Из-под самана

...Осень 1942 гола. Гитлеровские войска рвутся к берегам Волги Немецкая разведка пускается на всяческие ухищрения. Фашисты направляют тщательно замаскированного диверсанта в глубокий тыл Советского Союза — Туркмению.

В этой повести Юсуп Хайдов рассказывает о происках немецкой военной разведки, которая стремилась вести подрывную деятельность в пашем тылу и о том, как разгадав коварный замысел врага, советские чекисты сводят его на-нет.

Великая Отечественная война, начавшаяся на рассвете 22 июня 1941 года, оставила в памяти и сердцах всех советских людей неизгладимый след.

В этой исторической битве ни один советский человек не остался в стороне. В одной из песен предвоенных лет были такие слова:

И на вражьей земле

Мы врага разгромим

Малой кровью — могучим ударом...

Да, предполагалось, что если враг нападет на нашу Родину, он будет разгромлен в короткий срок. Но все оказалось иначе.

Кровавые гитлеровские орды, вооруженные до зубов, используя фактор внезапности, в первые месяцы войны потеснили наши войска.

Ожесточенная война с фашистами шла на двух фронтах, и вторым из них был скрытый, незримый. Скрытые битвы не имели четко очерченных географических границ.

Вот и событие, о котором пойдет речь, произошло не на линии фронта, а в глубоком тылу.

* * *

Противотанковый орудийный расчет сержанта Новикова участвовал в боях с первых дней войны. Отступление казалось бесконечным, и не было конца тяжелым боям и потерям.

Наконец, в сентябре 1941 года часть, в которую входил орудийный расчет, закрепилась и заняла оборонительные позиции в одном из восточных районов Белоруссии.

Так уж получилось, что оборонительным рубежом стало шоссе, идущее с запада на восток. Сержанту Новикову было приказано занять позицию метрах в пятидесяти справа от шоссе. Именно здесь проходил огневой рубеж.

Внимательно обследовав вершину холма, Новиков нашел среди низкорослых деревьев выгодную позицию и приказал установить там орудие.

Почти рядом, недалеко от холма, с восточной его стороны начинались болота. Поэтому земля и на самом холме была мягкой и податливой, лопата легко входила в нее.

Измученная лошадь, выбиваясь из сил, тащила вверх противотанковое орудие. Ей помогали солдаты, подталкивая чем придется глубоко увязающие в земле колеса.

Наконец-то расчет занял позицию.

Лошадь выпрягли, и четверо уставших солдат присели отдохнуть.

Петр Максимович Новиков озабоченно оглядывался, проверяя, все ли на месте. Был сержант среднего роста, лет тридцати, боевой и смелый. Кудрявые каштановые волосы напоминали тонкую смушку каракуля. Из-под бровей того же цвета пронзительно смотрели голубые глаза, взгляд которых, казалось, проникал в сердце.

Семья Новикова проживала в Могилевской области. Когда грянула война, Петр добровольно пришел в военкомат. В соответствии с военной специальностью его назначили командовать противотанковым орудием.

Когда был получен приказ об отступлении из Могилева, Новикову показалось, что он сходит с ума. Сорвавшись, он кричал полковнику:

— Мы не должны отступать с берегов Буга! До каких пор мы будем драпать от немцев?!

— Выполняйте приказ, товарищ сержант. Приказы не обсуждаются. У меня тоже осталась семья на захваченной врагом территории, — сказал полковник с усталым лицом, дотрагиваясь рукой до козырька своей фуражки.

Сержант опустился на землю рядом с Джумабаем Векиловым. Джумабай был худощав и высок, пилотка на его голове сидела неловко, словно чужая. Хотя он перешагнул уже двадцатилетний возраст, усы у него еще не успели пробиться. Джумабай возился с портянкой, наново тщательно наматывая ее на ногу. Известно, для солдата правильно намотанная портянка — дело первостатейное.

На действительную военную службу Джумабай был призван в 1940 году. Служить довелось в Белоруссии. Родители его жили в Ташаузской области.

В сторонке, чуть поодаль от Джумабая, прилег Отдохнуть его земляк и ровесник Пирджан Курбанме-дов, энергичный и работящий парень, на гражданке токарь. Был Пирджан настолько смугл, что односельчане говорили (заочно, разумеется): «Его покровитель - черный жук».

Пирджан был вспыльчив, но к службе относился добросовестно. В расчете он подавал снаряды.

Точно так же подавал снаряды украинец Киричек, ровесник Джумабая и Пирджана. Вот уж работяга из работяг! Никто и никогда не видел, чтобы он отдыхал. Всегда он находил себе какое-нибудь занятие. Солдаты шутили: «Старается, в ефрейторы выбиться хочет!» Киричек, однако, не обижался, был по характеру добродушным и веселым.

Теперь все были измотаны до предела, похудели до неузнаваемости, глаза ввалились. Обмундирование было порвано и грязно, и даже побриться не находилось минутки. Но глаза у каждого непримиримо горели жаждой мести.

Да, тревожные дни пылали огнем, планета содрогалась от грохота и взрывов, но красные звездочки на их пилотках сверкали как и раньше.

Он нашел на холме естественное углубление и принялся копать в этом месте. Вот когда пригодился шанцевый инструмент, по-хозяйски захваченный им!

Он вырыл яму диаметром метра в три, стараясь выбрасывать землю подальше.

— Довольно, товарищ сержант? — громко спросил он и воткнул лопатку в жирную землю.

— Молодец, — подошел к нему сержант. — Пожалуй, достаточно. Только всю вырытую землю насыпь перед окопом, а с другой стороны отрой склон, чтобы можно было влезать и вылезать. Сейчас мы все возьмемся за работу!

Сержант торопливо докурил неуклюжую самокрутку и приказал:

— Подъем, ребята! Каждый должен вырыть для себя окоп.

С рассветом длинный черный ствол противотанкового орудия, тщательно замаскированный кустарником, смотрел на шоссе. Недалеко, на нужном расстоянии солдаты расположили ящик, полный снарядов.

Не забыли укрыть в специальном окопе лошадь, которая с хрустом жевала траву, брошенную неутомимым Киричеком, и время от времени фыркала. Кроме этих звуков, ничто не нарушало чуткую сторожкую «тишину.

Три солдата отдыхали, один стоял в карауле.

Издали, раскалывая небо, послышался глухой грохот. Новиков посмотрел в бинокль.

— Фашисты летят. Все по окопам! — коротко приказал сержант.

Курбанмедов, Векилов и Киричек, быстро проверив маскировку орудия, спрятались в укрытие.

Около пушки остался один Новиков. Он лежал, растянувшись в густой траве, и смотрел на вражеские самолеты, летевшие, казалось, прямо к холму.

Стервятники с черными крестами промчались низко над позицией Новикова, настолько низко, что можно было разобрать лица пилотов и шлемы на их головах

Невыносимый грохот от пролетавших самолетов длился в течение получаса. Он был настолько силен, что даже громко произносимые слова были не слышны.

Когда наконец последнее звено вражеских самолетов растаяло в небе, сержант поднялся на ноги.

— Летят, выстроившись, как на параде. Македонской фалангой, — сказал он и добавил соленое солдатское ругательство.

— Товарищ сержант, почему наши зенитчики пропустили их без единого выстрела? — спросил Джумабай, покидая свой окоп.

— Дорогой мой, я не командую ни дивизией, ни даже полком, — не по-уставному ответил Новиков. — Я всего-навсего командир орудийного расчета, так что могу только высказать свои предположения: может, тут у наших командиров военная хитрость? Хотят пропустить фашистские самолеты с какой-то целью.

Пирджан внимательно прислушался, затем недоуменно посмотрел на сержанта.

— Вот, вот, слышите? Фашисты сбросили бомбы. Ясное дело, не на безлюдную пустыню... Как же можно было пропускать их, даже не пытаясь сбить? Что же, интересно, за такая военная хитрость? Если они снова появятся, я буду стрелять!

— Много лишнего болтаете, рядовой Курбанмедов! — отрезал Новиков и отдал приказ приготовить орудие к бою.

В этот короткий период затишья Новикова вызвал к себе командир батареи и сообщил, что по шоссе движется около пятидесяти вражеских танков, которые примерно через полчаса достигнут нашей линии обороны. Приказ—ни шагу назад!

— А у нас и нет возможности отступать назад, товарищ капитан. Сзади болото, — сказал Новиков, скупо улыбнувшись.

По всей вероятности, враги не подозревали, что одно из наших подразделений, закрепившись, ждет их на безымянном холме.

Танки двигались, выстроившись в ряды.

Люки танков были открыты. Сидевшие на танках солдаты в плотных касках бесновались, что-то кричали, пускали куда попало автоматные очереди.

Новиков лежал не шевелясь и считал танки. Он насчитал их уже около тридцати, а бронированным чудищам все не было конца. Больше считать не было возможности: два танка, идущих впереди, приближались к их позиции.

— Приготовиться к бою! — негромко приказал сержант.

Его расчет был давно готов к бою, хотя не было произведено ни единого выстрела.

В стволе орудия занял свое место снаряд. Другой снаряд — медная гильза его поблескивала — держал в руках Пирджан. А Киричек распаковал два-три ящика со снарядами и также готов был действовать.

Утробно урчащие танки фашистов с каждым мгновением увеличивались в размерах. Один из них двигался прямо на позицию Новикова.

Под страшной тяжестью гусеницы танка оставляли на шоссе глубокие вмятины.

— Огонь! — прозвучала наконец долгожданная команда.

Новиков, взяв один из танков на прицел, выстрелил. Выбросив снаряд, пушка резко дернулась. Танк покачнулся и начал гореть, выбрасывая клубы черного дыма.

В бою всегда запоминается первый выстрел, первый снаряд, на остальных внимание, уже не фиксируется.

Вскоре и Новиков, и его расчет уже не могли сказать, сколько произведено выстрелов, сколько ящиков со снарядами использовано.

Бой был в разгаре. Расчет должен был или отбить врага, или погибнуть.

Третьего выхода не было.

Когда раздались первые выстрелы, фашисты растерялись. Уже в первые минуты боя сгорело около пят-надцати-двадцати танков, разбойничьих машин с черными крестами. Из строя было выведено около двух рот вражеских солдат. Однако вскоре, сосредоточив все свои силы, немцы снова перешли в наступление. Этому предшествовала ожесточенная бомбежка с воздуха, а затем артиллерийская подготовка.

Теперь танки имели перед собой четкую и единственную цель — разгромить позицию Новикова.

Сержант взял на прицел с грохотом приближаю-щийся к ним танк, до которого оставалось не более пятидесяти метров. В этот момент снаряды кончились.

— Ребятки, родненькие, хоть один снаряд найдите! Куда Киричек подевался?

Киричек, Векилов и Курбанмедов, не найдя в ящи-ках снарядов, бросились к соседним расчетам, но и там запас снарядов кончился, ящики были пусты.

Все вокруг было разгромлено. Тяжелораненные ле-жали среди убитых.

— Киричек, снаряд! — еще раз крикнул Новиков. Вражеский танк приближался, до него оставалось не более тридцати метров. Через считанные мгновения он разгромит прямой наводкой расчет и орудие, втопчет их в землю.

Киричек схватил противотанковую гранату, выскочил на бруствер окопа и бросился к неумолимо приближающемуся фашистскому танку.

Солдат успел размахнуться, чтобы швырнуть гранату. Но в этот момент пуля, задев запястье, ранила его в плечо. Киричек зашатался. Превозмогая боль, он, пригнувшись, из последних сил бросился к танку и, вытянув перед собой гранату, метнулся под яростно скрежещущие гусеницы.

Раздался грохот, из вспыхнувшего танка потянулись кверху клубы темного дыма.

Одна гусеница лопнула, танк закрутился на од-ном месте. Направив ствол в сторону позиции Новикова, открыл беглый огонь.

Джумабай, раненный в голову и грудь, находился в крайне тяжелом состоянии. Мир для него затянулся сплошным мраком, который изредка прорезали кинжальные языки пламени.

— Пить! — попросил Джумабай. Ему казалось, что он проговорил это слово громко, на самом же де-ле спекшиеся губы еле слышно его прошептали.

Чьи-то невидимые руки прижали к его губам мок-рую кружку. Сделав несколько глотков, Джумабай немного пришел в себя. Пить было невообразимо тру-дно, глотки почему-то никак не получались. Джума-бай с усилием открыл глаза и не сразу сумел осмыс-лить происходящее. Голова его была опушена вниз, руки безжизненно болтались примерно в метре от земли. Взгляд Джумабая остановился на грубых солдатских ботинках. В это время послышался лающий отрывистый голос, который произнес на чужом ненавистном языке:

— Шнель, шнель!

Этот голос заставил Джумабая напрячься. Оттолкнувшись ногами от какого-то предмета, он рухнул вниз на землю, безуспешно пытаясь встать.

Чья-то рука поддержала его. Медленно выпрямляясь, Джумабай наконец встал на ноги. Человек, пытавшийся напоить его из кружки, оказался Новиковым. Сержант стоял рядом, неловко держа флягу, из которой тоненькой струйкой бежала вода.

— Дядя Петя... — прошептал Джумабай, схватившись за плечи Новикова.

Правый глаз сержанта был разбит, лицо залито кровью.

— Дядя Петя, что это? — пробормотал Джумабай.

— Это война, — ответил Новиков, теряя силы. Повсюду рыскали фашисты. Они ходили по двое, словно приклеенные друг к другу, внимательно осматривали окопы, воронки и заросли кустарника. Обнаружив лежащего солдата, они окликали его, и, если тот не вставал, приставляли дуло автомата и прошивали его короткой очередью.

Новиков с Джумабаем, несмотря на раздавшийся сзади грозный окрик немцев, пытались поднять раненого Пирджана, но из этого ничего не получалось. Один из фашистов схватил Петра и Джумабая за плечи, затем сильно ударил сапогом по раненой ноге Пирджана, тот закричал от боли, готовый из последних сил ринуться на фашистов.

Другой немец, ожидая дальнейшего развития событий, стоял, широко расставив ноги и держа под прицелом грудь Пирджана. Тот потерял сознание.

Новикову с Джумабаем удалось оттащить его немного в сторону.

