Измененный

Глава 16

Обычно день невыносимо тянется после полудня.

Утром просыпаешься, и все — вот он ты, снова вернулся в мир, и Хейзел уже привыкла, что каждый раз оказывается при этом в постели в полном одиночестве. Она открывает глаза и смотрит в потолок, дожидаясь, пока реальность соткется вокруг нее. Это не та реальность, какую она выбрала бы сама, но выбор предоставляется редко, несмотря на все обещания тех, кто сделал искусство самосовершенствования своей профессией. А Хейзел уже прочитала достаточно серьезных трудов, посвященных утрате и чувству вины. И ни одна книжка не помогла ей, какими бы хвастливыми заверениями ни пестрели обложки. Все их авторы одинаковы. Пронырливые торговцы на рынке надежды.

В конце концов она встает, накидывает халат — Фил любил, чтобы ее домашние халаты были из неприлично дорогого шелка, и от этой привычки ей уже никогда не избавиться, да и не надо, — и идет в гостиную. Одна ее часть выделена под кухню. Небольшую, чтобы не съедалось пространство; кроме того, в «Океанских волнах» имеется два ресторана, где подают еду на любой вкус, так зачем же возводить домашнюю готовку во главу угла? Она заваривает чашку чая «Эрл Грей». Принимает душ. Одевается. Наносит косметику и причесывается.

Выходя из дома, Хейзел бросает взгляд на календарь на двери. Он сообщает ей, сколько осталось времени до того, как начнется новый отрезок ее жизни, когда она уедет, чтобы пожить с кем-нибудь из детей. Этим утром календарь подтверждает, что осталось три недели до поездки к Кларе в Джупитер, где ей предстоит на некоторое время привыкнуть к роли бабушки, а также бесплатной няни и советника, к которому иногда даже прислушиваются.

Три недели.

Двадцать один день.

Утро она проводит, бродя по торговому центру или заглядывая в единственный (и не самый лучший) книжный магазин в городе, иногда обедает с приятельницей. У нее есть знакомые, с которыми Хейзел поддерживает отношения последние несколько лет — с тех пор, как Филип умер и ее жизнь перестала вращаться вокруг сообщества, которое она теперь мысленно именует «клубом». Друзья к ней добры, они встречаются, болтают, смеются, и Хейзел с трудом понимает, почему мир тем не менее ощущается ею так, словно кто-то убавил звук до нуля. Может быть, рассуждает она, именно из-за лет, проведенных в «клубе». Те-то продолжают развлекаться, предполагает она, но только уже без нее, как и многое остальное проходит теперь без нее. Одно дело знать, что мир нисколько не изменится с твоим уходом, и совсем другое — наблюдать, как такое происходит, пока ты еще здесь.

Время от времени Хейзел проделывает что-нибудь из прежних привычных ритуалов; например, вчера пила кофе с симпатичным, хотя и слишком самоуверенным риелтором. Она прекрасно понимает, что тот пытается использовать ее в надежде выиграть что-то для дальнейшего развития своей карьеры — поняла в тот же миг, как только он не спеша направился к ней с распростертыми объятиями, — но она не возражает. Хейзел хочет сделать небольшой ремонт, и она слишком давно знает Томпсонов, чтобы понимать: проще научиться летать, чем как-то повлиять на их привычки. Вот Фил мог бы, он знал их еще дольше и лучше, он и сам умел как следует наорать, однако мужа больше нет рядом.

Что ж, ладно, пусть этот чудо-риелтор попробует что-нибудь сделать. Хейзел сомневается, чтобы тот сумел добиться чего-то значительного. В его возрасте Тони и Фил уже были очень богаты, они всегда оставались людьми действия, нацеленными на результат. Будет даже забавно посмотреть, как Тони Томпсон разотрет этого самоуверенного нахала в порошок, который Мари затем развеет, выдохнув дым своей сигареты. Хоть какое-то развлечение.

А может быть, понимает Хейзел, она все-таки до сих пор ведет какую-то игру — пусть и разыгрывает свою собственную незначительную партию.

Вечера еще ничего, сносные. Она выпивает в баре бокал вина, что-то ест. Немного смотрит телевизор, недолго читает и рано ложится. Вечера, как ни странно, проходят легко, вероятно, потому, что суть вечера — окончание дня.

Но вот эти бесконечные дни…

Хейзел приобрела привычку проводить дни в квартире. В разгар сезона — потому что снаружи жарко и влажно, на курорте полно отдыхающих и она поняла, что больше не любит находиться среди скопления людей. В другое время года… потому что она боится, где-то на уровне подсознания, что, если будет проводить в мире слишком много времени, настанет день, когда мир исчерпает себя до дна. Поэтому лучше дозировать прием. Не делая ничего значительного, не так сильно ощущаешь свое поражение, как ощущал бы, сознательно находя себе занятие в надежде убить время.

Хайзел читает. Она смотрит блоки телевизионных шоу. Решает по нескольку судоку — до тех пор, пока не вспоминает, насколько это бессмысленное занятие. Они с Мари обе буквально помешались на этом развлечении еще тогда, в прежние времена, хотя у Мари всегда получалось гораздо лучше. Она болтает с уборщицей, которая приходит через день.

И дни в конце концов проходят. Еще не было ни одного, который не закончился бы, — хотя некоторые, кажется, могут тянуться вечно, словно время действительно остановилось и уже никогда не сдвинется с мертвой точки и она останется одна навсегда; так и будет сидеть в своем кресле, в сухой, прохладной комнате.

Но как же медленно тянутся эти дни! Они просто тащатся, вот потому-то, когда около трех часов Хейзел слышит стук в дверь, она с радостью поднимается и идет открывать.

За дверью стоит мужчина. На площадке свет гораздо ярче, чем у нее в комнате, поэтому сначала Хейзел видит только силуэт.

— Добрый день, мэм, — произносит он.

Тот говорит вежливо, почтительно. На нем темные джинсы и новая, судя по виду, рубашка. Подтянутый, широкоплечий, коротко подстриженные волосы на висках тронуты сединой. Хейзел встает так, чтобы солнце не било в глаза, и видит, что мужчина приятный внешне, с хорошей открытой улыбкой.

Примерно раз в вечность Хейзел испытывает легкое волнение, сталкиваясь с красивыми мужчинами: встреча должна быть случайной, чтобы разум не успел отреагировать и импульс сразу дошел до ее биологической сущности. И она, конечно, не подчиняется ему, однако все равно приятно переживать подобные ощущения — вспоминаешь, что пока еще только один из Уилкинсов действительно лежит под землей.

— Добрый день, — отвечает Хейзел. — Могу вам чем-нибудь помочь?

— Надеюсь, что можете. Я ищу Филипа Уилкинса.

И от этих слов она снова падает духом.

— Вы опоздали, — отвечает она, уже не женщина, а просто вдова.

— Опоздал? А в котором часу…

— На шесть лет опоздали. Фил умер.

Хейзел всматривается в лицо мужчины, пока тот осмысливает информацию — глаза у него становятся какими-то плоскими, матовыми, словно пруд, затянутый льдом. Очень странно, но она ловит себя на мысли, что этот мужчина тоже знает, что значит ждать, и только что выяснил, что ожидание еще не закончилось.

«Добро пожаловать в мой мир», — думает она.

— Умер, вот как? — произносит он.

— Да.

— Жаль слышать это.

— Мне тоже жаль.

Он кивает, явно расстроенный. В итоге, хотя и с опозданием, Хейзел осеняет, что тот кого-то напоминает ей, как будто бы она раз или два видела его в прошлом, много лет назад.

— В таком случае я должен поговорить с вами, — произносит гость, входя в квартиру.

Час спустя Хантер сидит в машине. Дверца с его стороны открыта. Он приехал в поселок на северной оконечности Лонгбот-Ки. Когда он видел это место в последний раз, здесь было разве что два акра низкорослого леса, в некоторых местах заболоченного, — остатки изначального ландшафта этих песчаных островов. Подобные образчики дикой растительности до сих пор сохранились только в южной части Лидо-Ки. Хантер случайно обнаружил это место, когда переехал сюда жить. Для человека, выросшего на бескрайних равнинах Вайоминга, в этой грани между морем и сушей кроется какое-то бесконечное очарование.

Но теперь здесь все не так, как было. Какой-то застройщик купил и расчистил землю, выкорчевал и вывез деревья, осушил болотистые участки, обстриг ползучие сорняки, отчего те начали напоминать растительность на поле для гольфа. Все, что здесь было естественного, исчезло. Даже океан теперь искусственно примыкает к берегу, края его пойманы в неводы, оформлены удобно и красиво, в соответствии с представлениями о свободном развитии. Где-то — может, в Сарасоте, в Нью-Йорке, Хьюстоне или Москве — живет тот, кто владеет этой землей. Хантер не знает, размышляет ли о ней хозяин, видит ли ее за листами бухгалтерских отчетов со словами «Еще не готово», напечатанными напротив ее названия кем-то из подчиненных. Он не знает, ведет ли подобные записи Господь и у скольких людей напротив их имен значатся те же слова.

Он чувствует себя уставшим, павшим духом и разозленным. Последнее десятилетие Джон Хантер тратил часть каждого дня на то, чтобы избавиться от помехи в образе мысли и личности, позволяя себе просто существовать. Делать это по возвращении в мир стало гораздо труднее, но он все-таки держался.

И вот сегодня разрушил заклятие.

У него в кармане лежат ключи Хейзел Уилкинс. Ему придется вернуться в ее квартиру с наступлением темноты. А до того следует сосредоточиться, перегруппироваться, взять себя в руки. Он больше не хочет совершать ошибок. Не хочет больше ничего разрушать.

Хантер сидит, глядя перед собой сквозь ветровое стекло на место, ставшее мертвым и безликим. И спустя некоторое время уже не видит того, что стало, а лишь то, что было раньше, слышит смех женщины, с которой приезжал сюда, чувствует прикосновение ее призрачной руки.

Он не сознает, что по лицу текут слезы, а к тому времени, когда возвращается в настоящее, те успевают высохнуть на жаре.

Проезжая обратно вдоль берега, Хантер замечает рядом с дорогой кое-что, вызывающее у него интерес. Заворачивает на стоянку перед итальянским рестораном. С полчаса наблюдает за происходящим. Видит, как подъезжают две полицейские машины, а за ними — ничем не примечательный белый фургон. Хантер видит, как третья машина уезжает, затем возвращается.

Ему кажется странным, что такая бурная деятельность может быть спровоцирована чьим-то исчезновением.

Он отъезжает, понимая, что его жизнь становится все сложнее и сложнее. Что он должен быть сильным, действовать быстрее и что время уже поджимает.

Глава 17

Я оказался дома через двадцать пять минут. Быстрее в разгар дня не добраться, даже если ехать очень быстро, а я гнал изо всех сил. Припарковавшись на улице перед домом — точнее, заглушив мотор и выскочив из машины, — я помчался по дорожке.

Входная дверь была заперта. В доме все было ровно так, как я оставил. Я носился по дому, выкрикивая имя Стефани. Сначала заглянул на первый этаж, затем пробежался по второму. В доме никого; все на тех же местах, на каких было, когда я уходил. Я снова спустился на первый этаж, чувствуя, как тяжко колотится сердце. Войдя в гостиную, я развернулся вокруг своей оси, прежде чем снова сорваться с места. У нас, конечно, переносной телефон, но поскольку мы оба пользуемся сотовыми, трубка обычно лежит на кухонном столе. Я увидел, где она теперь, — рядом с базовым блоком. И не мог вспомнить, здесь ли она была, когда я уходил. Но это и неважно. Кто бы ни побывал в доме, он явно стоял прямо на этом месте.

Меня вдруг осенило, и я поглядел в окно, на веранду и бассейн. Там тоже никого не было.

Я быстро подавил острое желание схватить трубку. А вдруг там остались отпечатки пальцев? Вполне вероятно. Может быть, где-то в доме появилась маленькая черная карточка со словом ИЗМЕНЕН? Тоже вполне вероятно.

Как бы то ни было, эти мысли отвлекали меня от главного: кто-то забирался в дом с целью исковеркать мне жизнь. И это был не Дэвид Уорнер.

Тогда кто?

В пять часов я все еще стоял у тумбы на кухне, точнее, снова стоял. За это время я успел тщательно обыскать дом, но ничего не нашел. Никаких маленьких черных карточек, никаких пропавших чемоданов и одежды. Я не особенно верил, что Стеф может просто взять и уйти, промчаться по дорожке, словно в какой-нибудь романтической комедии (и хотя испытания и бедствия еще впереди, постоянная аудитория тем не менее ожидает примирения, покаяния до того, как поползут титры). Однако люди действительно поступают так и в настоящей жизни, это факт, и я очень обрадовался, не найдя тому подтверждения в своем доме.

Разумеется, мне пришла в голову мысль позвонить в полицию. Она посещала меня каждые полминуты с того момента, как я услышал в трубке женский голос. Но я не позвонил, потому что очень легко представил себе, какой услышу ответ. «Ваша жена — взрослая женщина, сэр. Рабочий день еще не закончился. Кроме того, накануне вечером вы поссорились. Итак, чего же вы хотите?»

