Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами

«Он идет в нашу сторону. Вот и пусть идет…»

В конце января 1989 года Буш, беседуя со Скоукрофтом в Овальном кабинете, сказал, что ему хотелось бы получить ответ на вопрос о том, «каким должен быть мир в будущем столетии и что мы должны сделать, чтобы этого достичь. Я хочу совершить что-то важное, но продвигаться я хочу осторожно. Я не хочу делать глупости». Он выразил желание «посидеть с нашими лучшими экспертами по Советскому Союзу и послушать, что они думают,– выяснить их мнение о Горбачеве».

Скоукрофт поручил устроить такой семинар своему тридцатичетырехлетнему эксперту по Советскому Союзу Кондолизе Райс, профессору-политологу из Стэнфорда. Она родилась в Бирмингеме, штат Алабама, известном своей сегрегацией, и училась вместе с одной из четырех девочек, погибших при взрыве бомбы в церкви для черных в 1963 году. Ребенком Кондолиза ездила со своими родителями в Вашингтон и помнит, как их не пускали во многие мотели и рестораны по пути. В Вашингтоне отец сфотографировал ее на фоне Белого дома. И она сказала: «Когда-нибудь я там буду».

Вначале Райс хотела стать концертирующей пианисткой, но потом поступила в университет Денвера, переключилась на политические науки и получила докторскую степень, написав диссертацию о вооруженных силах Чехословакии; затем стала специализироваться по секретной деятельности Генерального штаба Советского Союза. Выступая с лекциями в Советском Союзе, она поражала слушателей своей осведомленностью: эта черная американка рассказывала русским об их собственном военном командовании то, чего они не знали сами,– причем на превосходном русском языке.

Итак, Райс составила список ученых – экспертов по советским делам и наметила семинар на март. В пятницу, 10 февраля, Буш прилетел в Кеннебанкпорт, штат Мэн, из Оттавы после своего первого визита за границу в качестве президента и, решив не откладывать семинар надолго, попросил Скоукрофта назначить его на конец недели. Райс села за телефон.

Каждое лето в своей жизни, кроме одного, Буш проводил в доме, построенном в 1903 году в Уокерс Пойнт его дедом по материнской линии Джорджем Гербертом Уокером. Буш называл этот дом «силой, цементирующей нашу семью», «священным местом».

В воскресенье, 12 февраля, Буш в бейсбольном кепи, свитере, поношенных бумажных брюках и туфлях для бега провел шестерых специалистов по Советскому Союзу в свою спальню – одну из немногих комнат в доме, которая отапливалась зимой. Помимо Райс, здесь были Адам Улам из Гарварда, Маршалл Голдмен из Уэлсли и Центра русских исследований Гарварда, Стивен Мейер из Массачусетского технологического института, Роберт Пфальцграфф из университета Тафта и Эд Хьюэтт, работавший тогда в институте Брукингса. Поскольку большинство ученых преподавали в университетах, расположенных в Кембридже, штат Массачусетс, и вокруг него, им нетрудно было быстро приехать в Мэн.

Президент, стоя на фоне холодных античных вод и белесого, серого неба за запотевшими окнами, сказал: «Мы должны внимательно рассмотреть нашу политику в отношении Советского Союза. Я хочу услышать ваше мнение о том, что там происходит. Меня не слишком интересуют рекомендации относительно политики как таковой. Это может подождать. Для начала надо знать, что там происходит, с чем мы имеем дело».

Эксперты согласились, что Горбачев взялся за проведение коренных реформ; он начал процесс более значительный, чем он сам,– такой процесс, который сторонникам жесткой линии трудно будет повернуть вспять. Критикуя культ личности Сталина, он создал свой собственный «культ власти», сделав себя олицетворением перестройки, и теперь, пользуясь той силой, какую дает ему этот культ, он урезает власть партии и московского аппарата. Райс сказала: «Любому, кто придет на смену Горбачеву, трудно будет спрятать джинна назад в бутылку».

«Никогда не говорите «никогда»!» – с легкой усмешкой посоветовал Скоукрофт. Ученые согласились с тем, что перестройка может дать рикошет – государственный переворот, осуществленный против Горбачева сторонниками жесткой линии в партии, армии и КГБ. Вполне может оказаться, что советская система не поддастся реформации.