* * *

Ударная группа фашистских войск, преодолев наш ваградительный рубеж, хлынула в глубь обороны. Несколько немцев собирали на холме трофеи.

Поодаль возвышались вражеские танки, вышедшие из строя. Некоторые из них еще вовсю пылали, другие догорали, смрадно чадя.

Трофеев на холме немцам досталось немного; несколько винтовок без патронов да еще лошадь.

Немецкий офицер, руководивший трофейной командой, в новеньком с иголочки мундире, чувствовал себя отменно. Выломав тонкий прутик, он подошел к Новикову и его товарищам. Некоторое время разглядывал их, похлопывая прутом по голенищу, затем коснулся гибкой палкой плеча Новикова и спросил по-русски:

— Русский?

— Конечно, русский, — четко выговаривая слове, произнес Новиков.

— А эти? Какой национальности?

— Туркмены.

— Добровольцы из Индии? — задал вопрос офицер, касаясь прутом смуглого подбородка Пирджана.

Пирджан покачал головой:

— Да, мы добровольцы, хотя и не из Индии. А тебе какое дело?

Офицер не знал туркменского, но интонация говорившего привела его в ярость, и он дважды хлестнул его по лицу наотмашь прутом. Затем снова принялся рассматривать Новикова.

— Ты хороший солдат. Я видел, как ты поднимал и поддерживал этих скотов, несмотря на свое тяжелое состояние. У тебя есть шанс спастись, а им ничего не поможет. Пусть подыхают.

Превозмогая боль от раны, Новиков старался стоять, не шатаясь.

— Мы — дети одной матери, — сказал Новиков офицеру, указывая на своих товарищей. — Врат брату всегда должен помогать.

— Это какие же вы братья? — деланно удивился офицер.

— У нас одна мать — Россия, — громко произнес теряющий силы Новиков.

— Заткнись! — крикнул офицер.

На его возглас подбежали два долговязых солда та, находившиеся неподалеку.

— Капут твой России и твоему братству, — усмехнулся офицер.— Танки великой Германии вступили в Москву.

Новиков ничего не ответил. Молча повернулся он к алеющему востоку.

За их позицией, сквозь кустарниковые деревца и камыши, виднелось огромное болото, в котором можно было различить башни двух вражеских танков, безнадежно увязших в трясине. Они быстро погружались в желтую жижу и вскоре исчезли, оставив после себя лишь колышущуюся грязь.

Новиков произнес про себя: «Вы думаете, что все эти территории, захваченные вами, ваши? Как бы не так! Развязанная вами война окажется тем болотом, из которого никому из вас не выбраться живым». Повернувшись к офицеру, он ответил:

— Да, ваши танки, может быть, и вступили на землю Москвы. Но вот те уже никуда не вступят. —Произнеся последнюю фразу, Новиков указал на танки, которые исчезли в трясине.

Офицер долго всматривался.

— Немцы уважают смелых врагов. Если я тебя убью, ты не увидишь Россию, побежденную фюрером. А поэтому я подарю тебе жизнь, чтобы ты все это увидел.

Когда вблизи появились два немца в белых халатах, офицер приказал им что-то на своем языке. Те сразу стали осматривать раны Новикова и его товарищей, оказывая им первую помощь.

Всех раненых советских воинов немцы собрали в одну группу, которую отогнали к ближайшей железнодорожной станции.

Раненых пленных несколько дней держали на небольшом клочке земли, наскоро обтянутом колючей проволокой. Потом их затолкали в товарные вагоны, заперли двери и отправили состав на запад.

В вагоне, где оказались Новиков с друзьями, не было места даже присесть. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Воздух был тяжелым из-за запаха, исходящего от ран.

Ни еды, ни питья вот уже около трех суток раневым не давали. Никакой медицинской помощи не оказывалось. Тяжелораненые в такой тесноте умирали. Их трупы не выносились, они стояли среди живых, потому что им некуда было упасть.

Лицо Новикова распухло до неузнаваемости. Его знобило, бросало то в жар, то в холод.

Состояние Пирджана тоже ухудшилось, и он часто терял сознание.

Петр Максимович и Пирджан находились в середине вагона. Когда Пирджан в очередной раз потерял сознание, лицо его стало подобным выстиранному белому полотну. Стоявший рядом военнопленный фельдшер покачал головой.

— Что? — обратился к нему Новиков.

— Ему необходим свежий воздух. Иначе через полчаса этот человек умрет. Хорошо, если бы кто-нибудь из стоящих слева уступил ему хотя бы на некоторое время свое место.

— Зачем уступать место? Вон те умершие были не хуже его и тоже хотели жить... Пусть и он умирает,— раздался чей-то голос.

— Заткнись! Сейчас с тобой рассчитаюсь. — Новиков сделал попытку протиснуться в сторону говорившего.

Пирджану становилось с каждой минутой все хуже. Ему уже не помогало то, что Джумабай усиленно размахивал перед его лицом ладонью. На Пирджана было больно смотреть.

Из последних сил Новиков крикнул:

— Товарищи, однополчане, земляки! Послушайте, родные мои! Наш товарищ в очень тяжелом состоянии. Он сражался до последней капли крови. Ему необходим свежий воздух. Прошу вас, помогите перенести его в конец вагона, где хоть немного можно дышать.

— Давай его сюда, — послышался голос. Раненые с огромным трудом переместили Пирджана в угол вагона.

— Давайте его ко мне,—раздался тот же голос. — Я тут выломал одну боковую доску, здесь дышать полегче.

* * *

Новикова и его товарищей привезли в концентрационный лагерь, находившийся на территории Поль-ши. Шел июль 1942 года.

Дощатые бараки были набиты битком. Пленные располагались на трехъярусных нарах в своей одежде, постелей не было. Из этого ада их отправляли в другие концентрационные лагеря, которых уже было много в разных уголках Европы.

Временами то внутри лагеря, то снаружи раздавались автоматные и пулеметные очереди, им вторил лай собак. Охранники издевались над пленными.

Джумабай и Пирджан выжили, их состояние улучшилось, а Новикову стало хуже. С помощью военнопленных его устроили в лазарет лагеря. Он лежал, не вставая с постели, и не мог есть. Джумабай и Пирджан приходили к нему каждый день.

Однажды, когда они пришли его навестить, Новиков еле слышно сказал:

— Ребята, думаю, что это уже конец.

— Не говорите так, вы выздоровеете, все будет хорошо,—ответили оба солдата.

— Слушайте меня внимательно, — еще тише проговорил Новиков, пошевелив указательным пальцем руки, которую держал Джумабай. — Разговор не о моей смерти, а о другом. Из этого ада, в который мы попали, едва ли кто-нибудь сумеет вырваться. Вряд ли кто-нибудь выживет. И в дальнейшем мы не сможем быть вместе. Но я твердо верю, что при любых испытаниях вы сохраните преданность Родине.

Наступила тяжелая тишина. Все молчали, скрывая друг от друга свои страдания.

Палата Новикова была смежной с кабинетом врача. В этом кабинете, кроме стола и одного стула, имелся еще висевший на стене маленький портрет Гитлера, вырезанный из газеты.

Нынешний врач или его предшественник заставил пленных сделать рамку для фотографии фюрера. Когда дверь приоткрывалась Гитлер из рамки смотрел в сторону Новикова..

На улице валил снег, стоял небольшой морозец, однако температура в палате была терпимой.

Когда Джумабай с Пирджаном собрались уходить, дверь в палату с шумом распахнулась. Опираясь на самодельные костыли, вошел безногий пленный. Лицо его обросло бородой, уши изношенной шапки были опущены. Стуча костылями, он торопливо протопал в кабинет врача.

Остановившись на пороге кабинета, вошедший ткнул пальцем в портрет Гитлера и стал приглушенно выкрикивать:

— Тебе Москва нужна, негодяй? Ну как, взял Москву? Как бы не так, засунули тебе под хвост колючку!

Продолжая ругаться, он сложил кукиш и, размахивая рукой перед портретом, заключил:

— Вот тебе, мерзавец!

Топая назад, он остановился около кровати Новикова и тихо сказал:

— Извините.

— Товарищ, какие новости услышал? — слабым голосом спросил Новиков.

— Гитлеру под Москвой как следует дали по морде. Разбили вздребезги фашистов,—быстро проговорил человек на костылях и заковылял дальше, не оборачиваясь.

Новиков оперся на локти и воскликнул:

— Ура, ребята!

— Ура! — тихо поддержали Джумабай и Пирджан. Всем троим казалось, что у них с плеч свалилась огромная гора.

* * *

Когда Джумабая и Пирджана вместе с другими военнопленными погрузили в вагон для отправки в новый лагерь, состояние Новикова оставалось тяжелым. Больше известий о нем они не имели.

На этот раз всех военнопленных из эшелона поместили в концентрационный лагерь, расположенный на территории Германии. Им выдали полосатую лагерную одежду, деревянную обувь, и повесили на воротниках номера.

На территории лагеря был большой карьер. Джумабай и Пирджан вместе с остальными перетаскивали камни.

Из карьера наверх вела лестница, сложенная из огромных валунов. От бесконечного хождения туда и обратно камни, отшлифованные тысячами ног, стали скользкими.

Перетаскивая туда и обратно тяжелые глыбы, пленные должны были быть очень осторожными, чтобы не сорваться с обрыва. Эта работа напоминала круговой конвейер.

Люди, таскавшие камни, шли вверх друг за другом. Эта вереница не имела ни конца, ни края. Расстояние между пленными было в один шаг, каждый имел свое место в ряду. Это лишало возможности сделать хоть небольшую передышку или сбежать.

Отвратительная скудная еда и изнурительная работа имели своей конечной целью уничтожение людей.

На третий день ослабевший Джумабай, которого сильно знобило, попытался выбрать камень поменьше. Наблюдавший за работой пленных эсэсовец, увидев это, велел Джумабаю поднять огромную глыбу.

— Господин офицер, я болен, — негромко сказал Джумабай.

— Если ты болен, то вот этот тоже болен. Подними, свинья, камень! — зло прошипел эсэсовец, выхватывая пистолет.

Пленные хорошо знали этого палача — специалиста по убийству людей.

— Подними, брат, постарайся. Иначе он выстрелит. Я буду идти за тобой, помогу, — прошептал русский парень, находившийся рядом.

Джумабай поднял камень и, пошатываясь, понес его. Перед глазами плыли круги, в ушах звенело. Ноги у Джумабая дрожали под тяжестью камня, когда он шел по ступеням. Он согнулся чуть не до самой земли.

Эсэсовец его сопровождал, и не было никаких сомнений, что он выстрелит в Джумабая, если тот уронит камень.

Русский парень, шедший позади с такой же глыбой, время от времени помогал Джумабаю. Так с его помощью он кое-как дотащился наверх и рухнул от слабости на землю.

На следующий день немец заставлял русского парня, который помог Джумабаю, таскать самые тяжелые глыбы, всякий раз угрожая пистолетом.

Эсэсовец мстил за проявленную помощь, и было ясно, что когда у парня не хватит сил идти вверх по ступенькам с камнем на плече, эсэсовец его пристрелит.

В очередной раз поднимая камень, указанный эсэсовцем, парень потихоньку шепнул свой домашний адрес рядом стоящему пленному.

— Прощайте, товарищи...

Собравшись с силами, он взвалил камень на плечо и начал подниматься вверх. Он надеялся, что охранник отстанет от него, но этого не произошло. Наоборот, немец заставил его вернуться, поднять более тяжелую глыбу и зашагал с ним рядом. Сил поднять камень наверх не хватило, и когда до вершины карьера оставалось всего несколько ступенек, парень опустил камень.

— Подними, — приказал эсэсовец с угрозой и направил пистолет на пленного.

Пленный понял, что через считанные мгновения он будет расстрелян, и тогда, сделав движение к камню, он обхватил эсэсовца и молниеносно бросился вместе с ним вниз с обрыва.

Одним палачом стало меньше, за это русский парень заплатил своей жизнью.

После этого случая гитлеровцы усилили свои зверства. Они лишали пленных сна, еды, жестоко избивали их и расстреливали. Но уже не сопровождали их по каменной лестнице.

Можно было подумать, что эсэсовцы соревнуются в жестокости. Новый надсмотрщик, сменивший прежнего, сброшенного русским пленным с обрыва, был еще большим негодяем. Он заставлял пленных после изнурительной работы плясать, пока они не потеряют сознание. Это зрелище доставляло ему удовольствие.

Однажды, встретив на территории лагеря Пирджана и Джумабая, эсэсовец остановился.

— А, цыгане! — И хлестнул каждого хлыстом по лицу.

Пирджан и Джумабай побежали прочь, однако эсе-совец окриком остановил их и велел подойти поближе.

— Почему не попросили извинения, черные свиньи?— играя хлыстом, угрожающе спросил эсэсовец. — Ну-ка, спляшите по-цыгански!

— Мы не умеем плясать по-цыгански, — тихим голосом проговорил Джумабай.

— Отвертеться хотите!

Офицер-эсэсовец взял у недалеко стоящего солдата плеть и принялся их хлестать.

Не выдержав острой боли, Пирджан и Джумабай зашевелили руками и стали припрыгивать. Это был их танец.

Эсэсовец вконец разозлился. Он вытащил пистолет и пригрозил пленным:

— Если не будете плясать как следует, я вас расстреляю!

Увидев направленный на них пистолет, Джумабай и Пирджан застыли на месте.

В это мгновение к ним подошел смуглый офицер в немецкой форме. Рядом с ним находился заместитель коменданта лагеря.

Смуглый офицер торопливо шагнул к пленным и, по очереди подавая им руку, поздоровался:

— Эссалам-алейкум! Эссалам-алейкум!

Услышав приветствие столь вовремя подоспевшего офицера, оба облегченно вздохнули.

Надсмотрщик, помахивая хлыстом, удалился.

— Я вас беру под свою опеку. Следуйте за мной, — быстро проговорил офицер и, повернувшись, что-то шепнул заместителю коменданта лагеря.

Вконец обессиленные только что происшедшим, Джумабай и Пирджан молча последовали за ним. На ходу офицер произнес:

— Ребята, я уезжаю. Вероятно, скоро с вами не встречусь. Думаю, вам ясно, что я спас вас от смерти. Теперь я переговорю где нужно, и вас вскоре вызовут.

