Из глубины

Рукопись и письмо из архивов Титуса Кроу, попавшие к нему совершенно случайно из-за ошибки в работе почтовой службы

Глава 1 Раковина

Моя главная цель за то время, что мне осталось — а у меня есть причины полагать, что его может оказаться не так уж и много, — описать события, приведшие к моему теперешнему безвыходному положению. Тем самым я намерен оставить предостережение и обвинение против коварного вторжения кошмара, о котором никто раньше и не ведал. Я предвижу, что достоверность фактов, которые я сообщу, будет поставлена под сомнение, но в одном я уверен: если когда-нибудь все обстоятельства этого дела станут известны общественности, человек никогда больше не сможет претендовать на роль «повелителя своей судьбы»! Ибо он не повелитель — и никогда им не был.

Я ловлю себя на том, что сомневаюсь в фундаментальных законах пространства и времени, в давно устоявшихся и общепринятых концепциях космогонии, наследственности и, прежде всего, антропологии. Да и в самом основополагающем принципе человеческого существования тоже. Начало этой истории казалось вполне безобидным. Я вспоминаю об этом, и...

Но будет лучше, если расскажу по порядку.

* * *

Несколько недель назад, в конце весны, авиапочтой мне прислали из Америки довольно крупную, необычную и особо привлекательную раковину. Ракушка, заботливо упакованная, чтобы не разбиться по дороге, по размеру была с два моих кулака, сложенных вместе. У нее было почти круглое устье приблизительно двух дюймов в диаметре, а ее красноватый оттенок и украшенный острыми шипами тугой завиток придавали ей сходство с каким-то огромным ядовитым насекомым. Конечно же, называя ракушку «привлекательной», я говорю как человек, однажды отыскавший во всех ракушках полный спектр красоты, представленной в Природе. Оглядываясь назад, я полагаю, что другие вполне могли бы счесть ее отталкивающей.

Мой доселе неизвестный благодетель указал адрес в Иннсмуте, прибрежном городке в американской Новой Англии, и написал коротенькое рекомендательное письмо. Вот оно:

Дорогой мистер Воллистер, прошу простить мое самонадеянное вторжение, но, прочитав ваши недавние статьи в «Океанах», я понял, что вы являетесь известным конхиологом[11] и морским биологом. Чтобы выразить вам мою высокую оценку вашей работы (я сам всегда интересовался конхиологией, но профессионально никогда ею не занимался), прикладываю к этому письму раковину из местных вод. Мне сказали, что эта раковина не характерна для вашего атлантического побережья, и, поскольку это особенно прекрасный экземпляр, я подумал, что вы были бы рады иметь такую. Если в вашей коллекции уже присутствует что-то подобное, прошу простить легкомысленный импульс, заставивший меня сделать этот подарок, и в любом случае принять раковину в знак моего восхищения.

Искренне ваш

Уильям П. Марш.

Сказать, что я обрадовался этому неожиданному подарку, значит ничего не сказать. Что же касается замечания мистера Марша об относительной редкости его раковины на моей стороне Атлантики, то оно тоже было немалым преуменьшением.

Хотя я неплохо осведомлен обо всех видах моллюсков и раковин в мировом масштабе, моя узкая специализация касалась тех моллюсков, которые обитали в британских водах. Поэтому я с достаточной степенью уверенности мог заявить, что море никогда не выбрасывало на британское побережье подобной раковины. Более того, этот вид моллюска оказался мне незнаком, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.

После того, как мое первоначальное удивление утихло, я стал более подробно рассматривать раковину и обнаружил еще один факт, странность, которую в обычных обстоятельствах заметил бы сразу: ракушка была левосторонней. Если смотреть на нее с острого конца, ее спираль закручивалась против часовой стрелки — налево. Мне было известно лишь о полудюжине таких раковин во всем мире. Все они находились в частных коллекциях и считались бесценными.

Короче говоря, эта раковина оказалась абсолютно уникальной. Несмотря на ее левосторонность, я не заметил в ней ничего зловещего. Тогда не заметил.

Однако вскоре я обратил внимание, что новая раковина как-то... все изменила? Да, думаю, пожалуй, именно так лучше всего и выразиться: ракушка как-то изменила меня, мое восприятие. И первое проявление этой перемены я испытал на себе в ту же самую ночь.

Я живу один с тех пор, как четыре года назад умерла моя жена. Со времени ее смерти мой милый домик всегда казался мне пустым. И все же в ту ночь это было не так. Казалось, в доме появилось чье-то почти ощутимое присутствие. У меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, следят за каждым моим шагом и настроением. Я впервые почувствовал, что нахожусь в доме не один. Это ощущение вовсе не было тем, что описывают в романах о привидениях. Я не чувствовал никакого страха, но в то же время обнаружил, что мне очень трудно сосредоточиться на чтении. Дважды поймал себя на том, что оглядываюсь через плечо, словно слышу какой-то воображаемый звук. И всякий раз мои глаза натыкались на новую раковину, стоявшую на столике.

Перед тем как лечь спать, я написал письмо одному своему лондонскому другу. У него имелась превосходная коллекция ракушек, содержащая многие тысячи образцов, и хотя его общие знания в области морских наук были ограничены, о моллюсках — от их форм, цветов и размеров до вод, в которых они жили, размножались и умирали — он знал почти все. Он считался самым выдающимся в мире конхиологом и, следовательно, заслуживающим доверия авторитетом. В письме я дал подробное описание моего нового приобретения, вплоть до довольно точного наброска, и попросил его дать мне какие-либо сведения об этом виде молюсков. О происхождении этой раковины я не упомянул.

Написав письмо, я внезапно почувствовал себя усталым и, выпив обычный ежевечерний стаканчик «на ночь», на несколько минут вышел на балкон. Передо мной расстилалось море, спокойное и далекое. Как раз был отлив. Луна серебрила песок перед домом. Вскоре прохладный ночной бриз порядком заморозил меня, и, закрыв балкон, я отправился в постель.

Заснул я почти сразу же, погрузившись в сновидения. В ту ночь в моих снах, как ни странно, не было ни видений, ни действий — лишь звуки. Но какие звуки! Они начались с легчайшего шелеста — шепота волн, набегающих на дикий скалистый берег где-то на краю света. Этот звук казался таким чистым, таким невинным, что я понял — так, как всегда «понимаешь» в сновидениях: это были первые волны на первом берегу, берегу первозданного океана, порожденного миллиардом лет дождя, того первого великого дождя, воды которого, заполнив скалистые бассейны юной Земли, плескались, подогреваемые вулканами, все годы докембрийской эпохи; теплые, и все же безжизненные, стерильные и мертвые, ожидая великого пробуждения Природы.

Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна — неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью — планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.

Потом, стремительно вырастая из плеска беспокойного моря, зазвучал рев и грохот больших валов и вой океанской бури. Я слышал треск могучих вулканических утесов, когда бушующее море, накатывая беспощадной лавиной, разбивало волны; слышал крики огромных крылатых рептилий, борющихся с ветром, неистово взбивавшим в белую пену барашки на гребнях волн.

И, заглушаемые этим яростным безумием, странные голоса взывали к океану в... молитвах? В молитвах, да, но не к богам Земли. Это я понял, и понял также, что эти молящиеся, кем бы... чем бы... они ни были, являлись предшественниками Человека.

Вскоре эти странно знакомые голоса утихли, унесенные прочь потоком ревущей воды. Мне показалось, что это я сам борюсь с грохочущим прибоем и мутными водоворотами. Наконец, оглушенный и ошеломленный ужасающими звуками и ощущениями, я резко проснулся.

Или, скорее, мне показалось, что я проснулся. Моя неуверенность проистекает из того факта, что позже меня заставили поверить, что я не мог проснуться. Позвольте мне пояснить.

Я сказал, что неожиданно проснулся. За окнами бушевала буря, и я ясно слышал прибой, с грохотом обрушивающийся на утесы. Одной из первых моих мыслей, сколь бы замедленными и тяжелыми они ни были, было встать и проверить окна и двери дома. Потом я вспомнил, что уже сделал это перед тем, как лечь спать. Взгляд на часы сказал мне, что сейчас 2:15 ночи. Я улегся обратно на подушки, еще немного послушал вой ветра и грохот воды. Наконец я снова погрузился в сон, который, если не считать смутных впечатлений от беспредельных глубин и украшенных гирляндами водорослей подводных городов и храмов, был спокойным и мирным.

Утром, когда солнце, уже наполовину подобравшееся к зениту, пробралось сквозь занавески, я проснулся, вспомнил ночной шторм и, накинув халат, прошел в кабинет, а оттуда на балкон. Море оказалось столь же спокойным, как и накануне вечером, когда я смотрел на него. На пляже у подножия утесов не было видно прибитого морем топляка и мусора, как я ожидал, да вообще нигде не осталось никаких следов ночного шторма!

Но ведь шторм был. В этом я не сомневался.

Когда принесли утреннюю газету, я вышел на крыльцо и как бы ненароком упомянул, какой свежей выглядит природа после шторма. Молодой человек из деревенского магазинчика — Грэм Лэйн, ответил:

— Какой шторм, мистер Воллистер? — ухмыльнулся он. — Должно быть, вам это приснилось. Ночью не было шторма...

— Примерно в два ночи? — уперся я, нахмурившись. — А может, между двумя и тремя часами ночи. Ветер выл, а на море было волнение...

Он зевнул и покачал головой.

— Нет, прошлой ночью было тихо. Я со своей девушкой гулял по берегу до двух тридцати. Прекрасная была ночь.

Внезапно я понял, что он прав, и сменил тему:

— До двух тридцати, Грэм? С девушкой? Так значит, это серьезно?

Он рассмеялся.

— Свадьба будет в сентябре, — объяснил он. — Вас пригласить?

— Ну конечно же! Буду рад, — ответил я, потом снова сменил тему. — Как там Лэйн-старший?

— Не слишком здорово. Магазин ему уже не по силам. Думаю, как только я женюсь, он передаст мне дела и уйдет на заслуженный отдых.

Мы поболтали еще пару минут, после чего я отдал ему письмо с просьбой отослать, и юноша поехал дальше на своем мотоцикле. Я же попытался понять, что же произошло. Случилось нечто странное. В конце концов сон есть сон, он не должен иметь никаких сверхъестественных последствий. Сны не переходят в реальный мир — или не должны переходить... Мои, по крайней мере, раньше никогда не переходили. До сих пор. В конце концов я просто выкинул случившееся из головы.

Затем я рассеянно просмотрел газету, прочитал пару интересных заметок. После этого умылся и оделся, приготовил завтрак и, наконец, отправился в кабинет, где странная раковина опять привлекла к себе мое внимание. Я взял ее в руки и залюбовался ею, мысленно пытаясь сравнить ее с другими экземплярами моей собственной обширной коллекции. Формой она чем-то походила на сицилийскую Spondylus gussoni, хотя, разумеется, была во много раз больше, чем эта обычная ракушка. Я был сильно озадачен.

Сняв с полок несколько книг по конхиологии, я начал просматривать их, думая, что возможно, ранее мог что-то забыть или просто пропустить раздел, посвященный моллюскам Новой Англии. Но нет, подобная раковина не была упомянута даже в самых полных научных трудах, которыми я располагал. Это был неизвестный до сих пор вид. Но если это так, почему мой американский благодетель счел необходимым притвориться, что это вполне обычная раковина? И зачем послал ее мне?

Я аккуратно составил письмо мистеру Маршу по его иннсмутскому адресу, затем полчаса разговаривал со своим другом из одной из крупных лондонских справочных библиотек. Если уж моей библиотеки оказалось недостаточно, то библиотека в соседнем городке Ньюквее явно не смогла бы предложить мне что-то большее. Но Лондон, говорил я себе, совсем другое дело. Как бы то ни было, моя попытка снова оказалась бесплодной. Нигде в архивах не нашлось никакого упоминания о ракушке, которая подходила бы под мое описание.

В тот день я совершил свою ежедневную прогулку по деревне, отослал письмо мистеру Маршу, купил парочку хозяйственных мелочей и наконец отправился домой. Мне надо было закончить одну статью, чем я и занимался приблизительно около часа, прежде чем отправиться в кровать. Хотя я и слегка побаивался спать (мне пришла в голову мысль, что моя проблема — если она у меня была — связана с моим подсознанием), это не помешало мне провести совершенно безмятежную ночь. На следующее утро, слегка позавтракав, я снова занялся рукописью.

Моя тихая и мирная жизнь продолжалась еще два дня и ночи, пока не наступили выходные. К тому времени, несмотря на то, что моя новая раковина оставалась столь же загадочной и непостижимой, как и раньше, ее тайна для меня несколько потускнела, в особенности после того, как мне позвонил Иен Карлинг — коллега-конхиолог. Его звонок, сколь бы возбужденным моими новостями Иен ни казался, оставил меня в недоумении. Иен упомянул, что разговаривал о моем открытии с одним из своих друзей, «странным, но в своем роде неплохим малым», который сказал, что, возможно, свяжется со мной. По просьбе Иена я мысленно приказал себе сделать фотографии раковины и как можно быстрее передать их ему.

Но потом, почти в полдень, когда я начал перечитывать свою рукопись, снова зазвонил телефон. Звонки были столь настойчивыми, что мне пришлось прервать работу и снять трубку. Звонивший представился неким Дэвидом Семплом из Мэйфэйра в Лондоне и оказался именно тем «малым», о котором говорил Иен Карлинг.

— Друзья Иена — мои друзья, мистер Семпл. Чем могу вам помочь?

— Дэвид. Пожалуйста, называйте меня Дэвид. Думаю, это скорее я могу вам помочь.

— Простите?

— Иен рассказал мне о вашей странной ракушке, и я думаю, что, возможно, смогу пролить немного света на ее историю.

— Так значит, вы конхиолог, мистер, гм... Дэвид?

— Нет, нет... Но я коллекционер.

— Раковин?

— Книг!

— Книг?

— Именно, мистер Воллистер... Или лучше называть вас Джоном?

— Да, пожалуйста.

— Хорошо... Да, я коллекционирую книги. Старые и новые, первые издания и современные перепечатки, бесценные фолианты и ничего не стоящие буклеты. Но у них у всех есть кое-что общее. Видите ли, Джон, я всю свою жизнь интересовался макабрическим, сверхъестественным, странным, оккультным!

— Ну, все это очень интересно, Дэвид, но я не вижу...

— Погодите, погодите! Касательно вашей ракушке... Позвольте мне кое-что прочитать вам. Минуточку. Ах, вот оно: «Столь же большая, как головка младенца, эта раковина плотная и у нее острые шипы на кольцах. Ее устье не меньше, чем рот человека, и воистину напоминает пасть какого-то зверя. Красноватого оттенка, эта раковина выглядит не слишком приятно, но на извращенный вкус глубоководных, сама улитка — величайший деликатес. И все же они собирают моллюсков осторожно, ибо под их руководством огромные колонии этих созданий складывают жемчужные дома и храмы их городов! Так были украшены величественные Тихоокеанские храмы в огромных глубинах рядом с Р'льехом, а также колонны и колоссы Й'ха-Нтхлеи были скреплены серо-зеленым перламутром из покрова моллюсков...»

Голос на том конце линии замолк, потом послышался снова:

— Ну?

— Полагаю, это может быть моя раковина, — согласился я, — но где, ради всего святого, вы нашли отрывок, которой только что мне прочитали? Он показался мне ужасно старым — не говоря уж о том, что очень таинственным!

— Да, ему больше двухсот лет. Это английский перевод еще более старого немецкого труда, довольно мерзкого «Untersee Kulten» графа Грауберга. Есть еще и иллюстрации — довольно грубые, но вполне пригодные. Так что если это действительно ваша ракушка, вы сможете сопоставить рисунки с реальной вещью.

— Я хотел бы взглянуть на эту книгу, — заинтересовался я, пытаясь, хотя и не вполне успешно, заставить мой голос звучать безразлично.

— Именно поэтому я и звоню, — ответил Семпл. — Так сложилось, что на следующей неделе я на несколько дней приеду в ваши края, мне надо уладить кое-какие дела, и я подумал, что мы могли бы встретиться.

— Ну конечно же. Я буду с нетерпением ждать. Возможно, вы захотели бы остановиться в моем доме?

— Благодарю вас, вы очень гостеприимны. Но нет. Я — член-учредитель лодочного клуба, расположенного неподалеку от Ньюквея. Я остановлюсь там и не доставлю вам никаких неудобств. А теперь, если вы скажете мне, когда мы могли бы встретиться...

— Да в любое время... Однако вы не могли бы прямо сейчас рассказать мне еще немного об этой книге? Возможно, я смог бы найти экземпляр и...

— Найти экземпляр «Cthaat Aquadingen»? — расхохотался Семпл. — Не думаю, чтобы вам это удалось, Джон. Это одна из книг... вроде «Hydrophinnae» Гэнтли и «Обитателей глубин» Гастона ле Фе, которые нечасто найдешь. По большей части они были запрещены или сожжены многие века назад. Запретные труды, «черные книги», как их называли, как «Некрономикон» Абдула Альхазреда и «Безымянные культы» Фон Юнтца... Поговорим на следующей неделе.

— Прекрасно. Я всю неделю дома. Обычно я днем гуляю по берегу или в городе, но большую часть времени меня можно застать дома. Позвоните мне...

— Не беспокойтесь, Джон, — внезапно ответил он странным и далеким голосом. — Я свяжусь с вами...

И он повесил трубку.

* * *

Воскресенье и понедельник тянулись невыносимо медленно. Мой интерес к ракушке возрос, потом немного утих, потом вспыхнул с удвоенной силой. Время от времени я обнаруживал, что вышагиваю по своему кабинету с этой штукой в руках, совершенно не осознавая, что вообще держу ее. Я не мог дождаться звонка от мистера Семпла. Потом, во вторник днем...

Я шел вдоль обрыва к крутой деревянной лестнице, ведущий вниз, на пляж. Там, сидя на траве на самом краю обрыва, какая-то девушка смотрела на море, болтая ногами над ста двадцатью футами пустоты над камнями и уткнувшись подбородком в ладони. На ней были джинсы и мешковатый хлопковый свитер, а волосы перехвачены сзади зеленой шелковой косынкой. Позади нее на траве лежал желтый шлем со стильным козырьком, которые молодые женщины надевают, когда ездят на мотороллерах и мотоциклах.

Я не слишком люблю высоту и всегда чувствую себя не в своей тарелке, когда другие относятся к ней без должного почтения. Я остановился, стараясь держаться подальше от края, и позвал:

— Мисс? Простите? Можно с вами поговорить?

Она обернулась и улыбнулась — очень своеобразная улыбкой, подумал я тогда. Потом она отодвинулась от края. Взяв свой шлем, она легко вскочила на ноги. Ей явно было не больше двадцати двух-двадцати трех, но в ее лице было что-то такое, что выдавало редкий ум, мудрость, совершенно не вязавшуюся с ее возрастом. Ее лицо — личико эльфа, большеглазое и с маленьким подбородком, обрамляли волосы такие черные, что они отражали зелень косынки и сами казались почти зелеными.

Она подошла ко мне, склонив голову набок:

— Да?

— Прошу прощения... Э-э-э... Мисс. Меня очень пугает высота. Я просто хотел, чтобы вы отошли от края обрыва. Пожалуйста, простите меня.

— Не стоит волноваться, — ответила незнакомка с еле заметным акцентом, который выдавал американку. — В любом случае я собиралась спуститься на пляж. Вы идете вниз?

— Да, иду.

— Не будете возражать, если я пойду с вами?

— Нет, конечно, нет, я...

— Просто пляж кажется таким пустынным...

— Понимаю.

Мы не проронили больше ни слова до тех пор, пока лестница не оказалась позади. Девушка шла впереди и, признаюсь, я был пленен ее гибкой, затянутой в джинсы фигуркой. Вдруг она обернулась и снова улыбнулась мне, как будто что-то знала. Но знала что? Ее взгляд, пришло мне в голову, вовсе не был преисполнен невинного простодушия. Потом она засмеялась над моим серьезным выражением, спросив:

— Вы не против, если я прогуляюсь с вами?

— Э-э... Да... Я не против.

— У вас такой встревоженный вид, — улыбнулась она и взяла меня под руку. Мы пошли к морю, потом, после того как дошли до отметки наибольшего прилива, повернули на север, к деревне.

— Большое, правда? — пробормотала она, крепко держась за мою руку.

— Гм? Море? Да, большое.

— Мой дом, дайте подумать... он вон там! — она прищурилась на спокойное серое море, указывая пальцем куда-то на запад и немного на юг.

— Северная Америка, — поинтересовался я. — Возможно, Нью-Йорк?

— Почти правильно. Что такое несколько сотен миль? — она с притворным испугом прикрыла рот ладошкой. — Ну вот, я уже выдаю свои секреты.

— Секреты?

— Девушка, у которой нет секретов, перестает быть загадкой... — она быстро сменила тему. — Вы умеете плавать?

— Да. Неплохо плаваю. Но море еще пока довольно холодное. Еще с месяц здесь будет не слишком много купальщиков.

— Давайте поплаваем, — импульсивно предложила она.

— Но... как же купальные костюмы?

Она рассмеялась низким грудным смехом и начала через голову стягивать свитер. Смущенный, я отвернулся в сторону, беспокойно оглядывая пляж, но так никого и не заметил. Уголком глаза я увидел, как она сбросила джинсы, и снова отвел взгляд. Но ее смех звучал совершенно непринужденно и чисто, так что, услышав, что она побежала к морю, я повернулся и поглядел ей вслед... И тоже не удержался от смеха. Ее бикини, пусть и совсем крошечное, оказалось вполне благопристойным. Очевидно, купальник уже был на ней под одеждой, и она сознательно намеревалась смутить меня! Как ни странно, это ничуть меня не задело.

Незнакомка забежала в воду и проплыла примерно пятьдесят ярдов. Там она принялась играть, плескаться и кричать, время от времени уходя под воду и оставаясь там необыкновенно долго. Взглянув на часы, я засек время, и обнаружил, что она оставалась под водой много больше двух минут. Девчонка плавала, как рыба! И все же это совершенно не удивило меня. Я сам всегда считал плавание большим удовольствием, и моя способность долго оставаться под водой частенько удивляла друзей. Я считал это просто вопросом силы воли.

Через несколько минут незнакомка вышла из воды и побежала по берегу ко мне. Она села у моих ног на плоском камне и протянула мне свой свитер из мягкого хлопка.

— Вытрите мне спину, — приказала она, повернувшись ко мне спиной. Сколь бы замерзшей она ни была — ее кожа казалась очень холодной, — она не показывала этого. На ее бледной коже не было мурашек, а дыхание казалось вполне размеренным. Несмотря на то, что я был, по меньшей мере, лет на пятнадцать-двадцать ее старше, а возможно, именно по этой причине, я почувствовал, что мое сердце забилось немного быстрее, когда я промокал ее спину.

Позже, когда мы возобновили прогулку вдоль берега и взобрались на осыпающийся волнорез, чтобы вернуться в деревню, она сказала мне свое имя. Оказалось, ее зовут Сара Бишоп. Она была американкой из старой новоанглийской семьи, а сейчас отдыхала (находилась на каникулах, сказал она) и путешествовала со своим отцом. Им предстояло пробыть в Англии еще несколько недель, пока ее отец не уладит различные проблемы с собственностью. Имея нескольких родственников, живущих в Корнуолле, пожилой джентльмен — отцу Сары было шестьдесят семь — подумывал о том, чтобы провести остаток жизни здесь. Когда я спросил, где они с отцом остановились, она сказал мне, что они живут в комнатах в лодочном клубе, расположенном между деревней и Ньюквеем.

Тут я вспомнил, что Дэвид Семпл ответил на мое приглашение остановиться у меня. Он ведь заявил, что «член-основатель лодочного клуба неподалеку от Ньюквея». Я подумал, не мог ли этот клуб, по-видимому, какое-то дорогое и престижное место для богатых яхтсменов и им подобных, оказаться тем самым, о котором говорила Сара, и уже чуть было не спросил ее об этом. Вскоре мы добрались до стоянки у местного полицейского участка. И тут она повела себя так, будто меня больше не существует, или как будто она никогда ничего не слышала о слове «до свидания». Развернувшись ко мне спиной, Сара надела свой шлем, отключила противоугонное приспособление на своем мотороллере, который был припаркован у обочины, и завела двигатель. Когда она уже выводила мотороллер на дорогу, что-то побудило меня окликнуть ее:

— Возможно, мы еще увидимся?

И тут я почувствовал себя невероятным дураком.

Девушка оглянулась через плечо и улыбнулась своей странной улыбкой:

— Ну конечно, увидимся, — подмигнула она. — Непременно!

Двигатель взревел, и она уехала, оставив за собой быстро рассеивающееся облачко голубоватого дыма.

Возвращаясь домой по тому же самому берегу, я обнаружил, что мои мысли витают далеко-далеко. Я находился во многих милях отсюда, совершенно не следя ни за временем, ни за расстоянием, и удивился, когда очутился на вершине деревянной лестницы, ведущей на вершину обрыва. Мои мысли крутились вокруг многих вещей... но в основном вокруг этой девушки. Она что-то пробудила во мне, какое-то воспоминание, которое казалось чем-то большим, нежели простое воспоминание, или какое-то чувство... дежа вю?

Взять хотя бы ее кожу. Вытирая ей спину, я заметил какую-то странную пленку, что-то вроде легкой маслянистости, но это чувство не было неприятным. От этих воспоминаний мои пальцы едва заметно задрожали. Мне пришло в голову, что я не чувствовал себя так уже... уже очень давно.

Глава 2 Лодочный клуб

В ту ночь я допоздна работал и лег спать далеко за полночь. Проспал я почти пол-утра, съел легкий завтрак и, стоило мне только одеться, как я понял, что у меня гости. Я услышал, что к дому подъезжает машина, и вышел на балкон как раз вовремя, чтобы увидеть, как она притормаживает. Когда водитель вышел, я окликнул его со своего места у ограды балкона:

— Эй! Чем могу помочь!

— Я — Дэвид Семпл, — последовал ответ. — Я приехал туда, куда нужно?

— Несомненно. Подождите минуточку, я сейчас спущусь.

Мой дом был построен но моим собственным чертежам, со спальнями, кабинетом и ванной наверху, кухней, небольшой библиотекой, кладовкой и гаражом — внизу. Поскольку я так и не собрался научиться водить машину, гараж давным-давно превратился в еще одну кладовку.

Я поспешил вниз и открыл входную дверь. Семпл схватил мою руку, как только я появился. Его рукопожатие оказалось довольно крепким, хотя рука показалась мне холодной и влажной. Я пригласил нового знакомого в дом и проводил наверх в мой кабинет. Только там я внимательно оглядел его.

Он был худощав, довольно бледен, и я был бы готов побиться об заклад, что он носит парик. Его кожа с широкими порами казалась необычайно грубой. Походка очень напоминала походку моряка. Почему бы и нет, если он, по его собственным словам, член-основатель лодочного клуба? Но по какой-то необъяснимой причине я понял — он не слишком мне нравится. В нем имелось что-то странное, что-то, чего я никак не мог уловить, но тем не менее, вызывающее у меня неприязнь.

Едва только Семпл устроился в кресле, как сразу же заметил на столике ту самую раковину.

— А! — воскликнул он. — Да, совершенно бесспорно. — Он пересек комнату и взял раковину в руки. — Никаких сомнений, это именно та раковина — раковина из книги!

— Вы абсолютно уверены?

— Настолько, насколько вообще можно быть уверенным, не имея при себе книги, чтобы сравнить.

— Вы не привезли ее? — я даже не попытался скрыть разочарования.

— Нет, простите. Надо же быть таким болваном — я оставил ее в клубе. Но мы можем взглянуть на нее потом...

Несмотря на мой всепоглощающий интерес к речам Семпла, я воспользовался возможностью рассмотреть моего посетителя более пристально. При этом я заметил еще несколько необычных особенностей, которые, сколь бы мелкими они ни казались, лишь углубили мою неприязнь к этому человеку.

Например, говорил он задыхаясь, как будто ему приходилось бороться за каждый глоток воздуха. Я предположил, что, возможно, он астматик. Но если мое предположение было верным, почему он до самого носа плотно замотан в шелковый шарф? На самом деле, к чему шарф в столь необычайно теплый день? Кроме того, теперь, когда мы оказались вдвоем в моем тесном кабинете, я обнаружил, что меня очень раздражает тяжелый аромат его одеколона, если это, конечно, одеколон, и еще больше тревожит пробивающийся сквозь него запах... чего?

Возможно, виной тому — солнце, нагревшее пляж, с которого доносился запах гниющих водорослей. Но балконная дверь была закрыта, и даже если и дул легкий бриз, то он дул с континента...

Внезапно я почувствовал его холодный взгляд. Мой гость смотрел на меня в высшей степени странно, поблескивая большими круглыми глазами за стеклами модных очков в тяжелой оправе. Его взгляд необъяснимо пугал меня.

Я поднялся, заставив гостя быстро спросить:

— Что... что случилось?

— Простите, — промямлил я. — В этой комнате так... так душно... простите, что привел вас в непроветренную комнату, вчера я допоздна работал...

— Боже мой! Не беспокойтесь, — ответил он быстро. — Мне вполне удобно.

— Как бы то ни было, я открою окно, — объявил я, наконец взяв себя в руки.

— Пожалуйста, если вам так будет легче. Возможно, это — хорошая мысль. Мне будет очень неловко, если я заражу вас, я простужен, и у меня болит горло.

Так вот в чем было дело. Значит, запах, который я заметил, был запахом какого-нибудь лекарства. И все же моя первоначальная неприязнь к Семплу никуда не делась. Тем не менее он приехал сюда не за тем, чтобы произвести на меня благоприятное впечатление, а для того, чтобы предложить свою помощь. По меньшей мере, я должен был быть благодарен ему за это. Я решил отбросить свои неестественные опасения и попытаться быть в присутствии Семпла как можно более любезным.

— Как вы нашли дорогу к моему дому... Э-э-э... Дэвид? Мой дом не так-то легко отыскать, а дорога, ведущая сюда от шоссе, чуть шире тропинки.

— Я... — он, казалось, на миг разом забыл все слова, потом быстро продолжил. — Я спросил в деревне.

Конечно, я здесь никого не знаю, но, похоже, там неплохо знают вас.

— Да, знают. Хотя, полагаю, я должен казаться им немного нелюдимым.

— Превосходное виски, — заметил мой гость, меняя тему.

— Благодарю вас. Я иногда балую себя. Но я как раз думал, Дэвид, что за странное совпадение вышло...

— Совпадение? — в голосе гостя зазвучали настороженные нотки.

— Да, совпадение. Сначала ко мне попадает эта странная загадочная раковина, а потом вы находите упоминание о ней в какой-то старой книге. Нет... Еще более странно, что мы обнаружили две грани одной и той же загадки и сложили их вместе через общего друга. Все это кажется совпадением.

— Полагаю, все именно так, — согласился он через некоторое время, снова одарив меня своим странным взглядом. — Но послушайте — вы ведь, скорее всего, еще не обедали? Почему бы вам не съездить вместе со мной в клуб? Мы пообедаем там, и вы сможете смотреть мои книги, сколько душе будет угодно.

— Книги?

— Ну да. Я привез не только эту. Ну, что скажете? А потом я отвезу вас назад.

Я без дальнейших пререканий согласился на его предложение, но не только из интереса к американской ракушке. Сара Бишоп никак не выходила у меня из головы с тех самых пор, как я проводил взглядом ее удаляющийся мотороллер. Если Сара с отцом остановились в клубе Семпла, то не исключено, что я снова ее увижу, и...

В любом случае, она была на втором месте после моего желания узнать все про эту новую раковину. По крайней мере, я так себе говорил. Это мог оказаться мой последний шанс узнать, действительно ли этот моллюск был новым видом, до сих пор не известным науке? Хотя, по всей видимости, если Семпл не ошибался, об этих моллюсках хорошо знал автор или авторы различных оккультных книг.

Я хотел было переодеться в более подходящий костюм, но Семпл заверил меня, что это совершенно излишне. В клубе никто особенно не беспокоился об одежде. Предпочтение отдавалось удобству. К тому же, я в любом случае был отлично одет. Я согласился остаться в таком виде, и мы направились к машине.

Во время нашего путешествия, которое заняло чуть больше двадцати пяти минут, мы по большей части молчали. Семпл сосредоточился на дороге, а я бережно баюкал на коленях свою ракушку и никак не мог дождаться того момента, когда смогу прочитать о ней и увидеть ее изображение в книге. Первые полмили дорога была ухабистой, и мы ехали медленно, но потом, выскочив на шоссе, машина понеслась вперед. За считанные минуты мы проехали мимо деревни, еще несколько миль, и мы снова свернули на проселочную дорогу, ведущую к морю, к поросшим кустами и ежевикой утесам.

Что касается человеческого жилья, эта часть побережья заселена очень мало: пара ферм, но ни одной деревушки за пределами Сиэма. Следующим городком значительного размера был Ньюквей, он находился в получасе езды вдоль берега. Если необходимым условием считать уединенность, то это место великолепно подходило для лодочного клуба как нельзя лучше. Местность, однако, казалась совершенно дикой. Для того чтобы что-то здесь построить, потребовалось бы потратить уйму денег. И все же было еще немало людей, которые могли позволить себе потратить такие суммы.

Вскоре по краям дороги поднялись высокие кусты и спутанный подлесок. Семпл осторожно проехал по затененному участку еще сотню ярдов или чуть больше.

Затем дорога пошла на подъем, а потом снова вниз, и нашим глазам открылось сливающееся на горизонте с небом бескрайнее море. Семпл свернул к большому низкому открытому спереди зданию, припарковался рядом с дюжиной машин различных марок. Несколько из них были американскими, и одна как раз разворачивалась. Кто-то собрался уезжать.

Обернувшись на сиденье, чтобы взглянуть вслед машине, я мельком увидел темные неуклюжие фигуры на пассажирских местах. На долю секунды на меня уставились странные круглые глаза, потом они исчезли. Не знаю, что было в этих лицах, но один взгляд на них — один мимолетный взгляд — заставил мое сердце ухнуть в ледяную бездну...

Мы вышли из машины и прошли к краю обрыва. Под нами раскинулась небольшая бухта. Часть скалистого берега уходила далеко в море, образуя мол с волнорезом, загибавшимся внутрь и защищавшим тихие воды. В этой бухте стояло на якорях множество лодок и даже одна маленькая и очень дорогая по виду яхта, хотя не было видно почти никаких признаков жизни. Внутренний дворик тоже был пустынным.

Там, где мы стояли, утес многие годы назад обрушился, оставив массивные каменные глыбы, образовывавшие неровный крутой спуск к травяным островкам, обломки рухнувшего утеса уже поросли травой. По всей длине разлома росли деревья и кустарники. Широкая деревянная лестница с перилами круто спускалась вниз, теряясь в деревьях и снова появляясь внизу. Там она переходила в дорожку, вымощенную бетонными плитами, которая, в свою очередь, вела к клубу, расположившемуся на берегу.

Здание клуба показалось мне заброшенным, и, когда мы с Семплом спускались по лестнице, я пытался разглядеть дом всякий раз, как он появлялся между деревьями. Серо-синий, он выглядел просторным и построенным в современном стиле. Фасад был приподнят на колоннах, вбитых глубоко в дно овального углубления, выкопанного на берегу много выше линии прибоя. Задняя часть пряталась в тени острых зубцов скалы, обточенных многими веками ветров и дождей, и деревьев, выросших в укрытии этих зазубренных валунов. Это место во всех отношениях гораздо больше походило на пристанище удалившегося на покой нелюдимого богача, чем на лодочный клуб из тех, что мне приходилось видеть раньше.

Мы вошли в здание через боковую дверь и оказались в небольшом холле, или приемной. На противоположном конце комнаты располагался скромный бар, но, похоже, никто там не дежурил. Дверь из матового стекла справа от нас выходила на внутренний дворик перед клубом. «Как, должно быть, приятно сидеть здесь летом на свежем воздухе и слушать шум прилива, — подумал я, — напитки со льдом, солнечные очки, прохладный бриз с моря...»

Голос Семпла вернул меня на землю:

— Моя комната вон там.

Через вращающуюся дверь слева мы прошли в длинный коридор. По пути нам встретился высокий, сутулый и выглядевший странно отрешенным мужчина неопределенного возраста, который невыразительно улыбнулся Семплу ичрубым гортанным, в высшей степени неприятным голосом спросил:

— Принести вам какой-нибудь напиток, сэр? А вашему другу?

— Да, спасибо, Сарджент. Виски, я полагаю? — Семпл взглянул на меня, ожидая одобрения.

Я кивнул.

— Да, замечательно.

