Из "Матросских досугов"

БРИГ "МЕРКУРИЙ"

В турецкую войну 1819 года флот наш стоял у турецкого города Сизополя, на севере от Босфора (Цареградского пролива), выжидая турецкий флот, который по временам только нос выказывал из Босфора и тотчас опять уходил назад. Для подстережения его и чтобы тотчас дать о том знать флоту, послано было, по направлению к проливу, несколько легких судов, с тем, чтобы они, при выходе турок, дали о том знать адмиралу сигналами, передавая их друг другу.

С рассветом 15-го мая в виду флота показался фрегат "Штандарт"; в 9 часов уведомил он сигналом, что неприятель вышел в море; а так как в это время заштилило, то с фрегата отправлен был офицер на гребном судке, который донес: Утром, накануне, три опознавательные судна наши подошли на 13 миль к проливу и встретили турецкий флот, в числе 18-ти вымпелов; завидя крейсера, он пустился за ними в погоню, и два корабля его, как видно, лучшие ходоки, стали приметно сближаться с ними. Старший командир фрегата сделал сигнал: "всякому взять тот курс, при котором у него лучший ход"; но бриг "Меркурий", отстав от прочих, был настигнут кораблями, которые открыли по нем огонь. Около пяти часов вечера пальба прекратилась. Флот наш в возможной скорости снялся с якоря и пошел к Босфору. К 5 часам вечера бриг "Меркурий" встретил флот и вскоре к нему примкнул.

Наружный вид брига показывал, какую битву он выдержал: корпус, рангоут, такелаж, паруса – все было избито ядрами. Командир, капитан-лейтенант Казарский, таким образом донес о подвиге своем:

Когда турецкий флот пустился в погоню за нашими двумя бригами и фрегатом, а от этого приказано было сигналом: "каждому бежать, как выгоднее", то "Меркурий" лег в полветра, почти прямо прочь от неприятеля. Но два турецкие корабля, 110-ти пушечный, под флагом капитана-паши, и 74-х пушечный, под адмиральским флагом, приметно настигали бриг и к двум часам пополудни были от него не далее полутора пушечных выстрелов. В это время ветер стих и ход кораблей уменьшился; бриг выкинул весла в надежде удержаться до ночи вне выстрела; но через полчаса ветер опять посвежел, корабли стали приближаться и открыли пальбу из погонных пушек.

Видя, что некуда деваться и что нет надежды уйти от непосильного боя, Казарский собрал военный совет из всех наличных офицеров; штурман, поручик Прокофьев, как младший, должен был первым подать голос и сказал: "так как уйти нельзя, разбить неприятеля нельзя, то само собой разумеется, что должно драться до последней возможности, а наконец привалиться к неприятельскому кораблю и взорваться с ним вместе на воздух".

Это мнение принято было всеми в один голос, и потому положено: драться, покуда не будет сбит весь рангоут, или не откроется сильная течь, и покуда есть кому служить у пушек; а затем свалиться с неприятелем и подорваться. Кто из офицеров останется в живых, тот должен был зажечь крют-камеру; для этого положен был на шпиль заряженный пистолет.

Если рассудить, что на бриге было всего 18 пушек малого калибра, а неприятель напирал 184-мя пушками большого калибра, то подумаешь, что слышишь сказку; но быль наша еще не кончена, а что ни дальше, то будет лучше.

Казарский объявил коротко команде, чего ожидает от них царь и что требует честь русского флага – и команда вся отвечала: рады славному бою, рады честной смерти!

Уверившись таким образом во всех подчиненных своих, Казарский сказал: "теперь нам ничего не страшно, а мы неприятелю страшны. Шабаш! Убирай весла; обрубить стропы и тали и сбросить в море ялик с кормы, чтобы не мешал пальбе из уходных портов! Люди по пушкам!"

Стопушечный корабль стал спускаться на бриг, чтобы дать по нем продольный залп; "Меркурий" тоже приспустился и не дал кормы своей в обиду. С полчаса еще он кое-как увертывался, так что корабли стреляли по нем только из погонных орудий, но затем оба корабля настигли его, разошлись несколько и поставили ею в два огня. Каждый из кораблей дал по два залпа, а затем с корабля Капудана-паши, подошедшего очень близко, закричали по-русски: "Сдавайся и убирай паруса!" "Меркурий" отвечал на это залпом всей артиллерии своей, всех восемнадцати пушек, громким "ура" и дружным ружейным огнем.