Не обращая внимания на реакцию Джумабая и Пирджана, офицер снова пожал руки обоим со словами:

— До свиданья, друзья!

* * *

На территории лагеря стоял особняком небольшой финский домик. В одной из его комнат на кроватях крепко спали Джумабай и Пирджан.

Утром, проснувшись и чувствуя себя отдохнувшими, они начали тихо переговариваться.

— Ну и влипли! По-моему, мы попали в еще худшее положение,—проворчал Пирджан.

— Почему так думаешь?

— Ты что, не понимаешь, что тебя сюда привели не в гости к теще?

— Тихо, не паникуй. Что пользы от этого? Давай все обдумаем, сделаем выводы и будем действовать соответственно.

Их разговор был прерван немецким солдатом, принесшим два старых мешка. Бросив каждому по мешку, он приказал немедленно переодеться: в каждом мешке лежал комплект старой поношенной одежды.

Пирджан, рассмотрев свою, сел на кровати и насмешливо спросил Джумабая:

— Тебе хоть дали новую?

— Пока заплаток не видно.

— Это, наверно, одежда таких же бедняг, как мы. Или с убитых.

Немец, заложив руки за спину, прохаживался по комнате. Не понимая их туркменского, он злобно крикнул:

— Быстрей одевайтесь, свиньи, не то шкуру спущу!

Джумабай и Пирджан быстро переоделись.

Одежда Пирджана оказалась ему слишком большой, а Джумабаю — тесной. Это выглядело смешно и, поглядев друг на друга, они невольно рассмеялись.

Их смех взорвал немца, и он стал снова угрожать.

— Хватит, брат, — сказал Джумабай. — Значит, судьба у нас такая горькая. Раньше мы были солдатами своей Родины, а теперь фашисты превратили нас в клоунов.

Немец повел Джумабая и Пирджана. Их путь пересек несколько ограждений с колючей проволокой. На площадке, окруженной каменными стенами, они остановились. Дверь, ведущая сюда, охранялась часовым.

Здесь, кроме них, уже находились несколько пленных, одетых как Джумабай и Пирджан, вооруженные автоматами немецкие солдаты, офицер гестапо в черной форме.

Офицер сидел на стуле и курил.

Вслед за Джумабаем и Пирджаном подошли врачи и переводчик. Врачи немедленно приступили к осмотру заключенных, переходивших в так называемый «легион».

Все было в порядке, но когда дошла очередь до Пирджана, поднялся шум. Дело в том, что, осматривая Пирджана, врач с длинным, худым, бескровным лицом, шлепая его по щекам, сжал обе скулы, чтобы Пирджан открыл рот. В эту минуту Пирджан вспомнил, как он перед призывом на военную службу продавал осла на базаре. И точно так покупатель, осматривая осла с головы до хвоста, с силой открыл животному пасть, чтобы увидеть зубы. Это воспоминание заставило Пирджана передернуться, он отступил назад и ударил врача по руке:

— Я же не осел для продажи!

— Эй!

Дремавший на стуле гестаповец вскинулся, к нему подбежал тощий, как жердь, переводчик и перевел то, что сказал Пирджан.

Гестаповец поднялся и, ядовито улыбаясь, направился к Пирджану, повторяя на ходу:

— Очень хорошо!

Пирджан, вытирая ладонью лоб, улыбнулся. Он подумал, что гестаповцу понравилась его выходка.

Продолжая улыбаться, гестаповец протянул Пирджану правую руку. Пирджан вопросительно посмотрел на переводчика. Тот сделал знак — «поздоровайся!» Но как только Пирджан протянул руку, гестаповец левым кулаком ударил его в подбородок. Пирджан упал и потерял сознание.

Гестаповец взглянул на тех, кто стоял вокруг, наблюдая за его действиями, затем взял у врача спирт и вытер им руки. Оживившись, проговорил:

— Сейчас я проверю храбрость этих туркмен' Солдаты «легиона» должны быть смелыми. Ну-ка, приведите тех, которых собираются отправить на тот свет.

Трое солдат быстро привели двух пленных, тела их были в синяках и кровоподтеках, глаза опухли, из головы сочилась кровь.

Приставив пленных к стене, солдаты отошли метров на десять и, щелкнув автоматами, приготовились.

Гестаповец ударами сапога заставил Пирджана подняться. Затем, дав ему и Джумабаю по пистолету, поставил их против обреченных:

— Вот ваши враги. Это русские коммунисты. Вы — отважные джигиты «туркестанского легиона». Стреляйте в них!

Джумабай и Пирджан молча опустили головы. Немец орал, топал ногами, но они продолжали безучастно держать пистолеты в руках. Тогда гестаповец вытащил пистолет из кобуры и дважды выстрелил. Оба заключенных, согнувшись пополам, упали и лежали теперь, корчась от адских болей в животе. Фашист отлично знал, как страшно мучаются перед смертью раненные в полость живота. Показывая на них, немец сказал:

— Ваши земляки мучаются, им не спастись от этих ран. А вы им можете помочь. Выстрел в голову — и муки прекратятся.

Проявляя фальшивую человечность, фашисты стремились сделать пленных своими соучастниками. Если бы им это удалось, из расставленных сетей было бы уже не выбраться.

— Нет, господин офицер, мы не можем убивать невиновных людей, — проговорил Джумабай, в душе готовясь к худшему.

Гестаповец крикнул солдатам:

— Обоих всю ночь пытать, а утром — расстрелять.

Немца, который хотел проверить мужество Джумабая и Пирджана, вызвал к себе прибывший в командировку из Берлина штурмбанфюрер. Он сидел в кабинете с подполковником.

Гестаповец, затворив дверь, шагнул вперед, резко поднял руку и прокричал:

— Хайль Гитлер!

Штурмбаннфюрер, пренебрежительно махнув рукой продолжал тихий разговор с подполковником. Лишь через несколько минут он взглянул на гестаповца и молча указал ему на стул.

Полный штурмбаннфюрер напоминал мешок с песком. Круглая его лысина, окруженная редким венчиком волос, блестела от пота.

— Как идет запись в «туркестанский легион»? Гестаповец вскочил со стула:

— Мой штурмбаннфюрер. Все пленные из советской Средней Азии готовы преданно служить великому фюреру.

Этот ответ не понравился штурмбаннфюреру, и он злобно скривился:

— Вы пустослов! Отвечайте толком на заданный вопрос.

— К сожалению, мой штурмбаннфюрер, в этом вопросе у нас иногда бывают некоторые недоразумения,— произнес гестаповец.

— Точнее.

— Двое туркменов, которые были рекомендованы в легион, отказались сегодня выполнить приказ.

— Они коммунисты?

— Не исключено. Это подтверждают и диктофон-ные записи. Разговор, который они вели между собой, перевели на немецкий. Может быть, хотите ознакомиться с материалами?

— Не беспокойтесь. Что вы потом сделали с этими двумя пленными?

— Сейчас ими занимаются наши люди. Завтра мы их вычеркнем из списка живых.

— Немедленно прекратите их пытать, а завтра отдайте их в распоряжение господина подполковника, — штурмбаннфюрер сделал жест в сторону сидевшего рядом с ним человека.

— Дайте нам возможность еще немного потолковать с ними! Эти двое туркмен заслуживают смерти.

— Выполняйте приказ.

— Слушаюсь, мой штурмбаннфюрер.

— С завтрашнего дня они оба переходят в распоряжение абвера — военной разведки.

* * *

Начальником лагеря абвера был пятидесятилетний капитан Зиммер. Он был среднего роста, худ, от его волос, зачесанных назад, крепко пахло одеколоном.

Работая в своем кабинете, разбирая почту, читая поступившие секретные донесения и отвечая на некоторые из них, Зиммер время от времени любовался собой, бросая взгляды в большое зеркало, стоявшее возле стола. Иногда, прерывая работу, он бархоткой до блеска натирал и без того сверкающие сапоги.

В кабинет быстро вошел молодой низкорослый обер-лейтенант. Положив на стол толстую тетрадь, он отступил назад и вытянулся по стойке «смирно».

— Садитесь, обер-лейтенант, — не поднимая головы, проговорил капитан.

Обер-лейтенант, аккуратно усевшись на стул, положил левую руку на тетрадь и стал ждать, когда капитан уделит ему внимание.

Капитан скосил глаза на обер-лейтенанта и пренебрежительно улыбнулся:

— Вы уже ознакомились с материалами, которые в тетради?

— Ознакомился, господин капитан.

— У вас готовы предложения о том, как для пользы Великой Германии будут работать Курбанмедов и Векилов?

— Простите, господин капитан, но на этот счет у меня нет готовых предложений.

— А когда они будут?

— Я думаю, у меня их вообще не будет.

— Ну-ну, обер-лейтенант, ведь вы награждены за храбрость Железным крестом, — насмешливо проговорил Зиммер и, смерив лейтенанта суровым взглядом, продолжил. — Вы написали заключение, что оба туркмена негодны для службы в абвере...

Обер-лейтенант не успел ответить, так как в кабинет стремительно вошел подполковник Кинцель, по требованию которого из гестапо для работы в абвере были взяты Курбанмедов и Векилов.

Оба офицера вскочили, одернув мундиры.

Кинцель сел в кресло возле окна и хозяйским взглядом окинул кабинет и стоящих перед ним навытяжку офицеров.

— Садитесь, господа, — сказал подполковник, выстукивая марш на подлокотнике кресла.

Капитан сел рядом с обер-лейтенантом. У Кинцеля было превосходное настроение. Некоторое время он молчал, а затем спросил:

— Сейчас вы говорили о каком-то письменном заключении. О каком же?

Капитан хотел встать со стула.

— Нет, нет, сидите. Мы будем беседовать, — остановил его подполковник.

— Я дал личные дела Векилова и Курбанмедова обер-лейтенанту, чтобы он, изучив их, сделал письменный вывод об их пригодности для работы в абвере. Обер-лейтенант считает, что эти два субъекта для ра боты в абвере непригодны.

Подполковник произнес:

— Мнение обер-лейтенанта для меня ясно. А ваша точка зрения?

Капитан потер лоб и промолчал.

— Капитан Зиммер, встаньте! Выскажитесь по этому вопросу.

Густо покраснев, капитан вскочил со стула.

— Господин подполковник, я присоединяюсь к выводам обер-лейтенанта. Ничего нового по этому вопросу я сказать не могу.

— Тогда почему же вы не хотите, чтобы этот вопрос решил обер-лейтенант?

Опустив голову, капитан не ответил.

Кинцель был рад, что его подчиненные не могут прийти к общему мнению относительно этих пленных—Курбанмедова и Векилова.

Зачастую гитлеровские руководители были о себе высокого мнения, и если подчиненный был умнее своего начальника, он должен был это скрывать. Только таким путем он мог войти в доверие своего начальства и пользоваться привилегиями службы.

Поэтому Кинцеля не разозлила, а скорее развеселила нерешительность его сотрудников. Подполковник был рад, что может блеснуть перед ними своим умом, такие моменты бывают нечасто.

Он встал с места, оба офицера вытянулись перед ним.

— Садитесь, господа офицеры. Я хочу с вами доверительно побеседовать.

— Господин подполковник, разрешите взять рабочие тетради и занести в них ваше указание, — произнес капитан Зиммер.

— Пожалуйста, господа офицеры, я не против. Это даже лучше для дела, — добродушно согласился Кинцель.

Подполковнику не приходило в голову, что действия капитана диктовались подхалимскими побуждениями, поэтому он был доволен собой и сотрудниками.

Оба офицера сели за стол, раскрыв тетради и уставились на подполковника. Они напоминали прилежных учеников.

Подполковник, собираясь с мыслями, склонил голову набок и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по кабинету.

— Обер-лейтенант, — промолвил Кинцель, — Допустим, что вы строитель и попадаете в лес для поиска материалов, необходимых строительству. Скажите, найдете вы его в лесу? Отвечайте, не вставая.

— Конечно, можно будет найти необходимый материал, господин подполковник.

— Правильно, обер-лейтенант. В лесу есть все материалы, необходимые для строительства. Однако, если их употреблять не по назначению, то здание выстроить будет нельзя. Люди для нас — тот же строительный материал. Только их надо правильно использовать. Подчеркните последнюю фразу.

Офицеры подчеркнули фразу красными чернилами. Кинцель, рисуясь, продолжал расхаживать по кабинету.

— Внимание, господа офицеры! То, что я сейчас скажу, будет для вас особенно полезным.

«В августе 1941 года я получил приказ захватить стратегически важный мост. По полученным сведениям, через этот мост войска русских должны были отступать. В подразделении, обеспечивающем движение наших войск, было 360 солдат и офицеров. Но даже если бы их было в десять раз больше, задача была бы невыполнимой. Русские обороняли бы этот мост до последней капли крови.

Мы долгое время обдумывали, как захватить мост в целости и без потерь.

Наконец я, взяв с собой 60 солдат, переодетых в советскую военную форму, перешел линию фронта. Замаскировавшись в удобном месте, мы стали наблюдать за дорогой, ведущей к передовой. Долго ждать не пришлось. Дозорный солдат сообщил, что со стороны едут две нагруженные машины. Я рассмотрел их в бинокль. На каждой машине было не более трех сопровождающих солдат.

Мы моментально устроили на дороге контрольно-пропускной пункт, выставив пять человек. Эти люди хорошо владели русским языком.

Остальные были в засаде.

Обе машины везли на фронт боеприпасы. Ничего не подозревая, они, как положено, остановились у пункта. Шоферы и сопровождающие солдаты предъявили документы. Не дав противнику опомниться, наши солдаты убили их ножами, чтобы не поднимать лишнего шума.

Убитых и груз разбросали среди деревьев. После этого, переждав некоторое время, сели по тридцать человек на каждую машину и направились к мосту.

С фронта в тыл в основном возят раненых. Поэтому по моему приказу все были кое-как перебинтованы.

Так мы ехали определенное время.

Неожиданно первая машина нагнала измученную женщину с ребенком, бредущую на восток. Я ее посадил в кузов, и разговаривал с ней только сам. Другие же сидели и стонали.

Женщина, плача, рассказала мне о тяжелых бедах, обрушившихся на ее голову. Я ей сообщил, что смогу довезти ее до моста, а там пусть она остановит любую попутную машину.