Я даже подозревал, что, если собираюсь разговаривать с копами в третий раз за день, мне нужны очень веские причины. И неизвестно куда ушедшей жены тут недостаточно. И подозрительного голоса в моем телефоне тоже недостаточно. Меня могли соединить не с тем номером, мне могло послышаться, а может, я вообще все выдумал от начала до конца по каким-то неизвестным причинам — все это просто подозрительно, странно и, вероятно, задумано с какой-то террористической целью.

Есть ли у меня другие доказательства? Были еще карточки, которые я получал. Сохранил ли я их? Конечно, нет. Я выбрасывал их, как только те появлялись, затирая робкие следы хаоса, пока не стало слишком поздно.

Он, разумеется, этого не знает, тот человек, который стоит за этими карточками и всем прочим, что успело со мной случиться. А ведь я мог бы сохранить карточки. У меня в машине также лежит ноутбук с папками и жестким диском, которые названы тем же словом. У меня имеется копия электронного письма, отосланного с моего адреса, ксерокопия квитанции о доставке книги с Amazon. И, как меня наконец-то озарило, кое-что еще: заказ столика в ресторане «У Джонни Бо» по случаю нашей годовщины. Джанин сказала, что я прислал ей письмо с просьбой заказать столик. В том не было ничего выдающегося — я частенько давал ей разные поручения, когда она, как мне казалось, начинала бездельничать больше обычного, — однако я так и не смог вспомнить, чтобы писал такое письмо. Кто-то явно начал рыться в цифровом аналоге моей личности еще до этой недели, собираясь сделать заказ на Амазоне. И тот же самый человек мог отправить письмо Джанин с просьбой заказать столик «У Джонни Бо».

Так что, скорее всего, я могу добавить это к списку странностей, хотя тогда мне придется согласиться с мыслью, что кто-то на редкость хорошо знаком со всеми моими привычками. Почему же я не обратил на это внимания с самого начала? Как я мог настолько увлечься своими махинациями с «Океанскими волнами», чтобы просто отмахнуться от происходящего?

Но, мысленно перечисляя все эти доказательства, я также прекрасно понимал, насколько те незначительны и как легко не заметить всего этого, когда голова занята другими делами. В этом-то вся суть. Каждое из этих свидетельств было словно крохотный перчик-чили, который я не только счел возможным проглотить, но и, по причине его крайне малых размеров, даже никому об этом не рассказал.

Правда, фотографии Карен — уже не мелочь. Это дело куда масштабнее, его труднее осуществить, но и отдача гораздо весомее. Фотографии просто обречены на то, чтобы их восприняли всерьез. Однако… только что я и сам понял всю их серьезность. Мое «доказательство», что кто-то намеренно вытащил меня из дома в тот вечер, чтобы сделать снимки, испарилось в тот же миг, когда Мелания заявила копам, что никогда не разговаривала со мной. И теперь, утверждая обратное, я выставлял себя не просто сказочником, но и откровенным лжецом.

— Твою мать! — внезапно выкрикнул я, выражая царящий в голове кавардак словами, эхом отдавшимися от стен.

Дом ничего не ответил. Он казался каким-то отчужденным, словно друг, которого ты случайно увидел издалека сидящим в обед за столиком перед кафе с кем-то другим из вашей компании — встреча, на которую тебя не пригласили. В том нет для тебя ничего оскорбительного. Однако что-то в этом зрелище — пока ты стоишь, замерев, на другой стороне улицы и вас разделяет поток машин — подчеркивает, что ты все-таки не в центре вселенной. Дом был просто дом, и жизнь — просто жизнь. И то и другое вроде бы по ощущениям принадлежит мне, однако в материи зияют дыры — а значит, вход, через который внутрь может пробраться чужак. Жизнь внезапно показалась случайным набором событий и людей, связанных тоже случайностью и стечением обстоятельств. Значит, твои друзья встретились, чтобы выпить, и ты вроде как тоже здесь, может даже, у тебя день рождения, — но значит ли это, что все вертится вокруг тебя? Нет. Все это могло получиться и в результате совпадения; возможно, те пришли сюда просто посмотреть по большому телевизору игру. А ты можешь ускользнуть в разгар вечеринки, они поудивляются минут пять, возьмут еще по пиву, сомкнут круг, и все будет так, будто тебя и не было. Ты можешь умереть. Пройдет несколько недель, и случится то же самое. Ты вовсе не причина, не конец и начало всего. Нет никакого дома. Нет никакой жизни. Есть только ты. Точка во времени и пространстве.

Я яростно потряс головой, пытаясь остановить хоровод мыслей. Разумеется, не дом виноват в том, что кто-то пробрался в него. Мысли вертелись в голове слишком быстро. Я понимал, что единственная надежда снова обрести контроль над собой — поговорить с кем-нибудь о случившемся. Но Стеф здесь нет.

В этом-то вся суть.

Глава 18

В половине шестого я сидел на стуле у бассейна. Раздвижную дверь за спиной оставил открытой — ту створку, за которой была гостиная, а не кухонная зона, — так что сразу услышал бы, если бы кто-нибудь вставил ключ в замок. Сотовый телефон лежал у меня на колене. Домашний телефон я положил на стол — осторожно перенес его, держа за край, обмотав руку бумажным полотенцем. Чувствовал я себя при этом крайне нелепо, но утешался тем, что будет гораздо хуже, если потом выяснится, что я затер отпечатки пальцев. Если дойдет до поиска отпечатков. Только не дойдет. Ну что тут такого? Моя жена еще не вернулась домой, вот и все. И потеряла свой сотовый. Или у нее сел аккумулятор.

Или случилось что-то еще.

За последние полчаса я перебрал множество «еще» и обнаружил в себе жилу необузданной фантазии, которую решил использовать, как только жизнь вернется в привычную колею, на благо своей карьере. В данный момент я старался убедить себя, что на самом деле, когда я звонил домой, мне ответила Стефани. Что это она произнесла слово «изменен» странным голосом, чтобы напугать меня. В самой убедительной версии этой фантазии я видел ее в легком подпитии, воодушевленной успехом утренней конференции. А теперь она отправилась за покупками, оттягивая момент возвращения домой. Я мог даже уверовать в свою фантазию, если бы сумел убедить себя, что Стеф знает, какое действие на меня произведет это слово, но это было трудно: она знала только об одной карточке, и тогда, да и потом, я не заострял на ней внимание. Но все-таки не хотел полностью отказываться от этой версии, потому что время шло, а все иные объяснения становились все менее и менее убедительными.

Я положил на стол рядом с телефоном визитку помощника шерифа Холлама. И даже назначил себе крайний срок. Шесть часов.

Было половина седьмого, а я так и не позвонил. Прошел всего час с того момента, когда Стеф обычно возвращалась домой, и я почти сумел убедить себя, что, если бы не все прочие обстоятельства, я еще не начал бы беспокоиться. Я просматривал бы блоги, корректировал бы свой план на шесть с половиной лет, слушал бы подкасты, одновременно виртуозно проделывая дополнительный комплекс упражнений. Просто поразительно, во что можно заставить себя поверить, и очень быстро, если по-настоящему задаться целью. Я даже сменил костюм на джинсы и рубашку, наверное, полагая, что, если буду одет как обычно, это как-то поможет делу — даже не знаю, о чем я думал.

Внезапно зазвонил мой сотовый телефон. Я сразу же увидел, что звонят с конторского номера «Недвижимости на побережье».

— Кто говорит? — осторожно поинтересовался я.

— Это Каррен. Слушай, я все еще на работе.

В обычный день я, естественно, спросил бы почему. Но сейчас мне было совершенно наплевать.

— Ясно, и что?

— Копы снова приезжали, — сказала она. — Насколько я понимаю, они хотели поговорить с тобой.

— Зачем? Зачем им разговаривать со мной?

— Этого они не сказали, но я так поняла, что история с Дэвидом Уорнером развивается. Они заставили меня подробно описать нашу с ним встречу еще раз, шаг за шагом. Выглядели очень озабоченными. Кстати, где ты? Ты просто вышел — и так и не вернулся.

— Поехал домой.

— Ясно. А почему?

Я должен был поделиться с кем-нибудь.

— Я не знаю, где Стефани.

— Ты должен был с ней встретиться?

— Нет. — Я уже пожалел, что заговорил об этом. — Она просто… Я не могу до нее дозвониться.

— В редакцию звонил?

— И в редакцию, и на сотовый, всюду.

— О, — протянула она, и я перестал сожалеть о начатом разговоре. В ее тоне не было и намека на иронию. — Очень странно. Вы ведь постоянно на связи, все время общаетесь друг с другом.

— Да, именно. Общаемся.

— Она на тебя злится?

Я помялся.

— Может быть.

— Это значит «да». Хочешь услышать женский совет по данному вопросу? Ты ведь надеешься его услышать?

— Нет. Я как-то вообще не думал, что у тебя найдется женский совет.

— Я, друг мой, не выставляю все, что у меня есть, напоказ. Самое ценное хранится в ящике для особенных клиентов. И ты получил право заглянуть туда за один только этот разговор.

— Ладно. — Я забеспокоился, не зная, что она скажет дальше, и не понимая, как дошел до того, чтобы выслушивать мнение Каррен Уайт по какому-либо вопросу.

— Если она действительно здорово разозлилась, то непременно захочет вернуться домой, хлопнуть дверью, устроить тебе разнос на повышенных тонах. Не стоит даже пытаться обойти этот момент, просто привяжи себя к рельсам и жди, пока бешеный поезд не промчится над тобой. Тем временем как следует подготовься: будешь говорить «прости» примерно в десять раз чаще, чем, как тебе кажется, ты в состоянии выговорить.

— А что еще?

— Что еще, я не знаю. Я понимаю, вам, наверное, кажется, что все мы, бабы, одинаковые, но на самом деле все мы немного отличаемся друг от друга. И тут уж ты сам должен знать, что еще Стефани захочет услышать от тебя.

— Нет, — коротко проговорил я. — Я не об этом. Я хотел сказать… что, если она не вернется?

Мне было странно разговаривать с Каррен в таком тоне, но не настолько странно, как я предполагал. Может быть, из-за фотографий, которые я видел, пусть по-уродски, однако явственно заявляющих, что у нас имеется что-то общее. Но часть моего разума сознавала, что если Стеф прямо сейчас вернется и застанет меня беседующим по телефону с Каррен, то тут же развернется и снова уйдет. Этот разговор надо заканчивать, пусть Каррен и хочет мне помочь.

— Если она не появится после полуночи, звони копам, — посоветовала она. — Можешь даже рассказать им о случившемся заранее, поделиться переживаниями, когда они приедут.

— Что значит «приедут»?

— Ой, извини, разве я не объяснила? Они уже едут к тебе домой. Прямо сейчас.

— Ты очень мне помогла, Каррен. Спасибо. Придется мне поговорить с копами, чтобы все прояснилось.

— Нет проблем. Я…

Она сказала бы что-то еще, но я отключился. Зашел обратно в дом. Налил в высокий стакан воды из холодильника, выпил медленными, размеренными глотками. Поставил стакан в посудомоечную машину. Развернулся и окинул взглядом комнату. Все было в полном порядке.

Но в следующий миг я сделал нечто странное. Сам не знаю зачем. Возможно, долгое ожидание в пустом доме излишне обострило все чувства. Я знал, что не совершил ничего дурного. И мысль о том, что придется объяснять это снова, вызвала во мне спазм и желание двигаться, стоило представить, как я сижу в доме, дожидаясь полицейских, — кому бы понравилось такое развлечение? С другой стороны, та часть моего сознания, которая помещалась не в голове, а в кишках, заявила: «Нет, не собираюсь я сидеть и ждать».

Я вошел в гостиную и взял блокнот. Написал записку:

Я положил листок на стол рядом с телефоном. А потом вышел из дома.

Глава 19

— Ты, верно, думал, что это очень умный ход.

Уорнер вздрогнул, услышав голос Хантера. Он ведь прислушивался к каждому звуку, но этот гад снова возник внезапно, незамеченным. Это вселяло тревогу. Больше всего ему хотелось верить, что органы чувств работают правильно, что он еще в состоянии определить, где реальность, а где наваждение.

Он поднял голову и увидел Хантера, прислонившегося к дальней стене и наблюдавшего за ним. Тот стоял неподвижно. Казалось невероятным, что тот только что явился сюда из какого-то другого места. Должно быть, он все время был здесь.

— Это ты?

Хантер просто стоял у стены с окаменевшим, словно у тотема, лицом. Вид у него был не слишком жизнерадостный.

Уорнер устало перевел взгляд с Хантера на куски брезента, которые служили ему единственными окнами на протяжении семидесяти двух часов. Сначала он ненавидел их за то, что те закрывают вид, однако затем понял, что этот же брезент позволяет ему видеть то, что хочется. Свет, который пропускают сквозь себя полотнища, снова начал меркнуть. Сумерки творят на небе Флориды настоящие чудеса: закат расцветает нежными красками, пока с океана надвигается тьма. Пусть краски иногда слишком яркие, но что с того? Жизнь яркая штука. Жизнь большая.

