Из России - с приветом

48

Робингуд – в жилище среднеазиатских гастарбайтеров, по сравнению с которым советская заводская общага семейного типа показалось бы скромным коттеджем представителя американского мидл-класса. Хозяин – средних лет кореец с печатью смертельной усталости на лице – отослал куда-то жену с троими детьми теперь угощает гостя зеленым чаем с лепешкой, похоже, последней в доме.

– Профессор Ким, вы – один из авторитетнейших лидеров тюркестанской демократической оппозиции, крупный ученый…

– Был, – горько улыбается кореец. – И оппозиционером, и ученым… Это всё в прошлой жизни. А в этой я – землекоп, укладчик асфальта, носильщик на вещевой ярмарке… весьма полезно в плане жизненного опыта, но в моем возрасте уже несколько утомительно.

– Скажите, господин Ким, в плане последних событий – и в Москве, и в Тюркбашиабаде – не хотели бы вы разок выступить в прежнем качестве?

– Я не совсем вас понимаю, господин Борисов… От чьего имени вы это говорите?

– Ну, допустим, я представляю некий мало кому известный правозащитный фонд с весьма серьезными финансовыми возможностями…

– Господин Борисов, – покачивает головой кореец, – я, конечно, лопух, но не настолько же, право… Из вас, извините, такой же правозащитник, как из меня – министр госбезопасности Тюркестана! И потом – я, в любом случае, отошел от правозащитной деятельности. Окончательно и бесповоротно.

– Что так?..

– Меня просто сломали, господин Борисов. Как там, в классике – «Что вы знаете о страхе, благородный дон?» Мы начинали еще с Акиевым и Лебедевым: сперва там, а с 92-го, когда Тюркбаши закрутил гайки до полного упора – здесь, в Москве. Потом Лебедев пропал – его так и не нашли, а Акиева наши эмгэбэшники демонстративно, в открытою, вывезли в Тюркбашиабад – поручкавшись в Домодедове с вашими чекистами. А мне вежливо предложили заткнуться, или… И Лебедев, и Акиев были одиночками, а у меня девочки – и ТЕ завели речь как раз о них. Вот с той поры я и заткнулся… Послушайте, а почему бы вам не обратиться к другим – к Эргашеву, или к Муртазаеву?

– А вы не догадываетесь – почему? – усмехается Робингуд.

– Потому что те могли бы ходить за жалованьем прямо в Казачий, да?

– Именно! Так вот, профессор, я сейчас сделаю вам «предложение, от которого нельзя отказаться»… Нам, собственно, нужно лишь ваше имя – в качестве, если так можно сказать, торговой марки. Мы хотим, чтобы вы, как нынче выражаются, озвучили некоторую информацию о наркобизнесе под крышей Тюркестанского посольства; информацию, заметьте, абсолютно правдивую…

– Это имеет отношение к происшествию на Южном шоссе?

– Непосредственное. Завтра утром в газетах будет опубликован материал, подписанный вашим именем. Затем, в 15-00, вам предстоит выступить на радио «Эхо Москвы» в их традиционной программе «Интерактивный рикошет» на тему: «Нужны ли России такие союзники, как Тюркбаши?» На этом – всё; дальше мы переправим вас вместе с семьей в любую страну по вашему выбору и поможем получите статус политического беженца. Аванс в двадцать тысяч, – с этими словами Робингуд щелкает замками кейса, демонстрируя рядок аккуратных долларовых пачек, – вы получите прямо сейчас, и еще тридцать – по выходе из студии «Эха». И, пока вы не окажитесь за границей, ваша семья будет находиться под нашей защитой.

– А если я всё же откажусь играть в эти ваши игры?

– Не советую. Газетные статьи за вашим именем всё равно будут опубликованы, вне зависимости от вашего согласия. Может, вам и удастся убедить нукеров Ибрагим-бека, что вы тут ни сном, ни духом – а может и нет. Но в любом случае, вы не получите ни денег, ни грин-карты, ни нашей защиты. Глупо…

– Хорошо, – после минутного размышления решается кореец. – Но есть два условия. Во-первых, я хочу, чтобы моя семья была в безопасности уже сегодня. За границей.

– Принято, – кивает Робингуд. – Нам же легче.

– Второе. Пятьдесят тысяч – это если я останусь жив. Если же меня по ходу вашей операции убьют или похитят (а это одно и то же), семья должна получить еще столько же.

– Вы не слишком дорого цените свою жизнь, профессор… Ваши условия приняты.