Измена

Глава 697

-- Ах как хорошо! Ванечка, миленький, погладь мне ножки.

Она откинулась на подушки, закрыла глаза и наслаждалась. Лёгкими, нежными прикосновениями сильных ладоней своего любовника.

-- О-о... какой ты... ласковый... ещё...

Как ни радовали меня эти звуки... и это зрелище... и только что успешно завершившееся... общение... и эта женщина вообще... но надо и "честь знать".

Со знанием местных "честей" у меня проблемы. Зато я чувствую время. "Делу - время, потехе - час". Час - кончился.

-- Всё, Агнешка. А то завтра опять опухшая от недосыпа будешь.

Оно ещё чуток обиженно пофыркала, но я уже выбрался со своего палкодрома и перебрался к письменному столу.

Тут где-то... а, вот - план работ и калькуляция на новую турбину. Шестнадцать ступеней. Не рано ли? Так-то по расчётам выглядит прилично. Но нафига столько меди?

-- Э-э-э... Ванечка... так я пойду?

-- А? Ага. Иди. Спокойной ночи.

Она не уходила, пауза затянулась. Я удивлённо посмотрел на Агнешку, и она, набрав воздуха, будто собираясь нырять, решилась:

-- А... а можно... можно я письмо напишу?

По-моему, конструктор закладывает в турбину двойной слой меди. У нас нынче медь в трёх разных вариантах. "Колокольная медь", которая бронза с 20% олова, "пушечная" с 10% и рафинированная.

Забавно: выплавляем медь, делаем провода или вот в турбину ставим. Получаем электричество. Которое используем для получения меди. Самовоспроизводящийся процесс. Вполне по "Коньку-горбунку": "Средний был гермафродит: сам и трахнет, и родит".

Здесь рассчитано на худший вариант. Зря. Есть более подходящий материал, его и надо использовать, а не утяжелять установку...

-- Напиши.

-- Ой, спасибо тебе, Ванечка!

Агнешка кинулась целоваться. Чем прервала мои медно-турбинные размышления. И удивила.

-- Постой. А кому ты писать собралась?

Она смутилась. Будто пойманная на чём-то непристойном.

-- Э... ну... братику. А то он уже год... от меня ни слуху, ни духу. Волнуется-тревожится... Я ж просто... что жива-здорова...

И вскинув на меня глаза, уже с напором, хотя и несколько неуверенно, потребовала:

-- Ты же сказал, ты же разрешил!

И столько тревоги, столько волнения звучало в её голосе, что я улыбнулся успокаивающе, погладил её по лицу, по шее, чуть сдвинув ошейник с клеймом рябинового листа.

-- Раз сказал - так тому и быть. Пиши. Мне принесёшь, гляну. Придётся гонца слать. Ну, да ладно: слово - не воробей, сказано - сделано. Иди.

Она снова бросилась целоваться. В благодарность за благосклонное отношение к её просьбе. Потом резво выметнулась из опочивальни. Сквозь незакрытую дверь донёсся беглый диалог с вестовым в прихожей:

-- Ну как?

-- Восхитительно!

Надо будет вестовому уши надрать. Чтобы не совал нос не в своё дело. Хотя понятно: старается выказать доброжелательное внимание господской любовнице. И не то, чтобы с конкретными корыстными целями, а вообще: "социальная смазка", проявление свойскости, сопричастности, принадлежности. К кругу "особ, приближённых к...".

Стук дальней двери. Цокот когтей по половицам. В щель всунулась огромная лохматая башка. Поводила глазами. Принюхалась. Фыркнула презрительно-понимающе: опять эти чем-то хомнутые за своё. Об-безьяны. Случка круглый год.

Курт проверяет обстановку. И тяжело вздыхает. Грустит зверь. Не о моей судьбе - о своей.

Хозяину хорошо. У него то одна самочка, то другая, то третья. Все живые и весёлые. И пахнут... успешной любовью обезьян. Постоянно. А у меня... все волчицы мелкие, корявые. И дохнут. Хозяин себе по душе ищет. А мне и по размеру не найти. Обещали зимой северянок привезти, "полярниц". Крупнее и выносливее. Может, что-то гожее появится. А то... девять лет - это уже возраст. Для волка. Даже для такого большого как князь-волк.