Живи, твори, побеждай.

В молодости Дэвид много путешествовал, проехал по всему Западному побережью, там и сколотил состояние. Но, продав компанию, отправился прямиком в Сарасоту, даже не рассматривая другие варианты. Он твердо знал, что весь остальной мир являет собой лишь жалкую карикатуру на Солнечный штат. Ловушку для туристов. Праздничный край. Приемную Господа Бога. Уорнер был убежден, что, когда сидишь в правильном баре с холодным пивом и толстой кубинской сигарой, в хорошей компании, в мире нет места более похожего на рай. Он любил даже буфет Джимми — да ради бога, почему бы его не любить? — и в данный момент мог бы буквально убить за чизбургер оттуда.

Уорнер понимал, что должен что-то возразить на слова Хантера. У него всю жизнь были наготове ответы на любые вопросы. Но сейчас Дэвид понимал, что запас иссяк. Держать голову прямо было больно, но он знал, что, если уронит ее, тоже будет больно, к тому же он тогда будет выглядеть слабаком. А он не слабак. И всегда был в числе сильных, настоящих игроков, тех, кто сам творит свою судьбу, одним из тех, кто скрывается за занавесом. Да он сам владеет паршивым занавесом! Он сделал его сам. И нужно гораздо больше, чем привязать его к креслу и морить голодом и жаждой, чтобы лишить характера — пусть из-за этого жизнь стала гораздо труднее и даже из-за этого ему ночью являются люди.

Уорнер не знал, сколько было времени, когда он проснулся. Было уже очень темно. Последние пару дней он пытался определять время, прислушиваясь к звуку далекого движения. Машины не ездили, из чего Дэвид заключил, что наступили самые глухие ночные часы. В горле будто кто-то медленно и старательно проделал глубокие надрезы соленым ножом. Рана в ноге изредка подавала пронзительные сигналы, но все остальное время зловеще молчала. Его разум покрывала сетка сухих трещин, и когда время от времени он приходил в сознание, то всерьез пытался применить на практике ту чушь, что культивируют в Эру Водолея и о которой пару недель назад рассказывала ему Линн, лежа на супружеской постели.

Уорнер представлял, как его поливает дождем. Он представил себе, как целая туча собралась под сводом черепа, распухла, налилась сине-багровой чернотой, а затем разразилась молнией. Он представлял, как вода оросила его мысли, растекшись по пересохшим руслам, сначала ручейками, а потом быстрыми, бурлящими потоками.

Все это только усилило жажду. И еще спровоцировало приступ ненависти к Линн — короткий, яркий и полный едва ли не сексуального напряжения. И не потому, что Дэвид подозревал ее в причастности к похищению — он уже решил, что Хантеру вряд ли потребовалась бы подобная помощь, — а просто потому, что знал: прямо сейчас она лежит в постели, сытая, и сладко спит, не заботясь ни о чем на свете. Иногда они не встречались неделями, поэтому Линн даже не догадается о его исчезновении. А будет ли она вообще переживать? Конечно, до недавнего времени он ответил бы: да. Но сейчас уже не был настолько уверен. Они весело проводили время, она изначально искала человека его достатка для подобных тайных встреч. Но был ли он тем мужчиной, с кем Линн не в силах расстаться? Вдруг его исчезновение на самом деле будет для нее большим облечением?

Дэвид неожиданно решил, что созидание зрительных образов ему не помогло. Поэтому он открыл глаза и увидел сидящую посреди пола девушку со скрещенными ногами.

Он закрыл глаза, затем снова открыл.

Девушка все еще была здесь. На ней были надеты старые потертые джинсы и выцветшая куртка. И это не Линн. У Линн короткие волосы. У этой девушки волосы длинные, не по моде. Руками она обняла колени и смотрела куда-то вбок. В лунном свете вырисовывались черты лица, нежные, миловидные. Знакомые ему черты.

— Кейти?

Та не двигалась, даже не смотрела на него. В каком-то смысле это было совершенно не удивительно, потому что он знал, что Кейти мертва, и мертва уже давно. Но сейчас она была здесь. Он видел ее. Поэтому повторил ее имя, на этот раз громче.

Девушка медленно поднялась, однако по-прежнему не смотрела в его сторону. Когда она встала, на него повеяло каким-то запахом. Он не мог подобрать для него определения. И понял, что не хочет подбирать. Запах не сильный, но скверный.

Она слишком долго поднималась с пола. Наконец повернула голову, чтобы взглянуть на него. Радужные оболочки ее глаз были черными. Кожа на лице бледная и обвисшая. Ногтей на руках не было.

Она начала говорить:

— Помнишь то время, когда ты рассказывал, как тебе во сне пришла мысль: вот бы вдруг увидеть всех людей, с которыми когда-либо встречался или тусовался, и понять, считают ли они тебя привлекательным и хотели бы заняться с тобой сексом? И чтобы картинка получилась объемной, как в жизни, и все эти люди стояли бы кругом с тобой в центре, и чем ближе стояли к тебе, тем чаще, значит, думали о тебе и тем грязнее были их мысли на твой счет?

Она говорила тихо, бубнила на одной ноте, словно одурманенная или уставшая. Движения ее губ немного не совпадали со звуком, губы продолжали шевелиться еще секунды три после того, как голос уже стих.

— Я не помню, — ответил Дэвид.

— Ты никогда не помнишь того, чего не хочешь помнить.

— Может, я и говорил такое.

— Да, может.

Она подошла к нему, подволакивая левую ногу. Обошла слева, ступила за край дыры, но не упала. Она так и замерла в воздухе, после чего исчезла из поля зрения.

Уорнер сидел в кресле, вцепившись руками в подлокотники. По штанам растеклась моча, которой, как ему казалось, в его организме больше нет. Он знал, что попросту не мог видеть девушку, однако… А вдруг та вернется?

Она не вернулась.

Но он все равно уже больше не смог заснуть.

Ну а здесь и сейчас он оставил надежду подыскать остроумный ответ и вместо того задает вопрос, который вертелся у него в голове:

— Что ты сделал с Хейзел?

Хантер глядел невесело. Не похоже, чтобы тот собирался его обмануть. Скорее, он не хочет говорить на эту тему. Значит, Хейзел мертва. Уорнер помнит, какой она была двадцать с лишним лет назад, когда тот впервые увидел ее. Жена одного из самых крупных здешних дельцов, в общество которых он пытался пробиться. Изумительно ухоженная женщина немного старше его. Ему не раз казалось, что та поглядывает на него особенным образом, но, наверное, ошибался — они с мужем были очень близки. Вообще их круг сложился задолго до того, как к ним присоединился Уорнер, а положением в таком обществе не рискуют ради пары случайных совокуплений.

— Я помню Уилкинса, — произнес Хантер. — Он казался вполне приличным человеком. Неужели он действительно принимал в этом участие?

— Участие в чем?

— Ты знаешь.

Сидящий в кресле собрался с силами.

— Знаю. Но мне кажется, что ты до сих пор ничего не понял.

— Не хочешь меня просветить?

— Нет.

— Я так и думал. Поэтому оставлю тебя еще на какое-то время. Мне предстоит работа. Надо все прибрать. И виноват в этом ты. Снова затеял какую-то дурацкую игру?

Уорнер посмотрел на него.

— Да, — сказал Хантер. — Она рассказала.

Когда Хантер оттолкнулся от стены, собираясь уходить, пленник в кресле ударился в панику.

— Ты, задница, у меня имеются друзья! Другие, не этот стариковский клуб. Друзья с неограниченными возможностями. Я исполняю свои обязанности по отношению к ним. Они мои должники. Тебя похоронят и сожгут твою могилу!

— Это уже было, — сказал Хантер. — Быть похороненным не так уж страшно. Сколько бы земли ты ни наваливал на человека, он все равно найдет способ выбраться наружу.

— А что, если они все же сделают это? Ты навсегда останешься дерьмом. Я же всегда буду тем, кто я есть.

— Это верно, приятель, и, должно быть, сейчас эта мысль здорово тебя утешает.

Хантер подошел, внимательно посмотрел на человека в кресле, и Уорнер смутился и испытал замешательство, заметив в его глазах что-то похожее на сострадание.

— Ты принадлежишь к старой школе. Но даже старые псы вроде тебя время от времени обучаются новым фокусам.

Он поднял с колен Уорнера бутылку с водой и отвинтил крышку. Отпил глоток, и пленник в кресле подумал: да, разумеется, все это лишь для того, чтобы еще раз помучить меня. Однако Хантер опустил бутылку и поднес ко рту Уорнера.

Опасаясь — и зная, — что это просто обман, но от отчаяния не в силах сопротивляться, Уорнер жадно потянулся к бутылке. Хантер приблизил горлышко к его рту, аккуратно наклонил. Вода медленно, непрерывной струей потекла ему в рот. Он явственно чувствовал, как та стекает по пищеводу и попадает в желудок. Хантер держал бутылку, постепенно меняя угол наклона, чтобы вода текла непрерывно, пока бутылка не опустела. Затем он смял ее, убрал в карман и подошел к тому выступу над ямой, где забирался накануне.

— Спокойной тебе ночи, Дэвид.

Пытаясь побороть подступающую тошноту, Уорнер повернул к нему голову.

— Она ведь сказала тебе что-то еще.

Хантер улыбнулся.

— Я вернусь.

Он сел на край дыры и уже собирался спрыгнуть, но задержался, будто ему в голову только что пришла мысль.

— Да, еще одно, — добавил он. — Проезжая по Лонгбот-Ки, я кое-что заметил. Не знаю, что это значит, но может, ты знаешь. Похоже, копы сильно заинтересовались твоим домом. Там стояло четыре или пять машин. И еще пара фургонов криминалистов. Больно много суеты вокруг пропавшего человека, пусть даже и очень богатого.

Он подмигнул, а потом исчез.

Вода все изменила. В голове у него прояснилось. Уорнер понимал, что это временно, и по неизвестной причине ему представился верный пес, запертый в доме со старым, умершим хозяином; тот лакает кровь из тела, прогрызает дырку, засовывает туда нос, кусает… Короче говоря, здорово. Мясная жила. Но когда она кончится, то уже навсегда.

Он почувствовал себя вполне сносно. Мысли уже в состоянии были сопротивляться самим себе, обращаясь к золотым денечкам. Его разум могучими руками поднял перед его мысленным взором счастливые моменты. Он мог подержать их, покрутить так и сяк, рассмотреть прошлое под любым углом. Еще недавно такие воспоминания сопровождались бы слабыми уколами совести и сомнениями. А сейчас? Нет нужды, нет места и времени. Он имеет право быть тем, кто он есть и будет всегда.

Он посмотрел прямо перед собой широко открытыми глазами. Спустя какое-то время они начали болеть, вступая в сговор с подступающими сумерками, и края комнаты расплылись.

Когда появлялись женщины, Уорнер понимал, что те были всего лишь плодами его воображения. Он не был уверен насчет Кейти, но знал, что остальные фигуры, начавшие возникать на периферии его зрения, были всего-навсего порождениями памяти. Он вспомнил, что действительно носился с мыслью о подобном каталоге, о котором напомнил ему призрак Кейти. Но знал, что его разум сейчас подсовывает ему совсем другое, эти образы, заполнившие пространство, принадлежат вовсе не тем, кто его любил и хотел. Уорнер сыграл в их жизнях совсем иную роль, и их так много. И даже не подозревал, сколько их на самом деле.

Он не боится.

Но он ведь и не дурак.

Подготовившись, он вцепился в края подлокотников обеими руками. Уперся в пол пятками. Закрыл глаза и оттолкнулся, немного отрывая от пола передние ножки кресла.

Затем с силой откинулся на спинку.

Кресло покачнулось, раз, другой, а затем медленно перевалилось через край.

Глава 20

Далеко я не уехал. Оказавшись на главном шоссе и не повстречав по дороге полицейской машины, я немного успокоился. Я понимал, что совершил не слишком умный поступок, но и на дерзкий побег, достойный внимания Си-эн-эн, это тоже не тянет. Откуда мне знать, что ко мне едут копы? Да, конечно, я знаю от Каррен, но они-то пока не знают того, что я знаю. К тому же им бы следовало сначала мне позвонить, так? Нельзя же ждать от человека, что тот будет сидеть на одном месте, как будто у него нет дел. У меня своя работа. Я должен был встретиться с клиентом, сходить к зубному; у меня встреча, касающаяся раскрутки бренда, астрологический «фрагфест» в Брадентоне. Я должен успеть… черт его знает что еще!

Потому меня нет дома. Можете объявлять розыск.

Я доехал до деловой части Сарасоты, развивая по пути одну мысль. Мысль была не самая блистательная, но другой не было, и хоть какое-то обещание позитивного и простого действия в данный момент казалось прекрасным планом, а еще отличным оправданием, чтобы не сидеть дома.