Райс сказала, что экономические эксперименты и прочие формы независимости, которые Горбачев поощряет в Восточной Европе, могут подогреть антикоммунистические и антисоветские настроения до такой степени, что страны-сателлиты выйдут из-под его контроля.

Буш спросил, могут ли Советы в какой-то момент использовать войска для утверждения своего контроля в Восточной Европе. Несколько экспертов ответили, что в плане политическом Горбачеву придется тогда заплатить «астрономическую» цену. Голдмен сказал, что, даже если не произойдет полного раскола, но перемены в Восточной Европе произойдут слишком быстро, это может «отозваться» в Советском Союзе. Советские республики могут потребовать либерализации и автономии.

А могут ли Соединенные Штаты использовать свои рычаги, чтобы добиться уступок по правам человека, спросил президент? Голдмен и Хьюэтт предупредили против каких-либо явных попыток эксплуатировать слабость Советского Союза: это может явиться подарком сторонникам жесткой линии в СССР.

Они привели в качестве примера поправку Джексона – Вэника. Эта мера, принятая конгрессом в середине семидесятых годов и все еще действующая, ставит предоставление СССР в экономике режима «наибольшего благоприятствования» в зависимость от ослабления Кремлем ограничений на эмиграцию советских евреев. Разъярившись на этот «шантаж» со стороны США, Леонид Брежнев в ответ резко сократил выезд евреев.

Хьюэтт заявил, что, поскольку советские евреи снова выезжают сейчас в больших количествах, Соединенные Штаты должны вознаградить Советский Союз за это движение в направлении реформ, прекратив действие поправки Джексона – Вэника. И добавил: «Мы не должны привязывать нашу политику к Горбачеву-человеку. Это может разжечь надежды общественности на Западе, и, если у Горбачева произойдет остановка сердца, США окажутся в сложном положении». Скоукрофт согласился с этим.

Во время передышки, устроенной на кухне, президент отложил рассмотрение вопросов высокой политики и поделился своими впечатлениями о советских людях, с которыми ему удалось познакомиться. Он рассказал гостям о своих встречах с жесткой, волевой женой Горбачева Раисой, которую он нашел «отнюдь не обаятельной». А через несколько дней, когда Буш вернулся в свой Овальный кабинет, он сказал помощникам, что воскресный семинар оказался одним из лучших на его памяти: «Если я могу узнать столько полезного за выходной день, вы только подумайте, сколько мы можем совершить за то время, когда предполагается, что мы работаем!»

В понедельник, 13 февраля, Буш сел за стол, сделанный из досок английского корабля «Резолют»,– стол этот служил Джону Кеннеди и был возвращен в Овальный кабинет Рональдом Рейганом,– и, надев свои авиационные очки со стеклами без оправы, стал просматривать четырехстраничную секретную директиву, которую ему принесли на подпись.

В директиве говорилось, что политика сдерживания, которую Америка проводила в течение сорока лет, «оправдала себя». Однако СССР продолжает оставаться «противником с устрашающей военной мощью». И было бы «безрассудно отказаться от политики, которая позволила нам пройти столь большой путь». Директива была подготовлена Скоукрофтом и его аппаратом, в ней Госдепартаменту предлагалось «проанализировать с точки зрения национальной безопасности» политику США по отношению к Советскому Союзу и предложить те изменения, которые Буш мог бы осуществить в последующие четыре или восемь лет. Рекомендации под условным названием «Анализ национальной безопасности-3» должен лежать у президента на столе к середине марта.

Ни одному президенту не приходилось еще иметь дело с таким Советским Союзом, чье будущее, как и руководство страной, были бы столь неопределенны. Буш надеялся, что «Анализ национальной безопасности-3» даст ему время обдумать отношения с СССР и защитит его в начале пребывания на посту президента от нажима общественного мнения. Он хотел быть уверенным, что его политика выживет при любых случайностях.

