Из духовных стихов

Вода, отстаиваясь, отдает

осадок дну, и глубина яснеет.

Меж голых, дочиста отмытых стен,

где глинян пол и низок свод; в затворе

меж четырех углов, где отстоялась

такая тишина, что каждой вещи

возвращена существенность: где камень

воистину есть камень, в очаге

огонь — воистину огонь, в бадье

вода — воистину вода, и в ней

есть память бездны, осененной Духом, —

а больше взгляд не сыщет ничего, —

меж голых стен, меж четырех углов

стоит недвижно на молитве Дева.

Отказ всему, что — плоть и кровь; предел

теченью помыслов. Должны умолкнуть

земные чувства. Видеть и внимать,

вкушать, и обонять, и осязать

единое, в изменчивости дней

неизменяемое: верность Бога.

Стоит недвижно Дева, покрывалом

поникнувшее утаив лицо,

сокрыв от мира — взор, и мир — от взора;

вся сила жизни собрана в уме,

и собран целый ум в едином слове

молитвы.

Как бы страшно стало нам,

когда бы прикоснулись мы к такой

сосредоточенности, ни на миг

не позволяющей уму развлечься.

Нам показалось бы, что этот свет

есть смерть. Кто видел Бога, тот умрет, —

закон для персти.

Праотец людей,

вкусив и яд греха, и стыд греха,

еще в Раю искал укрыть себя,

поставить Рай между собой и Богом,

творенье Бога превратив в оплот

противу Бога, извращая смысл

подаренного чувствам: видеть все —

предлог, чтобы не видеть, слышать все —

предлог, чтобы не слышать; и рассудок

сменяет помысл помыслом, страшась

остановиться.

Всуе мудрецы

об адамантовых учили гранях,

о стенах из огня, о кривизне

пространства: тот незнаемый предел,

что отделяет ум земной от Бога,

есть наше невнимание. Когда б

нам захотеть всей волею — тотчас

открылось бы, как близок Бог. Едва

достанет места преклонить колена.

Но кто же стерпит, вопрошал пророк,

пылание огня? Кто стерпит жар

сосредоточенности? Неповинный,

сказал пророк. Но и сама невинность

с усилием на эту крутизну

подъемлется.

Внимание к тому,

что плоти недоступно, есть для плоти

подобье смерти. Мысль пригвождена,

и распят ум земной; и это — крест

внимания. Вся жизнь заключена

в единой точке словно в жгучей искре,

все в сердце собрано, и жизнь к нему

отхлынула. От побелевших пальцев,

от целого телесного состава

жизнь отошла — и перешла в молитву.

Колодезь Божий. Сдержана струя,

и воды отстоялись. Чистота

начальная: до дна прозрачна глубь.

И совершилось то, что совершилось:

меж голых стен, меж четырех углов

явился, затворенную без звука

минуя дверь и словно проступив

в пространстве нашем из иных глубин,

непредставимых, волей дав себя

увидеть, — тот, чье имя: Божья сила.

Кто изъяснял пророку счет времен

на бреге Тигра, в огненном явясь

подобии. Кто к старцу говорил,

у жертвенника стоя. Божья сила.

Он видим был — в пространстве, но пространству

давая меру, как отвес и ось,

неся в себе самом уставы те,

что движут звездами. Он видим был

меж голых стен, меж четырех углов,

как бы живой кристалл иль столп огня.

И слово власти было на устах,

неотвратимое. И власть была

в движенье рук, запечатлевшем слово.

Он говорил. Он обращался к Ней.

Учтивость неба: он Ее назвал

по имени. Он окликал Ее

тем именем земным, которым мать

Ее звала, лелея в колыбели:

Мария! Так, как мы Ее зовем

в молитвах: Благодатная Мария!

Но странен слуху был той речи звук:

не лепет губ, и языка, и неба,

в котором столько влажности, не выдох

из глуби легких, кровяным теплом

согретых, и не шум из недр гортани, —

но так, как будто свет заговорил;

звучание без плоти и без крови,

легчайшее, каким звезда звезду

могла б окликнуть: «Радуйся, Мария!»

Звучала речь, как бы поющий свет:

«О, Благодатная — Господь с Тобою —

между женами Ты благословенна.»

Учтивость неба? Ум, осиль: Того,

Кто создал небеса. Коль эта весть

правдива, через Вестника Творец

приветствует творение. Ужель

вернулось время на заре времен

неоскверненной: миг, когда судил

Создатель о земле Своей: «Добро

зело», — и ликовали звезды? Где ж

проклятие земле? Где, дочерь Евы?

И все легло на острие меча.

О, лезвие, что пронизало разум до

сердцевины. Ты, что призвана:

как знать, что это не соблазн? Как знать,

что это не зиянье древней бездны

безумит мысль? Что это не глумленье

из-за пределов мира, из-за грани

последнего запрета?

Сколько дев

языческих, в чьем девстве — пустота

безлюбия, на горделивых башнях

заждались гостя звездного, чтоб он

согрел их холод, женскую смесив

с огнем небесным кровь; из века в век

сидели по затворам Вавилона

служанки злого таинства, невесты

небытия; и молвилась молва

о высотах Ермонских, где сходили

для странных браков к дочерям людей

во славе неземные женихи,

премудрые, — и покарал потоп

их древний грех.

Но здесь — иная Дева,

в чьей чистоте — вся ревность всех пророков

Израиля, вся ярость Илии,

расторгнувшая сеть Астарты; Дева,

возросшая под заповедью той,

что верному велит: не принимать

языческого бреда о Невесте

превознесенной. Разве не навек

отсечено запретное?

