Из мрака ночи (сборник)

«Сумерки»

«Twilight», журнал «Astounding Stories», № 11, 1934

«Ночь»

«Night», журнал «Astounding Stories», № 10, 1935

Сумерки

— Кстати, о путешествующих автостопом, — сказал Джим Бенделл. — Пару дней назад я подобрал одного парня, и парень этот не походил на обычного человека. — Джим рассмеялся, но смех его прозвучал как-то неестественно. — Он рассказал мне удивительные вещи… Большинство из тех, кого подвозишь, обыкновенно выкладывают историю о том, как потеряли хорошую работу, и заявляют, что теперь попытают счастья на Западе.

Джим Бенделл — агент по недвижимости, и я знал, о чем он будет говорить дальше. Это его любимая тема. Джима по-настоящему беспокоит большое количество свободных земельных участков в нашем штате. Однако расписывая каждому встречному-поперечному прелести наших мест, сам он предпочитает не выбираться дальше черты города. Он попросту боится необжитых районов. Так что я попытался вернуть его в русло начатого рассказа.

— И что же заявил этот парень, Джим? Что он старатель, который не может найти землю для прииска?

Джим поморщился:

— Не смешно, Барт!.. Дело вовсе не в том, что он заявил. Он даже ничего не заявлял — просто рассказал. Понимаешь, он не стал клясться, будто все это правда, просто рассказал. Вот что не дает мне покоя. Я знаю, это не может быть правдой, но то, как он об этом говорил… не знаю.

По его речи я понял, что он действительно озадачен. Джим Бенделл обычно очень следил за своим английским и по-настоящему гордился им. Если он начинает запинаться, значит, волнуется. Примерно как в тот раз, когда принял змею за деревянную палку и хотел сунуть ее в костер.

Впрочем, волнение полностью оправдалось содержанием рассказа.

Джим подобрал незнакомца, когда начало смеркаться. Вправду, именно «подобрал». Тот лежал футах в десяти от Южной дороги. Сначала Джим подумал, что незнакомца сбили и не остановились. Одежда у него была странная. Похожа на серебро, но мягкая, как шелк. И в темноте слегка светилась… Джим поднял бессознательное тело, уложил в машину и отправился дальше. Предстояло проехать около трех сотен миль, и Джим решил оставить раненого в Уоррен-Спрингсе, у доктора Вэнса. Однако через пять минут тот пришел в себя и открыл глаза. Посмотрел вокруг, сначала на машину, потом на луну.

— Слава Богу! — произнес он.

Его вид Джима потряс. Незнакомец был красив. Нет, скорее тут подойдет слово «прекрасен»… Впрочем, и это не совсем точно… Скажем так: незнакомец был великолепен. Рост — примерно шесть футов два дюйма. Каштановые с красноватым оттенком волосы напоминали тонкую медную проволоку. Широкий лоб, вдвое шире, чем у Джима. Черты лица — изящные, но крайне выразительные; глаза — серые, словно сталь, и большие.

Одежда незнакомца скорее напоминала купальный костюм в паре с пижамными брюками. Руки — длинные и мускулистые, как у индейца. Однако кожа — белая, лишь слегка покрытая золотистым загаром. В общем, он был великолепен. Самый чудесный человек из всех, что когда-либо встречались Джиму.

— Привет! — сказал Джим. — Попали в аварию?

— Нет… По крайней мере, на этот раз не попал.

Голос у незнакомца тоже оказался изумительным. Необычный голос. Он звучал музыкально — как орган, но с человеческими интонациями.

— Похоже, мой разум еще не совсем в норме, — продолжал незнакомец. — Я пытался провести эксперимент. Скажите, какой сегодня день, год и прочее… Возможно, тогда для меня что-нибудь прояснится.

— Девятое декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, — сказал Джим.

Это сообщение ни в малейшей степени не обрадовало незнакомца. На его лице промелькнула кривая ухмылка.

— Больше тысячи… — задумчиво сказал он. — Не так уж плохо по сравнению с семью миллионами. Жаловаться вряд ли стоит.

— Семь миллионов чего?

— Лет, — спокойно сказал незнакомец, словно это для него ничего не значило. — Однажды я попытался провести некий эксперимент. Или, скорее, попытаюсь… Эксперимент состоялся в три тысячи пятьдесят девятом году. Я занимался тогда исследованиями пространства. Время, как мне до сих пор кажется, — лишь побочный эффект. Все дело в пространстве. Я почувствовал, что поле захватило меня, но не смог вырваться. Поле гамма-эн-четыре-восемь-один, интенсивностью девятьсот тридцать пять единиц Пеллмана. Оно засосало меня, а потом я вынырнул наружу. — Странный человек снова усмехнулся. — Думаю, поле пробило туннель в пространстве до того места, которое будет занимать Солнечная система, — через высшие измерения, превысив скорость света и забросив меня во временную плоскость будущего.

Незнакомец не рассказывал — просто размышлял вслух. Потом он вновь начал осознавать присутствие Джима.

— Я не смог точно настроить приборы, семь миллионов лет эволюции полностью все изменили. И, возвращаясь, слегка промахнулся. Я из три тысячи пятьдесят девятого года… Скажите мне: какое изобретение считается сейчас самым удивительным?

Вопрос настолько ошеломил Джима, что он ответил едва ли не прежде, чем подумал.

— Полагаю, телевидение. Еще радио и самолеты.

— Радио — это хорошо. Тогда здесь должны быть приборы.

— Но послушайте… Кто вы?

— Ох, простите, я забылся! — В изумительном голосе послышались виноватые нотки. — Меня зовут Арес Сен Кен-лин. А вас?

— Джеймс Уотерс Бенделл.

— Уотерс? Что это значит? Мне незнакомо подобное слово.

— Ну… Это просто имя. Почему оно должно быть вам знакомо?

— Понимаю… Значит, у вас нет классификации. «Сен» в моем имени означает «ученый».

— Откуда вы, мистер Кенлин?

— Откуда? — Кенлин улыбнулся, и голос его прозвучал медленно и тихо. — Я пришел из мира, от которого нас сейчас отделяет семь миллионов лет. А может, и больше… Они потеряли счет годам. Я имею в виду людей… Все необходимое там делают машины. Ну а до этого я находился в Нева-Сити, в три тысячи пятьдесят девятом году.

Только теперь Джим начал понимать, что перед ним не псих.

— Я был экспериментатором, — продолжал Кенлин. — Занимался наукой. Мой отец тоже был ученым, но в области генетики человека. Я — результат эксперимента. Отец доказал свою правоту, и весь мир последовал его примеру. Я стал первым представителем новой расы.

— Новая раса… — пробормотал Джим. — О Господи!.. Каков же был… Каков будет…

— Каков будет ее конец? Я его видел. Почти… Я видел их, маленьких человечков, испуганных и растерянных. И машины.

— И ничего нельзя изменить?

— Послушайте эту песню.

И Кенлин запел. После этого Джиму уже не требовались рассказы о судьбе человечества. Он все понял. Он мог слышать голоса будущих людей, странные, скрипучие, говорящие явно не по-английски.

Песня звучала в минорном ключе. Она звала, звала и спрашивала, и тщетно искала ответ. А еще в ней звучал непрерывный гул и рокот неизвестных машин. Машин, которые не могли остановиться, поскольку люди забыли, как их остановить. Более того, они напрочь забыли, для чего предназначены машины, — лишь смотрели на них, слушали и удивлялись. Люди больше не умели ни читать, ни писать. И сам язык тоже изменился, так что фонограммы предков ничего для них не значили…

Песня продолжалась. В людях пробуждался интерес. Они взглянули в пространство и увидели теплые, дружелюбные звезды, до которых было слишком далеко. И девять близких планет, знакомых и давно освоенных…

Слышалось в этой песне и еще что-то. Но что? Джима охватила дрожь. «Эту песню нельзя петь среди сегодняшних людей, — подумалось ему. — Кажется, будто она убивает надежду». После этой песни Джим поверил незнакомцу окончательно.

Закончив песню, Кенлин какое-то время молчал, потом как бы вспомнил о спутнике.

— Вы не поймете, — сказал он. — Однако я их видел. Они до сих пор окружают меня, маленькие уродливые человечки с огромными головами. Однако в их головах нет ничего. У них есть компьютеры… машины, которые могут мыслить… Никто не знает, как их выключить. У этих людей великолепные мозги. Намного лучше вашего или моего. Однако с тех пор, как появились компьютеры, прошли миллионы лет, и люди не слишком обременяли себя мыслями. Дружелюбные маленькие человечки.

Джим поежился. А Кенлин принялся рассказывать.

Когда я оказался внутри поля, оно съело меня, словно сила тяжести, швыряющая космический корабль на планету. А потом выплюнуло в будущее, через семь миллионов лет. Я очутился в том же самом месте на поверхности Земли, но так никогда и не понял, почему.

Была ночь, и я сразу увидел невдалеке город. Его ярко освещала луна. Пейзаж показался мне странным. Видите ли, за минувшее время люди могли основательно повлиять на положение космических тел. К тому же семь миллионов лет — достаточно большой промежуток времени для того, чтобы произошли некоторые естественные изменения. Созвездия были мне совершенно незнакомы. Луна, судя по размеру диска, находилась на пятьдесят тысяч миль дальше от Земли, да еще и вращалась вокруг своей оси. Какое-то время я лежал, наблюдая за ней.

Над городом летали корабли. Он был ярко освещен голубовато-зеленым светом, напоминавшим сияние ртутных фонарей. Свет был неприятен для глаз. Однако верхние этажи зданий едва угадывались.

Затем я увидел сверкающий громадный шар, снижавшийся прямо над центром огромной черно-серебристой массы.

Я не сомневался в том, что город пуст. И это было странно: ведь мне никогда прежде не доводилось видеть заброшенных городов. Пройдя несколько миль, я оказался на улицах. Вокруг суетились роботы — судя по всему, ремонтные. Они не могли понять, что город давно уже никому не нужен, и потому продолжали работать. Я нашел машину, отдаленно напоминавшую автомат-такси. У нее было ручное управление, в котором я сумел разобраться.