Скоукрофт сказал своим коллегам: «Марксистско-ленинской угрозы в идеологии и в экономике больше не существует. Тут мы одержали победу. Осталась еще значительная военная угроза, но даже и тут дело меняется. Поэтому для коренного изменения унаследованного нами подхода к этим проблемам недостаточно четырех лет. Там возникает новый мир. И нам надо задаться вопросом, где мы хотели бы быть в конце века и какой политический курс приведет нас туда».

В Госдепартаменте были люди, подозревавшие, что Скоукрофт подсунул президенту «Анализ национальной безопасности-3», чтобы очернить их департамент и дать возможность Совету национальной безопасности укрепить свое влияние на внешнюю политику администрации Буша. Розанн Риджуэй была убеждена, что готовящийся документ будет использован для разгрома и дискредитации политики ее бывших начальников – Рейгана и Шульца. И винила она в этом Джеймса Бейкера.

Бейкер считал, что Шульц проявил мягкотелость в ходе переговоров в последний год своего пребывания на посту, оплачивая сделанные Советами уступки, хотя Горбачев вполне мог сделать их бесплатно. Чиновники из администрации Буша, анонимно выступая перед репортерами, повадились называть Шульца «худшим госсекретарем со времен Стеттиниуса»…

Между тем, в отношениях между Советами и Соединенными Штатами видную роль играл еще один человек. В начале шестидесятых годов премьер-министр Гарольд Макмиллан пытался – но тщетно – сделать Великобританию посредником между СССР и США. По иронии судьбы преуспела в этом энергичная Тэтчер. Она была откровенна с Рейганом, Шульцем и другими американцами в своих рекомендациях, как вести себя с Советами. В феврале 1989 года она сказала Бейкеру: «Не тяните. Не давайте посевам оставаться под паром».

Бейкер покачал головой и сказал: «Слишком высоки ставки, слишком сложны проблемы, чтобы мы вышли неподготовленными. К тому же у нас есть время. Если то, что происходит в Советском Союзе, так важно, как вы полагаете, этот процесс не кончится в следующий вторник». Он утверждал, что реформы, проводимые Горбачевым, с каждым днем приближаются к черте, после которой нет возврата. Положительная реакция на действия Горбачева вовсе не требует того, чтобы пройти полпути ему навстречу: «Он идет в нашу сторону. Вот и пусть идет».

Тэтчер была первой из западных руководителей, публично заявивших, что Горбачев – советский лидер совсем другого типа. Осенью 1984 года, когда стало ясно, что Черненко уже не жилец на этом свете, она пригласила в Лондон двух человек, которые рассматривались в качестве главных претендентов на освобождающееся место: Михаила Горбачева и Григория Романова. Горбачев принял приглашение, и британцы сочли это признаком того, что скорее всего именно он получит этот пост.

Во время первого разговора с Горбачевым в декабре 1984 года в Чекере, официальной загородной резиденции Тэтчер, она прочла предполагаемому будущему советскому лидеру лекцию о том, как, с точки зрения тори, следует править в современном обществе: «Господин Горбачев, вы должны децентрализовать власть. Не позволяйте экономическим министрам править всем!»

Горбачев внимательно ее слушал, отмахиваясь от помощников, напоминавших о том, что он опаздывает на следующую встречу. После беседы с Горбачевым премьер-министр, выступая по телевидению, произнесла всего девять слов, тщательно подобранных ее помощником по иностранным делам Чарлзом Пауэллом: «Мне нравится господин Горбачев. С ним можно делать дела». Такая оценка из уст «железной леди капитализма», как ее называли в советской прессе, успокоила западных лидеров, которых волновала смена руководства в СССР.

После того как Горбачев пришел к власти, его отношения с Тэтчер подогревались не только ее готовностью ручаться за него перед всем светом, но и той откровенностью, с какой они беседовали о политике, идеологии, экономике и международных отношениях. Тэтчер говорила Горбачеву о том, «какая страшная вещь» – коммунизм. Советский Союз, утверждала она, повинен во многих бедах XX века…

Давний специалист по Советскому Союзу Джек Мэтлок, посол США в СССР, также высоко оценивал значение того, что делал Горбачев для изменения баланса сил в мире. При Мэтлоке Никита Хрущев зачинал «гласность» в конце пятидесятых годов, а в начале шестидесятых уже обрушился на художников и писателей. Да и меры, принятые Хрущевым по децентрализации сельского хозяйства и промышленности и сокращению вооружений,– то, что советские люди называли теперь «первой перестройкой»,– были осуждены и оценены коммунистами-ортодоксами, сместившими его в 1964 году, как «безмозглые».

