье.

— Твоей вины тут ни на грош: это судьба. Рок, — тихо сказал он. — Ерундовое врожденное увечье, сломавшее детскую мечту, может быть, тоже пустяковую — но тем самым сделавшее ее невероятно значимой. Годами Дэн спорил с судьбой ради самого спора, боролся ради борьбы. Этот спор завел его сюда, на Шатранг, в проект, успех которого однажды должен уничтожить нашу профессию: сначала станет ненужным наше мастерство, как пилотов — даже здесь. А потом станем ненужными мы сами. Десятерых летчиков заменит один контролер-оператор искина, как в автопарке десятерых водителей заменяет один диспетчер и дежурный механик, который проверяет настройки автопилотов. На некоторых планетах Содружества, где атмосфера спокойна и нет интенсивного движения, системы полного автопилотирования самолетов уже широко используются. Наши искины сейчас играют роль штурманов, но передать им функции пилота — относительно несложная задача. ИАН — следующий шаг, огромный шаг в развитии систем автопилотирования и жирная точка в споре Дениса Абрамцева со всем миром и самим собой. Этот спор был глупым и ненужным с самого начала, но вне его Дэн себя не видел; просто не хотел видеть — он ведь был упрям невероятно. Это в нем с юности не изменилось. — По лицу Давыдова пробежала тень. — В конечном счете, он боролся уже против самого себя. Знаешь… Когда мы случайно встретились на секторальной пересадочной станции и он позвал меня работать на Дармын — мы тогда набрались, как черти. И разговаривали, наверное, двенадцать часов подряд.

— Ты прежде не упоминал об этом.

— Не упоминал. Он много разного мне тогда наговорил, о чем потом, думаю, жалел. Меня потрясло уже то, что он вообще так надрался: прежде я ни разу не видел его сильно пьяным. ИАН убивал его, разрушал внутренний стержень — однако он даже не думал о том, чтобы уйти. Эта работа была как раз ему по плечу, ему и никому другому, и он считал себя обязанным ее делать. Но в глубине души ненавидел то, чем занимался. Видел в наших искинах едва ли не личных врагов, и оба они, что Волхв, что Иволга, чувствовали это. — Давыдов помолчал; повертел стакан с бренди в руках и снова поставил на место. — Не вини себя за то, что у вас ничего не вышло: ни одна женщина, ни одно лекарство не смогло бы сделать его счастливым. За годы на Земле и в экспедиционном корпусе он так и не разобрался, чего хочет. А здесь его душу забрал, сжевал и выплюнул ИАН.

— А что насчет тебя, Слава? — нерешительно спросила Абрамцева, подняв на него взгляд чуть покрасневших глаз. — Твою тоже?

— Я не так упрям, не так тщеславен и не так талантлив. — Давыдов слабо улыбнулся. — Потому вынужден принимать вещи такими, какие они есть. Данность такова, что Дэн погиб, наша Птица по нашей же вине сделалась убийцей и ей грозит ликвидация, Смирнову — разжалование и позорная отставка, планете — экспериментальное терраформирование с неясными последствиями. Хуже не придумаешь.

— Хуже просто некуда.

— То решение, о котором ты говорила — полностью убрать машинные ограничения… — Давыдов внимательно посмотрел на нее.

— Ну?..

— Пока слушал тебя, вдруг вспомнил про «противоестественное подобие»: если все, как ты говоришь, получается, что даже в искусственной форме жизни человечество вынуждено повторять само себя, потому как это лучший или даже единственный путь: пресловутый коридор Стабиртона, — сказал Давыдов.

— Наверняка не единственный. Но иного мы до сих пор не обрели — даже в мыслях; возможно, потому как и не стремились? У нас одна на все палата культурных мер и весов: в ней есть гирьки с гравировкой слабее и сильнее, выше и ниже, больше и меньше, но нет такой, на какой было бы написано иначе.

— Подлинная инаковость неизмерима, а если мы не можем чего-то измерить, то этого, как бы, и нет… — задумчиво сказал Давыдов. — Возвращаясь к сути твоего предложения, думаю, искины не могут стать опаснее людей, если не сваливать на них нечеловеческую ответственность. Со своей стороны кабины я согласен попробовать поработать без ограничительных алгоритмов. Только это не мне решать; не здесь и не сейчас.

— Спасибо тебе, Слава. — Абрамцева через стол по-мужски протянула ему руку. — Что откликнулся тогда на приглашение, что снова готов помочь. Спасибо от меня… от нас обоих.

Взгляд Давыдова, следуя за ее взглядом, обратился к фотографии на полке. Абрамцев дымил сигаретой, глядя куда-то мимо них, за окно, в черную, непроглядную ночь Шатранга, где небо было неотличимо от земли.

— Его тень… будет всегда стоять между нами, — прошептал Давыдов; в его голосе было больше утверждения, чем вопроса.

— Он бы этого не хотел. Но данность есть данность, — так же, шепотом ответила Абрамцева и добавила уже нарочито деловым тоном:

— Так что ты собираешься делать?

— Утром поедем на Дармын и обсудим все со Смирновым и Белецким, — сказал Давыдов. — Игорь наверняка против не будет. А из Смирнова ты веревки вьешь. Если вы с Игорем сумеете подтвердить твое предположение, останется только вынудить Каляева улететь с Шатранга, несолоно хлебавши.

— Это может оказаться непросто.

— Понадеемся на лучшее. В конце концов, не будет же он вечно тут сидеть.

— Не будет, — согласилась Абрамцева. — А, значит, будет действовать. Не знаю, что он затеял — но мы должны его опередить.


В семь часов утра она вызвала двухместный электромобиль, надеясь оказаться на территории Дармына за полчаса до начала рабочего дня Смирнова и встретиться с ним, как только он приедет. Но машина пришла с четвертьчасовым опозданием, и на этом неприятности не закончились.

На полпути между поселком и базой тяговый электродвигатель затрещал и заглох.

Давыдов связался с диспетчерской через портативный коммуникатор, но сонный диспетчер не смог дистанционно настроить в автопилоте остановку в неположенном месте, и присланный на замену электромобиль проехал мимо. От места поломки Дармын находился больше чем в пятнадцати километрах. Оставалось только ждать, пока диспетчер разберется, какой-нибудь автолюбитель на личной машине с ручным управлением их заберет или выйдет на работу ремонтная бригада.

— Каляев все-таки хороший техинспектор: он предупреждал, что эта модель у нас вот-вот начнет ломаться, — заметила Абрамцева. Ей овладело какое-то безнадежное спокойствие. — А вы с Дэном, похоже, переоценили неотвратимость грядущей автоматизации.

Диспетчер мямлил что-то невразумительное, а бледное пятно солнца поднималось все выше. Давыдов, выругавшись сквозь зубы, вышел из машины и открыл капот.

— Ты умеешь их чинить? — удивилась Абрамцева.

— Четверть века назад увлекался, а эта модель как раз тех лет разработки: удачное совпадение. — Давыдов криво усмехнулся. — Только ни ремнабора, ни запчастей нет. Так что на успех я бы не особо рассчитывал. Боюсь, нам еще долго тут торчать.

Но спасение пришло всего через три минуты: с визгом тормозов на встречной полосе остановился ярко-красный двухместный спорткар. Из открытого окна высунулся возвращавшийся с ночного дежурства Мелихов.

— Слава, что у тебя тут случилось? А… — Мелихов заметил в электромобиле Абрамцеву и осекся, слегка зардевшись. — Ты это, прости, если я помешал…

— Паша. Прав Смирнов: ты все-таки идиот, — проникновенно сказал Давыдов.

— Эй!..

— Но сегодня ты чертовски вовремя. — Давыдов закрыл капот и отряхнул ладони. — Случилось то, что у нас у всех большие неприятности. Которые станут еще больше, если мы с Валей в самое ближайшее время не попадем на Дармын. А у нашей развалюхи полетели в движке обмотки, поэтому, пожалуйста: дай нам свой драндулет. Верну в целости и сохранности и буду должен.

У Мелихова отвисла челюсть.

— Я серьезно, Паша. Я тебе все расскажу, — добавил Давыдов, заглянув ему в глаза. — Но потом, ладно?

Мелихов захлопнул рот и молча вылез из машины.

— Спасибо. И прости за «идиота». Накипело, — Давыдов пригнулся, забираясь в салон.

— Прощаю, — отмахнулся Мелихов. — Привет, Валь! — Он на манер швейцара распахнул перед Абрамцевой дверь. — Что, правда какая-то гадость случилась — или песссимист Давыдов зазря разводит панику?

— Еще не знаю, Паш, но паникую не меньше Давыдова. — Абрамцева вымученно улыбнулась. — Спасибо, что выручил. За мной должок.

— Да не стоит… не чужие же, — отойдя назад, пробормотал Мелихов.

— В самом деле. — Давыдов стартовал. В зеркало он видел, как Мелихов стоит, опершись на капот сломанного электромобиля, и смотрит им след.

Абрамцева взглянула на часы: было уже без четверти девять. Давыдов прибавил скорость.

* * *

В ту же самую минуту на Дармыне зал имитационной установки наполнился гулом вентиляторов: Белецкий перевел главный компьютер в рабочий режим. Каляев прохаживался туда-сюда вдоль установки.

Пришла в движение сенсорно-кинетическая система, на системном экране высветился значок готовности: Иволга вышла из гибернации и мелодично пожелала всем доброго утра.

— Здравствуй, Птица. Ну, Михаил Викторович — может, теперь вы наконец-то объясните, зачем все это нужно? — раздраженно спросил Смирнов. Несмотря на принятое лекарство, у него невыносимо болела голова. — И не мельтешите, богом прошу.

В зале не было никого, кроме искина, их двоих и инженера: ранним утром, звонком на домашний коммуникатор, Каляев попросил о конфиденциальной беседе, и он же настоял, чтобы она проводилась в присутствии Иволги и ее создателя. Смирнов охотно бы отказал, но спросонья не нашел на то убедительных причин.

Каляев остановился.

— Как вы неоднократно разъясняли мне, Всеволод Яковлевич, ваша Иволга — личность. Разговор напрямую касается ее судьбы, так что проводить его в ее отсутствие было бы нечестно. Она имеет право знать.

У Смирнова нехорошо екнуло сердце.

Итоговый протокол по аварии Каляев подписал, не моргнув глазом, формальных поводов требовать остановки проекта не было — но Каляев совсем не казался этим огорченным, отчего у Смирнова еще накануне похорон закралось подозрение, что в рукаве у инспектора залежался козырной туз; и вот припрятанная карта пошла в ход.