— Бутылку, Сарджент, — объявил Семпл. — И два стакана. Да, еще колотый лед.

— В вашу комнату, сэр? Или в общую?

— В мою, Сарджент. Да, и закажите-ка обед для мистера Воллистера, — он обернулся ко мне. — Сегодня будет рыба. Очень рекомендую!

Прошаркав мимо нас, слуга, которого Семпл назвал Сарджентом, пробормотал что-то о минуте или двух и исчез за вращающейся дверью.

— Сюда, — пригласил Семпл, ведя меня по коридору.

Меня поразила мрачность этого места. Сюда проникало очень мало света. Обстановка показалась мне достаточно роскошной, но повсюду лежал отпечаток какой-то заплесневелости и неприятной сырости. Возможно, клуб находился слишком близко к морю, или же центральное отопление вышло из строя. Разумеется, здесь должно было быть центральное отопление...

Двери располагались по внутренней стороне коридора через равные промежутки. Дойдя до последней, Семпл вытащил ключ и открыл ее. Он ввел меня в небольшую комнатку, сказав:

— Располагайтесь, Джон. Я сейчас приду.

Он вышел в коридор, оставив дверь приоткрытой. Из совершенно не характерного для меня, нездорового любопытства я выглянул в коридор и увидел, как Семпл исчез за вращающейся дверью в конце коридора. Как только дверь за ним повернулась, до меня донеслись приглушенные голоса из общей комнаты. Поскольку я не мог расслышать ни единого слова, то предпочел вернуться обратно в комнату Семпла.

Через минуту-другую после того, как я уселся в кресло, раздался стук в дверь, и вошел Сарджент с подносом, на котором стояла бутылка, стаканы и маленькое серебряное ведерко со льдом. Пробормотав в ответ на мою улыбку что-то, показавшееся мне совершенно бессвязным, он вышел, и я смог оглядеться.

Атмосфера здесь была мрачной настолько, что я даже включил свет, небольшую лампу под абажуром, висевшую в центре потолка, чтобы лучше видеть. Комнатка была такой маленькой, какую я и ожидал увидеть в подобном месте, с кроватью у стены, небольшим столиком в восточном стиле у изголовья кровати, креслом, которое сейчас занимал я, бельевой корзиной, узким сервантом, небольшим письменным столом и стулом с прямой спинкой. Кроме того, у стены напротив кровати висела трехъярусная книжная полка.

В дальнем уголке моего мозга немедленно ожили и закопошились тревожные мысли. Среди множества книг с заглавиями, о которых мне никогда раньше не приходилось слышать, было несколько фолиантов из тех, которые Семпл упоминал во время нашего первого телефонного разговора: «Cthaat Aquadingen», «Hydrophinnae» Гэнтли и « Обитатели глубин» Гастона ле Фе. Еще там попадались тома, чьи заголовки казались тревожащими, вызывающими во мне какие-то смутные воспоминания или псевдовоспоминания о юношеских кошмарах. Я имею в виду заголовки вроде «Книга Дзян», «Песнопения Дхол», «Liber Ivoris» и «Летописи Р'льеха». Подобные книги, несмотря на то, что я пока еще совсем ничего о них не знал, погружали мой разум в зловещий мрак. Та непонятная атмосфера, которую я с самого начала почувствовал в этом странном здании, казалось, сгустилась, подбираясь все ближе ко мне, погруженному в размышления о библиотеке Семпла.

В конце концов я взял одну из книг... Дверь за моей спиной в тот же миг распахнулась, и раздался голос моего хозяина!

— Ах да! «Cthaat Aquadingen». Эта книга повествует о немыслимых глубинах и злых демонах, которые их населяют. Там приведены заклинания, которые вызывают этих демонов! Вы правы, Джон, это книга с описаниями и изображениями вашей раковины. Хотите сравнить?

Он взял у меня книгу, раскрыл ее и начал перелистывать. Я достал свою ракушку, и Семпл знаком велел мне сесть за письменный стол. Он уселся рядом со мной на кровать, сказав:

— Все мои книги о сверхъестественном, Джон. По меньшей мере, о предметах, которые считают сверхъестественными непосвященные. Вот почему я так заинтересовался вашей раковиной. Если я прав, значит, интересно будет обнаружить реально существующий экземпляр ракушки, описанной в книге, которую большинство считают не чем иным, как собранием эзотерических легенд, выдумок и сказок. Ага! Вот оно... Ну, как вам это?

Он положил книгу на письменный стол передо мной, чтобы я мог прочитать поблекший текст и рассмотреть рисунок. Вне всякого сомнения, это было изображение моей раковины!

Взяв ее в руки, я повернул раковину так, чтобы ракурс был тем же, под которым неизвестный художник нарисовал ее, и она превратилась в двойник той, что изображена в книге. Чернила, которыми был сделан рисунок, казались столь же выцветшими, как и текст, когда-то они имели красноватый оттенок, делавший сходство несомненным.

В каком-то смысле я был разочарован тем, что ракушка оказалась вовсе не уникальной, какой я считал ее. Нарисованная раковина тоже была левосторонней, как и оригинал, но в то же время я обнаружил, что буквально заворожен текстом.

— Это тот самый отрывок, который вы читали мне по телефону, — пробормотал я.

И повторил вслух:

Красноватого оттенка, эта раковина выглядит не слишком приятно, но на извращенный вкус глубоководных, сама улитка величайший деликатес.

— Ну, разумеется, извращенный, — перебил меня Семпл напряженным и, как мне показалось, полным яростного возмущения голосом. — Все то, чего они не понимают, непременно извращенное. Человек ест зверей, птиц и моллюсков тоже, но когда ему так удобно, он называет вкусы других «извращенными»!

Меня поразили страсть, прозвучавшая в голосе Семпла, и его абсолютно необъяснимая вспышка. Я повернулся к нему, чтобы посмотреть, что же ее вызвало. Большие круглые глаза за линзами очков были прикованы к открытой книге, и в них застыло выражение... гнева? Но почему? Потом, заметив мой удивленный взор, он тут же взял себя в руки:

— Простите меня, Джон. Есть вещи, которых вам не понять... пока, — он круто переменил тему. — Но послушайте: у вас будет много времени, чтобы посмотреть эту книгу. И не только эту, если захотите. Давайте сначала выпьем, ладно? — Он щедро плеснул виски поверх уже разложенного по стаканам льда. — Здесь живет одна молодая дама, которая говорит, что знакома с вами. Они с отцом занимаются проектом, который может заинтересовать вас. К тому же здесь еще наша маленькая коллекция...

— Коллекция? — я отхлебнул из стакана и с удовольствием ощутил тонкий, знакомый вкус.

— Да. И очень интересная. Несколько членов нашего клуба — водолазы. Они исследуют дно океана. Украсили наш клуб своими находками.

— Находками?

— Да. Они здесь выставлены. Восхитительно! Но к чему тратить время попусту, говоря о том, что вы можете увидеть собственными глазами? Пойдете со мной, Джон?

Я допил виски и вышел вместе с ним.

Мы пошли но коридору направо, прошли через вращающуюся дверь в помещение, которое я принял за общую комнату. Если это и было так, то она совмещалась со столовой, ибо Сарджент с двумя помощниками расставляли стулья вокруг длинного стола, накрытого Для обеда. Я последовал за Семплом через комнату к вращающейся двери. Пройдя через нее и придерживая ее для меня, мой провожатый сказал:

— Это — наш выставочный зал. Уверен, вы найдете его чрезвычайно занимательным...

Как же прав был Семпл! Его слова оказались настоящим преуменьшением!

В довольно просторной комнате были расставлены мягкие кресла и диваны, и повсюду на стенах и специально сконструированных стеллажах, похожих на книжные, хранились удивительные сокровища. Настоящие сокровища: французские, испанские и даже римские золотые монеты — маленькие слитки золота и металла, покрытые коростой, обесцвеченные и спаянные вместе соленой морской водой. Амфоры и керамика, которые почел бы за честь выставить в своих залах любой музей мира, вместе со старинными бутылками, чьи цвета, формы и узоры делали их самыми необычными из древностей.

Кроме того, там были модели океанских судов начала девятнадцатого века, больших и маленьких парусных кораблей — судов, подобных барку «Королева Суматры» и бригу «Хетти». У каждой модели имелась бронзовая табличка, на которой была выгравирована краткая история данного судна. Модели были воспроизведены до мельчайших деталей. Я немного задержался на одной из табличек, поскольку что-то в ней привлекло мой взгляд, но потом, повинуясь знаку Семпла, я подошел к нему.

— Пойдемте, Джон, — позвал он. — Кажется, вон там сидит мистер Бишоп, отец Сары. Поскольку вы ее знаете, я уверен, что не откажетесь познакомиться и с ним.

В дальнем конце комнаты, до сих пор скрытый за высокими, до потолка, витринами, за массивным столом сидел, разглядывая несколько совершенно невероятных макетов, сгорбленный старик. Казалось, он совершенно не замечал нашего присутствия. Когда мы подошли к нему, Семпл прочистил горло:

— Э-э-э, мистер Бишоп?

Мужчина за столом обернулся, и Семпл поприветствовал его коротким вежливым поклоном.

— Мистер Бишоп, позвольте представить вам Джона Воллистера. Это тот самый джентльмен, о котором говорила Сара. Он... гм... конхиолог.

— Как поживаете, сэр? — я протянул руку.

Сморщенная фигура за столом не сделала никакой попытки встать. Бишоп не подал мне руки и ничего не ответил. Вместо этого он взглянул на меня, и я в ответ уставился на него. Именно уставился, не отдавая себе отчета в невежливости подобного поведения, поскольку у этого старика был такой вид, который вызвал бы сходную реакцию у любого неподготовленного человека.

Носил он нечто похожее на желтый шелковый халат с высоким воротником, застегнутым под самый подбородок, допотопное пенсне, из-под которого пристально уставились на меня еще более круглые, чем у Семпла, глаза, и телесного цвета шапочку, плотно закрывавшую часть головы и уши. Добрую минуту его огромные глаза глядели на меня, затем он повернулся и удостоил Семпла легким, едва заметным кивком — кивком одобрения, как мне показалось. Только потом мистер Бишоп заговорил:

— Надеюсь, у вас все в порядке, мистер Воллистер?

Его бледные, толстые и мясистые губы еле двигались. Его голос, не громче шепота, тем не менее, показался мне грубым и хриплым, как будто голосовые связки Бишопа давным-давно атрофировались. Прежде чем я успел ответить ему, он продолжил:

— Садитесь, пожалуйста. Взгляните на эти города. Разве они не прекрасны?

Старик снова вернулся к странным макетам, стоявшим перед ним на столе, а Семпл пододвинул мне стул. Я сел рядом с мистером Бишопом, ощутив сильный запах плесени, исходивший от него тяжелыми волнами.

Или это был запах самого клуба — запах моря, а в особенности этой комнаты с сокровищами с океанского дна? Я попытался подавить громкий тревожный сигнал, настойчиво зазвеневший где-то в моем подсознании, и принялся внимательно слушать этого эксцентричного пожилого господина.

Три отдельных сооружения, расставленные на столе перед нами, вздымали вверх игрушечные башни и зиккураты с волнистого основания, напоминавшего морское дно. Совершенно замечательные макеты замысловатой архитектуры, они явно должны были представлять фрагменты подводного царства. Я рискнул попытаться отгадать их названия.

— Атлантида, возможно? А этот, может быть, My? Да? И, наконец, этот...

Толстые губы мистера Бишопа скривились в гримасе, которую я истолковал как улыбку:

— Нет, нет, мистер Воллистер, — хрипло прошептал он. — Атлантида и My были городами людей, ушедшими под воду во время сильных сейсмических колебаний. В геологических терминах они исчезли совсем недавно. Р'льехт — город столь же древний, как и сама Луна, — не город людей. Хотя иногда он и поднимался из морских глубин, где покоится сейчас. Посмотрите, вот Р'льех.

На миг, проследив за его вытянутым пальцем, я случайно зацепился взглядом за его сморщенную руку, высовывавшуюся из широкого рукава шелкового халата. Этот человек, очевидно, страдал от какого-то серьезного ихтиотического заболевания: его кожа была серебристо-серой и чешуйчатой, а пальцы соединяли перепонки. Потом мое внимание перешло к макету, на который он указывал.

Миниатюрный Р'льех! Название, которое в связи с раковиной я уже узнал из «Cthaat Aquadingen». Хотя передо мной стоял всего лишь макет, он, тем не менее, казался сконструированным настолько искусно, что передавал ощущение невероятного размера. Огромные, покрытые зеленой слизью каменные глыбы вздымались к покрытому чудовищной резьбой монолиту, основание которого окружали статуи отвратительных спрутов и кальмаров, запечатленных в угрожающих позах.

С точки зрения архитектуры, этот город, если это на самом деле был город, а не кошмарная фантазия какого-нибудь безумного строителя, совершенно не походил ни на что из того, что мне доводилось видеть прежде. Взгляду не за что было зацепиться, лишь намек на огромные размеры и необычные углы, образовывавшие поверхности, выпуклые и вогнутые одновременно. Геометрия города поразительно отличалась от чего-либо земного, выглядела вопиюще чужой, нечеловеческой. Все непостижимые поверхности были украшены барельефами в виде рыб, осьминогов и иероглифами, которые наводили на мысль о мирах и измерениях, не только затерянных в безднах времен, но и отделенных бесчисленными световыми годами от мира Земли.

Довершая жуткое впечатление, повсюду протянулись гирлянды водорослей... Модель казалась безумным кошмаром. «Город», как назвал его старик, для меня был всего лишь чудовищным некрополем, и я поежился при мысли о гении или безумце, по собственной воле засевшем за сооружение такого макета. Еще я подумал о том, что могло вдохновить моделиста на создание этого зловещего макета.

— Потрясающе, не правда ли? — поинтересовался старик, точно прочитав мои мысли. — Возможно, другой макет, И'ха-Нтхлеи, будет менее... странным для ваших глаз и ума.

Он указал на соседний макет, и я снова увидел его сморщенную лапку и снова посмотрел туда, куда он указывал.

Второй подводный город — И'ха-Нтхлеи, как назвал его старик — действительно показался мне более приемлемым и куда менее нечеловеческим. Некоторые из его линий, сконструированные с плавной симметрией, на самом деле выглядели довольно приятно. На самом деле, чем дольше я смотрел на него, тем больше меня наполняло ощущение блаженства. Я испытал душевный подъем, точно я смотрел на какой-то храм или святыню. До последней детали покрытый приглушенно светящимся перламутром, макет сиял холодным внутренним огнем, который, казалось, просвечивал сквозь тину и слизь, заронив какую-то искру в воспоминания, смутно зашевелившиеся в дальнем уголке моего мозга и всего моего существа.

Проморгавшись и потряся головой, я снова посмотрел на макет. В нем было что-то римское или греческое: балконы, огромные эспланады, широкие лестницы, храмы и амфитеатры. Повсюду виднелись колонны и рифленые пьедесталы статуй. Но несмотря на то, что скульптуры и титанические храмовые идолы оказались все теми же самыми спрутами из Р'льеха, это место показалось мне похожим на Атлантиду — столицу страны с тем же названием, которая в доисторические времена погрузилась на дно океана. За одним исключением.

Как подчеркнул старый мистер Бишоп, это не был город людей, затонувший в одном из катаклизмов Земли, это был город, построенный на дне моря в незапамятную эпоху, построенный и населенный подводными существами — город глубоководных. И таким Й'ха-Нтхлеи оставался и сейчас!

— Но с какой целью вы... — начал было я наконец и нерешительно замялся. — Ну, то есть... Зачем здесь эти макеты?

Старик улыбнулся мне в своей странной манере, подняв вверх уголки слишком широкого рта.

— Простите? — прошептал он. — Вы хотите понять, с какой целью мы держим здесь макеты? Ответ прост: настоящий Р'льех находится в глубинах Тихого океана во многих тысячах миль отсюда, а Й'ха-Нтхлеи — далеко в Атлантике. Мы не можем получить в свое распоряжение настоящие города, так что...

— Затонувшие города и погибшие расы, — торопливо вмешался Семпл. — Это — хобби мистера Бишопа, Джон. Хобби, которое полностью его поглощает. Но пойдемте же, уже несут обед. Вы сможете вернуться сюда позже, если захотите.

Я поднялся на трясущихся ногах, не отводя взгляда от мистера Бишопа, который так и остался сидеть на месте. На миг он поднял взгляд, а потом вернулся к макетам, стоящим на столе. Он вытянул руку. Та дрожала. Осторожно прикоснулся он к каркасу третьего, последнего, макета, пока не завершенного, представляющего собой одни лишь миниатюрные фундаменты. Но когда я уже начал отворачиваться, до меня донесся его отчетливый шепот:

— Да, Джон Воллистер, вы можете удивляться. Но когда Аху-Й'хлоа будет завершен и когда вы собственными глазами сможете увидеть его сияющие башни, и храмы, и мириады его колонн, тогда...

Я снова повернулся было к нему, чтобы задать еще один вопрос, но Семпл ухватил меня за плечо и предостерегающе приложил палец к губам:

— Старик немного не в себе, — объяснил он, когда мы отошли туда, где Бишоп не мог нас услышать. — Это все возраст и болезнь, понимаете?

— Послушайте, Дэвид, — сказал я, когда мы через вращающуюся дверь вернулись обратно в столовую. — Здесь ужасно много такого, чего я не понимаю. Куча совпадений, которые кажутся не совсем...

— Джон! — раздался за моей спиной девичий голос — голос искренне обрадованный и переполненный удивлением, который мгновенно вытеснил у меня из головы все сомнения и вопросы. — Вот видите, разве я не говорила, что мы еще встретимся?

Я обернулся и увидел Сару Бишоп. Уголком глаза я заметил, как Семпл сделал ей какой-то знак, возможно, приветствовал на свой лад. Я почувствовал, что он рад ее внезапному появлению.

— Мы поговорим позже, Джон, — извинился он, и Сара повела меня к столу.

За столом уже сидели семь или восемь постояльцев или членов клуба, и я присоединился к ним вместе с Сарой без формального представления. Не желая показаться неотесанным и невоспитанным, я изо всех сил пытался отвести от них взгляд, но успел заметить, что все они скроены точно по одному образцу. Действительно, они казались членами одной семьи. За исключением Сары, Семпла и еще одного-двух, все выглядели отталкивающе пучеглазыми и чешуйчатыми, как будто были более молодыми копиями старого мистера Бишопа.

Я хотел завести разговор с Сарой, но как только мы сели, она заговорила с женщиной, сидевшей с другой стороны от нее. Я сосредоточился на превосходном салате из креветок, который запил бокалом терпкого желтого вина, после чего перешел к основному блюду из вареной рыбы с великолепным гарниром. Моя собственная порция была приготовлена лучше некуда. Однако я заметил, что все остальные за столом, за исключением Сары, ели частично или полностью сырые морепродукты!

Волна тошноты, которая противно шевелилась где-то в глубине моего желудка с того самого момента, когда я приехал сюда, в особенности после того, как я выпил стакан виски в комнате Семпла, внезапно накрыла меня. Руки и ноги на миг стали непослушными, и, не удержав вилку и нож, я со звоном уронил их на стол. Потом я попытался встать на ноги, и Сара взяла меня за руку. Ее странные глаза с беспокойством смотрели на меня, а с губ сорвался вопрос, которого я не услышал. Комната накренилась и поплыла вокруг меня. В голове зашумело. Я ощущал, что выпученные глаза членов клуба с любопытством уставились на меня. Шатаясь, я попытался ухватиться за спинку стула.

Позже я вспомнил, что именно так чувствовал себя еще мальчиком, после того, как перенес тяжелую болезнь и постоянно терял сознание. В тот миг я понимал, что мне ни за что нельзя терять сознание здесь, в этом странном месте, полном странных людей. Затем свет в моих глазах померк, и мое сознание нарисовало мне подводные пейзажи Р'льеха и Й'ха-Нтхлеи. Там еще плавали какие-то существа, напоминающие рыб. Я понял, что уже видел эти города раньше — во снах, в ту первую ночь после того, как получил в посылке эту новоанглийскую раковину!

В конце концов я пошатнулся и упал... Мне привиделись старинные парусники: бриг «Хетти» и барк «Королева Суматры». Да, корабли и еще бронзовая табличка под их витриной, которая гордо именовала их «кораблями судоходной компании Марша из Иннсмута!»

А больше я ничего не помнил...

Глава 3 Волна ужаса

Сомневаюсь, чтобы мне когда-нибудь удалось выразить чудесное чувство облегчения, охватившее меня после того, как я, целый и невредимый, проснулся в собственной постели после периода беспамятства, полного нескончаемых, невыносимо пугающих видений и кошмаров. Затылок ныл, в глазах все еще было темно, но я узнал свою комнату.

Я был не один. У изголовья сидела Сара. Я слышал ее дыхание. Не помню, почему я решил, что это именно она. Возможно, причиной тому стали ее духи. Почему-то я был уверен, что это она. Потом в свете вечернего солнца, пробившемся сквозь задернутые занавеси, я различил ее силуэт. Она что-то делала... надевала свитер, как мне показалось. Я не мог сказать наверняка. Все было как в тумане.

Я снова закрыл глаза, заслезившиеся от внезапного света, и через миг почувствовал на лбу ее прохладную ладонь. Окончательно придя в чувство, я спросил:

— Что произошло? Я чувствую себя полным болваном!

Я снова открыл глаза и попытался улыбнуться.

— Доктор сказал, что вы, должно быть, что-то не то съели, — объяснила она. — Возможно, креветки. Реакция оказалась такой быстрой! Еще он сказал, что вы, вероятно, в последнее время ослабли, совсем о себе не заботились, переутомились и находитесь в состоянии нервного истощения.

— Доктор? — приподнялся я в постели.

— Один из членов клуба. Он сделал вам укол и сказал, что вы несколько часов проспите. Он оставил вам какие-то таблетки. Вот они. — Она взяла с прикроватного столика стакан с водой и положила мне на язык две желтых таблетки. Я бездумно проглотил их, потом запил водой.

— Теперь вы еще несколько часов поспите, — удовлетворенно кивнула она.

— Погодите минутку! — запоздало запротестовал я. — У меня есть дела, и...

— Ничего такого, что не могло бы подождать, — отрезала она.

— Но как я вернулся сюда, кто уложил меня в постель? — Я внезапно осознал, что раздет.

— Дэвид Семпл привез вас, а я ехала за ним на мотороллере. Не беспокойтесь, Джон. Теперь все в порядке.

— Но...

— Никаких «но»! Сейчас вы поспите, а я схожу в деревню за продуктами. Вы знаете, что у вас в холодильнике пусто? Попозже я приготовлю нам поесть.

Чувствуя теплое оцепенение, медленно разливающееся по всему моему телу, и удивляясь быстрому действию таблеток, я откинул голову на подушки и закрыл глаза. Перед тем, как заснуть, я повернулся на бок и удивился, обнаружив вмятину в матрасе рядом со мной, как будто кто-то совсем недавно лежал там. Она была еще теплой и пахла опьяняющими, чуть отдающими плесенью духами...

* * *

Когда я снова открыл глаза, в комнате было уже темно. Сквозь щелочку в задернутых занавесях сверкали звезды. Меня разбудил звон посуды внизу, на кухне. Верная своему слову, Сара вернулась и принялась за работу.

Головная боль прошла, и сон, казалось, пошел мне на пользу. Учитывая, что день выдался таким необычным, а мое здоровье совсем недавно находилось в опасности, я чувствовал себя на удивление хорошо. Тем не менее я остался лежать, нежась в постели и наслаждаясь чудесным запахом жарящегося цыпленка, доносящимся до меня снизу. К нему примешивался сильный аромат кофе, и, похоже, мне уже недолго оставалось быть в одиночестве.

Отлично. Мне представилась возможность все обдумать. За последние несколько дней одно событие происходило за другим с нарастающей быстротой. У меня было не так много времени, чтобы освоиться с подробностями. Происходящее выглядело очень необычным и казалось мне нереальным. Возможно, доктор Сары прав. Я довел себя до переутомления, что, в свою очередь, могло явиться причиной галлюцинаций, или в высшей степени странных видений. Начало этой истории совпадало с появлением в моем доме этой раковины... Иннсмутской раковины...

Да, все это началось с той странной левосторонней раковины из неведомых глубины, с нее и с моего столь же неведомого благодетеля, некоего Вильяма П. Марша. И ведь владельцем той судоходной компании, существовавшей в начале девятнадцатого века, тоже был иннсмутский Марш. Совпадение, разумеется. В конце концов, Марш — распространенное имя!

Марш послал мне раковину без каких-либо других явных мотивов, кроме восхищения некоторыми моими статьями. Я не смог установить вид, к которому принадлежала эта штуковина. Во всех отношениях это был «новый» экземпляр. Иен Карлинг, по всей видимости, точно так же заинтересовался этой штуковиной, как и я, что для меня было вполне достаточным доказательством ее уникальности. И все же раковина оказалась описана в книге, старой, как мир, и ее изображение нанесли на бумагу бог знает сколько лет назад! Мои мысли перекинулись на книгу.

«Cthaat Aquadingen» — странное название, интересно, что оно значит. «Aqua», вне всякого сомнения, это «вода», а «dingen» по-немецки «существа». Что-то о водяных существах? Внезапно в моей памяти всплыл отрывок из книги: "...но на извращенный вкус глубоководных, сама улитка величайший деликатес".

Всего лишь несколько слов, но по какой-то пока не понятной причине они необычайно рассердили Дэвида Семпла. Как там было дальше? «И все же они собирают моллюсков осторожно, ибо под их руководством огромные колонии этих созданий складывают жемчужные дома и храмы их городов!»

Их городов. Таких, как Р'льех и Й'ха-Нтхлеи? Я вспомнил макет Й'ха-Нтхлеи, его жемчужную перламутровую патину, сияющие храмы, статуи и украшенные изображениями спрутов колонны. Я вообразил армии раковин и их улиткообразных обитателей, ползущих по голому камню, создающих блестящий слой перламутра, чтобы «украсить» дома глубоководных!

Но кто, черт бы их побрал, эти глубоководные! Какое-то тайное общество или что-то в этом роде? «Глубоководные» — эти слово почему-то казались мне знакомыми, но в какой связи? Р'льех... Й'ха-Нтхлеи... Глубоководные... Аху-Й'хлоа? Что же это такое, и как я умудрился ввязаться во все это?

Конец моим размышлениям положили шаги Сары, послышавшиеся на лестнице. Она вошла в открытую дверь — силуэт с подносом в руках.

— Я уже не сплю, — сообщил я ей, садясь. — И чувствую себя вполне неплохо.

— Отлично! — ответила она. — Есть хотите?

— Кусок цыпленка и чашку кофе? Да, хочу. Сколько времени?

— Почти полночь. Вы начали ворочаться примерно полчаса назад, так что я решила приготовить вам еду. Я сама уже поела, но посижу здесь с вами, пока вы ужинаете. Вы не против?

Она включила светильник в изголовье кровати. У него был красный абажур, и я казался заворожен тем теплым отблеском, который лег на лицо Сары Бишоп. Внезапно я кое-что вспомнил и потихоньку протянул руку под одеялом туда, где осталась вмятина в матрасе — теплая, слегка пахнущая плесенью вмятина. Но ее там уже не было. Или я уничтожил ее во сне, или... или же ее там не было... Просто часть какого-то забытого сна.

Пока я ел, Сара сидела на плетеном стуле и, обхватив руками колени, внимательно и, как ни странно, при всем при том как-то лениво за мной наблюдала. Я ощущал на себе ее взгляд, но ее внимание не слишком меня беспокоило. Я чувствовал себя с ней очень непринужденно, как ни с одной женщиной после смерти моей жены. Когда я закончил с едой, она сказала:

— Ваша пижама под подушкой, а халат за дверью. Я схожу помоюсь, а вы сможете размять ноги. Потом, полагаю, вы захотите поговорить со мной.

— Да, мне хотелось бы спросить вас, Сара об одной вещи. Но разве вам не нужно возвращаться к отцу? Не то чтобы я был неблагодарным, но уверен, что он будет волноваться за вас.

— Он в Лондоне. В любом случае, я вполне в состоянии сама о себе позаботиться. — Она улыбнулась. — Или все ваши английские повозки в полночь превращаются в тыквы? Я смогу уехать, когда захочу, или когда вы захотите, чтобы я уехала. Мой драндулет ждет меня во дворе!

— Если бы у меня были соседи, вы бы погубили мою репутацию! — Я пожал плечами. — Ну ладно, я оденусь, а потом мы поговорим.

Она встала и взяла поднос. Уже стоя в дверях, она оглянулась через плечо и спросила:

— Пять минут?

Я кивнул, и она закрыла за собой дверь.

Натянув пижаму и халат, я отправился в ванную и умылся, потом привел себя в порядок. После этого я пошел в кабинет и зажег свет. Чего-то недоставало.

Раковина...

Гром и молния! После моего обморока ракушка осталась в комнате Семпла в лодочном клубе. Сердитый на самого себя, я дал себе слово, что при первой же возможности заберу ее оттуда. Затем, отметив, что, несмотря на мое хорошее самочувствие, ноги у меня все еще немного тряслись, я открыл дверь и вышел на балкон. Вдыхая полной грудью свежий ночной воздух, я смотрел в спокойную ночь. Через несколько минут, снова услышав шаги Сары на лестнице, вернулся в кабинет и позвал ее, чтобы дать ей знать, где я нахожусь.

Она вошла, одетая так же, как в тот раз, когда я впервые ее увидел, и направилась прямо ко мне. Потом она взяла мои руки в свои:

— Вы точно хорошо себя чувствуете? Должна вам сказать, в клубе вы заставили меня поволноваться.

— Правая рука немного болит, — ответил я, потирая саднящее место между плечом и локтем. — А в остальном я чувствую себя в полном порядке.

— Не чешите, — посоветовала Сара. — Там доктор сделал вам укол.

— А! — нахмурился я. — Похоже, я в долгу у вашего доктора, кем бы он ни был. Нервное истощение, вы говорите? Странно... Однако, полагаю, он прав.

— Вы просто перетрудились, вот и все. Возможно, вы оказались в странной компании, и это...

— В странной компании! — грубо перебил я ее. — Вы вполне можете сказать это и сейчас!

На миг на ее лице появилось обиженное выражение, и я быстро извинился:

— Простите. Я не хотел вас обидеть. Но место, где вы остановились, производит очень странное впечатление. К тому же я заметил несколько деталей, которые на самом деле не показались мне... гм... нормальными.

Она нахмурилась и отвернулась, затем придя к какому-то решению, снова повернулась ко мне.

— Ладно, Джон Воллистер. Я расскажу вам, в чем дело, но сначала вы должны пообещать мне, что никому ничего не скажете.

Она заметила вопросительное выражение на моем лице и быстро добавила:

— Не беспокойтесь. В этом нет ничего криминального.

— Ну, тогда ладно, — засмеялся я. — Я всегда любил тайны. Выкладывайте.

Мы уселись в удобные кресла перед открытым балконом, откуда почти неощутимо тянул прохладный бриз.

Некоторое время в молчании мы смотрели на серебристую лунную дорожку, протянувшуюся от горизонта до берега. Ночь выдалась очень тихой.

— Имеете ли вы представление, сколько в мире воды? — начала с вопроса Сара.

— Она покрывает более шестидесяти процентов поверхности Земли, — заученно ответил я.

— Нет, нет, нет! — возразила она. — Это то же самое, что смотреть на яблоко и считать капли росы на его кожице. Это не подскажет вам, сколько сока у него внутри.

— И сколько червей, — добавил я.

Она на миг одарила меня странным взглядом, полуиспытующим, полуудивленным, и продолжала:

— Ну ладно, давайте взглянем на это с вашей точки зрения — математически. Поверхность земли составляет почти двести миллионов квадратных миль, из которых сто двадцать миллионов занимает вода и еще двадцать миллионов — ледники... Согласны?

Я кивнул.

— Я знаю об этом совсем мало, я просто вынужден принять ваши цифры. Похоже, вы довольно неплохо знакомы с этим предметом.

— В этом нет ничего удивительного, — ответила она. — Очень скоро вы узнаете, почему.

Я пожал плечами, откинулся на спинку кресла, перевел взгляд на море и продолжал слушать ее, каким-то уголком разума удивляясь, что же есть в ней такого, что так привлекает меня.

— Пока мы заглянули только на поверхность, — продолжила она. — Но как же быть с тем, что находится под поверхностью моря? Альтакамская впадина на востоке Тихого океана простирается на две тысячи миль в длину. Вы могли бы по меньшей мере раз пять затопить в ней все Британские острова, и на поверхности не появилось бы даже ряби. Точно так же вы можете взять Эверест, перевернуть его вверх ногами и утопить в Марианской впадине... и его вершина окажется на глубине целых двух миль под водой! Понимаете, к чему я веду?

— К тому, что на нашей планете уйма воды?

Она нетерпеливо нахмурилась.

— Вы можете отнестись ко мне серьезно? Я пытаюсь сказать, что, несмотря на то, что человек исследовал почти всю поверхность планеты, ему едва ли что-нибудь известно об океанских глубинах.

— А что бы вам хотелось, чтобы ему было известно?

— Пока ничего, но я расскажу вам о наших находках... Однако сначала скажите мне вот что: почему разумная жизнь в этом мире должна ограничиться Человеком Сухопутным, когда на самом деле жизнь зародилась в воде, которая образует, безусловно, самую большую пригодную для жизни сферу? Почему человек, ограниченный двумя измерениями суши, должен быть господствующим видом?

Я снова пожал плечами, стараясь не выдать своего растущего интереса. Я и раньше подозревал, что Сара очень умна, но теперь мне стало казаться, что мое мнение нуждается в радикальной переоценке.

— Полагаю, так просто случилось, вот и все, — ответная наконец. — Конечно, есть еще дельфин...

— Дельфин? У него большой мозг, но зато нет рук. Поэтому он ограничен в использовании орудий труда. Нет, он помогает глубоководным, как время от времени помогает и человеку, но его ни в коем случае нельзя считать существом столь же высокого порядка.

Глубоководные!— я немедленно приподнялся и взял девушку за руку, очутившись с ней лицом к лицу. — Я все время слышу упоминания о них, вижу это название в книгах, но кто или что такое эти глубоководные? К чему вы клоните, Сара? Не можете ли вы объясняться более понятно?

Она забралась в кресло с ногами и рукой обняла меня за шею, приблизив свое лицо к моему. Это лицо было более серьезным, чем я когда-либо видел, но в то же время и более детским.

— Ладно, я расскажу вам о... о глубоководных. Проблема в том, с чего начать.

— Попытайтесь начать с начала, — посоветовал я.

— С начала? Сомневаюсь, что кто-то был бы в состоянии вообразить себе это начало. Но я могу сделать несколько научных предположений...

— В начале было удивительное божественное существо. Его звали Ктулху. Он пришел со звезд во времена доисторической юности Земли, когда этот мир был сущим младенцем среди миров. Он уже тогда был стар, но бессмертен — или почти бессмертен. Ктулху построил огромные города для себе подобных в дымящихся топях юной Земли. Среди своих сородичей Ктулху был Отцом, великим Древним. Вместе с ним из пустоты спустились многие другие. Среди них были Итаква, Ступающий-по-Ветру, и Йог-Сотот, Сущий-во-Всем — часть Всего, и Шудда-М'елл — подземный копатель, и многие, многие другие. Все они были сильны в «магии», магии удивительных наук, которая сделала возможным их многовековое путешествие через бесчисленные световые года. Они бежали от тирании других существ, чьим омерзительным законам ни за что не смогли бы заставить себя повиноваться... Враги преследовали их, и поскольку они не смогли убить Древних, то устроили им тюрьму здесь, на Земле, и в измерениях, соседних или параллельных этой звездной системе. Ктулху замуровали в подземельях Р'льеха и опустили в глубочайшие океаны, обрекая его вечно мечтать и тосковать о свободе, которая когда-то принадлежала ему.

Она остановилась, и я воспользовался этой возможностью, чтобы спросить:

— Так этот Ктулху... был одним из глубоководных... как и все те, которые оказались погребены в море?

— Нет, нет... Ктулху — величайший из великих Древних. Глубоководные всего лишь его земные слуги, его последователи, его почитатели. Он — основа для их религии. Они сами — водные братья человека, его подводные двойники, разумные повелители морей. Это раса подводных существ, о существовании которых люди не подозревают. То есть они в основном держатся обособленно. И лишь очень изредка, в большинстве своем по чистой случайности, об их существовании начинает кто-то подозревать.

Она снова остановилась, и я опять, несколько недоверчиво, воспользовался возможностью задать ей вопрос. По меньшей мере, попытался:

— Вы серьезно хотите, чтобы я поверил в то, что...