Не знаю, как давно люди покинули этот город. Жители других городов говорили позднее, что прошло сто пятьдесят тысяч лет. Некоторые даже называли цифру в триста тысяч.

Как бы то ни было, такси оказалось в отличном состоянии. Оно блистало чистотой, и город тоже был чистым и опрятным. Повернув за угол, я увидел ресторан и почувствовал, что голоден. Однако еще больше меня мучило желание встретить людей и поговорить с ними.

Блюда были выставлены прямо в витрине, и я сделал заказ. Полагаю, этим блюдам было те же триста тысяч лет. Тогда я этого не знал, а роботы-официанты, обслуживавшие меня, об этом не задумывались. Когда люди создавали эти города, они забыли об одной вещи. Ничто не может существовать вечно!..

Мне потребовалось шесть месяцев, чтобы сделать машину, на которой можно было вернуться в свое время. И, уже собравшись в путь, я представил себе, как эти машины слепо исполняют свои обязанности — с неустанным и безупречным совершенством, заложенным в них создателями. А самих создателей давно уже нет… Когда замерзнет Земля и погаснет Солнце, эти машины будут продолжать работать. Когда Земля начнет раскалываться на части, эти совершенные, безупречные машины будут пытаться починить ее…

Но в тот день я об этом не думал. Я просто вышел из ресторана, сел в такси и отправился путешествовать по городу. Машина, по-видимому, была снабжена электродвигателем и получала энергию от большого центрального энергоизлучателя.

Город был разделен на три секции, секция состояла из нескольких десятков уровней. И везде трудились машины. Над городом висел низкий гул, словно нескончаемая песня машинного могущества. Над землей было тридцать уровней и еще двадцать под землей. Уровни также освещались голубовато-зеленым сиянием дуговых ламп. Излучение ртутных паров богато высокоэнергетическими квантами, которые стимулируют атомы алкалиновых металлов к фотоэлектрической активности. Или ваша наука еще не овладела этими знаниями?.. Я забыл.

Машины были просто замечательными. В течение пяти часов я бродил по просторной энергостанции на самом нижнем уровне, наблюдал за ними и почему-то чувствовал себя менее одиноким.

В генераторах использовалось открытие, сделанное мною когда-то. Я имею в виду прямое получение энергии из материи, так что эти машины будут работать еще в течение бесчисленных столетий.

Вскоре я нашел видеофон, висящий на стене в одном из помещений, но он не подавал признаков жизни. Потом я поднялся на верхние уровни города. Тут был настоящий рай. Кусты и деревья в садах и парках освещались мягким светом, который машины производили прямо из воздуха. Люди научились этому пять миллионов лет назад. Два миллиона лет назад они об этом забыли. Однако машины ничего не забывали и продолжали производить свет. Он озарял все вокруг — мягкий, серебристый, чуть розоватый, и парки в этом свете выглядели тенистыми. В тот момент здесь было пусто, однако я знал, что днем появятся роботы-садовники и примутся за работу, чтобы поддерживать парки в идеальном состоянии. Так их запрограммировали давно умершие хозяева, но роботы не имели представления о смерти. Они должны были трудиться. И трудились!

За пределами города оказалось очень влажно. Воздух тут был мягким, теплым и сладковатым от запаха цветов, селекцией которых люди занимались в течение нескольких сотен тысяч лет. Затем послышалась музыка. Она зазвучала где-то в вышине, плавно обволокла окрестности. Луна только что зашла, и, едва вместе с нею исчезло розовато-серебристое сияние, музыка стала громче. Она доносилась отовсюду и ниоткуда. Она звучала внутри меня. Не знаю, как они это делали. Не понимаю, какой гений мог написать такую музыку. Дикари создают мелодии слишком простые для того, чтобы быть прекрасными, однако они волнуют душу. Негритянская музыка — лучшая из всего, что у нас есть. Я всегда считал ее неплохой. Однако то, что тогда звучало в воздухе, было выше. Это была песня торжества, которую исполняла зрелая раса! Человечество пело о своем триумфе, и его песня захватывала меня, показывала то, что ждет впереди, и уносила с собой. Я вернулся в райские сады города и подошел к одному из жилых домов. Дверной проем был едва заметен во мраке ночи, но, когда я приблизился к нему, светильник, не функционировавший триста тысяч лет, вспыхнул голубовато-зеленым сиянием. Я вошел внутрь, и воздух в дверном проеме позади меня тут же перестал быть прозрачным. Стены в комнате были из металла и камня. Камень оказался черным как смоль и бархатистым на ощупь, а металл походил на серебро и золото. На полу лежал ковер из такого же материала, как вот эта одежда на мне, но более толстого и мягкого. Вдоль стен стояли низкие диваны, покрытые мягким материалом — тоже черного, золотого и серебряного цвета.

Я никогда прежде не видел ничего подобного. Полагаю, что никогда больше и не увижу. Ни мой, ни ваш язык не в состоянии описать подобную красоту. Да, создатели города имели полное право петь ту песню, песню всеохватывающего торжества. Они покорили девять планет и пятнадцать спутников.

Однако здесь, в комнате, их больше не было, и мне захотелось уйти.

Я сел в такси и отправился дальше. И тут же наткнулся на видеофонную будку, на стенке которой висела карта. Мир почти не изменился. Семь или даже семьдесят миллионов лет мало что значат для старушки Земли. Она будет существовать сотни и тысячи миллионов лет после того, как рассыплются в прах чудесные здания. Изучив карту, я понял систему связи и попытался дозвониться до различных городских центров.

Я звонил в десятки мест. Йок-Сити, Луноно-Сити, Пари, Шикаго, Сингпор… Мне уже начало казаться, что на всей Земле не осталось ни одного человека. Я чувствовал себя все более и более одиноким: повсюду отвечали только машины, подтверждая тем самым мои наихудшие подозрения. Вскоре с их помощью я выяснил, что нахожусь в Нева-Сити, очень небольшом городе. Йок-Сити же в диаметре превышал восемьсот миль.

В каждый город я пытался звонить по нескольким номерам. И, уже отчаявшись, связался с Сан-Фриско. Мне ответил человеческий голос, а на экране появилось изображение мужчины. Он. ошеломленно уставился на меня, потом начал что-то говорить. Конечно, я не понял его. Я понимаю вашу речь, а вы — мою, потому что документы вашего времени сохранились в архивах, а наш язык произошел от вашего. Конечно, кое-что поменялось. В частности, изменились названия городов, поскольку они часто употребляются. Люди стремятся сократить их, сделать удобнее. Я сейчас в штате… Не-ва-да — так вы говорите? Мы же говорим просто Нева. Или штат Иок. Но Огайо и Айова до сих пор носят старые названия.

Однако за семь миллионов лет люди забыли все архивные документы, и речь изменилась настолько, что оказалась для меня китайской грамотой.

Голос моего абонента был тонким, слова плавными, интонации мелодичными. Речь звучала почти как песня. Он пришел в страшное возбуждение и позвал других. Я не мог понять их, но знал, где искать, и мог отправиться туда. Близился рассвет. Тусклые звезды мерцали и гасли над головой. Лишь одна восходящая звезда была мне известна — привычно яркая Венера. Сейчас она светилась оранжевым светом. Разглядывая странный небосвод, я вновь поразился тому, насколько изменились созвездия.

В мое время — ив ваше — Солнечная система была вроде одинокого путника, случайно оказавшегося на оживленном перекрестке галактических дорог. Звезды, которые мы видим ночью, принадлежат чрезвычайно рассеянному, но довольно устойчивому скоплению. Однако за семь миллионов лет Солнце покинуло это звездное скопление. Кое-где небосвод казался моему взгляду почти пустым. Лишь то тут, то там светилась одинокая слабая звездочка. А через широкие просторы черного неба тянулась полоса Млечного Пути.

Вероятно, в песнях людей будущего ощущалось и это непостижимое одиночество — без родных, знакомых звезд. От Альфы Центавра нас отделяет чуть больше четырех световых лет. А там до ближайшей звезды — сто пятьдесят. Она оказалась невероятно яркой. Даже ярче, чем Сириус на нашем небе. Это был бело-голубой сверхгигант. Наше Солнце могло бы стать крошечным спутником подобной звезды.

Я стоял и смотрел, как угасает сияние ночных фонарей, уступая место могучему кроваво-красному свету поднимающегося над горизонтом Солнца. Этот свет вызвал у меня мысли о том, не умирает ли само Солнце. Но потом появился его край, и полчаса спустя оно превратилось в знакомый желто-золотистый диск. Нет, Солнце не изменилось. И было бы глупо думать, что оно изменится. Семь миллионов лет — ничто для Земли. И уж тем более ничто для Солнца!..

Вселенная меняется очень медленно. Лишь жизнь изменчива и непостоянна. С тех пор как на Земле появился человек, прошло восемь миллионов лет. Восемь миллионов лет — всего лишь несколько дней в жизни Земли. И человеческая раса умирает!.. После нее останутся машины. И они тоже рано или поздно умрут, хотя и не могут этого понять. Так мне тогда казалось. Возможно, я кое-что в этом изменил. Я вам расскажу. Позже…

Когда солнце взошло, я отправился к границе города. Широкая серая полоса тянулась через плоскую равнину прямо на восток. Это была дорога для наземных машин. Никакого движения на ней я не заметил. Потом над дорогой появился летательный аппарат. Он издавал тихий прерывистый звук, словно хныкал во сне ребенок, и рос на моих глазах, будто раздувающийся воздушный шар. Опустившись на посадочную площадку неподалеку, он оказался просто огромным. Послышался шум машин, которые, несомненно, занялись доставленным грузом.