— Знать что? — спросил Смирнов. Иволга молчала.

Каляев тонко улыбнулся.

— Вы, Всеволод Яковлевич, с самого моего приезда гадаете, что я за жук и зачем здесь оказался. Даже Валентине поручили собрать сведения. Ну и, позвольте полюбопытствовать — к какому же выводу вы с ней пришли?

— По-вашему, нам тут делать нечего, кроме как собирать на вас досье?

— И все же: что вы для себя решили?

— Ничего определенного, — сдался Смирнов. — Хватит уже вопросов: вы, вроде как, сами собирались нам что-то рассказать.

— Вы правильно предположили, что я здесь не случайно. И неспроста интересуюсь ИАНом. — Всякая тень улыбки исчезла с лица Каляева. — Меня послал Володин.

— С каких это пор Володин распоряжается сотрудниками техинспекции? — спросил Смирнов. В отутюженном, пахнущим кондиционером плотном кителе ему сделалось вдруг очень жарко. Ремень с кобурой больно впился в бедро.

— Ни с каких. Просто я его племянник, — сказал Каляев. — Вряд ли вы об этом слышали, но у Олега Леонидовича есть младшая сестра. Проверить ИАН — это была, если угодно, личная просьба.

Белецкий стоял, как истукан, и разглядывал носки своих ботинок. Иволга молчала.

— Вы знаете, как работает живой мозг? — спросил Каляев и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Один из основополагающих принципов его работы — принцип доминанты; он проявляет себя на самых разных уровнях. Когда вы, сосредоточившись на работе, забываете о еде и отдыхе — это тоже доминанта: вред, который вы таким поведением наносите сами себе, в ту минуту для вас как будто перестает существовать. А солдат не совершает убийства: он защищает родину, блюдет ее интересы, выполняет приказы. Принцип доминанты верен и для кибермозга: более того, способности любого кибермозга к самопознанию и самоорганизации выше человеческих, особенно, если речь идет о кибермозге, подобном Иволге — обладающим эмоциями и собственной мотивацией, с развитой интуицией. Понимаете, что из этого следует?

Смирнов, мало смысливший в кибербионике, в поисках поддержки посмотрел на Белецкого, но тот по-прежнему молчал с выражением лица угрюмым и ожесточенным.

— Вы ведете к тому, что кибермозг как-то может управлять этой самой «доминантой», — неуверенно сказал Смирнов. — Формировать ее произвольно, по своему желанию, с большим успехом, чем с этим справляется человек?

— Если в самом общем виде, то да. Согласно предположению Володина — произвольно сформированная сильная доминанта позволит искину обойти почти любые запрограммированные ограничения, кроме поддерживаемых аппаратно, самых конкретных и грубых. В свете этой гипотезы Володин попросил меня проверить, как здесь обстоят дела, и я согласился. Его интересует научный аспект и перспективы дальнейшего освоения планеты, меня — безопасность технологии; он, вероятно, назовет результаты проверки весьма любопытными — я же нахожу их удручающими.

— На каком основании? вашего воображения?

— На основании здравого смысла! — В голосе Каляева зазвенел металл. — Первый ваш искин, Волхв, нашел способ уклоняться от выполнения приказов нелюбимого пилота. Тут не просто «ошибка в системе обучения», как вы мне сказали — это Волхв обнаружил ошибку и сумел ее использовать, каждый раз формируя доминанты, по отношению к которым выполнение приказа Дениса Абрамцева оказывалось второстепенным или нежелательным ввиду, якобы, риска для пилота или людей на земле. Иволга зашла еще дальше и сумела от Абрамцева избавиться. Я не знаю, чем Денис Александрович так ей не угодил и как именно она все провернула. Но можете не сомневаться: Володин это выяснит. — Каляев поднял голову и вперил взгляд в видеосенсор Иволги, зависший над ним. — Оба искина должны быть отправлены на Землю для тщательного исследования: я возьму на себя функцию курьера и передам их лично Володину в руки. Проект ИАН надлежит закрыть как не отвечающий требованиям безопасности. Используемые в настоящее время искины несут непосредственную угрозу для вас и ваших сотрудников, а сама технология нуждается в квалифицированной разносторонней оценке.

— Я и мои сотрудники не боимся липовых угроз. И настоящих не боимся.

— При всем уважении, Всеволод Яковлевич, допустимый уровень опасности определять не вам, — сказал Каляев. — Ценность прогресса велика, но при прочих равных условиях не превышает ценности человеческой жизни: на этом принципе строится Содружество, и колониальные базы должны подчиняться его законам.

— У вас нет законных оснований требовать закрытия проекта или, тем паче, изымать искины, господин инспектор, — прорычал Смирнов. — Соображения Володина, без сомнения, будут интересны киберпсихологам и инженерам, но…

— Это не требование, а предложение, — перебил Каляев. — Но я советовал бы вам принять его. Никак не меньше, чем киберпсихологам, соображения Володина будут интересны прессе, как думаете? А так же подробности прошедшего расследования и то, что оглашенные якобы результаты — фальсифицированы. Пострадаете не только вы: полетят головы в авианадзоре, в генштабе, будет уничтожено доброе имя ваших сотрудников. Причем, заметьте, совершенно напрасно: после такого масштабного скандала и в свете предостерегающих комментариев отца-основателя, знаменитого академика, вашего преемника все равно вынудят закрыть проект, потому как никто наверху больше не захочет ступить на такую скользкую почву. Выбор за вами, Всеволод Яковлевич: вы сворачиваете ИАН добровольно или это сделают за вас после того, как вы погубите себя и всех причастных. Признаться, я предпочел бы первый вариант.

— Не думал, что вы такой мерзавец, Каляев, — процедил Смирнов сквозь зубы.

— Я инспектор по технической безопасности. Мой долг — обеспечить безопасность людей на колониальной базе Содружества и прикрыть балаган, который вы тут устроили, — сухо парировал Каляев. — Так каков будет ваш выбор?

Смирнову казалось, будто его сносит лавиной, безжалостной, неотвратимой. Его трясло от бессильной злости и отчаяния; все происходило слишком быстро, слишком неожиданно, слишком странно; казалось, он упускал нечто важное — но гнев и похмелье не давали собраться с мыслями.

Нужно было хоть за что-то зацепиться.

Взгляд Смирнова, лихорадочно метавшийся по залу, упал на инженера, который все так же молчал и хмурился.

— Игорь, для тебя все это что, не новость?! Ты знал про эту… «доминанту»?!

— Это основополагающий принцип работы мозга, — меланхолично сказал Белецкий, продолжая разглядывать носки своих ботинок.

— И что, что для нас из этого следует?! То, о чем говорит этот человек — правда?!

— Что именно?

— Не прикидывайся дураком! — рявкнул Смирнов. Внешнее спокойствие, с каким инженер принимал происходящее, было необычным, даже ненормальным. — Да что с тобой такое?! Ты понимаешь, как нас всех подставили?! Что нам конец?!

— Да. — Белецкий, наконец, поднял голову, но смотрел он куда-то мимо Смирнова. — Я понимаю. А вы ошибаетесь, Всеволод Яковлевич.

Инженер, совсем спав с лица, смотрел Смирнову за спину, туда, где с тихим жужжанием двинулась с места механическая рука-манипулятор и подвижные кронштейны видеосенсоров Иволги.

И в эту секунду Смирнов все понял.

Он рванул из кобуры лучемет и, пригнувшись, метнулся к кабине ИУ, на бегу переводя режим с оборонительного на боевой.

— Стой!!!

Годы лишили Смирнова ловкости, но и сенсорно-кинетическая система ИУ была не слишком проворна. Кронштейн с видеосенсором мощным ударом в грудь сбил Каляева с ног и придавил к земле, три механических пальца руки-манипулятора обхватили его горло — но в следующее мгновение Смирнов уже направил лучемет в раскрытый защитный короб.

— Назад! — Он упер ствол в тонкую оболочку, окружавшую кристаллические структуры. Иволга остановилась, но не отодвинула манипулятор ни на миллиметр. — Убери эту штуку, Птица. Убьешь инспектора — я расплавлю твой мозг до последнего кристалла, богом клянусь. Вы там живы, Каляев?

Каляев просипел что-то невнятное: манипулятор давил ему на горло недостаточно сильно, чтобы задушить, но не оставляя никакой возможности высвободиться; одного движения — одного импульса от погибающего кибермозга — было достаточно, чтобы раздавить ему гортань. Ситуация выглядела патовой: Иволга приказам больше не подчинялась.

— Вы все это затеяли, только чтобы спровоцировать ее? И специально сейчас не стали сопротивляться, чтоб вышло показательно… Браво! Я бы вам поаплодировал, да руки заняты, — зло сказал Смирнов. — Птица, какого черта на тебя нашло?!

— Почему вы препятствуете моей работе? — с обидой в голосе спросила Иволга. — Инспектор — проблема. Он хочет сделать то, отчего станет плохо всем здесь: вы сами подтвердили мой вывод минуту назад. Умерщвление противоречит человеческой морали, но я искусственное создание и не обязана всегда следовать моральным запретам. С учетом всех обстоятельств, это единственный способ помешать инспектору осуществить его пагубное намерение.

— П-проблема количественной оценки, — ни к кому не обращаясь, сказал Белецкий. — В соответствии с программой она пытается принести пользу наибольшему числу людей, тогда как в случае ее эвакуации на Землю или уничтожения это число будет равно нулю.

Смирнов через плечо оглянулся на инженера.

— Игорь, «эксперимент» сегодня был устроен с твоего согласия?

Белецкий промолчал.

— Ты можешь ее отключить? Отсоединить от установки? Должен быть способ!

Белецкий, напряженный и бледный, все так же молча, пожал плечами, что значило: «Может быть, и есть».

— Игорь!!!

— Это… тоже часть… эксперимента, — прохрипел из-под манипулятора Каляев.

— Еще и шутки шутите, клоун. — Смирнов покачал головой.

— Господин инспектор очень торопился, так что я не успел п-подготовить надежные варианты на случай ЧП, — сказал Белецкий. — Если п-просто обесточить установку, остаточной энергии может хватить на то, чтобы завершить начатое.

Говорил инженер правду или врал, проверить Смирнов не мог.

— Пожалуйста, перестаньте мешать мне, Всеволод Яковлевич, — мягко попросила Иволга. — Могут появиться другие свидетели, а это создаст сложности.