Но Вестник

уже заговорил опять, и речь

его была прозрачна, словно грань

между камней твердейшего, и так

учительно ясна, чтобы воззвать

из оторопи ум, смиряя дрожь:

«Не бойся, Мариам; Ты не должна

страшиться, ибо милость велика

Тебе от Бога».

О, не лесть: ни слова

о славе звездной: все о Боге, только

о Боге. Испытуется душа:

воистину ли веруешь, что Бог

есть Милостивый? — и дает ответ:

воистину! До самой глубины:

воистину! Из сердцевины сердца:

воистину! Как бы младенца плач,

стихает смута мыслей, и покой

нисходит. Тот, кто в Боге утвержден,

да не подвижется. О, милость, милость,

как ты тверда.

И вновь слова звучат

и ум внимает:

«Ты зачнешь во чреве,

И Сын родится от Тебя, и дашь

Ему Ты имя: Иисус — Господь

спасает».

Имя силы, что во дни

Навиновы гремело. Солнце, стань

над Гаваоном и луна — над долом

Аиалон!

«И будет Он велик,

и назовут Его правдиво Сыном

Всевышнего; и даст Ему Господь

престол Давида, пращура Его,

и воцарится Он над всем народом

избрания, и царствию Его

конца не будет».

Нет, о, нет конца

отверстой глуби света. Солнце правды,

от века чаянное, восстает

возрадовать народы; на возврат

обращена река времен, и царство

восстановлено во славе, как во дни

начальные. О, слава, слава — злато

без примеси, без порчи: наконец,

о, наконец Господь в Своем дому —

хозяин, и сбываются слова

обетований. Он приходит — Тот,

чье имя чудно: Отрок, Отрасль — тонкий

росток процветший, царственный побег

от корня благородного; о Ком

порой в загадках, а порой с нежданным

дерзанием от века весть несли

сжигаемые вестью; Тот, пред Кем

в великом страхе лица сокрывают

Шестикрылатые —

Но в тишине

неимоверной ясно слышен голос

Отроковицы — ломкий звук земли

над бездной неземного; и слова

текут — студеный и прозрачный ток

трезвейшей влаги: Внятен в тишине,

меж: голых стен, меж четырех углов

вопрос:

«Как это будет, если Я

не знаю мужа?»

— Голос человека

пред крутизной всего, что с человеком

так несоизмеримо. О, зарок

стыдливости: блюдут ли небеса,

что человек блюдет? Не пощадит —

иль пощадит Незримый волю Девы

и выбор Девы? О, святой затвор

обета, в тесноте телесной жизни

хранимого; о, как он устоит

перед безмерностию, что границ

не знает? Наставляемой мольба

о наставлении: «как это будет?» —

Дверь мороку закрыта. То, что Божье,

откроет только Бог. На все судил

Он времена: «Мои пути — не ваши

пути». Господне слово твердо. Тайну

гадания не разрешат. Не тем,

кто испытует Божий мрак, себя

обманывая сами, свой ответ

безмолвию подсказывая, бездне

нашептывая, — тем, кто об ответе

всей слезной болью молит, всей своей

неразделенной волей, подается

ответ.

И Вестник говорит, и вновь

внимает Наставляемая, ум

к молчанию понудив:

«Дух Святой —

тот Огнь живой, что на заре времен

витал над бездной, из небытия

тварь воззывая, возгревая вод

глубь девственную, — снидет на Тебя;

и примет в сень Свою Тебя, укрыв

как бы покровом Скинии, крыла

Шехины простирая над Тобой,

неотлучима от Тебя, как Столп

святой — в ночи, во дни — неотлучим

был от Израиля, как слава та,

что осияла новозданный Храм

и соприсущной стала, раз один

в покой войдя, — так осенит Тебя

Всевышнего всезиждущая сила».

О, сила. Тот, чье имя — Божья сила,

учил о Силе, что для всякой силы

дает исток. Господень ли глагол

без силы будет? Сила ль изнеможет

перед немыслимым, как наша мысль

изнемогает?

Длилось, длилось слово

учительное Вестника — и вот

что чудно было:

ангельская речь —

как бы не речь, а луч, как бы звезда,

глаголющая — что же возвещала

она теперь? Какой брала пример

для проповеди? Чудо — о, но чудо

житейское; для слуха Девы — весть

семейная, как искони ведется

между людьми, в стесненной теплоте

плотского, родового бытия,

где жены в участи замужней ждут

рождения дитяти, где неплодным

лишь слезы уготованы. И Дева

семейной вести в ангельских устах

внимала — делу силы Божьей.

«Вот

Елисавета, сродница Твоя,

бесплодной нарицаемая, сына

в преклонных летах зачала; и месяц

уже шестой ее надеждам».

Знак

так близок для Внимающей, да будет

Ей легче видеть: как для Бога все

возможно — и другое: как примера

смирение — той старицы стыдливо

таимая, в укроме тишины

лелеемая радость — гонит прочь

все призраки, все тени, все подобья

соблазна древнего. Недоуменье

ушло, и твердо стало сердце, словно

Господней силой огражденный град.

И совершилось то, что совершилось:

как бы свидетель правомочный, Вестник

внимал, внимали небеса небес,

внимала преисподняя, когда

слова сумела выговорить Дева

единственные, что звучат, вовеки

не умолкая, через тьму времен

глухонемую:

«Се, Раба Господня;

да будет Мне по слову Твоему».

И Ангел от Марии отошел.