Избранное

Саккаки

Выдающийся узбекский поэт Саккаки жил творил в первой половине XV века в Самарканде, во время правления наследников Тимура — Халила Султана (1405 — 1409) и Улугбека (1409 — 1449). Судя по тому, что он посвятил Халилу Султану касыду, которая могла быть им написана только в зрелом возрасте, он родился в последней четверти XIV века. Когда Навои был в Самарканде в 1467 — 4469 годах, он не встречал Саккаки, — по-видимому, тот уже умер. Может быть, он умер даже раньше, ибо, хотя имена Шахруха и Улугбека в его касыдах встречаются, имен Абдуллатифа и Хусейна Байкары в его произведениях нет. Однако до нас дошли явно не все произведения Саккаки.

Таковы почти все биографические данные, которые мы можем почерпнуть из исторических источников.

Саккаки жил в очень интересную, насыщенную событиями эпоху. После смерти Тимура в 1405 году его громадная империя начала распадаться. Западные владения стали фактически независимы; почти независимы были от центральной власти и правители отдельных городов в восточной части бывшей империи Тимура. Тем не менее, такие центры, как Самарканд и Герат, сохранили большое значение. С 1409 года правителем Герата был Шахрух. Его сын Улугбек правил в Самарканде. Улугбек покровительствовал науке, поощрял свободомыслие, выступал против религиозного фанатизма, грозившего уничтожить ге ростки просвещения, которые при Улугбеке появились. Улугбек был выдающимся астрономом. Его наблюдения, занесенные в "Звездный атлас", сохранили свое значение до настоящего времени как очень точные записи тогдашнего положения небесных светил, их движения в космосе. При Улугбеке развивалась и поэзия.

В XV веке среди тюркоязычных народов Средней Азии большое распространение имела литература на персидском языке. В этот период творил такой выдающийся классик таджикско-персидской литературы, как Аб-дарахман Джами, друг и учитель великого узбекского поэта Навои. Но среднеазиатские тюрки, предки современных узбеков, имели тогда развитую поэзию, давшую еще до Навои ряд блестящих имен, таких как Атаи, Лутфи и Саккаки, заслуги которых отмечал Навои. Основным жанром их творчества была газель.

Газель — лирическое стихотворение, обычно из семи двустиший — бейтов (иногда в нем бывает 5 или 9, редко 6 или 8 бейтов), построенное на одной рифме, часто с редифом (редифом называется слово, повторяющееся после рифмы в каждой рифмующейся строке). Обычно в газели двустишия связаны скорей настроением, чем мыслью. Это или восхваление красоты возлюбленной, или жалобы на ее невнимание, или размышления о своей судьбе. Основное внимание уделялось образности газели и ее музыкальности — ведь все газели в свое время пелись, да и до нас дошло множество напевов на слова тех или иных газелей. Поэт стремился сказать о своей любви не так, как говорили его предшественники, внести собственный вклад в сокровищницу лирической поэзии. Нужно сказать, что эта задача удалась как Атаи, как Лутфи, так и Саккаки. Исходя из традиционной системы образов, Саккаки говорит о многих вещах по-новаму.

Рассмотрим образную систему поэзии Саккаки в связи с традиционной восточной системой метафор, попытаемся разъяснить, как эти традиционные метафоры светят новым светом в стихах этого выдающегося поэта.

Издавна в восточной поэзии стан красавицы сравнивается с кипарисом. Находим мы такое сравнение и у Саккаки. У других поэтов встречается и дальнейшее развитие этого сравнения — таких кипарисов, которые были бы столь стройны, как стан красавицы, нет вообще. Не избегает этого образа и Саккаки (газели "Душа", "Ты правишь всеми"). Но это сравнение развивается и усложняется у него по-своему. Для того, чтобы кипарис лучше рос, его поливают. Так пусть красавица-кипарис посмотрит на слезы поэта, ибо тогда она станет свежей. Красавица должна была бы склониться к мольбам поэта, так как текущая вода приносит кипарису пользу. Кипарис мечтает стать таким же стройным, как стан возлюбленной поэта. Он изумляется, увидев красавицу, спорит с нею и оказывается побежденным, сама природа, создавая кипарис, подражала стану красавицы. Кипарис стыдится, видя, что он не так красив, как возлюбленная поэта.