Подъехав к мосту, мы остановились. Солдаты, охранявшие мост, посмотрели в нашу сторону.

Я помог сойти женщине с ребенком и громким голосом сказал, что начальник охраны поможет ей сесть на попутную машину. У солдат, охранявших мост, не возникло против нас ни малейших подозрений. Они даже перестали за нами наблюдать. К этому времени вторая наша машина двинулась вперед, мы же должны были задержаться здесь, пока первая не достигнет контрольно-пропускного пункта другой стороны моста, потому что операцию нужно было начинать одновременно с обеих сторон моста.

Наш шофер сделал вид, что носит воду, чтобы залить ее в радиатор.

Когда наша машина доехала до пункта назначения, я дал сигнал начинать операцию. В считанные минуты патрули на мосту были ликвидированы, а мы без потерь овладели самим мостом, имевшим большое стратегическое значение.

Впоследствии по этому мосту двигались наши войска, которые заставляли отступать большевиков на восток.

Завершение этой операции состоит из нескольких элементов. Но главным элементом является то, что я посадил в машину русскую женщину с ребенком. Едва ли она пожелала бы нам помочь, узнав, кто мы такие!... — улыбнулся собственной шутке подполковник.

Однако мы заставили ее нам помочь, о чем она даже не догадывалась.

В связи со всем сказанным, я надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, господа офицеры!».

— Понимаем, господин подполковник! — ответил Зиммер за себя и обер-лейтенанта.

— Ну, если понимаете, то можно точно так же воспользоваться Курбанмедовым и Векиловым. Это ничего, что они не желают нам помочь. Немецкий ум вынудит каждого служить Великой Германии, — торжественно произнес Кинцель, заканчивая свою речь.

— Господин подполковник, вы человек, мыслящий государственными масштабами. Поэтому укажите, как нам по предварительным данным работать с этими двумя, — стеснительно проговорил Зиммер.

— Да, капитан. Я рассказал бы вам об этом, даже если бы вы и не просили. Проведите беседу с Курбанмедовым и Векиловым о покровительстве Германии Временному Туркестанскому правительству. Прочитайте им также лекцию о том, как в Хорезме и других областях угнетенные народы Средней Азии, сплачиваясь, борются за свою независимость. А затем дайте им понять, что они тоже, возможно, в скором времени сумеют попасть к себе на родину. Обучите их также методам подпольной деятельности.

— Простите, господин подполковник. Разрешите уточнить, можно ли проводить работу с Курбанмедовым и Векиловым, если они еще не приняли присяги на верность великому фюреру? — спросил Зиммер.

— Спокойно можете работать, капитан. Гестапо заставит принять присягу. Ведь гестапо у нас чудо. Да, кстати, капитан. Я вам еще третьего возьму из гестапо.

— Кто это, господин подполковник?

Подполковник, прищелкивая пальцами правой руки, некоторое время раздумывал: Потом узнаете!

* * *

Штурмбаннфюрер СС Вагнер холодно встретил подполковника Кинцеля. Он считал себя униженным вследствие того, что абвер у него отобрал Курбанмедова и Векилова, которых он должен был расстрелять.

После официального приветствия Кинцель достал из портфеля пачку денег и протянул ее Вагнеру.

— Господин штурмбаннфюрер, поздравляю вас от всего сердца. За подготовленные кадры абвер награждает вас денежной премией, и я с удовольствием выполняю это поручение.

Получение денежной премии сразу подействовало на Вагнера. Улыбка растянула его губы, он вызвал солдата и приказал принести две чашки кофе по-турецки.

Выпив кофе, Вагнер осторожно вытер вспотевшее лицо носовым платком, потом вытащил из сейфа папку с личным делом.

— Коллега, на этот раз я вам преподнесу более интересный экземпляр.

Загадочно улыбаясь, Вагнер открыл папку и начал читать:

— Эшшиев Басар, тридцати лет. Родился на территории Хивинского ханства. Сын крупного феодала. Его отец в двадцатых годах служил в отряде Джуней-ида, а затем организовал собственный отряд, несколько лет сражался против большевиков. В тридцатых годах бежал со своей семьей из СССР и вплоть до сороковых годов занимался басмачеством.

Басар добровольно пришел к нам. Ненавидит большевиков, беспощаден к ним, честолюбив. Вернувшись в Хиву, хочет стать ханом. Владеет всеми видами оружия. Здоров. Имеет родственников в Хиве, может на них опереться.

Закрыв личное дело, Вагнер выжидательно посмотрел на подполковника, но тот молчал. Тогда Вагнер протянул ему папку.

Открыв личное дело, подполковник начал внимательно рассматривать фотографию, с которой на него глядел Басар Эшшиев. Плоское круглое лицо со следами оспы, узкие глаза. На голове чалма. Короткая бородка была похожа на приклеенную, усы аккуратно подбриты.

Кинцелю не понравилась эта фотография. Поморщившись, он спросил у Вагнера:

— А где сейчас этот Эшшиев? Штурмбаннфюрер встал.

— Пойдемте, коллега, я вас познакомлю с ним. Они пришли на площадку, где гестаповцы издевались над непокорными пленными.

Отдавая рапорт, руководивший пытками палач сказал:

— Господин штурмбаннфюрер! Десять пленных, которые отказались выполнять приказ, расстреляны, и их трупы отправлены в крематорий. Сейчас будем наказывать комиссара. Разрешите продолжать?

Вагнер одобрительно кивнул.

Трое гестаповцев огромного роста под прицелом автоматов вели высокого пленного. Лицо его было в кровоподтеках, глаза опухли. Волосы на голове спутались. Не обращая внимания на окрики гестаповцев, он шел спокойно, гордо неся окровавленную голову.

Подойдя к стене, возле которой палачи расстреливали пленных, он обернулся, махнул рукой и крикнул:

— Подождите одну секунду!

— Что вы хотите? — спросил Вагнер по-русски, шагнув вперед.

Пленный, не торопясь, снял с себя изорванную куртку, брюки, деревянную обувь, и сложил все в стороне.

— Это все я оставляю вам. Придет время, когда вы это наденете!

Его слова вывели Вагнера из себя. Щелкнув пистолетом, он подошел к пленному.

— Большевик?

— Большевик, комиссар. Я тот, кого ты так не любишь и боишься, — сказал пленный громко.

— Этого даже расстрелять мало. — Вагнер огляделся по сторонам. — А куда делся Эшшиев?

— Я здесь, — подбежал Эшшиев, одетый в гестаповскую форму.

— Эшшиев, поручаю вам убить этого большевика своим методом. Начинайте!

Пленного, еле стоявшего на ногах, Эшшиев ударил по голове и сбил с ног. Затем вытащил ножик и на сгибе локтя безжизненной руки перерезал вену. Брызнула фонтаном алая кровь. Эшшиев ожидал обычной похвалы, посмотрел на Вагнера, но на этот раз тот молчал.

Пытаясь все же заслужить похвалу, Эшшиев слизнул кровь с лезвия ножа, затем, набрав полную горсть крови, продолжавшей бить из вены, размазал ее по своему лицу.

Даже Кинцеля это зрелище возмутило. Он полушепотом обратился к Вагнеру:

— Мы, как-никак, христиане. Пусть он не слизывает кровь. Прекратите это!

— Молодец, Эшшиев. Идите и занимайтесь своими делами. Доктор, унесите пленного в медпункт, — приказал Вагнер.

Так гестаповец продлил мучения несчастного. По дороге с площадки, где мучили и расстреливали пленных, Вагнер спросил:

— Ну как, коллега, это вам подходит?

— Подходит, — коротко ответил Кинцель и продолжал: — Я когда-то читал, что некоторые азиаты очень жестоки. Оказывается, это правда. Мы несравненно культурнее и человечнее, даже когда расстреливаем, вешаем и душим их в газовых камерах. Да, им нужно, самое меньшее, сто лет, чтобы догнать нас в этом искусстве. Вызовите Эшшиева!

Когда Эшшиев вошел в кабинет, Кинцель сказал:

— Поздравляю с присвоением вам чина капитана абвера. Великий фюрер хочет восстановить в Хиве ханство, а для этого нам нужны такие смелые люди, как вы. В ближайшее время нам предстоит во главе нескольких человек налаживать в древнем Хивинском ханстве борьбу против большевиков. Вы будете министром обороны в восстановленной Хиве.

Эшшиев прижал к груди протянутую руку подполковника.

— Постараюсь оправдать ваше доверие, господин подполковник.

— Мы в этом не сомневаемся, капитан.

Услышав обращенное к нему «капитан», Эшшиев обрадованно приосанился.

— Когда я должен встретиться со своими людьми и какую работу обязан выполнить?

— Люди, которыми вы будете руководить, проходят сейчас спец-подготовку. Их тренируют день и ночь Когда наступит время, мы их передадим вам. Я вас представлю капитану Зиммеру, а он ознакомит вас с той задачей, которую вы должны будете выполнить.

* * *

В сопровождении дежурного офицера по коридору быстро шел в летней гражданской одежде человек лет двадцати пяти, среднего роста, светловолосый и круглолицый. Глаза его слезились. Едва поспевая за ним, офицер подумал про себя: «Видимо, прошел хорошую военную школу».

При приближении к нужной двери офицер, как положено по уставу, прошел вперед и, постучав, вошел в кабинет Кинцеля, вслед за ним шагнул сопровождаемый.

Кинцель увидел их вместе.

Когда дежурный офицер хотел доложить по форме, он махнул рукой, как бы говоря — убирайся!

Гость вел себя совершенно спокойно и уверенно. Плотно прикрыв дверь вслед удалившемуся дежурному офицеру, стал на носки и, вытянув правую руку, громко крикнул:

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил подполковник, вскакивая с места.

— Господин подполковник, капитан Зинченко прибыл в ваше распоряжение.

— Имя-отчество?

— Николай Иванович.

— Как вам известно, вы должны мне по порядку рассказать свою автобиографию. Только мы отступим от заведенного порядка. Вы человек известный, и сами отлично знаете лучше, чем другие, что для вас является необходимым.

— Как вы пожелаете, господин подполковник. Только могу заверить вас, что я аккуратно подготовился к выполнению задания.

Кинцель усадил Зинченко на стул.

— Знаете, что? — сев напротив, спросил Кинцель.

— Что?

— Я вас специально пригласил, чтобы пожать вам руку. Завтра такой возможности не будет, так как завтра здесь соберется группа, которая будет участвовать в операции, и без задержки все будут отправлены для осуществления задуманной акции.

— Я не забуду вашу доброту, господин подполковник. После возвращения с задания мы с вами возьмем отпуск, поедем в Италию. Вот где повеселимся?!

Зинченко рассмеялся.

— Да, кстати, вы хоть хорошо отдохнули после тренировок?

— Да-да, терпимо. Вы, наверно, знаете, что говорил русский полководец Суворов: тренировки труднее сражений. А точнее, трудно в учении — легко в бою. Честно говоря, во время тренировок я здорово изматывался. Сами представьте: пешком днем и ночью — по семьдесят километров по Сахаре... Так я прошел четыреста километров пути.

Подполковник покачал головой.

— Понимаю, понимаю. Доверенную вам операцию будете проводить один, без помощников. И пусть вашим вдохновителем и спутником будет вождь чистокровного народа, великий фюрер!

* * *

20 августа 1942 года.

В кабинете Кинцеля собрались все участники операции под кодовым названием «Из-под самана». Собравшиеся должны были ознакомиться с планом действий. Это были Эшшиев, Зинченко, Векилов и Курбанмедов.

Зинченко, Векилов и Курбанмедов были в советской форме. Зинченко — капитан, Векилов и Курбанмедов — лейтенанты.

Эшшиев был в штатском. На нем были брюки европейского покроя, туркменская рубашка, пиджак и шапка.

Кинцель приступил к напутствию:

— Господа, наступил исторический момент. Фюрер посылает вас сегодня в древнюю Хиву, чтобы там вы заслужили славу. Я хочу еще раз напомнить вам: в эти дни на территории Хивинского ханства, а особенно на родине храброго Джунейида, усилилась борьба против большевиков.

Герои, ведущие тяжелую борьбу за тысячи километров от линии фронта, нуждаются в нашей помощи. Вы теперь всесторонне подготовлены для того, чтобы помочь им в борьбе.

Вождей, вставших на борьбу с большевиками, найдет господин Эшшиев. Он назначен вашим командиром. Его приказ — приказ великой Германии.

Зинченко — ваш радист. Он не будет непосредственно участвовать в вашей национально-освободительной борьбе. Его задача — по указаниям господина Эшшиева поддерживать с нами радиосвязь.

Как только вы благополучно приземлитесь с парашютом в назначенном районе, нужно сразу подыскивать поле для посадки следующего грузового самолета, и затем сообщить нам координаты места посадки.

Векилов и Курбанмедов подчиняются распоряжениям Эшшиева.

Одновременно с вами с самолета будут сброшены пятьдесят автоматов советского образца, пятьдесят пистолетов «ТТ» и десять тысяч патронов. Кроме того, провизии на полмесяца на шестьдесят человек, палатки, одежда, обувь, постельные принадлежности.

Все это снаряжение после приземления надлежит подобрать и надежно спрятать, а использовать только в случае крайней необходимости.

В одном из ящиков с боеприпасами будут находиться документы, пригодные в данной местности. Найдете их сами по прибытии на место.

Кинцель прошелся по комнате.

— Эшшиев, для вас есть еще ручная кладь, — продолжал он, вытаскивая из-под стола плотно упакованную, аккуратно сшитую сумку из кожи. — В этой сумке находится миллион советских рублей и опиум.

Когда будете прыгать с самолета, сумку из рук ни в коем случае не выпускайте».

— Вам, наверное, ясно, для чего нужны будут деньги и опиум?

Кинцель заговорщицки улыбнулся.

Эшшиев вскочил с места:

— Так точно, ясно, господин подполковник!

* * *

Грузовой немецкий самолет, на борту которого находилась четверка, снаряженная гитлеровской разведкой, пробыл в воздухе одиннадцать часов.

В пути он сделал единственную посадку в аэропорту одного из южных городов, оккупированных фашистами.

Наконец самолет, шедший на высоте 6-7 тысяч метров, прилетел к древнему урочищу Вас.

