Избранные стихотворения

О ВАЛЕРИИ БРЮСОВЕ

Чеканный, сжатый, твердый, словно кованый, стих, скульптурно-выпуклая четкость образов, краткая, стремящаяся к афоризму фраза — все это, должно быть, бросится в глаза читателю, даже впервые взявшему в руки книгу Брюсова.

Величав и торжествен строй поэзии Брюсова, у нее будто трубный голос, медное звучание. Поэтом «бронзы и мрамора» назвал Брюсова один его современник. Брюсовская строфа — литая, упругая, ее, как тяжелый сгусток лавы, хочется взвесить на ладони. «Брюсов мужествен, — писал А. В. Луначарский, — Брюсов любит материю, любит камень и металл больше, чем лучи, газ и пары, любит весомую, подчиняющуюся чеканке природу более, чем неуловимое и невыразимое; редко ищет намеков, старается, наоборот, словом захлестнуть, как арканом, свой предмет, очертить его им, как крепкой графической линией». Давно замечено, что Брюсов преимущественно художник зрения, а не слуха, что он обожает «меру, число, чертеж». В этой расчерченной, вымеренной архитектонике, где действуют, как у ваятеля, прежде всего резец и молот, — сила Брюсова. Ему недостает — если сравнивать его с другими крупнейшими поэтами начала двадцатого века — той эмоциональной пронзительности, той захватывающей музыкальной волны, которая трепещет и бьется в стихах Блока, у него нет вкрадчиво-шаманской певучести и благозвучия нередко вычурного и манерного Бальмонта, нет изобретательности, воздушной грации и остроты, отличающих многие стихотворения Андрея Белого. У него своя, тяжелая, чуть громоздкая поступь, свой резко обозначенный лик, своя стезя.

Брюсова часто упрекали в рационализме, корили за холод, за привкус трудового пота, проникнувший в его поэзию. Что ж, кого-то, может статься, и не тронут брюсовские стихи, а упорный труд, самоотверженную работу поэт ставил превыше всего в жизни. Уподобляя себя пахарю, он не без вызова своим критикам писал:

Выступив в литературу в конце прошлого века, Брюсов быстро занял главенствующее место среди писателей-декадентов, составивших тогда особое течение, особую школу символизма. В стане символистов были по-своему крупные, даже блестящие писатели: кроме только что названных Бальмонта, Блока и Белого — Федор Сологуб, Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов. Но для всей московской школы символистов Брюсов долго был вождем, «мэтром»: Брюсов открыл и проложил в литературе немало новых путей и троп, он обладал исключительной энергией и волей, большим организаторским даром. К 1903 году, когда у Брюсова вышла в свет замечательная новая книга стихов «Urbi et orbi» («Городу и миру»), его авторитет среди поэтов был столь высоким, что Александр Блок, бывший на семь лет моложе Брюсова, писал ему в ту пору: «Быть рядом с Вами я не надеюсь никогда…»

Как это ни парадоксально, но, будучи лидером символистов, многими гранями своей натуры Брюсов был им чужд, и с течением лет это становилось очевиднее. Символисты стремились к тому, чтобы за их книгами открывался невидимый взору, «потусторонний» мир, их стихи были полны недосказанностей и намеков, поэт, по мнению этих людей, являлся как бы священнослужителем, теургом, магом. Это были идеалистические установки, безусловная мистика. А поэтическое мышление Брюсова в основе своей носило конкретный, реалистический характер. Воспитанный на уважении к именам Дарвина, Чернышевского, Писарева, Некрасова, поклонник трезвого и ясного разума, атеист Брюсов отказывался считать целью поэзии некий поиск новой, утонченной и подкрашенной религии. Он настаивал на том, что символизм — только искусство, не более. Впоследствии Брюсов вспоминал о жестоких спорах со своими коллегами, распекавшими его за «реализм в символизме», за «позитивизм в идеализме». Он чувствовал себя среди своих сотоварищей, по его же признанию, «как заложник в неприятельском лагере».

