Из цикла «Сибирские новеллы»

Выходит мальчик, стесняясь и своей походки, и своего вида, и своих рук.

— Смутили человека!.. — кричат из зала.

— Не обижайте мальчика!

Секретарь говорит негромко:

— Ничего, ничего, смотри туда, не стесняйся! У нас все ребята хорошие. — И к залу: — Какие будут вопросы?

— Пусть расскажет о себе.

Мальчик говорит тихо-тихо: окончил семь классов и приехал.

— И все?

— Все.

— Охо-хо!

— Тише вы! Где ты раньше работал?

— Я не работал, я ехал.

— Тьфу, черт, плюнул раз — и биография готова!

— Пусть рекомендующие скажут, за что рекомендуют.

Где-то в глубине зала встает рослый парень и, покрывая шум, говорит:

— Ехали вместе в поезде…

— Ну и что, что ехали? — спрашивают его.

— А вы не перебивайте и узнаете! Вот пристал к нам по дороге этот человек. Комсомольской путевки, как у нас, у него нет. Но посмотрели — маленький, а тоже к настоящей жизни стремится. Хочет город начинать в тайге. Ну, и решили взять. Работает у меня в бригаде, и живем мы вместе. Неплохой товарищ. Теперь ясно?

— У кого есть еще вопросы? — спрашивает секретарь и тихо добавляет: — Встань прямей, не бойся. Эй, тише, тише, ребята!

Он стоит, принимаемый, в костюмчике, в сапогах. Смотрит в зал.

Вот так же стоял я перед товарищами. Детдомовец, прошедший годы войны. Меня спросили:

— Расскажи биографию! На фронте не был?

И мне почему-то было неудобно, что мне четырнадцать лет, а я не был на фронте. А за столом президиума сидит мальчик с медалью «За отвагу».

— Как ты относишься к Черчиллю? — спросили меня.

Как я относился к Черчиллю? Я ненавидел его. Потому, что только кончилась война, я еще не знал, где мой отец, а мир потрясли дикие слова, призывающие к новой войне.

Так же, как на этого мальчика, смотрели на меня в упор. А на моих ногах были галоши. Нет, не ботинки с галошами, а просто галоши с подложенной ватой. Другой обуви не было.

— Стой прямо, не бойся! — сказала мне секретарь Демченко. Это ее подпись начинала мой билет. А дальше шли пустые страницы. Каждая страничка — год, и мне казалось, что эти страницы никогда не могут кончиться! А я работал, да работал, да служил, и опять работал. И ставились да ставились разные другие подписи. Ох, сколько их было, разных комсоргов!

И вдруг оказалось, что возраст мой уже не комсомольский. В Советском районе Москвы совсем юная комсомолочка взяла в руки принесенный билет и сказала, охнув:

— И не жалко?.. Не жалко вам такое отдавать? Какой долгий билет!..

А ведь все началось тогда, в сорок пятом, когда вот он, Лятошкин, только родился.

— Кто «за»? — спросила тогда Демченко.

А я глядел в зал и прятал дрожащие руки за спину. Мне казалось, что они меня не поймут, что они не возьмут меня с собой…

— Кто «за»? — спросил секретарь, и прошлое мое вдруг растаяло. Мальчик стоял и прятал руки за спиной.

— Единогласно, — сказал секретарь.