Из века в век

Стакан воды

В этот день я возвратился из музыкалки чуть раньше, чем обычно. Дверь в ванной была приоткрыта, и оттуда доносился шум воды. Совершенно уверенный в том, что там отец, я заглянул и… Какая-то женщина, поставив ступню на край ванны, вытирала мокрые чулки МОИМ полотенцем!

Ошарашенный увиденным, я на цыпочках полетел к себе в Логово и беззвучно прикрыл за собой дверь.

Вообще-то у отца часто бывают гости. А когда он болеет, то прокладывается просто муравьиная тропа какая-то из посетителей: студенты с зачетками, сотрудники с документами.

И женщин среди них много. Чай с нами пьют или кофе, даже посуду моют. Но чтобы ноги!!

Раздумывая над этим, я просидел в комнате тихо, как мышь, до того времени, пока дама не ушла. Тогда вылез, удивив отца своим неожиданным появлением.

– Как ты пришел, что я не услыхал? Случилось что-нибудь?

Я обиделся, но вида не показал. Отец – это не Стоян. Ему не скажешь:

«По-твоему, я должен устраивать пятибалльное землетрясение, чтобы меня заметили?!»

Но про себя подумал именно так, хотя и несправедливо. От злости за такую его знакомую.

Вечером, выключив свет, я протолкнул пакет с оскверненным полотенцем в форточку. Подобную операцию я уже проводил, так что опыт был, хотя и не совсем удачный.

Я тогда в первый класс поступил, а отец приехал из Германии и привез мне классную такую модель «Вольво» и клетчатую рубаху… с цыпленком на кармане. Предполагалось, что я буду ходить в ней в школу.

Одного взгляда на этого цыпленка под зонтиком было достаточно, чтобы я понял – это конец! Потому как только отец вышел из комнаты, я быстро открыл окно и швырнул скомканную рубашку вниз. Каков же был мой ужас, когда через некоторое время я посмотрел через стекло и увидел, что рубашка полощется на ветру, зацепившись за ветку. Чтобы скрыть это зрелище от посторонних глаз, я притащил из гостиной здоровенный столетник. Но потом сообразил, что отец поливает цветы сам, и отнес его обратно. Следующим прикрытием стал календарь из туалета со страшными африканскими масками, наводившими на меня священный ужас. Стоян специально повесил этот календарь напротив унитаза, чтобы я не делал из туалета убежище во время принудительных занятий музыкой.

Вскоре рубашку сбило дождем, и календарь вернулся на место.

Отец вспомнил о ней только через месяц, а, не найдя в шкафу, "утешил" меня, обещая привезти точно такую же. Потому весь учебный год я с ужасом ждал его из каждой командировки. Обошлось.

Следующая неделя прошла вроде бы обыкновенно.

В понедельник Борька поссорился с дылдами из восьмого, а фингал под глазом они поставили мне. Чтобы не было синяка, я по методу доктора Дагмарова приложил к глазу тертую морковку. Но у нее, оказывается, было особое предназначение для супа, и отец все углы обшарил в ее поисках. Я усердно помогал.

Во вторник я в третий раз за месяц прищемил палец дверью.

Вместо того чтобы посочувствовать, Стоян орал, что незачем ломать двери собственными костями. И если у меня много лишних пальцев, их можно просто отрезать и выбрасывать.

В среду из-за пропуска хора меня не допустили до занятий по специальности. Записку отцу я сразу же уничтожил в общественном туалете и со спокойной совестью активно провел академический час на свежем воздухе.

В четверг я нечаянно сунул разорванную тетрадь с двойкой по словарному диктанту мимо мусорного ведра. Отец так же нечаянно ее нашел. Было много шума… Не из-за двойки. И я еще раз убедился, что лень до добра не доводит. Ведь что стоило лишний раз вытряхнуть ведро в мусоропровод.

В пятницу я осознал, что одержим навязчивой мыслью: придет или нет та самая "дама из ванной" в гости к отцу еще раз.

Не расставаясь с этой мыслью, я отправился в тот же вечер покупать Бобу на день рождения книгу "Кемпо" о восточных единоборствах. Деньги у отца на подарок я, конечно, забыл взять и потому настрелял полтинников у всего класса.

В магазине было темновато. Мне пришлось подойти к ярко светящейся витрине, чтобы рассортировать свою мелочь.

Пристроившись за силуэтом упитанного Карлсона, парившего над чердаками Стокгольма с каким-то бестселлером в четырехпалой руке, я принялся за работу. И вдруг, подняв голову, увидел отца. Он стоял на тротуаре в полуметре от меня, как всегда с непокрытой головой, и густые светлые волосы его были запорошены снегом. Отец смотрел куда-то влево. Потом опустил голову и поднял руку с цветами, стараясь укрыть их от метели полами куртки.

