Избранник вечности

Соперники

В Македонии бушевали страсти… Кому быть царем? По традиции, сын Филиппа не мог надеяться на престолонаследие по родовому принципу. Следовало вначале показать себя храбрым воином, затем стратегически мыслящим командиром отряда, потом старшим военачальником, способным не только направить войско в смертельную схватку, но замыслами способствовать победе. Также быть удачливым во всём, за что брался. Претендент на царский престол поначалу должен выделиться среди зрелых мужей государственным мышлением, мудростью, предвидением политических событий до такого уровня, чтобы в нужный момент повернуть ход истории в выгодном для Македонии направлении. Ничего подобного у Александра нет помимо того, что он сын царя, и храбрости, проявленной в сражении при Херонее: семнадцатилетний командир всадников неожиданным манёвром переломил сражение в тот момент, когда греки уже брали верх над македонянами царя Филиппа.

Весомым поводом для хороших отношений кандидата в цари с войском является также проявляемая щедрость, возможность регулярно подкреплять дружбу с боевыми товарищами, гетайрами*[1], подарками и разнообразными льготами, делиться военной добычей и отобранными у врага землями. В македонской армии вспоминают царя Филиппа, для которого эти качества являлись естественными, близкими его неуёмному характеру.

В отличие от предыдущих македонских царей, двадцать пять лет Филипп старался не властвовать, а управлять, придавая Македонии могущество, а народу – благо, преуспевание. И в отношениях с враждебными греческими полисами он предпочитал умиротворение через договоры, обещая процветание при его покровительстве. А кто упорствовал и не желал подчиниться «добрым намерениям», принуждал силой к покорности, расправлялся без жалости. Но кто знает, скольких усилий стоило ему исполнение царских обязанностей! Не имел привычки по этому поводу делиться с кем-либо сомнениями, тем более жаловаться на судьбу. Лишь однажды открылся перед сыном…

Разговор состоялся за несколько дней до Херонеи*. Отец пригласил в кабинет и вдруг с не привычной для него теплотой обнял, давая понять, что хочет сказать нечто важное.

– Александр, ты знаешь, что недавно я особым указом вновь подтвердил, что ты единственный мой наследник, и если со мной случится что-либо непредвиденное, по македонскому закону, армия посмотрит на тебя. Через учителей и наставников я готовил тебя в преемники, но способен ли ты нести тяжкую но́шу, зависит от тебя.

– Ты сказал «тяжкую»?

– Ты не ослышался! Царская власть – не весёлая пирушка с друзьями, она похожа на почётную неволю: вроде нет кандалов, а всё равно чувствуешь себя скованным. Увы, царь не свободен из-за обязательств перед теми, кто вознёс его на престол. Это армия, ветераны и полководцы. Всегда и везде, когда нужно назначить правителя, они выбирают человека в надежде на то, что из его присутствия у власти они извлекут свои выгоды. Совершенно не догадываясь, что этот человек, будучи царём способен лишить их всего, что у них есть, и перерезать вообще всех.

– Неужели все цари неблагодарные к своему народу?

– Правителю трудно быть хорошим для всех! Удел царей – поступать благородно, делать людям добро и… всегда выслушивать поношения. Поэтому цари хотят, чтобы обращающиеся к ним просили только справедливого и говорили только правду, а также, чтобы они выбирали для просьб подходящее время и не просили того, что царям исполнять не следует.

– Аристотель говорил мне, что народ будет доволен, если царь поступает по справедливости.

– Ты говоришь «по справедливости»? Справедливость – это лицемерие и вынужденное соблюдение законов. Главное, что разделяет народ от царя – это разное понимание справедливости. Народ полагает, что царь должен доставлять ему возможно большее благополучие, а царь требует, чтобы народ доставлял ему то, что надо царю. Сильная власть – великая вещь, а из правителей лучший тот, кто пользуется властью с большим благоразумием, обращается, как с огнем: не подходит слишком близко, чтобы не обжечься, и не очень удаляется, чтобы не замерзнуть.

– Тогда зачем мне нужен царский престол? Не все ли равно – быть правителем или жить как обычный человек?

– От власти тебе не следует отказываться лишь потому, что ты из рода царей Аргеадов, потомок героев Геракла и Ахилла. Власть многим дурна, а хороша только одним – честью и славою. И если это власть человека лучшего из хороших людей, величайшего над великими. А кто так не думает, пускай пасет овец, лошадей и коров, а не людей. Предводитель людей не внушает страха, он отличается от остальных не роскошным образом жизни, а трудолюбием и умением предвидеть события. Вот такого царя народ полюбит.

Александр пробыл у отца до вечера в доверительном общении, редком в последние годы. Филипп делился с сыном жизненным опытом, словно давал напутствие на дальнейшую жизнь, уже без него. Говорил, что народ по странному стечению обстоятельств часто возвышает над собой того, кто ненавидит свой народ. И лучше, если царь добьется, чтобы подданные боялись не его, а за него.

– Никому не придет в голову избирать по жребию из каменщика, флейтиста или вообще любого ремесленника кормчего, кому нужно управлять кораблем. Раз ты хочешь управлять кораблем, ты должен быть вполне знакомым с обязанностями кормчего. Точно так же, если ты желаешь быть царём, тебе необходимо быть знакомым с искусством управления, иначе, в первом случае, ты можешь пустить ко дну корабль, во втором – довести государство до окончательного падения.

Отец взял Александра за плечи и, глядя в глаза, твёрдо сказал:

– Великое дело – завладеть властью, но еще более трудное – однажды получить, сохранить ее за собой. Помни это всегда, сын мой!