Но сказать только это — значило бы исказить истину. Дорога Брюсова к лучшим его творениям, лучшим стихам была очень трудна. В те годы, когда Брюсов начинал писать и печататься, русская поэзия переживала полосу застоя и безвременья. Ее богатые гуманистические и общественные традиции заглохли, высокое мастерство упало, сильные поэтические фигуры на литературном горизонте не появлялись. Ученик одной из московских гимназий, затем студент-историк Московского университета, Брюсов решает примкнуть к уже дававшему себя знать тогда декадентско-буржуазному «новому искусству» и подпадает под его во многом тлетворные чары. Правда, «новые поэты» начала двадцатого века освежали русский стих, обогащая его формы, ритмику, словарь, краски, прививали новое поэтическое зрение. Но вместе с этим декадентское искусство несло с собой крайний индивидуализм, отрешенность от земной, социальной действительности, тягу к бесплотной, анемичной, усыпляющей «мечте». Оно насаждало упадочные настроения, порой поэтизируя духовную опустошенность, тему смерти, самоубийство. Эти сумеречные, болезненные веяния наложили свою печать на многие страницы брюсовской поэзии. Их надо иметь в виду, когда читаешь и мастерское стихотворение-декларацию Брюсова «Юному поэту», и ранние его экзотические строфы «На журчащей Годавери», возникшие под влиянием французских поэтов-парнасцев, и некоторые циклы его более поздних стихов. В сознании Брюсова — а следовательно, и в его стихах — длительное время, вплоть до Октябрьской революции, шло противоборство декадентских и здоровых, реалистических начал. Тем удивительней были победы Брюсова, его истинные достижения, и тем благородней — его идейный путь, приведший поэта к революционному народу, к деятельному участию в созидании социалистической культуры.

Как и Блок, Брюсов обладал обостренной чуткостью к общественным переменам, к сдвигам истории. Брюсовский историзм, может быть, в первую очередь способствовал тому, что поэт ощутил обреченность буржуазного уклада жизни, почувствовал грандиозные, катастрофические масштабы свершений, которыми был чреват едва начавшийся тогда двадцатый век. В какой-то мере обслуживая, как литератор, буржуазный миропорядок, Брюсов в то же время презирал его: в его глазах он был «позорно-мелочный, неправый, некрасивый». Романтически «преобразуя» часто неприглядную, серую действительность в своих стихах, Брюсов жаждет героического, яркого. Но он искал это героическое или в былых веках, или в далеком будущем. Революция 1905 года ворвалась в его поэтические горизонты как волна небывалого по размаху циклона. Она вызвала у Брюсова огромную встряску, духовный переворот. Стоит только прочитать словно наэлектризованный энергией брюсовский «Кинжал», — а он написан даже в упреждение событий, в предвидении их, — прочитать знаменитого «Каменщика», такие стихотворения, как «Довольным», «Грядущие гунны», — и порыв поэта к революции раскроется во всей его искренности и решительности. Нет спора, в этом порыве было тогда нечто анархическое. «Ломать — я буду с вами! Строить — нет!» — говорил Брюсов в 1905 году, обращаясь к будущим обновителям жизни. Он неоднократно писал в своих стихах, что наступающие грозные массы несут ему гибель, уничтожение и что он с готовностью идет на эту гибель. Брюсов принимает веление истории, хотя под удар поставлены близкие его сердцу сокровища знаний, искусств:

И чувство жертвенности, и опасения оказались напрасными. Жизнь, как мы знаем, опровергла поэта: победивший народ, законный наследник всей мировой культуры, проявил рачительную заботу об искусстве, а Брюсов при новом строе нашел для себя обширное поле работы.

Поэзия Брюсова, если взять ее во всей широте, очень богата. Удивительно разнообразны ее мотивы, жанры, тематика. Мы видим здесь и множество лирических, нередко самых интимных, произведений, и открыто гражданские, выдержанные в ораторской манере, стихи-декларации. В его поэзии встречается и мягкий, написанный почти в традиционно-классических тонах, русский пейзаж, и мощные картины города. Стихи о городе были художественным открытием Брюсова. Брюсов явился в русской литературе в сущности первым поэтом-урбанистом. Именно он ввел в пашу поэзию образ современного большого города с его людскими толпами, криками газетчиков, автомобилями и огнями реклам. Поэт влюблен в этот город, — он видит в нем то жаркое горнило, в котором куется будущее Земли. Брюсов знает всю изнанку города, все его социальные контрасты и противоречия, и он великолепно чувствует, что не так уж далеки сроки, когда на город предъявит свои права его истинный властелин — пролетариат:

Эти знаменательные строки из стихотворения «Ночь» написаны поэтом в 1902 году.