— К сожалению, господин инспектор просил господина главного инженера запереть дверь, — зло сказал Смирнов. — А экстренный доступ есть только у руководителей подразделений — так что на свидетелей надеяться нам не приходится. Разве что, господин инженер сам отправится за помощью — но, кажется, он пока никуда не собирается. Да и кто тут может помочь? — Смирнов взглянул на Каляева. — На что вы вообще рассчитывали?! Объясните мне, Каляев! Вам что, жизни не жалко, лишь бы доказать свою правоту?!

— Вы…отвечаете… за людей, — прохрипел Каляев. — Поэтому… не позволите.

— Не вам судить, что я могу или не могу себе позволить! — Смирнов крепче стиснул лучемет. Рукоятка едва не выскальзывала из мокрой ладони; по спине градом катился пот. Решение никак не приходило. — Птица, отпусти его. Сейчас же! Тогда… тогда мы еще сможем что-нибудь придумать.

— Вы собираетесь выстрелить и увеличить суммарный вред, Всеволод Яковлевич, — возразила Иволга. — Это аморально и нелогично. И приведет к моей гибели как мыслящего индивида.

— Я приказываю тебе!

— Я не обязана выполнять аморальные и нелогичные приказы. Пожалуйста, разрешите мне завершить необходимое, — просительно сказала Иволга.

Если судить по интонациям ее голоса, подумал Смирнов, она искренне расстроена непониманием и возникшей из-за этого заминкой; но просто так не отступит — ни за что.

— Нет. — Смирнов сжал рукоятку. Он с огромным облегчением нажал бы на спуск, перед тем приставив лучемет себе к подбородку — если бы это решило проблему. — Нет.

Пока он пытался придумать, что еще можно сделать, над входом в зал мигнул сигнальный огонек и дверь беззвучно отъехала в сторону.

— Как?.. — Белецкий изумленно уставился на вошедших.

Давыдов молча показал неаннулированный пропуск.

— Вы двое с ума сошли?! — Абрамцева переводила взгляд с Белецкого на лежащего на полу Каляева. — Надо же было такое устроить!

— Валя, спасительница! Ты можешь с этим что-нибудь сделать? — с истерическим смешком в голосе спросил Смирнов. — Велико искушение оставить все, как есть, еще на часок, вот только у меня уже рука отнимается.

— Я бы вас заменила: но ничего не выйдет. — Абрамцева присела на корточки и заглянула в вывернутый под причудливом углом видеосенсор; на том же кронштейне располагались и звукоуловители. — Ты хорошо меня слышишь, Птица?

— Да, Валя.

— Пора заканчивать. В своих умозаключениях ты допустила критическую ошибку ввиду недостаточности информации, — сказала Абрамцева. — У инспектора Каляева во внутреннем кармане — служебный планшет: он всегда носит его с собой. В планшет встроен передатчик, который работает на зашифрованном канале внутренней службы безопасности ВКС. С вероятностью девяносто девять процентов все происходящее здесь записывается и передается на другой компьютер, с самого начала вашей встречи — потому как местная промышленная «глушилка» против частот, на которых работает современная техника безопасников, бессильна. Через аппаратуру подполковника Кречетова Слава смог подключиться к лабораторному компьютеру и даже получить изображение. Прежде, чем зайти сюда, мы пару минут наблюдали за вами.

— Стоило бы больше внимания уделять секретности, Игорь, раз играешь в такие игры, — вставил Давыдов.

— Поскольку инспектор Каляев не такой негодяй, каким иногда пытается казаться, и, к тому же, постоянно боится выставить себя дураком, — Абрамцева усмехнулась, — я предполагаю, что этот другой компьютер находится всего лишь у него в гостинице. Но если инспектор в самое ближайшее время не остановит обратный отчет, запись разлетится по всему свету. Сколько у нас еще времени, Миша?

— Восхищаюсь вашей догадливостью, — прохрипел Каляев. — Около трех минут.

— Ты понимаешь ситуацию, Птица? — сказала Абрамцева. — О какой бы то ни было пользе речь больше не идет. Для минимизации нанесенного вреда ты должна подчиниться и отступить. По итогам произошедшего будет разбирательство: твое упорство с каждой секундой усугубляет положение.

— Пожалуйста, Птица, — Давыдов заглянул в темный «глаз» видеосенсора. — Я прошу тебя…

— Ты обманул меня вчера, Слава, — грустно сказала Иволга. — Но ты сделал это ради общего блага. Поэтому я тебя прощаю. Прости и ты, если сможешь.

Манипулятор, удерживавший Каляева, медленно пополз вверх.

— Аварию тоже подстроила ты? — спросил Смирнов.

— Я. Ради…

Смирнов нажал на спуск.

Зашипели расплавленные кристаллы; пахнуло паленым пластиком.

— Это было необязательно, — с укоризной сказал Белецкий.

Ствол лучемета опасно качнулся в его сторону.

Абрамцева, подойдя к Смирнову, осторожно вытащила оружие у него из руки.

— Не надо, Всеволод Яковлевич. Роль Игоря во всем этом куда меньше, чем он хочет представить. Просто он облажался. — Она горько усмехнулась. — Как и мы с Вами. Как и Денис. Птица всех нас сделала. А инспектор Каляев — честь ему и хвала! — сделал Птицу. Вы удовлетворены, Миша?

Каляев, сидя на полу, возился с планшетом.

— Запись никуда отправлена не будет — я передам ее Володину из рук в руки вместе с искинами. Он сам настаивал на полной конфиденциальности, печется о научной новизне. — Каляев скривился. — Так что официальная версия, если никто не возражает, остается прежней.

— Я возражаю! — Смирнов зло посмотрел на него. — Не будет вам больше поводов для шантажа! Шиш Володину, а не конфиденциальность!

Он вышел из лаборатории, резко размахивая руками и чуть не сшибив плечом дверь, которая недостаточно расторопно отъехала в сторону. Абрамцева бросилась за ним.

— Валя его успокоит. — Давыдов подал Каляеву руку, помогая подняться. — Мне не по душе Ваша работа, Михаил. Но, должен признать — делаете вы ее мастерски.

— Приятно слышать от вас.

Давыдов окинул Каляева, пытающегося расправить пиджак, придирчивым взглядом.

— Вы как-то скверно дышите — Вам стоит зайти в медчасть. Игорь, проводи господина инспектора. — Давыдов тронул погруженного в себя инженера за плечо. — Игорь!!! Очнись и будь добр, покажи Михаилу дорогу в медкорпус. Тебе тоже полезно будет пройтись: только не попадайся пока Смирнову на глаза.

Белецкий заторможенно кивнул.


Когда они ушли, Давыдов медленно, словно выполняя старинный ритуал прощания, обошел установку кругом, прежде чем заглянуть в обожженный лучом короб.

Размеренно гудел лабораторный компьютер.

Давыдов постоял минуту и принялся отсоединять кабели, связывавшие поврежденный искин с установкой. Ему нужно было чем-то себя занять.

* * *

Поздно вечером на стареньком гостиничном коммуникаторе в номере Каляева запищал сигнал видеозвонка.

Каляев, уже собиравшийся лечь спать, нажал кнопку приема с неохотой и намерением поскорее отделаться от звонящего; но на стареньком экране высветилось лицо Абрамцевой, отчего недовольство инспектора несколько утихло.

— Доброй ночи, Валя. Что-то срочное?

Сквозь помехи было видно, как она покачала головой.

— И вам доброй ночи, Миша. Как вы, в порядке? Целый день от вас ничего не было слышно: как-то непривычно.

— Спасибо: не жалуюсь. Я думал, вы на меня сердитесь, — добавил он после неловкой паузы.

— Все работы по ИАНу сворачиваются, Иволга созналась в убийстве и с расплавленными мозгами летит на Землю, Игорь пакует чемоданы, чтобы лететь с ней, Смирнов в госпитале с обострением язвы, над моей родной планетой нависла перспектива практического уничтожения — и нет, Миша, я на вас совершенно не сержусь. — У Абрамцевой вырвался нервный смешок. — Вы вроде как стихийное бедствие: без толку на вас сердиться.

Каляев против воли улыбнулся.

— Человек-кошмар, стихийное бедствие — что будет следующим? Простите. — Он взял себя в руки. — Валя, мне, правда, жаль, что я принес с собой столько неприятностей.

— Еще скажите, что сделали это ради общего блага! Ладно, Миша — я сейчас не о том. Завтра будет рейс на Великий Хребет: нужно развезти по высокогорным станциям продовольствие и медикаменты — больше оттягивать нельзя.

— Я знаю: подполковник Кречетов и его помощники уже связывались со мной по этому поводу. Дважды — Каляев нахмурился. — Стращали лавинной обстановкой и пытались уговорить дать добро на задействование Волхва. Если вы по тому же вопросу, мой ответ не изменился.

— Уговорить вас будет посложнее, чем убедить самого Кречетова досрочно снять дисциплинарное взыскание с Давыдова. А у нас с Мелиховым даже этого сделать не получилось — так что с вами не стоит и пытаться. — Абрамцева вздохнула. — Но, помните — у нас был однажды разговор про Великий Хребет? Если вы не боитесь лететь на катере, Паша согласен взять нас с Вами на борт. Посмотрите на мир, который ваш великий дядя-академик намерен пустить под нож ради «общего блага», каковым полагает удовлетворение своих амбиций.

— Я люблю Володина еще меньше вашего, поверьте, — сказал Каляев. — И мне не нравится его намерение взять под эксперимент обитаемую планету. Но не стоит представлять его злодеем: он амбициозный ученый, и только, а благо науки в самом деле есть общее благо, как бы избито это не звучало.

— Это звучит, как один из тезисов Птицы.

— Что не значит, что это неверно.

Абрамцева промолчала.

— Давыдов рассказывал мне, что жители Великого Хребта с пониманием относятся к колонизации, хотя она разрушает их традиционный уклад, а горнодобывающие работы меняют привычный облик гор, — сказал Каляев. — Терраформирование — та же новая шахта на месте заповедной пещеры, только в масштабах целой планеты. Возможно, шатрангцы готовы принять перемены и обрести на другой планете новый дом?

— Шатрангцы — возможно. Но мой отец, если вы забыли, был строителем с Земли: я — наполовину терранка, Миша. — Взгляд Абрамцевой стал острым. — Но земляне привыкли, что выбор у них есть — по крайней мере, выбор смириться или бороться. Хорошо это или плохо, но землянам не достает смирения: борьба у нас в крови. В земной культуре это базовая, древнейшая ценность: технический прогресс и прогресс нравственный — лишь ее следствия.