За время царствования Филипп создал могучую армию из военных специалистов, привычных к тяготам переходов и сражений. Реформировал войсковое командование и переоснастил вооружение, чем сумел приблизить царскую власть в Македонии к автократии – неограниченному и бесконтрольному полновластию, и подчинению своей воле Греции. С его участием война для македонян превратилась в доходное предприятие, работу. Воевать и грабить противника всегда выгодней, нежели трудиться на земле и делиться урожаем с хозяином земли, отчего Филиппу и в мирное время не приходилось сомневаться в личной преданности военных. Армия всецело подчинялась ему. При необходимости он назначал общевойсковое Собрание, где успешно разрешал государственные проблемы. Так что при царской власти народное волеизъявление в Македонии существовало, с поправками на демократию, как и во всей Элладе.

Македония замерла в ожидании общевойскового Собрания… Древние традиции требовали, чтобы армия перед очередным сбором на войну выбирала себе царя как первого человека в армии, полководца. Его власть прекращалась сразу после окончания военных действий. Уцелевшие воины возвращались к мирным занятиям и становились землепашцами, пастухами, охотниками. В мирное время военачальники не имели возможности командовать бывшими подчинёнными, довольствовались трудом наёмных слуг и нажитых на войне рабов. Так происходило веками, и цари возводились на престол через свободное голосование военных в Собрании.

Александр колебался: заявить себя претендентом на престол отца или не спешить, выждать, кто первый объявится. Соперники могут подослать убийц. И даже если сейчас убережётся, но проиграет, победитель не оставит в живых – таков негласный закон борьбы за царский венец… Перебирал, кто из военачальников, имеющих в армии реальную силу, влияние, на Собрании назовёт его имя?

В комнату вошёл Антипатр, первый советник отца. Догадываясь, что заботит царевича, дружески пожал руку.

– Александр, о чём твои мысли?

– Разве нет повода беспокоиться?

– На всё воля Зевса! Я не знаю, как сложится завтра день, кого прокричит войско, но надеюсь услышать твоё имя. А там уже как получится! – Александр недовольно передёрнул плечами: – Разве я не имею права стать наследником отца?

– Если речь идёт о македонском престоле, нет.

Юноша побледнел, глаза сузились. Советник успокаивал:

– Молодость – твой недостаток. Она смущает тех, кто ходил в походы с твоим отцом. В то же время тебя уже знают как бесстрашного воина. Это твоё преимущество.

Антипатр испытывающе посмотрел на Александра.

– Молодость пройдёт, а характер останется. Это важно! Поэтому не молодость будет тебе препятствием, а интриги.

Со значением повторил слова:

– Да, не твоя молодость, а интриги смертельно опасных соперников.

Антипатр прочно расположился на кресле и продолжил разговор:

– Отбросим сомнения насчёт твоего возраста. Я спрашиваю тебя, будто я все македоняне: ты способен заменить великого отца, который недавно обещал обеспечить могущество Македонии за счёт победы над Персией, много золота и рабов? В Коринфе на общегреческом Конгрессе городов-полисов Филипп тоже говорил об этом, после чего ему вручили должность архистратига*, или главнокомандующего объединённым греко-македонским войском.

– Ты ответил на свой вопрос, уважаемый Антипатр. Как сын своего отца я пойду туда, куда он позвал Элладу – на Персию.

– Я услышал что хотел. Теперь поговорим о твоих соперниках. – Советник понизил голос, словно боялся лишних ушей. – Каждый из них опасен, и прежде всего сыновья Аэропа из рода могущественных князей Линкестидов: Аррабей, Геромен, Неоптолем и Александр. Каждый может стать македонским царём, если войско выберет.

– Кто ещё?

– Аминта, твой двоюродный брат. Филипп стал его опекуном после смерти своего брата, царя Пердикки. А потом, когда он достиг совершеннолетия, войско захотело царём Филиппа. Помни, что соперники помнят об Аминте.

Советник замолчал, давая время для осмысливания, затем продолжил:

– У новой жены царя Филиппа, Клеопатры, недавно родился сын – малыш Каран, тебе сводный брат. У малыша есть права наследования престола. Достаточно Атталу захотеть стать его опекуном, и этот полководец, виновник твоего раздора с отцом, поборется за власть.

Антипатр нахмурился, невольно сдвинув брови к горбатой переносице.

– Аттал – самый опасный соперник! Кто воспротивится его намерениям? Риск для нас с тобой велик, но я попробую.

Он тронул поседевшую бороду, глубоко вздохнул. Заметив на лице царевича тень растерянности, поспешил с пояснениями:

– Ситуация непростая. Но, слава Зевсу, демократия в Македонии существует не по тем правилам, что в Афинах. Сократа убили, умники, и всё по справедливым афинским законам! Соберись и настройся на победу так, чтобы завтра народ увидел в тебе отражение царя Филиппа.

Антипатр подошёл к царевичу совсем близко.

– Верь, прежде всего, в себя, а потом мне.

Последний приют царя Филиппа

Убийство отца в Дионе во время свадьбы дочери потрясло Александра. Он стал невольным свидетелем трагического события. Родная сестра выходила замуж за царя Эпира, тоже Александра, и Филипп, уверенный в себе и любви народа, пренебрёг телохранителями; вместе с сыном и женихом направился в театр, где жители Пеллы и окрестных поселений, а также иноземные посольства и почётные гости терпеливо ожидали торжества. Бракосочетание обещало быть впечатляющим, с религиозными шествиями и спектаклями, жертвоприношениями и состязаниями выдающихся атлетов Греции и Македонии. Проходя через колоннаду входа, Филипп, ради эффектного появления перед народом, немного приотстал от сопровождающих сына и зятя и на какой-то миг оказался один. Царевич услышал сдавленный крик… Обернулся и с ужасом увидел отца, оседающего на землю, и спину убегающего человека… Запомнил изумление отца, не успевшего, наверное, осознать, что случилось, чего изменить уже нельзя… И потом на лице затухание жизни…

Советнику Антипатру принадлежала роль второго человека в придворном окружении Филиппа. Он служил ещё его отцу, царю Аминте, деду Александра: когда им приходилось надолго оставлять Македонию, ему доверяли решение проблем внутри страны. И всегда их наместник ответственно исполнял обязанности правителя, не вызывая кривотолков и суждений или, ещё хуже, подозрений в узурпации власти. В случае с царём Филиппом предстояло обсудить с родными и близкими покойного условия погребения, а потом уже вопросы престолонаследия. К тому же у молодой вдовы Клеопатры на руках двое малышей. Нужно ещё выслушать мнение Александра и Олимпиаду, недавнюю супругу Филиппа.