Сколько мы простояли так в полуметре друг от друга, я не знаю. Но я чувствовал, что в эти минуты расстояние между нами куда больше, чем от нашего города до Шведской столицы.

Потом я увидел, как весь он подался вперед к подъехавшей машине и помог выбраться из нее… совсем не той женщине, что мыла ноги в нашей ванной.

Какое-то время они стояли у края тротуара. Она уткнулась лицом в цветы, а он что-то говорил ей, поддерживая под локоть и смеясь.

Затем они прошли вдоль витрины, которая казалась мне рамкой киноленты, беззвучно шевеля губами. Не хватало последнего кадра с надписью

"The End".

И тут у меня начался приступ "морской болезни", которой я мучился в раннем детстве при всяких нелепых страхах.

В последний раз это случилось лет пять назад. Всех увезли из санатория на автобусе, а за мной должен был приехать Стоян на машине. Я его до вечера ждал, целый день простоял у ворот, глядя на дорогу. А потом меня " укачало", да так, что, проснувшись утром, я никак не мог сообразить, как очутился на своей кровати и почему рядом ничком на ковре спит Стоян. В белой рубахе. И галстук у него на спину заброшен.

В магазине в это время вокруг меня засуетились какие-то продавщицы в халатах. Кто-то сунул в руки пакет, кто-то усадил на стул и принес воду в пластиковой бутылке. Но как я ни старался дышать глубже, рвота не прекращалась.

Потом меня засовывали в Неотложку и надоедливо спрашивали, "как сообщить родителям", а я втолковывал им, что это не отравление и со мной такое бывает.

По дороге мне что-то укололи и в больницу привезли без рвоты, но бесчувственного, как полено. Впрочем, когда две дюжие тетки вознамерились все-таки втолкнуть в меня кишку для промывания желудка, я ожил, сел на пол, прижав голову к поднятым коленям, и заявил, что встану только тогда, когда сообщат обо мне доктору Стояну Борисовичу Дагмарову по рабочему телефону, и назвал номер.

– Отец твой? – спросила одна из теток, обессилено рухнув на клеенчатую кушетку.

– Да, – ответил я, с ужасом ощущая себя святотатцем.

Стоян примчался ко мне через полчаса. Он опустился передо мной на корточки, схватил за плечи и, заглядывая в глаза, сказал:

– Я уже здесь, малыш, и все будет хорошо.

И тут я разревелся как сосунок, потому что, сколько я себя помнил, Стоян никогда не был со мной сентиментальным. И это послужило той каплей, которая переполнила чашу моей жалости к себе.

Поскольку на доктора Дагмарова мои слезы возымели совершенно обратный, отрезвляющий эффект, здоровое равновесие в наших отношениях быстро восстановилось.

– Прямо фонтан какой-то, – недовольно сказал он, выталкивая меня из приемного покоя, – еще немного и придется вкатить тебе пол литра физраствора в …мягкое место.

Стоян много еще произносил… монологов.

Отец пришел довольно рано. Они со Стояном ненадолго уединились в кабинете, а потом позвали меня ужинать.

Есть я не мог, но ужасно хотелось пить, а чайник, как назло, все не закипал.

– Что с тобой случилось? – спросил, наконец, отец и положил мне руку на плечо.

Я не ответил и отодвинулся. Еле-еле.

– Его из книжного привезли, а что уж там произошло…

И тут я почувствовал, что сердце мое просто остановилось, потому что сейчас случится что-то непоправимое.

– Где он был? – переспросил отец, как мне показалось, чужим голосом.

Стоян вскинул на него глаза.

Отец схватил меня за плечо и развернул к себе.

– Ты меня видел?

Я не ответил.

– Я спрашиваю, ты видел нас?

У меня перехватило дыхание. Я рта не мог открыть, даже если бы захотел.

Вместо меня в разговор включился Стоян:

– Кого "вас"?

– Меня и Рэну, – бросил ему отец, продолжая крепко держать меня

за руку. – Дай ему воды.

Стоян налил в стакан воды и протянул было его мне, но вдруг замер, держа стакан на весу.

– Увидел тебя и Рэну? Ты думаешь, его из-за этого выворачивало? Он что, приревновал тебя? Тоже – граф Альмавива! Знал бы – не спешил! Пусть бы этого щенка до моего приезда с двух сторон промыли.

Чтобы дурь поскорее вышла.

И Стоян демонстративно вылил воду из стакана в раковину.

Теперь сердце мое застучало как сумасшедшее. Я рванулся из рук отца и, опрокинув стул, выбежал из кухни.