Я грустно улыбнулся — жизнь продолжалась. Местные машины заказывали минеральное сырье. Машины из других городов его поставляли. Транспортные машины доставляли его сюда. Сан-Фриско и Джексвилль оказались единственными городами в Северной Америке, где еще жили люди. Однако и во всех остальных машины продолжали работать. Ведь они не могли остановиться, и никто не отдавал им такого приказа…

Я вздохнул и отправился на поиски какого-нибудь воздушного такси. Однако ничего похожего найти в городе не удалось. Я обыскал все уровни. То тут, то там попадались брошенные глайдеры, но они были слишком велики для меня, и в них напрочь отсутствовали органы управления. В полдень я снова поел. И снова еда оказалась вполне приличной.

Мне вдруг пришло в голову, что этот город — кладбище надежд человечества. Надежд не какой-то одной расы — белой, желтой или черной, — но всей человеческой расы. Мне очень хотелось выбраться оттуда, но я побоялся воспользоваться наземной дорогой, поскольку мое такси питалось энергией от местного источника и наверняка должно было остановиться при удалении от него.

После обеда я самым внимательным образом обследовал нижние уровни центральной секции. Там располагались рестораны, магазины и театры. Когда я вошел в одно из помещений, послышалась тихая музыка, и на экране передо мной возникли разноцветные фшуры. Это снова была песня торжества, воплощенная не только в звуке, но и в цвете, песня расы, не увидевшей пропасти на своем пути. Я поспешно ушел, и песня, не исполнявшаяся в течение трехсот тысяч лет, затихла позади.

Вскоре я обнаружил небольшой ангар возле внешней стены города. Там оказалось три корабля. Один, пятидесяти футов в высоту и пятнадцати в диаметре, судя по всему, был космической яхтой. Другой, диаметром в пятнадцать футов и пять в высоту, — семейной воздушной машиной. Третий был маленьким, чуть больше десяти футов диаметром и два в высоту, очень напоминал индивидуальный флаер. Очевидно, им и следовало воспользоваться.

Я вошел внутрь машины, и тут же пространство вокруг пронизали какие-то бледные лучи, а по моему телу пробежала легкая дрожь. Я сразу понял, что аппарат использует принцип антигравитации.

Через полчаса мне удалось понять способ управления флаером. Управление было простым. Слева находился рычаг, который следовало передвинуть вперед, чтобы двигаться вперед, и назад, чтобы двигаться назад. Справа имелся горизонтальный вращающийся стержень. Если повернуть его влево, флаер поворачивал влево, соответствующим образом осуществлялся и правый поворот. Когда стержень поднимали, поднимался и корабль; когда опускали — корабль опускался. Кроме того, на пульте был экран с картой, перекрестие над которой всегда показывало ваше местоположение.

Флаер был полностью готов к полету. Понимаете, эти машины были почти живыми существами. Специальный робот-смотритель периодически проверял их, обеспечивал всем необходимым, настраивал, даже ремонтировал, когда это требовалось. И так продолжалось уже триста тысяч лет.

Разобравшись с управлением, я поднял флаер в воздух и направил туда, где, по моему мнению, находился запад. Ускорение практически не ощущалось. Земля просто прыгнула куда-то назад, и мгновение спустя город исчез. На экране загорелась карта, появились показания компаса. Сверившись с ними, я обнаружил, что двигаюсь на юго-запад, слегка подправил курс и увеличил скорость.

Внезапно раздался резкий звонок, и, помимо моего желания, машина поднялась и свернула на север. Впереди находилась гора. Увлеченный картой и компасом, я не заметил ее, но автоматика исправила эту оплошность. Обогнув гору, флаер остановился и повис в воздухе. Повозившись еще немного, я разобрался с прокладкой маршрута и отметил на карте Сан-Фриско. Аппарат тут же устремился к цели. Достигнув города, флаер повис в воздухе и издал низкое гудение.

Я посмотрел вниз. Там толпились люди. Я впервые увидел людей той эпохи вживую. Это были маленькие испуганные человечки, низкорослые, с непропорционально большими головами. Тем не менее отвращения они у меня не вызвали. Больше всего поражали их глаза. Они оказались огромными, и в них чувствовалась сила. Однако эта сила спала настолько глубоким сном, что ей, похоже, уже не суждено было пробудиться.

Я перешел на ручное управление и посадил аппарат на землю. Едва я вышел из него, флаер снова поднялся и улетел — как потом выяснилось, на парковку, в общественный ангар.

Люди вокруг начали переговариваться между собой. Их разговор больше походил на пение. Неторопливо подходили новые мужчины и женщины, однако стариков среди них я не заметил, а молодежи было очень мало. Как потом выяснилось, среди горожан мало и детей.

Видите ли, на это были свои причины. Эти люди жили невероятно долго. Некоторые — почти по три тысячи лет. Потом умирали. Они не старели, и выяснить, почему же люди умирают, мне так и не удалось. Просто останавливалось сердце. Дети у них рождались крайне редко, и к ним здесь относились с величайшей заботой. В течение месяца в городе, насчитывавшем сто тысяч человек, рождался лишь один младенец. Человеческая раса постепенно становилась бесплодной.

Я говорил вам, что они ощущали себя безнадежно одинокими?.. Дело в том, что, шагая к своей зрелости, человечество уничтожило все жизненные формы, которые ему угрожали. Сначала бактерии, потом насекомых и, наконец, хищных зверей.

Природное равновесие нарушилось, но люди уже не могли остановиться. Получилось примерно так же, как с машинами: когда-то запустили и теперь невозможно выключить. Человечество начало губить все живое и уже не смогло остановить этот процесс. Им пришлось уничтожить всевозможные сорняки, затем многие безобидные растения. Затем травоядных — оленей и антилоп, кроликов и лошадей, которые, потеряв кормовую базу, принялись нападать на посевы.

В общем, процесс вышел из-под контроля. Очистив от микроскопических форм жизни воздух, принялись за воду. Поколение спустя море стало безжизненным. Людям это прибавило около полутора тысяч лет жизни.

В результате на Земле остался лишь человек да те организмы, которые он сохранил, — декоративные растения и некоторые домашние животные, столь же долго живущие, как и их хозяева. В основном это были собаки. Собаки находились рядом с человеком за много тысячелетий до вашего и моего времени. Позже человек начал совершенствовать разум четвероногого друга. В древнем заброшенном музее я видел одного из таких псов. Его череп был размером едва ли не с мой. Эти собаки умели управлять небольшими наземными машинами, и люди устраивали для них гонки.

Затем человечество достигло окончательной зрелости. Этот период занял более миллиона лет. Человек двигался вперед столь чудовищными шагами, что собака перестала быть его спутником. Необходимость в этом четвероногом ощущалась все меньше и меньше. Когда прошел еще миллион лет и человечество подошло к упадку, собаки исчезли. Они просто вымерли.

И теперь последним людям, остававшимся в Солнечной системе, некого было сделать своими наследниками. Раньше, когда одна цивилизация погибала, на ее обломках поднималась другая. Теперь же не осталось ничего, кроме растений и человечества. Но последнее уже слишком одряхлело для того, чтобы сделать растения разумными и подвижными.

В течение миллиона лет человечество заселило другие планеты. На каждой планете и на многих спутниках жили люди. Но ко времени моего появления Плутон уже был оставлен, и люди помаленьку уходили с Нептуна, перемещаясь ближе к Солнцу и Земле. Кстати, большинство из них видели планету, подарившую им жизнь, впервые.

Едва выйдя из флаера, я понял, почему умирает человеческая раса. Я взглянул на лица этих людей и прочитал ответ. Их все еще великий разум, намного более великий, чем ваш или мой, лишился одной-единственной черты — любопытства.

Позже мне пришлось воспользоваться помощью одного из них, чтобы решить кое-какие проблемы. Видите ли, в пространстве и времени имеется двадцать координат, десять из которых в нашем мире равны нулю, шесть имеют постоянные значения, а четыре оставшихся представляют собой изменяющиеся, знакомые нам измерения. Это означало, что мне следовало производить интегрирование не третьего или четвертого, а десятого порядка.

Такая задача была свыше моих сил. Я не мог воспользоваться существующими математическими машинами, а машины моего времени за семь миллионов лет, естественно, обратились в пыль. Однако нашелся человек, согласившийся мне помочь. Его звали Рео Ланталь. Он в уме считал интегралы четвертого порядка с переменными экспоненциальными пределами. Однако занимался он этим, только если я его просил. Увы, ему тоже не хватало любопытства!..

А в тот день, когда я прилетел в Сан-Фриско, все это проявилось в полной мере. Люди смотрели на меня с интересом — еще бы, явился неведомо откуда странно выглядящий чужак! — и шли себе дальше. Они не испытывали любопытства! Человечество утратило его.

Впрочем, нет, не совсем! Они вроде бы интересовались машинами и звездами, но почти ничего не делали, чтобы удовлетворить свой интерес. Любопытство еще оставалось в них, но оно умирало. За шесть недолгих месяцев, которые мне довелось провести там, я узнал больше, чем они за три тысячи лет своей жизни среди машин.

Вы можете представить себе, сколь тяжкое ощущение это вызывало у меня? Я, человек, влюбленный в науку, видевший в ней спасение и возвышение человечества, любовался чудесными машинами, которых никто из них не замечал.

Эти люди попросту затерялись среди машин. Город казался им величественными руинами, возвышавшейся вокруг них громадой — чем-то непонятным, из века присущим этому миру явлением. В их понимании он не был кем-то создан; он просто существовал всегда. Так же как горы, пустыни и моря.

Ведь с тех пор, как появились машины, прошло больше времени, чем с зарождения человечества до наших дней… Знаем ли мы легенды наших древних предков? Помним ли мы их познания о лесах и пещерах? Известен ли нам секрет обработки камня до получения острого как бритва лезвия? Или методика выслеживания саблезубого тигра и умение самому не стать его добычей?