— В то, что Человек не единственный властелин этого мира? Что существуют водяные и русалки? Что в бесчисленных миллионах кубических метров воды, покрывающей эту планету, существуют разумные, сходные с человеком виды, чье происхождение, наука, культура и религия намного опередили человеческие?.. Да, хочу.

Сара немного помолчала, потом снова продолжила:

— Неужели в это так трудно поверить? Неужели вы с такой с легкостью можете сбросить со счетов все бесчисленные рассказы о русалках? Как только Человек начал записывать истории и легенды, а это, кстати сказать, случилось, как только первый человек научился писать, он узнал о людях, которые живут в море... Лишь совсем недавно, в современном, так называемом «просвещенном» мире изобрели объяснения, которые положили конец тому, что человек считал за благо считать мифами, видениями старых пьяных морских капитанов... Но в дни старинных клиперов, в дни тихоокеанской и ост-индской торговых компаний существовали капитаны, обнаружившие истину! Они узнали, что глубоководные реальны, что водяные и русалки действительно существуют и что возможно взаимовыгодное сосуществование с этими морскими братьями. Не стоит делать ошибки, Джон Воллистер, глубоководные — наши братья и сестры. Даже некоторые их собственные легенды гласят, что сухопутный Человек произошел от них, что «недостающее звено» Человека на самом деле — глубоководные. Кто может утверждать, что они не правы? Неужели настолько трудно вообразить, как давным-давно, когда первые рыбы-амфибии барахтались на илистых берегах уменьшающихся океанов, человек уже исследовал сушу? Да, тогда он больше походил на амфибию, но изначально двуногую. И, возможно, когда эти первые глубоководные вернулись обратно в море, некоторые из них остались на краю вод, чтобы позже утратить жабры и превратиться в настоящих людей. Хотя можно ли вообще кого-то назвать настоящим человеком? Первые люди, первоначальные люди, были глубоководные. Я, например, рада, что мои предки вышли из океана, а не спрыгнули с деревьев!.. Но теперь, Джон, давайте говорить в открытую. Мой отец и его друзья в клубе в настоящее время ведут переговоры как раз с такими существами, с глубоководными, из Атлантики, чьи собратья из тихоокеанских городов, где до сих пор поклоняются Ктулху, спящему в своем склепе в Р'льехе, были известны старым морским капитанам из Иннсмута еще в первые десятилетия девятнадцатого века.

Сара замолчала и посмотрела мне прямо в глаза, не обращая внимания на мою улыбку, желая, чтобы я поверил в то, что она мне сейчас рассказала. В ее глазах — огромных, темных — не было ни искры веселья, ни намека на то, что все это можно воспринять как-то по-иному, кроме как совершенно всерьез. Я так ничего и не сказал, и она спросила:

— Ну? Что вы теперь скажете?

— Что я теперь скажу? А что я могу на все это сказать? — ответил я наконец, чувствуя себя не на шутку раздраженным. — Сара, вы нравитесь мне. За то очень короткое время, что мы знакомы, я пришел к выводу, что вы мне очень нравитесь... настолько, что мне по-настоящему тяжело видеть, как вам морочат голову, или, если уж на то пошло, как вы морочите голову самой себе. Как я полагаю, вы на сто процентов говорили серьезно, рассказывая мне все это, значит кто-то разыгрывает вас, смеется над вами. Бог ты мой, да те теории, которые вы проповедуете, совершенно нелепы! Русалки, разумные человекоподобные амфибии, подводные города и храмы древних богов, старых, как сама Земля, — это полная нелепица!

— Нелепица? — взорвалась девушка, побелев от гнева. — Позвольте объяснить вам кое-что, мистер морской биолог...

— Нет, — резко оборвал я ее, в свою очередь рассердившись. — Это вы меня послушайте. Теперь вы попросите меня поверить в летающие тарелки? Те чокнутые, которые забивают вам голову всей этой чепухой, предоставили вам хотя бы что-нибудь в доказательство своих сумасшедших идей?

— Слепец! — бросила она мне в лицо. — Полный слепец... а, возможно, еще и глухой, если этот разговор не заставил вас ни о чем задуматься.

Тут весь ее гнев как по мановению руки улетучился, и она расхохоталась:

— Да, Джон Воллистер, вы просто глупец! Вам представлялась такая возможность! Вы профессиональный морской биолог, почему вас и выбрали быть их посредником, их послом. А вы оказались способны лишь поднять на смех то, что вскоре должно было стать для вас совершенно очевидным.

— Очевидным? Я не вижу, чтобы что-то было...

— Ну, разумеется, не видите. Но сегодня вы действительно видели. Вы видели глубоководных! Вам нужны доказательства? Так чем вам это не доказательство?

Эти ее слова ввергли меня в пучину внезапных невероятных подозрений:

— Я видел их? Я видел глубоководных! Я не...

Вы сидели с ними за одним столом!

Вместе с воспоминаниями о тех отталкивающих людях, которые на моих глазах поедали то, что показалось мне сырой рыбой, на меня мгновенно нахлынула та же дурнота, которую я испытал в яхт-клубе, так что, едва удержавшись от гримасы отвращения, я пробормотал:

— Но эти люди были совершенными дегенератами, или, по крайней мере, они показались мне такими.

— Дегенератами? — девушка, казалось, не поверила своим ушам, и когда она заговорила в следующий раз, в ее голосе кипели ненависть и гнев. — Так вы сочтете пришельца из другого мира дегенератом, потому что он другой? Значит, китаец, пигмей, эскимос для вас дегенераты? Значит, «другой» означает «дегенерат»? — Кипя гневом, она вскочила на ноги. Ее маленькие сжатые кулачки дрожали. — Из всех тупоголовых...

— Погодите минутку, — перебил я, поднимаясь и беря ее за руки. — Шутка есть шутка, но...

— Шутка! — она поперхнулась этим словом. — Здесь только одна шутка, Джон Воллистер, и эта шутка — вы! — Она вырвала у меня руки. — Что ж, вы знаете, где меня найти, когда захотите извиниться.

И с этими словами она исчезла, вылетев из моего кабинета, пробежав по лестнице и захлопнув за собой входную дверь с такой силой, что я вздрогнул. Через миг я услышал, как взревел ее мотороллер. Однако я был слишком ошеломлен, чтобы сдвинуться с места.

Наконец я решил выйти на балкон и увидел свет ее фар внизу. Стоя в тени, она надевала шлем.

— Сара, — позвал я ее. — Сара, послушайте...

— Черта с два я буду вас слушать! — закричала она в ответ. — Я не такая, как ваши англичанки, Джон Воллистер. Я не собираюсь стоять и выслушивать ваши оскорбления! Да, я другая, да — другая, слышите вы? Я дегенератка, да?

И она умчалась прочь, разрезая тьму огнем фар. Обозвав себя дураком, а Сару еще большей дурой, ведь она искренне верила во всю эту чушь, я налил себе стакан виски, потом второй, за ним третий...

Прикончив добрых полбутылки виски за неприлично короткое время, я оказался слишком пьяным для того, чтобы думать — состояние, которого я не испытывал со времен юношеских разочарований в любви. И тогда я выбросил все случившееся из головы. Я собирался решить все проблемы утром. Спотыкаясь, я закрыл окна и рухнул на кровать.

Некоторое время темнота успокаивала, потом комната начала кружиться, напомнив мне о том, сколько я выпил. К счастью, меня не тошнило, но события прошедшего дня были такими, что я вряд ли мог надеяться спокойно заснуть. Помню, что снова обозвал себя дураком, прежде чем провалиться в сон...

И, разумеется, меня посетили сновидения.

* * *

Это был тот же сон, что и в прошлый раз. Сначала тихий шум воды, постепенно превращающийся в шторм, в бурю... Ощущение бесчисленных тысячелетий, проходящих в хаосе первозданного океана; геологических эпох, сжатых в минуты; и замогильные звуки нечеловеческих молитв — голоса почитателей чудовищного культа, рокочущие на фоне неистовствующей бури. Потом меня снова подхватил бушующий прибой, швыряя, точно куклу, с одного гребня волны на другой и бешено вращая в стеклянных воронках головокружительных водоворотов.

В этот миг, точно так же, как и в прошлом моем сне неделю назад, я проснулся. Однако грохот волн и шипение летящей водяной пыли не стихали. На миг я решил, что все еще сплю; потом, выбравшись из кровати, на подкашивающихся ногах я проковылял в кабинет и уселся за стол.

Там рев бури слышался еще громче, как будто неистовствующие воды обрушивались на самое подножье утесов под домом. Я решил, что начался прилив, и море, должно быть, совершенно разбушевалось. На часах было 3:15 — совершенно неподходящий час для того, чтобы проснуться и мучиться похмельем в разгар шторма. Я проспал всего час или два.

Я неуверенно подошел к балконной двери и повернул ручку, подперев дверь плечом, чтобы бешеный ветер не распахнул ее. Но мои усилия оказались совершенно напрасными, потому что когда я аккуратно открыл дверь внутрь и вышел на балкон, рев моря стих и мгновенно прекратился вообще, и моим глазам открылся невероятно тихий пейзаж!

Я не поверил своим глазам. Близкое и одновременно далекое море, плоское и серебристое в ясном свете луны; песчаная рябь берега, уходящего вдаль под ночным небом, по которому, полупрозрачные и зловеще молчаливые, медленно плыли разорванные клочья облаков... А где же буря?

Значит, буря существовала лишь в моем воображении, эхом доносясь из закоулков моего разума в мир яви через переходную фазу между сном и бодрствованием. Я не пробудился полностью, пусть даже и встал с кровати, чтобы пойти в кабинет, и только холодный ночной воздух на балконе привел меня в чувство.

Всему виной было виски. Разумеется, одно лишь виски. Оно могло оказаться единственным разумным объяснением. Но, на фоне событий последних суток, несмотря на все рационалистические объяснения, вызванный алкоголем кошмар потряс меня до глубины души. Дрожа всем телом, я вернулся в дом и начал механически закрывать дверь, когда меня настигла ужасающая мысль. А что если какое-нибудь заболевание начиналось с этих симптомов? С безумных фантазий и галлюцинаций? С обмороков и приступов головокружения? При каких заболеваниях слух у жертвы становится настолько острым, что она в конце концов умирала или сходила с ума от воздействия воображаемых или кажущихся звуков? Или это просто какая-то теория, о которой я где-то читал или слышал? Тогда я впервые испугался.

Испугался настолько, что не смог уснуть. Вместо этого я до утра бродил по дому, включая свет в одной комнате за другой. К рассвету я окончательно извелся, перебирая в уме все, что произошло с тех пор, как в мои руки попала таинственная раковина.

Именно тогда мне вспомнилось, что Сара что-то говорила о докторе... что-то, связанное с моим состоянием: что я был близок к нервному истощению. Ладно, допустим, но, откровенно говоря, из всего, что я узнал, только это имело хоть какой-то смысл. Нервное истощение? Еще немножко, и я вполне могу считать себя кандидатом в местную психушку.

Психушку?

Я нахмурился, пытаясь ухватить ускользающую мысль. Психушка!

А не может ли быть, что этот клуб на берегу что-то вроде санатория? Теперь, когда яркие языки рассвета уже лизали небо, а ночные страхи начали рассеиваться вместе с алкогольной депрессией, мне стало казаться, что я как никогда близок к истине.

Возможно ли, что этот клуб вовсе не клуб, а убежище от реального мира, слишком сурового для психики некоторых людей — некоторых исключительно богатых людей — чьи «странности» завели их слишком далеко? Если так, то в этом месте должен находиться медицинский персонал... Вот откуда взялся доктор, который позаботился обо мне, когда мне стало плохо.

Чем больше я раздумывал об этом в ясном свете дня, тем моя теория казалась мне все более логичной — кусочки головоломки вставали на свое место. Убежище располагалось в безлюдном месте, как и следовало ожидать. Его «обитатели», очевидно, были владельцами и участвовали в управлении, но в то же время персонал, вне всякого сомнения, высококвалифицированный и хорошо оплачиваемый, всегда находился где-то рядом, чтобы обеспечить безопасность своих подопечных и нанимателей.

Каким же боном в эту гипотетическую схему, которую я сооружал, вписывалась Сара Бишоп? Подумав о ее отце и о том, что я видел, я еще больше убедился в том, что нахожусь на правильном пути. На самом деле Бишопы вписываются в эту схему лучше некуда. Случай пожилого джентльмена выглядел явно запущенным, и, вне всякого сомнения, осложненным тяжелым физическим заболеванием. К тому же его психическая болезнь оказалась наследственной. Сара тоже, бесспорно, страдала теми же бредовыми идеями, которые овладели ее отцом. Она разделяла его ненормальное мировоззрение.

Что же касается Дэвида Семпла, то разве мой старый приятель Иен Карлинг не предупреждал меня, что Семпл «странный малый», пусть и в своем роде неплохой? По собственному его признанию, этот человек был коллекционером всевозможных книг о сверхъестественном и удивительном, специализировавшимся на фолиантах об оккультном и эзотерическом. Те книги, которые он показывал мне, выглядели довольно странно.

Более того, как это часто бывает с психически ненормальными людьми, Семпл безо всякого промедления обратил мое внимание на гораздо более плачевное состояние Бишопа, на тот факт, что старик «не в себе» и что причиной тому его «возраст и болезнь». Но я знал, что мистеру Бишопу всего лишь шестьдесят семь лет, а это совершенно не тот возраст, в котором наступает и берет свою ужасную дань дряхлость...

Разумеется, в моих умозаключениях имелись и противоречия. К ним относился, например, вопрос об иннсмутских Маршах и их непонятной связи с этим клубом; тот факт, что Семпл нашел в одной из множества своих книг упоминание о моей раковине; и, прежде всего, странные обстоятельства, при которых я встретился с Сарой Бишоп. Но здесь, разумеется, придется предположить чистой воды совпадение.

Постепенно я уже убедил себя в том, что прав, и в качестве дополнительного доказательства снова припомнил странные бесстрастные лица людей... нет, пациентов, с которыми я сидел за огромным столом на обеде... Я подумал о них и о том, какими похожими они мне показались, как будто все они — члены одной семьи. Точно так же кажутся похожими друг на друга больные синдромом Дауна. Лица этих людей говорили за них, как и лица любой другой группы умственно отсталых, в особенности на фоне нормальных людей.

Да! Должно быть, именно таким и был ответ. Клуб был санаторием для группы людей, болезнь которых распознали. Соответствующие органы приняли необходимые предосторожности. Члены клуба ни в коей мере не были опасными безумцами, а всего лишь больными людьми, чей психический распад — возможно, у большинства частичный — требовал пристанища, где они время от времени могли получить передышку, отойдя от реальной жизни.

А Сара? Бедная Сара... Неудивительно, что она впала в такую ярость, когда я обозвал их «дегенератами». В глубине души она должна знать правду, которую она, пусть и весьма своеобразно, попыталась мне рассказать: она считала их просто «другими». Неудивительно, что я счел девочку странной и удивился тому, как она смотрела на меня! Она предложила мне дружбу и, как я подозревал, много больше, чем просто дружбу, которую я столь бессердечно швырнул ей обратно в лицо. Кстати, теперь, когда я докопался до сути дела, я начал понимать, что моя неспособность принять ее как женщину, возможно, проистекала как раз из этого...

И тут я, наконец, вспомнил о ракушке. Она по-прежнему находилась в комнате Семпла, где я оставил ее. Что ж, она все еще была моей собственностью, и я хотел получить ее обратно. Не то чтобы я считал, что вопрос обладания ею может стать камнем преткновения, но чем скорее она вернется ко мне, тем лучше. Потом я заметил клочок бумаги, засунутый под трубку моего телефона. Там был номер и жирная подпись «Сара Бишоп».

Я понимающе кивнул самому себе: очевидно, Сара предвидела реакцию на свой рассказ. Она сказала, что я должен знать, где ее найти, когда захочу извиниться. Но еще слишком рано, чтобы звонить ей, решил я. Кроме того, в любом случае, после того, как я изгнал из своего организма нервное напряжение, не говоря уж о слишком большой дозе алкоголя, я обнаружил, что необычайно устал. С легким сердцем я решил попытаться несколько часов поспать, а с Сарой поговорить попозже.

* * *

Я не собирался спать долго, но утомление дало о себе знать, продержав меня в постели намного дольше. Когда я открыл глаза, уже наступил вечер. Поразмыслив, было не так и трудно понять, почему мне было необходимо выспаться: стрессы и волнения вчерашнего дня, а за ними вызванное сначала лекарствами, потом алкоголем забытье, которое вряд ли могло восстановить мои силы. К тому же все завершилось кошмарной ночью, проведенной в выматывающих блужданиях по дому. Все случившееся совершенно подорвало мои силы. Теперь, приняв душ и побрившись, перекусив и выпив стакан фруктового сока, я почувствовал себя способным на все, что угодно... Первая проблема возникла, когда я позвонил по оставленному Сарой номеру и услышал на другом конце провода Сарджента. Он говорил вежливо, но практически совершенно нечленораздельно. Однако в конце концов, пусть и не без трудностей, мне удалось разобрать, что Сара спит — она просила не будить ее до девяти вечера, а Семпл «уехал по делам, но скоро вернется». Потом, когда я уже собирался положить трубку, Сарджент крайне удивил меня, справившись о моем самочувствии и заявив, что «доктор» попросил, чтобы мне передали, что если мне понадобится какая-либо дальнейшая помощь, он будет всегда рад мне ее оказать. Я ответил, что теперь со мной все в полном порядке, но попросил поблагодарить доктора за его любезное предложение, и на этом повесил трубку.

Следующие полчаса я провел за письменным столом, пытаясь доработать старую правленую-переправленную рукопись со множеством вставок, но только совсем ее испортил, после чего швырнул на пол ручку и решил поехать в лодочный клуб. Разумеется, на это у меня было достаточно причин. Мне надо было забрать раковину, и я хотел бы воспользоваться возможностью оправдаться за свое вчерашнее поведение перед как можно большим числом «членов» клуба. Наконец, не в последнюю очередь я собирался извиниться перед Сарой за мой прискорбный недостаток хороших манер и все остальные проступки, в которых она могла счесть меня виноватым.

Приняв это решение, я попытался вызвать по телефону единственное в Сиэме такси, но после десяти минут бесплодных попыток бросил это неблагодарное занятие. Очевидно, Сэм Хэдли, владелец видавшего виды старого «Форда» невероятного пробега и столь же невероятной выносливости, уже куда-то уехал. Поскольку Сэм никогда не подряжался на длинные поездки — Ньюквей как раз и был почти самым дальним местом, куда бы он согласился поехать, я решил прогуляться до деревни и попытаться найти его дома, в его коттедже на набережной.

Когда я пустился в путь, время только подходило к 18:30, и, несмотря на то, что еще было совсем светло, я заметил, что бледное солнце уже начинает клониться к морю. Уже тянуло вечерней прохладой, а тени от скал и валунов на берегу постепенно удлинялись. Меньше чем через два часа уже должно совершенно стемнеть.

Через двадцать минут я был у дома Сэма, стоявшего на северной оконечности разрушающейся бетонной набережной. Старого «Фордика» на обычном месте не оказалось, впрочем как и Сэма. Вывеска, которую он обычно держал у себя в окне, гласившая просто «Такси», тоже исчезла. Я постучал в дверь только на всякий случай, и уже уходил, когда на пороге соседнего дома появился сосед Сэма, старик Джейсон Ридли, и позвал меня:

— Сэм уехал в Ньюквей, мистер Воллистер. Собирался чинить свой драндулет, как мне кажется. Приедет, верно, поздно. Сказать ему, что вы приходили?

— Нет, не затрудняйтесь, Джейсон, — ответил я. — Это неважно. Я просто гуляю, вот и все.

— Как гуляете? По берегу? Прилив идет... Далеко собрались, сэр?

— Нет. Пройдусь по берегу, вот и все. До этого, гм... нового места. Лодочного клуба, знаете?

И я уже собрался было уйти.

— До того нехорошего места, хотите сказать?

Я остановился и снова повернулся к старику:

— Нехорошего места, Джейсон? Что вы имеете в виду?

— Это странное старое место. Купили всю бухточку и не пускают никого на берег. Частная собственность, говорят. Странное местечко.

— Но вы сказали «нехорошее», Джейсон. Так что вы имели в виду?

— Ну, — протянул он. — Понимаете, сэр, не такое оно, как должно быть. Подозрительное.

— Не такое? То есть вы думаете, что они там умственно отсталые?

— Умственно отсталые? То есть чуточку того? Нет, я этого не говорил, сэр. Нехорошее место, вот и все. Хотя оно далеко, и они, похоже, никому не мешают. Сэм Хэдли с них хороший кусок имеет...

Похоже, наша короткая беседа рассердила старикана, и он отвернулся.

— Да, — пробормотал я, кивнув. — Значит, все нормально...

Старик, похоже, не слышал меня. Он отправился обратно в свой коттедж, что-то бормоча себе под нос. Старина Джейсон и сам был странноватым малым, если подумать. И все же он более или менее подтвердил мои собственные подозрения. Вот уж действительно «нехорошее место».

Этот разговор помог мне принять решение. Я не мог оставить мою раковину в клубе и захотел забрать ее немедленно. До клуба, должно быть, ходьбы не больше часа. Если повезет, то, возможно, Дэвид Семпл отвезет меня домой. Я быстро зашагал по берегу...

Через тридцать минут тени стали совсем длинными. Я уже мог различить первые проблески звезд на темнеющем небе, солнце начало медленно опускаться в море.

Скоро должен был показаться тонкий месяц, но я надеялся добраться до клуба еще засветло.

Тени, протянувшиеся от края утесов, вынудили меня подойти ближе к берегу, пока я не обнаружил, что иду по полосе прилива между морем и скалами. Море выглядело спокойным, а до прилива оставалось еще не меньше получаса. В любом случае, на этом отрезке берега было не так уж много мест, где можно оказаться застигнутым врасплох приливом.

Вскоре, немного прибавив шагу, я заметил, что звезды действительно появляются очень быстро, а солнце уже скрылось за горизонтом. Последние его лучи поймали в свой прицел самолет, летящий в вышине над океаном, и, точно по волшебству, превратили его в безмолвную несущуюся вперед серебристую стрелу. Потом он исчез за облаком...

Внезапно я почувствовал холод и вздрогнул, но не от крепчающего бриза, налетевшего с моря. В ночном пляже было что-то зловещее... Шорох океанских волн, набегающих на берег, звучал так размеренно, почти гипнотически. К тому же мне показалось, что стемнело слишком рано, или, возможно, причиной тому стали сгущающиеся облака и то, что я недооценил расстояние между Сиэмом и лодочным клубом.

Затем я заметил впереди южный мыс бухты, выдающийся в медленно подступающее к берегу море. Еще десять минут, я обогну этот природный волнорез и окажусь в сотне ярдов от... санатория? Теперь, в этот поздний час, то, что я затеял, начало представать в совершенно другом и несколько пугающем свете.

Я оказался один на берегу. Надвигалась ночь, начинался прилив. Впереди лежала цель моего похода — психиатрическая лечебница, пусть и хорошо замаскированная, чьи обитатели были, мягко говоря, беспокойными. Несомненно, мне придется иметь дело с кем-либо из персонала, с дежурной медсестрой, решил я, и, по всей вероятности, через несколько минут я отправлюсь обратно, возможно, даже в машине Дэвида Семпла. Тем не менее у меня из головы никак не шли пучеглазые лица, поедающие меня странными выжидательными взглядами. И снова, несмотря на все мои рациональные объяснения, я поежился, вспомнив те события, которые привели к моему обмороку в присутствии необычных обитателей санатория. Я оказался настолько поглощен этими воспоминаниями, что, повернув к морю, чтобы обойти скалу, едва не пропустил движение каких-то теней у основания утесов справа от меня. Хотя луна уже почти взошла, серебря море и отбрасывая слабый отблеск на мрачную раньше местность, я все же полагаю, что именно чистая интуиция или предчувствие заставили меня насторожиться и оглянуться. Ведь старый Джейсон Ридли говорил мне о том, что люди в санатории не пускают никого на свою территорию. Возможно, они выставили охрану? Вне всякого сомнения, это было бы разумной предосторожностью.

Да, я заметил какое-то движение, но решил, что это не может быть человек. У подножия выступа за моей спиной что-то странно извивалось, какой-то сгусток темноты угрожающе выпячивался в моем направлении. Я на миг остановился и затаил дыхание, напряженно вглядываясь во мрак. В этот самый миг, как назло, луна спряталась в облаках, и берег утонул в темноте. Тени от утесов и острых, обвешанных тиной камней удлинились, как будто прыгнули на меня через темный пляж, и я почувствовал, что в ночи растет какое-то напряжение...

Потом облака расступились, и слабый лунный свет залил весь берег, разгоняя тени. Я понял, что у меня всего-навсего разыгрались нервы, и у подножия утесов совершенно ничего не было... ничего живого.

Сначала я решил, что это камень — одинокий массивный камень, вздымающийся из песка на высоту более человеческого роста. Он возвышался между мной и утесами. Я уже испустил глубокий вздох облегчения и даже начал было отворачиваться, чтобы пойти дальше... когда внезапно он пошевелился! Его очертания изменились, потекли; основание утолстилось, совершило движение, сходное с сокращением ножки слизня, движение, которое приблизило его ко мне. Бугристая поверхность поблескивала в неверном свете луны, точно утыканная сотнями сверкающих глаз...

Боже правый, да ведь это и были глаза!

Нет, этого не могло быть, просто не могло. Но в тот же миг, когда я, споткнувшись, шарахнулся от неведомой твари, попятившись назад по песку, оно повторило свое движение, подобравшись ближе. Я услышал шум — сосущий, хлюпающий звук, как тот, который издает моллюск, если его трогать пальцем до тех пор, пока из него не начнет сочиться слизь, но усиленный в сотню раз. В тот же самый миг облака снова закрыли луну.

Боже мой!

Были ли сумасшедшими те бедняги из лодочного клуба, или это я сошел с ума? Существо, представшее передо мной в лунном свете, было кошмаром безумца. Но, в своем уме или совершенно безумный, я не смог вынести зрелища твари, надвигающейся на меня. Из моего горла вырвался сдавленный вскрик, скорее даже задушенный, нечленораздельный хриплый всхлип обезумевшего от страха животного, когда я метнулся в сторону.

Я понесся прочь от этого существа, упал, вскочил и снова побежал. Сердце бешено бухало в груди, а легкие, казалось, вот-вот разорвутся. Приблизившись к концу гряды, я осмелился оглянуться назад и увидел, что тварь течет за мной — колоннообразное комковатое тошнотворное нечто, тянущееся ко мне.

Еще секунда, и под моими ногами заплескалась волна, другая... и я споткнулся, полетев вниз лицом в озерцо. Это было крошечное озерцо у скал, которое заново наполнял каждый прилив, и оно должно было быть не слишком глубоким. К счастью, я был одет легко, и моя одежда совсем мне не мешала. Я поплыл так, как не плавал никогда прежде.

Подобравшись к последней скале гряды, я начал огибать ее, чтобы оказаться непосредственно в бухте, и внезапно споткнулся о дно, которое оказалось на глубине всего нескольких футов. Я боязливо оглянулся назад. Сначала я не увидел ничего, потом заметил движение на дальнем конце пруда — тень, которая сгущалась и вырастала вверх на краю воды, точно адский сталагмит. И снова на меня уставились мириады сверкающих глаз. Я обогнул мыс, снова очутившись в глубокой воде, чувствуя медленное течение, сказавшее мне о том, что начался прилив. Огни санатория ярко горели, а на причале я заметил какое-то движение, но слишком запыхался, чтобы звать на помощь. Темный силуэт сорокафутового судна, частично заслоняющего от меня дом и легонько покачивающегося на якоре, освещал лишь тусклый оранжевый свет из кабины. По берегу бухты ехала какая-то похожая на трактор машина с включенными фарами, судя по всему, погрузчик. Я быстро подплыл к кораблю и забрался на борт.

Брезент был откинут назад, открывая углубление в носу судна, где лежал какой-то груз. Возможно, выгрузка еще не закончилась. Однако машина уже сделала последний рейс за этот вечер.

Потом, когда корабль под усиливающимся напором воды резко накренился на один бок, а горящий в кабине свет бросил отблеск на остаток груза, я увидел... невероятную картину!

Я пошатнулся, потрясенный увиденным, ухватился за тросы на брезенте, чтобы удержаться, и тяжело врезался плечом в левый фальшборт. Там я скорчился, ожидая, когда же луч света еще раз заглянет в трюм, и почти забыв все пережитые на пляже ужасы.

Я должен был увидеть его еще раз, груз этого судна. Вскоре корабль снова услужливо накренился, демонстрируя мне свой секрет: трюм оказался до половины наполнен влажно поблескивающими ракушками. Это не были ни мидии, ни устрицы, ни трубороги и вообще ни один из знакомых съедобных видов моллюсков, которых можно найти в трюме рыболовного судна на этом побережье.

Это были раковины того же вида, что и мой «уникальный» экземпляр. Они лежали тысячами, живые и медленно двигающиеся, в трюме этого омерзительного корабля!

То, что произошло потом, осталось в моей памяти чередой разрозненных обрывков, как оно, возможно, и было. Я перевесился через борт, охваченный неожиданным приступом тошноты. Корабль сидел в воде так низко, что на миг мое лицо отразилось в темной поверхности моря. Вдруг это жидкое зеркало внезапно с плеском раскололось, и я взвыл от всепоглощающего ужаса...

...На поверхности показалась пучеглазая, толстогубая, чешуйчатая и чудовищная голова. Перепончатая рука, вытянувшись, схватила меня за плечо и потянула за борт!

Падая, я стукнулся головой о борт с такой силой, что милосердное забытье затопило последние остатки и так уже ускользающего сознания...

Глава 4 Цистерна

Очнувшись от подводного кошмара, в котором я отчаянно мчался по покрытым коралловой коркой камням, спасаясь от ужасного существа с пляжа и той амфибии, которая утащила меня через борт в море, я обнаружил, что туго связан по рукам и ногам. Я лежал на спине в полной темноте, а вокруг груди шла широкая полоса из кожи или какого-то похожего материала, еще больше ограничивающая мои движения. Несмотря на то, что голова у меня раскалывалась, а руки и ноги мучительно затекли, я понял, что серьезно ничего не повредил, и подтвердил свою догадку, осторожно пошевелив руками, ногами и головой. Кем бы ни было чудище, утянувшее меня под воду, очевидно, оно предпочло вытащить меня из моря, прежде чем я захлебнулся. Что случилось после этого? Где я нахожусь? Об этом я не смел даже подумать.

Но кое в чем я теперь мог быть вполне уверен. Я получил подтверждение истории Сары Бишоп — истории «клуба» и всей цепочки зловещих совпадений, если они на самом деле были совпадениями. А что касается самого «моего нынешнего положения»...

Моя одежда была не мокрой, а лишь чуточку сырой — значит, с того момента, как меня вынули из воды, прошло некоторое время. Я понял, что нахожусь недалеко от моря, поскольку до меня доносился все тот же шепот набегающих на берег волн, хотя сам звук казался каким-то странным, глухим и механическим, как будто я находился в замкнутом помещении, придававшем звуку металлический звон. Поверхность, на которой я лежал, казалась не твердой. То есть я чувствовал ее упругость. Мне казалось, что она растянута почти до предела под моим весом. Короче говоря, я лежал на каком-то широком, упругом ложе.

Внезапно на меня накатила паника. Ложе? Оно казалось скорее операционным столом, или, возможно, кушеткой, сконструированной специально для того, чтобы выдержать разъяренные порывы безумца. Как только эта мысль закралась ко мне в голову, я тут же вообразил, что нахожусь в одной из камер в санатории на берегу!

Несколько минут я бешено вырывался из своих пут, пока на мой разум не снизошло какое-то холодное и расчетливое спокойствие. Я заставил себя расслабиться. Очевидно, я был пленником... Пленником людей или какого-то рода существ. А если не их пленником, тогда... их подопечным? Пациентом какого-то заведения для психически больных? Ужасная суть заключалась в том, что эта последнее предположение не казалось мне столь уж невероятным. Я видел и пережил такое, что просто не могло существовать ни в одной нормальной вселенной. У меня были галлюцинации и кошмары, продолжавшиеся и в часы бодрствования. Я явно стал жертвой или пленником существ, которых считал плодом вымысла безумцев.

Или все мои предыдущие умозаключения неверны? Может, история Сары Бишоп — правда, а ее друзья и товарищи в клубе на берегу вовсе не пациенты, а... инопланетяне, что ли? Тот факт, что я лежал и пытался найти рациональные объяснения происходящему, являлся достаточным доказательством моей собственной нормальности. Но, с другой стороны, если я нормален, как тогда объяснить живую и разумную кучу ила, которую я видел на пляже? Вот уж в существование чего я поверить никак не мог!

Затем, прерывая мои спутанные размышления, где-то совсем рядом раздался негромкий механический звук, как будто чихнул, заводясь, а потом размеренно заревел двигатель, приводя в движение насосы. Через несколько секунд я услышал журчание воды и почувствовал слабую вибрацию, дошедшую до меня по поверхности, на которой я лежал. Прежде чем я смог понять значение этих новых звуков или вернутся к прежним мыслям, прямо надо мной в темноте зажегся свет, на миг ослепив меня.

Я сразу же зажмурился, отвернулся и глядел через прикрытые веки, пока мои глаза не привыкли к свету.

Еще через некоторое время я смог разглядеть, что нахожусь в... в чем-то вроде цистерны?

Это была цистерна! Помещение без окон, внутренняя поверхность которого сияла тусклым металлическим блеском. По стенам бежали дорожки круглых выпуклых заклепок и толстых сварных швов в тех местах, где панели соединялись друг с другом. Если не обращать внимания на кубическую форму, эта камера вполне могла бы оказаться внутренностью громадного корабельного парового котла. По крайней мере, для человеческого обитания она явно не предназначалась.

Я увидел в дальней стене входную трубу по меньшей мере девяти футов в диаметре, из которой прямо у меня на глазах в цистерну потекла тонкая струйка воды. Струя быстро увеличивалась, и вскоре из большой трубы хлестал настоящий поток. Затем, повернув голову еще дальше и вытянув шею, чтобы взглянуть на металлический пол, я увидел, что вода заполняет часть помещения. Оказалось, что пол — наклонный, и вода стояла всего в четырех или пяти футах ниже тоже места, где стояла моя кровать или платформа. Хотя цель всей этой затеи, разумеется, осталась мне не ясной, казалось не слишком вероятным, чтобы в намерения моих тюремщиков входило утопить меня. Это можно было сделать раньше и проще.

Повернув голову в другую сторону и стараясь, чтобы свет единственной лампочки без абажура, свисавшей с «потолка», не попадал мне в глаза, я различил в ближней стене овальную металлическую дверь, схожую с дверью между отсеками океанских судов. Кроме того, с моей стороны этой двери не было предусмотрено никаких открывающих механизмов. Рядом с кроватью стоял деревянный стул, а в дальнем углу я обнаружил складной туалет вроде тех, что используют в автофургонах. За исключением этих скудных предметов мебели, цистерна оказалась совершенно пустой и голой. Потолок находился примерно в девяти футах от пола (в нижней части комнаты — в тринадцати), а стены достигали приблизительно пятнадцати футов в длину.

Узнав про цистерну все, что смог, я переключился на свои путы — предпринял еще одну попытку разорвать их, когда раздался резкий скрежет, заставивший меня снова впиться взглядом в овальную дверь. Скрежет прекратился, за ним последовал металлический лязг, после чего дверь начала открываться. Хорошо смазанные петли не скрипнули, когда тяжелая дверь распахнулась и на пороге показался... Сарджент!

С поразительным проворством он шагнул через приподнятый порожек в «цистерну». В правой руке он нес тяжелый фонарь. Прежде чем приблизиться ко мне, Сарджент его выключил. Свет лампы заставил его щуриться. Где бы я ни оказался, снаружи, должно быть, темно. Сарджент подошел поближе, кивнул и удостоил меня своей ничего не выражающей улыбки. Потом бессмысленная гримаса сползла с его лица, и он начал осматривать мои путы, проверяя, надежно ли я связан.

Пока он занимался своим делом, я воспользовался возможностью рассмотреть его поближе, особенно лицо — главным образом — глаза и огромные грубые руки. Что именно я искал, я и сам не мог бы объяснить. Я знал лишь, что где-то в глубине души зародыш опасения разросся, превратился в отвращение и болезненный страх перед определенным типом людей.