Нельзя же всю жизнь провести в детских играх, в возне с этими голозадыми... гиббонами. Они, конечно, забавные, но нужно ж как-то и самому... размножаться. "Посадить дерево, построить дом..." - это пущай обезьяны вошкаются. А вот вырастить сына... Дело сделать, род свой продолжить. Волчата. Маленькие - такие милые. Наверное. Ни одного маленького князь-волка не видел. Как с ними себя вести? - Совершенно непонятно. Не в волчьем логове вырос - в человечьем доме. Да ещё в таком... особенном. В доме "Зверя Лютого".

"Маугли" наоборот. Выросший до стадии глубокой половой зрелости. "Это весна, Маугли". Хотя у волков - вторая половина зимы.

Ещё одна забота.

Чудовищная пасть распахнулась, схватила меня за руку. Чуть сжав, осторожно подёргала.

Хозяин, и самки, и эти шуршащие листики на столе - тебя занимают. А на меня, верного друга и спутника жизни, единственного князь-волка на тыщу вёрст - времени нет. Мы будем общаться? А то скучно, хоть волком вой.

Уловив мою нерешительность, стремление вернуться к пересчёту меди в многоступенчатой турбине, Курт обозначил подготовку к исполнению своей угрозы.

В смысле: завыть волком.

Волчий вой? Посреди ночи? Из опочивальни Воеводы Всеволжского?! Мало того, что всю общагу, в смысле: дворец, перебудит, так завтра опять сказки пойдут:

-- Наш-то... нынче сызнова... волком оборачивался.

-- Да ты шо?! И чё?

-- Уж и не знаю. Прошлый раз - война началася. Позапрошлый - "весёлый домик" сгорел. Девки гулящие безо всего на двор повыскакивали. А нынче-т... может - мор, может - трус, может - дождь огненный с небес. О-хо-хо... жди беды. Ну, или девок гольём.

Пришлось оставить дело и вернуться к отдыху. Теперь с четвероногим приятелем.

Нет, это не то что вы сразу подумали. Фу! Как вам не стыдно!

Мы немного повозились с Куртом. Просто потолкались. Ночь - не время для прогулок по двору или игр на полигоне, а тут тесновато. Для двух таких здоровенных лбов.

А друг мой четвероногий стареет. Уже и седина в паху появилась. Всё-таки, волки живут меньше людей. А люди, в большинстве своём, меньше "Зверя Лютого".

Мои мысли снова вернулись к Агнешке.

Ей тридцать три. В здешних привычках - пожилая женщина, почти старуха.

Вот же, досталась судьба женщине. Она ещё под столом в куклы играла, а над столом её уже замуж сговаривали.

***

Дочь предыдущего и сестра нынешнего Польских королей. Предпоследний ребёнок Саломеи фон Берг-Шельклинген, королевы Польши, супруги Болеслава III Кривоустого и матери нынешнего Болеслава IV Кудрявого. Была очень дружна с младшим братом - Казимижем (в РИ - Казимир II Справедливый). Тому было два года, когда умер отец. Девочка была ему и нянькой, и защитницей. В 12 лет её выдали на Русь, но детская приязнь сохранилась.

В середине 1150-х, во время "топтания мамонтов на русской лужайке", ей пришлось бежать от Долгорукого в Краков, где она родила двух сыновей, там оставила первенца - "не-сына" Романа. Казимиж и воспитывал Подкидыша.

"Дети - лицо семьи". Или - воспитателя. Лицо получилось... истерично-злобное. В учителя?

"Нет милости ни к самим вождям стада, ни к носящим плод, ни к приплоду; упиваются не столько кровью, сколько истреблением всего стада. Не щадят ни городов, ни предградий, ни крепостей, ни сел, не спасают ни возраст, ни слабость пола, никого ни высокая должность, ни благородство крови не избавляют от кровавой чаши..." - это Болеславичи режут галичан.

Маньяки? - Нет, Пясты. Польский королевский дом. Забавно, что польские церковники дали Казимиру прозвание "Справедливый". Он им так много холопов отдал?

***

Осенью 1168 г. я узнал о "пребывании в числе живых" Катеньки, Катерины Вержавской. Она жила в Вышгороде под Киевом, в женском монастыре, по сути - в заточении. "Живец", на который кое-кто из благородных и благочестивых рюриковичей хотел меня поймать.