Антипатр нашёл царевича в кабинете, хранившем следы недавнего пребывания отца. Столешница из каштановых досок завалена непрочитанными папирусами, о чём свидетельствовали нетронутые восковые с глиной печати; несколько недописанных листов. Горсть тростниковых каламусов*, две чернильницы, одна с «секретным» составом – для государственных документов, и другая – из сажи. Застеленное шкурой белого барана ложе для отдыха с приподнятым изголовьем; скамеечка для ног. Инкрустированный перламутром десертный столик с привядшими яблоками; бронзовый логенос с продолговатым горлышком и ручкой хранил недопитое вино.

Антипатр по-стариковски осторожно присел на свободный стул. Царевич занимал клисмос* со спинкой и гнутыми ножками в виде львиных лап.

– Александр! Я разделяю твои чувства, понимаю горе любящего сына и желание отомстить за отца. Единственно, что должно успокоить в какой-то мере, что убийца наказан.

– Кто поверит, что Павсаний действовал в одиночку? За оградой театра ожидали кони; он едва не избежал возмездия!

Антипатр вздохнул. Ему самому не терпелось разобраться в загадочной истории с убийством. Определиться, кому выгодно оголить македонский престол в тот момент, когда уже первое македонское войско отправилось к границам Персии. Война вот-вот начнётся! Под подозрение подходили не только персидский царь, подстрекавший греков на убийство македонского царя, ещё Афины, Спарта, Фивы, открыто презиравшие Филиппа. Греки называли его балканским варваром, мечтали освободиться от власти нового гегемона* Греции. Но сейчас нужно решать другие вопросы.

– Александр, мне нужно узнать, каким ты видишь погребение отца? – нарочито скорбно спросил советник.

Царевич мотнул головой.

– Антипатр, прошу, организуй обряд, как требуют законы наших предков, и чтобы о нём долго говорили. Похороним в Эгах, а погребальные игры, поминальный пир устроим в Дионе. Отец любил Дион, откуда отправлялся в походы, куда возвращался с победами.

– Хорошо сказал. Пусть твой отец думает, что отправился в последний поход.

Глаза царевича повлажнели. Он резко поднялся и, нервно размахивая руками, зашагал по кабинету. После недолго молчания решительно заявил:

– Наш предок Ахилл у стен Трои почтил память друга Патрокла боевыми агонами*. Организовал состязания колесниц, кулачные поединки, борьбу атлетов. При доспехах и оружии воины соперничали в беге, дальности бросков камней и копий, меткости в стрельбе из луков. В память об отце я намерен пригласить в Дион самых именитых атлетов из Греции и Македонии.

– Согласен. Хороший поступок любящего сына. Он утвердит веру македонян, что у царя Филиппа есть достойный преемник.

Он внимательно посмотрел на царевича.

– Из-за огромных успехов в политике и войнах твоего отца многие признавали его великим стратегом, как македоняне, так и греки с персами. Отсюда проявление разноречивых чувств. Я даже не в состоянии ответить, кого у него больше – друзей или врагов. – Антипатр отвлекающе кашлянул. – Поэтому я тебе говорю, Александр, мы разберёмся, кто тебе друг, а кто – враг. Но сначала окажем почести нашему царю. Предлагаю вместе переговорить с твоей матерью. Один я не хотел бы встречаться с ней.

Весть о трагической кончине Филиппа в Дионе принёс на женскую половину дворца, гинекей, посыльный от Александра. Олимпиада находилась в Пелле, поскольку, опасаясь непредвиденной выходки от неё, Филипп запретил бывшей супруге присутствовать на свадьбе дочери.

Олимпиада, образованная и впечатлительная дочь эпирского царя Неоптолема, выходила замуж за молодого Филиппа, не помышлявшего о македонском престоле; настроенная любить мужа всю жизнь, надеялась на взаимность. Брачная ночь, беременность, рождение сына… Сколько счастья и любви испытали они поначалу вместе! Однако походы, амбиции в политике, друзья, пиры и посторонние женщины постепенно оторвали обожаемого супруга от семейных уз, после чего Олимпиада перенесла нерастраченную любовь на сына. Распростерла над ним крылья, как заботливая орлица, готовая в любой момент броситься на защиту птенца от любой напасти. А после того как супруг увлёкся молоденькой дочерью своего военачальника, обожание и почитание сменились обидой и равнодушием, а затем бессильной яростью и ненавистью.

Александр не видел мать месяц, наверно, поэтому сразу не узнал её: от окна обернулась красивая женщине в белой тунике с открытым плечом. Мать выглядела гораздо моложе своих лет. Длинные волосы золотистого цвета уложены изящным узлом, сверху – серебряная диадема с драгоценными камнями; на пальцах перстни и кольца. Ухоженное белилами и румянами лицо, округлые линии тёмных бровей и подведённые копотью глаза не обнаруживали намёка на печаль…

Александр рассмотрел едва уловимую улыбку на губах алого цвета, напомнивших вдруг кровь отца на каменных плитах театра…

Олимпиада, довольная произведённым эффектом, ожидала разъяснений. Антипатр то ли ничего не обнаружил, то ли остался верным собственному принципу – никогда и ничему не удивляться, с осторожностью начал:

– Царица, военачальники Филиппа, его хилиархи*, настаивают, чтобы прах остался в Пелле, где он родился и занял престол. Из Пеллы распоряжался Грецией и Македонией, грозил Персии.

Олимпиада резко оборвала советника:

– Филиппу оставаться в Эгах!

– Но старую резиденцию мало кто посещает, а в Пелле захоронение царя у всех будет на виду. И Клеопатра на этом настаивает.