Брюсову было присуще стремление объять в своем творчестве все времена и все страны. Он создает огромный цикл историко-мифологических баллад, где, проявляя редкостную эрудицию и вкладывая в каждое стихотворение частицу собственной души, рисует образы восточной, эллинской, римской, скандинавской древности. Поэта привлекают не только такие «властительные тени», «любимцы веков», как Александр Македонский, Юлий Цезарь или Наполеон, не только овеянные славой воители или мореходы. Нет, он воспевает и безвестных строителей римских дорог («На форуме»), и безымянного египетского раба, жалкого и униженного, но несущего в себе гордое сознание творца, созидателя вечных пирамид. Тема творческого труда, духовного дерзания и отваги человека пронизывает все лучшие страницы брюсовских книг. В удивительных стихах, озаглавленных «Хвала Человеку», Брюсов набрасывает захватывающую картину побед человечества над стихиями природы. В наши дни, когда мы стали свидетелями практического осуществления небывало смелой задачи — завоевания космоса, — с особым интересом читаются стихи Брюсова, где запечатлены его мечты о грядущем, о неизбежности будущих связей Земли с другими мирами. Поэт верил в то, что такое время не столь отдаленное. В своей статье «Эпоха чудес», опубликованной в 1918 году, он даже утверждал, что «попытка завязать отношения между человечеством и разумным населением соседних планет» должна стать очередным делом науки.

В 1917 году, в ответ на присланное Брюсовым приветственное стихотворение, Максим Горький писал: «Давно и пристально слежу я за Вашей подвижнической жизнью, за Вашей культурной работой, и я всегда говорю о Вас: это самый культурный писатель на Руси! Лучшей похвалы — не знаю; эта — искренна».

Жизнь Брюсова была действительно истинным подвигом труда. Начитанность и эрудиция поэта вызывали почтительное удивление у всех, кто с ним сталкивался. Многогранность его интересов была поразительна. О работоспособности Брюсова можно судить хотя бы по тому, что, прожив всего пятьдесят с небольшим лет, он выпустил восемьдесят своих книг. Если бы издать полное собрание сочинений Брюсова, оно составило бы несколько десятков томов. Валерий Брюсов писал не только стихи и поэмы, но и драмы, и прозу. Его повести и исторические романы, в частности, «Огненный ангел» — из жизни Германии XVI века — и «Алтарь победы», посвященный быту Римской империи IV века, не утратили своей художественной ценности и поныне. Знаток языков, Брюсов много переводил — в особенности любимых им латинских и французских поэтов, знаменитого фламандца Верхарна. Он создал целую антологию армянской поэзии в русских переводах, за что в 1923 году был удостоен звания народного поэта Армении. Брюсов был замечательным историком литературы и критиком, теоретиком стиха. Он усердно занимался изучением творчества Пушкина, Тютчева, Баратынского и других деятелей литературы, оставив глубокие работы о них. История культуры античного мира и эпохи Возрождения, время Пушкина в России, философия древних и новая философия, история математики, читаемая им специальным курсом в университете, наконец, средневековые оккультные науки, — все это входило в круг интересов Брюсова. Недаром один биограф поэта назвал его русским Фаустом. Страсть Брюсова к знаниям была неукротима. «Боже мой! Боже мой! — писал он в дневнике, перечислив все области наук, которые знал и которыми хотел бы овладеть. — Если бы мне жить сто жизней — они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня!»

Таков был этот замечательный человек. Обаяние умственной его силы, почти гипнотическое воздействие его облика на литераторов той поры отмечено многими мемуаристами. «Лицо очень бледное, с неправильными, убегающими кривизнами и окружностями овала, — описывал Брюсова по первой встрече с ним, состоявшейся в 1903 году, поэт и художник Максимилиан Волошин. — Лоб округлен по-кошачьи. Больше всего останавливали внимание глаза, точно нарисованные черной краской». «Обведенные ровной, непрерывной каймой», эти глаза, как казалось Волошину, словно обжигали своим огнем ресницы поэта. «В остром внимательном взгляде Брюсова, в его сдержанности и спокойствии чувствовалась огненность темперамента», — отмечал другой современник.

