Издалека и вблизи

II ЭКСКУРСИИ

Прошел месяц. Граф жил все это время вне всякого знакомства и человеческого общества, исключая своей прислуги. Один только раз приезжал к нему сосед-помещик, с намерением попросить испанских вишен и каких-то высадков, да кстати поразведать, чем занимается его сиятельство. Граф охотно дал вишен и высадков, а насчет своих занятий сообщил, что он каждый день делает ученые экскурсии, в подтверждение чего показал соседу каменную плитку, найденную им в каменной ограде, с следами когда-то бывшего дождя. Речь графа пересыпалась научными терминами, например: додекаэдр, гемиэдрия и т. д. Гость полюбовался микроскопом, стоявшим в зале на особом столике, и уехал, не составив себе определенного понятия ни об образе жизни, ни о самой личности графа, который, напротив, был уверен, что сосед разгласит по всему уезду, что наука имеет одного из достойных представителей своих в лице его сиятельства. На самом же деле экскурсии графа состояли в том, что утром он гулял по саду, причем делал внушения садовнику и управляющему; потом завтракал и отправлялся кататься верхом или стрелять в цель; после обеда смотрел под микроскопом мушиную лапку, но чаще садился у окна с сигарой во рту и устремлял взор вдаль. Однажды, после завтрака, граф сидел среди старой липовой аллеи. Утро было восхитительное, но граф был настроен невесело; он рассуждал о том, что жизнь – удивительно странное явление: чего бы, кажется, хотеть человеку, у которого такое огромное имение, как Погорелово? Несмотря на то, владелец этого имения положительно не знает, куда деваться от скуки… Рассуждения графа вертелись на двух положениях, что жизнь есть наслаждение и пустая и глупая шутка. Первое положение требовало, чтобы человек, подобный графу, катался как сыр в масле; второе приводило к тому, что самое любезное дело покончить с собою… «Вот дерево, – думал граф, – что оно такое, к чему оно? сделать стол, притолку? Или вот птица таскает себе гнездо: для чего это? вывести детей и потом снова таскать гнездо: для чего это perpetuum mobile?[2] Или, например, я: имею великолепный дом, изысканно ем, пью, по моде одеваюсь; но к чему все это? к чему все мое состояние? к чему я сам, наконец? Не стоит жить», – решил граф, грустно покачав головою.

«Не стоит?! – вдруг возразил внутри его другой какой-то голос, – в таком случае имение тебе больше не нужно: отдай его бедным людям».

«Но, может быть, – рассуждал граф, – с моих глаз спадет эта таинственная завеса; может быть, ученые скоро доберутся до настоящего смысла жизни и в газетах вдруг появится объявление: „Нет более скуки!“»

«Но ведь это вздор, – соглашался сам граф, – такого объявления никогда и быть не может».

«Стало быть, – вмешивался невидимый оппонент, – скука год от году будет пожирать тебя с большим ожесточением; а все испытанные тобою средства от нее оказались недействительными; чего ты не перепробовал? И петербургские рысаки были в полном твоем распоряжении, и балеты, и оперы, и женщины, от которых у тебя до сего времени оскомина, все это изведала твоя душа. Что ж теперь тебе остается делать?»

Невдалеке раздался выстрел. Граф позвал камердинера.

– Кто это стреляет?

– Должно быть, кто-нибудь охотится. За садом есть болото.

«А! – подумал граф, – займусь охотой». Он приказал подать ружье. Камердинер спросил:

– Прикажете с вами идти?

– Не надо! – отвечал граф и, взяв ружье, скорыми шагами пошел по саду, осматривая каждый куст, не сидит ли где хоть дрозд.

«Странное дело, – продолжал размышлять граф, – то, чего добивается весь мир – богатство, оказывается не более как пустой звук. Что же делать-то, наконец? Кружиться в петербургском свете – пробовал: остается один чад и пустота в голове да вдобавок векселя. Заниматься хозяйством – в нем ничего не смыслю… Отдаться науке… я к ней не подготовлен…»

Впереди пролетел дрозд. Граф выстрелил и опустил дичь в ягдташ. Поощряемый удачей, он шел дальше и дальше, наконец очутился в поле. Он окинул взором своим поля, вздохнул и вымолвил:

– Какая безотрадная картина! Ничего нет удивительного, что все эти десятины мы превращаем в шампанское, в рысаков и тому подобное. Да иначе что ж с ними делать?