– Мнение шлюхи меня не интересует! А твои военачальники разве забыли, где находятся усыпальницы македонских царей? Прекратим ненужный спор!

Лицо Олимпиады покрылось мелкими морщинами, и сразу она стала похожа на прежнюю – страдающую и озлобленную на жизнь женщину. Антипатр тоже это заметил и промолчал.

Оставшись одна, Олимпиада поймала себя на мысли, что одержала первую победу над молодой соперницей, и улыбнулась…

Обнажённое тело царя до погребения сохраняли в коробе с расплавленным воском. В день похорон в помещении с покойником затемно собрались наголо остриженные плакальщицы в чёрных одеяниях. Со скорбными лицами они исполняли свою работу: с причитаниями били себя в грудь, выкрикивали плачи, в кровь царапали ногтями себе щёки. Приглашённые актёры пронзительно голосили френы – печальные песнопения, призывая присутствующих к выражению общего горя.

Две мрачного вида женщины готовили вынутого из короба покойника: омывали, натирали благовонными маслами, облекали в белые одежды. Четверо мужчин уложили тело на деревянное с позолотой ложе, убранное благоухающими ветками священного мирта.

Александр появился с матерью, когда собрались друзья Филиппа, царские вельможи и военачальники. С унылыми лицами они поглядывали на того, кого недавно называли товарищем, покровителем, властителем. Растерянно осматриваясь по сторонам, все словно спрашивали: «Что дальше? Как сложатся их судьбы?»… Каждый знал, что за двадцать пять лет царствования Филиппа обнищавшая разобщенная страна, погрязшая в княжеских междоусобицах и дворцовых распрях, обрела небывалое могущество, заставив потесниться сильнейшие военные державы – Афины, Фивы и Спарту. Что теперь ожидает Македонию? Кто станет царём, и есть ли надежда, что новый властитель удержит сложившееся политическое равновесие между Македонией, Грецией и Персией? Понятно же всем, заслуга Филиппа не в том, что после разгрома объединённого войска греческих городов при Херонее* Греция покорилась Македонии. Мирными переговорами вначале он добился мира между македонянами, затем между македонянами и греками и уже потом заставил друзей и врагов уважать Македонию и его самого как политика и стратега. Кто теперь сможет сохранить то, чего добился при жизни царь Филипп?

Жрец вложил за щеку покойнику медный обол* – лодочнику Харону за перевоз в царство мёртвых через реку Лету*. В руку умершего – медовую лепешку, призванную умилостивить трёхглавого пса Цербера, охраняющего вход в царство мертвых.

Возгласы плакальщиц усилились; погребальный трен* сопровождался непрерывным голосящим воем. Некоторые женщины впадали в транс: разрывали на себе туники, тряслись телом и с пеной на губах оказывались на земле…

Подготовительное действие продолжалось до восхода солнца. С первыми лучами солнца ложе с покойником вынесли наружу и поставили на колесницу, запряжённую четвёркой коней чёрной масти. Печальная процессия в сопровождении дворцовых гвардейцев-«сереброщитоносцев», аргираспидов*, жрецов и македонской знати направилась к месту погребения, в сторону зеленеющей долины Галиакмона*. Мужчины с чёрными повязками на руках хмурились, стенаниям женщин вторили резкие звуки флейт-авлосов*. Горожане и сельские жители с ближайших поместий толпились по обеим сторонам дороги и смотрели, кто – с сочувствием, кто – со злым взглядом. Их настораживали возможные перемены в худшую сторону.

Для погребального костра приготовили двадцать стволов священного белоствольного тополя – чести, которой удостаивались цари и герои. Младшие жрецы – неокоры* – с особым сбережением сняли покойника с колесницы, обернули в асбестовое покрывало и поместили на верху сложенных стволов. Иеродул – главный распорядитель обряда, с красной повязкой на лбу – инфулой – призвал народ к евфемии – обрядовой тишине перед жертвоприношением. Подал царевичу горящий факел.

– Вместе с огнем и дымом дух царя Филиппа выйдет из оболочки тела и вознесётся к богам Олимпа.

Пламя коснулось торца крайнего дерева, политого оливковым маслом; вначале показался дым, потом пламя вспыхнуло и занялось повсюду… Внезапно поднявшийся ветер лихо закрутился в траурном танце.

– Боги принимают его душу, – с удовлетворением произнёс иеродул.

Окутанный смрадной копотью асбестовый «кокон» скрылся из виду; участники печальной церемонии стали свидетелями того, как душа упокоенного царя с устрашающим гулом возносилась в божественную обитель…

Отвернув по обряду лицо от костра – за погребальным ритуалом следит богиня Эпитимбия*, – иеродул бросил в огонь отрезанные волосы Филиппа; присутствующие торопливо повторяли его действие, бросая в огонь каждый свою агальму* – жертвенные дары: благовония, золотые и серебряные монеты, праздничную одежду, дорогую посуду, оружие, драгоценности…

Прошло много времени, пока вместо огнедышащего кострища не образовалась огромная куча ярко пылающих угольев. Оберегаясь от нестерпимого жара, сикофанты особым способом ловко достали нестерпимо горячий асбестовый «кокон». В стороне развернули и тщательно собрали пепел с несколькими несгоревшими костями. Остудив кости на ветру, промыли, покрасили в синий цвет и передали иеродулу, а он, обвернув их в пурпурную ткань, положил вместе с пеплом в погребальный ларец. Перед тем как закрыть, вложил поверх ткани золотой венец, пролил жертвенное вино и подал Александру. По обычаю, сыну следовало распорядиться прахом отца. Он посмотрел на мать, но она вдали от пепелища безучастно смотрела в сторону…

После кремации огонь кострища долго ещё заливали из амфор лучшими сортами вин.

Первыми уходили женщины, за ними мужчины.

Для устройства последнего пристанища Филиппа в Эги со всей Македонии заблаговременно прислали лучших каменщиков. Трудились три дня и три ночи. Начали с глубокой ямы, где возвели небольшой храм с двумя камерами.