Облик Сарджента подходил под определение этого типа, по крайней мере, отчасти, поскольку часть его черт казалась не вполне... завершенной. Так было и у Семпла, но опять-таки в незаконченном виде. В моем мозгу мелькнуло воспоминание о парковке на вершинах утесов над клубом, об американской машине, которая выезжала со стоянки, когда мы с Семплом подъехали. Я вспомнил неуклюжих, мрачных людей с белыми лицами. Их круглые глаза уставились на меня в тот миг, когда их машина тронулась с места. Только теперь я понял, что же в их облике так беспокоило меня.

Этот облик оказался характерным для всех них. Вот что у них было общего. Теми же чертами обладало и чудовищное создание, похитившее меня с корабля! Хотя тогда я еще не мог этого знать, подобный тип людей известен как «иннсмутский вид». Это — клеймо древнего Зла, которое...

Но я забегаю вперед...

Явно довольный тем, что я крепко и надежно связан, Сарджент улыбнулся мне своей дурацкой улыбкой и объявил:

— Доктор уже идет, мистер Воллистер. Не надо волноваться. Вы — один из тех, кому повезло.

До этого я хранил молчание, глядя на своего тюремщика с каменным выражением лица, не желая выказывать признаков страха. Его слова, хотя и нелепые, прорвали плотину молчания, и я рявкнул:

— Доктор? Мне не нужен доктор, Сарджент. Я не пациент — я узник! «Не надо волноваться», — ну надо же! Я — «один из тех, кому повезло», верно? Вы еще узнаете, что такое везение и невезение! Да вы глазом моргнуть не успеете, как здесь будет полиция...

— Полиция? — перебил он меня, и его мерзкая улыбка на миг померкла. — Никакой полиции, мистер Воллистер. Вы среди друзей.

Друзей? — взорвался я, стиснув зубы, потому что ремни больно врезались мне в тело. — Вы сказали, «друзей», Сарджент? Да кто вы такие? Кучка чокнутых, или еще хуже... Зачем вам понадобилось связывать меня и запирать в этой чертовой... цистерне? «Мои друзья», вот как? Как только я выберусь из этого места, я...

— Нет, — снова перебил он меня, медленно покачав косматой головой из стороны в сторону. — Нет, вы не выберетесь отсюда, мистер Воллистер. Еще долго не выберетесь. Очень скоро вы сами не захотите уходить. Помните: вы среди друзей.

Я пристально посмотрел на него, пытаясь угадать, что он имел в виду, но его лицо совершенно ничего не выражало. Нет, на его лице все же читалось какое-то выражение, но я не вполне его понял. Оно походило на... зависть? Но как кто-то мог завидовать мне в моем теперешнем положении? Я мог бы спросить его, или, по меньшей мере, попытаться поговорить с ним, но как раз тогда, когда я начал обдумывать, как к этому приступить, за металлической дверью послышались шаги. Еще через миг темноту снаружи прорезал блуждающий луч фонаря, вслед за которым в проеме двери появился человек в темном одеянии. Он осторожно заглянул в цистерну перед тем, как войти. Приземистый мужчина фигурой напоминал лягушку, однако его голова, лицо и руки выглядели нормально, или, по крайней мере, сравнительно нормально. В одной руке он держал саквояж — докторский саквояж, а его манеры бесспорно выдавали в нем профессионального медика.

— А, мистер Воллистер, — протянул он. — Вот мы и встретились снова, и гораздо раньше, чем оба предполагали, да? — Он засмеялся совершенно нормальным смехом и потянулся проверить пульс на моем запястье. Я инстинктивно попытался отодвинуться от него. Он остановился, поджал губы и поцокал языком. — Нервишки пошаливают, мистер Воллистер?

Я больше не мог этого выносить.

— Слушайте! — почти прокричал я. — Что здесь происходит? Скажите мне, бога ради, в чем дело? Вы кажетесь вполне нормальным, чего ни о ком другом здесь я сказать не могу. Почему мы не можем просто нормально поговорить?

Доктор выпустил мою руку:

— Ну, разумеется, можем, — ответил он, радостно улыбаясь и усаживаясь на деревянный стул. — На самом деле, мы ждали, когда вы станете более восприимчивым. Теперь, наконец, вы, кажется, захотели что-то узнать. Отлично! У вас есть вопросы? Если есть, спрашивайте, не стесняйтесь.

— Ладно, — пробормотал я, чувствуя, как меня охватывает истерика. — Кто такие, черт вас возьми, «мы», и что это за место? И, ради всего святого... Я видел на пляже что-то... ужасное... нечто! И раковины... Их там тысячи! Тут меня прорвало, и я снова дернулся, пытаясь освободиться от своих пут.

— Я сумасшедший!? — завопил я. — Я не понимаю, что происходит! Это сумасшедший дом или нет? Черт бы вас побрал! Вас всех! Что я вам сделал? Кто вы такие, мать вашу?

Пока я бушевал, доктор вытащил из саквояжа шприц для инъекций. Он проверил его и, когда я снова попытался отодвинуться, вновь заговорил:

— Успокойтесь, мистер Воллистер. Вы получите ответы на все ваши вопросы... очень скоро. Но в настоящее время вы слишком возбуждены. Однако вы можете быть твердо уверены в одном — вы среди друзей. И вы не сумасшедший!

Он кивнул Сардженту, и тот быстро закатал мне рукав.

У меня перехватило дыхание, когда мой взгляд упал на блестящую иглу в руках доктора.

— Уберите от меня эту гадость! — заорал я.

— Это успокоительное, мистер Воллистер, — попытался он меня утихомирить. — Всего лишь успокоительное. А когда вы проснетесь, здесь будет тот, кто расскажет вам обо всем, что вы захотите узнать.

— Но как?.. Что?.. Кто?..— прошептал я, почувствовав укол. Доктор наклонился ниже, и за считанные секунды его лицо затуманилось и расплылось. Уже непослушными губами я ухитрился спросить:

— Кто вы?

— Мы — ваши друзья, — ответил он с расстояния в миллион миль, и его голос эхом отразился в длинном туннеле. — Ваши друзья, глубоководные!

Какова бы ни была природа этого «успокоительного», оно явно действовало. Оно погрузило меня в странное дремотное оцепенение. Я смутно осознавал все, что меня окружало, но не мог ни двигаться, ни думать... С другой стороны, моя память была затронута лишь в минимальной степени, так что позже я смог вспомнить почти все о людях, приходивших в цистерну, и разговорах надо мной или в моем присутствии.

В особенности мне запомнился приход Сары, но ее визит носил столь эротический характер, что позже я решил, будто этот эпизод просто мне приснился. Я счел его слишком абсурдным, чтобы он мог быть чем-то, кроме сна. Разве молодая женщина придет ко мне одна, освободит меня от пут и доведет до пика сексуального желания, чтобы потом заняться со мной любовью! И все это время я, тем не менее, оставался пленником, находящимся под действием лекарства. Я лишь смутно понимал, что она делает. Да, это был всего лишь сон!

Относительно других визитов, такого не стану утверждать. Во всех «моих визитерах» было что-то коварное, а в их разговорах всегда звучали зловещие нотки, которые я различал даже сквозь туман наркотической летаргии, притуплявшей чувства и восприятие. Я слышал странный характерный голос отца Сары вместе с елейными интонациями «доктора» и чувствовал прикосновения рук, которые вертели меня так и сяк, тщательно обследуя.

Во время одной из таких дискуссий я ощутил, как опытные пальцы хирурга ощупывают мою шею, за чем последовало упоминание о «неразвитых почках», которое я принял за указание на мои лимфатические узлы, которые были у меня еще с детства вследствие постоянных проблем с гландами. Осмотр моих рук и ног показал «наличие недоразвитых, но достаточно значительных перепонок». И это было еще не все. В мои глаза светили яркими лампами, а кожу чем-то натерли, не говоря уж о серии подкожных инъекций, о назначении которых я не мог даже гадать. Потом у меня взяли кровь, и начальная стадия моих мучений окончилась. Вскоре моему организму позволили побороть постепенно слабеющее действие лекарств, которые мне ввели, и я вернулся в мрачную реальность. Однако условия содержания, похоже, улучшились.

Теперь я лежал обнаженным, но мне было тепло, сухо и уютно на чистой простыне и под мягким одеялом. Моя одежда была аккуратно сложена небольшой кучкой у меня в ногах. Горел свет, уже приглушенный абажуром, и я разглядел, что рядом с кроватью на стуле сидит Сара.

Я посмотрел на нее сквозь полуопущенные веки. Вид у девушки был невеселый, она напряженно сжимала мою ладонь. Казалось, Сара о чем-то глубоко задумалась и не замечала, что я пришел в сознание, до тех пор, пока я не отнял у нее свою руку. Что бы она ко мне ни чувствовала и сколь бы настоящим ни было ее беспокойство, она действовала заодно с моими тюремщиками и, следовательно, врагами. Но если так, то выражение боли, промелькнувшее на ее лице, когда я отобрал у нее руку, было сыграно превосходно.

Потом, когда я полностью открыл глаза и обвиняюще посмотрел на нее, Сара спросила:

— Джон Воллистер, ну зачем вам понадобилось торопить события? Зачем вы вернулись сюда по берегу и ночью?

— Я пришел за своей раковиной, — запинаясь, ответил я, обнаружив, что мое горло пересохло и болит, а голос совсем слабый. — А еще затем, чтобы извиниться, не только перед вами, но и перед остальными, и чтобы... У меня было на то достаточно причин. Но, уж разумеется, я не ожидал, что меня возьмут в плен и запрут в таком месте!

Она с удивлением посмотрела на меня:

— Что привело вас сюда, Джон? Наш спор, наша ссора? Вы пришли увидеться со мной?

Я пробурчал что-то в ответ, не желая признавать, что она, возможно, попала в яблочко:

— И из-за этого тоже. Я хотел убедиться, что с вами здесь... гм... все в порядке. Я подумал, что...

— Что мы все сумасшедшие? — ее голос, не лишенный доброты, переполнило едва сдерживаемое изумление. — Доктор Уйэт говорил про это. Еще он сказал, что вы хотите задать множество вопросов и что, как он полагает, теперь вы станете прислушиваться к тому, что вам говорят. К правде о...

— К правде? — хрипло рассмеялся я. — Именно она меня и интересует!

— Джон, почему бы вам просто не послушать меня? — тон девушки изменился, став почти умоляющим. Она снова взяла мою руку и сжала ее. — На этот раз попытайтесь принять то, что вам говорят. Так или иначе, в конце концов вы примете ее. Пока вы не заслужили наказаний, но если будете продолжать сопротивляться каждому нашему...

— Наказаний? — перебил я ее. — Я что, преступник? Я что, нарушил закон? Забавно, но я чувствую себя не как грешник, а как тот, кто стал жертвой чужих грехов! Что же до моего «сопротивления»... Неужели вас действительно удивляет, что я возражаю против того, что меня держат в плену?

Она поджала губы:

— Ну почему вы такой упрямый? Если бы вы хотя бы выслушали...

— Я слушаю! — почти выкрикнул я, пытаясь встать, и обнаружил, что, хотя удерживающие меня ремни и исчезли, мое тело ослабло, как и мой голос, и я совершенно не в силах им управлять. — Я слушаю, — повторил я уже более спокойно, рухнув обратно на подушки, — но не слышу ничего разумного. Почему бы вам просто не рассказать мне, какое отношение я имею ко всему, что тут происходит.

— Вы уже слышали правду, — вновь заговорила Сара. — По меньшей мере, основные факты. Если бы вы только захотели их принять...

— Вы хотите сказать, что все... все, что вы говорили мне о подводной расе...

— Расе амфибий, — быстро поправила она меня.

— Хорошо, о расе амфибий, живущих в море, имеющих собственные города, религию и...

— Именно так, — снова перебила меня она. — Послушайте, Джон, это ни к чему нас не приведет. Я не самый знающий человек, чтобы все вам объяснить. Мне уже пытались это сказать, но я не послушала. Дэвид Семпл — вот кто все знает.

— Семпл? А он здесь при чем? — спросил я, чувствуя, как меня захлестывает отвращение при одном воспоминании о нем и о том впечатлении, которое он произвел на меня при нашей первой и единственной встрече.

— Он зайдет к вам после того, как я уйду, — заверила меня Сара. — Вы сможете заниматься под его руководством. Что же касается того, почему вас здесь держат — «против вашей воли», если вы так настаиваете, — то просто потому, что мы пока не можем позволить внешнему миру узнать о нас слишком много или получить неправильное представление о нас. А вы уже видели вещи, о которых не должны были знать еще очень долго. На современном жаргоне, мы в нашем обществе составляем «меньшинство», и у нас есть что-то вроде оппозиции, с которой нам предстоит бороться. Мы просто не можем позволить вам сбежать и оповестить людей о нашем существовании. К тому же люди станут слушать нас не больше, чем вы.

— Но...

Она, покачав головой, встала:

— Мое время кончилось, Джон. Я вернусь. Вы знаете, что я вернусь... А сейчас черед Дэвида. Только, пожалуйста... пожалуйста, постарайтесь прислушаться к его словам. Не причиняйте нам больше беспокойства. Иначе вы навлечете неприятности на свою голову, а я этого не выдержу. Теперь мне пора...

Она повернулась и направилась к двери, подняв руку, как будто собралась постучать по ее металлическому овалу. Потом остановилась и повернулась ко мне. Казалось, она хотела еще что-то сказать, но не могла.

— Сара, — подтолкнул я ее. — Чего вы от меня хотите?

— Вы... ты... ты ведь все помнишь, правда, Джон? — вопросом на вопрос ответила она.

И я в тот же миг понял, что она имела в виду. Наши глаза встретились, и между нами пробежала искра какой-то сверхъестественной энергии. Я почувствовал, как меня охватило желание.

— Я думал, мне это приснилось, — пробормотал я, потом помолчал, перед тем как спросить. — А раньше... тогда, у меня дома?

Она кивнула:

— И тогда тоже.

— Не то чтобы мне это не льстило, — прошептал я. — Но почему? Я хочу сказать, что я в отцы тебе гожусь.

Она снова бросила на меня странный взгляд и покачала головой:

— Это — неважно. Неважно сейчас и не будет иметь совершенно никакого значения... потом.

— Так значит, будет еще «потом», да?

— Да. У нас будет очень много времени, — ответила она со странным тихим смешком. — Многие-многие годы. Сотни лет!

Она забарабанила в дверь, и когда та открылась, она шагнула через порог и исчезла.

Через миг в мою камеру вошел Семпл. В руках у него была дюжина толстых папок-скоросшивателей. За ним появился Сарджент с легким складным столиком, который он разложил, прежде чем исчезнуть, закрыв за собой дверь. Уложив папки на столик, Семпл пододвинул стул и сел. Он небрежно кивнул в знак приветствия, выбрал одну из папок, открыл ее и начал...

* * *

Вот так, без дальнейших возражений и сопротивления, я прослушал первую лекцию. Однако перед тем как приступить к главной теме, Семпл, чье присутствие теперь вызывало у меня даже еще большее отвращение, «успокоил» меня, объяснив пару вещей, которые, как он подозревал, могли тревожить меня.

Оказывается, прошло уже шесть дней с той крайне неосмотрительной прогулки до лодочного клуба. Я находился сейчас в одной из трех огромных цистерн, чьи основания были укреплены в камнях и песке, находившихся под бетонными стойками, поддерживавшими фасад здания. Со временем отсюда до моря предполагалось прокопать канал. Тогда с каждым приливом огромные цистерны будут промываться и заполняться свежей морской водой. Цель этого мероприятия Семпл не счел нужным мне объяснить, сказав лишь, что эти цистерны представляли собой «складские и перегрузочные камеры» и что использование их в качестве тюрьмы никогда не предусматривалось строителями, хотя они явно идеально подходили для таких целей.

В течение моего шестидневного плена мне давали успокоительные лекарства, мыли, брили и кормили, причем последнее по минимуму, в таких количествах, чтобы не дать мне умереть, что объясняло мое несколько обезвоженное состояние. Кроме того, я подвергся серии «тестов». Опять-таки Семпл не попытался объяснить мне характер этих тестов, равно как ничего не упомянул и об инъекциях. Я мог бы спросить его об этом, но Сара просила меня не мешать ему и не чинить никаких препятствий... для моего же блага. Пока я решил последовать ее совету.

Семпл заметил мой интерес к тому, сколько дней я пробыл пленником в клубе — «штабе», как он его называл — и улыбнулся, как будто мог прочитать мои мысли. Нет, заверил он меня, никто не заинтересуется моим исчезновением, неважно, сколько меня не будет дома. Были оставлены записки и сделаны телефонные звонки, объясняющие мое «временное отсутствие»; были посланы сообщения, которые позже можно будет изменить так, чтобы приспособить под любую ситуацию. Доставку мне газет отменили, а законченную статью отослали издателю в Лондон. Для всех я уехал отдыхать куда-то на север. Определенные «друзья» в деревне любезно пустят слух, что я решил переехать в Шотландию, так что мое исчезновение не наделает большого шума.

Затем, когда это маленькое вступление было окончено и все надежды, которые я мог питать на вмешательство извне, развеяны, Семпл перешел к делу. Его делом было убедить меня, окончательно и бесповоротно, в реальности глубоководных и всего того, что Сара Бишоп говорила мне о них. Его метод оказался простым, прямым и сравнительно недраматичным, хотя вряд ли то же самое можно сказать и о том действии, которое произвели на меня его разоблачения. Что же касается доказательств, то у него имелись фотографии, документы, литература, которую я мог изучить как вместе с ним, так и сам, и, что наиболее убедительно, он мог продемонстрировать мне свое тело. Но это случилось в самом конце периода моего обучения, по меньшей мере, еще через три недели. За это время мне пришлось узнать очень многие вещи.

С самого начала моего обучения распорядок моего дня был следующим.

Я неизменно спал после того, как получал лекарство. Когда я просыпался, меня кормили. Обычно еда состояла из рыбы того или иного сорта, запивать которую приходилось водой и лишь изредка вином. Время от времени ко мне приходила Сара, чтобы вместе со мной позавтракать, но никогда не оставалась надолго. Очень редко я просыпался, обнаружив ее уходящей из моей камеры после того, как она, очевидно, провела со мной ночь. Периодически меня навещал Сарджент, преимущественно лишь для того, чтобы удостовериться, что все в порядке. Но, несмотря на все эти посещения, большую часть времени я проводил в одиночестве. После каждого периода сна и между посещениями меня на несколько часов оставляли одного, чтобы я мог читать и штудировать литературу, оставленную для меня Семплом, и выполнять ряд физических упражнений. Потом ко мне заходил сам Семпл, посвящая два или три часа моему обучению. Чем больше я его слушал, тем больше убеждался, что все то, во что я каким-то образом оказался вовлечен, было чем-то большим, нежели просто безумными фантазиями.

Так я начал узнавать о глубоководных: об амфибиях, обитавших под водой. Их раса обитала в величайших подводных городах. Кроме того, небольшими подводными коммунами амфибии селились и в других местах. Если бы только люди знали, куда смотреть, они давно открыли бы существование более древнего разума, предшествовавшего человеку.

Мне рассказали о затонувших алтарях, спрятанных под толстым слоем ила в озере Титикака, где земноводные Жрецы Йатта-Ука пять тысяч лет назад поклонялись великим Древним; мне объяснили, почему, несмотря на то, что глубоководных в Йатта-Ука больше не существует, их маленькие сородичи лягушки кишат, как и в былые дни, на болотистых окраинах огромного озера. Я узнал об угасшей многие века назад ветви глубоководных, которые скрестили себя с рептилиями, что вызвало окончательный упадок и гибель этой ветви, и о засыпанном безымянном городе, расположенном в пустыне, где до сих пор можно найти разрозненные остатки древних саркофагов амфибий. Мне объяснили, почему многие тысячелетия назад глубоководные строили свои великие города и воздвигали величественные подводные храмы своим богам в Нан-Матале на Каролинских островах; рассказали о том, где находились подземные озера, где почти слепые пещерные глубоководные проводят жизнь, посвящая ее служению Богам. Их аскетизм показался бы чрезмерным даже самым рьяным монашеским орденам человека.

Мне стало известно все это и еще многое другое, подтвержденное документами и иллюстрированное невероятно подробными фотографиями. Шли дни, и я превращался в наследника знания, утраченного человечеством многие века назад. Я узнал о Р'льехе — самой могучей крепости из камня, чьи затонувшие дома и храмы были возведены не людьми и не глубоководными, а расой существ, сошедших со звезд. Происходило это в те времена, когда земная кора еще не до конца затвердела... Я благоговейно ахнул, увидев картины этого невероятного некрополя, согласно которому, что было совершенно очевидно, был макет мистера Бишопа.

Я видел бесчисленные резные двери фантастических пропорций и размеров, украшенные барельефами рыб и осьминогов, ныне покрытые многолетней коростой океанических отложений. У меня кружилась голова при виде немыслимых углов в архитектурных сооружений, образовывавших поверхности выпуклые и в то же время вогнутые, или такие, которые прямо на глазах становились из выпуклых вогнутыми и наоборот, на манер оптических иллюзий. Я решил, что эти фотографии на самом деле настоящие, ибо никакое фотографическое оборудование не смогло бы подделать подобные визуальные эффекты. Но затмевая все остальное, самым ошеломляющим в Р'льехе — даже более поразительным и необычайным, чем его совершенно нечеловеческая, неевклидова архитектура — оказался размер крепости. Пирамиды по сравнению с ней были просто крошечными. Семпл объявил мне об этом без тени улыбки в голосе, в своей деловитой манере. Оказывается, Р'льех был лишь вершиной настоящего города, пиком затонувшей горной гряды, которая уходила на тысячи фатомов вниз, к корням самой Тихоокеанско-Антарктической гряды, которая вся была Р'льехом!

— Да, — подтвердил он, когда я не смог удержаться от недоверчивого возгласа. — Под илом, затянувшим дно Океана, покоятся многие тысячи квадратных миль городов. Даже глубоководные не знают их полной протяженности и тех секретов, которые до сих пор скрыты там. Ибо это города не глубоководных, а Богов, которых они чтят...

В одну из последующих наших встреч мы говорили о местоположении сохранившихся до наших дней городов и колоний глубоководных. Среди них, разумеется, был Й'ха-Нтлеи у побережья Новой Англии. Около острова Понапе тоже сохранилось несколько больших колоний, разбросанных там и сям в некотором отдалении от вышеупомянутых доисторических городов в Тихом океане. Остались еще поселения в районе впадины Тонгатупо и в шести тысячах миль к северу, в ледяных глубинах Алеутской впадины. Еще один город расположился на границе юго-восточного атлантического бассейна, и еще один неподалеку от Суматры в Индийском океане.

Даже в сравнительно мелких водах Средиземного моря жили глубоководные. Их колония находилась на дне впадины, о которой люди даже не подозревали.

— Да, — подтвердил Семпл. — Они обосновались там давным-давно. Можете быть совершенно уверены, что, когда Венера вышла из вод близ Пафоса на Кипре, люди смотрели на одну из глубоководных!

Приблизительно на этой стадии моего «образования» (я предполагаю, что прошло от недели до десяти дней с того дня, когда Семпл начал работать со мной) я начал замечать странную и пугающую перемену в пище, которую я ел. Как я уже говорил, моя диета состояла главным образом из рыбы, приготовленной разнообразными способами, но качество ее приготовления постепенно становилось все хуже. Проще говоря, еду подавали мне полусырой. Несмотря на то, что этот факт старались тщательно замаскировать, по вкусу рыбы я чувствовал, что пищу практически не готовили.

Когда я пожаловался Семплу, он ответил:

— На вашем месте я не стал бы поднимать слишком много шума, Джон Воллистер. На следующей неделе вы будете сами ловить себе еду, прямо здесь, — он указал на углубление в дне цистерны, на три четверти заполненное морской водой. — Только что из моря, друг мой, сочную, нежную и соленую, так что вам лучше бы свыкнуться с этой мыслью прямо сейчас!

Глава 5 Второй узник

Когда Семпл пришел ко мне в следующий раз, он ответил на несколько вопросов, которые я задавал ему с самого начала. До этого он их упрямо игнорировал. Один из них касался того... существа?.. увиденного мной на ночном пляже; существа, которое преследовало меня, точно какой-то омерзительный гигантский слизень, в ночь моего пленения. Это был, как мне объяснили, шоггот, примитивный раб глубоководных — чудовищная амеба ошеломляющей силы и невероятной способности к приспосабливанию; чуть большее чем многоцелевой двигатель, созданный на заре Земли великими Древними, чтобы построить города, подобные Р'льеху. Если верить Семплу, еще несколько таких же тварей работали в Атлантике, строя в ее глубинах новый город Аху-Й'хлоа. И, по словам Семпла, мне повезло, что этому существу не было дано строгих указаний в отношении незваных гостей, иначе я бы совершенно точно погиб, поглощенный шогготом. Чудовище очутилось на берегу по ошибке. Шогготы считались плохими сторожевыми псами, если дело касалось человеческих существ. Им лучше удавалась охрана подводных гробниц Р'льеха или работы на морском дне под руководством глубоководных.

Что же касается амфибии, которая утащила меня под воду, то это была моя первая встреча с настоящим глубоководным, рожденным, воспитанным и живущим в море. Он был из тех, кого более очеловечившиеся глубоководные нанимают для сопровождения их океанских судов. В этом качестве он с несколькими своими сородичами сопровождал груз моллюсков, прибывший «откуда-то из Иннсмута». Груз ракушек из Й'ха-Нтхлеи нельзя было просто выгрузить в море около Аху-Й'хлоа, где они в конечном счете должны были выполнять свои функции цементирования, полировки и отделки новых зданий города. Сначала им требовалась очень бережная форма «акклиматизации». Она включает их погружение в специальный раствор морской соли при строго контролируемой температуре сроком на три недели, после чего их некоторое время необходимо подкармливать высокопитательными веществами. Вот почему раковины перегружали из корабля в здание на берегу, в одну из цистерн.

Более того, моллюски вносили в диету обитателей прибрежного штаба приятное разнообразие. Они действительно считались "деликатесом на вкус глубоководных", хотя слово «извращенный» Семпл больше не желал использовать даже в шуточном смысле. И, как выяснилось, я сам тоже ел мясо моллюсков в многочисленных «салатах».

— Конечно, — продолжал Семпл. — Вы, возможно, скажете, что этот моллюск принадлежит к числу «охраняемых видов», поскольку его репродуктивный цикл очень долог. Но, как и в былые времена, мы «собираем моллюсков осторожно». Можете считать, что вам выпала огромная честь, ибо вы уже вкусили его нежной плоти...

Единственным, чего Семпл никак не желал мне открывать, сколь бы часто я ни затрагивал эту тему, был характер тех лекарств, которыми меня пичкали. Он лишь говорил, что эти «транквилизаторы» являются «мерой предосторожности». Под их влиянием я должен был оставаться сравнительно гибким и не способным на какие-либо необдуманные или насильственные действия против моих захватчиков. Вот так он объяснил мне назначение этих лекарств. Но даже тогда у меня оставались сомнения. Я не верил, что он сказал мне всю правду.

Но, в любом случае, тогда мне больше ничего не сказали. В свое следующее посещение Семпл ограничился дальнейшим просвещением меня в вопросах, касающихся глубоководных.

На этот раз он рассказал мне о пантеоне их религии, очаровательном вздоре, состоявшем из мифов, столь же фантастических, как и все остальное в классической мифологии. Основная мысль оказалось всего лишь повторением того, что мне уже рассказала Сара, но версия Семпла оказалась столь подробной, что возможные предположения о жульничестве отпали сами собой. Эта теория не казалась выдуманной ради меня, а явно была почитаемым культом, старым как мир. Не хочу сказать, что я проникся доверием к мифам о Ктулху. Наоборот... Но мне было ясно, что мой учитель верит в них.

Я не собираюсь приводить здесь все подробности. Мне не хватило бы целой книги, да и время не позволяет сделать это. Вместо этого я просто представлю версию большей части того, что я узнал и что, если верить Семплу, можно найти в книгах, написанных людьми верхнего мира. Однако это не те книги, которые с легкостью можно найти в любой публичной библиотеке. Обычно они хранятся в частных коллекциях, подобных коллекции самого Семпла, или в специальных архивах таких заведений, как Британский Музей, Библиотека Вайденера, Московское Государственное Хранилище и Национальная библиотека.

Среди множества невероятных заголовков было несколько таких, которые с неотвязной настойчивостью преследовали меня. Позже я вспомнил, что действительно видел пару из них в комнате Семпла. Я имею в виду «Liber» Ivonis" и «Обитатели Глубин» Гастона Ле Фе. Однако существовало множество других книг, чьи заглавия звучали столь же завораживающе. Например, «De Vermis Mysteriis» Людвига Принна, «Unaussperchlichen Kulten» Фон Юнтца и «Cultes des Goules» графа д'Эр-летта. В этих и других подобных им книгах хранились ключи к пантеону цикла мифов о великих Древних. Йог-Сотот, Сущий-во-Всем-и-Часть-Всего, считался верховным существом, занимавшим высокий ранг в пантеоне. Итаква, Ступающий-по-Вегру — сверхъестественное создание из воздуха и пространства, обладающее способностью двигаться, подчиняясь воли ветров, которые вечно дуют между мирами. Шудд-М'елл — Повелитель Ктонианцев, или Земных божеств, обитал в недрах Земли. Существовали и многие другие Боги, наделенные столь же фантастическими чертами.

Я обнаружил по меньшей мере одну странную параллель с мифологией людей. Среди младших Богов Ктулху имелся некий Дагон, который, вне всякого сомнения, был тем самым Дагоном, или Оаннесом финикийцев и филистимлян — Богом, выгравированным на древних монетах и резных фигурках, получеловек-полурыба! Когда я упомянул об этом, Семпл, похоже, потеряв терпение, взорвался:

— Вы что, не слышали ни единого слова из того, что я говорил, Джон Воллистер? Кто, как вы думаете, научил первых финикийцев искусству получения пурпурной краски из раковин мурексов? Глубоководные, разумеется! Да, конечно, Дагон или Оаннес финикийцев и есть Дагон глубоководных. Ведь именно связь со средиземноморскими глубоководными привела сначала к возвышению финикийцев, а разрушение храмов Дагона и отступничество его почитателей стало причиной их падения.

Вместе с Дагоном, который для глубоководных был «Силой и Вдохновением», существовала еще и Гидра, по-видимому, женщина, подруга или жена Дагона, а кроме того, целый сонм менее значительных богов того или иного рода, включая Гончих Тиндалона, Нйоттху, Ктуфу, Багг-Шаша, Йибб-Тслла и Цхара. Каждый из них занимал значительное место и обладал властью. У них имелись многочисленные служители, представлявшие широкий диапазон мифологических существ, таких же и еще более фантастических, как наши собственные драконы, единороги, нимфы и сатиры. У них имелся собственный великий сатир, Шаб-Ниггурат — «черный козел лесов», которого я могу уподобить лишь хорошо известному Пану из более популярных легенд.

— Многое говорится об этих существах в тайных книгах, — объяснил мне Семпл. — Хотя редко сведения точны и правдивы, так как авторы подобных трудов почти повсеместно предпочли выступать против героев мифов Ктулху. Такое ошибочное толкование неизменно происходило по вине нетерпимого, заблуждающегося и эгоцентричного человечества, который никогда не видит дальше своего носа. К тому же большинство этих книг было написано несколько веков назад. В те мрачные века охоты на ведьм и судилищ над ними любая древняя старуха или алхимик считались ведьмой или чернокнижником. Естественно, что Круг Ктулху и его последователей объявили демонами или пособниками «темных сил».

На поверку же правда оказывалась совершенно противоположной, ибо за очень немногими исключениями, главным из которых был Хастур, единокровный брат Ктулху, заключенный в озере Хали в Каркосе, божества этой мифологии были добрыми существами, милостиво взиравшими на деяния тех, кто им поклонялся. Когда звезды займут благоприятное положение, великий Ктулху снова восстанет из волн, выйдет из своей гробницы в Р'льехе. Тогда его последователи пожнут плоды его всемогущей славы! Что же до тех, кто препятствовал ему, презирал или отрицал его... им было бы лучше никогда не рождаться на свет.

Семпл явно противоречил сам себе, с одной стороны, говоря о славном завершении, а с другой — об угрозах чудовищного конца. Я не пытался прояснить спорный момент, а просто позволил рассказчику продолжать.

Настоящими злодеями мифологии, продолжал Семпл, были так называемые Старшие Боги, жившие на Орионе. В давнюю эпоху Древние восстали против тирании и деспотических законов Старших Богов и бежали от них в Солнечную Систему. Старшие Боги бросились в погоню и, догнав межзвездных повстанцев, заключили их там, где нашли. Ктулху они связали заклятьями в его доме в Р'льехе и погрузили его в воды Тихого океана, Итаква — Ступающий-по-Ветру — стал пленником в мире, называемом Борея, в странном параллельном измерении. Впоследствии он освободился, но обнаружил, что Старшие Боги похитили у него его дар, и теперь он обречен блуждать в холодных и замерзших просторах вселенной. Йог-Согота и Йибб-Тстлла изгнали в хаотические континуумы, подобных которым не знала природа. И так далее...

Однако медленно и верно, так же как звезды кружат на небесах, а эпоха ползет за эпохой, приверженцы Ктулху, не только глубоководные, но и отсталые народы, неустанно трудились, чтобы освободить своего господина из древней темницы. Глубоководные верили, что Ктулху не умер, а просто спит и посылает своим приверженцам телепатические сновидения из Р'льеха, направляя их и указывая им путь к ускорению его освобождения. Абдул Альхазред знал это, когда писал свои загадочные строки:

То не мертво, что вечно пребывает

В веках, и смерть сама, бывает, умирает.

Вот какова была высшая цель глубоководных. Они хотели распространять слово их бога, пусть тайно и медленно, и в конце концов добиться его триумфального воскрешения, чтобы он снова мог править Землей, как было в те незапамятные времена, прежде чем Старшие Боги низвергли его.

В целом мифология Ктулху завораживала. Несмотря на пленение и насильственное обучение, она неимоверно меня заинтересовала. Казалось, Семпл был доволен, когда я сказал о моем интересе, но, с другой стороны, разочарован, что я не смог заставить себя считать чем-то большим, чем легенды.

— И все же теперь вы принимаете все остальное, — объявил он в конце последней лекции. — Вы принимаете глубоководных, их подводные города, даже шогготов. Но почему не можете принять и великих Древних?

Мы надеялись, что вы сможете принять культ Ктулху без дальнейших убеждений.

— Убеждений? — я внимательно посмотрел на него. — Не понимаю, что вы хотите сказать. Разумеется, я согласен с тем, что глубоководные — реальность. Да и шогготы. Я ведь видел и тех и других. Но Ктулху? Почему, чтобы стать вашим послом, так необходимо, чтобы я «принял в душу» вашего бога? Я полагаю, все то, что рассказала мне Сара, правда. В конце концов мне предстоит стать кем-то вроде посла между глубоководными и моим собственным народом?

— Вашим собственным народом? — Семпл изумился, но потом взял себя в руки. — Это она сказала вам, верно?

— И?

— Теперь уже осталось совсем недолго, Джон Воллистер, до того, как вы начнете более ясно понимать ваши будущие функции. Говорить что-либо еще сейчас будет излишне. В любом случае, все станет ясно без объяснений. Вы увидите.

— Но вы, несомненно, можете рассказать мне больше... — заупрямился я.

— Не сейчас, Джон, — остановил он меня. — Подождите еще неделю.

С этими словами он быстро вышел.

После этого я не видел Семпла по меньшей мере неделю, но эта неделя была полна перемен. Во-первых, мои силы стремительно восстанавливались, главным образом благодаря тому, что последние пять или шесть дней я не принимал таблетки, которые Семпл давал мне в конце каждого своего визита. Я прятал их под языком и притворялся, что запиваю водой и глотаю, а потом, как только оставался один, выплевывал их.

Я подозревал, что и в мою еду тоже что-то подмешивают, но, сколь бы противной ни была полусырая кашица из сырой рыбы, я съедал ее с жадностью. Причиной, говорил я себе, было то, что с каждым днем моя порция становилась все меньше и меньше, как будто мои тюремщики намеревались уморить меня голодом.

Кроме того, теперь я гораздо реже стал видеть Сару. Когда она приходила ко мне, то смотрела на меня как-то по-другому. Я ловил ее на том, что, держа мои руки, она внимательно их разглядывает или смотрит мне в лицо, будто пытаясь отыскать что-то в моих глазах, что-то скрытое, что можно найти, лишь заглянув достаточно глубоко. Она притворялась, что целует меня, но в это время я чувствовал, как ее пальцы нежно массируют по бокам мою шею. Как будто она знала, что у меня постоянно болит горло и сильно распухли гланды.