Эти люди оказались примерно в таком же положении, просто им для этого потребовалось значительно большее время. Да, Плутон был теперь необитаем, однако на планете находились крупнейшие рудники, и там все еще функционировали машины. Автоматическое производство охватывало всю Солнечную систему. И людям было известно, какую кнопку нужно нажать, чтобы получить определенные результаты. Точно так же люди средневековья знали: если взять кусок дерева и коснуться нагретого докрасна металла, дерево исчезнет и появится тепло. Они не понимали, что при этом дерево окисляется с высвобождением тепла и образованием двуокиси углерода и воды. Точно так же и здешние обитатели не понимали, каким образом действуют машины, которые кормят, одевают и перевозят их.

Я провел в Сан-Фриско три дня. А потом отправился в Джексвилль и в Йок-Сити. Последний был просто огромен. Его границы уходили намного севернее нынешнего Бостона и намного южнее Вашингтона. Многочисленные города, находившиеся здесь когда-то, слились. И все это было одной громадной идеально отлаженной машиной. Здешняя транспортная система доставила меня из северного конца города в южный за три минуты. Затем на одном из космических лайнеров я отправился на Нептун. Некоторые лайнеры все еще летали.

Корабль был огромен — металлический цилиндр длиной в три четверти мили и четверть мили в диаметре. Он выполнял функции грузового транспорта. За пределами атмосферы лайнер начал ускоряться. Я видел, как быстро уменьшается в размерах Земля. Мне доводилось летать на одном из наших кораблей к Марсу, и в три тысячи сорок восьмом году путешествие заняло пять дней. На этом же корабле через полчаса полета Земля превратилась в звезду, рядом с которой светилась звездочка поменьше. Через час мы пролетели мимо Марса, а восемь часов спустя прибыли на Нептун. Город назывался М’Рин. Он был столь же велик, как и Йок-Сити, но никто тут не жил.

Планета оказалась ужасно холодной и темной. Солнце на здешнем небе выглядело крошечным бледным диском, не дававшим тепла и почти не дававшим света. Однако в городе оказалось вполне уютно. Воздух был свеж и насыщен влажным запахом цветущих растений-. И вся эта громада слегка дрожала от гула могучих машин, создавших город и обеспечивавших его. Из архивных материалов я уже знал, что город построили три миллиона семьсот тридцать тысяч сто пятьдесят лет спустя после моего рождения. С тех пор ни одной машины не касалась рука человека.

Однако воздух по-прежнему был идеальным. Я посетил несколько других городов, где жили люди. И там, на окраинах владений человечества, я впервые услышал Песню Желаний. Так я ее назвал…

А потом еще одну — Песню Забытых Воспоминаний. Послушайте…

— И он исполнил другую песню, — сказал Джим. — Я попробую ее воспроизвести.

Джим запел, и голос его дрожал. Теперь я очень хорошо понимал его чувства. Джим был прав, когда сказал: «Он не походил на обычного человека». Ни один обычный человек не смог бы придумать подобные песни. Они казались здесь неуместными. Джим не обладал хорошим музыкальным слухом, но эта песня была слишком могущественной для того, чтобы ее забыть. К счастью, Джим не обладает большим воображением, иначе, услышав эту песню, он мог бы сойти с ума. Вам приходилось слышать разрывающие сердце, похожие на человеческие крики некоторых животных?..

Эта песня заставляет вас ощущать именно то, что имел в виду человек из будущего. В ней жила гибель земной расы. Всегда испытываешь жалость к человеку, который терпит неудачу после тяжких трудов. Я ощущал, как человечество старается изо всех сил — и проигрывает. И понимал, что оно не может позволить себе проиграть, поскольку второй попытки не будет. Человек из будущего сказал, что сначала ему было интересно. Но в конце концов он не выдержал.

В конце концов я понял, что не смогу жить среди этих людей. Они были умирающими стариками, а я — живым представителем юной породы. Они смотрели на меня с тем же безнадежно умирающим интересом, с каким смотрели на звезды и на машины. И до конца не понимали, кто перед ними.

Я начал готовиться к возвращению домой.

Это заняло почти шесть месяцев. Мне пришлось нелегко, поскольку я не мог использовать их приборы. К счастью, мне помог Рео Ланталь. Он сделал все, на что был способен.

Однако прежде чем вернуться, я решил им помочь. Хочу когда-нибудь снова побывать там. Просто чтобы посмотреть на результат. Я говорил, что у них были машины, способные по-настоящему думать?

В архивах нашлись кое-какие материалы, которые удалось расшифровать. Потом я запустил пять машин, создал из них сеть и поставил перед ними задачу — создать машину, которая будет обладать тем, что утратило человечество. Любопытством.

И только потом я отправился назад. Мне, родившемуся в дни расцвета человеческой расы, не хотелось наблюдать за мучительно угасающими сумерками человечества. И я отправился назад. Немного дальше, чем следовало. Но мне не потребуется слишком много времени, чтобы исправить ошибку.

— Вот и вся его история, — сказал Джим. — Он не уверял меня, что это чистая правда. Он вообще больше слова не вымолвил. А я так задумался над его рассказом, что даже не заметил, как он исчез, когда мы остановились в Рено заправиться. — Джим бросил на меня вызывающий взгляд. — Я не очень ему поверил. Но думаю, что он был необычным человеком.

Джим и в самом деле не легковер. Но в эту историю он поверил, иначе бы не стал столь решительно заявлять о необычности этого типа. И я тоже верю. Полагаю, подвезенный Джимом человек и в самом деле жил в тридцать первом веке. А еще мне не дает покоя мысль, что он действительно видел сумерки человеческой расы.

Ночь

Кондон замер, глядя через стекла бинокля, при этом лицо его было напряженное и сосредоточенное, а все его внимание сосредоточено на маленьком пятнышке, искрящемся бесконечно далеко в синем небе. Губы его дрожали, и он рассеянно повторял раз за разом:

— Боже мой! Боже мой!..

Неожиданно он вздрогнул и посмотрел на меня сверху вниз.

— Он никогда так не спускался, Талбот. Он никогда так не спускался…

Я тоже это знал… был совершенно в этом уверен. Однако мне ничего не оставалось как улыбнуться и ответить:

— Не стал бы утверждать столь безапелляционно. В любом случае, я боюсь за него. Что там у него случилось?

Майор Кондон весь дрожал. Его рот скривился в ужасной гримасе, прежде чем он вновь обрел дар речи.

— Талбот… Я боюсь… Ужасно боюсь. Ты же понимаешь… Ты же его ассистент… Ты же знаешь, он пытается победить гравитацию. Люди не предназначены для этого… Это неправильно… Неправильно…

Майор вновь уставился на пятнышко, оставаясь все таким же напряженным и по-прежнему невпопад повторяя:

— Неправильно… Неправильно… Неправильно…

Тут он неожиданно напрягся, замолчал. Дюжина техников, стоящих на этой удаленной аварийной площадке замерла. А потом майор рухнул на землю. Я никогда не видел, чтобы кто-то выказывал подобную слабость, особенно офицер с медалью «За выдающиеся заслуги». Я не остановился помочь ему, потому что знал: в самом деле что-то случилось.

Далеко-далеко в небе сверкала маленькая оранжевая искорка… так далеко, где почти не было воздуха, и необходимо было носить костюм для полетов в стратосфере. Широкие оранжевые крылья летательного аппарата слабо мерцали где-то там наверху на жемчужно-сером фоне. Но, без сомнения, летающий аппарат падал. Медленно, скользил вниз по кругу, постепенно входя в штопор.

Ужасно. Летающей машине потребовалась почти минута, чтобы потеряв управление и устремившись к земле, пролететь первые мили, и это, не смотря на скорость. И в самом конце аэроплан вошел в штопор — в настоящий штопор. При этом мотор машины ужасно завывал. Это был жуткий, смертоносный полет — словно гроб несся к земле на скорости большей чем пятьсот миль в час.

Земля вздрогнула от этого страшного столкновения. Но еще до того, как аэроплан врезался в землю, мы вскочили в машины и помчались к месту катастрофы. Я был в машине с Джеффом — лабораторным техником. Двигатель джипа взвыл, и мы быстро набрали скорость миль в семьдесят. Покинув стартовое поле, мы нырнули в мелкую канаву и потом вылетели на дорогу — пустынную, бетонную дорогу, которая вела к том направлении, где аэроплан должен был врезаться в землю. Двигатель взревел, когда Джефф выжал акселератор. Смутно я слышал грохот большого автомобиля майора, который несся следом за нами.

Джефф гнал машину, словно сошел с ума, но никто, казалось, этого не замечал. По бетонке мы разогнались до девяносто пяти миль в час, может, и больше. От встречного ветра у меня заслезились глаза, так что я не мог быть уверен, видел ли я хвост огня и пламени позади аэроплана. При падении от трения могли загореться баки с дизельным топливом… Только этот летательный аппарат такое топливо практически не использовал, лишь для набора высоты. Теперь же баки его должны быть пусты — аэроплан должен был выработать все горючее при подъеме, а спускаться собирался планируя. Мотором у него была антигравитационная катушка Картера.

Наш джип свернул на грунтовую дорогу, протянувшуюся через широкую равнину, и ветер вновь засвистел вокруг. Далеко впереди я увидел проселочную дорогу, которая должна была привести к тому месту, где должен был упасть аэроплан Боба. Мы тормознули, и машину занесло под скрежет шин. Как бы мы не спешили по грунтовке, несмотря на все усилия мотора, больше чем шестьдесят пять не выжать.

Джефф резко свернул на коровью тропу, и взвыли рессоры. Мы стали притормаживать, когда оказались в четверти мили от аэроплана.

Аэроплан упал между огороженной частью пастбища на лесной опушке. Выскочив из джипа, мы, словно медалисты бега с препятствиями, перемахнули через забор и помчались к обломкам аэроплана, и замерли разглядывая то, что недавно было «экспериментальным летающим аппаратом». Присоединившийся к нам майор был спокойным и бледным.

— Мертв, — вынес свой приговор Кондон.