Александр поместил золотой ларец с прахом отца на каменные плиты первой камеры, заботливо укрыв драгоценной тканью пурпурного цвета. Рабы заполняли усыпальницу привычными для царя предметами обихода: амфорами с лучшим вином, золотыми и серебряными чашами, блюдами с уложенной доверху пищей, бронзовыми светильниками. Поставили железный треножник для жертвоприношений и костяную скребницу – для посещения «послежизненной» бани. Не оставили Филиппа и без боевого снаряжения: в углу оставили нагрудный бронзовый панцирь, короткий меч и пику, позолоченный щит, железный шлем с позолотой, бронзовые наколенники. В центре второй части усыпальницы устроили саркофаг – богато украшенное мраморное ложе с изящным фризом из скульптурных миниатюр людей и мифологических персонажей. Оставили высокий бронзовый лекиф – сосуд с благовониями.

Завершив приготовления праха царя к путешествию в потусторонний мир, Антипатр распорядился наглухо закрыть гробницу.

Рабочие подтащили на катках тяжелые каменные плиты и приготовились по команде поставить на место. В этот момент раздался громкий истеричный плач. Кричала Меда, дочь фракийского царя Кофелая, одна из первых жён Филиппа. Давно им оставленная, она проживала в Пелле его содержанкой. Расталкивая воинов, женщина бросилась к саркофагу и, содрогаясь от рыданий, обняла мрамор, словно любимого супруга. Двое жрецов попытались оттащить, а она вдруг выхватила откуда-то из складок одежды нож и ударила себя в грудь…

Иеродул в растерянности поспешил к Антипатру. Советник быстро нашёлся, пояснил ему и царевичу:

– Меда – фракиянка из гетов*, у них в обычае: если муж умирает, жена добровольно сопровождает его.

Жрец кивнул головой:

– Поступок фракиянки не соответствует обряду предков македонян, но, если так, пусть остаётся.

Александр повернулся в сторону матери, но по её безучастному виду понял, что её можно не спрашивать.

Истекающее кровью тело Меды не стали тревожить, оставили как есть; укрыли пурпурной тканью, затканной золотыми нитями с изображениями цветов. Сверху возложили диадему в виде золотых стеблей со множеством завитков и бутонов на витых золотых стеблях. Усыпальницу прикрыли каменными плитами, залили толстым слоем жидкой глины, смешанной с гипсом. После этого участники церемонии прошли мимо места погребения и кидали горсти земли. В результате образовался высокий холм – надёжное укрытие от вездесущих грабителей.

Люди уже начали расходиться, как услышали протяжное лошадиное ржание. Один из любимых коней царя словно прощался с хозяином. Иеродул спохватился:

– Боевой друг не хочет расставаться.

Коня привели на верхушку свеженасыпанного холма: он не упирался и лишь тихо пофыркивал, роняя слюну… Резкий удар меча конюха, и тёмная кровь боевого друга, пульсируя, медленно пролилась на могилу…

На месте погребения Александр совершил жертвоприношение, после чего начались обрядовые танцы. В круг вышли вооружённые люди, верхняя часть тела обнажённая, с мечами и щитами; встали друг против друга, изображая противников. Под резкие звуки флейт они нападали с яростными криками, воспроизводя боевую схватку, не проявляя страха или сбережения жизни. В размеренном темпе воины устремлялись друг на друга, напирая и отступая, чередовали выпады оружием с ловкими прыжками. Трое исполнителей в каждой руке держали по щиту; так действовали только опытные исполнители, в доказательство того, что могут справляться сразу с двумя противниками. Закончился танец быстрыми круговращениями и ловкими кувырками через голову; щиты из рук танцоры не выпускали!

На поминках македонского царя такой представилась пирриха – яркий воинственный танец, пришедший в Элладу с древнего Крита от куретов, легендарных воспитателей младенца Диониса.

Приближённые к царской семье с цветочными венками на головах проследовали на поминальный пир – перидейон. Под вместительными навесами на пиршественных ложах и за столами расположились друзья покойного, высшие военачальники, посланники греческих полисов*, приглашённые гости. Рядовым воинам и командирам раздавали мясо жертвенных животных и кувшины с вином из царских хранилищ. В честь царя Филиппа звучали похвальные речи, поскольку иные не допускались. Александр почти не прикасался к вину – он помнил поведение отца на пирушках, но к речам прислушивался с особым вниманием. Ему важно знать, кто поддержит его в предстоящей схватке за престол, на кого можно будет опереться на общевойсковом собрании. Но мысли всё время возвращались к только что завершившемуся погребению…

Почему человек умирает, и что с ним происходит потом? Как он чувствует грань, отделяющую мир живых людей от мёртвых? А если богиня неизбежности Ананке* всё равно приходит за каждым, нужно ли страшиться и переживать в ожидании смерти? Сегодня отец отошёл в царство Аида с медной монетой во рту… Неужели и там без денег не обойтись? Забавно! А если монету не положить, Харон откажется перевозить тень усопшего? Хотя говорят, что без монетки душа обречена блуждать по эту сторону подземной реки, не найдя успокоения…

Неожиданно снаружи царского навеса возникла шумная возня, послышались возбуждённые крики, проклятия… Пирующие оставили ложа и выскочили наружу. Виновником оказался македонянин Корраг, огромного роста, почти великан, известный силач, неукротимый в бою. Напротив него в напряжённой позе стоял Диоксипп, олимпионик* из Афин, приглашённый Антипатром для участия в бойцовских состязаниях. Разгорячённый вином Корраг задирал афинянина и, несмотря на его самое почитаемое в Греции звание олимпионика и внушительный вид, безудержно поносил оскорблениями. Подстрекаемый земляками, вызывал Диоксиппа на поединок в то время, как подобное выяснение первенства в силе не входило в его планы.

Участники пира, порадовавшись возможности развлечься, да ещё смертельно опасным поединком, стали подбадривать Диоксиппа, пока он не согласился. Замечательный повод для ставок – Македония против Греции, притом что каждый желал победу своему земляку. Поспешили организовать большой круг, оставив соперников в центре.