Я остановился на Фелтон-стрит и прошел квартал до офиса «Пляжа». Сквозь большие стеклянные двери я видел, что кто-то до сих пор сидит за столом, но когда попытался войти, оказалось, что двери заперты. Девушка оторвалась от своего компьютера и покачала головой, как и все секретари на свете, наделенная от Бога властью пускать и не пускать.

«Мы закрыты. Такой закон».

Я устроил пантомиму, означающую, что я знаю, уже есть шесть часов, они закрыты, но мне все равно до зарезу надо с ней поговорить и я не скоро откажусь от этой идеи. Она довольно долго истолковывала мои жесты; возможно, просто не отличалась сообразительностью. В конце концов девушка нажала кнопку, и дверь щелкнула.

— Мы закрыты, — первое, что сказала она, как только я перешагнул порог.

— Я знаю и отвлеку вас всего на секунду. Я муж Стефани Мур.

Почтительность девушки выросла процентов на двадцать — Стеф старший редактор в их журнале.

— А, ясно, добрый вечер.

— У меня испортился телефон. Я должен был встретиться со Стеф, но не могу вспомнить, где мы договорились. Она присылала мне сообщение, но я никак не могу открыть меню. И дозвониться до нее тоже не могу. Она случайно не упоминала, куда собирается сегодня вечером или что-нибудь в этом роде?

Секретарша старательно сверилась с разнообразными бумажками, разбросанными по столу и пришпиленными рядом с монитором.

— К сожалению, нет.

— Ладно, последняя надежда — есть у вас телефон Сьюки?

Я искал его дома, пока тщательно осматривал комнаты на предмет каких-нибудь странностей, но в ноутбуке Стеф номера не оказалось.

— Мне не разрешено разглашать подобную информацию.

— Разумеется. — Я схватил со стола ручку и листок бумаги и принялся писать. — Вот это мой сотовый. Окажите мне услугу, перешлите мой номер Сьюки по электронной почте или через смс, попросите ее перезвонить мне.

Я вышел на улицу. Я не знал, выполнит ли секретарша мою просьбу, да может быть, это не так уж и важно. Что же дальше?

Возвращаясь к машине, я заметил вдалеке вывеску бара и понял — вот что дальше.

В баре «У Кранка» под конец рабочего дня было многолюдно, и я даже не пытался найти местечко в кондиционированном помещении, заняв вместо того столик на террасе. Дожидаясь, пока принесут пиво, я в миллионный раз набирал номер Стеф. Снова нарвавшись на голосовую почту, я сжал телефон с такой силой, что маленькая пластмассовая коробочка едва не треснула. Я не стал оставлять очередное сообщение. Зато заметил, что аккумулятор в телефоне здорово сдал за день и заряжен только наполовину. Что вселило в меня новую тревогу, которая была мне вовсе некстати. Правда, я заряжу телефон, когда наконец окажусь дома. Я ведь вовсе не подался в бега или что еще. Я уже скоро вернусь домой. Именно так.

Также некстати было и то, что три женщины уселись за соседний столик и немедленно принялись курить. Если вы никогда не пытались бросить курить, вам не понять, насколько это паршиво. Вы можете много месяцев не брать в руки сигарет, преодолеть зависимость, выработать новые привычки, но затем в один прекрасный день вы видите, как кто-то радостно сосет раковую палочку, и вы, сшибая с ног стариков и детей, кидаетесь за пачкой сигарет, смутно сознавая, что этот миг постоянно маячил у вас на горизонте, поджидал, когда вы протопчете к нему дорожку. Парень за прилавком берет у вас деньги, переходит к следующему покупателю, не сознавая значимости только что свершившегося события, не замечая, как у него на глазах только что рухнул фасад, возведенный благодаря титаническим усилиям, внутренним диалогам и самоотречению.

Может быть, любая боль и разочарования, с которыми мы сталкиваемся в жизни, существуют ровно потому, что мы сами их изобретаем, потому что наши рецепторы всегда наготове и в ожидании.

Может, мне стоит просто взять и закурить, и пошло все к черту?

Я развернулся к дамам за столиком. Едва не попросил у одной из них сигаретку. Но не попросил.

Я развернулся обратно, переживая не триумф, а смутное и злобное ощущение потери. По счастью, появилось пиво, и я вместо этого выпил половину бокала. Оставшаяся половина быстро последовала за первой, поэтому я заказал еще.

И так и пошло, а Стеф все не звонила.

Через час я приступил к четвертому пиву и понял, что лучше бы, чтобы оно было последним. Солнце шло на закат, но духота все усиливалась. Терраса между тем опустела. Соседки-курильщицы тоже ушли, что помогло мне собраться с мыслями, и в итоге я вспомнил, что сказал мне во время обеденного перерыва Кевин. Он сказал: проще всего объяснить происходящее тем, что кто-то непосредственно воспользовался моим ноутбуком. А это подразумевает некую личность, которая могла без труда достать мои пароли и (или) учетные записи.

Стефани. Ну разумеется.

Не укладываются сюда только фотографии. Конечно, Стефани могла бы закачать их на мой компьютер. Она даже, наверное, могла и сделать их.

Но зачем? С какой целью устраивать мне разнос за то, чего я не совершал? Поверить в то, что все подстроил Дэвид Уорнер, было трудно. В то, что это могла сотворить Стеф, попросту невозможно, и без веских доказательств… С другой стороны, сложно представить, каким образом Уорнер смог бы закинуть папку в мой компьютер. Я плохо разбираюсь в технике и вообще не понимаю, как можно засунуть файлы в чужой компьютер на расстоянии. Я вдруг осознал, насколько смутно осознаю возможности и границы тех технологий, которым запросто доверил управлять своей жизнью. В прежние времена под личностью подразумевалось твое лицо и как минимум подпись. Теперь же личность состоит из набора паролей, на выбор которых тратится куда меньше времени, чем на выбор имени для кошки. Узнай мой пароль — и станешь мною — во всяком случае, функционально; мы ведь то, что мы делаем, или то, что, как кажется, делаем.

Я не мог поверить, что подозреваю в подобном собственную жену. От пива я сделался усталым и раздражительным, и меня все больше охватывала тревога, гнусным образом похожая на панику. Не было смысла и дальше сидеть здесь — во всяком случае, когда под боком стоит машина и сам ты дошел до точки. Я попросил счет и отправился в уборную.

Когда я возвращался через бар обратно, то снова попытался дозвониться до Стеф, с тем же успехом. Опуская телефон, я внезапно принял решение. Я последую совету Каррен Уайт. Позвоню в полицию и скажу: до меня дошли слухи, что они хотят со мной поговорить. А когда мы встретимся, я признаюсь, что целый день не могу найти жену. Их реакция — которая, как я надеялся, будет не особенно бурной, — наверное, немного успокоит меня.

Я кивнул своим мыслям, радуясь, что принял решение, и потянулся к бумажнику, чтобы достать визитку помощника шерифа. Случайно я поднял глаза и увидел, что официант несет к моему столику поднос со счетом.

А у него за спиной, на другой стороне улицы, я увидел прохожего.

Это был Дэвид Уорнер.

Глава 21

Я замер на пару секунд, после чего рванул с места. Выскакивая с террасы, я слышал, как официант прокричал что-то, но сейчас мне было не до счета.

Дэвид Уорнер шел по другой стороне улицы. На нем даже был тот же самый пиджак, в котором он сидел тогда в баре: светло-зеленый, с широкими плечами, того сорта, что стоит тысячу баксов в каком-нибудь магазине на Серкл. Уорнер шел один, шагая расслабленной, уверенной походкой человека, который знает, что, если пожелает, сможет купить всю эту паршивую улицу.

— Эй! — прокричал я, перебегая дорогу перед носом у машин. Кто-то нажал на клаксон. Уорнер шагал дальше. Я понял, что он, скорее всего, не привык к подобному обхождению; ему даже в голову не пришло, что какой-то парень, перебегающий улицу, может так обращаться к нему. Тот направлялся к машине, стоявшей в двадцати ярдах впереди, и я прибавил скорости.

Подбегая к нему, я протянул руку и схватил его за плечо. Уорнер сразу меня узнал — я понял это по глазам.

— Что? — тем не менее спросил он. — Кто вы, черт возьми, такой?

— Я Билл, Билл Мур.

Он вытаращился на меня.

— Кто?

— Билл Мур. Риелтор. Несколько недель назад мы познакомились «У Кранка». Вы продаете дом. Во вторник встречались с моей коллегой.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Чушь!

Он начал пятиться от меня.

— Я не знаю, кто вы такой, но убирайтесь, пока я не позвонил в полицию.

— Я уже разговаривал с полицией. Они сами приходили. Они полагают, что вас нет в живых.

Двое прохожих проявили интерес к нашей беседе. Оба в грязных майках и в наколках — парни такого сорта обычно ошиваются в барах на шоссе, за пределами города. Дэвид Уорнер посмотрел на них, опуская руку в карман брюк.

— Чокнутый, — сказал он. — Первый раз его вижу.

— Не надо угрожать приличному человеку, — проговорил один из парней. Судя по его тону, он искал повода, чтобы начать драку.

— А я ему и не угрожаю. Я всего лишь сказал…

Но тут вперед выступил второй, встал между мной и Уорнером, который потихоньку отходил к машине.

— Слушайте, ребята, — сказал я, стараясь оставаться на свету. — На самом деле это вовсе не ваше дело. Я должен побеседовать с этим человеком, вот и все. Он меня знает.

— Никогда раньше его не видел, — заявил Уорнер и нырнул в машину. — Спасибо, молодые люди.

Он захлопнул дверцу, через несколько секунд прогрел мотор и тут же тронулся с места.

— Чтоб вас! — выкрикнул я. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и побежал обратно. Не успел пробежать и десяти футов, как наткнулся на официанта из бара.

— Не пытайтесь от меня сбежать, сэр, — начал он. — Вы должны…

Я раскрыл бумажник и сунул ему банкноту. Понятия не имею, какого достоинства. Двое парней стремительно приближались ко мне, решив, что я натворил достаточно и вполне заслуживаю возмездия, хотя истинный виновник уже давно убрался со сцены.

Уорнер тем временем пытался вырулить на шоссе.

Как оказалось, бегаю я быстро. Все это время я неукоснительно приближался к машине. Обогнул угол здания в тридцати ярдах впереди, держа наготове ключи. Выбежал прямо на шоссе — с трудом разминувшись с проезжающим грузовиком — и оказался перед водительской дверцей. Нырнув в машину, я запер центральный замок, и оба преследователя заколотили кулаками по крыше, оглушая меня раскатами металлического грома. Я нажал на педаль, дал задний ход, отчего парни лишились равновесия и разразились бранью, а затем рванул по подъездной дороге прямо на улицу, срезая угол, чтобы выехать на шоссе на светофоре сразу за баром. Я видел авто Уорнера в конце улицы; тот дожидался, пока сможет выехать направо, на бульвар.

Между нами было слишком много машин, и я не знал, успею ли повернуть вместе с ним, пока горит зеленый, поэтому сразу завернул направо и проехал квартал. Казалось совершенно нелогичным терять его из виду, но я знал, что в этом есть смысл. Через перекресток я повернул налево — и выругался громко и грубо, увидев, какое движение на Первой улице. Мне ничего не оставалось, кроме как влиться в поток и надеяться на лучшее.

К тому моменту, когда я добрался до Тамиами, я почти отчаялся, поэтому, увидев, как машина Уорнера проезжает перекресток, направляясь к мосту, я снова закричал, на этот раз испустив животный крик радости.

Я вжал педаль в пол раньше, чем переключился светофор, перелетел перекресток и выехал на бульвар Ринглинга. По дороге едва не врезался в очередной грузовик, а в следующий миг понял: я знаю, куда направляется мой объект — домой, скорее всего, — поэтому мне нет нужды рисковать жизнью.

Но только он повернул не туда.

Я ехал за ним по мосту, через Берд-Ки до самого Сант-Армандс Серкл, ожидая, что тот повернет направо и поедет вдоль берега на Лонгбот.

Вместо того он повернул налево. Для меня это стало полной неожиданностью, и я слишком поздно нажал на тормоза. Уорнер, должно быть, понял, что я преследую его, потому что попросту обогнул остров и свернул на боковые улицы.

Я отлично знаю здешние дороги — продал в этом районе не один дом, — но все-таки потерял его.

Минут пятнадцать я ездил по параллельным улицам, но он каким-то образом смылся. Запутал следы и, скорее всего, отправился обратно через мост на материк. Постепенно я лишился недавнего задора, и чем медленнее ехал — и чем больше адреналина утекало из организма, — тем отчетливее я понимал, что здорово пьян. По идее, я не должен был так напиться с четырех бокалов пива, просто вечером ничего не ел, а если подумать, то не ел ни утром, ни днем. Все это время я трудился как проклятый, и последнее, что помню из съеденного, — полвазочки замороженного йогурта… вчера днем.