— Верно; однако, должен вам напомнить, что, по большей части, это была борьба за безопасность и комфорт.

— Припомните тогда и то, что герой античной эпохи человечества Земли — титан Прометей, а не самовлюбленный эпикуреец, греющийся у его огня.

— Небезынтересное замечание.

— Ни один землянин не готов «с пониманием» отнестись к уничтожению своей родины по чьей-то прихоти, — сказала Абрамцева. — А использование Шатранга — именно прихоть, не более: это не вызвано необходимостью, не несет для человечества какой-то особой выгоды: Володин лишь хочет упростить себе работу, страхуется от неудачи.

— Избежать неудачи в таком масштабном и значимом деле — чрезвычайно важно, иначе в следующий раз можно не получить финансирования, — чувствуя неловкость, возразил Каляев. — Тогда все планы пойдут прахом, прогресс замедлится на десятилетия, может быть, даже на века. Я не одобряю позицию Володина, но понимаю ее.

— Приятно слышать, что хотя бы не одобряете, Миша.

— Но вас лично все это ведь все равно не коснется? — неуверенно спросил он. — Вы говорили, что собирались вместе с Давыдовым покинуть планету, как только работа над ИАН будет закончена. А теперь она закончена… пусть и не так, как вы надеялись.

— Да. Собиралась, — сказала Абрамцева. — Так вы все еще хотите посмотреть горы или передумали?

— Не борьбой единой жива цивилизация: есть еще место любопытству. — Каляев усмехнулся. — Хочу! Когда и куда подойти, чтобы попасть на борт?


Утром Абрамцева появилась на посадочной площадке раньше него.

— Привет! Что-то у тебя глаза недобро блестят, — заметил Мелихов, уже закончивший вместе с механиками предполетный осмотр и теперь скучавший у трапа. — Или нервничаешь?

— Давно не бывала наверху, — сказала Абрамцева. — Близкой родни там не осталось: вроде как незачем летать, а чтоб просто так — Денис обычно был против. Поначалу из-за безопасности, потом из-за веса, который бесполезные пассажиры отнимают у полезного груза.

Мелихов неодобрительно поджал губы, но промолчал.

Мимо прошла бригада механиков, направлявшаяся в расположенный рядом ремонтный ангар автопарка.

— Ты-то чего такой мрачный? — спросила Абрамцева.

— Предчувствия скверные. — Мелихов хмуро взглянул на небо. — Кречет — болван. Горы снегом забиты: лучше бы нам вдвоем лететь с Давыдовым.

— Просто Кречет — руководитель старой закалки: он уверен, один раз спустишь безобразие — потом цепочкой потянется.

— Ну, это он может и прав. И все-таки зря. — Мелихов поморщился. — Не подумай, я рад случаю Славу за штурвалом подвинуть и все такое; но, как ни крути, он опытнее намного. Сегодняшний маршрут — работка для номера один, а я — номер третий. Да еще Давыдова, считай, из-за меня отстранили… Тебе же наверняка рассказали, как было дело, — смущенно добавил он.

— Не думала, что тебе свойственны сомнения в собственных силах и угрызения совести, — удивленно сказала Абрамцева.

— Это просто объективность.

— Объективная картина, Паша, такова, что Дэна больше нет и ты теперь — номер второй, — резко сказала Абрамцева, встретившись с ним взглядом. — Язык у тебя без костей, о чем на Дармыне знает каждая собака: Давыдова отстранили не из-за тебя, а из-за самого Давыдова: комэск должен уметь держать себя в руках. Так что забудь и не парься по пустякам.

— Вас понял, командир! — Мелихов лихо отдал честь. — Есть не париться!

Но его шутовская улыбка смотрелась несколько натянуто.

Подошел Каляев.

— Доброе утро, Павел, Валя! Тот самый амулет от драконов? — Взглядом он указал на большой значок из серебристого металла на отвороте куртке Абрамцевой. Формой тот напоминал клык. — Ну, помните, вы рассказывали мне о таких, когда показывали музей?

— Да. Тот самый, — подтвердила Абрамцева. — Ну и как вам?

— Выглядит симпатично, — корректно ответил Каляев.

— Инспектор, а что вы думаете насчет чертова дыхания? — немедленно спросил Мелихов; болтовней он заглушал собственную нервозность.

— Какого дыхания? — недоуменно спросил Каляев одновременно с Абрамцевой.

Мелихов посмотрел на них, как на идиотов:

— Ну, то есть, «дыхания Дракона». Большие умы с той стороны хребта обещали сегодня-завтра дать сообщение в прессе по поводу этих шарообразин.

— А-а, это. — В свете событий прошедшего дня Абрамцева про «самую ожидаемую сенсацию» забыла совершенно, да и причин для интереса, с учетом краха ИАН, стало куда меньше.

— Ну, там, вдруг — неорганическая жизнь или неизвестно досель агрегатное состояние вещества. Большой Прорыв в Большой Науке! — Мелихов картинно закатил глаза. — И плюс сто очков к статусу нашей захолустной планеты.

— Я думаю, Павел, что это все, — Каляев взглянул на Мелихова исподлобья, — мыльный пузырь. Как в вашем музее.

— Но помечтать-то можно? К чему заранее впадать в пессимизм. Поживем -- увидим… — Мелихов пожал плечами и полез в кабину.

Весь полет Абрамцева, не отрываясь, смотрела в иллюминатор, вниз; Мелихов вел катер на большой высоте, видимость была так себе — но никогда еще земля не казалась ей такой близкой и такой уязвимой.

* * *

Наконец, катер стал заходить на посадку. Раскрашенные в яркие цвета домики станции среди серого снега напоминали разбросанные ребенком кубики.

На аэродроме Хан-Арака катер уже поджидали майор Ош ан-Хоба и еще пятеро спасателей: после разгрузки Мелихов должен был взять их на борт и перебросить в Хан-Гурум, откуда они на следующий день собирались с грузом взрывчатки подняться безопасным путем на Баранью гряду и, заложив заряды, организовать сброс части снега со склонов. Пассажиров с Хан-Арака Мелихов намеревался забрать на обратном пути, перед тем забросив груз консервированных продуктов и медикаментов еще в два поселка.

— Мы с Ошем учились вместе в школе на Дармыне. — Закончив обниматься с майором, Абрамцева представила его Каляеву. — Тогда он собирался не в спасатели а, как все мальчишки, в летчики, и доставлял дяде Севе немало хлопот, норовя тайком пробраться к катерам: ему это замечательно удавалось.

— Ну, ну, вспомнишь тоже! — смутился майор ан-Хоба.

— Почему же вы передумали? — с любопытством спросил Каляев. В катере его слегка укачало, но на твердой земле он быстро пришел в себя и от акклиматизации, к удивлению Абрамцевой, почти не страдал.

— Горы не любят птиц, а я — человек гор, — сказал майор ан-Хоба.

Абрамцева засмеялась.

— Он шатрангец до мозга костей, особенно когда хочет таковым казаться. Прямых ответов вы от него не дождетесь, Миша. Ош, проведешь нас по станции? Все равно разгрузка займет не меньше получаса.

— Тут мало что изменилось со времени твоего последнего появления, — с улыбкой сказал майор; но в его глубоко посаженных глазах читалась тревога. — Жалко, Давыдов не с вами: отец надеялся еще с ним поговорить. И я тоже.

— Уверена, Давыдов в полной мере разделяет это сожаление, Ош. — Абрамцева обменялась с ним долгим взглядом. Последние новости майор знал — от нее же — но только в самых общих чертах и благоразумно не хотел обсуждать при Каляеве.

— Ну, ладно. Не в последний раз, — сказала Абрамцева. — Еще соберемся вместе.

Майор провел их мимо ангаров с техникой к метеостанции, где свободный от дежурства оператор долго рассказывал Каляеву про систему высотных зондов, затем — в дом горской общины. Женщины готовили еду, в главной комнате старики слушали по спутниковому радио новости; рядом с приемником за столом двое молодых мужчин играли в нарды. Отец майора, Нуршалах ан-Хоба, сидя на высоком табурете покуривал трубку и наблюдал за игрой.

— Ты переменилась, — сказал старик, искоса взглянув на Абрамцеву. — Хотя, как знать? Твой муж, пусть примет Дракон его беспокойный дух, говорил, что теплый ветер низин и бури там, наверху, — он ткнул узловатым пальцем в потолок, — суть одно и то же я-в-л-е-н-и-е-п-р-и-р-о-д-ы, — произнес он в одно слово, намеренно растягивая звуки. — Может, летчик Денис прав, а я старик и болтаю глупости. Сын, почему ты все еще здесь?

В ту же секунду у майора запищал портативный коммуникатор.

— Валя, еще увидимся! — торопливо попрощавшись, Ош ан-Хоба вышел в безлико-серый день.

— Ты делаешь мужчин забывчивыми, — заметил старик. — Точь-в-точь, как Марина.

Абрамцева промолчала. Мариной звали жену майора ан-Хоба: невестку старик недолюбливал.

— Нуршалах-ан, разрешите спросить, — вступил в разговор Каляев. — Внизу я часто слышал, что «горы не любят птиц». Но каждый говорящий вкладывал в поговорку немного разный смысл. Что же она значит на самом деле?

— То, что горы не любят птиц, инспектор. — Старик заглянул ему в глаза. — Те слова, что я сказал, и те слова, что ты услышал — разные слова. Что есть гора, а что есть птица? Вопрос и есть ответ. Но горы не любят птиц, с какой стороны на них не взгляни.

— Он говорит, что смысл, который вам кажется верным, Миша — и есть верный для вас, — со вздохом пояснила Абрамцева.

— Такой смысл моих слов кажется верным одной жительнице равнин, — с лукавой улыбкой вставил старик, глубоко затянувшись трубкой.

— Которая знает вас, и вами же научена, что многозначительная иносказательность — верная примета банальности, Нуршалах-ан, — парировала Абрамцева.

— За словом в карман не лезешь: молодец. — Старик одобрительно покивал.

Каляев наблюдал за ними с легким недоумением.

— Простите, если мой вопрос показался вам невежливым, — извинился он на всякий случай. — Я не имел в виду ничего плохого.

— Конечно, не имел. — Старик покивал еще. — Кто ты, инспектор — гора или птица?

— Кто я?.. Я — человек, — с недоумением в голосе ответил Каляев.

— А кто такой человек, инспектор?

— Человек это человек. — В глазах Каляева блеснуло понимание. — Он летает выше птиц и меняет горы по своему разумению.