Корраг надел бронзовый панцирь, представ неистовым богом войны Аресом – с коротким копьём в руке и мечом на поясе. Диоксипп, к всеобщему изумлению и восторгу, выступил обнажённый, умащённый маслом, восхищая зрителей красивым тренированным телом. Выразительно двигая мышцами, он сжимал в руках дубину, представляясь, видимо, могучим Гераклом, вышедшим на схватку со львом – пример достойного восхищения каллогатией*, совершенством человеческой личности.

Избранный тут же из сотрапезников судья хлопнул в ладоши, и схватка началась. Корраг без промедления совершил выпад копьём, но олимпионик увернулся и ловко отразил удар дубиной. Копьё с громким хрустом переломилось! От неожиданности Корраг растерялся, схватился за рукоять меча, но афинянин не позволил это сделать: схватил его руку своей рукой, мёртвой хваткой, и резко ударил головой в грудь. Гигант пошатнулся, а Диоксипп быстро наклонился и, ухватив его за ноги, опрокинул на землю. Корраг попытался встать, видимо, не соображая, что с ним могло случиться, а противник поставил ногу ему на шею и замахнулся дубиной, чтобы прикончить. Перед тем успел оглянуться на зрителей и понял, что зрители не желают увидеть такой исход поединка.

– Отпусти его! – выкрикнул Александр и нехотя добавил: – Будет тебе награда!

Друзья Диоксиппа и гости из Афин встретили его слова одобрительными возгласами: «Вот сын, достойный своего отца!» Афиняне украсили победителя поединка лентами и цветами, подхватили на руки и с эпиникиями, победными песнями, понесли по улицам города.

Неожиданное событие оживило поминальный пир, но македонским сотрапезникам Александра поединок радости не прибавил. Недовольный поражением Коррага, царевич бросил ему в лицо:

– Зачем ссору затеял, если не выиграл? Понадеялся на силу? Забыл, что смелость противника – это начало его победы. Сила духа превосходит силу тела, а немощь духа вреднее немощи телесной.

Антипатр поддакнул:

– Твой отец презирал людей вроде Коррага за то, что они не думают о последствиях. Прежде чем объявить войну, царь Филипп достаточно долго размышлял, взвешивал собственные преимущества перед врагом, выискивал свои и чужие недостатки, вследствие чего побеждал чаще, чем проигрывал.

В конце поминального пира советник негромко произнёс, для царевича:

– Македоняне, знавшие о твоей ссоре и разногласиях с отцом, сегодня увидели любящего сына. Его душа нашла блаженный покой в зелёных лугах Елизея*. Но не оплакивай долго его, тебе предстоит большое испытание – побороться за престол. Будь готов ко всему!

Заговор

В Македонии издавна принято, чтобы родные и знакомые покойного, друзья и все, кто уважал его при жизни и не хотел терять память о нём, посещали могилу на третий, девятый и тринадцатый день после смерти. Приносили дары и еду, вызывали дух покойного, спрашивали советы. Часто привлекались бродячие музыканты, сопровождавшие обряд игрой на лирах, что давало возможность душе покойного порадоваться в мрачном царстве Аида.

В конце месяца после погребения у царевича опять появился Антипатр; его озабоченный вид указывал на серьёзные намерения.

– В Пелле говорят, что твоя мать не совершила ни одного жертвоприношения в память царя Филиппа. Не хочется верить, но неуважение к традициям предков бывшего супруга со стороны эпирянки по рождению вызывает не только удивление.

– Македоняне знают, как мой отец обидел её.

– Но тогда она не хочет видеть тебя на македонском престоле.

Царевич поднял брови. Советник пояснил:

– Говорят, что твоя мать не скрывает радости из-за гибели царя македонян!

– Её не оправдываю, но после ссоры с отцом из-за его женитьбы на Клеопатре и у меня к нему возникло отчуждение. Пусть в Македонии и меня осуждают!

Советник вздохнул.

– Я тебя понял, но хочу сообщить неприятную новость. Возможно, ты по-другому построишь свои отношения с матерью.

– Неужели есть новости страшней гибели отца?

– Спроси, где находилась в ночь после убийства и что случилось с трупом убийцы Павсания, после того как его подвесили к крестовине?

– Антипатр! Я слышу ужасные слова! – вскричал царевич. – Я требую пояснений!

Советник не заставил долго себя просить. Он любил во всём ясность, особенно в делах, касающихся царской семьи. Хотя по тому как он свёл брови, разговор предстоял быть трудным.

– Александр, твой отец называл меня своим другом. Я ходил с ним в сражения. Теперь хочу принести пользу тебе. Я поддержу тебя в претензиях на престол, хотя будет нелегко, и потому не могу тебе позволить допустить промахи в поступках, как и относиться равнодушно к действиям царицы в последнее время. Враги могут только радоваться!

– У меня есть враги?

– У кого их нет! Ты узнаешь имена, как только объявишь, что готов бороться за престол, как преемник дел своего отца.

– В чём подозревается моя мать? – нетерпеливо прервал Александр.

Антипатр многозначительно посмотрел на него.

– Царица велела снять ночью тело Павсания с перекладины, куда его повесили по справедливости, как разбойника. Люди видели, как она возложила на голову убийцы венок из золотых листьев. А такую награду народ даёт своим героям! Затем велела слугам сжечь тело Павсания на месте, где погиб царь. А потом прах убийцы рассыпала на могиле жертвы, завершив всё жертвоприношением в память Павсания. Забрала меч, которым он пронзил твоего отца, и принесла в храм Диониса, оставив как жертвенный дар.

– Ложь! – Александр едва не зашёлся в крике. – Зачем это нужно моей матери?

– Я тоже хотел бы спросить у царицы, зачем? Её затея опасна для вас двоих.

– Если начал, скажи, что сам думаешь?

– Хорошо, попытаюсь, в меру моих догадок.