Из-за недостатка кислорода на значительной высоте все, кто был на борту, надели кислородные маски. Это лишало их возможности общения.

В районе Вас самолет сделал большой круг и начал снижаться.

Когда он опустился до высоты примерно 1000 метров, началась выгрузка.

Сначала на парашютах сбросили аккуратно упакованные ящики с боеприпасами, документами и другим снаряжением.

Затем первым спрыгнул Эшшиев. За ним через некоторое время последовали Курбанмедов и Векилов. Последним парашютистом был Зинченко — он прыгнул после всех.

Если взять в расчет скорость и направление самолета, а также промежуток времени между спускающимися парашютами, то каждый из них должен был приземлиться довольно далеко друг от друга, на разные участки. Эшшиев и грузы — на один участок, Курбанмедов и Векилов — на другой, а Зинченко — в еще более отдаленном районе.

Расстояние между местами приземления должно было быть не менее двадцати пяти — тридцати километров. Однако об этом не знали ни Векилов с Курбанмедовым, ни Эшшиев.

* * *

Служба противовоздушной обороны сразу зафиксировала в воздушном пространстве Туркмении чужой летательный аппарат. На разделенных квадратах экрана это выглядело светлой точкой, которая непрерывно перемещалась. Операторы, обслуживающие пеленгатор, постоянно сообщали руководству о скорости и высоте объекта, попавшего в зону наблюдения.

С этого объекта велись зашифрованные переговоры с пунктом, куда он должен был возвратиться.

По приказу нашего командования служба радиосвязи несколько раз запрашивала летающий объект, но ответа не было.

Тогда в небо были подняты два истребителя, которые должны были догнать его и потребовать немедленного приземления, в случае же невыполнения приказа — ликвидировать его.

Спустя некоторое время в углу экрана пеленгатора появились две светлые точки: это были посланные для перехвата истребители.

Операторы направили их в сторону неизвестного объекта, продолжавшего свой путь.

Вскоре па экране уже были видны три светлые точки: объект был взят в тиски.

Фашистский самолет, высадив парашютистов и сбросив груз в районе Вас, возвращался назад. Однако, увидев на хвосте два советских истребителя, изменил направление и взял курс к Аральскому морю.

Очевидно, немцы полагали, что в районе Аральского моря туман и нет пеленгаторов.

На экране было видно, что происходит высоко в небе. Удаляющаяся точка металась в разные стороны, а иногда летела, словно выпущенная стрела. Но когда две светлые точки близко приблизились к ней, она стала постепенно тускнеть и, не выходя из зоны квадрата, постепенно потухла.

Истребители сообщили о том, что они в жестокой атаке сбили трехмоторный самолет без опознавательных знаков.

Квадрат, в котором был сбит самолет, поручили проверить морской флотилии.

Появление вражеского самолета в воздушном пространстве заставило сотрудников Комитета Госбезопасности, работавших и раньше с большим напряжением, удвоить свои усилия. Необходимо было понять и разобраться до конца, какую хитрость задумал враг, и полностью ликвидировать его замысел.

Из центра была получена срочная шифрованная телеграмма.

Задание по поимке диверсантов-парашютистов, сброшенных с самолета в Ташаузской области на территории Туркмении, было поручено сотруднику республиканского Комитета Государственной безопасности капитану Агамураду Комекову.

Капитану было около сорока лет, он был среднего роста, смугл и коренаст. Лицо его на первый взгляд казалось замкнутым. Он был неразговорчив и по первому впечатлению — нелюдим, поэтому по началу его даже побаивались. Однако, присмотревшись повнимательнее, можно было увидеть в его больших, миндалевидных глазах какую-то особую теплоту и мягкосердечие.

У капитана вошло в привычку — поглаживать шрам на левой щеке. Это был шрам от сабли.

Случилось это так.

Еще в 1930 году во время жестокой схватки с группой басмачей на территории Ташауза эскадрон чекистов окружил группу басмачей.

Комеков, сражавшийся в самой гуще, оглянувшись увидел, что его друг Николаев оказался среди двух басмачей.

Пуля попала в коня Николаева, но он все же успел уложить одного басмача. Второй занес саблю над его головой. В один миг конь Комекова оказался около басмача.

Соскочив с лошади, Агамурад клинком своей сабли изменил направление удара сабли басмача, и удар пришелся по лицу Агамурада.

Николаев тут же одним взмахом уложил басмача.

После сражения спасенный им друг сказал Агамураду:

— Ты ради меня рисковал своей жизнью. И пострадал из-за меня.

— Хватит Николаев. Никогда не возобновляй этого разговора, а то обижусь на всю жизнь. Давай будем считать, что этого происшествия не было. Дай руку!

Крепко пожав руку Агамурада, Николаев вытащил из кармана носовой платок и, отвернувшись, вытер выступившие на глазах слезы.

— А это, — показал Агамурад на щеку, — это для меня не страшно. Ведь ты и я — солдаты, и раны от пули и сабли — для нас не новость.

В начале тридцатых годов, в те тяжелые и далекие дни, многие люди знавшие Агамурада Комекова, относились к нему с большим уважением.

Приняв во внимание заслуги Комекова, руководство назначило его главным оперативной группы по ликвидации засланных на территорию Туркмении вражеских парашютистов.

Агамурад ехал в Ташауз. Это были старые, знакомые места, где у него сохранилось много друзей. Здесь он должен был разгадать хитрый план врага и обезвредить его.

* * *

Когда Эшшиев спрыгнул с самолета, он несколько секунд, кувыркаясь, падал вниз. Затем, придя в себя, рванул кольцо парашюта.

Парашют раскрылся и так сильно дернул его, что Эшшиев чуть было не закричал.

Медленно спускаясь на парашюте, Эшшиев оглядывался по сторонам. Было темно и тревожно. Ему казалось, что внизу его поджидает что-то страшное. С трудом дошло до него, что снижение на парашюте проходит благополучно.

Чуть успокоившись, Эшшиев у самой земли соединил ноги вместе, готовый приземлиться согласно инструкции. Он даже не почувствовал, как это произошло.

Ноги его, ударившись о что-то жесткое, завязли в глине.

«Хорошо, что нет ветра, — подумал Эшшиев, — Иначе парашют протащил бы меня, и я мог ноги переломать».

Застряв в глине, Эшшиев растерялся. Сверху его накрыл купол парашюта.

Не разобравшись, что произошло, Эшшиев закричал, думая, что попал в западню, и только спустя несколько мгновений сообразил, в чем дело.

Место приземления оказалось влажным солончаком. Выбравшись на более сухой участок, Эшшиев понемногу пришел в себя. Закопал парашют, взял сумку с деньгами и опиумом. Затем, чуть отдохнув, отпра-вился разыскивать выброшенные с самолета ящики.

Из-за темноты, однако, эти поиски пришлось прекратить. Он присел на землю, прислонился к сумке и попытался задремать. Но даже кваканье лягушек и другие обычные ночные звуки заставляли его вздрагивать и озираться.

Когда рассвело, он продолжил свои поиски. До полудня ему удалось понемногу разыскать ящики, которые оказались разбросанными не так уж далеко друг от друга. Он собрал их и спрятал в густых зарослях гребенщика.

Поиски утомили Эшшиева. Его мучили голод и жажда. Беспокоило также одиночество — не было известий от других.

«Ну, ничего. Деньги и оружие у меня. И без них как-нибудь обойдусь. Это даже хорошо, что в будущем вся слава будет принадлежать мне». Так успокаивал себя Эшшиев.

Хотя нукеры его не появлялись и еды было достаточно, Эшшиев решил покинуть солончаки: очень хотелось пить, а воды не было.

На следующий день, спрятав пистолет за пазуху, он пошел искать населенный пункт.

Цель Эшшиева заключалась в том, чтобы найти среди местного населения старых знакомых и, опираясь на них, приступить к выполнению порученного задания.

Несколько дней спустя, после долгого хождения по пескам, Басар Эшшиев вышел на окраину селения. Он притаился на берегу большого арыка. Берег арыка был бугрист. Эти бугры лежали еще с прошлого года, не меняя своей формы после вскапывания арыка.

С обеих сторон берега арыка окружали густые камыши, из-за их зарослей дно арыка не было видно.

От воды в арыке исходил сладковатый, влажный запах. Не было ни малейшего дуновения ветерка, но все-таки вблизи воды жара не так чувствовалась.

Басар присел отдохнуть в полутень, отбрасываемую камышами. Через некоторое время он поднялся и стал рассматривать селение.

Весь поселок утопал в зелени, возле домов разрослась джугара, ее верхушки доходили до крыш невысоких домиков. Среди зелени кое-где виднелись черные круглые крыши кибиток, напротив некоторых из них были выстроены современные дома.

По тому, как располагались дома вдоль дороги, сразу было видно, что люди недавно переселились в новый поселок.

На окраине нового поселка кое-где видны были полуразрушенные дворы.

Басар стал присматриваться к одному из них.

Когда начало темнеть, он решился подойти к этому двору. Вблизи он увидел, что перед ним овчарня. Обойдя вокруг, Басар попытался открыть ворота. Прочно сколоченные из тутового дерева, они оказались запертыми изнутри.

Басар изо всех сил старался открыть их, но ничего сделать не смог, а услышал лай собак, и вовсе прекратил свои попытки.

Отойдя от ворот, он начал раздумывать, что же предпринять дальше.

Можно ли назвать по имени хозяина двора? А если вместо него вдруг выйдет кто-то другой, положение Басара может сильно осложниться.

Тогда он решил дразнить собаку и стал кашлять. Собака изнутри кидалась на ворота, громко лаяла, но вдруг успокоилась, услышав голос мужчины:

— Пошел отсюда, пошел вон!

Мужчина, что-то напевая под нос, долго гремел засовом, затем открыл створку ворот.

Это был человек лет пятидесяти, в красном шелковом халате, поношенной шапке, коренастый. Борода и усы его были аккуратно подстрижены и тщательно напомажены, весь его вид выражал довольство.

— Салам-алейкум! Хозяин дома громко ответил:

— Алейкум-ассалам!

Уставившись на пришельца, он долго осматривал его о ног до головы, затем сказал:

— Спрашивайте, родственничек.

— Начинайте вы!

— Нет, лучше начинайте вы.

— Как ваше здоровье? Как семья, дети? Все ли живы-здоровы?

— Слава аллаху. Как у вас? Все живы-здоровы?

— Да, слава аллаху. Пошли в дом. Об остальном поговорим за чашкой чая.

Ласково улыбаясь, хозяин повел Басара в дом.

Во дворе справа от ворот стояла кибитка, обтянутая черным войлоком. Двери ее были настежь открыты. Внутри кибитки сидела симпатичная женщина средних лет. Головной убор у нее съехал набок.

Женщина готовила ишлеки — пироги с мясом, изредка помешивая угольки в очаге.

Проходя мимо кибитки, хозяин крикнул:

— Почаевничаем, старуха?

— Сейчас, мигом, — с улыбкой ответила женщина.

Хозяина звали Байрам-ага. В этот двор он переехал после того, как бывшего хозяина Туйлек-бая раскулачили и выслали из села в ссылку.

Байрам-ага, помимо работы в колхозе, выращивал на своем участке табак и делал из него нас — особым способом приготовляемое из табака вещество с примесью золы, масла и извести.

Торговля насом обогатила его. Вскоре он стал самым известным в селе продавцом наса. Как только он появлялся на базаре, сельские наскеши сразу разбирали его продукцию.

Когда-то бедный Байрам-ага стал потихоньку богатеть, у него появилось множество знакомых, часто приходивших к нему в гости.

Жена Байрам-аги принесла и поставила перед ними разрезанные на четыре части крупные ишлеки, два больших чайника с заваренным чаем.

Поев и напившись чаю, Байрам-ага прилег на большую подушку, стянутую с двух сторон узлом.

Вытащив из-под подушки плотный мешочек и развязав его, он высыпал на левую ладонь протертый опиумный порошок, потом протянул мешочек Басару со словами:

— Давай с тобой, родственничек, немного поблаженствуем!

Басар взял мешочек и, тут же возвратил его обратно, произнес:

— То, что находится у вас в руке, высыпьте пока в мешок.

— Почему?

— Надо поговорить.

Засунув руку во внутренний карман легкого пиджака, Басар вытащил какой-то бумажный пакет и протянул его Байрам-аге:

— Ну-ка попробуйте это.

Байрам-ага осторожно развернул бумагу, внутри которой лежал небольшой кусочек темно коричневого цвета. Он понюхал его и сразу оживился.

— Слушай, милок, это же самое-самое настоящее!

— Конечно.

— Кокнар в сравнении с этим просто солома1

— Возьмите, это ваша доля.

— Да, черт побери! Большое спасибо, родственничек, — сказал Байрам-ага. Он был от радости на седьмом небе.

За чашкой чая Басар понял из рассказов Байрам-аги, что тот провел в селе всю свою жизнь.

Поэтому Басар, скрывая правду, рассказал ему выдуманную историю:

«Наше село находится недалеко отсюда, приблизительно около пятидесяти километров. Несколько лет назад я похоронил сначала мать, потом отца и жену.

Когда в семью так вот внезапно приходит несчастье, все, что накоплено годами, уменьшается, как после грабежа.

Я устроил по умершим хорошие поминки, и из-за этого лишился скотины. Тогда-то, от тоски и одиночества, я и начал курить опиум.

Поняв, что скатываюсь все ниже и ниже, я бросил опиум. Тоска была беспросветной, и я ушел из села.

Никого у меня не осталось — ни семьи, ни близких, ни детей. Но если даже умру от невзгод и несчастий, опиума в рот не возьму!

А то, что дал вам, осталось от прошлого!»

...Байрам-ага, жалея Басара, предложил:

— Послушай, милок, ты отсюда никуда не уходи. Большинство мужчин сейчас на фронте, девушек и женщин — навалом. Мы тебе поможем, чем только сможем.

— Нет, спасибо большое, Байрам-ага, — ответил гость. — Моя голова раскалывается от дум и воспоминаний, и я не нахожу себе покоя. На одном месте не могу усидеть больше двух дней.

Байрам-ага был в ударе от опиума. Он стал рассказывать Басару о своей прошлой жизни и о судьбе бывшего хозяина этого двора.

