Из военных стихов

Где рукотворные сосновые леса

Связуют Самарию с Иудеей,

Беспрекословно веришь в чудеса

И слышишь повеленья Маккавеев.

Отсюда Матетьягу начал бой,

Ведя с собой односельчан немногих,

И побеждали, видя пред собой

На знамени девиз

«Во имя Б-га!».

Надежда — не покатимся мы вниз,

Отдать земли своей мы не посмеем,

Лишь только бы не потерять девиз,

Который вёл на подвиг Маккавеев.

Носитель утопических идей

Услышал глас Всевышнего однажды:

— Держи Голаны, глупый иудей

Держи покрепче, иль умрёшь от жажды.

Брезгливо отмахнулся утопист.

Его сомненье никогда не гложет.

Он знает, — ведь на то он атеист, —

Что голоса такого быть не может.

От этих маловодных берегов

Я вознести свою молитву смею:

— Спаси, Господь, о нет, не от врагов,

Спаси страну от глупых иудеев.

В Хевроне нет сверкающих дворцов.

В Хевроне получают наши дети

В наследство лишь могилы праотцев —

Наследье четырёх тысячелетий.

Угрюмый камень, пыльная полынь,

Здесь жаждет крови Амалек, зверея.

И всё ж одна из четырёх святынь

Хеврон, как встарь, поныне для еврея.

Но может на святыню наплевать,

Тот, для кого она предмет сатиры,

Готовый променять отца и мать

На тень воображаемого мира.

«Шалом ахшав!»[2] В слепую. В круговерть.

Наивно веря в совесть мировую.

Так верили идущие на смерть,

Что их ведут помыться в душевую.

Синая мёртвый тягостный пейзаж.

Безжизненный. Безводный. Обожжённый.

И вдруг, как фантастический мираж,

Ямит вставал, в пустых песках рождённый.

Струясь сквозь пальмы, солнечный поток

Ласкал узор дорожек и газоны.

В цветах у моря дивный городок,

Насквозь весельем детским напоённый.

Не просто городок — рубеж, барьер

Для всех на нашу землю претендентов.

Сейчас для них желательный пример.

Он сделался опасным прецедентом.

Ямит… Как по тебе душа болит!

Сочувственные вздохи доброхотов.

До основанья снесенный Ямит —

Автограф близоруких идиотов.

Своим названьем древность воскресив,

Ты ярко юность олицетворяешь.

С твоих высот я вижу Тель-Авив,

Который ты собою защищаешь.

В горах бассейн — весёлый водоём.

Купаются дома в потоке света.

И зреет в скромном колледже твоём

Росток шестого университета.

Чего же вдруг тревога? Как не знать

Твоих творцов и поселенцев кредо?

Но только бы тебя не потерять,

Как потеряли многие победы.

В Египте вспомнил я свою войну

Не потому, что с нами по соседству

Звериной злобы ощутил волну,

Не потому, что видел море бедствий,

А потому война явилась мне

В стране, лениво тлеющей на старом,

Что даже ночью в беспросветной тьме

Водители не зажигают фары.

Как яйцеклетке на процессе алиби,

Как морю Мёртвому нужны тюлень и морж,

Так Тель-Авиву очень нужен Алленби,

Иерусалиму — по зарез — Кинг Джордж

Казалось, что привычен, но ограбленным

В своей стране я ощутил себя, еврей,

Когда назвали в Тель-Авиве «Площадь Рабина»,

Похерив прошлое — Израильских царей.

Назвать бы улицу, без имени которая,

Иль вместо Алленби, резоннее вдвойне,

А не оплёвывать своей страны историю,

Благодаря которой мы в своей стране.

Правители, что в наказанье даны нам,

Вдруг назовут, израильтян не удивив,

В столице улицы Петлюрами, Богданами

И парком Сталина украсят Тель-Авив.

Солгал великий Микеланджело.

Он Библию знал основательно.

Но мрамор кое-где подлаживал

В угоду публике влиятельной.

Он знал: у них по их конвенции

С восьмого дня препуций срезанный.

Но католической Флоренции

Давид угоден необрезанный.

И потому фальсификация

Обнажена, не под покровами.

Такая вот евреи нация —

Оболганы и обворованы.

Уменье ли абстрактно рассуждать?

Иль на упрямстве он замешан круто?

Или терпенье в катастрофах ждать?

Не лучший он.

Но избран почему-то.

Не примитивных идолов парад.

Творец — абстракция.

Творец — идея.

И то, что Е равно эМ Цэ квадрат,

Открылось взору мудрого еврея.

Надеюсь, Б-же, ты меня простил.

В традициях еврейских не воспитан,

Я, грешный, в день печали не постил,

Хоть болью поколений был пропитан.

Ведь будь я средь двенадцати в тот час,

Стоял бы как Иошуа и Калеб.

Не убывали трусы среди нас,

А после пост с повинной отбывали.

В шесть дней евреями повержен враг,

Но грех неверья — помутненье взора.

С Аль-Аксы сняли вдруг израильский флаг

По подлому приказу мародёра.

Давным-давно пора нам поумнеть.

Он терпелив, но может хлопнуть дверью,

Устав прощать и без конца терпеть

Позорное еврейское неверье.

Потомки древних иудеев,

Тех,

В крови которых завелась отрава,

Постим и просим, повторяя грех,

Свершённый мерзко в день девятый аба.

Подлая ложь, что к стране моей скопом

У либералов симпатии нет.

Это меня ненавидит Европа,

Как ненавидела тысячи лет.

Это меня, не убитого газом,

В лапы убийцы араба вручить,

Чтоб окончательно, главное — сразу

Незавершённый вопрос разрешить.

Антисемитов фальшивые байки.

Снова навет в европейском хлеву.

Но, пережив королевства и райхи,

И «демократов» я переживу.

Можно сердце моё трансплантировать,

Подсадив в грудь врага-иноверца, —

Так стараются мир сагитировать, —

Ну, а я проживу, мол, без сердца.

Трансплантация! Что за название!

Эвфемизм заменяет убийство.

Моей смерти не скроет желание

Агитаторов злобных витийство.

Но враги и сейчас просчитаются.

Сгинут так, как погибли другие.

Сердцем с древних времён называется

Иудея и Самария.

Сколько сгинуло в мире народов

Со времён дарования Торы.

Сколько разных империй, которых

След в руинах былых водоводов.

А народ мой действительно вечен,

Если даже рабыни России

Зажигают субботние свечи.

От Моисея они до Мессии.

Мир перенасыщен катастрофами.

Застревает в горле сгусток слов.

Мостовые вымощены строфами

Из моих не созданных стихов.

Лживых партий опытные клирики

С ловкостью зомбируют людей.

Где она, к чертям, святая лирика,

Если смерть грозит стране моей?

Если подлый трюк — размежевание?

Если гнев сдержать я не могу?

Но в Твоё я верю обещание.

Это то, что держит на плаву.