Лицо царевича мрачнело по мере того, о чём говорил Антипатр. Так она мстила за боль и унижение от бывшего супруга. Зная, что для эллина нет проклятия страшнее, чем остаться непогребенным, царица лишила убийцу законного наказания и помогла обрести покой. Тем самым вдвойне наказала Филиппа.

Антипатр, понимая, что разговор устремился в нужное русло, перешёл в наступление:

– Я имею сведения, что незадолго до ужасного преступления Павсаний приходил к твоей матери, искал защиты.

– Защиты? Телохранителя царя кто-то обидел? Не верю!

Антипатр словно не слышал его:

– Нетрудно догадаться, что он надеялся найти поддержку после того, что с ним случилось.

– Я ничего не знаю!

– О, Александр, ты многого не знаешь, потому что после ссоры с отцом ты мало интересовался жизнью дворца.

– Я помню ужасный день, свадьбу отца с юной девицей. Хилиарх* Аттал пожелал скорейшего появления наследника, сына от своей племянницы. Я оскорблён и готов убить Аттала за то, что он бессовестным образом отбирал мои законные права наследника отца!

Голос царевича задрожал; он отвернулся, скрывая навернувшиеся слёзы. Пока он боролся с нахлынувшими на него чувствами, советник говорил:

– Я свидетель случившегося, мне и тогда не понравились слова Аттала. Но прежде хочу найти ответ на вопрос: почему Павсаний совершил убийство своего господина? Все при дворе знали, как Филипп ценил усердие своего телохранителя, выделял из всех пажей, приблизил к себе. Как раб посмел посягнуть на жизнь хозяина?

– Павсания трудно назвать рабом, он из родовитой семьи, и служил царю с удовольствием. Хотя не трудно догадаться о причинах, почему паж пошёл на преступление.

Антипатр обдумывал каждое слово, прежде чем сказать то, что хотел:

– Юноша имел привлекательную внешность, дышал молодостью, на него заглядывались мужи из окружения царя. Царь благоволил Павсанию, назначил постельничим*, сделался старшим другом, а позже остыл в чувствах, как всегда. На этот раз, увлёкшись молоденькой племянницей Аттала. Чем не повод для неприязни?

Александр слушал с настороженным вниманием и всё глубже осознавал чудовищный смысл слов советника. Любимый военачальник и друг царя Аттал с некоторых пор начал приставать к Павсанию с грязными предложениями, соблазнял различными подарками и благами, а преданный царю Филиппу юноша избегал его. При этом не ставил в известность своего покровителя о домоганиях Аттала. А тот не отступался от своего и однажды, устроив у себя дома пирушку, пригласил своих друзей и царя, зная, что тот явится с Павсанием.

В глазах Александра блеснуло любопытство.

– Что дальше?

– А дальше случилось, как замышлял Аттал. Он поручил слугам напоить Павсания, а потом доставить его в спальню, где надругался над ним.

– Каков подлец!

Антипатр продолжил безжалостное повествование:

– Аттал вернулся к застолью и со смехом предложил друзьям воспользоваться беспомощным состоянием Павсания. Всё так и произошло.

– А что отец? Неужели не вмешался, простил хозяину дома его мерзость?

– Аттал с умыслом сам напоил царя и отправил спать. На другой день Павсаний пожаловался на обидчиков – я находился рядом, всё слышал, – но твой отец лишь посочувствовал и, похлопав по плечу, сказал с улыбкой: «Не сердись, с тебя не убудет!»… А вскоре юноша узнал, что царь не только не наказал Аттала, но ещё повысил в должности. Вот и подумай, Александр, мог Павсаний затаиться в мести к царю?

С юных лет Александр не воспринимал ни от кого предательства, вероломства или коварных приёмов ведения борьбы и не допускал их для себя. Но как быть с отцом? Если обвинять его в предательстве Павсания, тогда убийство с его стороны подтверждалось. Эти мысли не укладывались в голове. И всё равно один Павсаний не додумался бы до убийства царя. Кто-то подтолкнул к преступному действию…

Александр перебирал в памяти имена придворных сановников и военачальников, способных составить заговор. Под подозрением оказались даже гвардейцы – возможно, они намеренно допустили убийство, потому что убили Павсания, когда он убегал и, запнувшись о корневище виноградного куста, упал. Убийца признался бы под пытками, а теперь унёс тайну… Приходится строить догадки. Если верить Антипатру, мать может быть причастна, вольно или невольно, к соучастию в преступлении… Она могла посоветовать обезумевшему от бесчестия юноше отомстить…

Словно угадав его мысли, советник неожиданно заявил:

– Александр, я беру на себя смелость сказать, что в этой истории могут обвинять и тебя.

Увидев растерянное лицо царевича, поспешил добавить:

– На свадьбе отца ты сгоряча унизил его перед влиятельными людьми Македонии и гостями из Греции. В ответ он проклял тебя и лишил права наследника. Тень заговорщика лежит и на тебе, Александр.

Советник приобнял его за плечи.

– Царя Филиппа Македонии не вернуть, как и сыну отца. Убийца наказан, а нам дальше жить. Товарищем быть не позволят возраст, но как друг твой послужу верно, сколько боги позволят. Ещё раз подумай, и если найдёшь в себе силы и уверенность побороться за престол, я с тобой до конца.

После встречи с советником Александр порывался объясниться с матерью в тот же день, но что-то помешало. Затем отвлекли события, связанные с наследованием имущества отца. Неожиданно Олимпиада объявилась сама, прислала служанку с запиской – соскучилась, желает встретиться с сыном…

Царица встретила сына с кроткой улыбкой. Обняла с нежностью, долго не отпускала, словно боялась, что не успеет насладиться его присутствием.

Она любила своего первенца неистово, ревновала к кормилице и няне. Впервые возненавидела мужа, когда он, следуя македонским традициям, забрал семилетнего Александра на мужскую половину дворца, чтобы о нём заботились греческие учителя и воспитатели. Потеряв право влиять на воспитание ребёнка, Олимпиада продолжала обожать его и при удобном случае втайне от мужа баловала – посылала любимые сладости, позволяла отоспаться в гинекее* после нелегких физических занятий.