Я Катеньке обещал. Я ей должен.

Агафья, домоправительница, голова Дворцового приказа, моя любовница, единокровная сестра Катерины, подруга, воспитательница, холопка, защитница, сразу потребовала спасти девушку. И я отправил Гапу в Киев. Для минимизации рисков, поскольку имел кое-какое, довольно смутное как оказалось, представление о походе туда армии Боголюбского.

И сам пошёл. С захмычками, которые кажутся мне уместными в таком деле.

Вы девушку на роль живца приспособили?

"Поймавший тигра за хвост не дерзнет отпустить его" - дальневосточная восточная мудрость.

Вы этого хотели? - Вы это получили.

Сёстры встретились, и Катерина, по моей просьбе, в рамках обычной помощи монастырской братии государям по дому на Рождество, оказалась в окружении Великой Княгини, вот этой Агнешки.

Тут "войско 11 князей" заняло Вышгород.

Монахиня поделилась кое-какими моими "пророчествами" с княгиней. Государыня уловила главное: идёт большое войско, будет штурм. Город удержать не удастся. Оставаться - можно потерять сына, мужа и себя. Какие-нибудь поганые кыпчаки, дикие жмудяне или озверевшие простые парни с Мурома... Картинку из Радзивилловской летописи я не рисовал, но вскользь Гапе упомянул: "лапать будут до визга".

Женские страхи, типичные для военных действий этой эпохи, привели к очевидному: "Надо бечь". Но без согласия мужа... чисто от испуга бабского... Тогда Агнешка и поделилась моей идеей - "деблокирование" - с ближними. А те и сами уже...

Киев - вооружён, обеспечен и укреплён. Март, жрать в поле нечего. Осаждающие будут слабеть, болеть и разбегаться. Если через месяц-два к городу подойдёт деблокирующая армия - суздальским конец. Собрать такую армию - дело Государя, Мстислава Изяславича (Жиздора). Поэтому Государю ехать на Волынь собирать полки. В городе оставить его брата Ярослава.

Разумно же?

Я не дал новой информации, лишь чуть-чуть, буквально на пару-тройку дней, подтолкнул их собственное понимание очевидных вещей.

И Жиздор побежал. Вместе с семейством.

А я узнал от Гапы когда и куда он выедет из города. Цепочка: Агнешка-Катерина-Агафья позволила мне встретить княжеский кортеж в поле у селения Вишенки. И отрубить Великому Князю Киевскому голову. После чего Государыня Агнешка Болеславовна стала моей рабыней. По праву победителя.

Там, у Вишенок, переменилась не только судьба всея "Святая Руси", но судьба этой женщины.

Вся прежняя жизнь рухнула в одночасье. У неё на глазах убит муж. А убийца носит отрезанную мужнину голову в руке и стряхивает по сторонам вытекающую кровь. Приговаривает, вглядываясь в мёртвые распахнутые глаза ещё четверть часа назад живого супруга:

-- Я - не замедлю, ты - не избегнешь.

Её саму грубо выдёргивают из возка и кидают в снег. Её, с утра ещё Великую Княгиню, какой-то мужик топчет сапогом, чуть не убили сыночка младшенького, который бросился бежать. Убивают слуг, отнимают вещи и украшения. Запихивают в возок, куда-то везут. Как... как овцу на бойню.

Всё пропало! Всё!

Двадцать лет супружества, положение Государыни, уважение окружающих, защита власти и обычаев... - всё сгинуло. В один миг. Заменилось полным бесправием "орудия говорящего". Беззащитная самка двуногого быдла в когтях "Зверя Лютого".

Она была совершенно сметена этим.

Увы, оказалось, что ей ещё есть что терять.

Новый хозяин, владелец рабы бессловесной, повелел привести её. Для совокупления. Это... неприятно, но очевидно. "Восторжествовать над противником, овладев его женщиной". "Надуть сучке брюхо. Чтобы от хозяина приплод приносила". Так часто поступали её муж и свёкр. Да вообще все мужчины её круга и их приближённые. Едва ли не "с молоком матери" слышала она рассказы о подобных эпизодах. Понятно, что пересказывали такое... неофициально. Не в кругу равных по положению и происхождению женщин. Но служанки доносили всё с подробностями. Все варианты поведения очередной полонянки и её владельца были многократно рассмотрены на примерах.