У себя в Логове я быстро закрыл дверь на стул и залез под кровать – мое привычное убежище с детских лет. И все-таки я успел услыхать, как в ответ на негодующее восклицание отца, Стоян резко сказал:

–…именно потому я не позволю ему изобретать трагедии!

Что перед этим говорил отец, я не разобрал.

Пока я лежал, уткнувшись носом в голенища старых сапог, кто-то несколько раз подходил к двери, дергал за ручку и уходил, не сказав ни слова.

А я все лежал и безумно жалел себя. Я ненавидел эту тетку-провокаторшу из ванной, я ненавидел свою отвратительную слабость, но больше всего я ненавидел Стояна, пожалевшего для меня стакан воды и назвавшего меня щенком.

Разве я вмешивался в их жизнь и что-то в ней менял?

Наоборот, я хотел… хотел, чтобы в ней ничего не менялось…

Тут я споткнулся об эту мысль, как будто с разбега налетел на стену.

И хотя то, что сказал Стоян, было отвратительно несправедливым, он… был прав. Я решительно не хотел делить отца с кем бы то ни было. И сейчас, лежа в своем убежище, ничуть в этом не раскаивался. Я просто злился, что Стоян додумался до этого раньше меня.

Но пить очень хотелось.

Я вылез и осмотрелся.

На столе стояла банка с водой, чуть закрашенной акварелью. Некоторое время я глядел на нее с сомнением, а потом решительным жестом поднес к губам. Глоток этой отвратительной жидкости дался мне с трудом, но я утешал себя мыслями о том, что, если я отравлюсь, это будет целиком на совести доктора Дагмарова.

Потом я подумал, что будет со мной, если от этого глотка я потеряю сознание, а дверь не смогут открыть… И тихонько вытащил стул.

Лежа теперь уже на кровати, я продолжал злиться на Стояна. Ведь если бы не он, отец… Я как-то не мог додумать до конца эту мысль. Ну, в общем, мне хотелось какого-то особого утешительного разговора, чтобы он обнял меня, как в детстве, и всякое такое… Но теперь, похоже, от этого придется отказаться до конца жизни. И все из-за того, кого я считал лучшим другом, нет – братом! Хотя (тут я задумался) отец вряд ли смог бы родить Стояна в десять лет.

Я так устал от всех этих мыслей и событий, что на минуту закрыл глаза и тотчас же отключился.

Когда я проснулся, в доме было темно и тихо. На мне был плед, который обычно валялся у Стояна на диване.

По-прежнему очень хотелось пить.

Стараясь не натыкаться на мебель, я направился в кухню, ощупью открыл кран и прильнул к струе.

Возвращаясь к себе, я вдруг подумал, что никогда не видел отца спящим. Вот про Стояна я знаю, что после дежурства он просто бросается ничком на диван и засыпает, а в остальные дни спит на спине, закинув руки за голову. А папа всегда встает раньше меня, а ложится позже.

Поскольку завтра (нет, сегодня!) была суббота, я разделся, лег и не стал заводить будильник.

Но заснуть во второй раз за ночь мне никак не удавалось. Я все крутился и крутился на постели, терзаемый обидой на Стояна.

Зачем он сказал так… про ревность и щенка?

Сам же прекрасно знает, после чего у меня началась "морская болезнь".

Мне трех лет не было, когда мы в аварию попали: мама, папа и я. Мама и шофер сразу погибли, а мы с отцом сидели на заднем сиденье и уцелели. Отец руку в двух местах поломал, которой меня закрывал, и голову разбил. А я совсем не пострадал.

В больнице меня от папы никак не могли отцепить. А потом врач дал мне какое-то лекарство с водой, я уснул, и меня от отца оторвали.

Когда я проснулся, то всех здорово напугал, потому что у меня, по словам Стояна, началась "неукротимая рвота". Прекратилась она только тогда, когда меня к папе принесли. Я в него опять вцепился, и снова меня чем-то поили, чтобы оторвать.

Так несколько раз повторялось, пока палатный врач не велел поставить для меня раскладушку рядом с папиной кроватью.

Домой мы возвращались втроем: отец с забинтованной головой и рукой в гипсе и доктор Дагмаров со мной на руках. С тех пор он так и живет на два дома: то у нас, то у себя в коммуналке.

Когда Стоян собирается исчезнуть надолго, то всегда говорит:

– Пошел по девочкам!

Раньше я не понимал, что это значит, а теперь, кажется, начинаю

соображать.

Маму я совсем не помню, и это отца очень расстраивает. К тому же у меня от нее только цвет глаз и ресницы, кстати, такие же, как у Стояна. Когда я иду рядом с отцом и доктором Дагмаровым, все говорят: «Это надо же, наполовину отец – наполовину дядя.»