Тогда оба корабля сдались немного к корме брига и открыли по нем жестокий огонь ядрами, книпелями и брандскугелями. От последних бриг было загорелся, но пожар вскоре потушили. Бриг во все время отстреливался так, будто нашел неприятеля по силам, стараясь только уклоняться от продольных выстрелов.

Время шло, команда на "Меркурии" увидела, что под турецкими ядрами еще пожить можно; много было перебито, да не столько, как бы следовало ожидать: один путный залп со стопушечного корабля должен был пустить бриг ко дну. "Меркурий" приободрился, а какое-то счастливое или роковое ядро его перебило ватер-штаги стопушечного корабля; а другое, как можно было заметить, повредило гротовый рангоут. Турок закрепил бом-брамсели, привел к ветру и лег в дрейф; и на прощание послал бригу последний залп всем лагом.

Таким образом, "Меркурий" избавился от одного неприятеля, но другой сидел у него чуть не на боканцах. Переменяя галсы под кормой брига, корабль бил его беспощадно в корму, чего уже никак нельзя было избегнуть. "Меркурий" продолжал свое – в поле да в море веруют в ветхий завет: око за око и зуб за зуб; и опять нашлось роковое ядро, которое перебило у турка фор-марса-рей. Перебитый нок напором паруса переломило вовсе, и он полетел вниз вместе с лиселями!

В 5 1/2 часов и этот корабль, вынужденный убрать часть парусов, а может быть, опасаясь также, чтобы не напороться одному на засаду в чистом море – привел и лег в дрейф.

Три часа длилось сражение это, в котором, конечно, никто из наших не чаял спасения. На бриге всего было убитых 4, раненых 6; пробоин: в корпусе 22, в рангоуте 16, в такелаже 148, в парусах 133; сверх того разбиты гребные суда и подбита одна коронада.

Об этом деле писал один из штурманов турецкого адмиральского корабля письмо, из которого мы выписываем следующее:

"Во вторник со светом мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но могли догнать один только бриг, в 3 часа пополудни. Корабль Капудана-паши и наш открыли сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное; мы не могли его заставить сдаться! Он дрался, отступая и увертываясь, с таким искусством, что – стыдно сказать – мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Он верно потерял половину своей команды, потому что был, одно время, от нас не далее пистолетного выстрела; но Капудан-паша прекратил сражение еще часом ранее нас и сигналом приказал нам сделать то же. Бывший на корабле нашем русский пленник сказал нам, что капитан этого брига никогда не сдастся, а скорее взорвется на воздух. Коли в древние и новые времена были подвиги храбрости, то, конечно, этот случай должен затмить все: имя героя достойно быть написано золотом на храме славы: это капитан-лейтенант Александр Иванович Казарский, а бриг "Меркурий".

Пусть же такое свидетельство самого неприятеля передаст потомству достойную славу Казарского и всех его сподвижников; а прах его да почиет с миром, а бессмертная душа да ликует на небесах. Ныне уже его нет в живых.

Государь произвел Казарского в капитаны 2 ранга, назначил его своим флигель-адъютантом, дал ему за храбрость Георгия 4 степ.; лейтенантам брига "Меркурий" Скорятину и Новосильскому, мичману Притупову, поручику Прокофьеву пожаловал по чину, да по кресту, первым трем Владимира 4 ст. с бантом, а последнему, как тому, кто первый подал голос в совете, чтобы взорваться на воздух, Георгия 4 степ.; всем нижним чинам брига, до последнего, знак Военного Ордена; всем чинам, как офицерам, так и низшим: двойной оклад жалованья в пожизненный пенсион; бригу "Меркурий" дал георгиевский флаг, и наконец, чтобы увековечить память геройского подвига в роде всех бывших на бриге офицеров, государь повелел каждому из них принять в родовой дворянский герб свой пистолет, которым они решились взорвать на воздух бриг, в случае последней крайности.

Кроме того, государь, жалуя 32 флотскому экипажу георгиевское знамя, соизволил повелеть, чтобы при экипаже этом оставался на вечные времена бриг "Меркурий"; а потому, коль скоро он придет в ветхость, то строить по тому же чертежу другой и переносить на него флаг, "дабы память знаменитых заслуг", сказано в указе, "переходя из рода в вечные времена, служила примером потомству".

Александр Иванович Казарский скончался в 1833 году, 36 лет от роду, в Николаеве. Офицеры черноморского флота поставили ему памятник в Севастополе, на мысе, при самом входе в порт.