Я резко свернул на второстепенную дорогу в полумиле от Серкла. Улица была не похожа на другие, однако на ней стояли все те же дома стоимостью от девятисот пятидесяти тысяч до миллиона двухсот тысяч долларов. Во дворе одного из домов хозяин поливал растения. Заметив, что я сижу, уставившись перед собой, как будто меня отключили от розетки, он приблизился к водительской двери. Голос у него был сочувственный.

— С вами все в порядке, приятель?

— Точно не знаю, — ответил я. — Но спасибо, что спросили.

Я сдал назад, осторожно развернулся на сто восемьдесят градусов под его спокойным и внимательным взглядом и медленно покатил в сторону Серкла.

Я хотел просто выпить кофе. Однако когда я уселся за столик перед рестораном «У Джонни Бо», официантка — не та, которая обслуживала нас со Стеф, — случайно упомянула пиво в числе прочих напитков. Я знал, что это плохая идея и мне будет не преодолеть десять миль до дома с таким уровнем алкоголя в крови, но иногда просто надо взять и сделать. Сегодня явно был такой день.

Аккумулятор в телефоне сел до двадцати процентов. Это означало, что изображение батарейки начало мигать оранжевым цветом. Лучше бы этого не было. Я знаю, что аккумулятор садится. Одно деление из пяти — это знак, который я способен понять. Ну так пусть он и дальше будет зеленым! Появление тревожного цвета лишь способствует стрессу. Разумеется, от Стефани не приходило никаких сообщений — ни голосовых, ни текстовых. Было уже девять вечера, и меня все сильнее охватывала тревога.

Дожидаясь пива, я решил сделать то, что собирался сделать еще в баре. Гудки все шли и шли. Наконец трубку сняли.

— Помощник шерифа Холлам, — сказал тот, как будто рассеянно.

— Это Билл Мур.

— Где вы?

— Он никуда не пропал, — сказал я.

— Кто, сэр?

— Дэвид Уорнер. Я только что его видел.

— Этого не может быть, сэр. Хотя мы бы хотели поговорить с вами о нем. На самом деле мы даже заезжали к вам недавно.

— Я не дома.

— Это мы поняли. Где вы?

— Уехал в Санкт-Пет, — солгал я. — В «Ла Скала». Деловой ужин. — Я неправильно произнес название ресторана, сделав ударение на «ла» во втором слове.

— Ясно. Вы выпивали, сэр?

— На самом деле это вас не касается, помощник шерифа.

— Касается, если вы собираетесь ехать обратно на машине.

— Я возьму такси. Слушайте, хватит мне рассказывать о вождении в нетрезвом виде. Какого черта вы делаете вид, будто Уорнер пропал, если тот никуда не пропадал? Я только что его видел, полчаса назад. И с ним разговаривал. Но он сел в машину и смылся.

— Где это случилось?

— На Фелтон-стрит. Я пытался с ним поговорить, ну, объяснить как-то, что люди переживают, но тут вмешались какие-то уроды, и он смылся.

— Похоже, встреча была волнующая. Я надеюсь услышать о ней во всех подробностях. И шериф хочет непременно поговорить с вами завтра, сэр. Вы предпочли бы встретиться с ним на работе или дома?

— Почему вы меня не слушаете?

— Я слушаю. На самом деле слушаю очень внимательно и понимаю, что вы солгали мне о своем местонахождении — добраться из центра до Санкт-Петербурга за полчаса просто невозможно, особенно сейчас, когда на Тамиами такое плотное движение.

— Ладно, ладно. Извините. Вы правы, я не в Санкт-Петербурге. Я в городе, и я вне себя. Никак не могу найти жену. Но клянусь Господом, я действительно видел Уорнера. Он узнал меня, но не признался в этом, а потом сбежал. Он в добром здравии. Не знаю, кто там у него стрелял, но точно не в него.

— Как давно пропала ваша жена, сэр?

— Всего день, и я знаю, что заявлять рано. Но только исчезать вот так не в ее привычках. Обычно мы постоянно на связи. Вчера вечером мы повздорили, но это все равно не причина.

— Что послужило поводом для ссоры, сэр?

— Ерунда.

— Ладно. Обычно мы заводим дело, выждав дольше. Но на всякий случай я проверю сегодняшние рапорты. Если завтра, когда мы встретимся, она все еще не объявится, мы займемся делом всерьез.

Я понимал, что это самое большее, чего можно добиться от копа, — на самом деле он отнесся с большим пониманием.

— Спасибо. Давайте я оставлю вам свой номер.

— Он уже у меня на экране, мистер Мур.

— Верно. Разумеется.

— Я бы посоветовал вам завязывать с выпивкой и ехать домой, мистер Мур. Вы в состоянии?

— Да, я поеду.

— Отлично. Кстати, когда окажетесь дома, может, позвоните мне? Тогда я буду знать, где вас искать, на тот случай, если что-нибудь узнаю о вашей жене.

Я пообещал ему, но, заканчивая разговор, пришел к выводу, что, если вернусь домой, скоро у меня под дверью появится полицейская машина.

Поэтому я заказал еще пива.

Это не входило в мои планы. Я просто заказал пива.

Глава 22

Когда Уорнер очнулся на этот раз, он понял, что вокруг него все изменилось. Сильно изменилось. Для начала что-то случилось с силой притяжения, потому что его тянуло куда-то в сторону. До сих пор неизменное положение тела тоже изменилось, и он почувствовал себя не таким скованным. Вдобавок к боли в бедре, с которой он, как ни ужасно, свыкся, нити дискомфорта тянулись от левой руки и кисти, от затылка и поясницы.

Затем Дэвид вспомнил, как это все могло получиться.

Он упал спиной с двенадцати футов на бетонный пол, привязанный к тяжелому креслу.

Поразительно, но он не погиб.

Во всяком случае, пока.

Дэвид всмотрелся в темноту и убедился, что теперь действительно видит снизу тот полуэтаж, на котором провел последние двое суток.

Он повернул голову вправо, затем влево. Болело сильно, но с болью он справится. Попробовал подвигать руками. Те по-прежнему были привязаны, но теперь не так туго. Кресло разбилось.

А если теперь вот так?

Он не спешил. Повращал правым плечом, а затем начал вытягивать кисть руки из-под пут. Запястье было туго перехвачено, но десять минут трудов — и рука высвободилась.

Дэвид поднес ее к лицу, медленно вращая кистью. Рука снова свободна! Он рассмеялся — в глубине горла родился сухой протяжный свист. Этот звук он производил, пока ему не показалось, что его вот-вот стошнит. Голова кружилась. Но останавливаться еще рано.

Уорнер пошарил по телу и принялся распутывать парусиновые ленты на другом запястье. Один из подлокотников совсем развалился, и левая рука была свободна уже через пять минут. Он поднес к лицу обе руки, пытаясь понять, как закреплена парусиновая лента у него на шее. Прошло минут двадцать или больше, а он так и не освободился от нее, но затем, случайно коснувшись, он обнаружил, что верхняя поперечная перекладина в спинке кресла сломана, и, двигая головой из стороны в сторону, сумел высвободиться. На шее остался висеть обрывок парусины, но это уж он как-нибудь переживет. В мире, где падение не убило его, он был готов приспособиться к любым мелочам, сопутствующим спасению.

Дэвид уперся в пол обеими руками и надавил спиной, пытаясь понять, насколько сильно пострадала нижняя часть кресла. Кресло дернулось вместе с ним, значит, повреждения не такие уж глобальные. Однако после серии толчков, поворотов и вращений оно начало разваливаться. Все прошло относительно легко, потому что он почти не чувствовал правой ноги. Конечно, длинную дистанцию с такой ногой не пробежишь, зато в данный момент отсутствие чувствительности здорово упрощает жизнь, а ведь иногда данный момент и есть самое главное.

Дэвид вытягивался, дергался. В голове что-то медленно заворочалось, вращаясь по кругу, что, наверное, не предвещало ничего хорошего. Время от времени он всхлипывал. Тошнота усиливалась, начались позывы на рвоту. Пережив спазмы, он снова принялся за дело.

Примерно через сорок минут Дэвид был свободен.

Перекатившись на живот, он пополз вперед, пока ноги не освободились от обломков кресла. Оказавшись под самой стеной, с трудом оглянулся. Было совсем темно, однако куча деревянных обломков посреди комнаты достаточно хорошо выделялась и походила на остатки реквизита какого-нибудь иллюзиониста вроде Копперфильда. Когда-то к этому был накрепко привязан человек. Смотрите же, теперь его там нет!

Однако бегство не прошло безболезненно. Из нескольких порезов текла кровь, два пальца на левой руке, судя по ощущениям и их внешнему виду, были сломаны; голова до сих пор кружилась, медленно, непрерывно, как будто его сознание пыталось вытечь через забитый сток. Болело абсолютно все, и не покидало настойчивое ощущение, что травмы могут оказаться непоправимыми.

Однако же он жив. Что дальше?

До того он преследовал одну простую цель. Для этого и свалился в дыру, полный решимости достичь ее. Но вместо того оказался этажом ниже.

Смерть представлялась простой. Его нынешнее положение — наоборот.

Дэвид медленно поднялся и прошел через первый этаж, все время держась за стены, чтобы не упасть. К тому времени, когда он добрался до двери с амбарным замком, его нога отменила мораторий на боль. В точности как и память. Он во всех подробностях припомнил, почему ему казалось разумным покончить с собой.

Если копы роются у него в доме, значит, повреждена не одна система и с прежней жизнью покончено. Он не может вернуться домой.

Тогда куда ему деваться?

Всего неделю назад Уорнер знал, что может позвонить друзьям. Тому клубу стариков, членом которого он являлся почти двадцать лет. Однако проведя три дня в другом мире, он понятия не имел, что там случилось: что им известно, о чем они догадались, насколько сильно разозлились, на что они готовы, чтобы добраться до него.

Связаться с ними, возможно, будет равносильно тому, чтобы отдать себя на растерзание стае псов. Пусть старых, ослабевших, но все-таки псов.

Рядом с дверью были сложены стопкой матрасы. Уорнер спешно опустился на них. Его костям не понравилась смена положения, но он нуждался в отдыхе. Ему требовалось подумать. Он осторожно похлопал по карманам некогда серых спортивных штанов, которые теперь были сплошь в пятнах крови, пота и мочи. Телефона не оказалось. Конечно же, Хантер его забрал. И денег нет. Ничего нет.

Только он сам.

Дэвид вдруг понял, что от него жутко воняет. Подняв голову, он заметил, что висячий замок, прикрепленный к листу строительного картона, отперт. Должно быть, Хантер его сломал. Он, конечно, мог бы поменять замок на свой собственный, но, очевидно, эта мысль не пришла ему в голову. К чему утруждаться, когда пленник привязан к креслу? Да к тому же ты неудачник, а некоторые люди сделаны из прочного материала!

Конечно, он выжил по счастливой случайности. Но ведь человек сам кузнец своего счастья, разве не так? Даже теперь, в эти последние времена, даже когда мир окончательно спятил…

Игра еще не закончена.

Он сорвал замок. Тот упал на пол. Уорнер понял, насколько ослабел за это время, когда попытался сдвинуть импровизированную дверь. Он едва справился с задачей и чуть не свалился на пол, опрокинув дверь на себя. Наконец сумел ее отодвинуть с одного боку и протиснуться в получившуюся щель.

Оказавшись снаружи, он пошатнулся и заковылял по грязной строительной площадке между раковинами двух пятиэтажных домов жилого комплекса. Дотащился до середины, остановился, огляделся по сторонам. Уорнер стоял на плоском участке в пятьдесят квадратных ярдов; рядом выстроились аккуратным рядом какие-то недорогие строительные машины, накрытые брезентом. Если как следует прислушаться, то можно было услышать далекий шум океана.

— Да ты издеваешься!

Он оглянулся туда, откуда пришел.

Ну да. Теперь, когда он сориентировался на местности, никаких вопросов не осталось. Это жилой комплекс «Серебристые пальмы» на Лидо-Ки. Маленький по нынешним понятиям. На таком не сделаешь состояние, это просто один из проходных проектов, выполняемый одновременно с миллионом других таких же, — в том случае, если тебя не отстранит от дел трио старперов, вдруг решивших повернуться к тебе спиной. На самом деле это та самая стройка, которая — когда Уорнер обнаружил, что старики его обошли, — и вынудила его неофициально и тайком выйти из их чертова клуба и начать по-своему потешаться над старыми пердунами.

Хантер, конечно, не мог об этом знать. Просто жизнь сыграла одну из своих шуточек космического масштаба. Ха-ха. Очень смешно.

Уорнер медленно побрел вверх по склону, пытаясь найти телефонную будку. Он вспомнил одного человека, которому можно позвонить. И еще одного, если все пойдет совсем плохо, но это уж точно на самый крайний случай. Линн в этом списке не было. Он слишком далек от нормальной жизни и сам это понимает. Линн осталась во тьме, парящей до «периода в кресле».

Дэвид также сознавал, что его призраки все еще рядом с ним, и ближе всех Кейти, бредет вместе с ним по склону холма.

Ну и пусть.

Его как следует потрепали, но он пока еще жив.