Именно это и нужно было Басару. Он понял из рассказа Байрам-аги, что Туйлек-бая и его сыновей нет на территории Ташауза.

Значит, нужно уходить отсюда н искать себе новых союзников.

— Родственничек, милок, останься у нас хоть на эту ночь, а завтра пойдете!

Вдруг ворота с шумом раскрылись, послышался шепот и тихое поскуливание побитой собаки. Басар вскочил с места.

— Ай, это наше единственное чадо. Он у нас немножко избалован. А если ему что-то запрещается, он обижается. Мы с женой его не наказываем.

— Вот как?

— Надеемся, что когда подрастет, перестанет озорничать.

В это время со двора донесся оглушительно громкий голос — даже в ушах зазвенело:

— Отец, эй, отец!

В комнату вприпрыжку влетел мальчик лет десяти, босой, с непокрытой головой. Топча все грязными после улицы ногами, он взгромоздился на спину отца.

Байрам-ага, смеясь, попросил пощады.

— А, басмачонок пришел! Отойди, сыночек, погуляй!

— Что, я басмач? Тогда смотри, что я сделаю, — сказал мальчик.

Он слез со спины отца и стал шарить у него в карманах.

Вытащив из халата сосуд с пасом, мальчик начал угрожать:

— Сейчас разобью твою тыковку.

Байрам-ага, продолжая сидеть и попивать чай, равнодушно произнес:

— Не надо. Ты же мой сыночек, мой избалованный мальчик. Чем ломать тыковку, лучше наколи дров.

— Иди сам руби дрова. Я тебе не слуга, чтобы дрова рубить, — произнес мальчик и начал бить ногой в спину отца. Вдруг он пронзительно закричал и повалился на пол, больно ударившись ногой о доску пола.

Байрам-ага взял сына на руки, стал его утешать. Мальчик успокоился, взял тыковку и вышел во двор.

Через некоторое время он принес вдребезги разбитую тыковку и, бросив ее прямо в пиалу с чаем, убежал.

— Эх, сыночек, милый, — сказал Байрам-ага и выплеснул загрязненный чай.

Мальчик снова вернулся.

— Папа, дай деньги.

— Зачем тебе?

— Кино в колхоз привезли.

— Иди, миленький.

— А деньги?

— Возьми у матери. Эй, старуха! Дай сыночку деньги на кино.

Мальчик, услышав, как отец приказал матери дать ему денег, сразу же побежал к ней, больше он не показывался.

Так как было жарко, Басар отправился спать на крышу дома, а Байрам-ага постелил себе на веранде. Как только его голова коснулась подушки, раздался храп.

У Басара сразу стало легче на душе: значит, нет никаких подозрений. Он снял с левого плеча и вытащил из под мышки кобуру пистолета. Подумав, положил ее под подушку.

На крыше было прохладно. Впервые после нескольких дней скитаний Басар крепко и спокойно заснул.

Сын Байрам-аги пришел поздно после окончания фильма. Бесцеремонно растолкав отца, он начал рассказывать сонному родителю о только что виденном. Потом спросил:

— Папа, а где наш гость?

— На крыше спит, сынок, — пробормотал Байрам-ага, позевывая.

— Я пойду посмотрю.

— Нет, не ходи, сынок. Еще упадешь с лестницы.

— Не упаду. Пойду посмотрю, — заупрямился мальчик и начал карабкаться по лестнице, словно кошка.

Басар спал, повернувшись спиной к луне. Голова его лежала на краю подушки.

Мальчик сначала обшарил карман его пиджака и уже собрался слезать, не обнаружив ничего интересного, как вдруг увидел торчащую из-под подушки какую-то вещь.

Он осторожно ее вытянул и спустился на землю.

Когда рассвело, Басар, проснувшись, обнаружил пропажу. Быстро скатившись с крыши, он побежал к Байрам-аге, который пил чай. Задыхаясь от злости, Басар с криком накинулся на него.

— Байрам-ага, разве можно так делать?

— А что случилось?

— Ваш сын взял мою вещь! Байрам-ага разволновался:

— Что милок? Что он взял?

— Ай, я носил с собой на всякий случай, от собак и зверей, маленькое оружие... Перед сном положил его под подушку. Если не верите, посмотрите сами: возле моего изголовья на полу еще остались следы от босых ног. Скажите сыну, чтобы он вернул оружие!

— Эй, родственничек! Что вы всполошились? Мальчик вчера пришел поздно, был в кино.

— Где он?

— Сейчас спит. Разве можно будить ребенка, когда он спит? Пока мать скипятит молоко, он проснется. И если он взял вещь, то вернет вам.

— Мой сын никогда не тронет чужую вещь! — раздался истеричный голос жены Байрам-аги, которая в это время доила корову.

Разговор о сыне задел ее, и от вчерашней приветливости не осталось и следа.

— Вай, люди! Совести совсем нет. Едят твой хлеб, пьют твой чай и в него же плюют. Да разве наш ребенок бедный, что он станет воровать? Избави аллах от несправедливых претензий. И ты, отец, хорош!

— А что я?

— Надо знать, какого гостя принимаешь! Может он басмач или дезертир! Как бы завтра не пришлось перед судом сидеть с обритой головой.

Жена Байрам-аги, сильно разозлившись, без конца продолжала ворчать и ругаться.

Байрам-ага, не обращая на нее внимания, сказал:

— Садись, милок, попей чай, все уладится. Басар, сдерживая злобу, сел и стал пить чай, стараясь казаться равнодушным. Однако он все время оглядывался по сторонам.

Спавший в доме мальчик проснулся и громко завопил:

— Ай!..

— О, сыночек проснулся, душенька моя проснулась, — ласково проговорил Байрам-ага, продолжая пить чай.— Эй, старуха, дай быстрее сыночку сливки!

Мальчик, выйдя из комнаты, продолжал вопить, не обращая внимания на слова отца.

— И откуда только свалился этот гость. Напугал моего мальчика, — продолжала разоряться мать сорванца.

Байрам-ага, ссутулившись, подошел к сыну, вытер ему слезы на глазах и утер нос.

— Пойдем, сыночек, полежи возле меня. Тебя, наверное, мухи покусали. Пойдем, поспи, я буду их всех отгонять, ни одной не допущу к тебе!..

Мальчик пошел с отцом, крепко ухватившись за его рукав. Но когда он увидел гостя, то внезапно остановился как вкопанный и перестал плакать.

Выдернув руку, мальчик помчался к воротам, распахнул их и выбежал со двора.

Басар вскочил с места и побежал за ним.

Мальчик бросился в густые заросли джугары.

Гоняясь за ним, Басар через некоторое время потерял мальчика из вида, махнул рукой и пошел в сторону окраины селения.

* * *

Пирджан и Джумабай приземлились на парашютах в густых зарослях верблюжьих колючек. Они долго искали и звали друг друга, пока, наконец, встретились.

Выбравшись из зарослей, которые доходили почти до пояса, они сбросили парашюты и, усевшись на землю, гладили землю, приговаривая:

— Матушка наша, земля родная! Как нам дорог твой запах! Даже твои солончаки прекрасны...

Когда рассвело, они пошли на северо-восток.

Наступил вечер, когда они добрались до какого-то селения.

Забравшись на бугор, Джумабай долго всматривался, а затем, показав на высившуюся вдали кряжистую старую чинару, сказал Пирджану:

— Наш дом находится около чинары.

— Ну и что?

— С каким лицом мы явимся домой?

— Правильно... — с тревогой прошептал Джумабай. — У меня ведь, кроме старенькой мамы, никого нет на белом свете. Ей ведь уже, наверно, сообщили, что я пропал без вести. И она, бедная, дни и ночи терзается в неизвестности. Нет, нельзя заходить в село!

Пирджан молча потянул за рукав Джумабая и они пошли дальше, минуя селение.

Когда они переходили мостик, перекинутый через арык, мимо них прошла старушка с вязанкой дров за спиной. Она их не заметила, так как шла, низко согнувшись, и тихо шептала, погруженная в свои мысли.

— Сыночек, ягненочек мой, жив ли ты?

Вдруг Джумабай громко закричал и, протянув руки, бросился к старушке:

— Мама!

Старая женщина, от неожиданности широко раскрыв глаза, посмотрела на парня в военной форме и упала. Дрова рассыпались по мосту.

Джумабай поднял женщину, потерявшую сознание, и перенес ее на пригорок.

Пирджан озабоченно спросил:

— Мама?

— Нет, обознался, — покачал головой Джумабай.

— Хорошенькое дело заварил ты! Теперь нужно отвести ее в село.

Неподалеку от них раздались чьи-то приглушенные голоса. Пирджан сказал:

— Ты отойди в сторонку и спрячься, чтобы тебя не узнали.

— А ты?

— А я поручу бабушку этим людям.

В их сторону шли две симпатичные молодые женщины лет двадцати, обе в изношенных платьях и босиком. Джумабай успел спрятаться, пока они его не заметили.

Девушки шли неспеша, тихо разговаривая между собой, и, увидев перед собой лейтенанта, испуганно вздрогнули.

— Не бойтесь, девушки, — заговорил Пирджан. — Я шел мимо и увидел упавшую женщину. Видимо, она потеряла сознание. Вы, наверно, ее знаете. Будьте добры, отведите ее домой.

— Ой, да мы ее знаем! — наперебой заговорили молодые женщины и бросились к старушке.

Пока обе хлопотали возле нее, стараясь привести в сознание, Пирджан быстро свернул в сторону и догнал Джумабая.

Дальше они шли, не делая остановок ни у одного селения.

* * *

Была полночь, когда они постучались в дверь военного комиссариата. На первый стук сержант, сидевший около тускло горевшей керосиновой лампы, не отозвался — не услышал.

Когда в дверь постучали вторично, из соседней комнаты раздался голос:

— Сержант, откройте дверь!

— Сейчас, товарищ комиссар! — ответил торопливо сержант.

Пока он открывал дверь, подошел комиссар и прибавил света в керосиновой лампе, потом, опершись обеими руками о стол, уставился тяжелым и усталым взглядом на дверь. В комнату вошли два лейтенанта. Впустив их, сержант остался около двери.

Вошедшие назвали свое имя и фамилию.

— Товарищ капитан, мы явились в ваше распоряжение, — заявили они комиссару.

— Откуда вы прибыли?

— Из Берлина.

— Оружие есть? — Есть.

— Оружие положите на стол.

Пирджан и Джумабай положили на стол пистолеты.

— Рассказывайте, — произнес комиссар, не меняя тона.

— Да вот пришли к вам... — смешавшись, сказал Джумабай, и оба опустили голову.

— Что, разве вас отправили из Берлина прямо в мое распоряжение?

— Нет, мы пришли к вам сами.

— Ах, вот оно что. Мы, кстати, говоря, ждали вас.

— Ждали?

— Знали, что вы придете к нам.

Последняя фраза комиссара очень удивила обоих. Пирджан и Джумабай молча поглядели друг на друга. Они только теперь увидели, что около сержанта стоят два солдата. Непонятно, откуда они появились?

* * *

Пирджан и Джумабай по очереди подробно рассказали о себе, о том, что они пережили и дали подробные показания капитану Комекову.

Рассказ их о двух попутчиках — Зинченко и Эшшиева — не удовлетворил Комекова, поскольку Пирджан и Джумабай ничего конкретного о них сообщить не смогли.

Они рассказали подробно об инструктаже перед вылетом и о том, как проходил полет.

Подводя итоги на оперативном совещании, капитан Комеков сказал:

— Единственная помощь, оказанная нам Курбанме-довым и Векиловым, заключается в том, что теперь нам известны — количество заброшенных диверсантов, координаты места приземления и месторасположение сброшенных грузов.

Вот но этим данным мы обязаны разыскать их и сорвать хитро задуманную акцию фашистов.

Эта работа требует особой тонкости. Мы должны полностью разобраться и понять, что задумал враг.

Оперативные работники в конце совещания засыпали Комекова вопросами:

— Кто они такие, Курбанмедов и Векилов?

— Вы же ознакомились с их показаниями о себе, и нет никакой необходимости повторять их. Кроме того, вот только что из центра появилась телеграмма. — Комеков передал сидящим телеграмму, состоящую из трех строчек мелкого шрифта.

«Центр характеризует Курбанмедова и Векилова как хорошйх и простых людей».

— Судя по данным, которыми мы располагаем, гитлеровцы знали о верности Родине Курбанмедова и Ве-килова. Они их из-за этого даже приговорили к смерти, но почему-то отменили приговор и, соединив их с двумя другими, отправили сюда.

По этому вопросу у меня есть своя точка зрения. Гитлеровцы хотят напустить туману «из-под самана». Прикрываясь Курбанмедовым и Векиловым, они, по всей вероятности, стремятся выполнить какой-то свой коварный замысел.

Кто-то возразил:

— Допустим. Но с десантом были сброшены ящики с боеприпасами и документами, да еще сумка с миллионом и опиумом. Тоже для прикрытия?

— Возможно, — внешне спокойно согласился Комеков. — Абвер все это нам разъясняет через Курбанмедова н Векилова. Считается, что сброшенный груз предназначен для хорезмских повстанцев. Но на самом деле это не так: ведь нет у нас никаких повстанцев. И в Хорезме их нет. Может, есть четверо-пятеро отщепенцев, но они не имеют ничего общего с немцами. Мотивируя же наличие бунта, абвер стремится провести какую-то акцию, стоимость которой больше, чем миллион.

Если бы это было не так, они бы не сбросили у нас ящики с боеприпасами, миллион денег и другие вещи. И плюс ко всему не рисковали бы посылать в глубь Советского Союза дорогостоящий самолет. Кстати, он, как известно, приземлился на морском дне.

...Ваши доводы убедительны. Что вы можете сказать об Эшшиеве и Зинченко?—последовал новый вопрос.

— Эшшиев Басар, сын старого басмача, жил за границей. Он ненавидит советскую власть. Его я хорошо знаю. Есть ли рядом с ним соучастник, или нет такового, — он все равно постарается причинить вред везде, где только сможет.

Про Зинченко мы почти не имеем сведений кроме того, что он в группе был радистом.

Если верить абверу, то в Хорезме должны действовать повстанцы во главе с Эшшиевым. Этот Эшшиез должен был лично давать задания Курбанмедову и Векилову.