Потом, на девятый день, после того как Сарджент принес мне свежие одеяла и чистые простыни (мое белье приходилось регулярно менять из-за влажной атмосферы в цистерне), он вернулся — подумать только — с ведром живой молодой макрели! Он выпустил ее в углубление в полу цистерны, сказав, что рыбы проживут еще два дня... после чего есть их будет уже нельзя. И с тех пор еды мне больше не приносили.

Я заснул, потом резко проснулся от повторяющегося кошмара, как будто кто-то преследует меня по подземным коралловым пещерам. Два часа подряд нервно мерил я шагами границы моей цистерны, однако так и не дождался ничьего посещения. Потом я встал на колени, всматриваясь в воду в углублении. Макрель была там. Ее движения стали медленными и ленивыми. С каждой секундой я все сильнее и сильнее чувствовал подступающий голод.

Потом я снова заснул. Проснулся я с мыслью о том, есть ли разница между вкусом только что пойманной рыбы и той пищей, которую я получал до недавнего времени. Я был уверен в одном: я не должен захиреть от голода, потому что тогда мне никогда не хватит сил на побег.

Да, побег! Именно эта мысль завладела мной. Я хотел выбраться отсюда и довести факт существования этих существ — глубоководных, как они себя называли — до сведения властей. Вполне возможно, что в конце концов настанет время, когда люди и глубоководные смогут встретиться на условиях взаимного доверия, дружбы и выгоды. Однако пока такие группы, как эта, способны на преступления против людей, время еще не пришло. Чем скорее я выберусь отсюда, тем лучше, но чтобы выполнить задуманное, мне нужно стать настолько сильным, чтобы побороть по меньшей мере одного из моих тюремщиков.

Я не думал, что Сара или доктор приходили ко мне, не оставив кого-нибудь поблизости на случай осложнений. Это означало, что придется выбирать между Сарджентом и Семплом. Первый, хотя и казался несколько глуповатым и заторможенным, произвел на меня впечатление человека недюжинной силы. А Семпл был худым и щуплым. Значит, стать жертвой предстояло ему. Я собирался совершить попытку, когда... Мог пройти как один день, так и все десять до того, как мне представился бы удобный случай, а пока... Пока я был голоден.

Я не собираюсь вдаваться в подробности того обеда, который я себе добыл после того, как снял одежду и вошел в воду, чтобы поймать макрель. Однако я поел и после первого пробного укуса уже не чувствовал отвращения. Я с удовольствием накинулся на еду. Как бы там ни было, это была еда, пища, и мой желудок без колебаний принял ее. Очевидно, я оказался более сильным человеком, чем подозревал раньше.

Покончив с едой, я уже обсох и, надевая одежду, удивился, почему не чувствую холода. В цистерне, несомненно, должно было быть холоднее. Одним из воспоминаний моих первых сознательных дней было чувство постоянного холода. И все же, несмотря на то, что у меня все еще очень болело горло, я чувствовал себя хорошо. Однако мне не дали времени обдумать происходящее. Как только я закончил одеваться, за дверью послышались шаги и шум борьбы.

Возня и удары, сопровождаемые нечленораздельным бормотанием и стонами, переместились куда-то за цистерну. Неожиданно я услышал лязг открывающейся металлической двери. Затем я ясно различил резкие голоса, громкие и сердитые, и еще один голос, звенящий от страха. В стену цистерны несколько раз что-то тяжело ударило. Каждый удар сопровождался криком боли. Наконец до меня донесся лязг захлопнувшейся двери и скрежет засова. Потом послышалось несколько злобных гортанных ругательств, сопровождаемых топотом ног, и через некоторое время все стихло.

Только тогда мне пришло в голову забарабанить в дверь и потребовать объяснений тому, что происходит. Я бы так и сделал, если бы меня не остановил тихий стон, донесшийся откуда-то поблизости. Я приложил ухо к металлической стене и прислушался. Да, с той стороны металлической стены кто-то был ранен и стонал от боли. Второй заключенный? Но кем бы он ни был, чем я мог помочь ему?

Во внезапном отчаянии я пошарил вокруг взглядом, пока увидел утопленную в стену вентиляционную решетку, укрепленную в стене на высоте примерно восьми футов. Я уже замечал ее раньше, но не придал этому особого значения. Всего лишь девять квадратных дюймов! Даже если бы мне удалось снять ее, это не улучшило бы моего положения. Хотя, если встать на стул, я мог, по меньшей мере, заглянуть в соседнюю цистерну.

Я подтащил стул к стене и забрался на него, встав на цыпочки, чтобы посмотреть сквозь металлическую решетку. Там, на узком бортике паза с моей стороны решетки, лежала небольшая отвертка, ржавая, но все еще исправная. Должно быть, ее забыл здесь какой-нибудь рабочий, строивший эту цистерну. Взяв на заметку потенциальное оружие, я сквозь решетку заглянул в соседнюю цистерну. Там тоже горел свет. Я понял, что она точная копия моей собственной камеры и, по-видимому, пустует...

Или? Если я приподнимусь на цыпочках еще на насколько дюймов выше, то, должно быть, смогу посмотреть вниз под почти прямым углом и... Да!

Там, на полу, я увидел чьи-то широко раскинутые ноги, на одной из которых не было ботинка. В тот же миг ноги судорожно дернулись. Через мгновение раздался еще один стон, ноги напряглись и безвольно обмякли. Стоны резко прекратились. Кем бы ни был мой товарищ по несчастью, он потерял сознание.

Или был мертв...

* * *

Два часа я просидел на кровати, прижавшись ухом к металлической стене, за которой лежал то ли спящий, то ли мертвый незнакомец. Время от времени я забирался на стул и смотрел через решетку. В конце концов решил взять ржавую отвертку и попытаться выкрутить четыре винта, на которых она держалась.

Мне удалось вынуть три из них — вне всякого сомнения, то был настоящий подвиг, если учитывать, что отвертка была слишком маленькой для такой задачи, но четвертый, и последний, не хотел поддаваться. Мне хотелось забарабанить по упрямому винту тяжелой пластмассовой ручкой отвертки, но меня удержал страх. Я боялся, что шум привлечет чье-нибудь внимание. В конце концов я бросил эту затею, вернул отвертку обратно на выступ, спустился и выкинул три успешно вынутых винта в воду — в углубление в дне цистерны.

При этом я заметил, что три или четыре оставшихся рыбины едва двигаются, находясь или на самой поверхности, или очень близко к ней. Я протянул руку к воде, приготовившись ухватить рыбу, когда она будет медленно проплывать мимо, как вдруг раздался тихий мучительный кашель, вслед за которым немедленно возобновились и стоны. Я встал, забрался на стул и посмотрел сквозь решетку.

Я успел увидеть, как пара ног исчезает из виду, и услышать новые стоны, а затем незнакомец полностью показался мне на глаза. Среднего роста и сложения, с коротко стриженными белокурыми волосами похоже ему было чуть за сорок. Держась за голову, он подошел к двери, повернулся, рассматривая свою цистерну налитыми кровью глазами, потом снова переключился на дверь и поднял руку, как будто собираясь забарабанить.

— Не делайте этого! — воскликнул я, стараясь приглушить голос. — Вы только заставите их снова вернуться к нам.

— Ч-что? — вздрогнул он, оборачиваясь, чтобы еще раз быстро оглядеть цистерну. Его лицо было в синяках и крови, и когда я тихонько постучал отверткой по решетке, он заметил меня.

— Кто... — начал он снова. Шатаясь, он встал и, прищурившись, посмотрел на меня. Возможно, через прутья решетки он мог различить очертания моего лица или хотя бы глаза. Несколько секунд я разглядывал его лицо, потом вздохнул с облегчением, обнаружив, что на нем не было ни одного из так хорошо знакомых мне теперь признаков глубоководных.

— Я узник, как и вы, — объяснил я ему. — Узник этих... этих ужасных людей!

— Ужасных людей? — тихо и горько рассмеялся он, потом застонал и схватился за голову, слегка пошатнувшись. — Ужасных... да, наверное. Я не знаю. Но людей? — Он медленно покачал головой.

— Что вы о них знаете? — порывисто спросил я, когда он осторожно уселся на пол у металлической двери, закрыв лицо руками. — Почему они бросили вас сюда?

Он снова резко взглянул вверх, и мне показалось, что в его глазах мелькнуло подозрение.

— Кто вы? — спросил он. — Один из них, просто пытающийся узнать, сколько мне известно?

— Я — Воллистер, — объяснил я ему. — Меня зовут Джон Воллистер, и заверяю вас, что я не...

— Джон Воллистер? — перебил он. — Морской биолог? Да, все верно. Помню, я читал что-то о том, что вы ведете странную жизнь.

— Да, — ответил я. — Я живу в нескольких милях отсюда, то есть жил, пока не вляпался во все это. Но кто вы такой, откуда вам известно мое имя?

— Совершенно верно, я знаю ваше имя. Я читал ваши статьи. Я уже многие годы читаю все, что могу найти о море и о его жителях. Меня зовут Белтон — Джереми Белтон.

Я, в свою очередь, знал его имя.

— Белтон? Журналист? Это не о вас не так давно что-то было в новостях? Что-то насчет «сенсационного разоблачения» или чего-то в этом роде? Какая-то «мировая угроза»? Я не слишком обращаю внимание на новости... Но вас-то что привело сюда?

— Что привело меня сюда? — он снова горько рассмеялся. — Что ж, мистер Воллистер, если позаимствовать вашу фразу, то я тоже «вляпался во все это». Угодил в ловушку, которую на меня расставили.

— Ловушку?

Он кивнул.

— Со мной связался «друг», который сказал, что у него есть четкие доказательства существования глубоководных здесь, в Англии. Встречу назначили в тихом пабе в Лондоне. Нам принесли напитки, в которые, должно быть, было что-то подмешано и...

— И вас привезли сюда.

Он снова кивнул.

— Я очнулся в машине и случайно заметил дорожный указатель в Ньюквее. Так я узнал, где нахожусь. Пока они несли меня из машины сюда, я притворялся, что все еще без сознания. Значит, я в каком-то месте на побережье в Корнуолле, так? Я попытался сбежать, когда они вносили меня в здание, но... — он пожал плечами, потом с силой ударил по металлической двери сжатым кулаком. — Надо же быть таким болваном!

— Тшш! — предостерег я его, потом спросил:

— Зачем вы им понадобились?

— Наверное, они хотят отомстить за те «сенсационные разоблачения», о которых вы упомянули. Вы знаете, о чем они были? Нет, конечно же, не знаете. Никто не знает, ибо последние пять лет я действовал очень скрытно.

— Думаю, я все-таки догадываюсь, — ответил я. — Вы собирались открыть миру факт их существования — глубоководных, я имею в виду.

Его глаза расширились от удивления:

— Вы схватываете все на лету, — заметил он. — Да, мне обещали программу на телевидении, немного места в газетах... если мой материал будет достаточно стоящим. Понимаете, у меня до сих пор еще осталось множество связей с тех времен, когда я был обычным репортером. Если я сказал, что напал на что-то важное, то они знают, что это действительно очень важно! Но наши друзья пронюхали об этом, и...

— И вы оказались здесь.

Он еще раз кивнул.

— Материал должен был выйти через неделю. Но теперь не выйдет. Потому что теперь я здесь.

— О чем конкретно вы хотели поведать миру?

— Про Корнуолл — страну русалок, — пояснил он. — Разве вы не знали? Да в этих краях до сих пор есть люди, которые заявляют, что произошли от русалок. И, видит Бог, вероятно, они правы!

— Так вы действительно многое о них знаете?

— О глубоководных! — Он прищурился. — Много ли я знаю о них? Я посвятил свою жизнь тому, чтобы выследить их, выяснить все, что в человеческих силах. Единственная моя ошибка в том, что я делал все в одиночку, держал все в тайне, никому не рассказывал... Однако глубоководным мой след, должно быть, казался шириной в милю. Мог бы и сообразить, что они не позволят мне уйти.

— Но что они станут с вами делать? Не могут же они держать вас здесь до скончания веков? Они говорили мне, что не хотят причинять людям никакою вреда, что я сам стану их послом и что...

— Никакого вреда! — воскликнул он, перебивая меня. Его голос стал явно пренебрежительным:

— И вы в это верите! «Посол», говорите? Да человечество впервые узнает о них только тогда, когда они будут кишмя кишеть среди нас!

И внезапно я понял, что он прав, а я был большим болваном.

— У меня были определенные подозрения, — ответил я. — Но если они все это время лгали мне... что же тогда им от меня нужно?

Репортер покачал головой и вздрогнул:

— От вас? Не знаю. Но я точно знаю, чего они хотят от меня, — при этих словах его лицо, покрытое потеками засохшей крови, побледнело. — Сомневаюсь, что когда-нибудь выйду отсюда живым.

— Убийство? — удивился я. — Вы полагаете, они пойдут на это?

— Вы ведь совершенно их не знаете, верно, Джон? Они пойдут на все, на что сочтут нужным пойти. Все они — во всем разнообразии видов — стремятся к одному, и только одному. К одной цели, и как только они ее достигнут, следующим их шагом будет уничтожение человечества и самой вселенной!

В моей голове роилось множество вопросов, которые я хотел задать Белтону:

— Во всем разнообразии их видов? — переспросил я. — Что вы хотите сказать?

— Ну, существуют такие, которые проводят свою жизнь на суше, которые никогда полностью не примут истинную форму глубоководных. Они — что-то вроде метисов. Есть еще те, которые рождены на суше, но потом переселяются в море. Это настоящие амфибии. Как я полагаю, существуют и другие типы. Я собственными глазами видел, по меньшей мере, еще одного...

Некоторое время я ничего не говорил, вспоминал то, что рассказывал мне Семпл о слепых глубоководных из подземных озер. В конце концов я спросил:

— А что это за тип, о котором вы сказали?

— Долгая история, — отмахнулся репортер. — Но, поскольку, похоже, вам предстоит стать моим единственным слушателем... — он пожал плечами. — Все началось с Хаггопиана.

— С Хаггопиана? — переспросил я, наморщив лоб. — А, Хаггопиан! Но он же исчез, по меньшей мере, пять или шесть лет назад. Если какой-то человек и был когда-нибудь моим кумиром, то это Хаггопиан. По-моему, в его исчезновении были какие-то странности...

— Какие-то странности? — Белтон снова издал истерический смешок, с большим трудом, как показалось мне, держа себя в руках. — Я был с ним до самого конца.

— Когда он умер?

— Да... И нет, — странным образом ответил репортер, потом снова вздрогнул и поплотнее запахнул пальто. — Я был с ним, — повторил он, умоляюще глядя на решетку. — Я расскажу вам о Хаггопиане.

Глава 6 Хаггопиан

Я никогда этого не забуду, — начал Белтон. — Ричард Хаггопиан, пожалуй, величайший в мире авторитет в области ихтиологии и океанографии, не говоря уж о множестве смежных наук и предметов, наконец согласился на интервью. Я ликовал. До меня по меньшей мере дюжина журналистов из разных частей света проделали напрасное путешествие в Клетнос на Эгейском море, чтобы разыскать Хаггопиана Армянского, но только мою просьбу он удовлетворил.

Почему Хаггопиан вызывал такой интерес у самых знаменитых журналистов мира? Любой человек с такими научными и литературными талантами, как у него, да еще с молодой красавицей женой и собственным островом непременно вызовет подобный интерес. К тому же он сам славы не искал. И, разумеется, он был миллионером.

Восемь дней я ждал возвращения армянина на Хаггопиану — его крошечный островок в двух милях к востоку от Клетноса, расположенный где-то между Афинами и Ираклионом. Как раз тогда, когда, казалось, мои строго ограниченные средства должны истощиться, огромный серебристый катер Хаггопиана на подводных крыльях — «Морской еж», оставляя на немыслимой синеве моря белый шрам, подлетел к своей пристани.

С плоской белой крыши моего отеля в Клетносе я смотрел, как катер огибает остров, пока он не исчез за клином белых скал Хаггопианы. Через два часа от армянина на новенькой моторной лодке приехал человек с новостями о нашей встрече. Я должен был отправиться к Хаггопиану в три часа дня. За мной должна была прийти лодка.

В три я приготовился, надел легкие серые шорты и белую футболку — вполне изысканное одеяние для солнечного дня на Эгейском море — и стал ждать лодку. По пути на Хаггопиану я с носа лодки смотрел в кристально прозрачную воду, наблюдая за скользящими в ней темными морскими окунями и группками черных морских ежей, перебирая в уме все, что мне было известно о неуловимом владельце острова, на который я ехал.

Ричард Хемерал Ангелос Хаггопиан родился в 1919 году от неузаконенного союза между его бедной, но красивой матерью, полукровкой-полинезийкой, и миллионером-отцом, полуармянином-полукиприотом, автором трех самых захватывающих книг, которых мне когда-либо доводилось читать, книг для дилетантов, рассказывающих легким и простым языком о мировых океанах и их многообразных обитателях. Он стал первооткрывателем впадины Таумоту, ранее неизвестной низменности на дне южной части Тихого океана, глубина которой достигала семи тысяч фатомов, покровительствовал крупнейшим мировым аквариумам-музеям и так далее.

Хаггопиан неоднократно был женат — трижды, и все три раза после тридцати. В том, что касалось жен, ему, очевидно, очень не везло. Его первая жена, англичанка, погибла в море через девять лет супружеской жизни, загадочным образом упав за борт яхты мужа в спокойных водах кишащего акулами Барьерного рифа в 1958 году; вторая, гречанка с Кипра, умерла в 1964 от какой-то изнурительной экзотической болезни и была похоронена в море, а третья — некая Клеантес Леонидес, знаменитая афинская модель, вышедшая за него замуж в день своего восемнадцатилетия, стала затворницей, поскольку уже больше двух лет никто не видел ее на людях.

Клеантес Леонидес... Да! В предвкушении встречи я в поисках ее фотографий перерыл десятки старых модных журналов. Это было несколько дней назад в Афинах, и теперь я вспомнил ее лицо таким, каким увидел его на этих изображениях: молодое, естественное и прекрасное, в классических греческих традициях. И снова, несмотря на ходившие слухи, будто она больше не живет со своим мужем, я обнаружил, что с нетерпением жду нашей встречи.

За считанные минуты плоская белая скала острова на тридцать футов поднялась из моря, и мой штурман бросил свое проворное суденышко на правый борт, ловко пройдя между двумя зазубренными окончаниями покрытой налетом соли скалы, стоящей примерно в двадцати ярдах от самой северной оконечности острова. Когда мы обогнули ее, я увидел, что восточная сторона острова представляет собой белый песчаный пляж с пирсом, у которого стоял на якоре «Морской еж». Поодаль от пляжа, в рощице гранатовых, миндальных, рожковых и оливковых деревьев, затаилось огромное бунгало с плоской крышей.

На пирсе меня ждал тот, ради кого я сюда приехал. На нем были серые фланелевые брюки и белая рубашка с длинными рукавами. Талию охватывал широкий кушак из алого шелка. Так значит, это и был великий человек — высокий, неуклюжий на вид, лысый, очень умный и очень, очень богатый.

Я видел его фотографии, совсем немного, и часто удивлялся тому странному блеску, которое придавали его чертам эти изображения. Я всегда считал качество снимков всего лишь результатом плохой съемки. Его редкие появления на публике всегда были очень краткими и без предварительных объявлений, так что обычно к тому времени, когда камеры начинали жужжать или щелкать, он уже уходил.

Теперь я понял, что плохо думал о фотографах. Кожа миллионера действительно отливала каким-то странным блеском, и, должно быть, с его глазами тоже что-то было не так. На его щеках поблескивали маленькие слезинки, катившиеся из-под черных очков. В правой руке он держал шелковый платок, которым время от времени промокал предательскую сырость.

— Как поживаете, мистер Белтон? — его голос оказался низким и хриплым, с сильным акцентом, и совершенно не вязался с его вежливым вопросом и манерой выражаться. — Прошу прощения, что вам пришлось так долго ждать, но я не мог отложить мою работу...

— Не стоит извиняться. Я уверен, что эта встреча вознаградит меня за терпение.

Его рукопожатие оказалось неприятным, и я незаметно вытер руку о футболку. Очевидно, блеск кожи профессора был результатом применения масла от загара. Его рука казалась жирной. Вероятно, аллергия, которая могла объяснить также и темные очки.

С лодки я заметил между домом и берегом какую-то систему труб и клапанов, и теперь, подойдя следом за Хаггопианом ближе к длинному желтому зданию, услышал приглушенный рев насосов и шум льющейся воды. Оказавшись внутри постройки, я очень скоро понял, что означали эти звуки — здание было не чем иным, как гигантским аквариумом.

Вдоль стен тянулись ряды массивных стеклянных баков, так что солнечные лучи, проникавшие в помещение сквозь похожие на иллюминаторы окна, превращались в зеленоватые тени, играющие на мраморных полах и придающие этому месту какой-то подводный вид. На огромных баках не было ни карточек, ни табличек, которые описывали бы их чешуйчатых обитателей, и, по мере того, как Хаггопиан проводил меня из комнаты в комнату, мне становилось ясно, почему не было никакой необходимости в подобных ярлыках. Он отлично знал каждый экземпляр, мимоходом давая хриплые комментарии, пока мы по очереди не посетили все многочисленные крылья бунгало:

— Вот это — очень любопытное кишечнополостное, с глубины пятисот фатомов. Его очень трудно содержать — давление и так далее. Я называю его Physalia haggopia — смертоносное существо. Португальский военный кораблик[12] по сравнению с ним — сущее дитя.

Это замечание относилось к огромной багровой массе с извивающимися дымчато-зелеными щупальцами, пугающе колышущимися в воде в баке огромных размеров.

С этими словами Хаггопиан ловко выудил из открытого чана на соседнем столе небольшую рыбку и через край большого бака кинул ее своему «любопытному кишечнополостному». Бедная рыба ошеломленно поплыла прямо на один из зеленых жгутов, и мгновенно застыла, парализованная. Еще через несколько секунд омерзительная медуза принялась медленно поглощать пищу.

— Она вполне могла бы проделать то же самое и с вами, — проскрипел Хаггопиан.

В самом большом помещении из всех я остановился, пораженный размером баков. Здесь, где плавали акулы, стекло, служащее границей миниатюрных океанов, было очень толстым. Задние стенки аквариумов производили впечатление бескрайних подводных просторов.

В одном аквариуме медленно кружили уродливые двухметровые рыбы-молоты. Металлические ступени вели вверх, через край аквариума, затем по другой стенке вниз, в воду. Хаггопиан объяснил:

— Раньше я кормил здесь моих миног — с ними нужно обращаться осторожно. У меня их больше нет. Три года назад я выпустил последнюю в море.

Три года? Я повнимательнее пригляделся к одной из рыб-молотов, чье брюхо сейчас скользило вдоль стекла. На серебристо-белом брюхе, между щелками жабр и хвостом, виднелись многочисленные ободранные красные островки, которые образовывали четко очерченные круги там, где потрудились пасти миног. Очевидно, Хаггопиан оговорился, вероятно, он имел в виду три дня.

Но как только мы прошли в следующее помещение, обитатели которого привели бы в неописуемую радость любого конхиолога, я выбросил из головы оговорку моего хозяина. Здесь вдоль стены тоже стояли аквариумы, не такие большие, как те, что в других комнатах, но замечательно обустроенные так, чтобы точно имитировать естественную среду их обитателей. А они были живыми драгоценностями из всех океанов Земли. Большие раковины и моллюски из южной части Тихого океана; крошечные, бросающиеся в глаза каури с Большого Барьерного рифа; сотни причудливых одно— и двустворчатых моллюсков всех возможных форм и размеров. Даже окна были из раковин — огромных, прозрачных, сияющих таинственным розоватым светом веерообразных раковин, фарфорово-тонких, но бесконечно крепких. Поднятые с невероятных глубин, они наполнили комнату кровавыми оттенками, отличающимися от подводного мельтешения предыдущих помещений.

Экскурсия прервалась, когда в комнату вошел Костас, грек, привезший меня из Клетноса, и пробормотал своему хозяину что-то явно важное. Хаггопиан согласно кивнул головой, и Костас вышел. Через несколько минут он вернулся с полудюжиной других греков, каждый из которых перемолвился парой слов с Хаггопианом, прежде чем уйти. В конце концов мы снова остались одни.

— Они были моими слугами, — объяснил мне хозяин. — Некоторые служили мне почти двадцать лет, но теперь они мне больше не нужны. Я расплатился с ними, они попрощались со мной и теперь уезжают. Костас отвезет их в Клетнос, а попозже вернется за вами. К тому времени мне нужно будет закончить рассказ.

— Я не совсем понимаю вас, мистер Хаггопиан. Вы хотите сказать, что будете жить здесь в уединении? То, что вы сказали, звучит несколько... зловеще.

— Уединение? Здесь? Нет, мистер Белтон... Но конец, да! Я узнал о море все, что мог, мое обучение почти завершено.

Заметив мой озадаченный взгляд, он криво ухмыльнулся:

— Вы пытаетесь понять, что неудивительно. Очень немногие люди, если таковые вообще есть, знали, как я живу. Вот почему сейчас я решил нарушить свое молчание. Вы застигли меня в нужное время. Я ни за что не стал бы рассказывать мою историю, если бы меня не преследовали так настойчиво. Возможно, она послужит предостережением и даст мне передышку, а многочисленные последователи — ученые, преданные науке о море, которые будут стремиться превзойти мои работы и открытия, будут предупреждены, — он нахмурился, замолчав на минуту. — Завтра, когда остров опустеет, Костас вернется и освободит все живые экземпляры аквариумов. Даже самые большие рыбы вернутся в море. Тогда Хаггопиана будет действительно пуста.

— Но зачем? — спросил я. — Куда вы намереваетесь уехать? Этот остров, несомненно, ваша база, ваш дом и крепость. Именно здесь вы написали свои чудесные книги, и...

— Моя база и крепость, да, — резко, перебил он меня. — Этот остров был для меня и базой, и крепостью — но домом? Нет... Больше нет. Когда вы закончите интервью, я поднимусь на вершину скалы и еще раз взгляну на Клетнос. Потом я сяду на моего «Морского ежа» и поведу его, как уже давно решил, курсом на Касос-Стрейтс, пока не кончится топливо. Оттуда не может быть возврата. В Средиземном море есть неведомые места, где море глубокое и холодное, и где... — он замолчал и повернул ко мне свое блестящее лицо. — Но в таком случае моя история никогда не будет рассказана. Достаточно сказать, что это последнее путешествие «Морского ежа». Он опустится на дно, и я останусь на борту.

— Самоубийство? — ахнул я. — Вы собираетесь... утопиться?

Услышав мое предположение, он расхохотался — зашелся кашлем, скрежетавшим, как мел по доске.

— Утопиться? Так водная могила кажется вам столь омерзительной?

Он снова расхохотался.

Несколько секунд я в немом изумлении и тревоге смотрел на него, не зная, разговариваю ли я с нормальным человеком, или же...

Хаггопиан внимательно посмотрел на меня сквозь темные линзы своих очков, и взгляд этих невидимых глаз заставил меня медленно покачать головой, попятившись.

— Прошу прощения, мистер Хаггопиан, я просто... — все слова разом вылетели у меня из головы.

— Непростительно! — прохрипел он. — Мое поведение непростительно! Пойдемте, мистер Белтон. Возможно, там нам будет удобнее.

Он провел меня по коридору во внутренний дворик, обсаженный лимонными и гранатовыми деревьями. Там в тени стоял белый садовый столик с тростниковыми стульями. Хаггопиан резко хлопнул в ладоши, потом подвинул мне стул, а сам уселся напротив. Я снова отметил, что его движения казались странно неуклюжими.

На хлопок армянина отозвалась пожилая женщина, завернутая на индийский манер в шелковое сари, с прикрытой длинной шалью нижней половиной лица. Он бросил ей несколько гортанных слов на греческом. Она вышла, чтобы через несколько минут вернуться с подносом, двумя стаканами и английским пивом в запотевшей от холода бутылке.

Я увидел, что стакан Хаггопиана уже наполнен, но не смог узнать, что это был за напиток. Жидкость казалась зеленой, с густым осадком. Мы чокнулись, и он сделал большой глоток из своего стакана. Я последовал его примеру, потому что в горле у меня было сухо, как в пустыне; но, поставив стакан обратно на стол, я заметил, что Хаггопиан все еще пьет. Он проглотил всю мутную жидкость до капли, поставил стакан и снова призывно хлопнул в ладоши.

В этот момент я удивился, почему он так и не снял темные очки. Ведь мы же находились в тени. Но взгляд на лицо армянина напомнил мне, что, должно быть, у него какая-то аллергия. Я снова заметил тоненькие ручейки жидкости, бегущие по его щекам из-под загадочных линз. Молчание было нарушено, когда пожилая женщина вернулась со следующим стаканом питья для своего хозяина. Он сказал ей еще несколько слов перед тем, как она снова покинула нас. Я, тем не менее, не мог не заметить, когда она наклонилась над столом, насколько высохшим казалось ее лицо, с узкими ноздрями, изборожденной глубокими морщинами кожей и тусклыми глазами, глубоко запавшими под костистыми дугами бровей. Похоже, ее прямо-таки тянуло к Хаггопиану, она склонялась к нему, явно пытаясь обуздать видимое невооруженным глазом желание прикоснуться к нему.

— Она уедет с вами. Костас позаботится о ней.

— Я что, слишком на нее глазел? — спросил я виновато, внезапно ощутив странное чувство нереальности и разорванного времени. — Прошу прощения, — я не хотел быть невежливым.

— Ничего. То, о чем я должен вам рассказать, превращает в чепуху все остальное. Вы произвели на меня впечатление человека, мистер Белтон, которого не так-то легко... испугать.

— Меня можно удивить, сэр... но испугать? Кроме всего прочего, я был военным корреспондентом, и...

— Да, конечно, но есть ведь и более худшие вещи, чем ужасы войны.

— Возможно, но, как бы то ни было, я журналист. Я рискну...

— Хорошо! И, пожалуйста, отбросьте все свои сомнения, которые могли прийти вам в голову относительно моей нормальности.

Я начал было возражать, но он быстро прервал меня:

— Нет, нет, мистер Белтон! Вы должны быть совершенно невосприимчивым, чтобы не заметить здесь никакой странности.

Пожилая женщина вошла в четвертый раз, поставив на столе перед ним кувшин, и он замолчал. На этот раз она почти прильнула к нему, а он шарахнулся от нее, чуть не опрокинув свой стул. Он проскрипел по-гречески что-то резкое, и я услышал, как странное сморщенное создание всхлипнуло. Потом старуха, отвернувшись, заковыляла прочь.

— Боже мой, что такое с этой женщиной?

— Терпение, мистер Белтон, — он поднял руку. — Всему свое время, — он снова осушил свой стакан и еще раз наполнил его из кувшина, прежде чем перейти к своему рассказу.

— Первые десять лет жизни я провел на островах Кука, а следующие пять — на Кипре, — начал Хаггопиан. — Я всегда жил неподалеку от моря. Мой отец умер, когда мне было шестнадцать, завещав мне два с половиной миллиона фунтов стерлингов. Когда мне исполнился двадцать один год, я унаследовал эти деньги и обнаружил, что могу полностью посвятить себя океану — единственной настоящей любви всей моей жизни.

Я имею в виду все океаны, все воды мира... В конце войны я купил Хаггопиану и начал собирать коллекцию. Я написал о своей работе. Мне только исполнилось двадцать девять, когда я закончил свою «Колыбель моря». Вы знаете об успехе, который имела эта книга... Я наслаждался успехом. Потом вышла книга «Море: новый рубеж», и я начал работу над «Обитателями глубин»... К тому времени, когда черновик рукописи был готов, мы с моей первой женой прожили уже пять лет, и я вполне мог бы опубликовать свою книгу тогда, если бы не тот факт, что я превратился в некотором роде в перфекциониста как в своих трудах, так и в научной работе. Короче говоря, в рукописи были части — целые главы, — которыми я был недоволен. Одна из этих глав была посвящена отряду сирен. Особенно меня очаровывал ламантин, его несомненная связь с известными издавна легендами о сиренах и русалках, от которых, разумеется, весь отряд получил свое имя. Однако не только это сподвигло меня на исследование ламантина, как я называл эти путешествия. В то время я и не догадывался о важности моих поисков. Так случилось, что моим изысканиям было суждено привести меня к первому реальному указателю на мое будущее — ужасающему намеку на конечный пункт, — тут он остановился.

— Конечный пункт? — счел я себя обязанным чем-то заполнить паузу. — Буквально или в переносном смысле?

— Пункт моего последнего назначения.

— О!

Через миг Хаггопиан продолжил рассказ, и я чувствовал, как его глаза пристально наблюдают за мной сквозь едва прозрачные линзы:

— Вы знакомы с теориями континентального дрейфа, которые утверждают, что континенты постепенно отплывают друг от друга и что когда-то давно они были гораздо ближе друг к другу? Такие теории вполне логичны. Древняя Пангея существовала, и по ней ступали ноги, отличные от человеческих. Первый огромный континент Земли знал жизнь задолго до того, как появился первый человек... В любом случае, я решился на исследование ламантина — сравнение ламантинов из Либерии, Сенегала и Гвинейского залива с ламантинами Карибского моря и Мексиканского залива — отчасти для того, чтобы дополнить работу Вегенера и других. Видите ли, мистер Белтон, из всех побережий Земли лишь на этих двух прибрежных участках ламантины водятся в их первобытном состоянии — отличное зоологическое доказательство континентального дрейфа... В конце концов я очутился в Джексонвилле, на восточном побережье Северной Америки. Там я случайно услышал о нескольких странных камнях, найденных в море — камнях, на которых были выбиты полустертые иероглифы невероятной древности, предположительно вынесенные на берег встречными течениями Гольфстрима. Меня так заинтересовали эти камни и их возможный источник — если помните, My, Атлантида и другие мифические затонувшие страны были моими любимыми темами, — что я быстро завершил исследование ламантина, чтобы отплыть в Бостон, в Массачусетс, где, как я слышал, в одном частном музее хранилась коллекция подобных диковинок. Там, увидев эти древние камни, хранившие свидетельства изначального разума, я понял, что теперь у меня есть убедительное доказательство в защиту теории дрейфующих континентов. Я видел доказательства существования того же самого разума в столь отдаленных местах, как Берег Слоновой Кости и острова Полинезии!

Некоторое время Хаггопиан сдерживал рвущееся наружу возбуждение. Он сидел, сжимая руки и беспрестанно ерзая в кресле.

— Да, мистер Белтон! Разве это было не удивительное открытие? Стоило мне только увидеть эти базальтовые обломки, как я тотчас же узнал их! Они оказались небольшими, эти кусочки, но надписи на них были теми же самыми, что я видел на огромных черных колоннах в Гефе, в прибрежных джунглях Либерии — колоннах, от которых море уже давно отступило и вокруг которых в лунные ночи туземцы исполняют свои неистовые пляски и поют древние литургии. Эти литургии, Белтон, тоже были мне известны со времен моего детства на островах Кука: Йа Р'льех! Ктулху фхтагн!

Произнося эту нечеловеческую тарабарщину, прозвучавшую в его устах ужасно зловеще, армянин резко вскочил на ноги и оперся о стол костяшками кулаков с такой силой, что они побелели. Потом, когда я отшатнулся от него, он медленно расслабился и рухнул назад, откинулся на спинку своего стула, точно почувствовав внезапную усталость. Он безвольно опустил руки и отвернулся.

В такой позе он провел никак не меньше трех минут, прежде чем, будто извиняясь, пожал плечами и вновь повернулся ко мне.

— Вы... Прошу прощения. Я стал очень часто перевозбуждаться.

Он поднял свой стакан и сделал глоток, потом снова промокнул ручейки жидкости, струящиеся из глаз.

— Но я отвлекся. Я лишь хотел подчеркнуть, что когда-то очень давно, обе Америки и Африка были сиамскими близнецами, соединенными низменной перемычкой, которая затонула, когда начался континентальный дрейф. В той низине возвышались города, и будет достаточно сказать, что существа, построившие древние города, существа, сошедшие со звезд на заре истории Земли, когда-то обладали властью над всем миром. Но они оставили и другие следы, эти существа — странных богов и еще более странные культы... Однако, кроме этих неизмеримо важных геологических открытий, в Новую Англию меня привели также и интересы генеалогические. Понимаете, моя мать была полинезийкой, но в жилах ее текла и новоанглийская кровь. Мою пра-пра-прабабку привезли с островов в Новую Англию в трюме одного из старых Ост-Индских парусных судов в самом начале 1820-х, а еще через два поколения моя бабка вернулась в Полинезию после того, как ее американец муж погиб при пожаре. До того мои предки жили в Иннсмуте — захолустном новоанглийском морском порте, пользующимся дурной репутацией, где полинезийки были отнюдь не редкостью. Когда бабушка вернулась на острова, она была беременна, но в моей матери очень сильно проявилась американская кровь. Я говорю обо всем этом потому... Потому что не могу не думать, не связано ли что-нибудь в моих генеалогических данных с... Видите ли, ребенком в Полинезии я наслушался разных странных историй — историй о существах, которые выходят из моря и спариваются с людьми, и об их ужасном потомстве!