Расставшись с Филиппом, Олимпиаде удавалось больше общаться с Александром, а когда прах царя упокоился в могильном кургане, надеялась видеть сына чаще. При встречах не упускала случая поговорить о том времени, когда он станет царём, а она будет его помощницей в делах, властительницей Македонии, и ради этой цели готовилась противостоять любым соперникам.

Воспринимая любовь матери естественной, Александр не поддавался её порывам. Особенно противился попыткам решать всё за него, опекать как малого ребёнка. Порой тяготился её любовью. Вот и сейчас, заглядывая в светящиеся от счастья глаза, Александр знал, как сложно вырваться из-под тяжкого бремени её любви. В то же время мать – самый близкий человек; в окружении врагов, скрытных и явных, разве этого мало? Кому, как не ей, довериться?

Осторожно освободившись от объятий, царевич выбирал момент, чтобы приступить к трудному для себя разговору. Подбирая нужные слова, отводил глаза, пока Олимпиада ласково гладила его по голове.

– Александр, почему не навещаешь меня? Ждёшь, пока позову? А я думаю о тебе, мой мальчик, волнуюсь – где ты, с кем ты. Помни, вдвоём нам есть о чём говорить.

Александр сдержанно улыбнулся.

– Я всегда помню, что у меня есть мать.

– Я всегда думаю о тебе. Ты молод, а мать готова тебе помочь.

Александр старался понять, насколько она откровенна с ним. В комнате витал едва уловимый запах тимьяна*: готовясь к встрече с сыном, Олимпиада приняла оздоровительную ванну. На ней шерстяная накидка, под невысокой грудью виднелся кожаный поясок в виде двух сплетённых змей с глазками из мелких драгоценных камешков.

Александр мягко отстранился от матери. Она насторожилась; глаза сузились, в глубине сверкнули недоверием зелёные молнии. Неожиданно ему припомнилось, как бледная мать с лихорадочным блеском в глазах смотрела на пламя погребального костра, пожирающее тело Филиппа, в отсветах жертвенного огня на лице блуждала… усмешка. Тогда он не придал значения, а сегодня… Спросил, не отрывая взгляд от неё:

– Зачем ты так поступила с убийцей моего отца?

– Не понимаю, сын мой.

– Я услышал неблаговидные разговоры о тебе. – Голос Александра дрогнул. – Не хочу верить, что ты совершила преступный обряд над Павсанием.

– Что ещё говорят? – Царица догадалась, с чем пришёл Александр.

– Говорят, ты надела на голову убийце венок героя и велела сжечь тело на могиле отца.

– О, Дионис! – Олимпиада воскликнула трагическим голосом. – Сын бросает страшное обвинение родной матери!

Александр догадался, что мать в этом замешана.

– Ещё говорят, что Павсаний получил от тебя поддержку в своём намерении убить своего царя.

Неожиданно лицо Олимпиады изменилось: губы скривились, голос обрёл привычную угрожающую твёрдость:

– Да, я велела похоронить Павсания, сожгла тело и прах рассеяла на могиле бывшего супруга!

Александр онемел. Олимпиада уже не останавливалась:

– Я приготовила коней для Павсания; жаль, не смог воспользоваться! Но он не убийца, а герой, погубивший злодея! Палач, казнивший преступника! Смерть твоего отца – возмездие за зло, причинённое Павсанию, и моя месть!

Выдохнув страшную тайну, царица сникла; сразу куда-то делась горделивая осанка. Она зарыдала:

– Александр, ты можешь ненавидеть меня, но не отвергай мою любовь к тебе, иначе я умру.

Александр никогда не видел мать такой беззащитной, жалкой, несчастной. Понимал очевидность в её откровении, и он недалёк от истины. Павсаний, неся в себе тяжкий груз насилия и особенное пагубное безразличие царя, не знал, у кого искать защиту. От безысходности явился к Олимпиаде в надежде на то, что она каким-то образом повлияет на бывшего супруга, добьётся справедливого наказания обидчика Аттала. Но беднягу её слова не утешили:

– Милый юноша, я воспринимаю твою боль как собственную. Твой господин тоже унизил меня, оскорбил. Я называю царя Филиппа злодеем, мы оба жертвы его преступления. Но я женщина, и мои унижения остаются со мной. А ты мужчина, поэтому твоё бесчестье сильнее моего. Ты обязан поступить как мужчина.

– Но злодеев, по меньшей мере, двое!

– Злодей не тот, кто совершает зло, а кто его покрывает, – услышал юноша.

– Царица, умоляю, назови имя! – с рыданиями вскричал Павсаний.

– Не мне судить, кто более достоин благородной мести, – холодно ответила царица.

Юноша ушёл в смятении. За день до убийства царица прислала к нему своего духовного наставника, из софистов*. Он беседовал с Павсанием до вечера; неизвестно, что говорил софист, но, судя по дальнейшим трагическим событиям, в раненом сердце царского телохранителя восстал огонь кровавой мести.

Александр ушёл в смятении. Напрасно пытался уснуть, долго ворочался на постели. А когда уже задремал, вспомнил, что Павсаний тоже приходил к нему, как раз в эти дни. Видимо, не получив поддержку у царицы, явился к Александру. Царевич читал любимую трагедию «Медея». Нехотя отвлёкся от чтения, а когда услышал его стенания, продекламировал строку из Еврипида: «Чтобы отца, и дочь, и мужа мы в трупы обратили, немало есть способов!»

Вспоминая этот случай, Александр постигнул, что безразличие к страданиям Павсания в дополнение к стихам, призывающим к справедливому возмездию, тоже могли содействовать возникновению желания убить того, кого считал виновным. Осознав эту чудовищную мысль, громко возопил:

– О, Зевс, повинен я! Накажи меня страшно!