В связи со сказанным, необходимо проверить все наши предположения. На всякий случай, нужно и сказку абвера проверить тоже.

В данный момент наша основная задача — обследовать местность, найти груз, сброшенный с самолета, а также разыскать Эшшиева и Зинченко, захватить их, не причинив им никакого вреда. Только после этого мы сможем раскрыть планы и замыслы абвера и приготовить им соответствующий ответ.

Ну, а чтобы узнать врагов в лицо, нам нужно опираться на население. Захватить диверсантов, однако, будет нелегко.

Мероприятия, которые мы будем проводить, не должны спугнуть диверсантов. Наоборот, они должны усыпить их бдительность. Наши действия должны являться как бы помощью для них.

Мы обязаны, все обдумав, расставить сети так, чтобы каждый шаг их был шагом по умело заминированному полю. Диверсанты обязательно попадут в одну из расставленных ловушек.

Часть нашей группы будет работать по селам, а другая — в песках, среди пастухов, так как враг не сможет действовать, не попав в село или в пески.

* * *

Переодевшись в гражданский костюм, Комеков поехал для наблюдения за зоной, включавшей в себя несколько сел. Он знал эту местность. До начала тридцатых годов она принадлежала басмачам.

В селах проживало немало знакомых ему людей.

Со своим старым приятелем, агрономом МТС, Комеков объезжал все села.

Так он повсюду ездил с агрономом, знакомые его говорили:

— Комекова послали, наверное, чтобы он посмотрел за хлопчатником.

Люди с ним охотно делились всем, что их волновало.

Конечно, хлопчатник интересовал только агронома. Однако Комеков тоже расспрашивал обо всем и, между делом, о главном вопросе, интересующем его. Делал он это с большой осторожностью. В селе жили дружно.

Чекист видел как колхозники, чтобы обеспечить фронт, работают днем и ночью, не покладая рук. Такой энтузиазм его не мог не радовать.

Однако напряжение было огромным: ведь где-то неподалеку ходит враг, а на его след все еще не напали.

Комеков понимал, что диверсанты не станут внедряться в села. Сельчане, с которыми он беседовал, говорили ему:

— Будь спокоен. Как только появится в наших окрестностях посторонний человек, мы сразу сообщим тебе.

Однажды Комеков с агрономом верхом на копях приблизился к одному из сел.

Петляющая дорога привела их к вершине какого-то бархана. Комеков вздрогнул, словно ошпаренный кипятком: он увидел один из старых дворов, в котором в начале тридцатых годов жил Туйлек-бай, друживший о басмачами.

В те далекие времена Комеков вел борьбу с ними в этой местности. Однажды он услышал, что у Туйлек-бая гостит главарь басмачей Эшши.

Комеков тогда был один, но смело пошел ко двору Туйлек-бая. Подойдя к воротам, он толкнул их. Однако, крепко запертые изнутри, они не открылись. Тогда он пробрался через канаву и проник во двор.

Во дворе было тихо и спокойно.

Вдруг из комнаты, кашляя, вышел Эшши. Комеков мгновенно подскочил к нему и, не спуская глаз с ненавистного лица, поднял пистолет:

— Руки вверх!

Но тот вывернулся и напал на чекиста.

Комеков нажал курок, но, как назло, получилась осечка. Они сцепились в рукопашной.

Чекист подмял под себя Эшши, но в этот момент во двор въехал на коне один из басмачей.

— Быстрей на помощь! — успел хриплым голосом крикнуть Эшши.

Басмач, не слезая с коня, приблизился к дерущимся и приказал Комекову:

— Отойди, а не то умрешь.

Комеков, ругаясь, продолжал бить Эшши. Оба катались по земле.

Басмач вытянул руку и выстрелил из маузера, не целясь. Дравшиеся замерли.

...Когда Комеков пришел в сознание, возле него стояли с ружьями активисты села. Из их рассказов он узнал, что басмач попал в обоих и, когда на выстрел прибежали вооруженные сельчане, он с трудом утащил раненого Эшши.

Вспомнив этот давний случай, Комеков пошевелил когда-то поврежденным правым плечом.

Комеков с агрономом ехали верхом по дороге, с обеих сторон которой шли деревья и заросли камыша.

Подъехав к окраине села, они услышали громкие детские голоса. Дети, под впечатлением вчерашнего кино, играли в самую популярную игру — «красные и белые».

Из камышей наперерез едущим по дороге выскочили мальчишки. В руках у них были «винтовки», выструганные из досок.

— Ура... Мы победили!

Однако появившийся с другой стороны мальчик грозно закричал:

— Руки вверх! А не то не уйдете отсюда живыми.

Мальчишки, выбежавшие на дорогу с таким шумом, почему-то внезапно замолчали, словно набрали в рот воды.

Мальчик подошел к ним и, размахивая настоящим пистолетом, дал команду:

— Ну-ка, вперед! Шевелитесь!

Комеков с агрономом, остановившись у поворота, наблюдали за мальчишками.

Увидев в руках одного из них пистолет, Комеков соскочил с коня, передал поводья агроному и, скрываясь среди деревьев, начал приближаться к играющим мальчишкам.

Мальчик с пистолетом вел «пленных» и не заметил Комекова, Тот, поравнявшись с «конвоиром», схватил его в объятия. Мальчик от неожиданности сначала растерялся, а потом громко заревел.

Как только Комеков отобрал у него пистолет «ТТ» и выпустил его, он помчался домой.

Комеков вытащил из пистолета магазин, полный патронов. В стволе пистолета также находился патрон. Хорошо, что оружие было на предохранителе, з не то могло произойти много несчастий.

Узнав у детей, чей это мальчик, Комеков пришел в контору колхоза и сразу вызвал Байрам-агу.

Байрам-ага очень разволновался, когда за ним пришли из конторы. Он сел напротив Комекова, дрожа, как от озноба.

Комеков вытащил из кармана пистолет, отобранный у сына Байрам-аги и, положив его на стол, смерил дрожащего Байрам-агу холодным взглядом.

— Вы что-нибудь знаете об этом оружии?

— Нет, товарищ начальник, ничего не знаю.

— Ничего?

— Вижу это оружие впервые в своей жизни. Да, да, товарищ начальник. Вы простите меня, если я ошибаюсь... — говоря это. Байрам-ага вскакивал и снова садился, сам того не замечая.

— Успокойтесь. Байрам-ага.

— Да, да...

— Постарайтесь правильно меня понять. Не волнуйтесь и ответьте поточнее. Не играйте словами и не отнимайте времени ни у себя, ни у меня.

— Слушаю.

— Вот мой вопрос: вы что-нибудь знаете об этом оружии, которое перед вами лежит на столе?

— Нет, ничего не знаю, товарищ начальник.

— Говорите точнее: вы это оружие видели? Только говорите правду.

— Я же вам сказал, товарищ начальник, что вижу это впервые в жизни.

— Ну, хорошо. Тогда ответьте мне на другой вопрос. Не заходил ли к вам на днях незнакомый человек?

Байрам-ага вскочил с места и схватил двумя руками руку Комекова:

— Ах, да! Действительно, да, да, вспомнил. В самом деле, приходил незнакомый человек в гости.

— Как его зовут?

— Его зовут не то Демир, не то Чоюн. Он заночевал у нас, и мой сын вытащил у него какое-то оружие, после чего гость исчез. Да, вот, кстати при мне то, что он мне дал...

Сказав это, Байрам-ага вытащил из глубины старой шапки завернутый в бумагу небольшой предмет и протянул его Комекову.

— Что это? — спросил Комеков, развернув бумагу.

— Это настоящий коричневый опиум, товарищ начальник.

— Вы его употребляете?

— Ай, товарищ начальник, — зачастил Байрам-ага. — Иногда пропускаю маленький кусочек, когда живот болит. Но чаще обхожусь опийным маком. Если честно признаться и попросить, люди дают немного.

— Я скажу врачу, он поможет избавиться от болей в животе.

— Спасибо, товарищ начальник, — поблагодарил Байрам-ага, очень удивившись столь неожиданному обороту.

После этого по предложению Комекова Байрам-ага подробно рассказал о внешнем облике незнакомца и о том, что гость ему рассказывал и как себя вел.

Комеков внимательно выслушал рассказ Байрам-аги. Потом, когда тот закончил, достал из кармана четыре фотографии одинакового размера, разложил на столе перед Байрам-агой и произнес:

— Вот посмотрите, кого из них вы знаете или, может, видели когда-нибудь?

Байрам-ага, внимателно рассмотрев все фотографии, на которых были изображены мужские лица, взял в руки одну из них:

— Вот этот приходил к нам в гости: если не ошибаюсь, его зовут или Демир, или Чоюн.

— А другие?

— Они мне незнакомы.

— Хорошо, Байрам-ага. Вы свободны. Мы еще встретимся с вами.

— Эх, товарищ начальник, больше не трогайте меня. Что хочешь сказать — скажи сразу.

— Сейчас нельзя. Поговорим с вами через некоторое время.

— И откуда только свалился этот Демир или Чоюн, черт побери? Что он натворил? Что-то плохое?

— Его имя не Демир и не Чоюн.

— А как?

— Не спешите, я вам вскоре скажу его настоящее имя. И тогда же вы узнаете, какие делишки он вытворял.

— Хорошо, товарищ начальник. Ты на все имеешь право, — мрачно пробормотал Байрам-ага и вышел.

После разговора с Байрам-агой Комеков уже точно знал, что Басар Эшшиев вернулся в Туркмению: Байрам-ага указал его на фотографии.

Это полностью совпадало со сказанным об Эшшиеве Курбанмедовым и Векиловым.

Комеков рассуждал так:

«Эшшиеву с самого начала не повезло. В поисках своих старых союзников он по неосторожности дал возможность мальчишке выкрасть свой пистолет, а потом сам исчез.

Эшшиев не был глуп, чтобы не понять, что потеря пистолета может привести к провалу. Теперь ему нельзя заходить в села: ведь наверняка его пистолет может попасть в руки следственных органов.

Поэтому Эшшиев будет пробираться в пески, к сброшенным и, видимо, припрятанным боеприпасам. Если в данный момент он к ним еще и не вышел, то все равно вскоре должен появиться там. Другого пути у него нет».

Срочно выехав в райцентр, Комеков вызвал по радиосвязи руководителя оперативной группы, которая разыскивала в окрестностях Вас боеприпасы и другие грузы диверсантов...

— Товарищ агроном! На освоенных целинных землях получили урожай кукурузы и огурцов.

Для выставки мы отобрали пять ящиков кукурузных початков, огурцы и другие культуры.

Таким образом, оперативный работник сообщил Ко-мекову, что ящики с боеприпасами и другие грузы уже найдены.

— По предсказаниям охотников, в сторону наших кукурузных полей направляется один кабан. Поэтому приготовьтесь к встрече с ним. Кабан может выйти прямо на вас. Вы меня поняли?

Голос в приемнике, запинаясь, ответил:

— Понял, товарищ агроном. Примем все меры. Кабана не упустим.

Когда Комеков закончил сеанс радиосвязи, поднялся сильный ураганный ветер, который крепчал с каждой минутой.

В селе из-за поднявшейся в воздух пыли нельзя было открыть глаза, а уж что творилось в песках, и подумать страшно.

Комеков всю ночь вызывал Вас по радио, но ответа не было.

Ночной буран сделал свое дело... Переместил сыпучие барханы с места на место, с корнем выкорчевал низкорослые деревья и кустарник, и даже засыпал старую дорогу, ведущую туда.

С трудом, измучившись от всяких неполадок, Комеков к вечеру приехал на машине в урочище Вас.

Оперативники встретили его с унылым видом.

Руководитель коротко доложил о проделанной работе.

— Молодцы, это хорошо. Я специально пригнал машину, чтобы забрать найденные трофеи, — похлопал его по плечу Комеков.

— Товарищ капитан, вместо того, чтобы хвалить, нас нужно отругать, — проговорил виновато руководитель оперативной группы.

— Что случилось?

— Вы вчера предупредили, что здесь может появиться этот диверсант. Вскоре он действительно пришел в эти места. Однако мы не смогли его взять...

— Упустили?

— Да.

— Как это произошло?

— Мы были хорошо замаскированы. Но он, видимо, все же почуял опасность. И когда между нами было метров двести, не больше, побежал в другую сторону.

— Дальше.

— Увидев, что он ускользает от нас и что прятаться в укрытии нет больше смысла, я ему крикнул, чтобы он остановился. Но он не послушался. Тогда я приказал двум нашим вооруженным товарищам перерезать ему дорогу.

— А остальные?

— Они тоже вышли из укрытия. Диверсант, увидев, что его окружают, вдруг снова изменил направление и побежал к сыпучему бугру, перешел на другую сторону и исчез.

— Вы окружили бугор?

— Разумеется. Но ничего не нашли. Потом всю местность вокруг тщательно прочесали, но безрезультатно. Мистика! Не было у диверсанта возможности исчезнуть незамеченным. Ведь вокруг — открытая местность. Мы не уходили, продолжали держать местность под наблюдением. Но вскоре, как назло, поднялся сильный ураган. Нельзя было глаз открыть из-за порывистого ветра. Невозможно было даже перекинуться словом. Так мы дождались утра, а потом снова тщательно все обыскали. Но диверсанта не нашли, он словно провалился сквозь землю.

Выслушав сообщение начальника оперативной группы, Комеков отправился посмотреть на бугор.

Ночной буран, рассеяв сыпучий песок, заметно уменьшил размеры бугра.

Комеков обошел вокруг сыпучего песка и предложил:

— Давайте проведем эксперимент. Вспомните то место, где вы потеряли из виду диверсанта, и идите туда. Потом я начну двигаться, пройду на другую сторону бугра и, как только исчезну из вашего поля зрения, начинайте меня искать.

Оперативники все сделали так, как сказал Комеков.

Как только он перевалил через бугор и исчез из вида, они сбежались со всех сторон, однако Комекова не обнаружили.

Утомившись от поисков, они наконец в растерянности остановились возле бугра. Вдруг на полпути между подножием холма и его вершиной песок зашевелился и показался Комеков. В руках его был небольшой пучок тростника.

— Поняли теперь, как упустили диверсанта? — спросил Комеков, стряхивая с себя песок.