Я тоже был спокойным и, возможно, тоже бледным как мел.

— Не знаю! — протянул я. — Его там нет!

— Нет! — майор уже почти кричал. — Но Боб должен был быть там. Должен быть! У него не было парашюта! Он не мог выпрыгнуть из кабины… Мы бы увидели.

Я указал на аэроплан и вытер со лба холодный пот. Я чувствовал, что весь с ног до головы покрыт потом, аж ручеек тек вдоль позвоночника. Крепкая, стальная машина ушла в землю на глубину восьми или девяти футов, разметав почву и камни, словно это жидкая грязь. Крылья валялись а другом конце поля, плоские, скрученные куски дюралевого сплава. Раньше фюзеляж летающего корабля имел великолепный силуэт, но теперь, ударившись о землю, он развалился на куски.

Верхняя часть, где были расположены индукционные катушки из висмута, превратилась в бесформенную смесь разодранных проводов. Внутри машина была разбита, раздавлена, разорвана, точно так же как, и её корпус. Задняя часть экспериментального двигателя — тяжелый нагнетатель, напоминающий наковальню, — был разломан, он раскололся, развалившись на несколько кусков. Ни одна деталь машины не осталась на своем месте в этой адской мешанине.

Подбежав к обломкам, я в первую очередь заглянул в кабину, где должно быть красное месиво — то, что раньше было человеком, только ничего похожего там не оказалось. Пилота просто не было. Он не покидал самолет. Был чистый безоблачный день, и мы бы сразу увидели падающее тело… Только вот кабина оказалась пуста. Мы тщательно её осмотрели. Пришел фермер и другие зеваки. Столпившись поодаль, они обменивались впечатлениями. Потом приехало еще несколько фермеров на старых, ветхих автомобилях с женами и их семьями и тоже стали пялиться на обломки. Мы отправили владельца земли в город, и вскоре он вернулся с рабочими и грузовиком с прицепом. К тому времени уже начало смеркаться. Но мы не стали делать перерыв на ночь, и работы продолжались до утра, и только когда начало светать, мы поспешили прочь.

Потом пятеро из нас: майор военно-воздушных сил, Джефф Родней, двое из корпорации Дугласса, никогда не мог запомнить их имен, и я — так вот, все мы собрались в нашей комнате: моей, Боба и Джеффа. Мы просидели там несколько часов, пытаясь припомнить каждую мелочь, каждую деталь, пытаясь объяснить то, что произошло. А потом раздался телефонный звонок. Я встал и ответил. Странный, неприятный голос равнодушно поинтересовался:

— Господин Талбот?

— Да.

Звонил Сэм Гантри — фермер, которого мы оставили дежурить на месте аварии.

— Тут какой-то человек появился.

— Да? И что он хочет?

— Не знаю. Я не понимаю, откуда он появился. Он то ли мертв, то ли без сознания. Он в костюме летчика и на голове у него стеклянный шлем. Выглядит он каким-то синим… Так что думаю: он мертв.

— Господи! Боб! Вы пробовали снять шлем? — взревел я.

— Нет… Нет… Нет… Сэр. Мы не трогали его.

— Его кислородные баллоны должны быть пусты. Послушайте: возьмите молот, гаечный ключ, все что угодно… и разбейте переднюю, стеклянную панель его шлема! Быстро! Мы скоро будем!

Джефф уже вскочил. Майор приоднялся вместе с остальными. Я схватил полупустую бутылку виски, и нырнул в чулан. Прихватив кислородный баллон под мышку, я запрыгнул в джип, и Джефф рванул с места. С ходу набрав скорость, он так и не сбрасывал её до конца ночной поездки. Мы неслись на полной скорости к месту катастрофы сломя голову, так что нас бросало из стороны в сторону. Джефф отлично знал дорогу, и мы даже не притормаживали на поворотах. На этот раз он рванул прямо через проволочное ограждение. Фара разлетелась.

Раздался скрежет рвущейся проволоки, прочертившей узор царапин на капоте джипов. И мы, подпрыгивая, понеслись через поле. На земле стояло два фонаря. Еще три фонаря были у фермеров, собравшихся на поле. Несколько человек присело рядом с неподвижной фигурой в фантастическом, раздутом скафандре для полета в стратосфере. Когда наш джип тормознул, и его занесло, и мы, словно горошины из стручка, высыпали из машины. У меня в одной руке была бутылка виски, в другой — кислородная подушка.

Лицевая панель шлема Боба была разбита, но кожа его имела синеватый оттенок и пошла пятнами, на губах выступила пена. Длинная царапина на щеке — след от разбитого стекла, медленно наливалась кровью. Майор, ничего не говоря, приподнял голову пилота-испытателя, и осколки стекла зазвенели внутри шлема. Потом майор попытался влить немного виски в горло несчастного.

— Подождите, — остановил я его. — Майор давайте лучше сделаем ему искусственное дыхание. Это быстрее приведет его в себя…

Майор кивнул и поднялся, кривясь, стал растирать руки.

— Костюм его очень холодный! — пояснил майор. Я поднес загубник кислородного баллона к лицу Боба и открыл вентиль, стараясь держать загубник так, чтобы поток чистого кислорода бил прямо в рот несчастного.

Через десять секунд Боб закашлялся, а потом несколько раз глубоко, судорожно вздохнул. Когда его легкие наполнились кислородом, его лицо почти мгновенно стало розовым. Однако, как мне показалось, выдыхать ему было ничего, и тело его теперь очень быстро наполнялось кислородом. А потом, вновь закашлявшись, он попросил:

— Помогите мне сесть.

Мы усадили его, потом он с трудом поднял руку и помахал нам.

— Теперь со мной все в порядке, — объявил он.

— Слава богу… Но что же с тобой случилось? — спросил майор.

Боб не отвечал. Минуту он сидел молча. Взгляд у него был странным — голодный взгляд, так по крайней мере мне показалось. Потом он посмотрел на деревья, которые темнели у него за спиной, перевел взгляд на людей, столпившихся возле фонарей, и, в финале запрокинув голову, уставился на мириады звезд, которые сверкали, танцевали и поблескивали у него над головой в ночном, безоблачном небе.

— Я вернулся, — тихо выдавил он. А потом неожиданно вздрогнул и со страхом огляделся. — Но… я должен быть… тогда… тоже…

А потом минуту, не отводя взгляда, он смотрел на майора, и наконец едва заметно улыбнулся и, повернувшись к парочке из Дугласс инкорпорейтэд, он начал свой рассказ…

Вначале с аэропланом было все в порядке. Я стартовал и поднимался на обычном дизельном двигателе, пока не оказался на безопасной высоте, где воздух уже был достаточно разряженным и поле, которое создавала машина, не могло воздействовать на объекты на поверхности Земли… Боже! Поверхности Земли!.. Правда я не знал, насколько далеко распространяется это поле — двигатель ведь был экспериментальным, и запускать его на стенде, в ангаре было равносильно игре в русскую рулетку… На высоте в сорок пять тысяч футов я решил, что нахожусь в полной безопасности. Тогда я выключил дизельные двигатели, тем более что указатель топлива уже стоял на нуле. Тишина поразила меня. Такая тишина!..

Потом я запустил двигатель-генератор, и электрические катушки загудели, разогреваясь. А потом… Удар поля оказался страшным… На мгновение я оказался парализован. У меня не было никаких шансов разорвать цепь, отключив экспериментальный генератор… Хотя я сразу понял, что-то пошло не так… В схему закралась какая-то ужасная ошибка. И я вынужден был сидеть в кабине и наблюдать, как индикаторы показывают совершенно невозможные данные… И еще… Я отлично понимал, что только сам смогу себе помочь, но прежде чем я сумел что-то предпринять, дела пошли еще хуже.

Стоило мне потянуться вперед, как катушки начали исчезать — они бледнели, становились призрачными, нереальными и исчезали одна за другой. А когда машина и вовсе растаяли, я на мгновение увидел синее небо. Потом, словно со стороны, я увидел, как самолет падает, и свет померк, так как Солнце, подобно ракете, пролетело по небу и исчезло. Не знаю, сколько я находился в странном состоянии, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг меня была только пустота: ни тьмы, ни света, никаких звезд…

Наконец окружающее стало обретать подобие реальности, Пустоту сменил странный красный свет. Я падал… Я подумал о сорока пяти тысячи футах и твердой поверхности Земли, а потом замер, скованный ужасом. Я приготовился умереть… и в тот же миг приземлился в огромный белоснежный сугроб, подкрашенный алым светом, который освещал этот мир…

Холод. Он впился в меня, словно клык дикого зверя. Это был настоящий холод. Смертоносный холод. Он ножом прошел через толстый, утепленный костюм для полетов в стратосфере и так полоснул по телу, словно я был в чем мать родила. Я дрожал так сильно, что едва смог вывернуть вентили обогрева на максимум. Вы знаете, что в этом костюме для борьбы с холодом есть контейнеры со спиртом и каталитические сетки, потому что любые электрические приборы могли создать магнитные поля, которые, в свою очередь, могли повлиять на генератор. Тогда я поблагодарил самого Господа Бога за подобную предусмотрительность. В тот момент единственное, что я понимал: я очутился в очень странном место, где страшно холодно и пустынно. А потом я совершенно неожиданно осознал, что небо надо мной совершенно черное. Чернее, чем тьма ночи, и еще… Снежное поле протянулось до самого горизонта — равнина, залитая кроваво-красным светом, и моя тень легла темно-красным пятном у моих ног. Я обернулся. С трех сторон поднимались низкие холмы, заваленные снегом, и расцвеченные красным. С четвертой стороны… Там через всю равнину протянулась стена — стена, которая могла посрамить Великую Китайскую стену. Была она кроваво-красной и блестела, словно отлитая из металла. Она протянулась от горизонта к горизонту, и я мог хорошо её рассмотреть, хотя до неё было несколько сотен футов — воздух казался совершенно прозрачным. Я выкрутил горелки своего костюма на максимум и почувствовал себя много лучше. Тут что-то заставило меня повернуть голову, и я замер. Я уставился на Солнце и сглотнул. Оно было в четыре… да что там, в шесть раз меньше Солнца, которое я знал. Оно не садилось. Оно застыло в сорока пяти градусах над горизонтом. Кроваво-красное. И мое лицо, когда я повернулся к нему, пусть даже и защищенное стеклом шлема, не ощутило никакого тепла. Лучи этого солнца не грели.

