Из Питера в Питер

33

«Асакадзе-мару» подходил к Панамскому каналу.

Они миновали чудесные страны: Калифорнию, где первые золотоискатели находили куски драгоценного металла чуть ли не с человеческую голову и где теперь рождались самые пиратские, самые ковбойские и самые смешные фильмы; древнюю Мексику, где когда-то жили Монтесума и его дочь и другие инки, тайны которых до сих пор не разгаданы; за горами, где-то там вдалеке, высился храм чародея, сокровищница древних майя — Чичен-Ица, пирамиды Солнца и Луны в Теотиуакане, горы Попокатепетль...

— Не выговоришь, — с невольным уважением покачивал головой Миша Дудин.

А дальше, на берегах очень бедной республики Гватемала, из которой американские буржуи выкачивали миллионы долларов, пошли города с еще более чудными названиями — Уэуэтенанго, Чичикаетенанго, Кетсальтенанго и другие.

Миссис Крук, которой приходилось здесь бывать, чтобы спасти хоть немного индейских детей, пока взрослых индейцев грабили ее соотечественники, объяснила, что «тенанго» на древнем языке индейцев обозначает «место», а кетсаль — это чудесная, сказочной красоты птица, начисто истребленная американцами; для индейцев Гватемалы эта птица оставалась символом свободы.

Трагические джунгли, о которых раньше ребята только читали в приключенческих романах, раскинулись рядом, манили своими тайнами, и становилось ужасно жалко, что «Асакадзе-мару» проходит мимо всего этого, не останавливаясь.

Они то и дело объясняли друг другу, что плывут в тропиках, прошли тропик Рака. Скорбели, что не удалось пересечь экватор. То и дело вспоминали, как из волосатых кокосовых орехов, только что срубленных с пальм, стоявших на берегу, пили настоящее кокосовое молоко, ели авокадо — фрукт, который даже нельзя вывозить, такой он нежный, и можно попробовать только здесь, в тропиках. Видели, как попугаи свободно летают на окраинах городов, все равно что у нас воробьи. И конечно, любовались Южным Крестом, любимым созвездием моряков, которого нет на питерском северном небе...

— Какие-то две недели, — говорила Катя, прижимая к груди кулачки, — и мы пройдем Панамский канал. А там — на север... И никогда больше ничего этого не увидим...

Но душной, непроглядно черной ночью становилось иногда как-то совестно. Катя вертелась на своей койке с боку на бок, и все пронзительнее будоражили мысли о маме, о братьях и о том, что она, молодая, сильная, до сих пор только читала о докторе Гаазе, слушала о революции, а никому не сделала ничего доброго. Люди воюют за правду, истекают кровью, гибнут, а она, выпускница гимназии, Екатерина Обухова, третий год болтается на суше и на море неизвестно зачем...

Утром мимо проходили берега республики Сальвадор, джунгли, поросшие невиданной красоты орхидеями... Плыли гроздья каких-то белых цветов, похожих на нашу акацию...

— Нет, нет, не трогайте, — сказала миссис Крук, — это флорифундея, дурман... Достаточно десять минут подержать такую ветку в комнате, и обморок обеспечен, придется вызывать врача... — И добавила, с прискорбием глядя на вывернувшегося откуда-то Ростика: — Да, да, флорифундеей пользуются местные воришки... Подбросят незаметно цветов, а потом спокойно чистят квартиру.

— А я при чем? — немедленно оскорбился Ростик. — Вот так всегда. Как что, так Гмыря...

Но тут общее внимание привлек знаменитый вулкан Изолько. Моряки всех стран прозвали его Тихоокеанским маяком. «Асакадзе-мару» шел километрах в двадцати от берега, и все же на бледно-голубом, небе четко обозначился сначала, словно раскаленный нож, пук пламени, потом султан белого пара и дыма...

— Так каждые восемь минут! — торжественно объявил мистер Крук. — Можете проверить по часам!

И он протянул Мише Дудину часы, которые тот немедленно взял. К часам тотчас нагнулись голов двадцать, так что Миша, как ни старался лично проверить точность вулкана Изслько, мало что мог установить. Но его помощники, жадно отсчитывая минуты, с удовлетворением отметили, что вулкан не подвел и выдал в небо новый раскаленный нож и новый султан пара точно через восемь минут...

В следующие дни проходили берега Коста-Рики, республики, где землетрясения угрожают ежеминутно...

Панамский канал проходили целый день. «Асакадзе-мару» вошел в канал в семь часов утра, а вышел в шесть вечера. Канал открыли всего шесть лет назад, в девятьсот четырнадцатом году. Его строили почти пятьдесят лет. А мечтали о нем — пятьсот лет!