— Хороший способ, — сказали товарищи, окружив Комекова, и попросили еще раз продемонстрировать его.

— Нет, друзья, мне не очень-то хочется глотать песок. Сами попробуйте, а я вам подскажу, как это делается.

— Скажи, как нужно. Я попробую, — изъявил желание один из группы.

— Пошли.

Капитан отдал ему пучок тростника, который держал в руке.

Комеков выбрал место, где сыпучий песок скользил вниз, и произнес:

— Сейчас ты с силой бросишься в выступ бугра. От сотрясения этот выступ обрушится и закроет тебя. Один конец пучка держи наверху, а другой постарайся держать около самого носа. Это обеспечит тебе возможность дышать. И никому в голову не придет, что там, где растет на бугре тростник, зарыт живой человек.

Оперативный сотрудник выполнил все указания Комекова. И действительно, никто не додумался бы, что в песке спрятался живой человек.

После окончания эксперимента Комеков сделал вывод:

— Таким образом, диверсант Эшшиев Басар спрятался от вас, а потом, воспользовавшись бураном, незаметно выбрался из окружения.

— У вас есть конкретные основания называть диверсанта Басар Эшшиев? — поинтересовался один из членов оперативной группы.

— Есть! На этот счет поступило сообщение из центра. Векилов и Курбанмедов дали показания. Это подтвердил также один человек, видавший недавно диверсанта своими глазами. Ну, еще и я могу сказать, что этот человек—Эшшиев Басар. Его отец тоже когда-то пользовался этой хитростью.

— Этим способом скрываться от погони пользовались еще в начале тридцатых годов. Главное же теперь— другое, — продолжал Комеков. — Эшшиева Басара нужно взять во что бы то ни стало. Он теперь не придет в село, потому что терпит одну неудачу за другой, и к тому же и планы его раскрыты. Теперь он будет искать возможность бежать за границу. А чтобы пересечь Кара-Кумы, ему нужен верблюд.

— Найти верблюда он сможет только на стоянках у пастухов, которые находятся в песках. Мы должны быть предельно осторожны и бдительны, чтобы он не успел нанести непоправимого вреда. Надо разойтись по два человека к стоянкам пастухов, которые находятся вблизи колодцев.

— Переоденьтесь в военную форму.

— Сейчас конкретно скажу, кто к какому колодцу должен идти. Мы уже направили к стоянкам милиционеров.

— Прятаться на стоянках запрещено, надо вести постоянное наблюдение и проверку.

* * *

Басар был суеверным.

Пробираясь сквозь выжженные солнцем растения, он шел по пустыне и угнетенно думал:

«От двух бед ушел. Говорят, что после третьего ра« за — пусто»...

Он считал, что первая беда — это история с пистолетом, когда он по собственной неосторожности дал его выкрасть мальчишке.

Вторая напасть — окружение его в районе спрятанного груза.

Он благополучно отделался от этих бед и ждал теперь третью.

Диверсанта все время мучили на каждом шагу безответные вопросы, и тревога его росла:

«Ведь в Туркмении, оказывается, нет никаких мятежников. Зачем же немцы выдумали, что здесь идет борьба с большевиками? Если они хотели погубить нас, то зачем нужно было делать им такие большие расходы по переброске нас сюда?»

Ответа не было.

— Для меня остается только один выход — быстрее убраться отсюда и благополучно вернуться домой, за границу, — продолжал рассуждать Басар.

Пройдя еще немного, он решил:

— Нужно пойти к стоянке какого-нибудь пастуха и постараться раздобыть верблюда, запастись продуктами и водой, — и можно спокойно отправляться в путь. Ну, а границу мне переходить не впервой. Уж постараюсь не попасться им в руки.

Басар был вынослив, но все равно очень устал. Ему хотелось пить, от жажды пересохло во рту и потрескались губы.

Он нарушил «закон пустыни» — не выходи в путь в жару днем. Но у него не было другого выхода.

Он должен был издали изучить стоянку пастуха, я которой направлялся, чтобы удостовериться, что там нет опасности, и потом уже прийти к пастуху днем либо ночью. Кто знает? Возможно, его уже ждут, чтобы взять.

Расположение колодцев Басар знал еще издавна. Он помнил, где они располагаются вдоль дороги, по которой он шел.

Один колодец должен был быть слева, и еще два других — справа от дороги, недалеко друг от друга. Расстояние между колодцами, как ему помнилось, было незначительным.

Других колодцев, вырытых в округе после тридцатых годов, Басар не знал.

В полдень Басар вышел к бугристому полю саксаульника. Отсюда хорошо была видна стоянка пастухов. Около водохранилища стояла ветхая хижина.

Ближе к Басару мирно отдыхала отара. Здесь же лежал на брюхе верблюд и дремал, вытянув длинную шею на горячий песок. Иногда он лениво бил хвостом по земле.

Собак возле стоянки заметно не было.

Басар достал бинокль и долго наблюдал за пасту-шечьим очагом, где в золе выпекался чурек и кипел кумган.

Эшшиев вздрогнул: из хижины вышел милиционер, прикрыл глаза рукой и стал оглядывать окрестности. Затем снова вернулся в хижину.

Диверсант, словно ужаленный, отскочил назад, пригнулся и стал рассматривать в бинокль стоянку пастухов, которая находилась возле второго колодца.

Он пришел в страшную ярость, когда разглядел около стоянки пастухов двух оседланных лошадей.

К вечеру, вконец измучившись, Эшшиев довольно близко подошел к третьему колодцу. Засев среди густых зарослей тростника, он принялся пристально рассматривать стоянку.

Близ колодца, кроме суетившегося старика, никого не было видно.

Неподалеку от старика валялся в пыли осел, почуявший вечернюю прохладу.

Старик бестолково метался то туда, то сюда. Наконец, закончив приготовления, он поднял осла, оседлал его и поехал прочь от стоянки.

Басар, срезав путь, пошел ему навстречу. Увидев измученного путника, старик, уже успевший подняться на бугор, усеянный гормолой, остановил осла.

— Салям-алейкум, отец! — слабым голосом поздоровался Басар, глотая слюну.

Старик, пристально посмотрев на него, ответил!

— Алейкум-эссалам! Это ты, Меред?

— Я не Меред, отец.

— Кто же ты?

— Я из соседнего района. Потерял своего верблюда, вот ищу его. Был у меня еще и конь. Но когда я задремал, он развязался и убежал, — лгал Басар.

— Да, плохи твои дела. Значит, ты сильно устал. Иди пока к стану.

— А ты куда?

— Пойду и приведу кого-нибудь из соседней стоянки. Бадья оборвалась и упала в колодец. Воды нет ни глотка. Скоро приду. Пока стадо придет, нужно набрать воды в хранилище, — сказал старик, собираясь пришпорить осла.

— Зачем же вам приводить кого-нибудь из другой стоянки? Я сам спущусь в колодец и привяжу бадью к канату.

— Колодец очень глубокий.

— Не страшно.

— Справишься ли ты?

— Справлюсь, отец. Это для меня не в новинку.

Старик засомневался, но все же повернул осла назад к колодцу. Басар направился вслед за ним.

Закрепив канат вокруг талии Басара, старик опустил его в колодец.

Через некоторое время снизу раздался голос Басара:

— Все. Тяните!

Старик несколько раз потянул канат, отпустил его. Потом, нагнувшись, крикнул в гулкий колодец:

— У меня не хватает сил вытянуть тебя. Подожди, сейчас прикреплю канат к верблюду.

Старик пошел к верблюду, но по пути он поджег приготовленную кучу сухого навоза. Густой дым поднялся кверху.

Пока он прикреплял канат к верблюду; к стану подъехали двое военных. Они жестом поздоровались с аксакалом и встали наготове около колодца.

Старик, перебросившись несколькими словами с находившимся в колодце Басаром, стал водить верблюда. Канат натянулся как струна.

Когда верблюд дошел до разворота, из колодца показалась голова.

Басар, задыхаясь, глубоко дышал. Он ухватился, чтобы вылезти, за край колодца, но его подхватили военные, и вытащили наверх, словно ребенка.

Эшшиев душераздирающе закричал и стал вырываться, но руки, державшие его, ни на мгновение не ослабляли хватку.

Один из военных произнес:

— Успокойтесь Эшшиев. С вами будет еще большой разговор, а вы с самого начала впадаете в панику.

* * *

Среднего роста путник, с мутными, слезящимися глазами, одетый по-летнему, загорелый, в видавшей виды фуражке вышел на старую дорогу.

Дорога шла по левому берегу одного из арыков.

Путник снял со спины свой груз и опустил его наземь возле одинокого камышьего островка.

Оглядевшись по сторонам, он убедился, что вокруг никого не видно.

Стояло раннее утро. Заря едва прорезалась, и птицы только-только начали просыпаться. Щебетали ласточки на клеверном поле, готовясь к дальнему полету. Некоторые из них сидели парами на телеграфных проводах, поглядывая на старую дорогу.

Путник немного отдохнул и, взяв пустую флягу, пошел к реке. Он искупался, освежился и вышел на берег. С соломенных волос стекала вода.

В это время со стороны Ташауза послышался стук колес телеги. Вскочив с места, путник поспешно вышел на дорогу навстречу ей.

Телега, запряженная двумя лошадьми, быстро приближалась. Лошади были тощими, но повозку тащили старательно, так что извозчику, крепко держащему поводья, приходилось сдерживать их.

На вид извозчику было лет 30—35. Широкое лицо его было темным от загара. Густые широкие брови, сросшиеся на переносице напоминали цифру «3», нарисованную углем на камне. Это делало его лицо свирепым, так что иной встречный мог испугаться.

Путник, увидев на голове арбакеша четырехугольную тюбетейку, махнул ему рукой и закричал ему по-узбекски:

— Остановись, друг!

Арбакеш сердито посмотрел на него и хотел было проехать мимо, но лошади сами остановились около путника.

— Что вам от меня нужно? Освободите дорогу, говорю вам!

— Ничего не нужно, друг мой! Мы проверяем пустыню Ташауз.

— А вы кто?

— Я из геологической экспедиции. Меня доставили сюда ночью. При мне некоторые образцы материалов, их необходимо срочно доставить в Ташкент. Груз тяжелый, чуть руки не отвалились. Если не верите, посмотрите: вон ящик за камышом. Друг, если вы едете в сторону Чарджоу, захватите и меня. Довезите хотя бы до того места, куда едете, а там уж я кого-нибудь попрошу. Я вас отблагодарю,—заискивающе улыбаясь, он сунул руку в карман.

Арбакеш мягко спросил:

— Документы есть?

— Есть, есть!

Путник вытащил из одного кармана паспорт, военный билет, потом удостоверение личности и протянул все это арбакешу.

— Коваленко Виктор Степанович, украинец, — читал тот по слогам паспортные данные, а потом посмотрел и другие документы.

— Вы, оказывается, младше меня! — продолжал арбакеш.—Значит, вы направляетесь в Ташкент? Да, большой город. Мне довелось побывать там несколько лет тому назад. А вам повезло: я как раз еду в Чарджоу. Везу тракторный мотор на ремонт. У нас всего один трактор. .

— А ты кто?

— Тракторист.

Коваленко обрадовался такому обороту дела. Держа обе руки над головой и прищелкивая красиво пальцами, он пустился в пляс прямо на дороге.

— Хайджан, — а, хайджан, — подбадривал арбакеш вошедшего в раж партнера. — Вы отлично танцуете. Поэтому, Виктор, с вас можно и не брать денег за дорогу, — пошутил арбакеш.

— Танец — танцем, а за дорогу платить нужно, — сказал Коваленко и начал грузить на телегу дорожный чемодан и тяжелый квадратный ящик, обшитый черной материей.

Удобно устроившись позади арбакеша на старой, видавшей виды кошме, Коваленко протянул арбакешу внушительную пачку денег.

— Вот, друг, это тебе за перевоз на чай. Государство выделяет геологам большие деньги. Кроме денег, ничего не могу тебе предложить.

— Не слишком ли много? — спросил арбакеш для приличия.

— Нет, немного. Нам предстоит длинная дорога. Арбакеш взял деньги и, засунув их в нагрудный карман, дернул за поводья лошадей.

Проехав некоторое расстояние молча, Коваленко хлопнул арбакеша по плечу и сказал:

— Дорога дальняя...

— Да.

— Давайте хоть познакомимся!

— А разве мы не познакомились? — равнодушно пробормотал возница.

— Вы-то знаете, как меня зовут, а как вас зовут — я не знаю, — произнес Коваленко, обращаясь к вознице то на «ты», то на «вы».

— Мое имя — Торе.

— А фамилия.

— Базаров.

Возница пожал руку, которую протянул Коваленко. При этом Коваленко едва не вскрикнул от боли.

Крупная и мощная рука возницы так сильно сжала ему ладонь, что Коваленко показалось, будто его рука попала в клещи.

Растирая пальцы, Коваленко спросил Торе:

— Почему ты не на фронте?

— Меня не возьмут на фронт — Вот как?

— У меня есть бронь. Если все уйдут на фронт, кто будет заниматься хозяйством.

— Объясни, почему лошади такие тощие, а тянут повозку с такой силой? — снова спросил Коваленко.

— Они сильные, хоть и тощие: в их жилах играет молодая кровь. Когда солнце как следует прижарит, они поубавят пыл, — произнес возница.

В Туркмении даже в сентябре бывает очень жарко. Поэтому, когда солнце стало припекать, Торе подъехал к зеленой рощице и погнал лошадей в тень. Привязав каждую к отдельному дереву, он взял с повозки серп и протянул его Коваленко.

— Накосите для лошадей травы. А я за это время поищу брод и напою лошадей.

Они устроили привал среди урюковых и тутовых деревьев, а там, где рощица кончалась, начинались кустарники и трава.

Коваленко косил подряд, не разбирая, где трава, а где камыши. Вскоре у него заболела поясница.

Разогнувшись, чтобы немного передохнуть, он увидел сидевшего в тени на корточках Торе, который считал деньги.

Коваленко некоторое время наблюдал, как Торе, слюнявил пальцы, несколько раз пересчитывал потрепанные купюры, полученные им за перевоз

Путник с облегчением вздохнул и подумал: «Он, оказывается, лучше других понимает цену деньгам!»