Глава 23

Я сидел, глядя на свой телефон, — нет, я по-прежнему был не дома. Я только что снова набирал номер Стеф, оставил ей очередное сообщение, а заодно прослушал переданные. Ничего не обнаружил, кроме собственных тридцатисекундных записей, в которых явственно слышалась все возрастающая тревога, — график, отображающий мое душевное состояние начиная с полудня. Меня уже тошнило от звука собственного голоса, и мысленного, и в голосовых сообщениях, которым явно суждено остаться без ответа. Аккумулятор в телефоне разрядился до десяти процентов, и изображение батарейки стало красным, как пожарная машина, — это значит, что он может сесть в любой момент, может быть, даже на первых секундах настоящего телефонного звонка.

Я знал, что мне пора отправляться домой. Так посоветовал мне Холлам, и я в самом деле ощутил некоторое облегчение; во всяком случае, осознал, что хоть что-то сделал правильно, признавшись ему в исчезновении Стефани. И Каррен сказала мне, чтобы я сидел дома, если хочу побыстрее найти жену. Я и сам все это понимал, хотя бы просто потому, что вовсе не обязательно напиваться в Серкле, одном из главных районов, где я веду дела.

Но я понимал все это еще тогда, когда заказывал предыдущее пиво. И сожалел, что не отправился домой после первого же бокала в баре «У Кранка», не сидел сейчас в кресле, дожидаясь жену. Я был бы тогда в правильном месте, полный правильных ощущений: вот он я, здесь, готовый и жаждущий все разъяснить — а где, черт побери, ты, любовь моя? Но я оказался в неправильном месте, напился и явно намереваюсь и дальше грести в этом направлении, забираясь все дальше по неверному руслу.

— Неужели это один из тех телефонов, которые взрываются от пристального взгляда? Вот было бы здорово!

Я вздрогнул, поднимая голову.

Сначала мне показалось, что заговорил кто-то из сидящих за соседними столиками. Но затем я увидел стройный силуэт футах в десяти от себя, за рядом фонарей.

— Ты кто?

Она шагнула вперед. Кассандра. Локтем она прижимала к себе бумажный пакет с продуктами.

— А, — сказал я. — Извини. Я ушел далеко отсюда.

— И, судя по лицу, без карты. Можно присоединиться?

Она села рядом, и пакет лег ей на колени, словно хорошо воспитанная комнатная собачка.

— Так что же приключилось, мистер Мур?

— Приключилось?

— Просто интересно, чего это вы тут сидите в одиночестве. И сверлите взглядом телефон, как будто это действительно какой-то особенно гнусный телефон.

— Батарейка почти села, — сказал я. — А я… В общем, ничего хорошего, если она сядет прямо сейчас.

— Хотите зарядить?

— А ты знаешь как?

— Да вроде. Я же не из секты амишей.

Я ошалело посмотрел на нее, не понимая, как она может зарядить телефон на террасе ресторана. Она засмеялась.

— Придется предпринять небольшую прогулку до моего дома. Где имеется зарядное устройство для точно такого же телефона, а также множество технических приспособлений и прочей ерунды.

— Это далеко? Просто у меня тут рядом машина.

— Нисколько не сомневаюсь. Но — прошу, не принимайте близко к сердцу — мне кажется, сейчас для вас наилучшим выбором будет пешая прогулка. Прежде чем вы попытаетесь переместить металлическую коробку на колесах обратно на материк.

Я на минуту задумался. Да, мысль неожиданная, однако она права — я слишком пьян, чтобы садиться за руль, даже если поеду медленно и осторожно. Немного пройтись, зарядить телефон, забрать машину и — домой. Может получиться. В этом плане даже чувствуется некоторая упорядоченность.

— Отличная мысль, — сказал я.

Я вошел внутрь, отыскал свою официантку, расплатился. Заметил краем глаза другую официантку, ту самую, с памятного вечера; она стояла у противоположной стены. Официантка меня узнала и немного рассеянно кивнула. Я подумал, не подойти ли к ней, не спросить, вдруг она видела мою жену — ну, ту женщину, с которой я на днях ужинал на верхней террасе, — но в зале было слишком много народу, и я понимал, что покажусь просто пьяным и не в себе, поэтому не подошел. Я решил, что и без того сейчас кажусь пьяным и не в себе, не прилагая дополнительных усилий.

Кассандра стояла на боковой дорожке под уличным фонарем. Она как будто сошла с обложки какого-нибудь романа пятидесятых годов, наивная девочка в большом городе — точнее, сошла бы, если бы Серкл был не таким современным или если бы в те времена существовали эмо.

— Следуйте за мной, сударь, — сказала она.

Мы двинулись через Лидо-Ки. Здесь начиналась длинная прямая дорожка, идущая вдоль Бен-Франклин-драйв, мимо стоянки для посетителей пляжа и нависающих громад жилых комплексов. Остров Лидо маленький, интимный, его пляж представляет собой полумесяц из белого песка всего в полмили длиной. Но в дальнем конце остров неожиданно становится шире, деревья и кустарники тянутся на многие акры, имеются даже заболоченные участки вокруг пары больших, естественных (чертовски непривлекательных и кишащих мухами) проливов. Однажды весь островок, без сомнения, будет поделен между собой мелкими застройщиками, но пока что его южная четверть выглядит в точности так же, как и во времена динозавров.

Совсем стемнело, но воздух был теплым и нежным. В какой-то момент, примерно на середине пути вдоль шоссе, я на секунду остановился и нахмурился. Обернулся. Я почти всегда так делал, ходя этой дорогой, но до сих пор мне не удавалось отыскать нужное место.

— Ага, — сказал я в этот раз, чувствуя, как все сжимается внутри от узнавания. — Это здесь.

— Точно, я слышала, что где-то здесь хранится главная тайна бытия. Значит, вы ее нашли?

— Гостиница «Лидо-бич», — сказал я. — Она стояла здесь.

— Прошу прощения?

Я обернулся, чтобы взглянуть на нее, и почувствовал себя настоящим стариком.

— Когда я был ребенком, мы пару раз ездили во Флориду, — пояснил я. — И каждый раз останавливались в мотеле «Лидо-бич». В те времена остров еще не был так застроен, отдых здесь был недорогим, хотя в те времена казался просто роскошным. Вон на том углу стоял огромный старинный отель — там, где сейчас «Солнечные пальмы», — но он уже тогда был заброшен. А вон там…

Я указал на ряд законченных или почти законченных построек, выстроившихся вдоль пролива.

— Кажется, уже тогда здесь были два небольших кондоминиума, но в основном на этом месте стояли мотели. Теперь от них ничего не осталось, но каждый раз, когда я попадаю на эту дорогу, пытаюсь определить, где же находился мотель «Лидо-бич». И наконец-то сегодня понял — он здесь. Был здесь.

Я указал в середину небольшого, тянущегося к небесам комплекса и внезапно по-настоящему ощутил «Лидо-бич», отыскал свое место на планете и в памяти, понял, что именно здесь стоял не первой молодости мотель, выстроенный в форме подковы, — надо было проехать под навесом и свернуть направо или налево, чтобы остановиться перед двумя параллельными корпусами. Комнат было, наверное, с дюжину в каждом блоке, между ними бассейн и дорожка, ведущая на пляж. В мотеле имелась прачечная, зона для игры в настольный теннис со столом, на котором никогда не было сетки, и гудящие автоматы с мороженым и газировкой. Ни ресторана, ни бара, ни камеры хранения, ни комнаты для детей, ни консьержей. Просто место, где можно остановиться всей семьей и понежиться в солнечных лучах. Тогда еще не было известно, что солнце провоцирует раковые заболевания и его лучей необходимо избегать любой ценой. На мгновенье все показалось таким реальным, будто эти семейные каникулы были всего год или два назад.

Но я видел, что строение, вставшее на место «Лидо-бич», и само уже нуждается в покраске, а на одной стене не хватает изрядного куска штукатурки. Следующее поколение уже успело состариться. И я вспомнил, как всего пару дней назад старался убедить Тони Томпсона подновить «Океанские волны», но только никак не мог вспомнить зачем. Я знал, что буду снова говорить с ним на эту тему, но в данный момент это казалось куда менее важным, чем тот факт, что долговязый мальчишка с моим именем и ДНК когда-то ходил по этой дороге, не подозревая, что через двадцать лет его постаревшее «я» будет стоять на этом же месте, пьяное, потерявшее жену, обратившее свою жизнь в хаос. Было так странно сознавать, что тот мальчишка мог это сделать, остановиться на том самом месте, не ощущая, как мимо проходит его будущее «я». В конце концов, мы не могли бы вернуться, если бы прежде не ушли куда-то; значит, события необходимо состыковать. Как же он мог не заметить моей тени, стоявшей здесь? Может, просто не посмотрел в нужную сторону? Или не захотел прислушаться внимательнее? Или я все-таки уловил какой-то промельк, именно потому и вернулся сюда, чтобы отыскать путь обратно к себе? Я подумал, не задать ли мне подобный вопрос вслух, но решил, что и без того кажусь изрядно пьяным. И опустил руку.

— Идемте, — сказала Кассандра. Она подошла ближе и взяла меня под локоть. — Мне кажется, вам надо немного передохнуть, босс.

Мы шли еще десять минут, до самого конца дороги, проложенной вдоль шоссе. В том месте, где оно резко сужалось в два раза и, петляя, исчезало между пальмами и кустами в дикой части острова, стоял старый, обветшавший многоквартирный дом, немного отодвинутый от шоссе в глубину острова.

Кассандра провела меня через металлические ворота. Дом был трехэтажный, выстроенный подковой; посреди двора возвышалась сухая раковина давно умершего фонтана. Здесь были сплошные прямые линии и полукружья, и наверное, в тридцатых годах жить в этом доме считалось высшим шиком. Но теперь весь двор захватили заросли высокой травы, закрывая вид на дом с дороги. Куски некогда белой штукатурки отваливались от стен, обнажая розовую кладку. Я неоднократно видел этот дом раньше, считал его пережитком прошлого, который только и ждет появления какого-нибудь местного застройщика с грушей для сноса домов. Большинство зданий из этого района уже исчезли, в том числе и казино в стиле ар-деко, о котором местные до сих пор вспоминали с гордостью.

— Ты живешь здесь?

— Пока да. Тут почти никого нет, и это здорово. Мило и тихо. И отличная энергетика.

— Заброшенный корабль, вот на что это похоже.

— Без руля и далеко от дома.

Она повела меня по винтовой лестнице наверх, в конец правого крыла. Когда мы поднялись на последний этаж, я наступил на кусок отпавшей от стены штукатурки.

— Извините, — сказала Кассандра, вынимая ключи. — Уборщица давно не приходила.

— Может, ее съели крысы?

— Единственные крупные грызуны, которые здесь рыщут, — это стаи застройщиков, выжидающих удобного момента, чтобы уничтожить что-нибудь красивое и построить вместо него дешевое и доходное.

— Туше.

Полный сомнений, я шел за ней по галерее к двери. Пока она отпирала три разных замка, врезанных в дверь квартиры номер 34, я смотрел вниз, на заросший двор.

— Добро пожаловать, — сказал Кассандра, когда наконец щелкнул последний замок.

Короткий коридор вел в гостиную. Кассандра хлопнула по выключателю, и загорелись три небольшие лампочки, заливая углы желто-оранжевым светом. Справа оказалось две закрытых двери, и одна, забранная матовым стеклом, в глубине. У противоположной стены стояла односпальная кровать, заваленная подушками. Имелся импровизированный письменный стол, сооруженный из шлакоблоков и старой двери, несколько полок из кирпичей с досками. Стена была выкрашена какой-то темной краской. Здесь было полно компьютерной литературы, книг и журналов, какие-то части компьютеров и вообще много всякой ерунды, однако ни один предмет не казался неуместным, как будто все это было подобрано специально для этой комнаты.

— У тебя тут… аккуратно.

Та поставила на стол пакет с покупками, на мгновенье как будто смутившись из-за того, что в ее жилище пришел чужой человек. Несмотря на ее гонор, она, возможно, совсем недавно покинула родительский дом. Кассандра огляделась.

— Ну да, наверное. Я заслужила награду?

— Просто женщины не всегда такие. Я думал, всегда; но стоит познакомиться с одной, другой, и оказывается, что все обстоит не так.

— Ну что же, Билл, надеюсь, я уже могу называть тебя на «ты», — я рада, что восстановила твою веру в слабый пол.

Я почувствовал, что краснею.

— Нет, я не имел в виду, что женщины постоянно должны делать уборку.

— Ну, это понятно. Иначе когда бы мы занимались готовкой и шитьем?

Я решил замять тему и отправился в ванную. Она оказалась маленькой, но тоже очень аккуратной, в ней пахло незнакомым мне мылом. По сравнению с банным арсеналом Стефани у нас дома здесь ощущался явный недостаток женских штучек, и до меня дошло, что у Кассандры попросту не хватает на это денег. Я давно уже не общался с женщинами, у которых не хватает денег на их штучки. Я как следует умылся, отчего голова несколько остыла, но не прояснилась. Полотенце, которое я взял, немного отдавало запахом плесени, отчего я снова ощутил ностальгию и любовь. И решил, что все это каким-то образом вызвано полотенцем.