Стан красавицы сравнивается также с чинарой, самшитом, ивой, сосной, стройным деревом нарваном Иногда эти сравнения как бы вступают друг с другом в спор — оказывается, что красавица стройна не как чинара, потому что чинара прожила уже много лет, а как юный кипарис. Иногда сравнения бывают очень сложными. Например, в газели "Я стремлюсь к тростинке тонкой" стан красавицы сравнивается с тростинкой — так он тонок и строен. Стремясь к стану любимой поэт рыдает, как тростник, то есть, как свирель, которая делается из тростника.

Лицо красавицы и щеки ее сравниваются с розами, с розовым садом гулистаном, с цветком граната, с тюльпаном. Роза разрывает ворот своей сорочки (то есть распускается), увидев лицо возлюбленной поэта. Иногда щеки сравниваются с огнем, настолько они алы. Между прочим, в этом случае в оригинале иногда бывает игра слов, например, в газели "Что нам Лейли и Меджнун". Слово "нар" означает и гранат, и огонь, так что только из контекста видно, с чем именно сравниваются щеки красавицы. Мотылек стремится к огню, поэтому даже мысль о щеках возлюбленной сжигает его. В огне ланит любимой горит и сердце поэта. Щеки любимой — дальнейшее развитие сравнения с огнем и со светом — сравниваются с луной или с солнцем ("Так у красавиц повелось"). Отсюда уже скрытый образ: днем поэт мечтает о ланитах милой (ибо они, как солнце), а ночью — о ее кудрях (они так черны, что сравниваются с ночью). Сравните газели "Не забудь меня" и "Сердце тверже наковальни".

Частый прием в восточной поэзии — соединение двух метафор. Например, щеки сравниваются с огнем. Но ведь есть еще огонь разлуки (тоже весьма распространенная метафора). Эти две метафоры сталкиваются — свет щек любимой подобен огню, а когда она смотрит на других, она сжигает возлюбленного в огне разлуки ("Клад красоты").

Другой пример соединения и усложнения метафор: когда поэт глядит на розовые щеки, он проливает алые слезы, так что его глаза становятся похожи на луг с цветущими розами ("Я видел локон своенравный"). Соединение метафор таким образом, что одна относится, так сказать, к объективному миру, к облику возлюбленной, а другая — к субъективному миру поэта, к его ощущениям,- вообще часто встречающийся художественный прием восточной поэзии и в частности Саккаки. Пример соединения трех метафор: лицо любимой — это роза. Розы расцветают весной. Весной же разливаются реки. Поэтому неудивительно, если поэт проливает потоки слез при виде щек любимой ("Зови меня дерзким").

Лицо красавицы сравнивается со свечой, ему завидует светильник ("Душа больная плачет"). Этот образ используется у Саккаки редко, в то время как, например, у Хафиза он встречается очень часто.

Целая система образов связана у Саккаки с локонами красавицы. Они сравниваются с гиацинтами, с ночью, или с чернокожими эфиопами (хабешцами). Локоны, спадающие на солнцеподобное лицо красавицы, напоминают поэту войско. Это войско завоевывает сердце поэта, может завоевать целую страну, например, Рум (Византию), населенный светлокожими людьми и поэтому похожий на лицо красавицы, которое, как мы уже видели, тоже завоевывается ее локонами ("Душа"). Иногда кудри образуют броню вокруг лица, которое здесь выступает уже в роли царя, посылающего в бой войско взглядов ("Лицо твое в броне кудрей"). Иногда волосы — это мускус или амбра по цвету и благоуханию. Волосы возлюбленной длинны, как бывают длинны восточные сказки. Мысль о локонах связана с мыслью о стихах ("В пучине горя пропадает"). Одновременно волосы возлюбленной — это силки, сети, в которые попадет сердце влюбленного. Локоны так прекрасны, что гиацинт становится их слугой. Образ локонов-силков влечет за собой дальнейшее усложнение. Сердца влюбленных привязаны к локонам, как к силкам. Если красавица завяжет узлом волосы, она свяжет сердца всем влюбленным; если она распустит кудри, она расстраивает сердца влюбленных, делает их безумными (газели "Я стремлюсь к тростинке тонкой". "Твои глаза нарцисс прекрасный опьянили"). Душа поэта — сокол, попавший в силок локонов красавицы.

Локон напоминает также длинный пояс. Специальным поясом — зуннаром — в мусульманских странах подпоясывались христиане. Поэтому локоны красавицы способны превратить мусульманина в "неверного" (газели "Друг, презреньем не терзай", "Заблуждался бедняк Саккаки").