Граф приблизился к болоту. Вскоре он увидал кулика, бегавшего по берегу, и хотел в него прицелиться; но вдруг остановился; вблизи стоял юноша лет пятнадцати с ружьем в руках.

– Стреляйте, ваше сиятельство, – вежливо приподняв фуражку, сказал молодой человек.

Граф выстрелил, кулик поднялся и вдруг упал, подстреленный незнакомцем. Графу было досадно, что он сделал промах. Завязался разговор.

– Я его плохо видел, – оправдывался граф.

– Да, он от вас далеко сидел.

– А вы хорошо стреляете. Где вы покупали ружье?

– От деда осталось… оно турецкое.

– Вы чем же занимаетесь? – спросил граф, идя с молодым человеком по направлению к саду.

– Живу у отца на винокуренном заводе, пишу конторские книги.

Наружность и скромность молодого человека понравились графу.

– Теперь завод стоит, дела у нас нет…

– Как же вы проводите время? – спросил граф.

– Ничего, весело. Недавно к нашему дьякону приехал его сын из семинарии, так мы с ним рыбу удим, купаемся, книжки читаем; он с собой привез две книги. Вот хожу, стреляю; а больше с кузнецом перепелов ловим – каждую зорю, и утром и вечером… отличная охота!

– Интересная?

– Очень интересная, ваше сиятельство!

– В чем она состоит?

– Изволите видеть: берется сеть, дудочка и самка. Как только солнышко начнет закатываться, сейчас мы отправляемся в поле. Только нужно, чтоб самка была хорошая!..

– Какая самка?

– Просто перепелка, ваше сиятельство…

– А у вас она есть?

– Как же! я еще в прошлую осень достал; мне принесли ребята; такая голосистая! удержу нет! в одну зорю поймает перепелов десять! я за нее не возьму двадцати рублей…

Воодушевление, с которым молодой человек рассказывал про перепелиную охоту, граф старался поддержать: оно как-то освежительно подействовало на него; он продолжал спрашивать:

– А дудка для чего?

– Тоже для перепелов, ваше сиятельство: подманивать… Как только перепела услышат эту дудочку, так и пойдут кричать; и там, и здесь, и оттуда, и отсюда летят, даже сгоряча на картуз садятся. В это время только сиди, не шевелись, а то и петь на голове будут! просто от смеху живот надорвешь. Вы ни разу не видали этой охоты, ваше сиятельство?

– Нет.

– По-моему, ваше сиятельство, – продолжал юноша, – эта охота лучше всякой другой охоты: ружейная или, например, рыбная перед ней никуда не годятся. Мы каждую зорю охотимся: так в поле и ночуем…

– А можно мне посмотреть, как вы ловите?

– Помилуйте, отчего же нельзя! Мы вот сегодня же и пойдем; потому погода стоит хорошая…

Граф и сын винокура подошли к калитке сада. Графу не хотелось отпустить от себя такого живого собеседника; к тому же он чувствовал, что дома ожидает его страшная тоска. Граф пригласил молодого человека к себе в дом.

– Вы не хотите ли персиков? – спросил граф, проходя мимо оранжереи.

– А я их, признаться, ни разу и не видывал, – простодушно отвечал юноша.

– Не лучше ли, впрочем, так, – вдруг воскликнул граф, заметно оживляясь, – позвольте спросить, вы обедали?

– Нет.

– Так сначала мы будем обедать!

– С большим удовольствием.

Пришедши с гостем в кабинет, граф позвал камердинера:

– Послушай! мы будем обедать на балконе; вели принести из погреба бутылку лафиту.

– Слушаю, – не очень доброжелательно посмотрев на незнакомца, отвечал камердинер и удалился.

– Садитесь, пожалуйста, – обратился граф к юноше, который с детским любопытством засматривался на каждую безделицу в кабинете.