Образ упругого лука приходил на ум Андрею Белому, когда он видел сдержанные и точные, властительные жесты Брюсова, работавшего в редакции, у телефона, «в наглухо застегнутом сюртуке». Волошин уловил в Брюсове, тогда же, при первой встрече, нечто исконно-народное, по-раскольничьи непреклонное. При всей светскости и европейской изысканности манер поэта, его «крепкая мужицко-скифская натура», «складка упрямства» не могла ускользнуть от проницательного взора. Валерий Брюсов — этого нельзя забывать — был внуком крепостного крестьянина-костромича. «Во мне вдруг вздрогнет доля деда, кто вел соху под барский бич», — писал он. Даже в яростной одержимости Брюсова науками, знанием, в цепкой его рабочей самоотверженности видится нечто такое, что было свойственно тогдашним ученым — выходцам «из низов», из народа.

Когда грянул Великий Октябрь, Брюсов безоговорочно встал на сторону революции. Пренебрегая враждебным отношением былых литературных соратников и во многом перечеркнув свое прошлое, он не прекращает писать, создает немало живых, полнокровных стихотворений, отразивших то сказочно-бурное время. Неустанный искатель, Брюсов стремится в эти годы нащупать новые формы в поэзии, новый язык, хочет сомкнуть поэзию с точной наукой, не успев, правда, достигнуть в своих опытах достаточно убедительных результатов. Брюсов активно сотрудничает с органами новой власти. В 1919 году он вступает в Коммунистическую партию. Он берет на себя множество обязанностей, связанных с просветительной работой Советского правительства, с охраной культурных ценностей. Книжная палата, Наркомпрос, организованный по почину Брюсова Литературный институт — таковы лишь отдельные вехи его широкой деятельности после Октября. Самоотверженная работа Брюсова, ректора и профессора Литературного института, по подготовке новых писательских кадров многим памятна еще и теперь.

В годы зарождения советской литературы Брюсов явился одним из ее учителей и пестунов. Несмотря на былые пристрастия, он во всех своих отзывах и многочисленных статьях по вопросам поэзии советской поры был удивительно объективным. Высоко ценил Маяковского и Есенина, любил талант Пастернака, замечал и поддерживал молодых поэтов из рабочих и крестьян. В литературных журналах тех лет рассыпан целый ворох брюсовских очерков и критических заметок, точных и глубоких по мысли, отточенно-изящных и одновременно строгих по исполнению.

16 декабря 1923 года советская общественность торжественно отмечала пятидесятилетний юбилей Брюсова. Чествование поэта происходило в Москве, в Большом театре. Специальным постановлением Президиум ВЦИК отметил заслуги Брюсова перед страной и выразил ему благодарность. Но здоровье Валерия Яковлевича было подорвано — в октябре 1924 года, через девять месяцев после юбилейных торжеств, Брюсов скончался от крупозного воспаления легких.

«Все мы учились у него, — писал Сергей Есенин, откликаясь на смерть Брюсова. — Все мы знаем, какую роль он играл в истории развития русского стиха…»

Сборники зрелых стихов Брюсова, начиная с «Tertia vigilia» («Третья стража»), составили в нашей поэзии целую эпоху. След его жизни и труда в истории русской культуры неизгладим.

Листая книги Валерия Брюсова, словно бы путешествуешь во времени и пространстве, озираешь огромный лик земли. Перо его коснулось всей истории человечества — от легендарной Атлантиды, в былое существование которой он горячо верил, до героических лет Октября. Надо почувствовать, как мощны и красочны аккорды стихотворения «Конь блед», ощутить пушкинскую чистоту и окрыленность «Ахиллеса у алтаря», могучую пластику звука в сонете «Ассаргадон» и в строфах «Служителю муз». Надо увидеть, как много глубоких, хотя порой и до крайности сжатых, образов и наблюдений в его стихах о России, чтобы понять слова Горького, обращенные к Брюсову: «Вы — поэт божией милостью…»

Стихи Брюсова достойны того, чтобы их знали новые поколения советских читателей. Пусть эти стихи порою трудны, требуют известной подготовки, зато как они обогащают нашу мысль, радуют своей строгою красотою. И ведь говорил же А. В. Луначарский, которому было доступно в искусстве многое, что «читать Брюсова — огромное наслаждение…»

Николай Банников