Прямо как в сказке про слона Хортона, который высидел из яйца птичку с хоботом.

Заснул я уже под утро, а когда встал, нашел на кухонном столе стакан молока, бутерброды и записку отца: "Приду к пяти часам. Будь дома. Целую – папа". Рядом почерком Стояна была приписка: "Если меня будут искать, пусть звонят: …" – и какой-то номер телефона.

"Вот папа написал "целую", – думал я, перечитывая записку,– и как будто никакого вчерашнего происшествия и не было вовсе. А Стоян никаких таких слов для меня не нашел ".

На меня опять накатила обида на него. Я так распалился, представляя, как нужно было бы ответить ему вчера, что, когда действительно кто-то позвонил и спросил о нем, я неожиданно для себя ответил:

– Доктор Дагмаров здесь не живет.

Опомнившись, я ужаснулся своей выходке и долго торчал возле телефона, надеясь, что перезвонят. Может, именно потому, когда раздался звонок и я услышал голос самого Стояна, я не придумал ничего лучшего, как бросить трубку на рычаги. А потом, когда телефон зазвонил опять, я убежал к себе в комнату и сунул голову под подушку.

Отец пришел чуть раньше пяти, потрепал меня по волосам доброй рукой и пошел к себе в кабинет. Не успел я дойти до кухни, чтобы поставить чайник на огонь, как раздался звонок в дверь. Один.

Я открыл.

Стоян стоял набычившись. В куртке с поднятым воротником и вязаной шапке, натянутой до бровей, он имел просто-таки уголовный вид. Позвякивая связкой ключей в левой руке, он дал мне понять, что звонил специально, чтобы сразу встретиться со мной лицом к лицу.

– Ну, то, что ты бросил трубку, когда позвонил я – это просто наглая

выходка, которую я могу понять.

А вот из-за того, что меня не нашли вовремя, мог погибнуть человек. И это тебе даром не пройдет.

Тут Стоян влепил мне такую оплеуху, что я пролетел через весь коридор и шмякнулся на пол у ног онемевшего от изумления отца.

– Стоян! Ты же ему челюсть сломаешь! – наконец сказал он сдавленным голосом.

– Сам – сломаю, сам – вылечу! – рявкнул в ответ доктор Дагмаров, забрасывая мокрую шапку на полку.

Рывком поставив меня на ноги, отец немного помолчал, стиснув зубы так, что желваки заходили на скулах, а потом решительно заявил:

– Вот что. Я не потерплю в доме таких отношений. Идите и сейчас же объяснитесь – раз и навсегда!

Тут он круто развернулся и ушел в кабинет, резко закрыв за собой дверь.

Я стоял, прислонившись к стене и приложив руку к пылающей щеке. Нервно передергивая плечами, Стоян сбросил куртку, вылез из сапог и, схватив меня за плечо, потащил в гостиную. Там он плюхнулся на диван, отпустив меня, и я, едва удержавшись на ногах, чуть не сел мимо кресла.

Несколько минут Стоян раскачивался на диване, то наклоняясь вперед, то откидываясь на спинку. Я в это время сидел, застыв, как соляной столб, и зажав ладони коленями.

Наконец Стояна прорвало:

– Не ждал я от тебя такой подлости. Думал, что-то для тебя значу.

Я весь был истерзан раскаянием и муками совести, но то, что я сказал в результате этой сложной душевной работы, сразило не только доктора Дагмарова, но и меня самого.

Я сказал:

– А ты, а ты… Я тоже никогда не думал, что ты на старости лет не

подашь мне даже стакана воды!

После этой тирады мы вперились друг в друга глазами.

Я – уже смутно сознавая, что сказал что-то не то, Стоян – в полнейшем недоумении.

Пауза затягивалась.

– Чьей старости? – почему-то шепотом спросил он.

– Не знаю, – ответил я тоже беззвучно, как бы ища разгадки этих

слов у самого Стояна.

И тут он захохотал. Он смеялся так заразительно, с таким наслаждением, что я не выдержал и …фыркнул.

На фоне освещенной стеклянной двери кабинета показался силуэт отца. Он постоял немного, сбитый с толку нашим дружным и неуместным смехом. Но, полагая, очевидно, что для окончательного выяснения отношений прошло слишком мало времени, решил не вмешиваться и скрылся в глубине комнаты.

Наконец, досмеявшись до слез и полного изнеможения, Стоян встал и сказал мне:

– Ладно, пойду принесу тебе стакан воды. А то умрешь от старости и не узнаешь, какой я добрый.

Все!