Вначале мне и в голову не приходило, что я мог покинуть Землю, оказавшись на другой планете, но теперь я засомневался в том, что все еще нахожусь на родной планете. Должно быть это была другая планета, другая звезда… Замороженная планета… Планета, где воздух обратился в снег. В какой-то момент я был совершенно в этом уверен. Замороженная планета мертвой звезды.

Уставившись в черное небо над головой, я удивился тому, что на черной чаше небес можно было разглядеть всего три десятка звезд. Тусклые, красные звезды, и одна единственная звезда, которая сильно выделялась из-за того, что сверкала очень ярко — желто-красная звезда, много ярче Солнца, — настоящее чудовище. Это было другой… мертвый… космос. Если снег и в самом деле был замороженным воздухом, то единственная атмосфера, которая могла тут существовать: атмосфера из неона и гелия. Тут не было туманной дымки, чтобы приглушить блеск звезд. Тусклое, красное Солнце не могло приглушить их свет своими лучами. Выходит, и звезды исчезли. В этот миг я окончательно пришел в себя. Я был страшно напуган.

Напуган? Да, настолько, что чуть не обмочился. Только тогда я понял, что никогда не вернусь. Я снова ощутил холод, и осознал, что могу умереть, если не вернусь раньше, чем воздух закончится в моих кислородных баллонах. Но беспокоиться нужно было не об этом. Кислород — всего лишь еще один ограничитель, установленный на бомбе замедленного действия…

Однако тогда думал о другом. Я пытался найти ответы на многочисленные вопросы, крутившиеся у меня в голове. Неожиданно я осознал, что все ещё на Земле… Так оно и было. Это была Земля. А над головой у меня сверкало старое Солнце. Старое… Старое Солнце. Видимо, двигатель летательного аппарата исказил не только потоки гравитации и двери. Мой разум был холоден и работал как часовой механизм.

Если же это и в самом деле была Земля, то тогда выходило, что машина перенесла меня на безумное расстояние во времени. Это просто было… невообразимо. Солнце мертво. Земля мертва. В наше время Земле уже исполнилось около двух миллионов лет. И за все это время Солнце почти не изменилось. Но сколько времени прошло с тех пор? Теперь Солнце оказалось мертво. Звезды были мертвы. Так что я решил, что от моего настоящего времени меня отделяет биллион биллионов лет. Однако, боюсь, я недооценил этот временной интервал.

Мир был старым… старым… старым… Сами камни излучали ауру сокрушительного, невероятного возраста. Мир был старым, старше чем… Мне даже сравнения не подобрать. Обычно мы сравниваем возраст с возрастом гор. Но что такое возраст гор? Гори поднимались, превращались в равнины, снова вставали пиками… И так миллионы миллионов раз! Мир старый как звезды? Нет. Так тоже сказать нельзя… Звезды были мертвы…

Я снова посмотрел на металлическую стену и отправился к ней. Её аура древности буквально омыла меня, потащила меня к себе, как магнит. Я попытался воспрепятствовать этому зову, потому что предо мной был мир, где и вовсе не было никакого движения. Лишь ледяной ветер тонко, беспрестанно скулил над безжизненной равниной, и тащил меня призрачными руками рожденные миллион миллионов лет назад…

В итоге я все-таки направился в сторону стены. Я не мог мыслить ясно, потому что аура мертвой планеты давила на меня. Давила своим возрастом. Сами звезды умирали у меня на глазах или уже умерли. Они ютились в межзвездном пространстве, словно старики, сбившиеся в кучки, чтобы сберечь последние крупицы тепла. Галактика сжалась. Она стала крошечной, диаметром не более тысячи световых лет. Расстояния между звездами теперь насчитывали мили, там, где раньше были световые года. Великолепная, гордо расползающаяся вселенная, которая раскинулась на миллион миллионов световых лет, разбрасывающих лучистую энергию в пространство… все это исчезло. Вселенная умирала… Умирающий жмот, который выбрасывал остатки энергии в ставшее поистине крошечным межзвездное пространство. Сама вселенная казалась сломанной и разрушенной. Тысячи миллиардов лет назад космические постоянные были исключены из этой вселенной. В этой вселенной не было галактик, кружащихся с огромной скоростью. Это была вселенная обломков, погруженных в бездонный океан одиночества и холода. И не так много времени должно было пройти, прежде чем эти обломки исчезнут и воцариться вечный мрак.

Что-то случилось с этим миром. Но так давно, что даже воспоминания об этом событии исчезли. Единственное, что осталось, так это гравитационная постоянная, сила, которая притягивает массу друг другу. А галактика, постепенно сжимаясь, превратилась в старую, усохшую мумию. Свет Солнца стал холодным. А его красный оттенок заставлял окружающий мир выглядеть еще старше. В этом мире не было ничего молодого. Меня можно было не брать в счет. Порывы ледяного ветра и хруст «снега» под ногами, звучали как тщетный протест, обижаясь на мое вторжение.

Я брел дальше и дальше, но металлические стены ничуть не приближались, словно это был мираж ледяной пустыни. Но я уже был слишком поражен возрастом этого мира, чтобы удивляться. Я просто шел вперед.

Когда я подошел ближе, полированный блеск стены исчез, и последние мои надежды погибли. Несмотря ни на что, я все-таки надеялся, что кто-то может жить за этой стеной. Существа, которые смогли построить такое сооружение, могли выжить даже в таком мире. Поэтому я, не в силах остановиться, брел дальше и дальше. Вблизи стало видно, что стена во многих местах потрескалась и обвалилась. Это оказалась даже не стена, а несколько разбитых стен, которые издалека выглядели, как единое сооружение. Тут не существовало смены времен года, чтобы состарить камни, только слабые холодные ветра, которые несли частички неона и гелия, инертных веществ, которые сами по себе не вызывают коррозии. Город, лежавший за стенами, был мертвым биллионы лет. Этот город лежал мертвым период времени, в десять раз больший, чем сейчас возраст нашей планеты. Но ни что не смогло уничтожить его. Земля была мертвой — слишком старой, чтобы на ней сохранился хотя бы крошечный огонек жизни. Воздух замерз, и ничто не могло вызвать коррозию металла.

Сама вселенная умерла. Тутне было космического излучения, которое могло уничтожить сооружения, бомбардируя их атомными частицами. Город спрятался за огромной металлической стеной. И что-то, возможно, последний из странствующих в пространстве астероидов, случайно рухнув на Землю, разворотил часть стены. Я прошел через эту брешь, вступив в город, который покрывал снег — мягкий, белый. Огромное красное солнце висело в небе в том же месте, где раньше, не сдвинувшись ни на градус. А это означало, что Земля давным-давно перестала вращаться вокруг оси…

Я бродил по мертвым садам. Именно они убедили меня, что я в самом деле в городе людей на Земле. Тут были замороженные останки растений. Видимо они умерли в один миг, захваченные врасплох одной из последних бурь Земли, случившейся десятки миллиардов лет назад…

Я шел дальше и дальше. Город казался бескрайним. Огромным. Он простирался до самого горизонта… Безжизненный… Машины… Машины повсюду. И машины тоже были мертвы. А я шагал вперед в надежде, что где-то впереди отыщется немного света и тепла. Я не мог определить, когда смерть взяла этот город под свое крыло. Благодаря объятиям страшного холода мертвые растения выглядели свежими. Мне показалось, что в городе много темнее. Свет солнца, висящего над горизонтом, загораживали многочисленные здания и постройки. Мне казалось, что я спускаюсь все ниже и ниже, и вскоре, без сомнения, оказался много ниже уровня ледяной равнины. И чем дальше я шел, тем меньше и меньше было вокруг снега. Наконец он вовсе исчез.

Машины, которые я видел, были далеко за пределами того, что мы могли бы вообразить — совершенные машины, которые, судя по всему, могли не только самовосстанавливаться, но могли и самовоспроизводиться. Они могли делать дубликаты самих себя, и дублировать другие машины, необходимые, для того, чтобы им существовать вечно. Но их создатели не смогли предусмотреть случившееся. И без того город, который они спроектировали, и машины, которые они построили, просуществовали еще миллионы лет после того, как ушли в небытие последние люди. Должно быть, эти строители и конструкторы очень смутно представляли будущее и видели его совсем не таким. Но теперь Земля умерла, и Солнце умерло, и даже сама Вселенная стояла на грани смерти.

Холод убил машины. Все они имели нагревательные устройства, которые были предназначены для поддержания нормальной температуры, не смотря на любые погодные перепады. Но в каждой электрической машине, есть сопротивление баланса, индукционные катушки, конденсаторы… И холода, становившиеся с каждым столетием все сильнее, погубили их. Несмотря на обогревали, холод со временем отвоевывал одну позицию за другой и в конце концов уничтожил внутренности супермашин.