Ничего нового. Худо, если бы иначе. Такое означало бы, что она стара и уродлива. "Если от сучки нет толку, то... К чему корм попусту переводить?".

"Муму" здесь ещё не написали, но выбраковка негожей скотинки - исконно-посконна.

Подобное грозило скорой и мучительной смертью. Не только ей, но и её сыну.

Не мысля, ибо связных мыслей у неё после потрясения не было, она, однако, была душевно согласна с неизбежным: хозяин её трахнет. Обязан. По традиции, по стереотипу поведения победителя.

"Ехать на коне побеждённого, ласкать его женщин, гнать его самого плетью..." - радость победы. Обязалово.

"Чему быть - того не миновать". Лишь бы не слишком часто, долго, больно... Потолкался и отвалился. До следующего, возможно не скорого, раза. Двадцать лет она терпела своего законного. По закону христианскому. Теперь и этого, даст бог, перетерпит. Тоже законного - "по праву победителя".

Но "Зверь Лютый" и в рутинный процесс "восторжествования осеменением" внёс своих "новизней": построил мебельную пирамиду, затащил бедняжку на самый верх и заставил кричать в окошко подсказываемые слова, перемежая их стонами страсти и воплями восторга.

Более всего тогдашние наши экзерцисы напоминали смесь секса гимнастов на брусьях с порнографией акробатов на канате.

"Смертельный номер! Секс под куполом цирка! Без страховки, батута и репетиций!".

Барабанная дробь, "урежьте туш, пожалуйста". "Не то с небес, не то поближе раздались страстные слова...".

В результате я стёр плешью и плечами всю пыль с потолка. Включая сажу и копоть. "Негра заказывали?", итить их, пылесосить!

"Говорит и показывает".

Она никому, кроме хозяина своего, ничего не показала. Но наговорила, даже - накричала, достаточно: собравшаяся во дворе митрополичьей усадьбы, где и происходило это действо, толпа однозначно всё поняла:

-- А Государыня-то у нас того... курва-изменщица.

На другой день об этой новости в голос кричали на всех семи киевских торгах. Поливая грязью неверную княгиню, изменившую Государю за ради похотливости бабской. И прикидывая возможность повторить этот манёвр. Не в части курвизма, а в части изменизма: не лезть на стены, не подставлять головы под суздальские мечи.

Не знаю, что сильнее снизило боеспособность киевлян: мёртвое тело Жиздора, проданное мною им перед штурмом, или красочно пересказанные свидетельства "нечестности" Государыни.

Доброе имя, создаваемое десятилетиями "правильной" супружеской жизни, покорностью, исполнением заветов христианских, терпением выходок и равнодушия мужа, было уничтожено.

"Все прошло, все умчалося

в невозвратную даль,

Ничего не осталося,

лишь тоска да печаль".

Она, верно, утопилась бы. Или повесилась. С тоски-печали. Но случилось иное. Тем более, что ни "гимназисток румяных, от мороза чуть пьяных", ни "трепета длинных ресниц" в "усталой позе" в её погибшем у Вишенок прошлом - не было.

Утратив прежнее, она ощутила себя свободной.

Тяжёлое, жаркое, парадное одеяние Великой Княгини, тёмные душные переходы и горницы великокняжеских теремов, жёсткие рамки придворного этикета, постоянный контроль множества подсматривающих и подслушивающих слуг, вздорность и неприязнь мужа, не всегда сдерживаемые нормами приличия, кокон плотной паутины обязательств и отношений, выросший вокруг нею, давивший, душивший её душу... вдруг пропал.

Воля!

Она никому ничем не обязана, ни от кого ни в чём не зависит. Кроме господина, конечно. Но он же - только один!

Парадокс: чтобы обрести душевную свободу ей оказалось нужно стать бесправной рабыней.

Единственной паутинкой, которая связывала её с прошлым, был её младший сын. Он заболел, я послал что-то лекарственное, она восприняла такое как высочайшую милость. Восхитилась, умилилась и прониклась. Преклонением пред добротой господином ея.

Забавно: на том же самом месте, в Киевской усадьбе бояр Укоротичей, она пережила то же самое, что и я девятью годами раньше: ощущение полной беззащитности. Беспомощности. Безнадёжности. Единственная надежда - хозяин. Столп. Вокруг которого крутится мир. Его доброе отношение.