Когда пять веков назад крошечные каравеллы Колумба с нашитыми на парусах красными крестами, преодолев Атлантический океан, подошли из Европы к берегам Америки, о существовании которой в Европе даже не подозревали, то матросы и их адмирал думали, что достигли долгожданной Индии... О богатстве Индии в европейских странах рассказывали тогда самые чудесные и нелепые сказки. Долго блуждали Колумбовы кораблики, отыскивая в Америке Индию... А то, что произошло открытие нового континента, люди поняли не сразу. Америка их не очень интересовала, хотелось поскорее попасть в сказочную Индию...

Завоеватели и авантюристы проложили первые тропинки через Панамский перешеек, самую узкую преграду на пути за индийскими пряностями, драгоценностями, золотом... Первые сотни могил выросли на этих трудных дорогах через джунгли и горы. Еще больше жизней стоило проложить каменную дорогу через перешеек... И все время продолжались поиски какого-нибудь водного пути через Америку. Прохода не было. Человеку пришлось его прорубить. Тут счет шел уже на десятки тысяч человеческих жизней.

Почти восемьдесят километров «Асакадзе-мару» шел по Панамскому каналу, в котором смешивались воды двух океанов. Незаметно отступали воды Тихого океана, сменяясь водами Атлантического. Когда к ночи стало известно, что «Асакадзе-мару» бороздит уже Карибское море и Тихий океан позади, Миша Дудин изрек, засыпая:

— Все. Один океан есть...

Теперь они шли теми знаменитыми пиратскими краями, где двести—триста лет назад хозяйничали корабли под черным флагом с изображением черепа и скрещенных костей, где сиплые, простуженные и пропитые голоса орали песни, вроде:

Но как ни всматривались в далекую синюю даль Миша Дудин и его старшие товарищи, ни одного пирата им не попалось. А ведь «Асакадзе-мару» шел мимо Больших Антильских островов — Ямайки, Гаити, Кубы, мимо Багамских островов, по Карибскому, самому флибустьерскому морю, где, казалось, еще носились кровавые тени капитана Флинта, Черного Пью, Билли Бонса, долговязого Джона Сильвера, а также капитанов Дрейка, Моргана, Кидда и прочих джентльменов удачи. И даже в знаменитом Бермудском треугольнике, где, правда, не водились пираты, но где теперь, в двадцатом веке, таинственно исчезали суда, словно проваливались в тартарары, с «Асакадзе-мару», к великому сожалению ребят, не произошло ничего.

Двадцать шестого августа 1920 года, во второй половине дня, «Асакадзе-мару» входил в бухту Нью-Йорка.

Города еще не было... Только там, куда показывали Круки, прижимался к горизонту дым или туман. Позади оставались какие-то острова, длинная коса с лентой прибрежного песка, на который сыпалась сажа из высокой трубы. Потом прорезалось на далеком берегу белое копье маяка. По бухте сновали лодки с косым парусом, пароходики, пароходы и пароходища...

Над самыми большими кораблями высилась огромная фигура женщины с факелом в руке. Мистер Крук объяснил, что это знаменитая статуя Свободы, стоит она лицом к старой родине белых американцев, Европе, и приветствует всех, переступающих порог Соединенных Штатов...

— А почему она не улыбается? — спросил Миша Дудин.

Каменная женщина выглядела очень сильной, но ее неподвижное лицо было грустным. И невиданной мощи Нью-Йорк, который возвышался над океаном, закрывал горизонт, подпирал небо, тоже не улыбался.

Нью-Йорк не походил ни на один русский город. Он не был похож даже на Сан-Франциско. Казалось, это и не город вовсе и живут тут не люди, а кто-то другой. Смотреть на него было страшновато и заманчиво...

Все виднее становился чудовищный город. Его здания упирались в серое небо, оно старалось убежать, а здания вытягивались все выше и рвали небо на клочья грязных облаков. Над самыми высокими домами, над дымами фабричных труб висел загадочный гигантский мост.

Когда стемнело, вспыхнули до горизонта пожары белых и цветных огней. Они подмигивали, бешено вертелись, рассыпались искрами, гасли и вспыхивали, добираясь до самой Луны и проваливаясь в черноту океана. Но сколько они ни приплясывали и ни кривлялись, все равно было очень тихо, и веселился только Ростик и его компания. А колония молчала.

«Асакадзе-мару» провел ночь на дальнем рейде; никто с корабля не сошел. Это была самая тихая, задумчивая и грустная ночь, полная невысказанных надежд...

Тося, прижимаясь к Кате, спрашивала:

— А сколько от Нью-Йорка до Петрограда?

— Восемь тысяч верст.

— А сколько мы уже проехали?

— Считай: от Петрограда до Владивостока пусть будет девять тысяч верст. Он Владивостока до Сан-Франциско — восемь тысяч. От Сан-Франциско до Панамского канала — почти шесть тысяч. И от канала до Нью-Йорка больше трех...

— Девять, восемь, шесть и три... Двадцать шесть тысяч!

— Видишь! А осталось — только восемь.

— Столько же, сколько от Владивостока до Сан-Франциско? Значит, двадцать дней! Сегодня двадцать шестое августа. Шестнадцатого или семнадцатого сентября будем дома!