И снова в голосе и поведении Хаггопиана проступило лихорадочное возбуждение, он несколько раз вздрогнул всем телом, находясь во власти невероятных, едва сдерживаемых эмоций.

Йа-Р'льех! — внезапно выкрикнул он снова на том же неизвестном языке. — Какие чудовищные существа рыщут в глубинах океана, Белтон, и какие существа возвращаются в эту колыбель земной жизни?

Он вскочил на ноги и начал мерить внутренний дворик нетвердыми неуклюжими шагами, бессвязно бормоча что-то себе под нос и время от времени бросая взгляды на меня, очень встревоженного его состоянием. В конце концов он снова сел и продолжил:

— Еще раз прошу принять мои извинения, мистер Белтон, и умоляю простить меня за то, что так сильно отклонился от главных событий. Я говорил о своей книге, «Жители глубины», и о моем недовольстве ее определенными главами... Итак, когда, наконец, мой интерес к новоанглийским побережьям и тайнам иссяк, я вернулся к книге, а именно — к главе, касающейся океанских паразитов. Разумеется, меня сильно ограничивало то обстоятельство, что море не может похвастаться столь огромным числом паразитических или симбиотических существ, как суша. Тем не менее, я занимался миксиной и миногой, некоторыми видами рыбьих пиявок, китовых вшей и цепляющихся водорослей, сравнивал их с пресноводными пиявками, различными видами ленточных червей, грибков и так далее. Возможно, вы склонны полагать, что разница между обитателями суши и моря слишком велика. Разумеется, в каком-то смысле так оно и есть, но когда подумаешь, что вся жизнь, как мы знаем, первоначально зародилась в море... Однако продолжаю. В 1956 я исследовал океан у Соломоновых островов на яхте с командой из семи человек. Однажды мы заночевали на маленьком живописном необитаемом островке неподалеку от Сан-Кристобаля, а на следующее утро, пока мои люди собирали лагерь и готовили яхту к выходу в море, я бродил по берегу в поисках раковин. Мне на глаза попалась выброшенная приливом на берег, в крошечный прудок, огромная акула, чей спинной плавник торчал из воды. Мне стало ее жаль, и это чувство только усилилось, когда я увидел присосавшегося к ее животу одного из тех самых паразитов, которыми я все еще занимался. Там были и другие, но эта миксина была великолепна! Четырех футов и определенно именно такого типа, которого мне еще не доводилось видеть. К тому времени мои «Жители глубины» были уже почти закончены, и если бы не та глава, о которой я упомянул, книга давно уже находилась бы в типографии... Я не мог перетащить акулу в океан, так что один из моих людей прекратил ее страдания выстрелом из ружья. Одному богу известно, как долго паразит высасывал из нее соки, постепенно ослабляя ее, пока она не стала игрушкой волн. Миксине же пришлось отправиться с нами. На борту моей яхты было множество баков, способных вместить гораздо более крупную рыбу, и, разумеется, я хотел изучить паразита и включить результаты в мою книгу... Моим людям удалось без особых проблем опутать странную рыбу сетью и поднять ее на борт, но, похоже, операция все-таки доставила им некоторые неприятности. Я подошел к ним, чтобы помочь справиться с добычей, пока она не задохнулась... Тут она начала биться. Одним гибким движением она вырвалась из сети и увлекла меня за собой в бак!.. Сначала мои люди, естественно, начали смеяться, и я бы охотно присоединился к ним, если бы эта ужасная рыба в один миг не присосалась к моему телу, впившись мне в грудь и сверля меня своим кошмарным взглядом!

Последовала пауза, во время которой лицо Хаггопиана жутко подергивалось, после чего он продолжил:

— Я был в бреду еще три недели после того, как меня вытащили из бака. Шок? Яд? Тогда я этого не знал. Теперь знаю, но уже слишком поздно. Возможно, даже тогда уже было слишком поздно... Моя жена исполняла в команде роль кока, и во время моего беспамятства, когда я лихорадочно метался и ворочался в постели в своей каюте, она заботилась обо мне. Тем временем команда подкармливала злополучную рыбу — ранее не известный вид миксины — маленькими акулами и другой рыбой. Они никогда не позволяли паразиту полностью истощить своего очередного хозяина, но знали достаточно, чтобы сохранить для меня это существо живым и здоровым... Мое выздоровление, как сейчас помню, было омрачено постоянно повторяющимися снами об огромных подводных городах. Исполинские строения из базальта, населенные земноводными глубоководными, служителями Дагона и почитателями спящего Ктулху. В этих снах зловещие голоса взывали ко мне, нашептывая тайны о моих предках, заставлявшие меня стонать в бреду... После выздоровления я не раз спускался в трюм и сквозь стеклянные стенки бака разглядывал миксину. Вам когда-нибудь приходилось видеть миксину с близкого расстояния, мистер Белтон? Нет? Можете считать, что вам повезло. Они уродливы внешне, под стать своей внутренней сути, похожи на угрей и примитивны. А их пасти — их ужасные, кровожадные рты-присоски!.. Через два месяца, когда наше путешествие уже подходило к концу, начался настоящий кошмар. К тому времени мои раны, болячки на груди, в тех местах, где рыба укусила меня, полностью затянулись, но воспоминание об этой первой схватке были все еще свежи в моей памяти, и... Я вижу в ваших глазах вопрос, мистер Белтон. Вы все слышали верно, я сказал «о первой схватке». О да — мне предстояла еще не одна такая схватка...

В этом месте своего поразительного повествования Хаггопиан снова прервался, чтобы промокнуть ручейки влаги, струящиеся из-под черных очков, и отхлебнуть еще дымчатой жидкости из своего стакана. Это дало мне возможность тайком оглянуться вокруг. Армянин сидел спиной к огромному бунгало, и, бросив взгляд в том направлении, я увидел, как в одном из небольших окон-иллюминаторов промелькнуло и исчезло чье-то лицо. Позже, когда Хаггопиан возобновил прерванный рассказ, я разглядел, что это лицо принадлежало той старой служанке, и что ее взгляд, жадный и одновременно зачарованный, был прикован к нему. Заметив, что я смотрю на нее, женщина спряталась.

— Нет, — наконец продолжил Хаггопиан. — Миксина еще не закончила со мной. Шла неделя за неделей, и мой интерес к этому созданию превратился в наваждение, так что каждый свободный момент я проводил у ее аквариума, разглядывая причудливые отметины и шрамы, на телах ее невольных хозяев. Именно тогда я обнаружил, что эти хозяева были вовсе не невольными. Странный факт, и все же... Я обнаружил, что, однажды оказавшись хозяевами миксины, рыбы, соками которых она питалась, постоянно жаждали возобновить эту связь, пусть даже она завершалась их смертью! Впоследствии я совершенно точно установил, что хозяева миксины покорялись последующим нападениям с чем-то вроде сонного наслаждения... Мы стояли на якоре в Лимассоле перед тем, как начать последний этап нашего путешествия — вернуться обратно на Хаггопиану. Я отпустил команду на ночь на берег — всех, кроме Костаса, которому не хотелось уходить с яхты. Моя жена тоже уехала в гости к своим друзьям в Фамагусту. Что же касается меня самого, мне было неплохо и на корабле. Меня уже много дней мучило чувство усталости, какая-то апатия... Я лег рано. Из каюты я видел огни города и слышал тихий плеск волн о стойки причала, у которого мы были пришвартованы. Костас клевал носом на корме с удочкой в руках. Перед тем, как заснуть, я позвал его. Он сонно отозвался, сказав, что на море нет даже легкой зыби и что он уже выудил три отличных кефали... Когда ко мне вернулось сознание, оказалось, что прошло уже три недели, и я находился здесь, на Хаггопиане. Миксина еще раз укусила меня. Мне сказали, что Костас услышал всплеск и обнаружил меня в аквариуме у паразита. Ему удалось вытащить меня прежде, чем я захлебнулся, но пришлось побороться, чтобы оттащить чудище от меня... или, скорее, чтобы оттащить меня от чудища!.. Ну, как, начинает вырисовываться смысл, мистер Белтон? Видите? — он расстегнул рубашку и показал мне отметины у себя на груди — круглые шрамы примерно трех дюймов в диаметре, похожие на те, что я видел у рыбы-молота. Я замер в своем кресле при виде их огромного числа. Армянин расстегнул рубашку до шелкового кушака, и едва ли можно было найти хотя бы квадратный дюйм его кожи, который остался бы нетронутым. Многие из шрамов даже накладывались друг на друга.

— Боже милосердный! — выдохнул я наконец.

Какой Бог? — тут же прохрипел Хаггопиан, и его пальцы снова задрожали от всплесков все тех же странных эмоций. — Так какой Бог, мистер Белтон? Иегова или Оаннес — Человек-Христос или Жаба — Бог земли, воздуха или воды? Йа-Р'льех, Ктулху фхтагн, Йибб-Тстлл, на Йот-Соттот! Я знаю многих Богов!

Он снова судорожно наполнил свой бокал из кувшина и принялся жадно глотать мутную жидкость, пока я не испугался, что он захлебнется. Когда он, наконец, поставил на стол опустевший стакан, я заметил, что он снова взял себя в руки.

— В тот, второй, раз, все решили, что я упал в бак во сне, — продолжил он. — В детстве у меня бывало что-то вроде приступов лунатизма. Сначала даже я сам поверил, что все именно так, поскольку в то время я был слеп и не подозревал, какой властью надо мной обладает это существо. Говорят, что миксина тоже слепа, мистер Белтон, и представители более известных видов именно таковы, но моя мучительница слепой не была. На самом деле, примитивная или нет, я полагаю, что после первых трех или четырех раз она действительно могла узнавать меня!.. Я держал это существо в том аквариуме, где вы видели рыб-молотов. Запретив всем входить в то помещение, я приходил туда ночами, когда на меня находило настроение, и она ждала меня, тычась ужасным ртом в стекло, с вожделением глядя на меня своими странными глазами. Она подплывала прямо к ступеням, как только я начинал подниматься по ним, ожидая, когда я спущусь к ней в воду. Я надевал акваланг, чтобы дышать, а она... оно...

Теперь Хаггопиан дрожал всем телом, сердито промокая платком лицо. Обрадовавшись представившейся мне возможности отвести глаза от странно блестящего лица армянина, я осушил свой стакан и снова наполнил его остатками пива из бутылки. К тому времени пиво уже давно согрелось и выдохлось. Я пил его исключительно для того, чтобы перебить ледяную сухость во рту. — Самое плохое было то, что все это происходило со мной вовсе не против моей воли, — продолжил хозяин острова. — Как с акулами и прочими рыбами, так и со мной. Я наслаждался каждым отвратительным контактом, как наркоман наслаждается своими галлюцинациями, и результаты моей пагубной страсти были ничуть не менее разрушительными... Теперь я уже не впадал в бессознательное состояние, как было после моих двух первых встреч с этим созданием, но чувствовал, как мои силы медленно, но верно иссякают. Мои помощники знали, что я болен, однако больше всех страдала моя жена. Я не мог проводить с ней много времени, понимаете? Если бы мы вели нормальную жизнь, она непременно увидела бы шрамы на моем теле. Но мое пристрастие сделало меня изворотливым, и никто не заподозрил, что стояло за странным недугом, который медленно убивал меня, подтачивая мои жизненные силы... Чуть больше года спустя, в 1958 году, когда я понял, что уже одной ногой стою в могиле, я позволил уговорить себя на еще одно морское путешествие. Моя жена все еще сильно меня любила и верила в то, что длительное путешествие может пойти мне на пользу. Думаю, к тому времени Костас уже начал подозревать правду. Однажды я даже поймал его в запретном помещении, с любопытством глядящего на паразита в аквариуме. Его подозрения, однако, стали более явными, когда я сказал ему, что миксина отправляется с нами. Он с самого начала воспротивился этой идее. Я убеждал его, что моя научная работа еще не завершена и что когда я закончу ее, то отпущу рыбу в море. На самом деле, у меня не было подобных намерений. Я даже не верил, что доживу до конца этого путешествия. Я похудел с девяноста килограммов до пятидесяти... Мы стояли на якоре у Большого Барьерного рифа в ту ночь, когда моя жена обнаружила меня с миксиной. Остальные спали после вечеринки, которую мы устроили на яхте. Я настоял, чтобы все они пили и веселились, так что был совершенно уверен в том, что мне никто не помешает, но жена осталась трезвой, а я этого не заметил. Я узнал об этом лишь тогда, когда увидел ее стоящей у аквариума и смотрящей на меня и... и это существо! Никогда не забуду ее лицо, написанный на нем ужас и ее крик, разорвавший ночную тьму!.. Когда я вылез из аквариума, ее уже не было. Она упала или бросилась за борт. Ее крик разбудил команду, и Костас оказался на ногах первым. Он увидел меня до того, как я успел прикрыться. Я взял трех человек и на небольшой лодке вышел в море на поиски жены, но напрасно. Когда мы вернулись, оказалось, что Костас прикончил миксину. Он забил ее багром до смерти. Ее голова превратилась в кровавое месиво, но даже в смерти ее сосущий рот продолжал тянуться... После этого Костас целый месяц не подходил ко мне. Думаю, он не хотел находиться со мной рядом. Полагаю, он знал, что я оплакивал не только свою бедную жену... Так наступил конец первой фазы, мистер Белтон. Мое здоровье стремительно шло на поправку. Мое лицо и тело помолодели на несколько лет, пока я не стал почти тем же самым человеком, каким был когда-то. Хотя, конечно, я уже никогда не смог бы стать прежним. Во-первых, у меня вылезли все волосы. Как я уже сказал, это существо почти загнало меня в могилу. Кроме того, напоминанием об ужасе были шрамы на моем теле и еще больший шрам в моей душе: выражение лица моей жены, когда я в последний раз ее видел... На следующий год я закончил свою книгу, ничего не упомянув в ней об открытиях, сделанных в ходе исследования ламантина, не описав ни одно из событий, связанных с ужасной рыбой. Я посвятил книгу памяти моей несчастной жены, но должен был пройти еще год, прежде чем я смог полностью избавиться от мыслей о миксине. С того времени я не мог даже вспоминать о своем ужасном наваждении... Вторая фаза началась вскоре после того, как я женился во второй раз... Иногда я испытывал странную боль над пупком, но не позаботился о том, чтобы пойти к врачу. Терпеть их не могу. Через полгода после свадьбы боль исчезла... Зная мой ужас перед медиками, моя новая жена хранила мой секрет... Возможно, если бы я позаботился об этом пораньше... Понимаете, мистер Бел-тон, у меня появился... новый орган! Придаток, что-то вроде хобота, который рос из живота... придаток с крошечной дырочкой вроде второго пупка на конце. В конце концов, разумеется, я был вынужден обратиться к врачу, и, обследовав меня, он сказал мне то, о чем я взял с него клятву молчать... или, вернее, заплатил за его молчание. Он сказал, что этот орган нельзя удалить. Отросток стал частью меня, у него были собственные кровеносные сосуды, главная артерия, и он был связан с моими легкими и желудком. Но это оказалось не злокачественное новообразование. Сам врач не смог объяснить его появление. После кучи анализов он смог определить, что и моя кровь тоже претерпела изменения. Похоже, в моем организме стало слишком много соли. Доктор сказал мне, что по всем нормам меня не должно было быть в живых. Но это не конец, мистер Белтон, ибо вскоре начались и другие изменения. Маленький пупок на самом хоботообразном органе начал раскрываться! И тогда... тогда... моя бедная жена... и мои глаза!

Хаггопиан снова был вынужден остановиться. Он сидел, хватая ртом воздух, как... как рыба, вынутая из воды, дрожал всем телом, и по его лицу скатывались тонкие ручейки влаги. Но вот он снова наполнил стакан и сделал большой глоток омерзительной жидкости, еще раз вытер свое мертвенное лицо. Мой рот тоже пересох, и если бы даже я и хотел что-то сказать, то очень сомневаюсь в том, что мне бы это удалось.

— Я... кажется... вы... — армянин захрипел, потом зловеще кашлянул, задыхаясь, прежде чем вернуться к окончанию своего жуткого рассказа. Теперь его голос стал самым нечеловеческим из тех, что мне когда-либо доводилось слышать прежде. — У вас больше хладнокровия, чем я думал, мистер Белтон, и... Вы были правы: вас действительно не так-то просто шокировать или испугать. В конечном итоге трусом оказался я, ибо я не могу досказать конец этой истории. Я могу лишь... показать вам, а потом вы должны будете уйти. Можете подождать Костаса на причале...

С этими словами Хаггопиан медленно поднялся и снял с себя расстегнутую рубашку. Точно загипнотизированный, я смотрел, как он разматывает кушак, как из-под него показывается его орган, слепо шаря на свету, точно пятачок подрывающей корни свиньи! Но это был не хобот.

На конце отростка был открытый, разевающийся рот красный и мерзкий, с рядами острых зубов, а по обеим его сторонам виднелись дышащие щелки жабр, открывающиеся и закрывающиеся с каждым вздохом этого существа!

Но кошмар еще не кончился, ибо когда я, пошатнувшись, вскочил на ноги, армянин снял свои дьявольские очки. Я впервые увидел его глаза: его выпученные рыбьи глаза без белков, точно черный мрамор, сочащиеся мучительными слезами постоянной боли от чуждой средыглаза, приспособленные к сумраку глубин!

Я помню, как в моих ушах, когда я, не разбирая дороги, мчался по берегу к причалу, звенели слова Хаггопиана, слова, которые он прохрипел, швырнув наземь свой кушак и сняв темные очки.

"Не жалейте меня, мистер Белтон, — объявил он. — Море всегда было моей первой любовью, и есть еще много такого, что я не знаю о нем даже сейчас. Но я узнаю, непременно узнаю. И среди глубоководных я не буду одинок. Я знаю ту, что уже ждет меня там, и еще одну, которая скоро придет!"

* * *

На обратном пути в Клетнос, хотя я и был ошеломлен, как этого и следовало ожидать, журналист во мне взял верх, и я вспоминал жуткую историю Хаггопиана. Я думал о его огромной любви к океану, о странной дымчатой жидкости, которая помогала поддерживать его силы, и о тонкой пленке защитной слизи, поблескивавшей на его лице и покрывавшей все его тело. Я думал о его странных предках и экзотических богах, которым они поклонялись, о «существах, которые выходили из моря, чтобы спариваться с людьми!»

Я думал о свежих отметинах, которые видел на животах акул в огромном аквариуме, отметинах, сделанных не обычными паразитами, ибо Хаггопиан еще три года назад выпустил своих миног в море; и о его второй жене, которая, как утверждали слухи, умерла от какой-то «изнурительной экзотической болезни». Наконец, я думал о других сплетнях, которые я слышал о его третьей жене; о том, что она больше не жила с ним... Но, что касается последней жены, до тех пор, пока мы не пристали в самом Клетносе, я не понял, насколько эти слухи ошибочны.

Когда верный Костас помогал старой служанке выйти из лодки, она наступила на свою волочащуюся шаль. Эта шаль и ее вуаль были одним и тем же одеянием, поэтому ее неловкий шаг на миг обнажил ее лицо, шею и плечо до начала левой груди. И в этот самый миг случайного разоблачения я в первый раз увидел лицо женщины и багровые шрамы, начинавшиеся чуть ниже ключиц.

Тогда я наконец-то понял тот странный магнетизм, который оказывал на нее Хаггопиан, тот магнетизм, что сродни дьявольскому притяжению между омерзительной миксиной из его рассказа и ее добровольными хозяевами. Понял я и свой интерес к ее иссохшему лицу с классическими чертами.

Теперь я видел, что это было лицо той самой знаменитой афинской модели, третьей жены Хаггопиана, вышедшей за него в день своего восемнадцатилетия! Когда мои смятенные мысли снова перескочили к его второй жене, «погребенной в море», я окончательно и неотвратимо понял, что имел в виду армянин, сказав: «Я знаю ту, что уже ждет меня там, и еще одну, которая скоро придет!»

Глава 7 Побег!

Несмотря на собственные проблемы, ужас рассказа дошел и до меня. И несмотря на все его журналистское прошлое, мне показалось, что он не приукрасил эту историю. Все произошло совершенно так, как он рассказал. И все же, хотя в истории и оказалось много такого, что перекликалось с моими знаниями о глубоководных, в тот момент я все еще не обнаружил ничего, что окончательно и бесповоротно доказало бы их враждебный характер. Вместо этого история Хаггопиана возбудила во мне что-то вроде жалости. Я сочувствовал репортеру, пережившему такой кошмар. Я мог бы поклясться в том, что глубоководные в какой-то степени сами заблудшие существа, вне всякого сомнения... но смертельно опасные? Представляющие угрозу миру? Вселенной? Это совсем другое дело.

Однако мои ноги уже затекли — я стоял в неудобной позе на стуле, и одна из ног начала неметь. Я сказал Белтону, что вернусь через несколько минут, и, морщась, спустился. Расхаживая туда и обратно, чтобы размять ноги, я обнаружил, что постоянно думаю о снах Хаггопиана, которые так напоминали мои собственные, и о его странной генеалогии. В моем прошлом тоже хватало странностей... Я уже собрался залезть обратно на стул, но тут услышал снаружи шум неторопливых шагов, и через несколько секунд дверь Белтона снова распахнулась. Почти сразу же вслед за этим ее захлопнули и заперли на засов, а шаги замерли у моей двери. До меня донесся голос Сары, звучавший просительно, и твердый отказ Семпла, а потом звуки отдалились и затихли совсем.

Вскоре я опять забрался на стул и постучал по решетке. Белтон поднял глаза и выдавил из себя кривую улыбку.

— Они не собираются прикончить меня, по крайней мере, прямо сейчас, — заявил он. — Взгляните, мне дали одеяло! — его лицо окаменело. — Там было трое — трое глубоководных.

Я кивнул, хотя едва ли он мог различить что-нибудь из-за решетки:

— Вы можете узнать их по внешнему виду?

— По внешнему виду, по запаху, по их проклятым рыбьим глазам. Их ни с кем не спутаешь. В Новой Англии это называют «Иннсмутский вид». С ними был такой огромный и неуклюжий... Кто он такой?

— Вы имеете в виду Сарджента? Он здесь вроде слуги.

Белтон кивнул.

— Изменившийся, которому так и не удалось дойти до конца. Преданный глубоководным, как собака своему хозяину.

— Что значит, «изменившийся»? — спросил я. — Не такой, как Хаггопиан, разумеется?

Журналист пожал плечами.

— Есть изменившиеся и неизменившиеся. После истории с Хаггопианом прошло много времени, прежде чем я начал изучать легенды и мифы Соломоновых островов. Помните, он нашел миксину на Сан-Кристобале? Все что нужно — купить в любом книжном магазине книгу по океанской мифологии, и найдешь уйму доказательств существования глубоководных и изменившихся. Местные туземцы довольно хорошо знают об адаро, «морских духах», полурыбах-полулюдях. Те являются к людям в снах и учат их странным песням, они взывают к ним из раковин и искушают морем... — он на миг запнулся, потом продолжил. — Но нет, здешние полулюди не того типа, как Хаггопиан. Я полагаю, он был первым в своем роде — «протогенным», как можно выразиться. Унаследованные им гены глубоководных были активированы и подверглись мутации после укуса миксины. Ничего больше сказать не могу — я не биолог, — он странно, вопросительно, как мне показалось, посмотрел на меня, но прежде чем я смог что-либо сказать, быстро продолжил: — Но, как я говорил, эти люди не того типа, как Хаггопиан.

— Так какого же они типа? — поинтересовался я.

— Я не видел их всех, — ответил он. — Здесь их как минимум три типа. Сарджент рожден на суше. Один из его родителей был глубоководным, но человеческие гены оказались доминантными. Несмотря на лекарства, истинные глубоководные не смогли произвести в нем полное изменение. Или, возможно, они взялись за него слишком поздно, когда он уже сформировался как человек или когда его тело не могло совершить метаморфозу. По чистой случайности один из побочных эффектов их лекарств, когда они не дают нужного результата, прекращает развитие мозга и замедляет его процессы. Бедняга Сарджент кажется мне классическим экземпляром. Есть еще тот, которого зовут Семплом. Он тоже полукровка, но в его случае доминантными оказались гены глубоководных. Он почти готов приспособиться к жизни под водой, возможно, даже уже приспособился, и в этом случае он является истинной амфибией — земноводным. Кроме того, в машине был один из них, от чьего запаха меня чуть не вывернуло наизнанку. Полагаю, что это — настоящий глубоководный, в жилах которого вообще нет человеческой крови. Этот тип не может очень долго находиться вне моря, — журналист помолчал, потом заговорил снова. — Да, мне кажется, что они здесь организовали структуру, очень схожую с той, что некогда существовала в Америке. В начале 1920-х Иннсмут кишел всеми типами глубоководных. Это был один из их крупнейших опорных пунктов, захолустный и загнивающий городок. Разумеется, вблизи от него находился один из их подводных городов.

— Й'ха-Нтхлеи? — спросил я, уже зная, что моя догадка верна.

Журналист прищурился, глядя на меня:

— Хм... А вы знаете чуть больше, чем я подозревал. Да, Й'ха-Нтхлеи, и их кровь смешивалась с человеческой многие века. Та часть американского побережья, точно так же, как и эта часть английского, всегда была «краем русалок»... Понимаете, о чем я? Как бы то ни было, в 1928 году власти пронюхали о том, что происходит, и вмешались[13]. Они чуть было не сравняли с землей половину побережья, но ни в коей мере не завершили чистку... Не думаю, что правительство действительно понимало, с чем имеет дело...

Когда он закончил говорить, ученый во мне неожиданно взбунтовался:

— Послушайте, — с отчаянием в голосе начал я. — Всего лишь минуту назад вы упоминали о том, что вы не биолог. Ну а я — биолог, морской биолог, и просто не могу заставить себя поверить в то, что от подобного союза может появиться потомство.

— Нет, — покачал он головой. — Это вовсе не так невероятно. Вы сами могли бы жениться на пигмейке и растить шестифутовых сыновей.

— Ну, разумеется, мог бы, — взорвался я. — Но не на чертовой же лягушке!

— Да? — он взглянул вверх, на решетку. — Еще не так давно женщин проверяли на беременность, впрыскивая лягушкам их мочу. Это работает. Вы скажете, что нет никакой связи?

— Я все об этом знаю, — уверил я его. — Если бы у нас было больше времени, я даже мог бы и вам объяснить, но...

— Но, но, но! — воскликнул он. — Здесь и разговора никакого быть не может. Это реальность, слышите меня! Изменившиеся?.. Боже мой, да взгляните только на жизненный цикл обычной лягушки! Что же до того, зачем им понадобились вы... вы же сами уже ответили на этот вопрос.

— Что? Что вы имеете в виду?

— Вы же биолог, верно?

— Морской биолог.

Он кивнул.

— Они набирают для своего дела всех, кто им нужен. Докторов, ученых, биологов — людей... да... человеческих существ. Говорят, каждый человек чего-нибудь да стоит. Глубоководные знают это.

— Я все еще не понимаю вас.

— Разве?.. Вы должны знать, что такое клон.

— Клон? Ну, конечно же, я знаю, что такое... — Я резко остановился. — На что вы намекаете?

— Полагаю, они почти готовы начать клонирование глубоководных!

— Что?

— У меня есть доказательства, говорю вам! И еще кое-что: из всех экспериментов по клонированию, проведенных до сих пор, какой, как вы думаете, был наиболее результативным? Какое существо легче всего клонировать?

Волосы у меня на голове встали дыбом, и я неудержимо задрожал:

— Амфибию! — ответил я шепотом.

— Да! — согласился он. — Чертовы лягушки! Они добиваются подводного мира, полного глубоководных — каждый водоем на Земле, кишащий ими. А когда их станет слишком много для того, чтобы мы не могли с ними справиться...

— Тогда?

Он завернулся в одеяло, накинув его себе на плечи:

— Нас сгонят в стадо, как скот... Тогда они смогут сконцентрироваться на своей главной цели.

— То есть?

— Освобождение Ктулху, разумеется. Выпустить этого монстра на свободу!

— Но Ктулху — мифическое существо! — возразил я. — Это бог из их верований? Но, как они говорят, он милостив, и...

— Милостив? — репортер поперхнулся этим словом. — Боже мой! Да вы понимаете, что говорите? Ктулху не только реален, он в ответе за половину безумия в этом чокнутом мире! Те сны, которые он насылает на вас из Р'льеха, не простые сны, а кошмары! Жуткие видения, которые обольщают людей и сводят их с ума!

На миг сила его веры передалась и мне, увлекла меня на край пропасти полного безумия. Но все-таки что-то во мне, какой-то демон противоречия, отказывалось позволить окончательно поверить в истинность его утверждений.

— Нет, — возразил я. — Я просто не могу в это поверить. Все остальное я допускаю, но Ктулху...

— Послушайте, упрямец, — остановил он меня. — Я знаю, что он реален. Боже, если бы вы прочитали «Повесть Йохансена», а я ее прочел, тогда и вы тоже знали бы это!

— "Повесть Йохансена?" — переспросил я. — Никогда о ней не слышал.

— Нет, — Белтон внезапно успокоился. — Я не думаю, что это что-то меняет, — он покачал головой. — Если бы вы прочитали ее, то, вероятно, назвали бы вымыслом. Но, в любом случае, позвольте мне рассказать вам об этом... В 1925 году дно Тихого океана выпятилось и вытолкнуло Р'льех на поверхность. Йохансен оказался единственным выжившим с корабля, причалившего к этому ужасному острову. Кошмарное место, где монолиты пересекались под сумасшедшими углами, покрытые чудовищными резными орнаментами. История Йохансена — рассказ, после которого он прожил совсем недолго, куда более ужасна, чем все то, что я до сих пор вам рассказывал. Но он видел Ктулху, и его волосы поседели в тот самый миг!

— Что именно он видел?

Прежде чем репортер успел ответить, я попытался дать передышку ногам, переменив позу, и стул подо мной закачался. Я крепко вцепился в решетку, чтобы удержать равновесие, и почувствовал, как металлическая пластина подалась под моим весом. В следующий же миг мне удалось обрести устойчивость.

— Вы расшатали эту штуковину? — спросил Бел-тон, глядя на решетку. — Мне показалось, что я видел, как она шевельнулась.

— Шевельнулась, — ответил я. — Осталось только вытащить последний винт, и...

Я взял отвертку, вставил ее в прорезь винта, и решетка сдвинулась с места. Еще три или четыре оборота отвертки, и она начала болтаться. Я тянул ее вниз до тех пор, пока она не повисла на единственном винте, потом сквозь небольшое отверстие взглянул на Белтона. Он тоже взглянул на меня... и тут же разинул рот, а его глаза расширились от удивления.

Потом он шарахнулся назад, прочь от металлической стены, прочь от меня, молотя в воздухе широко растопыренными руками, а в горле у него забулькало.

Я был слишком изумлен необъяснимой реакцией Белтона, чтобы что-нибудь сказать или сделать сразу же. Секундой позже уже было бесполезно даже пытаться, ибо как только снаружи до меня донесся приглушенный шум шагов и скрежет отпираемого засова, я сразу же кое-как приладил решетку на место и неуклюже слез со стула. Тут дверь моей цистерны распахнулась, и внутрь поспешно вошли Сарджент, доктор и еще один неизвестный. Я слышал, как в соседней цистерне что-то кричит Белтон, слышал злобную ругань и шум отчаянной борьбы, закончившейся тошнотворным хрустом человеческой плоти о стену, когда человеческий вопль, перейдя в визг, внезапно оборвался.

Пойманный с поличным, я обернулся к троице, которая осторожно приблизилась ко мне. Я спрятал отвертку в кармане, потом решил достать ее, однако все-таки удержался от этого шага. Она ничем не смогла бы помочь мне против троих. Лучше приберечь ее на потом, когда, возможно, придется иметь дело только с одним из них.

Когда они оттеснили меня к стене, я просто взглянул на Сарджента, чье лицо пылало гневом, и на доктора, который недовольно прикусил губу, но что же касается третьего... я не мог оторвать от него глаз!

Если это и не было то же самое создание, которое утащило меня с корабля в бухту, то, вне всякого сомнения, это был его брат! Глубоководный подошел ближе, глядя на меня немигающими рыбьими глазами. В его движениях было одновременно что-то от прыжков и от скольжения. Моей инстинктивной реакцией было бежать. Потом я вспомнил, что должен выглядеть ослабевшим. Я попятился вдоль стены, пока не уперся в край кровати. Я упал на кровать, не сопротивляясь тем троим, что приблизились ко мне.

Сарджент и глубоководный держали меня, а доктор, вытащив шприц, угрожающе навис надо мной:

— Так, — начал он. — Значит, вы решили поболтать с нашим другом, живущим по соседству, не так ли? — Он взглянул на решетку, которая наполовину отвалилась, и на стул, придвинутый к металлической стене. — Конечно, он наговорил уйму лжи. Что ж, это не важно... Совершенно не важно.

Он ввел иглу в мою руку, и я почувствовал, как меня охватывает оцепенение. Я закрыл глаза, и двое, державшие меня, ослабили хватку.

Я слышал, как Сарджент сказал:

— Рыбы! Он поймал несколько. Вон там кости.

И ему ответил другой голос — голос глубоководного. Его тон для меня пока еще был лишен какой-либо индивидуальности.

Потом доктор сказал:

— Да, он стремительно прогрессирует. Сара сделала хороший выбор. Но было ошибкой поместить Белтона по соседству. Тем не менее, что сделано, то сделано.

Я почувствовал его пальцы, осторожно ощупывавшие мою шею в том месте, где кожа загрубела из-за постоянного потирания и почесывания. Затем он приподнял веко моего правого глаза, и я увидел его размытое лицо. Он улыбнулся, но мой взгляд был расфокусированным, так что выражение его лица показалось мне ухмылкой одного из демонов ада.

— Действительно, стремительный прогресс, — повторил он, опустив мое веко, точно ставень, и позволив мне ускользнуть во тьму забытья...

И снова мне привиделся кошмар. Но на этот раз — самый чудовищный, из того, что снилось мне до сих пор.

* * *

...Я плыл между исполинскими базальтовыми башнями в ледяных, скрытых за завесой водорослей глубинах. Я знал, что где-то за этими громадными каменными фасадами омерзительный Ктулху видит свои гнусные сны о власти. Я что-то искал. Это была дверь... В конце концов я нашел ее, зияющую черной открытой пастью за плитой из покрытого коралловым наростом базальта, многие века назад отвалившейся от основного строения.

Я плыл вниз, в лишенные света склепы, чья немыслимая древность ошеломляла, пока, наконец, не добрался до внутренних помещений, служивших домом спящему богу. И в конце концов, в зареве огней светящегося гниения, я увидел самого Ктулху!

Но это был самый странный сон, который видел великий Древний, и его демонические когти на моих глазах угрожающе сжали подлокотники огромного трона, а сложенные крылья шевельнулись, точно собираясь раскрыться над головой со множеством щупалец и вознести его из глубин в ничего не подозревающий мир над водой! Глаза на огромном лице были закрыты, что, как я знал, было проявлением милосердия. Щупальца его челки и бороды, точно усики какого-то жуткого анемона, были почти спокойны, так что я шел тихо из боязни разбудить его.

Затем, когда я развернулся, чтобы прокрасться обратно, он почуял меня. Его крылья перестали дрожать, судорожно сжимающиеся когти потянулись ко мне. Его глаза превратились в огромные щелки, которые начали жутко и гипнотизирующе открываться, и, ужас из ужасов, щупальца на его лице зашевелились, точно пробудившиеся змеи.

Они поползли в моем направлении, а я отчаянно шарахнулся назад, вздымая вверх тысячелетний ил и слизь, лихорадочно спеша выбраться из этого места. И я помчался...

* * *

И проснулся.

Весь в поту, я открыл глаза и обнаружил тьму. Свет был выключен, а в цистерне было душно, как в склепе. Когда остатки сна рассеялись, я вспомнил все, что произошло, и нащупал в кармане отвертку. Приободренный, я прислушивался к стуку моего сердца, пока оно не успокоилось и не пришло в норму. Откуда-то доносился тихий шелест набегающего на песчаный берег моря, и я догадался, что был прилив и снаружи наступила ночь. Все вокруг стало безмолвным... Или нет?