Иначе - муки. Не только телесные, но и душевные. Души угнетаемой, унижаемой, втаптываемой и терзаемой враждой окружающих. Души без смысла - в себе, без пощады - снаружи.

Господину нет нужды проявлять неприязнь - достаточно просто равнодушия.

"Я тебя отпущу. И ты сдохнешь".

Местные жители замучают, забьют, в куски порвут. Не в воздаяние за нынешнее, а следуя своим представлениям о предположительно совершённом в прошлом или возможном в будущем. Из мести. За своё поражение. За своих погибших, за свои беды, за собственные трусость, слабость, предательство.

Мир превратился в панораму хищных челюстей, жадно лязгающих и ядом сочащихся.

Лишь статус "подстилки Зверя" защищал от человеческой злобы.

Киевляне-полоняне относились к ней крайне враждебно. Почитали похотливой изменщицей.

Киев взят, власть переменилась. А вот души человеческие... На неё было совершено покушение, попытка отомстить.

Отомстить - ей?! За что? За нашу победу? Она же сама жертва! - А кому?! Ни до меня, ни до Боголюбского дотянуться не могли.

Двоих придурков... виноват: придурка и придурку, забили кнутом насмерть.

Как это делается, как выглядит разлёт вырываемого из человеческого тела мяса "мало не до кости", ошмётками по двору, как капельки крови попадают на одежду, на лица присутствующих, как негромко хрустит позвоночник под последним ударом палача-кнутобойца... Я это - уже. В Рябиновке, в Пердуновке... Вот, довелось полюбоваться и в Киеве.

Мы сидели с Агнешкой на крыльце, среди коленопреклонённой толпы полонян, и наблюдали.

Публичная казнь. "Чтобы помнили".

Она бледнела, вздрагивала от свиста кнута, от щелчка крекера (пучка конских волос на конце кнута) при прохождении звукового барьера. Но отвечала на мою улыбку улыбкой. Пусть и нервной, дрожащей.

А по рядам полона неслось негромкое шипение:

-- С-ссукка, змеищщщаа, изменщщщщица...

Чудаки.

"Посеешь поступок - пожнёшь привычку".

В боевых условиях всё происходит быстрее: посеешь звук - пожнёшь судьбу. Короткую.

Сухан мой уже не зомби, но многие свои особенности сохранил. Например, уникальный слух. Шестеро "шипящих" были извлечены из толпы и... У учеников Ноготка появилась возможность похвастать своими умениями. Раз за разом.

Я не спешил. Души человеческие с одного щелчка не меняются. "Щелчка" - крекера.

По завершению казни стёр капельки крови запоротых насмерть с её лица и одежды, набросил на плечи знаменитый белый пуховой платок. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Цена такому платочку как бы не пара сотен коров. В нём она была в тот день, когда я убил её мужа. Теперь платок к ней вернулся. Когда я убил её обидчиков.

Восемь покойников просто за выражение недоброжелательности к рабыни? Ни одни нормальный хозяин не будет так расточительно относится к своему двуногому скоту. Николай кинулся мне выговаривать:

-- Да что ж ты творишь?! Ну, шипят, ну, злобствуют. Но зачем же насмерть?! Восьмерых за одну... Они же гожие были!

Пришлось ответить по-ленински:

-- "Лучше меньше, да лучше". Шипят? - Не гожие. На моё добро скалиться не надо. Зубы выбью. Вместе с душой.

Элемент приведения тысячного киевского полона к состоянию "разумности". К обозначению "границ допустимого". Но Агнешка, да и другие, поняли казнь как определение её цены. Одни шипели дальше, но уже молча. Другие принялись к ней подлизываться. А она сама... расцвела и засияла. От того, что её вот так высоко ценят. В восемь жизней. Что даже просто худое слово в её сторону - смерть.

***

"Устав Церковный" устанавливает виру за ругательство в адрес чужой жены. Жены - не наложницы. Размер виры зависит от сословия, бывает весьма значительным. Но смертной казни вообще нет ни в "Уставе", ни в "Русской Правде". Даже будучи Великой Княгиней, она не могла ожидать смерти оскорбителя. А вот став наложницей "Зверя"...