Вернувшись в гостиную, я увидел, что Кассандра открыла стеклянную дверь в глубине комнаты, за которой оказался миниатюрный балкон. Еще она сняла свое пальто и держала сейчас в одной руке шнур USB, а в другой — бутылку красного вина.

— Одно из двух тебе очень нужно, — сказала она, помахивая шнуром. На ней были черные джинсы и плотно облегающая многослойная блузка из черного кружевного полотна с небольшим вырезом и длинными рукавами. — Другое — не очень. Но выбор за тобой.

— Может, глоточек, — отозвался я деловито. — Пока заряжается телефон. А потом я пойду домой.

Она ловко подсоединила мой телефон к потертому ноутбуку на столе, дождалась, пока он чирикнул, сообщая, что получает питание.

— Все системы работают. Все, что нам остается теперь… сидеть и ждать.

Она налила мне полбокала вина, себе — полный и уселась на край самодельного дивана.

— Итак, друг мой?

Я чувствовал себя громоздким и неуклюжим — неопрятный старик в комнате молодой женщины.

— Что… итак?

Кассандра посмотрела на меня, поставив бокал на колено. Лицо ее было открытым, очень симпатичным, гладким.

— У нас есть немного времени. Ты, конечно, не обязан, но… не хочешь рассказать?

Глава 24

Через час я, к моему изумлению, рассказал ей довольно много. И об электронном письме с анекдотом, и о книге с Амазона, о том, что полиция утверждает, будто Дэвид Уорнер погиб, тогда как я своими собственными глазами видел его живым. К тому времени мы уже сидели на полу, привалившись к подобию дивана, и она заявила, что я могу, если пожелаю, называть ее Кэсс. В свое оправдание должен сказать, что снова пытался звонить и на домашний телефон, и на сотовый Стеф дважды. Время шло к полуночи, и мне казалось, что мир колеблется на весах. Полночь — самый подходящий повод, чтобы вернуться домой; примерно в это же время я вернулся с несостоявшейся встречи с Уорнером. Полночь может наступить неожиданно, если проморгаешь вечер. Однако стоит задержаться дольше это времени, и тебе либо придется запастись весомым и убедительным оправданием, либо… я не смог закончить мысль. Либо так, либо уйдешь по запутанным и опасным дорожкам.

— Да, все это очень странно, — сказала Кассандра, немного обдумав все, что я рассказал. Она снова подлила нам вина, и уже не в первый раз. — Таинственно и хитроумно, можешь так и записать себе.

— Да.

— Но чего я не понимаю, так это почему твоя жена так на тебя разозлилась. Ну, эта книжка с неприличными фотографиями, даже если бы ты ее заказал… Разве это такое уж преступление? У меня сложилось впечатление, что твоя жена не святоша и не сладкая дурочка, с чего бы ей так кипятиться?

Не знаю, было ли виновато красное вино после пива или что-то другое… Но я сунул руку в карман и вытащил флешку.

— Вчера вечером, — сказал я, — когда я пришел домой, она хотела забрать из моего ноутбука фотографии, сделанные на вечеринке у друзей. И вместо них нашла это.

Я собирался просто описать картинки в каких-нибудь нейтральных словах. Но Кэсс выхватила у меня флешку, встала, подошла к столу и сунула накопитель в ноутбук, не успел я опомниться.

— Подожди, — начал я, пытаясь подняться с пола. Однако пока я вставал, первая фотография уже появилась на экране.

— Плохой снимок окна в ночи, — прокомментировала Кассандра. — Да, я понимаю, почему это… Ага, а, теперь ясно. Поняла. Тра-ла-ла.

Когда появилась четвертая фотография — первая, на которой Каррен оказывается раздетой до пояса, — я уже стоял рядом с Кассандрой.

— Я это не фотографировал, — сказал я, преодолевая смущение. — Но на них стоит дата, тот вечер, когда меня не было дома.

— Где ты был?

— Гонялся за Уорнером, хотя его помощница уверяет, что понятия об этом не имеет.

Появилась следующая фотография.

— Кто эта красотка?

— Ее зовут Каррен. Мы вместе работаем.

Следующая фотография, лицом к зрителю и в фокусе. Я чувствовал себя крайне неловко оттого, что стою рядом с молодой женщиной и вместе с ней рассматриваю фотографии другой женщины, снимающей с себя одежду.

— И как это оказалось в твоем компьютере?

— Понятия не имею.

— Это из-за них ты встречался с Кевином?

— Я не рассказывал ему о фотографиях, лишь предположил, что у кого-то имеется удаленный доступ к моему компьютеру.

— И что он ответил?

— Что такое возможно. Хотя он склоняется к мысли, что у кого-то был непосредственный доступ.

— А эта женщина знает, что стала звездой?

— Нет.

— Ты ей не рассказал?

— Мне казалось, надо подождать, пока я сам не выясню, откуда именно эти фотографии взялись в моем ноутбуке, — проговорил я, понимая, насколько сомнительно такое оправдание.

— Гм, — пробормотала она, а потом придвинулась ближе к экрану. — А вот это любопытно.

— Что?

Ее пальцы несколько секунд бегали по клавиатуре, вызывая к жизни маленькие полупрозрачные окошки, которые всплывали и исчезали так быстро, что я не успевал рассмотреть.

— Ты не возражаешь?

— Против чего?

В следующий миг первая фотография всплыла на экране. Пара ударов по клавишам, и та увеличилась в размерах, сначала заполнив весь экран, затем увеличившись еще в два раза. Кэсс проехалась пальцем по сенсорному планшету, чтобы переместиться в нижний правый угол изображения, откинулась назад, наклонив голову, и прищурилась.

— Ага! — сказала она. — Я действительно такая умная, как все говорят.

Она закрыла окно и открыла другое, явно наугад выбрав картинку из папки. Три четверти изображения Каррен подверглись той же процедуре.

— Вот, опять. Видишь?

— Что?

Она нажала несколько клавиш, и изображение возникло в другом разрешении. Кассандра обвела курсором дату и время, напечатанные в углу.

— Посмотри на края этих цифр.

Я присмотрелся внимательнее.

— Ничего не вижу.

— Они не настоящие.

— Не настоящие?

— Цифры даты и времени, которые используются в цифровых камерах, весьма специфичны. Эти не такие. Края слишком острые, вокруг нет свечения. Камеры у разных производителей, конечно, разные, но я сомневаюсь, что это как-то влияет на вид цифр. Давай-ка проверим кое-что еще.

Очередная комбинация клавиш, и рядом с фотографией возникло узкое вытянутое окно, заполненное строчками обычного текста. Кассандра вела по строкам пальцем, бормоча что-то про себя.

— Есть.

— Что это такое?

— EXIF-информация к этой фотографии. Сейчас посмотрим другую. — Она открыла предыдущее изображение, и в боковом окне появились те же строки. — Браво! Нет предела моему совершенству!

— Я не понимаю, что ты мне показываешь.

— E-X–I-F, — повторила она по буквам, словно какому-то безграмотному болвану. — Это такой формат. Способ сохранить метаданные об изображении внутри самого файла. Когда делается снимок цифровой фотокамерой, то некоторая информация сохраняется в форматах jpeg или tiff, где ее легко увидеть. Обычно там фиксируется диафрагма, выдержка, фокусное расстояние, светочувствительность, а некоторые добавляют сюда же геопозиционирование. — Она нацелила тонкий палец в верхнюю часть окна с информацией. — Ну и, разумеется, здесь же фиксируются время и дата, когда сделан снимок.

Я посмотрел на дату у нее под пальцем. Затем на цифры в углу самой фотографии.

Они отличались.

— Погоди! — сказал я. — Судя по цифрам на фотографии, она сделана вечером двенадцатого, во вторник. А в информации EXIF стоит одиннадцатое. Это был понедельник.

— Вот об этом я и толкую.

— Но погоди… погоди минутку, — сказал я, начиная понимать. — Вечером в понедельник я был со Стефани в ресторане. Весь вечер. С самых сумерек. Значит, если фотографии сделаны в понедельник, они никак не могут быть сделаны мною, и она должна об этом узнать.

Кассандра вскинула руку.

— Не надо так волноваться. Формат EXIF в настройках камеры все равно что старая добрая наклейка с датой и временем. Если кто-нибудь настроит камеру на неверную дату, то и EXIF выдаст неверную информацию.

— Но я правильно выставляю дату и время.

— Не сомневаюсь. Только ты не сможешь это доказать. Ты ведь мог изменить настройки, прежде чем фотографировать, а потом вернуть обратно, преследуя какие-то личные цели. Эти цифры на самом деле не могут служить доказательством, когда именно сделаны фотографии.

— Но все равно это подозрительно; ведь будь с ними все в порядке, даты бы совпадали. Верно?

— Да. Кто-то подделал дату и время на фотографиях, чтобы привязать их к определенному моменту. Который…

Она вдруг резко замолкла, открыв рот. Хлопнула себя по лбу.

— Ну конечно!

— Что?

Казалось, ей неловко из-за собственной несообразительности.

— Какое слово постоянно попадается тебе на глаза? «Изменен»?

— Они изменили дату, это я понимаю, но…

— Нет, нет, не то. Не только это, дружище. Изменен не какой-то один элемент, даже не несколько. Это настоящий мод!

— Какой еще, к черту, мод?

— Вспомни. Я увлекаюсь играми, помнишь? Компьютерными играми, в режиме реального времени. Это ты должен был понять из наших предыдущих разговоров. Вспоминаешь?

— Да.

Кассандра посмотрела на меня с недоумением.

— И ты правда не знаешь, что такое мод?

— Нет.

— Ладно. Если пользоваться геймерским сленгом, то мод он и есть мод — модификация, — но на самом деле это гораздо больше. Это онтология, изменение всего мира. Это файл или патч, который ты добавляешь в компьютерную игру и который изменяет все окружение игрока — мира вокруг — самым глобальным образом. Идея не нова — появилась еще в шестидесятых, когда народ играл в Средиземье, основываясь на тексте.

— И насколько… изменяет?

— Когда как. Мод оружейный может привести к тому, что у персонажа из средневекового мира вдруг появится неограниченный запас стрел или даже ружье. Мод окружения, к примеру, может выкрасить мир вокруг во все цвета радуги, не останется ни деревьев, ни лошадей, ни гравитации. Понимаешь?

— Но у меня с гравитацией все в порядке, и ружья мне не дали.

— Но ведь что-то изменилось, правда? Некоторые люди стали относиться к тебе иначе из-за того анекдота, которого ты не посылал. Твоя жена уверена, что ты заказал том художественной порнографии — мало того, еще и врешь, — не говоря уже о том, что считает тебя способным подглядывать за коллегой по работе. Люди воспринимают тебя по-другому, ведут себя с тобой по-другому, и в итоге твой мир меняется тоже; события наслаиваются, как снежный ком, и ты с трудом за ними поспеваешь.

Я вникал в то, что она говорит, хотя и медленно.

— Но кому, черт возьми, все это нужно?

— Вот это главный вопрос. Какой-нибудь старый приятель? Собутыльник? Друг, которому известны подробности твоей жизни?

— На самом деле у меня… нет друзей. Таких нет.

— Правда? Никто не приходит на ум?

— Никто. У меня имеются сослуживцы. Есть знакомые. Я читаю блоги. На этом список заканчивается.

— Н-ну хорошо, — сказала Кэсс. — Наверное, тебе стоит об этом подумать. Дружба, она… знаешь, я слышала много хорошего об этой концепции.

Я чувствовал себя уставшим, пьяным и сбитым с толку.

— Пожалуй, мне пора домой. Прямо сейчас. Я должен показать эти даты Стеф, рассказать ей обо всем.

— Должен. Хотя тебя ждет долгая прогулка.

— Всего двадцать минут до машины.

— Честно говоря, приятель, что касается вождения машины, ты сейчас в еще худшей форме, чем раньше.

Она, конечно, была права.

— Ты знаешь номер какой-нибудь фирмы такси?

Кэсс усмехнулась.

— Давай спросим моего доброго друга, мистера Гугла.

И она спросила, и узнала номер, и я позвонил по нему, и там сказали, что вышлют машину.

Тем временем мы открыли еще одну бутылку вина. Нас охватило какое-то нелепое ликование, и в итоге мы снова оказались рядом на полу: я праздновал то, что нашел настоящее доказательство собственной невиновности и что хоть кто-то совершенно точно, безоговорочно, наверняка за меня; она же радовалась, что помогла мне найти это доказательство.

В конце концов голова окончательно затуманилась.

Помню, как из такси позвонили и сказали, что водитель то ли поломался, то ли его похитили, то ли еще что, но они вышлют другого. Помню, была открыта еще бутылка дешевого вина. Помню, как снова звонил по всем телефонам, где могла оказаться Стеф. Помню — бог знает, с какой целью, — делился своими планами подняться по социальной лестнице. Наверное, надеялся, что Кэсс одобрит, а мне теперь стало важно, что она думает обо мне. Та, по-видимому, понимала, что мои честолюбивые замыслы не превратили меня в дьявола во плоти.