Откуда-то сверху раздался приглушенный скрип, а легкий отзвук голосов свидетельствовал о том, что в здании надо мной еще кипит жизнь. Гнев — да и ярость тоже — стянули мое лицо в страшную маску, и я решил больше не ждать, а совершить побег при первой же возможности.

Вместе с этим решением пришла боль, заставившая меня приложить руки к шее и осторожно ощупать треснувшую кожу под челюстью с обеих сторон. Я ощупал ее... и то, что я там обнаружил, вызвало панику! Раны под моими недоверчивыми пальцами были свежими, глубокими и аккуратными щелями, шедшими параллельно челюстной кости и на ощупь похожими на клапаны из сырого мяса.

Всепоглощающая паника охватила меня, но лишь на миг, а потом на меня сошло холодное и расчетливое спокойствие, которое испугало меня почти так же сильно, как и его причина — внезапное озарение, поведавшее мне ошеломляющую истину!

Да, истину! Теперь я все понял. Я знал, что так испугало Белтона, когда он впервые увидел мое лицо через вентиляционное отверстие, и знал, почему меня избрали... Я не знал еще очень многого, но я понял... В один ужасающий миг понял... То, что я не по своей воле приобрел Иннсмутский вид и что так или иначе я заставлю глубоководных заплатить за это!

Еще через миг я выскользнул из одежды и нырнул в воду в углублении дна цистерны. Даже в темноте найти рыб оказалось несложно. Похоже, я чувствовал их местонахождение. Они еще не заснули, хотя были очень к этому близки, но даже если бы я нашел их плавающих брюхом вверх, я все равно съел бы их... Я знал, что мне понадобятся все силы, которые я смогу собрать, чтобы встретить то, что должно было произойти...

* * *

Семпл пришел не один, а вместе с Сарджентом. Лежа в кровати и притворяясь спящим, я молчаливо клял судьбу, когда дверь с обычным лязгом открылась, и до меня донеслись их голоса. Мой план зависел от того, войдет ли ко мне только один из них. Кто-то вся равно должен был придти, раньше или позже, хотя бы только для того, чтобы пополнить запас моей «еды» и проверить, как я «прогрессирую». Мне не пришлось слишком долго ждать. Однако теперь я оказался в растерянности. Казалось, что мне придется отложить исполнение моего плана. Потом я почувствовал, что сквозь мои закрытые веки проникает свет, и услышал, как Семпл, перешагнув высокий порог, вошел в цистерну. После этого он обратился к Сардженту со словами:

— Иди сюда. Принеси фонарь.

— Мне подождать? — спросил Сарджент.

— Не нужно, — распорядился Семпл. — Он слаб, как котенок. Прикрой дверь, но не запирай ее. Я выйду сам.

Так значит, мне предстояло остаться наедине с Семплом? Мой пульс вмиг ускорился.

— Доброй ночи, — донесся до меня флегматичный ответ Сарджента, глухо стукнула закрывающаяся дверь, и медленные шаги прошаркали, удаляясь.

Теперь я должен был следить за дыханием и бешено колотящимся сердцем. Семпл подошел к моей постели и встал надо мной. Что он там делает, стоя так тихо? Неужели он что-то заподозрил?

То, что произошло потом, меня напугало. Я готовился ощутить ладонь Семпла на моей руке, а не легкую дрожь его пальцев на только что открывшихся жаберных щелях в моей шее!

Я вскочил. Мои руки сомкнулись на его замотанной шелковым шарфом шее прежде, чем он успел вскрикнуть. Я швырнул его на металлический пол и удерживал там, не давая шевельнуться, пока его глаза не начали стекленеть, а губы конвульсивно задергались. К этому времени Сарджент должен был быть уже далеко, в своей комнате наверху, в главном здании. И все же лучше действовать наверняка.

Я постепенно ослабил хватку, и Семпл сделал вдох, но с огромным трудом. Шелковый шарф, которым он прикрывал шею, сбился, и под пальцами я увидел его покрытые синяками и ссадинами жабры. Я уже причинил ему серьезные повреждения. Однако пока еще не смертельные. Он был амфибией и мог пользоваться легкими, как и обычное человеческое существо.

— Глупец! — хрипло проквакал он. — Ты заплатишь за это!

— Нет, это вы заплатите, Семпл — за то, что сделали со мной! Я ухожу отсюда и беру с собой Белтона. Он не в соседней цистерне. Я это знаю. Вы оставили там свет, и цистерна пуста. Так что первое, что вы сейчас сделаете, расскажете мне, где он.

— Вы не... не сможете помочь Белтону, — прохрипел он. — Уже не сможете, — в его голосе послышались заискивающие нотки. — Послушайте, Джон, вы не ведаете, что творите. Наказание за...

— Наказание? Я не понесу никакого наказания, Семпл. Ни от вас, ни от глубоководных, ни от кого-либо другого. Вы пойдете с нами — вы, я и Белтон. Тогда моему рассказу не смогут не поверить. Давайте взглянем правде в глаза, во всей Англии не найдется ни одного медика, который с первого же взгляда не признал бы в вас чужака! Кем бы вы ни были — наполовину рыбой, лягушкой, кем угодно — они объявят вас нечеловеком. А если они сочтут вас всего лишь несчастным уродом... как насчет меня? То, что вы сделали со мной — или начали делать, будет более чем достаточным доказательством, даже без слов Белтона. Вы и глазом моргнуть не успеете, как я напущу на вас власти!

— Да? — просипел Семпл, когда я позволил ему вдохнуть воздуха. — А как все это поможет вам? Что это вам даст? Вы — глубоководный, Джон. Вы всегда были им. Семена брошены повсюду, но они дремали. Мы лишь активизировали их — ускорили естественный процесс, чтобы вызвать изменение. Когда оно завершится, вы превратитесь в амфибию, в глубоководного.

— Но я был человеком! — сквозь стиснутые зубы прошипел я, подавив искушение придушить его прямо на месте. — Я и сейчас человек. То, что вы со мной сделали, не пойдет дальше. Я уже больше недели не принимал ни одной вашей чертовой таблетки.

Что? — он подавился словами, перестав сопротивляться, и в полном изумлении уставился на меня. — Да вы хоть знаете, что это были за таблетки?

— Ну, разумеется, знаю, — ответил я. — Они сделали со мной это, — я наклонил голову, показывая ему свою шею.

— Нет, — прохрипел он, извиваясь в моих руках. — Лекарства, ответственные за изменения — гормоны и катализаторы находились в вашей еде, в уколах, которые вам делали. Вы не можете остановить изменения, Джон, они необратимы. Они уже в вас и действуют. Но те, другие лекарства, таблетки, они должны были помочь вам сохранить рассудок!

Что?

— Что вы наделали, идиот? Вы были превосходным экземпляром!

Волна ужаса — ужаса и слепой ярости, вызванных его словами, была слишком мощной, чтобы я мог это вынести. Я прикусил язык и почувствовал слезы досады, текущие у меня по лицу, но лишь усилил хватку.

— Вы... вы... вы!— яростно прошипел я. Потом откинул голову назад и беззвучно закричал сквозь кровавую мглу, застилавшую мой разум. А мои пальцы все сжимались, сжимались, сжимались!

Отброшены были все мысли о том, чтобы сохранить Семплу жизнь, чтобы захватить его с собой в качестве образца, который помог бы мне предупредить власти. Я сам вкупе с тем, что мог рассказать Белтон, — это должно было удовлетворить самого...

...Белтон! Я так и не узнал, куда они дели его!

Я ослабил давление на горло Семпла, и его голова куском свинца стукнулась о металлический пол. Его глаза почти вылезли из орбит, жабры превратились в кровавую кашу. Он был мертв.

На миг все чувства оставили меня. Ужас, ненависть, страсть — все улетучилось за долю секунды. Я убил человека!

Потом...

"Нет, — сказал я себе. — Я не убийца, я всего лишь убил глубоководного, уничтожил врага человека, раздавил ядовитую гадину. Я вздрогнул от омерзения при виде распростертого на полу существа, вытащил отвертку, еще раз оглядел цистерну, служившую мне домом... много дней. Потом я осторожно приоткрыл дверь и шагнул в темный коридор.

Там было не совсем темно, я видел едва-едва, чтобы добраться до двери соседней цистерны. Она оказалась не заперта, и мне удалось бесшумно приоткрыть ее настолько, чтобы заглянуть внутрь. Свет тут же ослепил меня, но потом... я был прав: Белтона куда-то увели. Его одеяло валялось на полу, но за исключением этого, цистерна казалась совершенно пустой. Затем, вспомнив, что Семпл говорил мне о трех цистернах, я осторожно двинулся по коридору дальше, пока не обнаружил третью дверь.

Эта дверь, как и две предыдущие, тоже оказалась не заперта — что свидетельствовало о том, что пленника не могут держать там, — но я все же решил зайти в цистерну и убедиться в этом. Я уже собрался сделать это, когда заметил за собой тусклый красный свет. Теперь мои глаза больше привыкли к мраку, и, повернувшись, я различил прямо напротив меня в стене очертания небольшой дверцы. Верхняя панель двери — стандартной конструкции, в отличие от металлических люков в цистернах — была сделана из матового стекла. За дверью горел тусклый красный свет.

На миг я замер, затаив дыхание. Я все еще не представлял, как выберусь из этого места, и что буду делать, если за этой дверью окажутся глубоководные. Да, это место казалось достаточно тихим: даже прислонившись к стеклянной панели ухом, я не смог расслышать ни голосов, ни движения...

Что ж, надо было что-то предпринять, я явно не мог больше здесь оставаться. Судя по тому, что я знал, недавний товарищ Семпла мог бодрствовать наверху, ожидая, пока тот покажется. Ему придется ждать очень долго.

Казалось невероятным, что Белтон может находиться в незапертой третьей цистерне, возможно, его поместили в комнату с красным светом. В любом случае, мое любопытство разыгралось не на шутку. Несмотря на крайне опасное положение, я не мог не узнать, что же скрывалось за той дверью.

Осторожно, чувствуя, как напряжены все мои нервы, я повернул ручку двери и открыл ее, потом бесшумно вошел и с тихим щелчком закрыл за собой дверь. В комнате было совершенно тихо, лишь та единственная тусклая красная лампа горела где-то впереди. Я нащупал на стене несколько выключателей, один из которых был нажат. Я щелкнул этим выключателем, и красный свет погас. Мое сердце немедленно ушло в пятки... но ничего не произошло. Я включил лампу снова, потом вторую, третью. Теперь мрак рассеивали три красных лампы, висевших на равном расстоянии друг от друга. Я щелкнул четвертым выключателем... и почти ослеп от белого сияния большой промышленной лампы, загоревшейся очень близко от того места, где я стоял.

Широко, раскрыв глаза от потрясения, я сжал зубы, ожидая... подвоха!

Но нет, мое сердце свинцовыми ударами отбивало секунды, а никаких признаков жизни видно не было. В комнате оказалось спокойно и совсем тихо. Я снова обрел возможность дышать и попытался оценить размер подземной комнаты, в которой очутился. После столь долгого времени, проведенного в цистерне, это место ошеломило меня. Стены простирались по меньшей мере на тридцать ярдов, а ширина комнаты лишь самую малость уступала ее длине.

Вымощенная плиткой дорожка примерно десяти футов в ширину окружала большую яму шести или семи футов глубиной, с металлическими ступенями, ведущими в... или, вернее... из бассейна. Вне всякого сомнения, это был бассейн, в настоящее время пустой, но предназначенный для постоянного использования. Недостроенный бассейн перед зданием клуба наверху — просто декорация, уважительная причина для того, чтобы провести канал от моря прямо до штаба глубоководных. А потайной бассейн считался тем местом, где глубоководные будут появляться вдали от человеческих глаз, когда им понадобится выйти из океана.

В одной из стен бассейна виднелись блестящие белые отверстия двух труб, достаточно больших, чтобы вместить двух пловцов, и я мысленно представил, как оттуда появляются чудовищные фигуры и... что?

Для чего, черт побери, это место предназначалось на самом деле? Что затевали глубоководные! Зачем им понадобился бассейн такого размера? Неужели Белтон прав во всех своих подозрениях? Возможно, это то самое место, где я мог все выяснить.

В выложенных кафелем стенах комнаты были двери, на каждой из которых висела пластиковая табличка с именем или названием. Двигаясь вокруг бассейна (за исключением сравнительно низкого потолка и отсутствия тумбочек для прыжков, он походил на маленький пустой плавательный бассейн после закрытия), я остановился, чтобы взглянуть на первую табличку. На ней было написано «Путх'уум-лахойе»! Неужели это действительно чье-то имя? Я толкнул дверь, но она оказалась заперта. Соседняя дверь, табличка на которой пока еще была пустой, оказалась чуть приоткрыта. Я вошел в среднюю по размерам комнату, заваленную ящиками, коробками и секциями металлического стеллажа, дожидающимися сборки. Однако там не нашлось ничего такого, что заинтересовало бы меня, поэтому я пошел дальше.

Потом в дальнем конце бассейна я увидел дверь, на которой значилось имя Семпла. Я вошел, включил свет... и ахнул от изумления при виде настоящей библиотеки оккультной и эзотерической литературы, втиснутой в этот крошечный закуток. Бессмысленно было пытаться хотя бы запомнить больше полудюжины заглавий с этих высоких, под потолок, стеллажей, не говоря уж о том, чтобы указать их все. Для меня они совершенно ничего не значили, как, вне всякого сомнения, ничего не значили бы для любого, кроме изучающего подобные науки. Хотя Семпл и говорил мне, что он именно этим и занимался, я никогда не думал о его увлечении. Но, как бы мне ни хотелось задержаться здесь подольше и заглянуть в некоторые из этих пугающих томов, я должен был найти Белтона.

Я поспешно двинулся дальше, тыкаясь в каждую дверь и заглядывая в те, что были открыты, не находя ничего особенно важного и все отчетливее ощущая стремительно сгущающуюся атмосферу ужасной опасности. Потом, я вернулся туда, откуда начал, и осмотрел несколько дверей, на табличках которых стояли незнакомые человеческие имена. По меньшей мере одно я знал — «Доктор Абрахам Уэйт», тот самый «доктор», который причинил мне столько зла. Кроме того, там были имена глубоководных, столь же нечеловеческие, как и почти непроизносимое «Путх'уум-лахойе». А потом мое внимание неожиданно привлекла табличка с именем, которое я немедленно узнал.

На табличке значилось просто «И. Щасков». Но тот Игорь Щасков, которого я знал, был русским биохимиком, чьи работы в определенных отраслях биологии, включая клонирование, принесли ему репутацию в своей области... В 1964 году он сбежал из Советского Союза, после чего исчез из виду. А теперь?..

Дверь комнаты Щаскова оказалась открыта, и я вошел. Меньше чем за минуту я удостоверился в том, что Белтон действительно был прав в своих подозрениях относительно стремлений и побуждений глубоководных. Комната оказалась не чем иным, как небольшой, но исключительно сложной и хорошо оборудованной лабораторией, и мне стало совершенно ясно, в чем должна заключаться работа Щаскова. Это была комната, где он пытался произвести целую армию абсолютно одинаковых глубоководных!

Я увидел достаточно. Теперь мне надо было срочно разыскать Белтона и выбраться из этого ужасного места. Я вышел из лаборатории Щаскова, подошел к главной двери, выключил свет, оставив лишь одну маленькую красную лампочку, свет которой привел меня в это место, и бесшумно выскользнул в коридор. Передо мной оказалась дверь третьей цистерны.

Я пересек коридор, толкнул незапертую дверь и вошел. Свет горел, и это было хорошо, потому что я не знал, где искать выключатель, а цистерна... пуста?

Нет, не пуста, ибо в одном углу беспорядочной кучкой валялась одежда Белтона. А на металлическом полу виднелись темно-красные пятна...

У меня по телу побежали мурашки, и я застыл, точно каменный, заметив краем глаза какое-то движение, настолько незначительное, что оно было почти незаметным. Что-то перебиралось через край углубления в металлическом полу, двигаясь по красному пятну на краю: моллюск, один из обладателей «уникальной» левосторонней раковины, с которой и начался этот кошмар.

На ногах, внезапно ослабевших, точно превратившихся в желе, я подошел к краю углубления. Оно было наполовину наполнено водой, в которой кишели моллюски. Прямо под моими ногами в воде слегка покачивался бочкообразный клубок улиток. На моих глазах кучка этих созданий отвалилась от полузатопленного предмета; отвалилась раздутой, красной и... и насытившейся!

Акклиматизация!.. Погружение в соленый раствор при контролируемой температуре!.. Подкормка высокопитательными веществами!

Видит Бог, если он вообще когда-нибудь существовал — безглазый, обглоданный кровавый комок плоти в воде был всем, что осталось от Джереми Белтона!

Глава 8 Изменившийся

Все остальное я помню смутно — безумный клубок воспоминаний, проплывающих перед моим мысленным взором, точно стробоскопический кошмар. Помню, как нашел металлическую лестницу, ведущую наверх, и дверь, открывшуюся на берег с южной стороны главного здания. Помню, как крался во мраке под насмешливо прищуренными звездами, желая добраться до скал южного мыса; как пробирался вокруг нагромождения валунов, пока они не остались позади, а потом плыл в холодной воде. Я вспоминаю, как луна серебрила воду, добавляя свой блеск к огню нездорового возбуждения, охватившего меня. И несмотря на то, что меня вела более сильная страсть, в ночном океане крылась почти гипнотическая притягательность.

Мое следующее воспоминание: я выбрался из воды на южной оконечности бухты, но лишь для того, чтобы тут же оказаться лицом к лицу с существом, которое угрожающе вырастало из мрака до тех пор, пока не нависло надо мной, точно покосившийся сталагмит из мыслящей слизи. Мириады глаз шоггота уставились на меня, его ложноножки жадно потянулись ко мне, окружая... и вдруг он отпрянул в испуге, немой и постоянно изменяющийся, хотя все еще таящий угрозу. Затем последовало... предупреждение. Точно для того, чтобы показать мне, что моя личность остается под сомнением, что это... это создание... сомневается в моей подлинности.

Шоггот потек вперед и окружил один из огромных камней, стоящих на берегу. Потом... послышалось шипение, сначала негромкое, но быстро переросшее в приглушенный, едва сдерживаемый рев. Я стоял, дрожа, чувствуя, как с меня капает соленая вода, заледенев от ужаса и глядя на силуэт шоггота, вибрирующий там, где его протоплазменное тело уничтожало массивный камень, заключенный внутри него.

Каким-то необъяснимым образом мне дали понять цель этого создания: продемонстрировать свою власть, свою ужасающую силу. И, точно клапан кита, верхушка шоггота открылась (не могу объяснить по-другому: в его поверхности образовалось отверстие или щель), и из этого пульсирующего отверстия с ревом ударила вверх зловонная струя раскаленных газов, смешанных с крошечными обугленными липкими осколками камня. С паром и шипением чудовищный фонтан дождем обрушился на берег. Я прикрыл голову руками, чтобы меня не задело раскаленными обломками, и попятился. Когда я ретировался, шоггот тут же закончил представление и потек обратно на свое место. Теперь там, где еще совсем недавно стоял валун, дымилось и булькало круглое озерцо черной смолистой жидкости, а от огромного камня не осталось и следа.

Не мешкая, я отступил еще дальше, а шоггот растаял в прибрежной тьме и исчез. Этот протоплазменный кошмар, точно так же, как и несчастный Белтон, принял меня за того, в кого я стремительно превращался: за глубоководного, которому он не мог причинить никакого вреда.

Избавившись от парализующего страха, я повернулся и бросился бежать. Тяжело дыша, я мчался, не разбирая дороги, вдоль берега под утесами, пока в конце концов не взобрался на старый разрушающийся волнолом Сиэма и оттуда — на набережную, где остановился и отдышался, оглядывая ночной берег. Потом я посмотрел внимательнее, вглядываясь в ночную тьму, не в силах поверить в свою удачу. В окне Сэма Хэдли горел свет, а его видавший виды старенький «Форд» стоял на тротуаре перед домом.

Моей единственной мыслью было убраться как можно дальше из Сиэма, дать себе немного времени, чтобы все обдумать и выработать надежные способы изложить мое дело властям. Долгая поездка в такси до Ньюквея дала бы мне время, чтобы собраться с мыслями, а оказавшись там, я мог сразу же отправиться прямо в полицию. Лучше всего будет сообщить о смерти Джереми Белтона. Это должно гарантированно привести к желаемому результату. Еще до утра лодочный клуб будет кишеть полицейскими, а планы глубоководных относительно «покорения» Англии будут сорваны!

Что же до того, что станет потом со мной... Только время могло показать это. У меня имелось несколько влиятельных друзей. Что можно будет для меня сделать, будет сделано. Я не мог, не осмеливался поверить в то, что нет никаких средств. Все можно будет... исправить. Я нерешительно дошел до дома Сэма, прошел по садовой дорожке и постучался в дверь. Внутри что-то зашевелилось, дверь открылась, и на пороге появился хозяин.

— Сэм, — сказал я. — Вы не представляете, как я рад, что вы еще не ложились! У меня есть для вас работа, и я заплачу вам вчетверо против вашей обычной таксы, если только вы...

И тут я запнулся, заметив тот молчаливый взгляд, которым он смотрел на меня, и его белое лицо в лунном свете, заливавшем крыльцо.

— Сэм? — забеспокоился я. — Что-нибудь слу...

Он шагнул в сторону, и в темном холле за его спиной внезапно показалась фигура, до того скрытая из виду.

Огромная ручища стремительно протянулась вперед, ухватила меня за плечо и рванула к себе. Я дернулся, но было уже поздно. За миг до того, как увесистый, похожий на палицу кулак опустился мне на голову, я вспомнил, что старый Джейсон Ридли говорил мне о Сэме и людях из клуба, когда я в последний раз пытался вызвать такси: «Сэм с них хороший кусок имеет». Потом владелец пудового кулака показался мне на глаза. Это был Сарджент. И то, как они с Хэдли стояли надо мной, сказало мне о том, что водитель на самом деле был на стороне глубоководных и что я снова оказался в их власти...

* * *

Каким-то образом мне удалось остаться в сознании, когда Сарджент и Хэдли подняли меня, потащили по садовой дорожке и вынесли за ворота, бесцеремонно затолкав на заднее сиденье старенького «Форда». Потом дверцы захлопнулись, и взревел двигатель. Еще через миг машина лихо развернулась на узкой дороге.

Раздумывать, на чем же я попался, не было нужды. Вне всякого сомнения, тело Семпла обнаружили там, где я бросил его, и глубоководные послали за мной Сарджен-та. На машине поездка оттуда до Сиэма была делом нескольких минут. Они позвонили Хэдли, он подъехал к клубу и забрал Сарджента, затем, вернувшись в дом Хэдли, эти двое просто сидели и ждали меня.

В голове у меня начало проясняться, но я лежал тихо и притворялся, что потерял сознание, одновременно нащупывая в кармане ржавую отвертку. Одно было ясно: будь что будет, но я не собирался возвращаться обратно в штаб врагов. Когда машина свернула влево и начала набирать скорость, я понял, что мы проезжаем Си-Лэйн, «главную улицу» Сиэма, ведущую на прибрежное шоссе, по которому можно доехать до Ньюквея. В конце Си-Лэйн, примерно в двухстах ярдах от деревни, находился Т-образный перекресток, где машина должна будет снова повернуть налево. Там, прямо напротив перекладины "Т", была старая глубокая заброшенная каменоломня, огороженная часть которой шла параллельно дороге на расстоянии примерно в тридцать ярдов. Я представил себе каменоломню, какой помнил ее по моим многочисленным прогулкам в этих местах, и в моем мозгу начал вырисовываться безумный план.

Осторожно, двигаясь как можно незаметнее и медленнее, я передвинулся так, чтобы увидеть, кто сидит за рулем. Машину вел Сарджент, и это как нельзя лучше вписывалось в мою схему. У меня имелись сомнения насчет того, смогу ли я сделать то, что задумал, с человеком, вне зависимости от его отношений с ужасными порождениями моря. Я подобрался и ждал, скорчившись в темноте машины, пока Сарджент не начал тормозить перед перекрестком.

Как только машина повернула налево и поехала быстрее, Хэдли случайно повернулся и посмотрел прямо мне в лицо. Его брови удивленно поползли вверх, и он завопил:

Сарджент, он...

Но я уже обхватил правой рукой шею Сарджента, задрав вверх его подбородок, а левой приставил к горлу лезвие отвертки. Потом, когда он начал задыхаться и обеими руками ухватился за шею, я бросил отвертку, пихнул его к дверце, вцепился в руль и рванул его вправо. Машину вынесло на противоположную сторону дороги, взвизгнули покрышки, и «Форд» оказался на обочине.

Теперь Хэдли пытался отодрать мою левую руку от руля. Я от всей души врезал кулаком ему в лицо и удовлетворенно почувствовал, как под моим ударом с хрустом подались его зубы. В мечущемся свете фар, когда машина начала подскакивать на неровном склоне, мелькнула белая деревянная изгородь, и я понял, что время пришло. Откинувшись назад, я дернул за дверную ручку и выпрыгнул из машины.

Я покатился по густой траве, врезавшись, полуоглушенный, в изгородь на самом краю каменоломни. Я изо всех сил ухватился за железную стойку, но нижняя рейка подалась, и мои ноги соскользнули в пустоту. Я ухнул вниз, и руки приняли на себя вес моего тела. Подо мной разверзлась пропасть, которая внезапно расцвела ярким пламенем, когда оглушительный взрыв потряс ночь. Мой план сработал: машина проломила изгородь и рухнула на дно каменоломни. Выбравшись на безопасное место, я посмотрел вниз.

Машина вертикально стояла в море огня, а ее салон уже превратился в пылающий ад. Десятигаллонный бак Сэма Хэдли, очевидно, был полон до краев. Вряд ли кто-нибудь в деревне слышал этот грохот. Ближайший дом находился в двухстах ярдах отсюда, а стены каменоломни должны заглушить шум взорвавшегося бензина.

Я выбрался на дорогу, перешел ее и зашагал по Си-Лэйн назад. Моя левая лодыжка оказалась вывихнута, и я сильно хромал, но в остальном, похоже, остался цел. На этот раз удача меня не подвела. Теперь в голове у меня окончательно прояснилось, и я понял, что должен сделать. Дом деревенского констебля стоял прямо за крошечным полицейским участком в середине Си-Лэйн. В этой сонной маленькой деревушке с менее чем шестьюстами обитателями не существовало круглосуточного дежурства. Мне предстояло разбудить почтенного констебля, Уильяма Херста, а насколько я знал Билли, спал он крепко.

Меньше чем через пять минут я уже стоял, прислонившись к стене полицейского участка. Ничему еще в своей жизни я так не радовался, как этому полицейскому участку — скромному символу здравого рассудка. И снова моя удача не отвернулась от меня, ибо во всей деревне свет горел лишь в одном месте: желтый луч надежды просачивался из приоткрытой двери под старым голубым фонарем. Должно быть, Билли заработался над каким-то рапортом или чем-то в этом роде.

Потом я вспомнил свой последний разговор с пожилым полицейским. Он рассказывал мне, что через несколько недель должен уйти в отставку. Теперь на этом месте должен был сидеть новый человек. Но неважно, полицейский есть полицейский...

Несмотря на то, что мне пришлось пережить, я понимал, который сейчас час и как дико выгляжу я сам. Несомненно, мое состояние должно было лишь подтвердить мои слова. Так что я вошел в здание полицейского участка и подошел к конторке, за которой, как я знал, стоял старый дубовый стол. За столом, низко склонившись над кипой газет, сменщик Уильяма Херста нес свою одинокую вахту. Если он и слышал, как я вошел, то знака не подал. — Констебль, — позвал я, и мой голос прозвучал так хрипло, что я сам удивился. — Констебль, я хочу заявить...

И он взглянул на меня.

Его глаза расширились от удивления, а рот открылся. Затем, медленно поднявшись на ноги, он взял себя в руки. Полицейский оказался крупным мужчиной примерно моего возраста. Я не был знаком с ним, зато его облик узнал с первого же взгляда!

— Не ожидал вас встретить здесь, мистер Воллистер, — протянул констебль. — Вы хотите о чем-то заявить, верно? — он впился в меня глазами — немигающими глазами, которые казались чересчур большими и круглыми. В свете лампы они влажно сверкали над тонким носом и мясистыми губами, уголки которых приподнялись в ничего не выражающей улыбке.

Еще один из их «друзей» в деревне — изменившийся, который не дошел до конца!

Я попятился. Из моего горла, внезапно пересохшего, как пустыня, вырвался сдавленный хрип. С трудом нащупал я открытую дверь, а потом повернулся и выскочил на улицу. В панике помчался я по древним булыжникам Си-Лэйн, оттуда на Франт-Стрит и набережную, как сумасшедший, перепрыгивая через обрушившиеся обломки старого волнореза, чувствуя жгучую боль в вывихнутой лодыжке и совершенно не обращая на это внимания. Наконец я почувствовал под ногами мягкий прибрежный песок и свернул к дому.

Мне некуда было больше бежать. Сколько еще жителей деревни участвовали в заговоре глубоководных! Я не знал. В любом случае, неважно, к кому я обращусь за помощью, как только «констебль» поймает меня, он тут же положит конец любым «диким обвинениям», которые я могу выдвинуть. Так что мне оставалось только одно — бежать.

Я ни разу не остановился до тех пор, пока не добрался до основания лестницы, которая зигзагообразно поднималась по склону обрыва. Да и там остановился лишь из страха перед тем, что могу упасть замертво — сердце не выдержит. Но даже там, так близко к дому, я все еще был полон страхов.

Теперь я был объят ужасом! Ужас вплетался в легкий бриз, тянувший с моря, выглядывал из тени у подножия утесов, слепо смотрел вниз с бледного лица старой луны.

Подпрыгивая на здоровой ноге и поджимая вывихнутую, я как-то ухитрился взобраться по крутым ступеням и добраться до моего уединенного убежища. В тайничке я обнаружил свой ключ и вошел в дом. Судя по царившему внутри беспорядку, тут побывали гости, и я понял, что глубоководным не составит большого труда войти в дом. Быстро осмотрев все помещения, я убедился, что сейчас тут никого нет. Я направился прямиком к телефону... напрасная надежда!

Должно быть, произошел обрыв на линии. Нет, я обманывал сам себя. Линию намеренно перерезали как раз на тот случай, если я вернусь домой.

Я начал оглядываться по сторонам, думая, как лучше укрепить дом, ибо я знал, что скоро они придут за мной. При помощи молотка, гвоздей и крепких досок, принесенных из гаража, я принялся методично заколачивать двери и окна нижнего этажа. Я проработал весь остаток ночи и, наконец, когда на горизонте забрезжил рассвет, моя работа была завершена. Затем, не в состоянии ни секунды больше держать глаза открытыми, я рухнул на постель. Я настолько устал, что на этот раз меня не беспокоили ни сны, ни кошмары, а если они и были, то я не мог их вспомнить...

* * *

Что-то разбудило меня.

Я проснулся, почувствовав что-то вроде шока, как бывает, когда накануне крепко напьешься, — что неоднократно случалось со мной после смерти моей жены. Совершенно не помнишь, где находишься и сколько времени прошло. Как будто тебя выключили, точно хронометр, а потом снова включили. Потом я узнал свою комнату, понял, что до сих пор не сменил одежду, заметил, какая она неопрятная. А потом меня закружило в жутком калейдоскопе воспоминаний.

Но что же разбудило меня?

Я выскочил из постели, пьяно пошатнулся и чуть не упал, когда меня пронзила жгучая боль в ужасно опухшей лодыжке. Однако я понял, что вывих — лишь самая мелкая из всех моих неприятностей. Что-то случилось с моим метаболизмом. Мозг, казалось, объят огнем, глаза слезились, каждый мускул моего тела болел, точно разорванный на клочки, и я чувствовал себя совершенно обезвоженным. Я побрел в кабинет, судорожно вздрогнув, когда во второй раз зазвенел телефон.

Телефон? Возможно, на линии все-таки был обрыв, а теперь ее починили. Я схватил трубку.

— Да... Джон Воллистер. Кто говорит?

Шок, вызванный звуком собственного голоса, такого гортанного, чуть не заставил меня выронить трубку. Должно быть, изменения, происходящие во мне, пошли много быстрее... Я потерял столько времени! Мой кабинет заливал солнечный свет, а отсутствие теней за балконной дверью показывало, что время приближается к полудню.

— Джон, это ты? — раздался в трубке голос Сары, более грудной и хриплый, чем тот, к которому я привык. И еще через миг до меня донесся какой-то звук, источник которого я сначала не совсем понял. Плач? Она плакала! — Джон... Джон... Зачем ты это сделал? Все шло так хорошо для нас обоих, а теперь...

— Зачем я это сделал? — просипел я, перебивая ее, чувствуя, как при мысли о ее вероломстве во мне вскипает ярость. — Зачем, черт побери, ты сделала это, Сара? Ты знала, что они со мной творили, и все-таки все это время ты лгала мне, лгала с самого начала. "Посол глубоководных",— сказала ты, но ты не говорила, что меня перекроят, превратив в рыбу!

— Ты про изменение? — всхлипнула она. — Ты это имеешь в виду? Но оно и так могло произойти с тобой, Джон!

— А могло и не произойти! — выкрикнул я.

— Но что случилось бы, если бы оно произошло? Что бы ты стал делать тогда, как... как недоделок, как Сарджент? Да такой человек, как ты... просто сошел бы с ума!

— Да? Неужели? — прошипел я сквозь сжатые зубы, страстно желая, чтобы она оказалась рядом со мной. Тогда я мог бы сдавить ее горло с той же ненавистью и силой, с какой сейчас сжимал безликий пластик трубки, говорившей сейчас со мной ее голосом. — Я стал бы, как Сарджент, неужели? Ах да, помню. Он говорил мне, что я один из тех, кому повезло... А я не понимал, что он имеет в виду. Повезло... Боже мой!

— Послушай, Джон, — ее голос стал спокойней. — Еще не поздно все уладить. Конечно, тебя накажут, но...

Я не стал даже слушать, а просто швырнул трубку, обрывая разговор. Я подумал, нашли ли они уже обгоревшую машину Хэдли. К тому же они не знали, что я не получил полный курс метаморфозных препаратов. «Еще не поздно», как же! Много же она знала! И все же я до сих пор осмеливался надеяться, что... вред... нанесенный мне, можно исправить.

Потом я принялся на все лады клясть глубоководных и все то, что они символизировали. «Где же они были, когда изменение затронуло моего отца? — думал я. — В нем-то, несомненно, было куда больше испорченной крови, чем во мне».

Теперь все обрело смысл. Все генеалогические аномалии в истории моей семьи, которые всегда озадачивали меня, — летопись странных болезней, самоубийств и внезапных помешательств. Возможно, что именно эта летопись в первую очередь и вывела их на меня. Бедняга Белтон говорил, что они вербовали врачей, а через них, несомненно, было нетрудно получить доступ к архивам. Это могло случиться лишь недавно, ведь они только-только возобновили свою деятельность после большой операции, проведенной против них в Иннсмуте в 1928 году.

Да и для меня тоже это началось именно там, в Новой Англии...

Именно после поездки в Америку, в гости к дальней родственнице, моя бабка, молодая женщина, «стала затворницей». Она так и не вышла замуж, а когда родился мой отец, умерла при родах. Вот и все, что я успел узнать о ней из рассказов моей матери, прежде чем ей самой стало хуже. Что же до моего отца, то я его не помню. Он убил себя, когда я был еще совсем малышом, это последовало за коротким периодом серьезного психического и физического ухудшения — «изменения», разумеется. Неудивительно, что моя бедная мать, которая никогда не отличалась здоровьем, через несколько лет последовала за ним в могилу. Должно быть, она стала свидетельницей всех тех ужасов, которые с ним происходили.

Но черт бы побрал их всех! Кровь глубоководных не была особенно сильна во мне! Я мог бы спокойно прожить всю жизнь, ничего о ней не зная, если бы не их вмешательство. А теперь я сидел здесь, запертый, как крыса в ловушке, в собственном доме, ощущая, как рвутся к жизни те жуткие семена, которые они во мне пробудили. Да, запертый здесь, как в ловушке. Выйдя на балкон, я увидел, что они ждут меня: большая американская машина, стоявшая у дорожки, ведущей к прибрежному шоссе; небольшая кучка людей, устроивших пикник на вершине утеса; молчаливый наблюдатель, поджидавший на лестнице, ведущей на пляж.