***

От всего этого она... я бы сказал - влюбилась. В меня.

Парадокс: став рабыней, надев ошейник, она ощутила себя свободной и защищённой. Счастливой. Похорошела, помолодела, повеселела. Понятно, что частый и успешный секс тому способствовал. Но ещё - моё внимание, хоть и весьма ограниченное по времени делами.

Она прежняя - умерла. Там, на дороге у Вишенок. Пришло время её воскресения. Воскресения из мёртвых, из телесно живых, но с опустошённой душой. Для жизни будущей. Жизни в рабынях моих. Ибо так судил господь.

И её это радовало.

Агафья сперва приняла Агнешку "в штыки", ревновала. Но - умная женщина: понимала, что причина ревности не в душе, не в теле, а в происхождении.

Кто привлекательнее: Великая Княгиня с десятком поколений благородных предков, выросшая в холе и богатстве королевского замка, или безродная урождённая холопка из дворни кое-какого боярина в Вержавске? - Это ж все знают!

"Все"? - Не я. Мне сословность... и в постели, и по жизни... никак. Как глупость. Спать надо с женщиной. А не с поколениями её давно сгнивших предков. На мой вкус - очевидно. Но здесь воспринимается... как разврат и крушение основ. Из тех "основ", что "истоки и скрепы". В смысле: все так делают. Но - некошерно.

Потом... тело Катеньки... на леднике в Киевском Порубе... Изломанное, изодранное сбрендившими мучителями в ночь штурма.

Агафью это несчастие просто убило. На некоторое время она стала буквально нетрудоспособной:

-- Ваня, не могу я. Всё из рук валится, ноги не ходят. Ребёнка увижу или, там, щенка - слёзы ручьём текут. Ты не трогай меня пока. Хорошо?

Я-то могу. Не трогать. А жизнь?

Обязанности Агафьи перераспределили между другими ближниками. Кое-что, не только "разгрузку чресел молодеческих", приняла на себя Агнешка.

Огромное хозяйство, образовавшееся после победы, требовало постоянного присмотра. В одну голову такое не провернуть. Экс-княгине нашлось место по её желанию. Она не хотела быть самой главной. А помощников надо было много.

Особенно она помогла в конце моего "Киевского сидения". Когда я заставил Ефросинию Ярославну, дочь князя Галицкого Остомысла, несостоявшуюся (в АИ) авторшу "Слова о полку Игоревом", явиться ко мне в баньку. Для... общения. Про поэзию, конечно.

Тогда Агнешка успокоила и подготовила княжну к... к беседе со мной. Беседе весьма содержательной, а не только "приятной во всех отношениях". В ходе которой я узнал подробности возникновения важных условий, необходимых для создания "столпа русской словесности".

Бывшая Государыня Всея Руси доставила несостоявшейся Королеве Мадьяр и Хорват немало ярких и приятных впечатлений. Своими пальчиками. А та, в свою очередь, наглядно продемонстрировала прекрасный вокал в ходе исполнения "песен любви и страсти".

Потом тоже случались... моменты.

Как она смотрела на меня, когда обоз, в котором она ехала, перетащили через Днепр, а я встречал его на той стороне. Разглядывал город, столь изменивший меня в первый раз, изменивший всю Русь по воле моей - во второй, заливаемый постепенно опускающейся полосой света встающего на востоке солнца. И её взволнованный, ищущий, обожающий взгляд.

Неуверенность, тревога, когда я догнал обоз в Курске.

-- Как-то оно будет? Не забыл ли? Не нашёл ли другую?

И радость от исполнения надежды:

-- Не забыл, не нашёл!

Позже, уже ночью в постели, высказала свои сомнения:

-- Вокруг тебя столько женщин. Молодых, красивых, умных. Зачем я тебе?

-- Не нужны мне молодые, красивые, умные. Мне нужна ты.

Какую двусмысленность ляпнул - сообразил сразу. По счастью, она не поняла. Или сделал вид, что не поняла и не стала устраивать скандала.

Такие кусочки нашей общей жизни. В которые каждый из нас вкладывал себя. Свои чувства, силы, время.

Она прижилась во Всеволжске. Как бы не хотелось думать юным девицам, мечтающим о благородном рыцаре на белом коне, но аристократка, помимо функции детородной машины по производству наследников-феодалов, должна быть ещё и администратором-хозяйственником. Доминирование натурального хозяйства означает, что феодальная усадьба почти всё производит сама. Немалая часть этого процесса ложится на плечи госпожи.