Кудри вьются. При этом они похожи на арабскую букву "даль". В то же время они похожи и на клюшку для игры в конное поло (човгап). Отсюда дальнейшее усложнение — красавица играет головами влюбленных (они теряют голову из-за нее), как играет мячом игрок в чов-ган ("Клад красоты"). Может быть, с этим образом, а может быть, с образом кудрей, как символом сетей или ночи, связан более абстрактный образ кудрей, как притеснителей, превращающих мир в тесную тюрьму-зин-дан. В другой раз локоны красавицы извилисты, как дороги на Востоке,- они сбивают поэта с пути. Извилистые кудри напоминают поэту вихрь, ураган, из-за них он бродит по миру по воле ветра. Чернота локонов приводит к мысли о несчастье, печали ("Он насытится с лихвой", "Сотни причуд"). Прядь волос на щеках — гиацинт на алой розе. Коснуться кудрей любимой — величайшее счастье. Оно достается ветру, и поэт сетует на то, что ему не досталось подобной доли. Сравнение волос по цвету с мускусом или галией (черной душистой краской для волос и бровей) вызывает сравнение с ними по благоуханию. Когда поэт думает о локонах возлюбленной, весь мир залит благоуханием мускуса и га-лии. Часто встречается в восточной поэзии сравнение локонов с драконом. Под дуновением ветра локон завивается и становится похож на дэва (злого духа), потом распрямляется и становится похожим на змея-дракона. У других восточных поэтов этот змей-локон обычно стережет сокровище — лицо красавицы. У Саккаки этот образ не встречается, но, может быть, намек на него содержится в газели "Я видел локон своенравный".

Волосы любимой не только так прекрасны, как волосы Лейли, они сами — Лейли, и ветер, тронувший их, — это Меджнун, влюбленный в , сердце которой не знает покоя, как эти кудри. Ветерок своим дуновением отстраняет локоны с лица возлюбленной. Таким же образом он отстраняет гиацинт от лица розы. Соловей пел все утро, приняв лицо возлюбленной поэта за розу ("Ом счастья пери умерла"). Ветер, как поэт, влюблен в кудри любимой, поэтому он к вечеру все слабее и слабее ("Смысл твоих дней уходит"). Наконец, кудри сравниваются с цепью, на которой водили сумасшедших ("Живу я ныне в Междуречье"), а с безумными влюбленные сравнивают себя. Когда волос любимой касается гребень, раздается нежная музыка. Локоны черны, как индусы, а лицо схоже с попугаем (попугай в восточной поэзии- символ красоты и красноречия). Поэт искал лицо любимой и нашел его в стране кудрей. Ведь попугай живет в стране индусов ("Лицо твое в броне кудрей").

Множество образов связано в восточной поэзии с устами возлюбленной. Уста ярко-алы, как рубин, сердолик или коралл. Рубин даже стыдится себя, видя алость уст красавицы. Зубы возлюбленной — жемчуг или даже звезды. Тому, кто видел губы и зубы возлюбленной, не нужны рубины и жемчуга. Слезы поэта сравниваются с жемчугами и рубинами. Отсюда идет дальнейшее усложнение образа путем упоминавшегося уже выше параллелизма мира объективного и мира субъективного. Когда глаза поэта видят рубины (губы) и жемчуг (зубы) красавицы, они превращаются от слез в море, в котором добывают жемчуг, в частности Оманское море, особенно славившееся своими жемчугами, или становятся рудниками, в которых добывают рубины. Поэт так много плакал, что на долю моря и рудников не осталось жемчуга и рубинов. Лицо влюбленного от тоски обычно желтеет, как шафран или янтарь. Желтое от горя лицо сравнивается с золотом, а возлюбленная — с алхимиком, который может все превратить в золото.

Желая видеть жемчужные зубы возлюбленной, поэт проливает море слез, и его зрачок становится похож на рыбу, играющую в волнах.

Рот похож на бутон. Бутон, увидев, что он не так красив, как губы красавицы, рвет на себе ворот (то есть распускается). Как уста Исы, уста возлюбленной обладают свойством дарить жизнь своим дыханием. Когда жестокие взгляды возлюбленной убивают поэта, он ждет от уст хотя бы ласкового слова, которое вернуло бы его к жизни, но его ожидания тщетны ("Войска любви повсюду истребляют жизни след").