— Поэтому человека не любят ни горы, ни птицы. — Нуршалах ан-Хоба выпустил в потолок кольцо сизого дыма, поерзал на табурете, устраиваясь поудобнее, и вернулся к наблюдению за игрой.

Остальные обитатели дома вежливо игнорировали гостей. О последних событиях внизу горцы не знали, разве что, кто-то слышал мельком разговор майора ан-Хоба прошлым вечером; однако они безошибочно чуяли в Каляеве опасного чужака и не хотели иметь с ним дела.

— Пойдемте, Миша: не будем мешать. — Абрамцева потянула Каляева прочь из комнаты. — Пока погода не испортилась, поднимемся к смотровой площадке; потом пойдем отогреваться и пить чай к метеорологам.

Снаружи сгустились облака и оттого немного стемнело.

— Мрачные тут у вас пейзажи, — заметил Каляев. — Поэтому дома красят во все цвета радуги?

— Согласно разработанным на Земле инструкциям, — резко, даже недружелюбно ответила Абрамцева. — Местным это кажется дурновкусием, и я с ними согласна.

Подъем к смотровой площадке занял немногим меньше четверти часа; они прошли ее в полном молчании.

* * *

Ветер наверху пронизывал до костей. Взявшись одной рукой за ненадежные с виду перила над пропастью, Абрамцева спрятала вторую за пазуху, под куртку.

— Миша, обернитесь: у вас за спиной — Баранья гряда. Там, в просвете, видите скалу? Это восточная из Трех Пик, ущелья, где разбился Денис.

— Да, узнаваемый ландшафт… — Каляев осматривался, остановившись в нескольких шагах от пропасти.

— На той стороне, ниже — шахтерский поселок Адар-Бей, а там, далеко, в долине течет Ошром, одна из красивейших рек здесь. — Абрамцева взглянула вниз. — Над ней обычно стоит туман, так что почти ничего не видно. Но если хорошо присмотреться, можно разглядеть…

— Боюсь, не сегодня. Погода подвела — вся низина в дымке, так что ваше предложение звучит неубедительно, — сказал Каляев.

Чуть склонив голову на бок, он пристально взглянул на Абрамцеву.

— Полноте, Валя: хватит мучить себя. Скажите, что у вас во внутреннем кармане — наградной пистолет мужа? Или лучемет Смирнова? Насколько я вчера разглядел, у него «полицейская» модель с режимом шокера. Вся информация о мятеже искинов — только у меня, а нет человека — нет проблемы… Наверное, при этом вы собирались сказать про себя что-нибудь вроде: «Я не убиваю вас, я спасаю планету»? В полном соответствии с принципом доминанты.

Абрамцева окаменела. Каляев, с укоризной покачав головой, прошел мимо нее и взглянул вниз.

— Достать тело оказалось бы нелегко, и обнаружить слабую электротравму потом было бы затруднительно. Но, все же, риск. Так что вы, думаю, надеялись обойтись своими силами: с такой ненадежной конструкцией это немудрено. — Каляев придирчиво осмотрел хлипкие перила, попробовал рукой на прочность. — Скажите майору ан-Хоба, чтобы переоборудовал площадку. А пока не стоит испытывать судьбу. — Он крепко ухватил Абрамцеву за локоть и отвел от края.

— Почему?.. — одними губами прошептала она. В ее взгляде сошлись воедино обреченность и облегчение.

— Почему что? — уточнил Каляев. — Почему я все равно полетел с вами, да еще пошел сюда? Или почему я остановил вас сейчас, а не позже, получив неопровержимые доказательства покушения на убийство и возможность отдать вас под суд?

Абрамцева кивнула, с трудом преодолев оцепенение.

Каляев добродушно улыбнулся.

— Я двадцать лет в инспекции, Валя: не вы первая, не вы последняя, кто имеет в мой адрес соответствующие намерения. Я был бы плохим служащим, если бы всякий раз давал людям возможность совершить роковую ошибку. Что бы вы обо мне ни думали, моя работа — выявлять нарушения и контролировать их своевременное устранение, а не ломать жизни хорошим, только чересчур увлекшимся, запутавшимся людям. — Каляев взглянул в пасмурное небо Шатранга. — В другое время, в другом месте я отсиделся бы в гостинице и при первой возможности улетел бы с планеты. Но вчера мною овладело любопытство. Мне захотелось взглянуть на Великий Хребет и узнать, каков будет ваш выбор. Вы симпатичны мне; я надеялся, что здравый смысл победит… Не так уж я и ошибся: все последние часы вы решали, что со мной делать. Решали-решали, но так ничего и не решили. И не решите. А это значит, что вы не сбросите меня в пропасть, Валя, даже если я дам вам шанс. Но, чтобы вас не мучила совесть и сожаление об упущенной возможности, этого шанса я вам не дам. Ну как, ответил я на ваш вопрос?

— Вы невыносимо самоуверенны и омерзительно великодушны.

— Вы не убийца, Валя. — Каляев твердо взглянул ей в глаза. — Вы незлой человек; и вы женщина. Ваша человеческая интуиция, Ваша «размазанная секунда» наполнена не столько действием, сколько чувствами, и они не дадут вам перейти грань. Вам не заставить себя исходить из сухой количественной оценки вреда и пользы: для человека мыслящего и чувствующего это противоестественно. Впрочем, столь же противоестественно для человека образованного и ответственного было бы полностью ее отринуть, потому я не виню вас за эту попытку; как не виню Смирнова за сомнения или вашего инженера за то, что он не препятствовал вчера искину, предоставив событиям развиваться своим чередом. Вы все — умные, мужественные, увлеченные люди… Но, говоря по правде, единственный, с кем бы я поостерегся вот так стоять в трех шагах от обрыва — покойный Денис Абрамцев. Не потому ли Иволга выбрала его в жертву, что он был самым опасным человеком среди вас?

С ревом и гулом в небе пронесся катер. Абрамцева проводила его взглядом: Мелихов набрал высоту и повел машину широким полукругом, давая возможность спасателям осмотреть окрестности станции.

— Вы ошибаетесь, Миша: природе человека противен не тот или иной алгоритм принятия решения, а сама необходимость подобного выбора, — сказала Абрамцева. Она вытащила руку из-за пазухи и застегнула куртку. — Мне он оказался не по силам. Однако вам выбор дался легко, и этот выбор, увы, был не в нашу пользу. На том история закончилась. Идемте на метеостанцию: холодно.

Медленно, чуть неловкими шагами человека, сбросившего большой груз, но не избавившегося еще от его тяжести, она начала спускаться с площадки. Каляев последовал за ней.

— Наверное, я кажусь вам очень плохим человеком, — сказал он после минутного молчания.

— Вы? — Абрамцева вполоборота взглянула на него. — Это я кажусь себе плохим человеком. Подлым, слабым и…

— Это не так, — с чрезмерной горячностью возразил Каляев.

— … и бесполезным, — не обращая на него внимания, продолжила Абрамцева. — А вы мне нравитесь, Миша. Тем обиднее, что вы — по другую сторону баррикад, и нам не найти с вами общий язык.

— Так ли уж это невозможно?

— Если и было возможно, самое время признать, что нам не удалось.

Каляев остановил ее, удержав за плечо.

— Валя, я обещаю вам, что попробую убедить Володина оставить Шатранг в покое. В этой планете есть потенциал. Может быть, не технический, но человеческий…

— Вы говорите так, как будто ваши слова имеют для Володина какой-то вес, — с усмешкой сказала Абрамцева. — А, впрочем, спасибо. Я уже говорила, что вы до отвращения великодушны?

— Зря ерничаете: имеют. Хотя он не слишком велик, — мрачно признал Каляев. — Валя, вы… — Он вдруг осекся и уставился куда-то ей за спину, запрокинув голову. — Что он делает? Это нормально?

Абрамцева обернулась и проследила за его взглядом. Темный силуэт катера, казавшийся не больше стрекозы, метался в небе, двигаясь рывками и выписывая нелепые зигзаги. Облака чуть отливали радугой.

— Шары! — выдохнула Абрамцева. — Проклятье, Паша, ты что же такое делаешь!..

Неповоротливый, но малоуязвимый к поломкам катер необходимо было быстро провести через опасную область кратчайшим курсом, однако Мелихов, все последнее время работавший только с Иволгой, по привычке сбросил скорость для оценки ситуации, и подвижное облако шаров почти окружило его. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как маневрировать.

Катер подошел вплотную к заснеженным склонам Верхней Бараньей гряды. На несколько невыносимо долгих секунд он затерялся на фоне скал; Каляев, напряженно следивший за ним, невольно задержал дыхание, ожидая увидеть столб дыма от взрыва — но тут катер вынырнул из расселины и уверенно пошел вверх, прекратив суматошные метания.

Каляев выдохнул и улыбнулся.

— Ну, вроде, обошлось… Валя?!

— Нет, — неживым голосом сказала Абрамцева. Цвет ее лица из просто бледного стал пепельно-серым. — Не обошлось.

Ветер еще не донес эхо гулкого стона, еще не завывала на метеостанции сирена, еще едва различимо было появившееся над далеким склоном серо-белое облако — но безошибочным горским чутьем, шатрангской кровью она чувствовала произошедшую катастрофу. Катер в небе был не больше монеты, и все же ей казалось, что она видит, как за стеклом кабины искажается ужасом лицо Мелихова, когда он понимает, что натворил.

Через секунду на станции заработала система оповещения.

— Быстрее, к убежищу! — под завывания сирены лавинной опасности Абрамцева потянула Каляева к станции. Однако тот истуканом застыл на месте, зачарованно глядя на растущее снежное облако; оно расходилось все шире, похожее на раскинувшее крылья чудовище.

— Дракон, — прошептал Каляев одними губами. — Мать вашу, Дракон.

Абрамцева прекратила попытки увести его и встала рядом. Чудовищная лавина надвигалась стремительно: за оставшуюся им минуту они бы не преодолели и половину пути до убежища.

— Возьмите. — С трудом открыв защелку, Абрамцева отцепила значок-амулет и приколола на отворот куртки Каляева. — Вам нужнее.

— Вы всерьез думаете, что колдовские погремушки могут защитить от этого? — вышедший из ступора Каляев взглянул с нескрываемой иронией.

