Из записок переводчицы

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН

Сухие листья жестко царапали асфальт, оранжевое осеннее солнце неподвижно висело над маленьким южным украинским городком, словно прощаясь с ним до весны. Вот уже битых две недели я и четыре немецких специалиста сидели в этом городе на шеф-монтаже, и все, что восхищало на первых порах блестящее, как фольга, море, белые ухоженные домики и распевный говор местных жителей, — стало тускнеть и покрываться налетом обыденности. Никто не знал, долго ли еще придется оставаться в этом городке. Лемке, нервничая, каждый день звонил мне по мобильному из Москвы, язвительно осведомляясь насчет нашего загара, но мы ничего не могли поделать — местная таможня незадолго до прибытия оборудования фирмы на когда-то гремевший на весь Союз завод ввела свои новые правила, поэтому часть установки была смонтирована, а ящики с другой частью оборудования покрывались золотистой пылью на складах. Местное начальство писало срочные бумаги, бегало к администрации с требованием выдать ящики вне очереди, но пока безрезультатно. И мы с подопечными каждый день сидели у директора завода, слушая очередные сводки. Было жарко, в оконное стекло бились осенние мухи, директор непрестанно вытирал влажную лысину платком и к концу разговора предлагал одну и ту же программу — море и пляж. Нас вывозили на пустынный белый пляж и оставляли там до ужина в компании с алчно дышащим морем и огромными арбузами. Ужин проходил при скудном свете (в городе экономили электроэнергию) на террасе маленькой местной гостиницы, увитой виноградом, где сизые влажные гроздья «изабеллы» свешивались нам почти что на плечи. Эта идиллическая картина неизменно умиляла немцев, и они, воздавая должное винам местного розлива, благодарили судьбу за эту необычную командировку. Утром пунктуально, как часы, мы появлялись на заводе. Разбитые окна цехов, куча мусора на территории и тоненький ручеек рабочих не производили впечатления активно работающего гиганта эпохи индустриализации. Смены были короткие — до обеда, и все рабочие появлялись после обеда на местном базарчике, продавая всякую всячину. Огромная Доска почета, запечатлевшая последних передовиков конца восьмидесятых, медленно выгорала на солнце. Завод умирал тихо и без агонии — как умирают люди, дожившие до глубокой старости. Работа кипела лишь в трех цехах, в одном из них и проходил монтаж немецкой установки. Посещение третьего цеха с недостроенной и поэтому смотрящейся жалко установкой также входило в утреннюю программу. Сквозь запыленные большие окна пробивались узкие лучики солнца, духота сдавливала горло, стояла глухая тишина, и мне казалось, что мы никогда не уедем из этой сладкой вязкой южной осени в дождливо-мятежную холодную Москву.

Постояв в молчании у скелета установки, наша маленькая делегация уходила выслушивать все те же жалобы дирекции, отодвигающие их отъезд на неопределенный срок. Сегодня все было по-иному. В приемной деловито стучала машинка, сновали люди, слышались оживленные голоса, кто-то на кого-то покрикивал, кто-то оправдывался, звенели телефоны и трещал молчавший до сих пор телекс.

— Победа! — радостно приветствовал нас директор, встречая на пороге своего кабинета. — Отпускают все двадцать три ящика!

— Господи, за что же такое счастье! — вырвалось у меня.

— Ваша фирма согласилась перевести пять тысяч марок за срочность таможенной обработки! — сияя, продолжал директор. Техники молча переглянулись.

— Да, еще вам телекс идет, — кивнула на стучавший аппарат секретарша. Фирма сообщала, что господа техники должны в течение недели с привлечением местных кадров завершить шеф-монтаж и произвести пробный пуск.

«Неужели скоро домой?» — радостно подумала я. По-строжавшие, облачившиеся в фирменные рабочие халаты немцы уже вытаскивали из чуланчика запылившиеся чемоданы с инструментом.

Честно говоря, я скептически отнеслась к идее привлечения местных кадров. Но на призыв дирекции завода помочь немецким специалистам откликнулось неожиданно много рабочих — больше, чем было необходимо. Каждый, прежде чем приступить к работе, писал заявление, где обязался отработать и не претендовать на скорую оплату. Мне это было непонятно, в нашей сегодняшней жизни никто не станет работать за так. Все объяснил один пожилой усатый рабочий:

— Соскучились мы по делу, дочка, руки зудят. Всю жизнь здесь трубили. А теперь что? На базаре торговать? Это молодые лучше могут. А нам, старикам, хоть в гроб, да помирай. Пусть уж напоследок свои мозоли на руках разомнем. И я не митинговала больше, глядя, как сосредоточенно работают «местные кадры». Неделя сумасшедшей гонки, бесконечных переводов, беготни, ночных смен так меня измотали, что в последние дни я засыпала, едва присаживалась на какой-нибудь ящик в цеху. На меня махнули рукой, объясняясь жестами, рисунками, мимикой.

Празднично сияя лаком и свежей краской, раскинув широко крылья, установка была готова к пробному пуску. Около пусковой панели, как у колыбели новорожденного, собрались все «крестные отцы» — администрация города и дирекция завода. Мы стояли за ними, за нами рабочие. Цех больше не казался мертвым — все в нем находилось в движении, казалось, что стены раздались и стало больше света.

— Эх, — сокрушался за спиной чей-то голос, — жаль машинку.

— Это почему? — Я перестала переводить приветственную речь директора.

— Да потому что недолго ей работать, сырья не найти. Ввозить надо, а дорого, — ответил знакомый седоусый рабочий.

— А раньше как? — Я даже всплеснула руками.

— Раньше мы все вместе были, а теперь вроде как буханка осталась, а нарезана ломтями — СНГ называется, — с горечью откликнулся кто-то.

— А жаль машинку, хороша!

— А как же мы? — задала я глупый вопрос.

— Что вы? Руку пожмем, и ауфвидерзеен! — прозвучал насмешливый ответ, и все сдержанно засмеялись.

— Будете вспоминать наш город, вроде как на экскурсии побывали в бархатный сезон, — сострил кто-то еще.

И на банкете, устроенном по случаю такого важного события, и в вагоне поезда, уносящего нас наконец в родную Москву, у меня не выходил из головы этот разговор. Я зябко куталась в куртку, глядя невидящими глазами в окно. «Неужели все зря, все в пустоту? Зачем тогда все это?» Мне показалось, что только что я упустила что-то очень важное в своей жизни. И вдруг очень захотелось вернуться когда-нибудь в этот город. В бархатный сезон.