– Ваше сиятельство! – начал он, – осмеливаюсь вас беспокоить покорнейшей просьбой. Нет ли у вас какой-нибудь книжечки почитать? я страсть как люблю книги… а достать негде…

– У меня больше французские… Впрочем, я велю камердинеру поискать в библиотеке. Позвольте спросить, где вы воспитывались?

– В уездном училище.

– А не в гимназии?

– Нет-с, потому средств не имею: у моего отца большое семейство; а в гимназии, говорят, содержание обходится двести рублей в год или более.

– Двести? – повторил граф. – А вы хотели бы учиться?

– Как же, ваше сиятельство, не хотеть? Что ж я живу здесь? почти без всякого занятия: ни себе никакой пользы не приношу, ни семейству.

Граф задумался. В его голове шевельнулась мысль: «Вот представляется случай сделать доброе дело: выведи этого юношу на свет божий; двести, триста рублей в год для тебя ничего не значит; зато в твоей пустой жизни будет хоть одно это дело, ты хоть недаром проживешь на земле».

Граф почувствовал вдруг какое-то наитие и, встав, объявил молодому человеку:

– Я позабочусь, чтоб вы были в гимназии; двести рублей в год я могу уделить на ваше образование.

Камердинер доложил, что обед готов.

– Так мы сегодня идем на охоту.

– Надо, ваше сиятельство, пригласить кузнеца: он отличный охотник, – сказал гость.

Во время обеда камердинер доложил, что повар просит позволения идти на охоту, так как, живши еще у князя Косоурова, он был страшным охотником и перепелиную часть знает хорошо. Граф приказал ему собираться.

При закате солнца охотники отправились. Дорогой повар затеял спор с кузнецом относительно того, какой перепел лучше, тот ли, что кричит два раза, или тот, который просто «мамакает». Граф попросил повара вести себя в пределах подчиненности и не забываться.

Стоял тихий июльский вечер; солнце закатилось; на западе расстилались огненные полосы; рожь, к которой подошли охотники, стояла неподвижно… каждый малейший звук был слышен.

– Сейчас начнется, – выговорил повар. Отозвался перепел. Повар заиграл в дудку, и в одну минуту два перепела опустились близ сети. Самка не заставила себя долго ждать и начала, как говорят охотники, трюкать. Услыхав ее голос, молчавшие перепела вскричали на разные голоса и один за другим начали садиться, где ни попало.

Графу так понравилась охота, что он велел нести в дом сеть, дудку и самку, обещаясь отправиться и на утреннюю зорю. За ужином он велел подать себе шампанского. Вся графская дворня суетилась и толковала о перепелах; графский дом вдруг ожил.

Охота, за исключением ненастных дней, продолжалась каждую зорю. Сын винокура запросто приходил в графский дом и без церемонии настроивал дудку, в чем иногда принимал участие и сам граф.

Однажды граф сидел в кабинете и вслушивался, как сын винокура настроивал в зале дудку. Он позвонил камердинера и объявил:

– Скажи этому молодому человеку, что я больше не намерен охотиться: я не так здоров, к тому же у меня есть дела.

– Я вам давно, ваше сиятельство, хотел доложить, – начал камердинер, – нехорошее это вы знакомство завели. Вон и то начинают говорить про вас, что вы по ржи бегаете за перепелами.

– Кто это говорит?

– Да соседи!.. ей-богу… помилуйте! наш дом графский; а какое у нас пошло безобразие… страсть! вон паркет весь исцарапан, никак не наметешься… Самка стоит в передней… Ну, кто взойдет из хороших людей? А вчера перепел окно разбил…

– Ну, да! так скажи Ивану Иванычу, что я занят… ступай!

– Слушаю.

Камердинер подошел к молодому человеку и объявил:

– Его сиятельство не совсем здоровы, так просят у вас извинения… Они пришлют за вами, когда вздумают поохотиться, пришлют, – ласково говорил камердинер. Юноша удалился.

Графский дом принял прежний, величественный, строгий вид. В нем воцарился порядок: везде все было убрано, полы были натерты, прислуга ходила на цыпочках. Граф сидел в кабинете, чистил ногти и думал:

«Теперь по всему уезду будут толковать: вот какие он делает экскурсии-то!.. скандал!..»