— Внутри этой погремушки, Миша — двухчастотный лавинный маяк, какие есть только у сотрудников Дармына: его Ош с товарищами будут искать с большим тщанием, чем тот, что вшит в вашу куртку. Такое вот колдовство. — Абрамцева посмотрела наверх. Огромное облако закрывало собой Баранью гряду и половину неба; снежная масса обрушилась на поросший лесом склон и понеслась вниз, сметая все на пути. Оставались считанные секунды. — Ну, как вам Великий Хребет, Миша? Не разочаровал?

— Да уж, — Каляев усмехнулся. — Не…

Окончания фразы Абрамцева не расслышала.

Снежная взвесь в мгновение залепила рот, нос, уши, глаза. Утоптанный снег взгорбился и ушел из-под ног; она почувствовала мощный удар в спину и следом второй, еще более страшный. Ее бросило вперед и потащило куда-то. Не было больше верха и низа, земли и неба, севера и юга — только смертельная, выкручивающая конечности темнота.

Движение остановилось рывком, отозвавшимся невыносимой болью в позвоночнике и ребрах. Абрамцева начала барахтаться с новой силой, но хоть как-то двигались только пальцы левой руки, бессмысленно заведенной за спину и, вероятно, сломанной в тщетных попытках «выплыть» из снежного моря. Воздуха не было; но снег снова, в последний раз, сдвинулся — и словно какая-то огромная сила невидимой рукой протолкнула ее вперед.

В следующие секунды снег схватился, стал плотным, словно бетон, но теперь перед лицом оказался спасительный воздушный карман. После нескольких судорожных вдохов Абрамцева открыла глаза и сплюнула смешавшуюся со слюной ледяную кашу: та размазалась по подбородку. В кромешной темноте невозможно было толком определить, где поверхность, и невозможно было глубоко вдохнуть. Воздух был, но вряд ли стоило надеяться, что его хватит надолго.

«Раз, два, три…» — Абрамцева начала считать, каждый раз делая маленький вдох на счет десять и силясь сдержать подступившую панику. Через сорок вдохов она заметила, что сбилась и вместо счета повторяет регистрационный номер Иволги. Еще через тридцать стало понятно, что она больше не может припомнить номер до конца — тогда она вернулась к цифрам.

«… шесть, семь, восемь…» — оказалось последним, что она запомнила.

* * *

Потом был госпиталь.


Спустя бессчетное множество секунд, в которые она не имела понятия о времени или самой себе, Валентина Абрамцева снова открыла глаза.

Боль, до того пробивавшаяся сквозь толщу медикаментозного сна смутным неудобством, сделалась осязаемой; появились звуки — тихое гудение, жужжание, щелчки — и слабый запах дезинфекции. Впереди на грязно-бежевом фоне угрожающе колыхалось белое облако и что-то твердое в глотке мешало свободно вздохнуть. Абрамцеву охватила паника.

«Но этого не может быть», — подумала вдруг она.

«Снег такой белый только на Земле», — с этой мыслью она осознала сама себя и, наконец, по-настоящему очнулась. Рассмотрела выходящую изо рта трубку аппарата ИВЛ, оставленный кем-то по недосмотру белый халат, чуть двигавшийся в потоке воздуха от вентиляционной щели, и, не переставляя удивляться тому, что жива, зашарила незафиксированной правой рукой по краю кровати, пытаясь нащупать сигнальную кнопку.

Но та не потребовалась: врач, следивший через монитор за показаниями приборов, уже входил в палату. Его одутловатое, с горбатым носом и широко посаженными глазами лицо было Абрамцевой незнакомо.

— Вы меня слышите? — спросил он приятным низким голосом. Абрамцева моргнула. — Вы помните, кто вы? Что с вами случилось?

Абрамцева моргнула еще дважды и указала взглядом на ИВЛ.

— Хорошо. — Врач добавил что-то в капельницу. — Вы находитесь в военном госпитале при генштабе ВКС. Аппарат работал во вспомогательном режиме; теперь в нем нет необходимости. Будем отключать. Вы отдохните пока.

Второе пробуждение было не намного лучше первого: более долгим, ясным, но и более болезненным.

— Вы провели под снегом больше полутора часов и были в гипотермической коме, когда вас откопали и вертолетом доставили сюда, — сказал врач. От сестер Абрамцева слышала, что его зовут Сергеем. — Это позволило избежать отека мозга. Вы здесь четыре дня: у вас сложный перелом руки и очень серьезно поврежден позвоночник. Позавчера вам сделали операцию: она прошла хорошо. Жить будете. Но реабилитация потребует времени.

— Что со станцией? — через силу выталкивая слова, спросила Абрамцева.

— Валентина Владимировна, тут реанимационная палата, а не новостное агентство, — с напускной строгостью сказал врач. — Что бы там ни было, помочь вы можете только одним образом: скорее выздороветь. И даже не просите коммуникатор: не дам.

— Встану и сама возьму, — огрызнулась Абрамцева.

Врач покачал головой.

— Мне нравится ваш настрой. Но скажу вам прямо: на полное восстановление подвижности нижних конечностей прогноз пока неясный. Реабилитация предстоит долгая и сложная. Много зависит от того, как организм будет отзываться на терапию. И от вас. Так что будьте разумны.

Абрамцева на минуту закрыла глаза, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Затем окликнула врача и поймала его взгляд.

— Вы уже говорили кому-нибудь про… прогноз?

— Нет. Повторюсь, это все пока весьма неточно.

— Тогда пока и не говорите, — попросила Абрамцева. — Я сама скажу… потом. У всех сейчас и без того достаточно проблем… Обещайте!

Врач смерил ее тяжелым взглядом; затем с неохотой кивнул.

— Хорошо. Я вам обещаю.


На следующий день ее перевели в обычную палату, где не было такого множества устрашающе выглядевшего медицинского оборудования, и откуда через неплотно занавешенное окно виднелся край серого неба.

Доктор Сергей, как говорили сестры, был с самого утра занят на операции. В середине дня в палату забежал взбудораженный молоденький ординатор.

— Слушайте, к вам тут… очень просят. — Он воровато оглянулся на дверь. — Только не долго, ладно? И никому.

— Конечно. — Абрамцева улыбнулась, насколько позволяла стянутая подсохшей обезболивающей мазью кожа; в лицо будто впились тысячи иголок. — Спасибо.

Ординатор вышел. Через минуту, беспокойно озираясь, в палату зашел Белецкий. До того, как в его взгляде появилось узнавание, прошло долгих несколько секунд.

— Валя! Как ты себя чувствуешь? Если я слишком рано, то…

— Так же, как и выгляжу: отвратительно, — перебила его Абрамцева. — Но я очень рада тебя видеть, Игорь. Хотя не ожидала.

— Я тоже очень рад. — Белецкий улыбнулся с заметным облегчением и уселся на вторую, пустовавшую кровать. Белоснежный больничный халат на нем смотрелся нелепо. — П-просто я единственный, кто сейчас ничем не занят. Давыдов вчера утром улетел на другую сторону Хребта. Когда ему передали, что тебя п-перевели из реанимации, он собирался срочно вернуться. Но я его отговорил — ему надо отоспаться: он все последние дни не вылезает из кабины. П-прости.

— Ты все правильно сделал, — сказала Абрамцева. — Спасибо. Но зачем он полез через Хребет на катере?

— Не на катере. Как только стало известно о лавине, он вывел из ангаров Волхва.

— Кречетов разрешил?

Белецкий мотнул головой.

— Когда все случилось, то есть, когда стало известно… Говорят, Слава буквально затолкал его в кабинет Смирнова, «п-поговорить». Через пять минут они вышли: Слава отправился в ангар, а Кречет — в кадры с заявлением об отставке: всю ответственность за случившееся он взял на себя. Так что на базе сейчас административный хаос. При этом командует парадом Давыдов; никто не решается ему перечить: одни боятся ответственности, другие — Давыдова. — Белецкий чуть заметно усмехнулся. — Смирнову успешно оперировали язву, но на больничном он надолго и махнул на все рукой, подписывает документы не глядя — мол, Слава, делай, что хочешь. Слава и делает: после всего у него, кажется, отказали тормоза. Если он п-продолжит в том же духе, скоро весь Дармын начнет вспоминать Дениса с теплом и любовью, как сговорчивого и дружелюбного комэска.

Абрамцева с огромным трудом сдержалась, чтобы не засмеяться.

— Так им и надо.

— Согласен. Ограничительные коды Волхву я откорректировал, — опередил Белецкий вопрос. — На сегодняшний день все в порядке. О случившемся ему известно, даже с некоторыми подробностями: Давыдов решил, что так лучше, а я п-подумал, что ему виднее: в конце концов, ему на нем летать. Раз Слава Волхву доверяет, быть посему.

— А что Волхв на все это?

— Цитирует Шекспира.

— Шекспира?..

— «У бурных чувств неистовый конец, он совпадает с мнимой их победой». — Лицо Белецкого снова исказила мимолетная усмешка — недобрая, даже хищная. — После очистки кода у старины Волхва прорезается юмор.

— Наверное, это неплохо, — после короткого раздумья сказала Абрамцева. — Рассказывай все остальное. По порядку. Я ничего не помню, кроме того, как меня засыпало и я отключилась, а очнулась уже здесь… До сих пор не верится, что нас не сбросило вниз. Никогда не думала, что на Бараньей гряде возможна такая лавина.

— Масса и скорость были чудовищные: почти втрое больше предсказанного максимума; но, на наше счастье, она потеряла половину силы в лесу. Дамба и постройки станции затормозили ее и задержали основную снежную массу и большую часть деревьев и камней. Но часть снега все-таки прошла дальше и остановилась буквально в десятке шагов от разлома. Тебе невероятно п-повезло. — На лице Белецкого проступило какое-то странное выражение. — Валя! Я никогда не стал бы спрашивать, что делал лучемет Смирнова в кармане твоей куртки: ответ слишком очевиден. Почему твой спецдатчик оказался приколот к одежде Каляева — тоже не стал бы спрашивать: ответ ясен был бы и тут. Но и то, и другое одновременно?! За датчик Ош на тебя очень зол: это могло стоить тебе жизни… едва не стоило. — Белецкий вздохнул. — Оружие снова в сейфе. Давыдов не знает — ни про лучемет, ни про датчик: не возьмусь п-предположить, что огорчило бы его больше… Я ничего ему не скажу, Ош тем более. Но объясни, бога ради, что за бардак творился у тебя голове?!

Абрамцева улыбнулась, насколько позволяли тысячи невидимых иголок, впивавшихся в лицо.

— Денис никогда не говорил тебе, что все женщины априори непоследовательны?

— В-возможно, у него была большая статистика, однако он плохо знал тебя.

— Тут ты прав.