— Ты, что же, не хочешь посмотреть Нью-Йорк?

Тося поежилась:

— Нет, надо, конечно, побывать. Представляешь, приедем домой... Совершили кругосветное путешествие! Ходили по Нью-Йорку... Все знакомые девчонки лопнут от зависти! А мальчишки... Нет, ты представляешь? Скорей бы, честное слово... Ты что? — Тосе показалось, что Катя сникла и вроде бы похолодела...

— Если они живы, — тихо сказала Катя.

— Кто?

— Девчонки. Мальчишки. Мама... Все наши.

— Ну, это ты брось!

— Все равно я сразу уеду на фронт...

— Да ты что? Надо же отдохнуть!

— Мы третий год отдыхаем.

— Ничего себе отдых! — возмутилась Тося. — Мы окончили гимназию, надо и о себе подумать. Ну что же, что я медсестра? А я крови боюсь. Ну и что, что революция? Ведь мы еще не жили! А так хочется пожить!..

— Да, — согласилась Катя. — Хочется жить. Очень.

Она понимала, что они с Тосей думают совсем о разных вещах, о разной жизни. И ей стало неловко, потому что ее, Катина, будущая жизнь, до последней минутки отданная людям, представлялась ей настолько заманчивой, великолепной, настолько выше Тосиного «пожить», что это было даже как-то нехорошо, несправедливо... Катя пригладила пышные Тосины волосы и нежно ее поцеловала.

— Ты что? — удивилась Тося, зная, до чего Катя не любит нежничать.

— Пусть тебе будет хорошо, — вздохнула Катя.

— А что? Вот увидишь! Мне обязательно будет хорошо!

А в другой части твиндека Миша Дудин никак не мог уснуть, вертелся и вздыхал, вспоминая письмо, которое он когда-то написал главным американским буржуям...

Письмо, конечно, дошло. Что теперь делать? Он ясно видел того здоровенного шерифа, непременного участника всех американских фильмов, который с лязгом захлопнет на Мишиных руках металлические наручники... И у них еще есть электрический стул! Миша невольно привстал и увидел, что с соседней койки за ним с любопытством наблюдает Аркашка, а еще дальше — Ларька... Через минуту все узнали об опрометчивом послании Миши, и хохот, неожиданно разбудивший едва не всех мальчишек, показался Мише ужасно обидным.

— Конечно, — забормотал он, — вам что... Вы поедете домой, а мне тут пропадать...

Утром выяснилось, что в Нью-Йорк их сразу не пустят, а поселят на пустынном острове, как робинзонов.

— Опять про робинзонов, — вспомнил Миша Смита.

Раньше на этом острове жили американские солдаты, от них остались казармы, кухни, плацы, спортивный городок...

— Лучше оставаться на «Асакадзе-мару», — агитировал Миша. — Может, скорей поедем в Петроград...

Круки пригласили к себе Ларьку, Катю и Аркашку. Миссис Крук, хмурясь, заявила:

— Многие дети считают, что чуть ли не завтра «Асакадзе-мару» пойдет в Петроград.

— А он не пойдет, — не то спросил, не то констатировал Ларька.

— Капитану нужна неделя, чтобы подготовиться к этому переходу!

— О, неделя? — обрадовался Аркашка. — Это мы переживем.

— Полагаю, никто не собирается умирать! — Миссис Крук говорила еще более отрывисто и резко, чем обычно, явно сердилась. — Хуже, что капитан не знает, куда ему плыть! И мы не знаем!

Катя, Ларька и Аркашка переглянулись.

— Как — куда? — спросили они, перебивая друг друга. — В Петроград...

— Петроград — это Советская Россия! — пристукнула кулаком миссис Крук. — «Асакадзе-мару» — японский пароход! И находится в американском порту! А ни Япония, ни Америка не признают Советскую Россию!

— Не признают? — удивился Ларька. — Как это — не признают? Она же есть! Может, они не признают, что и Петроград есть, не могут найти к нему дорогу?

Круки, все больше сердись, объяснили ребятам, что такое дипломатическое признание и как это важно. При этом миссис Крук презрительно морщилась, пожимала плечами и, наконец не выдержав, стала в открытую поносить дипломатов, всяких государственных чиновников, дурацкие выдумки о признании, непризнании... Мистер Крук, подскакивая на стуле от ужаса, пытался ее удержать от наиболее красочных выражений.

Но как ни удивлялись ребята, как ни негодовали Круки, выходило, что «Асакадзе-мару» может направиться только в Эстонию, единственную страну, которая признала РСФСР...

— А есть там какой-нибудь порт? — спросил Ларька.

— Мы пытаемся это выяснить, — рявкнула миссис Крук.

— Может, лучше встретиться с товарищем Мартенсом?... — нерешительно предложила Катя. — Ведь он здесь, в Нью-Йорке, от Советской России...

— Наверно, это было бы правильно, — грустно сказал мистер Крук. — Но мы этого не можем...