Мэтлок свободно владел русским языком и слушал высказывания советских граждан, чья жизнь менялась коренным образом. Консульские работники сообщали ему в конце долгого рабочего дня, как много советских граждан стали вдруг получать разрешение выехать на Запад. Вернувшись к себе в Спасо-хаус, Мэтлок включал телевизор и смотрел, как дотошный репортер сует микрофон под нос отнюдь не веселому местному партийному боссу и спрашивает, почему в таком жутком состоянии находится социальная сфера, или слушал беседу седобородого священника русской православной церкви, рассказывавшего о христианской доктрине бессмертия души.

В перелетах между Москвой и Вашингтоном Мэтлок всегда возил с собой кипу журналов и газет. Он читал статьи в «Советской культуре» о нелепости государственной монополии в производстве и распределении; в «Правде» – о некогда еретическом постулате, что интересы человечества выше противостоящих друг другу интересов рабочего класса и буржуазии; в «Известиях» – о том, как Запад был прав, считая, что сталинская внешняя политика после Второй мировой войны угрожала ему.

Мэтлок пессимистически смотрел на то, что Горбачеву удастся добиться успеха в своей собственной стране, а также удержаться у власти. Перестройка означала реформу цен, а это вело к инфляции. Возрастающая конкуренция в промышленности не могла не повлечь за собой безработицу. А гласность означала, что пресса будет сообщать об этих социальных бедах и сокрушаться. При этом демократизация позволит гражданам – и тем, кто способны покупать по более высоким ценам, и тем, кто лишились работы,– выбирать депутатов в советский парламент, а те в свою очередь смогут грозить кулаком Горбачеву и его министрам.

Тем не менее Мэтлок считал, что, какая бы судьба ни ждала Горбачева или отдельные части его программы, советская система уже коренным образом и весьма обнадеживающе изменилась и будет продолжать меняться, кто бы ни сел в Кремле.

В конце февраля Мэтлок уехал на несколько дней на дачу, принадлежащую американскому посольству в Тарасовке, с участком в пять акров, расположенным на берегу реки Клязьмы, в сорока пяти минутах езды от Москвы. Там, сидя в своей гостиной, выходящей окнами на березовый и хвойный лес, Мэтлок составил три длинные памятные записки, которые затем передал телеграммами в Вашингтон.

Первая касалась внутреннего положения страны; вторая характеризовала советскую внешнюю политику; третья содержала рекомендации Мэтлока относительно реакции США на происходящее. Из соображений секретности все это было написано от руки, и Мэтлок носил бумаги с собой: американские чиновники считали, что все принадлежащие посольству помещения прослушиваются КГБ, и если что-то печатается на электрической машинке, то по электронным импульсам можно восстановить текст.

В своих телеграммах Мэтлок делал акцент на состоянии экономики. Он утверждал, что Соединенные Штаты недооценивают свое «воздействие» на Горбачева, а именно: свою способность не «помогать» советскому лидеру, а подталкивать его в том направлении, каким он уже следует. Если администрация Буша займет положительную позицию в отношении улучшения двусторонней торговли и участия СССР в мировой экономике, это может побудить Советский Союз принять экономику свободного рынка.

Вернувшись в Вашингтон в начале марта, Мэтлок в разговоре с Робертом Блэкуиллом из Совета национальной безопасности рекомендовал устроить встречу Горбачева с Бушем по примеру встречи в верхах, состоявшейся в 1989 году между Горбачевым и Рейганом. Блэкуилл сказал в ответ: «Не знаю, Джек. Возможно, президенту и не следовало говорить, что империя зла отошла в прошлое. Вы никогда не думали, что подобного рода заявление сняло Советы с крючка?»

Мэтлок ответил, что Соединенные Штаты как раз и не должны снимать Советы с крючка. Но чтобы держать их на крючке, необходимо взять на себя повышенные политические и экономические обязательства.