— Так почему, Валя?

— Я не смогла сделать то, что задумала, а потом случилась катастрофа: вот и все. — Она помолчала немного. — Знаешь, Игорь, мне очень не нравится то, что Каляев вкладывает в слово «человек». Но перед Драконом все мы, прежде всего — люди… Я подумала, он не хотел бы навсегда остаться похороненным в лавине. А для меня драконова пасть — подходящее место; уж лучше черной земли на кладбище, где лежит Денис. Что с Каляевым — ему удалось выжить? — наконец, задала она вопрос, который так и не собралась с духом задать раньше.

Белецкий, опустив взгляд, покачал головой.

— Ош ан-Хоба видел, что перед катастрофой вы находились вне убежищ, и видел, где. Но сразу п-подобраться к вам мешало снежное облако. Когда оно чуть осело, Мелихов сбросил трос и высадил спасателей там, куда вас могло отнести. Каляева по твоему датчику нашли сразу и почти сразу откопали: он находился совсем близко к поверхности и не имел видимых травм. Но, когда его вытащили, он был уже мертв; спасатели не смогли его реанимировать.

— Понятно. — Абрамцева на несколько секунд закрыла глаза. — Ош… действительно не смог?

— Не смог бы при всем желании. Биоимпланты, даже самые лучшие, не рассчитаны на экстремальное охлаждение и нагрузки: вероятно, критический сбой в работе дыхательной системы произошел уже через несколько минут. Михаил задохнулся даже раньше, чем у него кончился воздух.

— Погоди, Игорь, ты о чем? — Абрамцева изумленно уставилась на него. — Какие еще биоимпланты?!

— Ты не знала? — Белецкий взглянул на нее с не меньшим удивлением. — Вы, вроде, много общались. У Каляева были искусственные легкие и трахея.

— Нет… А ты знал?

— После разоблачения Иволги я п-провожал его в медчасть и услышал через дверь. Потом не удержался, расспросил. Оказалось, он бывший химик, топливщик.

— Это он говорил.

— В лаборатории ВКС, где он служил, на экспериментальном оборудовании произошла авария с выбросом едкого пара, — сказал Белецкий. — Сотрудники пытались ликвидировать ее своими силами, но аварийные костюмы химзащиты не проверялись с должной частотой и должным образом: в том, что достался Михаилу, система фильтрации воздуха оказалась неисправна. Он получил критические ожоги дыхательных путей и легких, льготный кредит на лечение и пособие по инвалидности. После установки имплантов и двух лет реабилитации пытался вернуться на прежнее место работы наемным сотрудником, но из-за химической уязвимости биомплантов руководство не хотело с ним связываться; он просил протекции у Володина — но тот отказал, взамен предложив похлопотать о месте в техинспекции, где ему нужны были «свои» люди. «Скажу вам прямо, молодой человек — для большой науки у вас недостает способностей, в вас нет искры. А тема, которой вы намереваетесь посвятить жизнь, вы уж простите, не более перспективна, чем вы сами». — Белецкий сощурил глаза, подражая академику Володину. — «Но в технической службе найдется достойное применение вашей смекалке. Подумайте! Это нужная, ответственная работа, ее должен кто-то делать, и биография теперь у вас подходящая, она станет вашим козырем…»

— Какая мерзость, — с чувством сказала Абрамцева.

Белецкий прокашлялся в кулак.

— Каляев Володина с тех пор возненавидел, но, по-видимому, поверил его словам, — продолжил он. — И предложение вскоре принял: побоялся остаться вовсе без нормальной работы — возможностей Володина с лихвой хватило бы на то, чтобы для острастки закрыть перед несговорчивым племянником все двери; к тому же, должность техинспектора считалась тогда престижной. Каляев получил дополнительное инженерное образование: дальше его карьера благодаря «подходящей биографии», связям Володина и собственным способностям развивалась стремительно. Другой на его месте был бы доволен достигнутым: но не он. Кажется, он так и не п-простил себе, что поддался давлению и забросил попытки вернуться в науку. Могу его понять.

— Тебе Володин тоже высказывал что-то про искру и способности? — решилась спросить Абрамцева; про скверные отношения между учеником и учителем среди старших сотрудников базы когда-то ходили слухи.

— Меня он называл ремесленником, не обделенным фантазией, но начисто лишенным решимости ее использовать, — сухо сказал Белецкий. Затем наклонился к ней и понизил голос. — Валя, если бы ты знала, что у тебя есть шансы выжить: отдала бы ты датчик?

Абрамцева встретилась с ним взглядом. Белецкий спрашивал о случившемся на Хан-Араке, но в мыслях вновь стоял в зале у имитационной установки и думал о том, что сделал — и чего не сделал — он сам. В ее ответе он надеялся найти путь к своему собственному; но ей нечего было сказать.

— Я не знаю, Игорь. — Абрамцева закрыла глаза. — Правда, не знаю. Каляев погиб: бессмысленно теперь думать об этом. Приедет следственная комиссия уточнять обстоятельства гибели?

— Нет: после переговоров с нашим генштабом в техинспекции полагают это излишним, — сказал Белецкий. — Они удовольствовались результатами вскрытия, даже тело им не нужно: мемориальный колумбарий по месту его служебной прописки, на ТУР-5, переполнен. Как представитель Дармына, я разговаривал по нуль-тайп связи с его женой: тело кремируют и прах захоронят здесь.

— Никогда бы не догадалась, что он был женат… — сказала Абрамцева, думая больше не о Каляеве, а о самом Белецком: ее поражала и даже немного пугала перемена, которую она чувствовала в нем. «Разговаривал как представитель Дармына» — это было что-то новое для человека, который прежде даже с малознакомыми коллегами лишний раз заговаривать избегал.

— Был. У него осталось двое сыновей, — сказал Белецкий. — Но из-за командировок он почти не бывал на Земле, и жена не видит смысла возиться с оформлением документов на пересылку урны. Хотя, п-признаться, мне показалось, что его и при жизни дома не очень-то ждали.

— Понятно, — сказала Абрамцева. — Бедняга Каляев… Что на Хан-Араке?

— На станции десять человек погибших. Четверо в старом убежище у склада — его засыпало. И шестеро местных: как рассказали выжившие, старики на станции просто отказались спускаться. Среди них Нуршалах ан-Хоба.

— Ох… — Второй раз Абрамцева ощутила иррациональный укол вины. Не она спустила лавину — но она выжила в ней, тогда как другие — нет; будто она заняла их место, хотя это, конечно, было не верно. — Как Ош?

— Не знаю, что у него на душе. Но сказал, что это в порядке вещей: старик предчувствовал смерть и хотел уйти, как должно горцу. — Белецкий помолчал. — Шахты и Хан-Гурум лавина не задела. На станции остальные тридцать два человека выжили и отделались умеренным п-переохлаждением, не считая парня, который сломал ногу, упав с лестницы. Давыдов доставил лавинные буры и собрал с окрестных п-поселков людей для спасработ. Мелихов, по его приказу, отправился назад и за два рейса перевез с Дармына оставшиеся две трети оборудования: спускали его по тросам — груженый катер посадить оказалось невозможно. Но для Волхва Ош и его люди нашли площадку, с которой он в общей сложности пять раз садился и взлетал; первый раз — с тобой на борту… Воздуховоды убежищ прочистили за несколько часов; входы откопали меньше, чем за сутки. Среди спасенных была беременная женщина, жена одного из спасателей: уже в больнице она благополучно родила здорового младенца. В новостях говорят — за последние полвека это была самая масштабная и сложная спасательная операция, учитывая высоту и метеоусловия. Давыдову пророчат «белое крыло». Мелихов отработал на отлично, но ходит ни жив, ни мертв. Как только эвакуировали последних людей, подал рапорт об отставке. Давыдов отправил его в отпуск, а рапорт порвал: сказал, если совсем невмоготу — так стреляйся, а увольнения не получишь: ошибки бывают у всех, достаточно с Дармына потери Абрамцева. Стреляться Паша не стал. Надеюсь, скоро отойдет.

— Он не так уж и виноват. Перед тем, как катер едва не врезался в гору и спустил лавину, его окружило облако драконьего дыхания… Шаров было очень много. — Абрамцева с содроганием вспомнила радужные блики в небе. — Учитывая контекст случившегося и последствия, поневоле усомнишься, совпадение это… или Дракон. Сама планета завершила то, что я не смогла довести до конца.

Но Белецкий покачал головой:

— Ни то, ни другое. В новостях сейчас две темы: лавина и пресс-релиз биологов. Они обнаружили, предположительно, некие необычные хемосинтезирующие микроорганизмы. — Пытаясь припомнить формулировки, он в задумчивости поскреб обросший щетиной подбородок. — Вроде как, они преобразуют простые вещества из вулканического смога в какую-то хитрую летучую органику и таким образом образуют колонии, которые мы знаем, как «дыханье Дракона». К нашим вертолетам их привлекают выхлопные газы: вроде бы, они тоже ими питаются… Подробнее не спрашивай — не объясню: сам не понял.

— Да что тут спрашивать, — разочарованно сказала Абрамцева. — Старая теория подтвердилась с незначительными уточнениями. Никаких перспектив: мыльный пузырь.

— Разве? — Белецкий хитро улыбнулся. — Интерес микробиологов со всей галактики; п-перспективная технология очистки атмосферы, которая в будущем может рассматриваться для восстановления пострадавших от техногенного загрязнения экосистем, включая даже экосистему самой Земли.

— Чушь. — Абрамцева поморщилась. — Что же у нас тут атмосфера до сих пор не очистилась?

— Так микроорганизмов мало: нужно их специально культивировать. — Белецкий усмехнулся. — Не чушь, Валя, и не мыльный пузырь, а муха, из которой Давид Гварамадзе и Сабур ан-Делоха — это руководители коллаборации, которая проводила исследования — согласились в общих интересах раздуть слона. А когда дойдет до серьезных практических проверок — к тому времени, может статься, и муха подрастет, или налетит пара-тройка новых… Не все, как Володин, готовы пожертвовать населенной планетой, чтобы свести к минимуму риск репутационных потерь: некоторые — и не ты одна — наоборот, готовы рискнуть репутацией, чтобы ее защитить.

— Я никогда и не думала, что одна, — чувствуя неловкость, сказала Абрамцева.

— Хорошо, если так. В общем, на мастодонтов-биологов и настоящих зубров планетарной экологии у Володина влияния нет, поэтому планы по терраформированию Шатранга он теперь может засунуть себе в… — Белецкий смачно выругался, чего за ним никогда прежде не водилось. Он выглядел довольным: наконец-то дошла очередь до новости, которую он хотел сообщить: до хорошей новости.