Теперь отважиться выйти наружу означало отдаться им в руки, а уж они непременно убьют меня, чтобы не дать мне донести информацию до властей. И все же я каким-то образом должен был оповестить мир о том, что тут происходит. Понемногу, мой план обрел форму, и я начал работу над этой рукописью, работу, которая постоянно прерывалась, но которую, тем не менее, мне теперь все-таки почти удалось закончить. Еще несколько страниц, и... Но не буду забегать вперед.

Я писал весь день, не заботясь о разборчивости почерка, и первый раз прервался в шесть часов вечера, чтобы немного перекусить и позаботиться о своей лодыжке, которая теперь постоянно причиняла боль и отравляла каждое мое движение. Я не хотел оказаться полностью беспомощным, когда настанет ночь.

Именно тогда, разыскивая бинт, я услышал доносящиеся из-под окон громкие и сердитые голоса. Я намеренно оставил окна приоткрытыми в слабой надежде, что кто-нибудь — какой-нибудь человек — может пройти мимо. Поскольку мой дом находится на отшибе, это казалось почти невероятным, но шанс существовал, пусть и очень маленький. Теперь мне показалось, что ко мне вернулась удача. Мужской голос, доносившийся снизу, принадлежал юноше, доставлявшему мне газеты, Грэму Лэйну, и я мог предположить, что второй голос, женский, был голосом его невесты.

Я прокрался на балкон, пригибаясь и держась так, чтобы меня не заметили те, кто мог следить за домом, и склонил голову, чтобы посмотреть вниз. Там стоял Грэм — с поникшими плечами, печально глядящий вслед надменно удаляющейся фигуре молодой женщины, спешившей по тропинке, которая вела к главной дороге. Он дважды окликнул ее, и дважды ее голова поднялась чуть выше, но она продолжала высокомерно шагать прочь. Очевидно, они вышли на прогулку, произошла ссора — обычная размолвка между влюбленными, — и теперь она уходила в гордом одиночестве.

— Грэм! — позвал я.

И добавил, когда он начал поднимать голову:

— Нет, не смотри вверх. Это я, мистер Воллистер. А теперь слушай! Не смотри по сторонам. Просто стой здесь и смотри вслед своей девушке. За мной следят, Грэм, и мне нужна помощь. Нет! Ради всего святого, не смотри по сторонам! Кивни головой, совсем чуть-чуть, если ты слышишь и понимаешь. Хорошо. А теперь слушай... У меня большие неприятности, Грэм. Дело государственной важности. Видишь людей на дорожке? В большой американской машине? На вершине утесов тоже сидят наблюдатели, изображают, что они на пикнике... Только это не пикник. И еще один человек на лестнице. Ни с кем не разговаривай, если получится. Могут быть еще и другие. Ты меня слышишь?

Он снова легонько кивнул головой.

— Отлично! Грэм, ты получишь сотню фунтов, если сможешь передать мое сообщение. Используй телефон-автомат в деревне или телефон в магазине твоего отца. Вызови полицию, Грэм, но не ходи в полицию в Сиэме! Я сейчас не могу объяснять, но новому констеблю нельзя доверять! Хорошо?

Он кивнул еще раз. И прошептал:

— Вы сказали, сто фунтов, мистер Воллистер?

— Двести, если ты с этим справишься, — ответил я. — Полиции можешь рассказывать что угодно. Фальшивомонетчики, наркоторговцы — что угодно. Только приведи сюда полицию. Столько, сколько получится, и как можно быстрее.

— Но в чем дело? — прошептал он. — Что происходит?

Я отчаянно пытался найти приемлемый ответ, и, наконец, сказал:

— Шпионаж... Диверсия... Новая электростанция в Гар-Фелл. Но не говори об этом полиции. Скажи им про киднэппинг или что-то в этом роде. Возможно, история про наркоторговцев будет лучше всего. Иди, пока тебя не заподозрили. Позови свою девушку, а потом беги за ней.

Он повернулся, готовый выполнить мою просьбу, и я прошептал последнее указание:

— Никому больше не говори обо мне. И помни: не ходи в полицию в Сиэме! Удачи тебе, Грэм. Ты — мой единственный шанс...

Он ушел по дорожке, завернул за поворот и исчез среди деревьев. Больше не задерживаясь, я заполз обратно в кабинет, отошел подальше от окон и выпрямился в полный рост. Пока все прошло хорошо. Если парень сделает все, как я сказал, через несколько часов я уже буду в безопасности. Возможно, к наступлению ночи. Потом — врач. Лучшие врачи в округе. То, что сделали со мной одни лекарства, другие, возможно, смогут излечить. И, клянусь Богом, мне будет что порассказать, когда этих подлых созданий из моря призовут к ответу! Воистину, будет...

С другой стороны... Внезапно мне пришло в голову, что я вполне мог подвергнуть молодого Грэма Лэйна страшной опасности. Что, если в моем плане что-нибудь пойдет не так? Но что может пойти не так? Ничего, если он будет следовать моим указаниям...

Потом я снял одежду, чтобы принять душ, перед тем как бинтовать себе лодыжку. Именно тогда, в ясном дневном свете, я впервые заметил изменения в моих ступнях: плотные кожистые перепонки теперь доходили до середины длины моих пальцев. Это заставило меня немедленно осмотреть и ладони, между пальцами которых, в свою очередь, тоже оказались плотные перепонки из эластичной кожи. Зеркало в ванной комнате, которого до сих пор я избегал, с беспощадной ясностью отразило, насколько быстро происходила моя метаморфоза: чешуйчатое огрубение пор моей кожи, почти уже функционирующие жабры, ужасно округлившиеся глаза и почти полное отсутствие волос.

Вид этих чудовищных изменений и понимание того, каким образом они со мной произошли, вызвали во мне бурю гнева, которая кипела все время, пока я принимал душ. Только тогда я осознал всю важность воды в моем новом положении. Я стремительно превращался в амфибию, начинал приобретать черты глубоководных и, хотя я, несомненно, вполне мог жить на суше, откровенное удовольствие, которое я получил во время купания, было почти невыносимым! Вода смыла с меня всю боль и горести, исцелила мое саднящее горло, смягчила жабры и впиталась в кожу, сделав ее мягкой и гладкой на ощупь.

Боже мой! Осознание всех ужасных последствий моего положения — моего состояния — внезапно обрушились на меня. Я больше не был человеческим существом. Конечно, я знал это с тех самых пор, когда впервые обнаружил на шее жабры, но лишь сейчас до меня дошел истинный ужас моего положения. Даже самый сильный человек зарыдал бы на моем месте. Я не стыжусь того, что тоже зарыдал.

После этого я немного посидел, и постепенно мое совершенно безнадежное настроение начало подниматься. Я все еще мог нанести ответный удар — должен был его нанести. И хотя я уже начал терять веру в свой план побега — ту спасательную операцию, которую я организовал при помощи Грэма Лэйна, даже в том случае, если произойдет самое худшее, я смогу, по меньшей мере, оставить документальное предупреждение, когда они в конце концов придут за мной.

Полностью положиться на посыльного было бы огромной ошибкой. Грэма могли перехватить, он мог просто не исполнить мои инструкции. А что если он передумал, решив, что стал потенциальной жертвой какого-то розыгрыша? На его месте я был бы крайне недоверчивым, осторожным и подозрительным. А что, если он попытается каким-нибудь образом проверить факты, о которых я рассказал ему? Если предположить, что он полностью проигнорировал мои предупреждения и направился прямиком в полицейский участок Сиэма? Оставшиеся волосы дыбом встали у меня на голове при мысли об этом. Потом я начал обдумывать возможные причины, по которым Грэму может не удаться сообщить о моем положении властям.

Даже если и на самом деле все пошло бы из рук вон плохо, я не мог позволить гчубоководным одержать такую легкую победу. Нет, я должен был оставить свидетельство против них, что-то такое, что могло быть найдено после моего исчезновения: четкое обвинение в их преступной деятельности! Поэтому, когда свет дня уже начал меркнуть, переходя в ранние сумерки, я надел халат и вернулся к работе над рукописью, продолжая писать как можно быстрее. Необходимо, чтобы история была рассказана до конца, чтобы на дьявольские деяния захватчиков из глубины пролилось как можно больше света.

Дважды делая перерыв, чтобы дать отдых глазам, я решал проверить телефон, но в обоих случаях, как только я поднимал трубку, гортанные голоса давали мне понять, что я могу поговорить лишь с глубоководными. Таким образом я понял, что телефон надо оставить в покое. Потом, когда сгустились сумерки...

Глава 9 Бесконечный кошмар

Звук, донесшийся откуда-то снаружи, заставил меня резко вскинуться, подняв голову со стола. Должно быть, я задремал, поскольку в кабинете было темно, а шум моря утих с наступлением ночи. Я вышел на балкон. Какие-то фигуры копошились в тенях возле моего дома. Если бы у меня было ружье... Что бы они ни затевали, я бы очень скоро положил этому конец. Однако у меня не было оружия, так что я вернулся обратно в дом и отыскал фонарь. Батарейки сели, но фонарь еще мог тускло светиться.

Вооруженный фонарем, я снова выполз на балкон. На миг неверный луч света выхватил из темноты пару изумленных пучеглазых лиц, уставившихся на меня, потом затаившиеся фигуры слились с тенями и исчезли за углом дома. Я услышал звон ключей. Что ж, в этом направлении они бы не слишком преуспели. Вдобавок к тому, что я заколотил двери изнутри, я еще и задвинул все засовы. Но эта попытка вторжения по меньшей мере продемонстрировала решимость глубоководных, и я был рад, что принял меры предосторожности и надежно забаррикадировался.

Затем, когда я уже собирался вернуться с балкона обратно в кабинет, снизу раздался тихий голос, который позвал меня:

— Джон! Джон Воллистер! Почему бы вам не сдаться, Джон Воллистер? Вам не победить, и вы это знаете.

Хотя именно этого голоса я никогда раньше не слышал, по его потрескивающему звучанию я сразу же понял, что его источником мог быть только глубоководный. Направив луч фонаря на темные деревья, окаймлявшие дорогу к утесам, я высветил небольшую группу нелюдей. Их было четверо, и одним из них был... Грэм Лэйн!

Его руки были связаны за спиной, лицо — окровавлено. Изо рта торчал темный кляп, волосы — растрепаны. Его куртка была изодрана почти в клочья, и он слабо брел между тремя глубоководными. Не знаю, как он попал к ним в руки, но, несомненно, его жестоко избили.

Один из троих глубоководных, повернувшись так, что его лицо оказалось в круге света от моего фонаря, сказал:

— Я советую вам выйти сейчас же, Джон Воллистер. Вы уже заслужили суровое наказание — и наказаний будет много, но ничего такого, чего вы не могли бы вынести. Если же вы продолжите упрямиться... — тварь пожала плечами.

— А что вы намерены сделать с... с ним? — хрипло ответил я, направив луч фонаря на Грэма, стоявшего между ними. — Он не представляет для вас никакой пользы и, уж конечно, никакой угрозы. Почему вы не отпустите его?

Утробный хохот разогнал ночную тишину:

— Выходите, Джон. Мы все прекрасно понимаем, верно? А теперь послушайте, нам пора договориться. Вы важны для нас, вот почему мы были снисходительны к вам... пока. Однако вас, как я уже сказал, ждет наказание, и чем дольше вы сопротивляетесь, тем хуже вам будет. Вы вполне можете навлечь на себя крайнюю меру наказания... вот почему мы привели с собой молодого мистера Лэйна. Ведь мы не можем позволить ему так просто пустить под откос всю нашу программу, верно? Так что мы решили сделать из него поучительный пример...

Голос затих, и последовало жуткое многозначительное молчание.

— Что вы хотите сказать? — просипел я. — Кто вы, черт возьми, такой, чтобы угрожать и...

— Молчите! — прошипел незнакомец, вмиг утратив всю свою наигранную приветливость. — Молчите — и смотрите!

Трое глубоководных отошли в сторону от спотыкающегося пленника, оставив его в одиночестве на дорожке. Луч света дрогнул, остановившись на связанном, избитом юноше. А потом из темноты нахлынула невыносимая вонь морских водорослей и грязи. Я чуть не выронил фонарь, узнав этот запах из глубин океана. Эта было чудовищное зловоние шоггота. Я понял, какой была эта «крайняя мера наказания»!

На другом конце дрожащего луча Грэм Лэйн тоже почувствовал смертоносный смрад и неловко повернулся к его источнику. Из тени выплыло бесформенное нечто, поблескивавшее мириадами глаз, каждый из которых был неотрывно прикован к жертве. Шоггот с хлюпаньем тек по дорожке. Грэм бросился бежать, но тут же споткнулся, упал, однако каким-то образом ухитрился встать на ноги... Черное чудовище нависло над ним!

Пригвожденный ужасом к своему месту, вцепившись в перила балкона, чтобы удержаться на ногах, я мог лишь смотреть. Боже милостивый, я просто не мог отвернуться!

Фигура Грэма, ковылявшая по тропинке со связанными за спиной руками, начала клониться вперед, когда шоггот обволок ее. Секунду назад юноша еще был там — а в следующий миг осталась лишь пульсирующая, поблескивающая, черная и бесформенная масса морского чудовища. Заткнутый в рот кляп не дал несчастному возможности даже закричать, когда чудище поглотило его...

И тут раздался тот приглушенный рев, который я так хорошо помнил с прошлого раза — включились внутренние двигатели шоггота, а потом... потом...

Вверх ударила та раскаленная черная струя зловонного тумана — измельченные в пыль человеческие останки — атомизированная сущность Грэма Лэйна!

Наконец ко мне вернулась способность двигаться и, выключив фонарь, я в оцепенении замер над местом ужасной казни Грэма. Медленно, очень медленно ко мне вернулись все мои чувства. К тому времени уже все утихло, а омерзительная вонь шоггота рассеялась. Весь этот эпизод напоминал кошмарный сон, который уже кончился, за исключением того, что я знал, что это был не сон.

Шатаясь, я вернулся в дом и запер окна, чувствуя, как во мне нарастает зловещее и совершенно нечеловеческое возбуждение: нестерпимое желание разрушить мои с таким трудом возведенные укрепления, отпереть все засовы и ринуться из дома в битву с теми, кто искал меня. В моем воспаленном мозгу быстро сформировался дикий план, безумный порыв, который заставил меня в ярости метаться по дому, пока, наконец, я не распознал источник новой угрозы и не начал с ним бороться.

Ярость стала проявлением моего начинающегося безумия, несомненно, вызванного ужасной смертью Грэма Лэйна; доказательством того, что моя подорванная лекарствами психика стремительно слабела. Охваченный яростью, я вышиб дух из Семпла; и, убегая из лодочного клуба, я тоже чувствовал безумное желание броситься в море и отдаться на волю волн. Похожее безумие охватило меня и тогда, когда я разговаривал по телефону с Сарой. Дикие эмоции, бушевавшие внутри меня, были прямым результатом моей метаморфозы и моего нежелания принимать таблетки, которые могли сохранить мне рассудок.

Когда истина забрезжила где-то в моем мозгу, я отправился прямо в ванную и намочил голову. И... через несколько минут я снова стал сам собой. Затем, задвинув на самые дальние задворки памяти картину смерти юноши, пытавшегося мне помочь, я вернулся к моей рукописи и принялся лихорадочно писать, не обращая внимания на то, что уже давно наступила глубокая ночь.

* * *

Когда я снова начал клевать носом над своей работой, я услышал странный звук, доносящийся откуда-то снизу. Я находился в таком состоянии, когда любой посторонний шум резал ухо...

Я быстро спустился в темноте на первый этаж, бесшумно проверил мои укрепления и прислушался, не повторится ли звук. Я находился в библиотеке, осматривая высокие и узкие окна, когда он раздался снова, на этот раз где-то совсем близко, испугав меня до ужаса. Кто-то пытался вскрыть одно из окон автогеном!

Я бесшумно пробрался в кухню, нашел большой тесак и вернулся в библиотеку. Отлично зная дом, я ни разу нигде не включил свет. Только лампа в моем кабинете продолжала гореть, и мои противники, несомненно, полагали, что я сейчас там и крепко сплю. Что ж, я приготовил им неприятный сюрприз. Я сел, положив на колени тесак, и стал ждать.

На светящемся циферблате библиотечных часов был ровно час ночи, когда первую доску отрезали и осторожно убрали. Я встал и отошел в сторону, чтобы остаться незамеченным, когда в библиотеку ворвался луч света снаружи. С моря дул бриз, и вместе с ним комнату наполнил запах океана, который был каким-то не таким. За стеной бесспорно суетились глубоководные. Отметая дальнейшие сомнения, в отверстии показалась пятнистая и перепончатая рука. Перепонки намного превосходили мои собственные, так что я понял, что их обладатель должен быть полностью развившимся глубоководным.

За тот час, который я провел, безмолвно сидя в темноте, моя ярость снова разрослась до ужасных размеров, так что я не отдавал отчет в своих действиях, когда сделал первый ход. Рука, которая только что начала ощупывать края образовавшейся дыры, шарила там и сям, продвигаясь все дальше и дальше, когда я с силой ударил тесаком по ее пальцам. Немедленно раздался дикий крик боли, и рука исчезла, но три пальца и кончик еще одного остались внутри дома!

Демонически хохоча и пританцовывая в безумном ликовании, я вышвырнул мерзкие обрубки вслед их обладателю и заколотил дыру более крепкой доской. На этот раз я использовал длинные гвозди, которые можно было выбить только большим молотом. Я не боялся, что глубоководные воспользуются огромной силой шоггота, чтобы ворваться внутрь: это вызвало бы серьезные разрушения, которые не так легко объяснить.

Закончив восстанавливать поврежденную баррикаду, я включил свет и в течение следующего часа занимался дополнительным укреплением остальных комнат первого этажа. Что бы ни случилось, я не собирался позволить глубоководным заполучить меня до того, как моя рукопись будет завершена.

Через некоторое время после отчаянных физических усилий безумие покинуло меня, так что когда я закончил, то обнаружил, что снова пришел в себя и безумно устал. Но в конце концов, довольный, я бесшумно вернулся обратно в кабинет. Свет на первом этаже я оставил включенным, пусть думают, что я все еще внизу. Возможно, это убедит их держаться подальше от моего дома.

Остаток ночи я провел в работе над рукописью, то и дело клюя носом. Я просидел за столом, пока рассветное солнце не вползло ко мне в комнату, и тогда я понял, что дожил до нового дня. Умывшись, я снова вышел на балкон. Они все еще были здесь: большая машина, группа на пикнике, наблюдатель на вершине лестницы. Но около дома никого не было. Это как нельзя лучше отвечало моим интересам. Я быстро позавтракал и приготовился снова принять душ.

Именно тогда я обнаружил, что обложили меня по-настоящему. Вода из душа бежала с куда меньшим напором, чем обычно.

Я тут же выключил воду, надел халат и поднялся на чердак. Произошло то, чего я и боялся: глубоководные ухитрились как-то перерезать мое водоснабжение, и в дом не поступало воды. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем они отключат электричество? Ответ я узнал в полдень, когда попытался сварить себе кофе. Игра окончена. Видимо, они разозлились всерьез. И все же... Если бы я смог продержаться еще хотя бы одну ночь, то успел бы закончить свою работу. Действительно, работа над рукописью превратилась для меня в наваждение, по мере того, как день медленно полз к вечеру, я писал все быстрее и быстрее.

Однако же я не мог надеяться продержаться без сна и обнаружил, что сплю урывками, каждый раз резко просыпаясь от малейшего шороха. После этого я вставал, отправлялся в ванную и хорошенько смачивал лицо и жабры, каждый раз тщательно закрывая краны, чтобы растянуть стремительно убывающий запас воды в трубах.

Около шести часов вечера мой тревожный сон прервал настойчивый телефонный звонок. Но не только он, ибо свет в моем кабинете включился. Глубоководные почему-то решили временно включить электричество, но не воду, как я обнаружил позже. Прежде чем взять трубку, я догадался сбегать вниз и включить электрический чайник. До меня дошло, что когда я закончу разговаривать по телефону, они могут отключить электричество. Так что, если только мне удастся несколько минут продержать звонящего на линии, у меня будет кофе! Звонила Сара, и теперь ее голос был почти неузнаваем:

— Джон, послушай... Пожалуйста, не бросай трубку. Ты должен выслушать меня. Глубоководные очень сердиты, Джон, и если ты не образумишься, они намерены захватить тебя силой. Ты ведь уже понял, что не сможешь победить?

— Я могу попытаться, — ответил я ей.

— Джон, не будь идиотом! Все кончено. Теперь остались лишь ты и я — мы вместе, и глубоководные!

— Я скорее убью себя, — объявил я ей, подавив ярость, быстро закипавшую в моей душе.

— Но почему? Мы будем вместе, Джон, и даже сейчас еще не поздно...

— Сара, — перебил я ее, заставляя себя сохранять какое-то подобие здравого рассудка. — Уже поздно. Слишком поздно. Я не принимал таблетки.

Повисла долгая тишина, потом она переспросила:

— Таблетки? — Ее голос сорвался на мертвый надломленный шепот: — Какие таблетки? Не те, которые...

— Да, именно те — те, которые не дают вашим несчастным жертвам сойти с ума. Те, которые помогают им сохранить душевное равновесие, когда изменение начинает ускоряться. Семпл рассказал мне о них, но слишком поздно. Я не принимал их.

— Джон... Я иду к тебе, — прошептала она, и в ее изменившемся голосе прозвучало отчаяние. — Я иду!

— Не сейчас, Сара, — возразил я ей. — Не приходи сегодня. Только не в темноте, не при выключенном свете. Не принеси с собой зловоние глубоководных! Если ты сделаешь это, я убью тебя! Я убью каждого мерзавца, который сунет ко мне свой чертов нос! Ты слышишь? Ты слышишь?

Я бешено швырнул трубку. Черт бы побрал всех этих вонючих выродков!

Спотыкаясь, я побрел в ванную, чувствуя, как внутри меня клокочет ярость, и принялся плескать водой себе в лицо. Увидев свое отражение в зеркале, сорвал его со стены! Потом я начал метаться по дому в неистовстве разрушения. Я переворачивал стулья и столы, крушил полки с хрусталем, который собирал годами, сдирал со стен картины и срывал шторы, пока мое нервное возбуждение не начало выдыхаться. Очнулся я на кухне. Вода в чайнике все еще была горячей. Дрожа, точно лист на ветру, потрясенный и ослабевший от своей неконтролируемой выходки, я сделал себе кофе и на трясущихся ногах понес чашку наверх, в свой кабинет.

Потом, когда начали спускаться сумерки, а свет потихоньку угас, я вспомнил о коробке свечей, завалявшейся в одном из кухонных ящиков. Я купил их в деревне месяц назад, когда в проводке случилось короткое замыкание. Тогда я спустился вниз и отыскал их — восемь штук. Две из них я зажег и поставил у себя в кабинете так, чтобы они давали как можно больше света. Потом я заправил и принес в кабинет паяльную лампу, которой как-то раз снимал краску: она могла мне пригодиться, пусть даже и в качестве дополнительного источника света.

Приготовившись к наступлению ночи, я решил положиться на удачу и часок поспать. Я поставил будильник и вытянулся на кровати, и вскоре меня сморил сон...

* * *

Что-то пробудило меня от затянувшегося кошмара, в котором я бесконечно тонул в черной воде. Мокрый от пота, вспомнив все, что произошло, я вскочил и посмотрел на светящийся циферблат будильника. 23:35? Что случилось? Я не мог поверить своим глазам!

Схватив часы, я заметил, что механизм звонка заклинило. Очевидно, я сам был виноват: слишком сильно закрутил завод! Я поставил будильник на место и отправился в кабинет, где в одной из подставок все еще догорала свеча. Крошечный фитилек плавал в небольшой лужице растопленного воска. Я немедленно зажег еще одну свечу и стал ждать повторения звука, разбудившего меня.

Стоило мне усесться, как снаружи тотчас же послышались какие-то непонятные шорохи. Я прошел в ванную, которая находилась именно в том конце, и тихо и осторожно на несколько дюймов приоткрыл окно. Снизу немедленно ударила почти невыносимая вонь, заставившая меня в ужасе и отвращении шарахнуться от окна! Чтобы создать такое зловоние, здесь должна была собраться целая толпа глубоководных. Интересно, что они затеяли?

Я закрыл окно, взял свой тесак и бесшумно спустился вниз, на кухню. Из кухни боковая дверь вела в гараж, и судя по всему, глубоководные именно там и собрались. Но что они могли там делать? В гараже не было окон, а его внешняя дверь сделана из прочного металла. Не могли же они оттуда пытаться пробраться в дом?

Я открыл дверь в гараж, и буквально пошатнулся под ужасным напором вонючих газов, немедленно заполнивших кухню. Хотя батареи моего фонаря уже почти совсем сели, я все-таки прихватил его с собой. Зажав нос, я положил тесак, вытащил фонарь из кармана халата и посветил им в пыльное чрево неиспользуемой комнаты. Все оставалось точно таким, как и в прошлый раз, и...

Нет, не в точности таким. Откуда-то донесся необычный звук, как будто капала какая-то маслянистая жидкость. Эта чудовищная вонь... капли... и движение... Я увидел какое-то шевеление и быстро направил туда тусклый луч фонаря. Крепко сжимая фонарь, дрожа так сильно, что едва мог контролировать свои движения, я медленно перевел луч обратно к широкой металлической двери. Медленные, клейкие капли темной... субстанции... просачивались сквозь замочную скважину и капали в маленькую лужицу на бетонном полу.

Я тихо перешагнул через старые ящики и коробки и, обогнув кучу неиспользованных досок, приблизился к двери и встал на колени, чтобы посмотреть, как эта мерзость просачивается в гараж. Она была блестящего черного цвета и распространяла ту самую отвратительную вонь, от которой меня чуть не вырвало. Я подумал, не может ли она оказаться горючей? Неужели глубоководные намеревались сжечь меня? Я не думал, что они осмелятся пойти на подобную крайность. Любое последующее расследование несомненно приведет к...

Страшное подозрение закралось в мой мозг, и прежде чем я смог осознать свои действия остановиться, я протянул палец и коснулся края липкой лужи. Вещество оказалось теплым, клейким и прицепилось к моему пальцу, как будто... как будто оно было живым!

Я отдернул палец и увидел, что внешние слои кожи слезли с него — растворились — и, разинув рот, еще раз обернулся к луже ядовитой дряни, чтобы увидеть... увидеть, что она превращается в небольшой бугорок, студенистый сталагмит, увеличивавшийся прямо на моих глазах, и образовывавший... образовывавший... глаз!

Боже правый, так у них там был шоггот, один из их примитивных «механизмов»! И он лился в мой гараж, точно гной из какой-то огромной болячки!

Глаз уставился на меня, и зловонные капли на миг прекратили сочиться. Потом омерзительное око снова растворилось в первоначальной слизи, и течение возобновилось с удвоенной скоростью. Я помчался наверх, не заботясь о том, чтобы не шуметь, вернулся в мою освещенную комнату, чтобы найти способ выкурить шоггота обратно на улицу.

Почти в тот же миг мой взгляд упал на заправленную паяльную лампу. «Интересно, сработает ли она? — подумал я. — Боже! Она должна сработать!» Если и существует хоть что-то, против чего этот ужас из гаража не сможет выстоять, то это должен быть огонь. Я хорошо знал, что эти чудовища могут генерировать ужасные температуры внутри себя, но эта маленькая лужица, это щупальце живой материи — оно несомненно должно быть уязвимым.

Я бросился обратно вниз на кухню, а оттуда в гараж, добрался до двери и грохнулся на колени перед пульсирующим и комковатым озерцом мерзости. Я быстро поджег и накачал лампу, превратив ее в ревущее копье невидимого жара. Липкая гадость потекла еще быстрее, и волнение на увеличивающемся озерце стало более целенаправленным. На этот раз образовалось два глаза, выпятившихся и уставившихся на меня. Тогда я направил на них паяльную лампу!

В тот же миг над лужей образовалось облако зловонного дыма, укутавшего все темной пеленой, а я, зажав одной рукой нос и рот, другой орудовал огненным мечом. Внезапно я почувствовал дикую боль в ноге, как будто на нее плеснули кислотой, и через просвет в вонючем дыму я увидел извивающиеся ложноножки неистово мечущейся слизи. Затем, сопровождаемый совершенно нечеловеческим воплем агонии из-за двери — звуком, который не под силу было бы воспроизвести ни человеческому горлу, ни горлу животного, ни какому-либо механизму, известному людям, — последний клок шоггот-ткани исчез в замочной скважине. Я с паяльной лампой в руках остался стоять посреди пятна черного, выжженного цемента.

Я снова победил, получив время, необходимое для завершения рукописи. Я поднялся наверх и с головы до ног обрызгался животворной водой; затем, как только мои нервы достаточно успокоились, вернулся за стол и продолжил работу, которая была завершена уже больше чем на три четверти...

Это произошло прошлой ночью, почти двадцать четыре часа назад, и это была последняя попытка глубоководных выкурить меня из дома. Вероятно, они знали, что я уже недолго смогу выдержать осаду. Полагаю, что они просто пытались «спасти меня от себя самого», от самоубийства. Я никогда не собирался убивать себя, но они об этом не знали...

Утром, когда встало солнце, я попытался немного подремать, но обнаружил, что мои кошмары стали совсем чудовищными. О сне больше не могло быть и речи. А потом мне позвонила Сара, сказав, что придет в полдень.

Она пришла, принеся с собой раковину, с которой начался для меня весь этот кошмар. Она принесла и раковину и, наконец-то, ответы на те несколько последних вопросов, которые до сих пор вызывали у меня недоумение; ответы, которые позволили кусочкам головоломки сложиться в единую четкую картину.

Я не убил Сару, как грозился, а спрятал свою рукопись, снял доски, преграждавшие вход, и встретил ее со всей приветливостью, на которую был способен. Безумие покинуло меня, оставив после себя лишь огромную усталость — усталость поражения, горькое знание, что не могу выиграть битву.

Да, она принесла мне мою раковину, похожую на те, которые адаро с Соломоновых островов используют, чтобы созывать своих рожденных на земле собратьев и заманивать их в море. Действительно, именно эта раковина впервые позвала меня. Именно ее очертания и цвета затронули какие-то потайные струны в памяти предков, которая дремлет в крови и скрывается в мозгу всех глубоководных. Эта раковина, вместе со снами из Р'льеха, послужила толчком, запустившим рост семян, таившихся внутри меня. Все остальное стало лишь медленным, но верным процессом внушения и подготовки.

Сара должна была стать наживкой, которую они насадили на свой крючок, и, разумеется, я попался на приманку. Когда все пошло в точности так, как они и планировали, я испортил им весь план, вернувшись в лодочный клуб в тот момент, когда они совершенно меня не ждали. Единственным оставшимся для них выходом было захватить меня силой и провести метаморфозу как можно быстрее.

Все это я уже знал, но были и другие вещи, которых я до сих пор не мог понять. Сара рассказала мне о них. Например, о ее «отце». Он был ей вовсе не отцом, а пра-пра-пра-пра-прадедом! Одним из преимуществ существования в шкуре глубоководного является неимоверное долголетие. Я и сам мог бы «гордиться» своей генеалогией. Моим неизвестным дедом был иннсмутский Марш из первородной линии Маршей, что стало одной из двух причин, по которой меня выследили и отобрали для... изменения.

Что же касается второй причины: Белтон оказался прав. Будучи морским биологом, я мог многому научить глубоководных — и многому научиться у них, живя в невообразимых глубинах. Глубоководным предстояло преодолеть еще множество проблем, ибо наука в подводной среде — дело непростое.

Сара рассказала мне все об этом и о многом другом, но когда я почувствовал возвращение безумия, я заставил ее уйти. Потом я снова заколотил дверь и принял душ, чтобы облегчить как физическую, так и душевную боль. Что же снова разожгло во мне огонь ярости — неистовое кипение крови и отвратительные желания, вызванные им?.. Думаю, это было лицо Сары, уже не совсем человеческое, и все же ни в коем случае не отвратительное, каким, как я думал, оно должно мне показаться. Пучеглазое и толстогубое, оно стало для меня отражением моего собственного лица, которое больше не раздражало меня, а казалось почти... естественным? И действительно, именно этот парадокс раздул во мне искру гнева... но ненадолго.

После того, как я заставил ее уйти, большую часть времени я провел за столом, приводя в порядок эту рукопись, пока, наконец, не счел ее завершенной.

Приближается полночь, и на серебристые пески легли странные тени. Некоторые из них кажутся мне чудовищными. Скоро придет назначенный час, когда я поклялся сказать глубоководным свое окончательное слово... Я присоединюсь к ним!

Разве что...

Кем бы ни были вы, читающие эти строки, будьте уверены в одном: даже несмотря на то, что я присоединяюсь к ним, я ненавижу и презираю их! Но мне дорога жизнь — пусть даже и жизнь изменившегося. Нераскрытые тайны океанов ждут меня...

И все же я обещаю вам, что отомщу за себя! Клянусь в этом!

Кто бы вы ни были, когда бы вы ни обнаружили эту рукопись, запертую в металлическом ящике, не мешкайте, сделайте так, чтобы она немедленно попала на глаза представителям властей! От этого зависит существование всего вашего мира!

А если кто-то усомнится в моих словах, пусть он заглянет в морские глубины, пусть пройдется по берегам этого мира и прислушается к песням моря. Если глубоководным и суждено когда-нибудь быть уничтоженными и исчезнуть, то вы, а не я, должны стать причиной этого уничтожения. Я не могу помочь вам, ибо не могу больше помочь даже себе самому. Хотя я и поклялся отомстить, мщение может теперь исходить только от вас.

Безумие тлеет во мне, а голос штормов зовет меня к себе. Я слышу их неистовство сквозь устье моей раковины, вижу пенистые гребни волн, вызванные в моем воображении контурами ее завитков! Я должен идти туда, где кошачьими глазами вглядывается в темные глубины осьминог; где кальмар безмолвно выпускает в ледяные воды струи чернил; где вечные волны ведут рассказ о древнем океане, а коралловые лабиринты дрожат в такт песням сирен, раздающимся из глубоководных пещер.

Йа-Р'льех!

Я — единое целое с воинством Дагона и Матери-Гидры; единое целое с глубоководными, поклоняющимися Великому Отцу-Спруту. Вместе с ними я поселюсь и буду жить в безбрежных глубинах океана...

* * *

Лично в руки.

Уильяму П. Маршу, эсквайру.

Отель Джилмэн,

Иннсмут, Массачусетс

Досточтимый Брат!

Смиреннейшие приветствия из Англии, где все идет в соответствии с планом, за исключением того, о чем вам было сообщено ранее. Аху-Й'хлоа быстро растет, и ее колонны уже приобретают некоторый блеск... Но об этом, как и о доходах, которые мы получили и продолжаем получать в Сиэме, позже.

Относительно приложенной к этому письму рукописи. Она была обнаружена под шатающимися половицами в комнате дома, который некогда принадлежал вашему внуку. Мы, разумеется, приобрели его, что немало поспособствовало выполнению наших планов, но эта рукопись была найдена совершенно случайно.

Я уверен, что, читая ее, вы обратите внимание на то, что в обстоятельствах, когда принимать меры надо было стремительно, все наши действия полностью оправданы, и если кого-то и можно обвинить в нежелательных результатах, то, бесспорно, Дэвида Семпла. Как вы уже знаете, он заплатил за свою оплошность сполна.

Каково и было ваше желание, на вашего внука не наложили никакого наказания, поскольку было решено, что в силу своей недальновидности он уже достаточно поплатился. Несмотря на свою клятву в конце рукописи, он больше не проявляет никаких опасных наклонностей в отношении нас; напротив, он рьяно изучает наше Древнее Знание.

Кроме того, он просит позволения совершить паломничество в Р'льех! Он желает войти в священные двери и спуститься в нижние склепы, к ногам спящего Ктулху. В своих снах он слышал его зов, и мы не можем отказывать ему в этой высочайшей аудиенции.

Девушка, Сара, плоть от моей плоти, как вам хорошо известно, будет сопровождать его в путешествии. Паломничество займет несколько лет, в течение которых они будут нести слово Ктулху в удаленные поселения, встретившиеся им на пути. Само собой разумеется, что сначала она должна дождаться времени своего нереста. Поскольку вы выражали желание, чтобы Джону Волли-стеру не было причинено никакого вреда, и поскольку, к сожалению, он больше ни на что не годен, этот план кажется разумным. Состояние вашего внука совершенно необратимо, но моя девочка будет там вместе с ним и позаботится о нем, когда он будет не в себе...

Ваш по знаку Аб-Хитха

Эфраим Бишоп.

Загрузка...