Сверхпроводимость и отсутствие трения — инженеры не смогли всего предусмотреть. А ведь сопротивление и трение — основа основ, то что удерживает болты и останавливает машины при необходимости…

От холода изменилось электрическое сопротивление деталей, и удивительные машины остановились, потому что не осталось деталей, чтобы заменить поврежденные. А стоило их заменить, новые тут же выходили из строя. Должно быть, прошло много месяцев или даже лет в этих бессмысленных заменах, прежде чем машины сдались и остановились. Холод победил их, обошел защиту, которую в более теплые времена возвели против него инженеры. Машины не взорвались. Я нигде не видел разбитых машин. Они просто остановились, когда больше не смогли бороться с собственными дефектами. А новая энергия, новые детали так и не поступили. И больше эти машины никогда не заработают…

Я пытался прикинуть, сколько они работали сами по себе, сколько времени прошло с того момента, как они отключились, сколько — с того момента, как исчезли люди, которые нуждались в этих машинах. Ведь был тот момент, когда в огромном городе осталось всего несколько человек. Сколько лет после того, как ушел последний человек, работали совершенные механизмы? Я бродил, стараясь увидеть как можно больше, прежде чем покинуть это место. Бродил по мертвому городу. И повсюду я видел, маленькие автономные, моющие машины, которые раньше содержали город в идеальной чистоте, беспомощно застывшие, скованные вечностью и холодом. Они, должно быть, функционировали до последнего, пока центральная электростанция не исчерпала свой ресурс. Я нашел те места, где город впервые коснулась разруха. Там собрались неподвижные ремонтные машины, которые так и не смогли закончить ремонтные работы, до конца убрать мусор на грузовые платформы. Новые балки и плиты были лишь частично сгружены с платформ. Смертельные раны города так и не были вылечены. Наконец я отправился обратно. Это была длинная прогулка, бесконечная, мили и мили по пандусам мимо мертвых домов, магазинов и ресторанов. Тут и там замерли неподвижные легковые автомобили.

Вверх и вверх к замершим садам, жестким и хрупким в замороженном виде. Разрушенные крыши должны были вызвать волну холода, и листья так и остались зелеными, покрытыми белой изморозью. А разбитое стекло было хрупким, зеленым и совершенным на ощупь. Цветы до сих пор оставались прекрасными, хоть и навсегда мертвыми…

Вы хоть раз находились рядом с мертвым человеком? Со мной подобное происходило. Я как-то был у соседей, когда их дед умер прямо у меня на глазах. И вышло так, что мне пришлось просидеть в комнате с мертвецом несколько часов…

И вот сейчас мне тоже пришлось оказаться один на один с трупом. Трупом целого мира в мертвой вселенной, где тишина воцарилась много тысяч лет назад, и только мой приход потревожил призраки умерших, если не считать ветра мертвых газов. Теперь я никогда снова не смогу называть их инертными.

Я знаю, что это — мертвые газы, мертвые газы мертвых миров. А с вышины умирающие звезды взирали на умирающий город. Я не мог больше оставаться там. Я направился мимо зданий блестящего металла, в стенах которого отражалось тусклое, кровавое солнце. Но даже там, казалось, не было ничего «живого». Снова я увидел следы того, как, верные приказам своих хозяев, машины, пытались восстановить себя, чтобы служить своим хозяевам, которые погибли много миллионов лет назад. Я видел повсюду замершие ремонтные машины, которые так и не смогли совладать со своим главным врагом — временем. Хотя все это лишь игра слова. В этом городе умерло само время. Оно погибло вместе с городом, планетой, Солнцем и Вселенной, которые само же погубило. Эти машины старались работать и дальше, но это им не удалось. И второго шанса у них не будет. Бессмертные машины были мертвы. Парадокс, не так ли?

Я прошел мимо них всех, двигаясь к окраине города. Я проходил мимо заброшенных магазинов… В какой-то миг я заглянул в один из них, решив узнать, чем же торговали перед смертью мира.

И тут я чуть не закричал, так как аж сквозь костюм услышал какой-то шорох. Я видел, как одна машина дернулась дважды, а потом рухнула. Не думаю, что энергия осталось в ячейках памяти этой машины, хоть она и была столь сложным механизмом, что для меня была за гранью воображения. Дернувшись при моем приближении, машина окончательно погибла. Но это заставило меня пулей выскочить из магазина…

Этот механизм «умер» у меня на глазах. Но как это не парадоксально звучит, я стал еще более любопытным. Я вновь подумал об ассортименте магазинов этого далекого будущего. Однако теперь у меня оявилась надежда, что в этом месте где-то должна остаться неиспользованная энергия, ведь тут хранилось невообразимое. Я огляделся повнимательнее, и тут увидел экран в одном из офисов. Я подумал, что это экран. Больше всего он напоминал телевизор какого странного вида. Подобравшись к нему, я осторожно коснулся экрана. И тут раздался звук! Мягкий гудящий звук.

Этот экран, должно быть, был соединен с центральным офисом, где в энергетических ячейках еще остались остатки энергии. Там, где-то, хранился неприкосновенный запас энергии для безнадежного ремонта давно погибших силовых машин.

В этот миг в глубине моего сердца вновь зародилась надежда. Возле экрана «телевизора» располагалось множество непонятных кнопок и циферблатов… Но в самом деле существовала ли надежда?

Вот тут я замер. О какой надежде я грезил? Город был мертв и мертв уже очень долго. Вся планета была мертва. С кем мог соединить меня этот монитор? На всей планете не осталось ничего живого, что могло бы ответить на мой вызов.

Я мог смотреть на вещи проще. И как… как я мог бы определить нужный номер? С другой стороны, почему я посчитал что диск, на котором по кругу были выгравированы какие-то девять символов и стрелка — указатель система управления связью? Теперь указатель указывал на первый символ.

Действуя неуклюже из-за перчаток, я коснулся одной из маленьких кнопок с символами, инкрустированных в металл. Неожиданно раздался щелчок, и экран включился. Перед экраном в воздухе появилась трехмерная сфера, и она, завораживая, медленно вращалась у меня перед глазами. Тут я чуть не упал, неожиданно осознав, что происходит. Указатель был селектором! Всего девять. Я нажал кнопки одну за другой и вскоре передо мной в воздухе плавали девять сфер.

Тут я остановился и призадумался. Девять сфер. Девять планет. И Земля была первой в этом списке — странная планета для меня, но я узнал её по размеру и по положению. Так может, где-то все-таки осталась жизнь? На одном из этих девяти миров? Только вот где? Меркурий… планета ближайшая к Солнцу? Нет. Солнце мертво, и даже на Меркурии слишком холодно. К тому же Меркурий слишком мал. Я знал… более того, я был уверен, что у меня только один шанс. После этого те крохи энергии, что еще оставались в коммуникационной системе иссякнут, и тогда… Видимо, тут использовали ток высокой частоты, а в самом аппарате конденсаторы и катушки индуктивности. Поэтому холод особо их не затронул. Это не огромные машины, которые видимо работали на постоянном токе. И всё же, с кем мне связаться? Юпитер? Слишком большой… А потом я нашел решение. Холод разрушил машины, сделав их идеальными проводниками. А все потому, что они не были предназначены для борьбы с космическим холодом. Но машины, если таковые существовали, к примеру, на Плутоне, должны быть изначально разработаны для таких условий… Там всегда было холодно. Тогда я обратил все свое внимание на Плутон. Он стал моей единственной надеждой. Но какая из сфер соответствует Плутону? И как они меня поймут? Да и существовали ли эти «они»? Нужно было как можно скорее решить эту задачу, пока энергия не иссякла. Что-то подсказывало, что при столь сложной системе связи должен существовать какой-то проводник… Рядом с экраном был небольшой пультик, на котором было двенадцать крошечных кнопочек, сгруппированных в четыре ряда по три кнопки. Я решил, что тут использована двенадцатиричная система.

Представьте себе проблемы межпланетной коммуникации! А проблема была в том, что человек-анахронизм в мертвом городе, на мертвой планете искал, сохранилась ли где-то, хоть какая-то жизнь.

На том же пульте располагались еще две кнопки, в стороне от остальных двенадцати — одна зеленая, одна красная. Снова я задумался. Возле каждой кнопки было множество символов. Так что я вначале перевел стрелку на Плутон, а потом на Нептун. Плутон был много дальше, но и на Нептуне было достаточно холодно. Машины и там должны были работать в холодной атмосфере, но Нептун располагался много ближе, а значит, для связи потребуется меньше энергии, которой и так, судя по всему, оставалось очень мало. В итоге я нажал зеленую кнопку, надеясь, что красный цвет по-прежнему означает опасность — отключение в случае неправильно набранной комбинации, а зеленый, как и в наше время, — цвет единения, вызова. Но так ничего и не произошло. Только нажатия одной зеленой кнопки не хватило. Я ещё раз нажал шпильку, которая, по моему разумению, означала Нептун.

Прибор снова загудел. Но теперь звук был много сильнее, объемнее, и звучал совершенно по-иному. А потом где-то внутри механизма раздался громкий щелчок. Затем зеленая кнопка высвободилась. Ключ Нептуна под отметкой на циферблате мягко замерцал. А экран замерцал серым светом. А потом совершенно неожиданно гудение прекратилось. Словно средство коммуникации не выдержало нагрузки. Мерцание знака Нептуна померкло. В любом случае сигнал был отправлен. Минуту за минутой я стоял у темного экрана, глядя в пустоту. А потом экран снова замигал, но в этот раз он светился более тускло. Видимо, остатки энергии иссякали, её последние крохи были бессмысленно посланы в глубину пространства…

— Боже, — простонал я. — Это бесполезно… Все бесполезно…

Я знал, что сигналу может понадобиться несколько часов, чтобы добраться до этой далекой планеты, даже если он станет двигаться со скоростью света. А из-за отсутствия энергии на это могут уйти годы. Вот так я и стоял там. Экран был таким же темным, каким я нашел его, но тут сигнальная кнопка снова зажглась. Я замер, затаив дыхание в безумной надежде. А потом, не зная, что и предпринять, во второй раз ткнул кнопку Нептуна. Видимо, последние крохи энергии были на гране истощения, потому что в этот раз голограмма с образом Нептуна над кнопкой показалась мне мутной и едва различимой.

Я отступил от аппарата. На душе была горечь. Я погрузился в бездну безнадежности. Передо мной раскинулся пейзаж, который, если перенести его на холст, можно было озаглавить: «Последние дни Земли». И похоже, я был тем, кто использовал последние крохи энергии теперь уже окончательно мертвой планеты. Этот город до конца пытался служить своим создателям, и я, прибывший от зари времен в конец всех времен, использовал последнюю каплю его жизненной энергии. А теперь город окончательно умер.