Мэтлок высказал президенту свою точку зрения в пятницу, 3 марта, в Овальном кабинете. Президент уделил Мэтлоку двадцать минут, на протяжении которых посол уговаривал его провести встречу в верхах с Горбачевым до конца 1989 года. Мэтлок считал, что, если между встречами в верхах пройдет слишком много времени, повестка дня окажется чересчур перегруженной. Да и общественность будет слишком многого ожидать. Лучше предложить идею ежегодных встреч – это будет, по словам посла, «нормальной дипломатией на самом высоком уровне».

На той же неделе Бейкер полетел в Вену. В пышном барочном дворце Хофбург собрались тридцать пять делегаций для обсуждения проблем, связанных с пребыванием обычных вооруженных сил в Европе – размеры армий, а также количество и типы вооружений, противостоящих друг другу вдоль «железного занавеса».

В 1979 году НАТО, стремясь предотвратить возможность нападения на Западную Европу стран Варшавского пакта, решила разместить новое поколение ядерных ракет среднего радиуса действия. Эти новые американские ракеты, выдвинутые против Советского Союза, должны были противостоять новому классу советских ракет, уже нацеленных на Западную Европу. Кремль предпринял огромные усилия, чтобы помешать осуществлению этого американского плана.

В первый год своего пребывания на посту Рональд Рейган предложил «нулевой вариант» решения: НАТО не станет размещать свои ракеты, если все аналогичные ракеты будут убраны Советами. СССР отказался: с какой стати они должны убирать уже установленные системы в обмен на обещание Запада отменить свои планы на будущее?

Вице-президент Буш добился поддержки «нулевого варианта» в Западной Европе, где была широко распространена оппозиция размещению новых американских ракет. В январе 1983 года в Западном Берлине Бушу была устроена овация стоя после того, как он зачитал «открытое письмо» Рейгана к народам Европы, в котором президент предлагал встретиться с Юрием Андроповым и убедить его в достоинствах такой договоренности. В конце 1983 года, когда США стали в соответствии с графиком размещать свои ракеты, Советы в Женеве ушли с переговоров о ядерных ракетах среднего радиуса действия.

Придя к власти, Горбачев оказался гораздо более сговорчивым в отношении «нулевого варианта». Весной 1987 года он предложил расширить понятие «вооружения среднего радиуса действия» и включить в него ракеты радиусом действия в триста миль. Рейган согласился.

Многие западноевропейские лидеры забеспокоились, что Рейган слишком увлекся: а что если президент согласится даже на полную «деатомизацию» Европы. Следуя доктрине НАТО, существовавшей уже сорок лет, присутствие ядерных вооружений США считалось жизненно необходимым для уравновешивания двух преимуществ СССР – того, что Советский Союз расположен географически ближе к Западной Европе, чем США, и что у Варшавского пакта больше солдат под ружьем и больше танков и артиллерии, чем у НАТО.

Стремясь развеять эти страхи, администрация Рейгана заявила, что США не только оставят в Европе свои ядерные вооружения ближнего радиуса действия, но и усовершенствуют восемьдесят восемь ракет «Лэнс», размещенных в Западной Германии. Это успокоило многих стратегов в Вашингтоне, Лондоне, Париже и Брюсселе и расстроило в Бонне.

Западногерманский канцлер Гельмут Коль знал, что ракеты «Лэнс» будут пущены в ход скорее всего в том случае, если НАТО будет проигрывать начальную стадию войны и командование Западных войск попытается остановить танковые колонны Советского Союза, уже успевшие глубоко проникнуть в Западную Германию. В результате от этих ракет погибнет больше западных немцев, чем тех, кто будет осуществлять вторжение. Коль опасался, что даже если ракеты «Лэнс» не будут пущены в ход, они явятся заманчивой целью для упреждающих ударов наступающих сил Варшавского пакта, которые могут ударить по ним, возможно, даже с применением советских ядерных вооружений.

США и их западные союзники, казалось, ступили на путь конфронтации. США настаивали на размещении новых ракет ближнего радиуса действия, в то время как в Западной Германии росли возражения.