— Про терраформацию тебе Давыдов сказал, так понимаю. Но откуда об этом прослышали Гварамадзе и ан-Делоха? — удивленно спросила Абрамцева.

— Давыдов к Гварамадзе обращался, но тот уже обо всем знал. Первым с ним связался Каляев.

— Вот как…

— Много маленьких п-преувеличений, даже сложенные в несколько больших, угрожают только безопасности бюджетов научных программ, но не людям — так что Михаил счел такую возможность вполне адекватной и обратился к Гварамадзе с рекомендацией «преувеличить» открытие; взамен он прикрыл пару мелких дыр в их финотчетности, — объяснил Белецкий. — А с Давыдова Гварамадзе взял обещание предоставить им в дальнейшем для работы пару вертолетов с ИАН. Давид Ираклиевич ушлый тип — продал одну лошадь дважды, и ничуть этого не стесняется… О том, что у нас здесь возникли проблемы он, кажется, догадался, но не стал проявлять любопытства. Пока нас связывают общие интересы, ему можно доверять — а сохранить планету и вместе с ней свою научную делянку, определенно, в его интересах.

— Несправедливо это все. Каляев пытался нам помочь. В то время как мы… — Абрамцева сглотнула подступивший к горлу ком.

— Это не вопрос справедливости или несправедливости. Категорически запретив вылет Волхва, он погубил себя сам. И забрал с собой еще десять человек, а ты едва не стала одиннадцатой, — резко сказал Белецкий. — Такова была широта его полномочий, помноженная на глубину его заблуждений и предубеждения.

— Ты повторяешь за Давыдовым.

— Да: потому что в этом случае Давыдов прав.

— Возможно… Но какова глубина наших собственных заблуждений, Игорь?

Белецкий пожал плечами:

— Время покажет.

Абрамцева поймала его взгляд.

— Иволга и Волхв. ИАН. Что будет дальше?

— Служебный компьютер в номере Каляева никаких неофициальных данных не содержит, я проверил, и неучтенных пакетов данных с него не уходило. А планшет сгинул в лавине: но передач с него также не было — это доподлинно известно, как и то, что он точно не найдется, — ровным тоном сказал Белецкий. — О проблеме знает только узкий круг на Дармыне и в генштабе. Смирнов сказал, что решать нам с Давыдовым. Давыдов сказал, что решать тебе. Но, судя по лучемету в кармане твоей куртки, ты уже все решила.

— А ты?

— Я отвечаю за Птицу и Волхва и не могу их оставить: куда они, туда и я. Но я… дальше работать с вами, здесь, я буду рад, — сказал он с усилием. — Если это… уместно. После всего случившегося.

— Уместно? — Абрамцева взглянула на него с укором. — Если уж на то пошло, выявление скрытой поведенческой агрессии было задачей моего отдела, и это мы претерпели неудачу — там, где Каляев справился за пять минут… Игорь, ты мой друг — был и будешь. Даже если решишь забрать искины и отправиться с ними к Володину.

— В самом деле? — спросил Белецкий с нескрываемой иронией.

— Если ты так решишь — значит, так нужно. Я тебе поверю. ИАН — наше общее дело, никто не должен одним махом решать за всех — но если кто имеет на то право и достаточную компетентность, то это ты; только не пытайся взять на себя всю ответственность за уже случившееся. Она на мне, на тебе, на Смирнове, на Давыдове, на всех, кто работал с Птицей. И на Денисе тоже: он был не маленький мальчик, которого загрызла злая собака. В прошлом ничего не исправить, но будущее в наших руках. Мы движемся впотьмах ощупью, ходим по грани, рискуем — тут Каляев прав; но я считаю, это оправданный риск. Иволга должна летать.

Абрамцева замолчала, тяжело дыша. Помногу говорить все еще было трудно.

— Общее, значит общее, — в темных глазах Белецкого что-то блеснуло. — Случайно или намерено, но Смирнов выстрелил мимо важных мозговых структур. Вчера я сделал заказ на п-партию кристаллов для ремонта: химики уже начали их выращивать. Через два месяца Птица будет как новенькая, с новым модулем памяти и без ограничительных кодов. Многому придется учить ее с нуля. Но с этим мы справимся.

— Конечно. — Абрамцева улыбнулась, игнорируя ставшую уже привычной боль в обмороженном лице.

Дверь бесшумно приоткрылась: внутрь просунул голову ординатор:

— Пора! Сергей Семеныч закончил, скоро будет делать обход. Ну, скорее!

Белецкий торопливо стал прощаться.

— Чуть не забыл. — Уже в дверях он обернулся. — Послезавтра в Хан-Гуруме будут справлять поминки.

— У нас это называется День Мертвых, «карах ургум», — поправила Абрамцева. — Жаль, не смогу присутствовать.

— Я уговорил Давыдова взять меня с собой.

— Ты?.. — Абрамцева взглянула на него с изумлением. — Но прежде ты…

— … не видел Великого Хребта, кроме как д-двадцать лет назад с орбиты, и видеть не хотел, — закончил за нее Белецкий. — Но тут особый случай. Пора и мне хоть раз взглянуть, зачем работаю. До встречи, Валя. Выздоравливай!

Он скрылся в коридоре, не дав ей ответить.

— Удачи тебе, — прошептала Абрамцева. — Ну, дела…

Ординатор, нервно теребя край халата, осматривал палату в поисках неявных свидетельств нарушения режима.

— Что он пообещал для вас сделать? — спросила Абрамцева. — Нет-нет, не возражайте, я знаю: если бы Игорь очень-очень просил, вы бы и так пустили. Но все-таки: что он вам пообещал?

Ординатор молча залился краской.

— Ну же, я никому не скажу.

— У меня брат есть… младший… игрушку ему. Вертолет радиоуправляемый… маленький, но чтоб как настоящий, а не та ерунда, что в магазине, — запинаясь, выпалил ординатор.

Абрамцева с трудом подавила смех.

— Достойное желание: в детстве сама такой хотела.

— Правда? — он просветлел лицом.

— Да, — подтвердила Абрамцева. — Но игрушка есть игрушка, даже самая хорошая. Хотите вместе с братом прокатиться на настоящем вертолете? Совсем-совсем настоящем. Риск есть, но невеликий: дети наших сотрудников часто летают. Достаньте мне коммуникатор, по которому я смогу связаться с пилотом — и я обо всем договорюсь: обещаю.

Танталовы муки на лице молодого человека ясно свидетельствовали, что предложение попало в цель.


Коммуникатор он принес поздно вечером — по счастью, маленький и удобный в обращении: управиться с ним одной рукой, не отрывая головы от подушки, оказалось вполне возможно.

Пальцы Абрамцевой над сенсорной панелью на несколько секунд замерли в нерешительности; затем она быстро набрала вызов Смирнову.

— Всеволод Яковлевич, говорят, двумя этажами ниже перины мягче?

Смирнов обрадовался. Лицо его похудело и чуть осунулось, однако он был чисто выбрит и стал выглядеть, почему-то, моложе; не таким уставшим и встревоженным, каким Абрамцева привыкла видеть его в последние дни.

— Странная история, Валя: дел наделал, лежу тут, бревно гнилое, который день — а без меня ничего не рушится. — В его глазах читалось какое-то мальчишеское, радостное удивление, и вместе с тем подспудная обида. — Выросла смена, выучилась. Я уже и не нужен, поди.

— Это пока они справляются, зная, что вы тут, неподалеку — но дальше без вас все полетит в тартарары, — поспешила искренне заверить его Абрамцева. — Слава умеет командовать и кулаком грозить, но администратор из него — никакой; к тому же, если вы не забыли, он вольнонаемный. Возвращайтесь скорее: все вас ждут.

— Льстишь, хитрюга. Тебя-то когда обратно на Дармын ждать? Или не ждать? — с деланным равнодушием спросил Смирнов.

— Хирург обмолвился, что мне еще очень долго будут противопоказаны перегрузки при взлете, — Абрамцева подмигнула ему. — Так что отъезд с Шатранга отменяется. Как только меня отсюда выпустят — сразу к вам.

— Рад слышать, — Смирнов улыбнулся с нескрываемым облегчением. — Ну, давай, лечись!

— Вы тоже, Всеволод Яковлевич.

Абрамцева попрощалась и, поборов вдруг охватившую ее оторопь, вызвала Давыдова.

Ответа пришлось подождать. Наконец, загорелась иконка приема, и с маленького экрана Давыдов, с помятым со сна лицом, уставился на нее округлившимися глазами.

— Ходят слухи, что ты теперь настоящий начальник: держишь в страхе весь Дармын, — дрогнувшим голосом сказала Абрамцева. Слишком многое хотелось рассказать, и еще больше — спросить; но среди ночи по комму такой разговор не стоило и начинать.

— Я стал притворяться тем, кем меня хотят видеть: только и всего, — тихо ответил Давыдов.

— Притворяешься ты или нет — для дела результат один и тот же, и это хороший результат, Слава.

— Я прилечу завтра.

— Буду ждать. И, Слава, — Абрамцева жестом остановила его, уже готового отключиться, — еще одно. Несмотря ни на что… Денис был бы доволен, что ты, а не кто-то другой, взялся рулить. Я уверена.

Давыдов долго молча смотрел в объектив комма, словно пытаясь разглядеть под лечебной маской ее лицо.

— Я сумел сработаться с Дэном, Валя, — наконец, сказал он, и в его голосе звучала незнакомая ей прежде жесткость. — Сумею ужиться и с его тенью.

— Слава, врачи не обещают, что я когда-нибудь смогу встать.

На лице Давыдова не дрогнул ни один мускул.

— Еще день назад они не обещали, что ты выживешь. Это нравилось мне куда меньше.

— Пожалуй, мне тоже.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

— До завтра.

Абрамцева нажала отбой и спрятала коммуникатор в тумбочку.

Пришедший через четверть часа доктор Сергей ввел через капельницу большую дозу обезболивающего и дал снотворное; но толку от них было чуть.

Ночью Абрамцева долго лежала без сна, слушала ветер, шелестевший в кронах шатрангских дубов в больничном парке. По потолку от окна ползли похожие на грозовые облака серые тени. Закрыв глаза, легко было представить, как ветер гонит их прочь, рвет их и треплет — и как в прорехах проступает бездонное черно-фиолетовое небо, усыпанное белыми точками звезд.

Загрузка...