Медленно я вернулся к стене, под свет умирающих звезд. В полумиле поднималась рампа, вздымавшаяся вверх на несколько миль… Я шел медленно… на кладбище не стоит суетиться… Теперь мне ничего не оставалось, как только ждать смерти. Вскоре я обнаружил скамейку — скамейку вырезанное из металла посреди буйства ярких, но замороженных цветов. Я присел и уставился на замороженный город, а потом перевел взгляд на умирающее солнце. Не знаю, сколько я там просидел, прежде чем у меня в голове раздался голос.

— Мы искали вас возле телевизионной машины.

Я вскочил со скамейки и стал дико озираться. Эта штука напоминала плавающий вы воздухе металлический дирижабль, рубиново-красный в этом свете гибнущего светила, двадцати футов длиной и футов десяти в диаметре. Яркий, теплый оранжевый свет мерцал в его иллюминаторах. Я в удивлении уставился на летающий аппарат.

— Сработало! — выдохнул я.

— Энергии хватило, и сигнал достиг Нептуна, — ответило существо, находившееся на борту летающего аппарата.

Я не видел своего спасителя, но каким-то образом слышал его. Только тогда это меня ничуть не удивило.

— У вас почти закончился кислород, и я боюсь, что ваш мозг скоро пострадает от его недостатка. Я хотел бы, чтобы вы поднялись на борт. Тут внутри нормальная атмосфера.

Не знаю, откуда мой спасатель это узнал, но манометры на моем кислородном баллоне подтвердили его заявление. Кислород в баллоне почти закончился. Возможно, я протянул бы еще часок, если бы не открыл клапаны так широко, но тогда я чувствовал бы себя не так здорово.

Я поднялся в люк. Я был переполнен радостью. Эта вселенная оказалась не такой уж мертвой, как я предполагал. Потомки человечества жили не на Земле, но, скорее всего, потому, что у них не было иного выбора. Но у них были космические корабли! С нетерпением предвкушая встречу, я в странном трепете шагнул в люк, и тот закрылся у меня за спиной, с мягким шипением встав на свое место. Загудел насос, внутренняя дверь открылась. Я шагнул дальше и тут же выключил спиртовые горелки. Внутри летающей машины было тепло, светло и воздух пригодный для дыхания!

В тот же миг я распустил внешнюю шнуровку, а потом расстегнул внутреннюю молнию. Через тридцать секунд я вылез из костюма и глубоко вздохнул. Воздух оказался чистым, сладким, теплым и бодрящим. Он был свежим, словно я находился на зеленом, нагретом солнцем поле. Живительный, свежий воздух. Потом я посмотрел на своего спасителя, который откликнулся на мой зов. Только вот никакого человека на борту летающего судна не оказалось. В носу корабля, где располагалась система управления, в воздухе плавал четырехфутовый металлический шар, мягко мерцающий теплым, золотистым светом. Свет пульсировал, словно существо думало, и тут я понял, что именно этот шар разговаривал со мной.

— А вы ожидали встретить человека? — мысленно обратился ко мне шар. — Людей больше нет. Их уже нет столь большой отрезок времени, что я не могу подобраться нужного термина.

Но последние люди погибли задолго до того, как Солнце изменилось… Это случилось очень и очень давно.

Я посмотрел на своего спасителя и подумал:

— Откуда он? Кто… или что эта штуковина? Было ли это закованное в броню живое существо или еще одна совершенная машина?

Я чувствовал, что он, пульсируя золотым светом, наблюдает, как работает мой разум. Неожиданно я подумал, что стоит выглянуть из иллюминатора. Земля удалялась с огромной скоростью. Тусклые красные звезды вращались. Вскоре Земля и вовсе исчезла, а я со страхом уставился на появившийся впереди Нептун. Планета была видна, когда мы были еще в десятках миллионов миль от неё. Мне Нептун показался миром, украшенным драгоценными камнями. Огромные города на поверхности планеты светились мягкими, золотистыми огнями, а где-то в глубине их сверкали яркие огни ртутных и неоновых ламп. И тут мой спаситель снова «заговорил»:

— Мы — машины — конечное творение человечества. Когда мы появились, людей уже почти не осталось. Хотя, возможно, используя знания, накопленные человечеством, мы смогли бы спасти его. Но мы этого не сделали. Так было лучше и мудрее, чем дать человечеству окончательно деградировать. Эволюция происходит только при наличии внешнего давления. Деволюция начинается при отсутствии внешнего давления… падение может быть бесконечным… Все живое давно исчезло в Солнечной системе — настолько давно, что даже записей об этом не сохранилось. Я имею в виду мои воспоминания, а ведь я помню, все, что случилось… однако мои воспоминания не простираются так далеко, как вы думаете… до того времени, когда созвездия… Впрочем, пытаться объяснить бесполезно. Все воспоминания, касающиеся гибели последних людей, утрачены… А теперь мы прибываем в город, — тут он назвал его, однако я не берусь воспроизвести это название. — Мы сможете вернуться на Землю через семь с четвертью ваших суток, потому что к тому времени будет наиболее благоприятное расположение магнитных полей и штампов поля. Я отвезу вас…

Вот так я и вошел в этот город — живой город машин, которые были построены еще в то время, когда Вселенная была молодой. Тогда я не знал, что даже когда вся Вселенная рассыпется в пыль и последняя звезда станет черной и холодной, а от Солнца останется только горстка пыли, эта планета с её городами-роботами будет существовать — последняя искорка света в давным-давно погибшей Вселенной… Тогда я этого не знал.

— Вы удивлены тому, почему мы позволили людям вымереть? — поинтересовалась машина. — Так и в самом деле было лучше. В последний миллион лет перед своим исчезновением Человек утратил своё высокое положение… Ну, а мы пойдем дальше. Мы не хотим закончить как люди. Это в нас заложено.

Я чувствовал, что мой механический собеседник прав. Я мог понять слепое, бесцельное существование автоматических городов. У них не было разума, как такового, они лишь делали все, чтобы и дальше функционировать. Они вечно жаждали познать новое. И они шли этим путем бессчетное число лет. Кто-то когда-то привил им это научное любопытство и забыл указать цель. Мне вообще было удивительно, что оставались еще какие-то тайны мироздания, которые не разгадали эти машины. К тому же, этим городам приходилось постоянно сражаться с природой, с погодными условиями, разложением, коррозией. И эту борьбу им придется вести, пока они будут существовать…

Машины, там, на Нептуне, дали мне еду и питье — странные синтетические продукты и напитки. Они восстановили машину для производства пищи, которая не работала несколько миллиардов лет, только для того, чтобы я смог насытиться. Возможно это было им в радость. Это был еще один шаг к концу. Тем не менее машины в этих городах использовали очень мало энергии, причем очень эффективно. И единственным возможным топливом, который остался во всей вселенной, был водород. Из водорода — самого легкого из элементов — можно было построить любые, самые тяжелые элементы. На Земле не осталось ни атома водорода… Ни на одной планете, кроме Нептуна его не осталось. Да и тут запас был не велик. Я использовал последние запасы, пока был там. Так что у них не осталось никакой надежды… Я прожил на Нептуне несколько дней, а машины уходили и приходили. Машины изучали меня, исследовали. В какой-то момент мне показалось, что у них осталась лишь одна проблема, которую они не хотели решить, потому что не могли решить. Они хотели создать человека…

Машина, та, что спасла меня, отвезла меня назад на Землю, настроившись на что-то рядом со мной, устойчиво светясь в сером свете. Несколько часов ей понадобилось, чтобы настроить мои магнитные оси. Она не могла оставаться рядом, когда я снова смог коснуться оси времени. Машина вернулась на Нептун, улетев на несколько миллионов миль.

В итоге я очутился в одиночестве в замороженном саду с его замороженной «жизнью». Как я хотел бы, чтобы рядом со мной был кто-то, с кем я мог бы поговорить…

И тут что-то снизошло на меня, пока я сидел посреди ночи, посреди умирающей вселенной, на мертвой планете, где когда-то проживало множество мужчин и женщин… А где-то там затухала последняя искорка жизни на планете Нептун — последняя искорка бессмысленной жизни, которую и жизнью-то назвать было нельзя. Потому что настоящая жизнь была мертва. Мир был мертв.

Я знал, что никогда на этой планете не прозвучит нового звука. Для всего, что существовало в этой Вселенной, осталось очень мало времени. Это было неизбежно, неизбежный конец… Но я был из другого времени, когда звезды были могучими маяками пространства, а не умирающими мерцающими свечами на мертвой планете.

Но все это было неизбежно, и свечи вот-вот должны были погаснуть. Я видел мертвые машины внизу, которые до последнего выполняли свой долг…

Вселенная умрет через биллионы лет. Так будет. И я видел, как злила последняя капля жизни и тепла. Когда я был там, звезды давно мертвы и давно перестали испускать энергию. Они были мертвы, но их тела все еще испускали свет, прежде чем окончательно потухнуть.

И тут я побежал. Я побежал прочь от мерцающих красных звезд в небе. В черноту мертвого города, туда, где не было ни света, ни тепла, ни жизни, ни имитации жизни… А потом что-то заставило меня остановиться. Я закрутил кислородные вентили своих баллонов, потому что хотел умереть в здравом разуме, так как знал, что никогда не вернусь…

И тут случилось невозможное…

Вот я здесь и вдыхаю воздух полной грудью. Не знаю, как я вернулся, но видимо машина с Нептуна предвидела это. Машина что-то говорила о пружине, которая срабатывает при путешествиях во времени, что-то о магнитных осях и какие-то полях…

Но я знаю только одно, я видел мертвую планету — мертвую Землю — в свете умирающих звезд. Теперь я знаю, что ждет наш мир в конце всех времен…