Бейкер дал понять советским пропагандистам, «слабоумным» в Западной Европе и правым республиканцам в США, что новая американская администрация будет занимать твердые позиции не только в отношении своего советского противника, но, если потребуется, и в отношении своих западных союзников. На встрече со своим аппаратом Бейкер добавил, что «любая уступка» по ракетам «Лэнс» «явилась бы классическим скольжением под уклон», ибо Европа станет тогда свободной от ядерного оружия, что поставит под угрозу «всю стратегию, хорошо служившую НАТО на протяжении сорока лет». Это было преувеличением. По соглашению о ракетах ближнего радиуса действия, ядерные вооружения США по-прежнему защищали бы Западную Европу. Четыре сотни боеголовок, размещенные на подлодках США, были «предоставлены в распоряжение» НАТО, как и многие другие вооружения в этом районе…

В конце 1988 года, к удивлению Запада, Горбачев объявил о резком сокращении советских вооруженных сил. Вслед за своей знаменитой речью в ООН в декабре 1988 года, когда он пообещал сократить советские вооруженные силы на полмиллиона человек и на десять тысяч танков в течение ближайших двух лет, Горбачев объявил о десятипроцентном сокращении расходов на оборону. Кроме того, Кремль опубликовал подробные цифры о размерах своих вооруженных сил и начал выводить войска из стран Варшавского пакта.

В ответ на эти односторонние уступки Соединенным Штатам необходимо было изменить свою позицию. Скоукрофт сказал, что США могли бы выступить с предложением о выводе войск обеих сверхдержав из Европы: американские войска, размещенные в Западной Европе, возвращаются через Атлантику домой, а советские войска выводятся из Восточной Европы.

Соединенные Штаты ведь держат войска в Западной Европе исключительно для защиты своих союзников от атаки с Востока. Советские же войска находятся в Восточной Европе, чтобы держать страны Варшавского пакта в подчинении Кремлю. Советское влияние в Восточной Европе основано почти исключительно на пребывании там советских войск, тогда как американское влияние в Западной Европе основано на торговле, культурных обменах, наличии общих политических ценностей и институтов.

Таким образом, если обе сверхдержавы выведут свои армии из Восточной и Западной Европы, Соединенные Штаты и Запад получат львиную долю выгоды. А если удастся убедить Советы покончить с оккупацией Восточной Европы, народы этого региона, возможно, сумеют наконец пойти по пути подлинного самоопределения и даже воссоединения с Западом. Вот что означал «нулевой вариант» по обычным вооруженным силам в Европе.

Вскоре Скоукрофт начал давать задний ход. Блэкуилл безостановочно атаковал то, что он лишь полушутя называл «непродуманной схемой» Скоукрофта. Поддразнивая Скоукрофта, он говорил, что тот-де столько лет на протяжении своей карьеры занимался проблемами ядерной стратегии, что совсем забыл об основах обороны с помощью обычных вооруженных сил: «Живые люди сражаются на войне, и потому живые люди должны предотвращать войны. До тех пор пока Советский Союз находится в Евразии, а США нет, нам придется держать там войска. Вот если СССР передвинется на Багамские острова, можно будет подумать о том, чтобы перебросить наши войска назад, на эту сторону океана, но не раньше».

Касаясь того, что по плану Скоукрофта американские наземные войска должны быть убраны из Европы, а некоторое количество авиации должно быть там оставлено, Блэкуилл в шутку замечал, что на генерале сказывается узкопрофессиональная приверженность авиации, которая его взрастила: «Перед нами взгляд летчика на проблему контроля над вооружениями: давайте-де вернем армию домой, чтобы ребята могли обеспечить воздушное прикрытие для тех, кто останется!» Блэкуилл не только возражал по сути против плана Скоукрофта, но и не хотел, чтобы Соединенные Штаты были втянуты в торги с Горбачевым: «Не надо нам стараться идти голова в голову с Горбачевым, смело ставя на тотализаторе».

Подобные высказывания дали Скоукрофту точное, хотя, по всей вероятности, и весьма мягкое, представление о той оппозиции, которую он может встретить со стороны институтов национальной безопасности, если публично выдвинет свою идею. И он поспешил от нее отступить.