Была девочка-припевочка, "незабудка в платьице", а стала дама. И через несколько месяцев, такая же, но уже с брюхом, изволь контролировать засолку капусты на кухне, штопку простыней в людской и бегом на башню: стражники чьи-то знамёна увидели, а господин в отъезде.

Подобный образ жизни, хочешь не хочешь, даёт опыт. Кому больше, кому меньше, но есть. Я это уловил, когда Софочка, Софья Степановна Кучковна, первая жена Боголюбского, экс-княгиня Суждальская, попала ко мне во Всеволжск.

По счастью, у Агнешки нет такого изощрённого ума и яркого стремления к доминированию в социальной сфере. Она княгиня по рождению. В лидеры локтями толкаться - не умеет и не хочет. Но дел ей нашлось.

К примеру, взялась учить девочек вышиванию.

Это умеют все. Девка без иголки - инвалид детства. Замуж не возьмут: приданое шьётся невестой. В каждой русской земле есть детали вышивок, которых нет у соседей. У меня идёт "перекрёстное опыление" - бабы из разных земель учат друг друга своим умениям. С мощным дополнением поволжских угро-финских племён. Тоже разных в этой части.

Агнешка же имела опыт волынский и польский. Так на одеждах моих людей, на полотенцах и занавесках появились мотивы малопольские, куявские. И - хорватские.

***

Тут должно явиться немалое число знатоков. С воплем:

-- Ты чё?! Где Хорватия, а где Куявия?! Глобус пропил?!

Увы, господа и дамы, "глобус человечества" куда более разнообразен, нежели наши о нём представления.

В перв.пол. VI в. "Великая Хорватия" - прародина хорватов (одна из, промежуточная) - находилась в Прикарпатье, Малой Польше и Верхнем Поднестровье.

Название племени производят от древнеиранского "пастух, страж скота". Позже (в 20 в.) эта филология станет основанием для хорватских нацистов называть себя арийцами.

По приглашению византийского императора для борьбы с аварами, часть хорватов мигрировала в VII в. в Далмацию. Мигрировали вместе с белыми сербами, которые двигались в том же направлении из "Белой Сербии" (Лужица).

В тюркских языках понятие белизны связано с западом. Здесь - аварское языковое влияние. Известна Красная Хорватия (в Далмации) и "чёрные хорваты" на востоке Чехии.

Каким цветом отмечают север - не знаю.

Размещение Константином Багрянородным прародины хорватов полностью совпадает с Древнечешским государством, которого он поразительным образом не знает. Западно-чешские ("судетские") хорваты и назывались "белыми", хотя в литературе "белыми" часто называют восточноевропейских хорватов.

В 907 г. "белые хорваты" приняли участие в походе Вещего Олега на Царьград. Были ли это жители Прикарпатья (восток) или запада (Чехия) - непонятно.

Понятия восток/запад относительны: кто откуда смотрит. На это накладывается степень тюркоязычного влияния и традиция именования конкретной общности.

В 15-17 в. европейские хронисты, не зная о "цветности сторон света по-аварски", применяют подобную колористическую схему уже для русских земель, чего нет ни в одном из восточнославянских источников.

Татищев:

"В руских древних историях сего названия не упоминается, но заключалось частию в Древлянском княжении, частию Литвы, только находится в титуле царя Алексия положено так: всея Великия, Малыя, Белыя, Черныя и Червонныя Руси, как мне такие грамоты видеть случилось, но по учинении мира и возвращении оных полякам в титуле только три первые оставлены, польские же оное в титуле за едино с Литвою почитают".

Восточные хорваты подчинились Киевской Руси после похода Владимира Крестителя в 992 г. и основания в их землях Владимира Волынского.

Земля западных хорватов, по грамоте Пражского епископства 1086 г., явно отличается от земли "вислян" и "Краковской провинции". В Восточной Чехии они создали государство. Во главе, во втор.пол. Х в. - князь Славник, позднее - его сыновья.

Славник - соправитель Болеслава I Храброго, который, помимо должности князя и первого короля Польши, успел побыть оккупантом в Киеве и князем Чехии (в 1003-1004 г.).