В восточной поэзии красивые глаза — это хмельные, томные, усталые глаза. Поэты сравнивают глаза с миндалем. Ресницы похожи на стрелы и убивают влюбленных. Убивает и приносит горе и взгляд любимой. Брови красавицы похожи на мечи, на луки. Они схожи также с михрабом — сводом в мечети, отмечавшим направление на священный город мусульман Мекку. Поэтому перед бровями все склоняются, как перед михрабом. От взгляда красавицы сердце истекает кровью. По жестокости глаза сравнивают с гяурами, в частности хайбарскими гяурами — племенами, жившими в Индии, за Хайбарским проходом.

Наконец, еще несколько штрихов облика возлюбленной поэта. Родинка на ее щеке — это зерно, приманивающее влюбленного, как птицу, в силки кудрей. Улыбка возлюбленной — расцветающая роза. Ей завидует цвет граната. Пушок на щеках красавицы ("хатт") часто сравнивается с письменами корана (тоже "хатт"). Здесь игра слов.

По стихам Саккаки рассыпаны намеки на реальную жизнь его времени. Небосвод обыгрывает его в кости — он выкинул шестерку и отнял у поэта сердце. И вновь в чаше небосвода гремят кости. Что-то они принесут поэту ("Метнул шестерку небосвод").

Интересно упоминание о русских (газель "Твои глаза нарцисс прекрасный опьянили"). В XV веке Россия выходила на международную арену. Послы Шахруха в 40-х годах XV века были в Твери, а русские купцы бывали в Самарканде.

В стихах Саккаки мы встречаемся и с образами восточной мудрости. Говоря

(газель "Он насытится с лихвой", поэт подразумевает под "четырьмя матерями" четыре стихии (воду, воздух, землю и огонь), из которых, еще по представлению античного мира, состояло все сущее, и под "семью отцами"- семь климатических гоясов земли.

Религиозные представления тоже фигурируют в стихах Саккаки, преломляясь в своеобразном художественном плане. Брови возлюбленной сравниваются с михра-бом, кудри и пушок на ее лице — со стихами корана. Возлюбленная, сердце которой, как камень, разбивает сердце поэта, которое сравнивается со священным храмом мусульман Каабой, построенным над черным камнем-метеоритом, будто-бы дарованным — богом ("Войска любви повсюду истребляют жизни след").

Важно отметить, что религиозные мотивы в творчестве Саккаки занимают незначительное место. Это следует объяснять его близостью к кругам, связанным с Улугбеком, человеком редкого для своего времени свободомыслия. В частности, мистические настроения, свойственные поэзии суфиев, у Саккаки отсутствуют. Если у современника Саккаки, выдающегося таджикского поэта Джами, есть стихотворения и поэмы, которые можно толковать в суфийском духе, аллегорически понимая под возлюбленной бога, под любовью — мистическую любовь к богу, под опьянением — состояние экстаза от сознания близости к богу, то у Саккаки, в дошедших до нас стихах, подобные аллегории не встречаются. Реальные детали, приметы времени, рассыпанные по стихам Саккаки, тоже говорят против подобного предположения. Возлюбленная у Саккаки выступает со всеми свойствами земной женщины, она только идеализирована в духе традиций восточной поэзии, но это не бог, не духовная сущность, а живой человек из плоти и крови, и любовь к ней — это земная любовь с радостью и горем, ревностью, надеждой и страданием.

Саккаки не раз смеется над мусульманскими аскетами. Аскет то предается пьянству, увидев пьянящие глаза возлюбленной, то не может оценить по достоинству прямизну стана красавицы и влюбляется в тубу — дерево, растущее в раю, которое, конечно, не может сравниться с возлюбленной ("Уста ее спасают от тоски"), то опоясывается четками, как зуннаром, при виде локонов возлюбленной. Саккаки-поэт земной любви. Речи своей возлюбленной он сравнивает с близкой ему музыкой чан-га, а речи соперника — с оглушительной трубой-карнаем. Любовь жжет его сердце так, что получается кебаб.

Саккаки нежен и лиричен, у него сказочное богатство образов и задушевная, народная задумчивость. Как живой с живым, говорит он с нами из XV века.

Перевод Саккаки осуществлен по тексту узбекского издания 1960 года непосредственно с оригинала. Заголовки газелей даны автором перевода,

А. Старостин