Помню, ее телефон звякнул, она посмотрела на экран и не ответила. Я спросил ее, не такси ли приехало. Она сказала: нет, это Кевин.

— А ты ему нравишься, — сказал я. Я надрался до такой степени, что вообразил себя добрым дядюшкой, умудренным жизненным опытом. — На самом деле, ты ему очень нравишься.

— Я знаю. Но из этого ничего не выйдет.

— Не хочешь с ним разговаривать?

— Не сейчас, — сказала она, снова усаживаясь рядом со мной, кажется, немного ближе, чем раньше.

Я помню — но это уже только отрывками, вспышками, возникающими и гаснущими, как будто в памяти вдруг замельтешил стробоскоп, — что в какой-то момент Кассандра привалилась ко мне; помню, смотрел, как она затягивается сигаретой, но смотрел не на ее руку, а на два маленьких светлых полукружья под кистью.

— Мистер Мур… ты заглядываешь мне в вырез?

— Извини, — сказал я.

Она посмотрела на меня, улыбаясь.

— Ничего страшного.

— На самом деле я не имел в виду…

— Думаешь, я тебе откажу?

— Я… женат. И гораздо старше.

— Верно и то и другое. Но я тоже на самом деле не ребенок. Я сама принимаю решения и все такое.

— Я знаю, — сказал я, хотя и чувствовал себя настоящим стариком, крепко обнял Кэсс за плечи, чтобы показать, что воспринимаю ее всерьез.

Потом мы уже почти не разговаривали. Я сидел, наслаждаясь дымом от ее сигареты, теплом ее тела у меня под рукой, а в голове делалось все темнее и темнее; ее дыхание стало размеренным, и в итоге она заснула.

Я так и сидел, обхватив ее почти невесомое тело — ось, на которой в тот миг держался мир.

Прошло немного времени, Кэсс проснулась, сонно улыбнулась мне и встала с пола. Подошла к двери в спальню, остановилась на мгновенье, чтобы обернуться и посмотреть на меня.

Я снова провалился в сон, в какой-то момент очнулся, понял, что лежу на полу, а передо мной пачка ее сигарет. Подчиняясь первому импульсу, я взял сигарету, прикурил и жадно затянулся. Не помню, было мне приятно или нет, не помню даже, докурил ли до конца.

Глава 25

В два ночи Хантер вошел в спящий жилой комплекс и открыл дверь квартиры на втором этаже. Все здесь выглядело точно так, как он и оставил. Он подошел к креслу, опустился в него и какое-то время сидел в темноте. Вокруг тишина. Все в этот час спали. За раздвижными дверьми в глубине гостиной он видел теннисные корты. В одном из домов напротив горел свет, но был тусклым — какой-то ночник, который успокоит ребенка и поможет ему (или ей) дойти ночью до уборной. Хантер наблюдал десять минут, но так никого и не увидел. Гипотетический ребенок спит, ни о чем не подозревая.

Хантер обернулся, чтобы оглядеть комнату. На стене висел холст. К нему были приклеены кусочки кораллов, водоросли и несколько ракушек. В темноте те похожи на чернильные кляксы. Интересно, как давно Хейзел Уилкинс создала это панно, откровенно и без истерик воссоздающее мир, в котором она жила, отказавшись от того телешоу, какое продолжало разыгрываться на заднем плане. Эти обитатели океана, некогда живые и подвижные, а теперь застывшие, как будто отрицали саму мысль о переменах, о возможности продолжения, и крошили мир на бесконечные обломки настоящего момента.

Они здесь.

Они все еще здесь.

И он тоже. Хантер закрыл глаза, и перед его мысленным взором всплыла шумная картинка, наполненная движением. Он немного наклонил голову вперед и уронил ее на руки.

Он стоял над телом на полу спальни. Сюда она убежала, спасаясь. Он не вполне точно знает, что делать дальше. Перешагнул через тело и подошел к шкафу, открывая дверцы. Из недр шкафа повеяло духами, оставшимися от прежних дней. Платья, блузки, жакеты висели ровным рядом. Их было довольно много, некоторые даже тесно прижимались к соседям, но ему казалось, что даже если бы он развез их по разным городам страны или мира, они все равно не были бы отдалены друг от друга сильнее, чем сейчас.

Хантер никогда не был виновен в чьей-либо смерти, во всяком случае, непосредственно. И если бы это была не Хейзел Уилкинс, он бы, наверное, даже решил, что все сложилось довольно удачно. Но он собственными руками сломал ей шею, и от этого ему нехорошо.

Он отвернулся от ее шкафа и ударил по телу ногой со всей силы.

Зашел в зону кухни и налил себе в чашку растворимого кофе. Пил, стоя у двери, ведущей на балкон, потому что здесь достаточно темно — если кто-нибудь посмотрит, то не увидит ничего, кроме тени. В квартире было прохладно. Тело в спальне заявит о своем присутствии не раньше чем через пару дней, а к этому времени, как он надеялся, все завершится. Однако он понятия не имел, как часто приходит уборщица. Очень может быть, что уже в восемь утра какая-нибудь бедная мексиканка отопрет дверь квартиры. Вряд ли она станет молчать о том, что видела покойницу.

Хантер очень быстро понял, почему Уорнер назвал ему имя Фила Уилкинса. Во-первых, потому, что эта цель уже была недостижима для него, но еще и в надежде, что столкновение Хантера с вдовой Уилкинса послужит сигналом тем самым людям, которых тот хочет найти. Иными словами, Уорнер решил принести Хейзел в жертву.

К несчастью, Дэвид был прав или будет, если сегодня днем станет известно, что произошло в кондоминиуме. Хантера нисколько не удивило, что Уорнер с такой готовностью пожертвовал другим человеком, и он понимал, в чем теперь состоял его долг перед Хейзел Уилкинс, — сделать так, чтобы ее смерть не сыграла на руку кому-то еще. Она не должна была стать просто посланием от Дэвида Уорнера или тактическим приемом, поэтому Хантеру необходимо повернуть сюжет пьесы в иное русло.

А это значило, что тело необходимо убрать.

Но для начала нужно проверить, не осталось ли чего в квартире, чего-то такого, что содержит информацию.

Довольно скоро стало ясно, что там, где хранятся вещи Хейзел, ничего подобного не было. Либо она избавилась от свидетельств прошлого, либо держала их в каком-то другом месте.

Он осмотрел полки, ящики, чуланы. Ничего, если не считать большой фотографии в раме: она и Фил держат бокалы с коктейлями и улыбаются, стоя на балконе этой самой квартиры одним далеким солнечным днем. Фотографию Хантер видел в свой прошлый приход. Он узнал Фила Уилкинса, узнал в нем человека, бывшего если и не другом, то все-таки не просто знакомым. И осознание того, что все это была ложь, пусть и пришедшая спустя долгие годы, сильно повлияло на исход беседы с вдовой Уилкинса. Учитывая, как часто мы лжем другим и себе, просто смешно, что ложь так больно нас ранит.

На втором этаже двухуровневой квартиры — небольшом ярусе, куда вела узкая лестница и была расположена всего лишь одна дополнительная спальня и ванная, — он нашел большой чулан. В нем стояла всего пара чемоданов, оба пустые. Уже казалось, что единственная добыча, с какой он отсюда уйдет, — имена, названные ею днем. Причем Хейзел пыталась назвать их сразу. Поэтому самое скверное состояло в том, что в подобном исходе не было нужды.

Если бы только… Он оттянул ворот своей футболки, понял, что Хейзел обо всем догадалась и отступает назад, прочитал в ее глазах узнавание, и другого пути уже не оставалось. Она пыталась заговорить, объяснить ему что-то, назвать имена, как будто освобождаясь от тяжкой ноши. Однако он ничего не слышал.

У него в ушах до сих пор отдавались те звуки, он помнил неистовое движение. Пару раз мелькнула мысль, будто перед ним стоит другая женщина, такая же пожилая, но гораздо толще — женщина, у которой не выдержало сердце. Воспоминания уводят его в сторону, как это иногда случается.

Наконец, спустившись по лестнице в гостиную, Хантер заметил, что подзор на диване как-то топорщится снизу. Он засунул руку под диван и нашел ноутбук. Он не был спрятан, его просто задвинули с глаз долой. Хейзел была из той эпохи, когда компьютеры считались обычными бытовыми приборами вроде пылесоса или гладильной доски — их достают, пользуются, а потом убирают на место, ни в коем случае не считая частью жилого интерьера.

Залитый тусклым холодным светом экрана, Хантер скоро понял — пусть улов и мог показаться незначительным, однако именно здесь Хейзел хранила свое прошлое. В компьютере обнаружилось много фотографий — кто-то из детей потрудился оцифровать запечатленное прошлое мамочки. Хантер привалился спиной к стене и начал просматривать папки.

К четырем утра он нашел лишь одну достойную внимания фотографию. На снимке Дэвид Уорнер с супругами Уилкинс, те сидят в каком-то баре давно канувшим в историю вечером, и Хантеру показалось, что Хейзел на этом снимке чувствует себя неуютно. Уорнер положил руку ей на плечо и скалится, как акула. Хейзел натянуто улыбается. Но от этой фотографии никакого проку, потому что все запечатленные на ней люди, за исключением Уорнера, уже умерли.

Наконец он дошел до последней фотографии. На ней довольно много народу, и, рассмотрев картинку как следует, Хантер понял, что у него трясутся руки. Он закрыл ноутбук, но руки все равно продолжали трястись. Образы так и оставались стоять перед глазами. Фотография, скорее всего, была сделана женщиной, которая лежала теперь в спальне мертвая. Во всяком случае, ее на фото нет, а муж — есть. На фотографии запечатлен стол на боковой террасе ресторана «Колумбия» на Сант-Армандс Серкл. На столе множество тарелок с недоеденной едой и бокалов с недопитой сангрией. Горят свечи и лампы — середина вечера, разгар ужина. Фил Уилкинс в центре, рядом с молодым еще Уорнером, с ними две женщины и двое мужчин, все они казались Хантеру смутно знакомыми. Те выглядят счастливыми и до краев полными уверенности в завтрашнем дне и радости от собственного благополучия и богатства; они улыбаются друг другу, сверкая зубами, загар на их лицах плотный, словно крепостная кладка, — за исключением двоих в центре, чьи улыбки кажутся натянутыми, как будто их терзает какая-то посторонняя мысль.

Позади стола, сбоку, на границе светового круга от вспышки, стоит еще один человек. Он смотрит вниз, потому что в этот момент запирает видавшую виды машину, на которой приехал. Он понятия не имеет, что «Кодак» в двадцати ярдах от него фиксирует момент. Этот человек — Джон Хантер.

В тот миг, когда делается снимок, те даже не подозревают о его присутствии. Но он помнил тот вечер. Через полминуты после того, как была сделана фотография, он заметил за столом Фила Уилкинса, а Фил встал и вышел к Хантеру, чтобы тот — теперь он понял — не обходил вокруг стола.

Они немного поговорили. Хотя Хантер знал некоторых в лицо — и пару раз встречался с Уорнером, — никто из компании не обратил на него никакого внимания. И у него все это время голова была занята другим. Он спешил на встречу с женщиной. Он помахал всем присутствующим и ушел. Отправился в гораздо более дешевый ресторан на другой стороне Серкла, но оказалось, что его возлюбленная еще не пришла, и он успокоился.

Через час, когда та все равно не пришла, Хантер уже не был так спокоен. В конце концов он остался в ресторане один.

Да, он помнит тот вечер. Последний вечер, который Джон Хантер провел свободным человеком. Вечер до того, как копы нашли изуродованное тело той единственной женщины, которую он любил, и обвинили в убийстве его.

Глава 26

Я проснулся с затекшей шеей и жуткой головной болью. Я лежал, растянувшись на полу, вжавшись в ковер и повернув голову на девяносто градусов относительно ее нормального положения. Моя шея все это время сносила ужасные неудобства и поспешила объявить об этом, как только я очнулся. Стоило открыть глаза, и мир вдруг в тот же миг стал в тысячу раз хуже. Комната была полна утреннего света, льющегося через балконную дверь. Пахло пеплом и вином.

Я заморгал, сосредоточил взгляд и увидел, что мой телефон лежит на полу у лица. На экране светилось 7:35. Эти цифры вселили в меня такую панику, что я тут же сел, причем очень резко.

Дверь спальни Кассандры была закрыта.

Я успел с облегчением осознать, что все-таки не свалял накануне полного дурака и не попытался пойти туда за ней среди ночи.

В следующий миг я заметил, что дверь ванной тоже закрыта и на ней теперь написано слово. Буквы в слове были растекшиеся, вытянутые, будто написанные красным вином.

И слово было ИЗМЕНЕН.

Кто-то колотил во входную дверь.

Я начал подниматься на ноги, встал, опираясь на диван, наступил в блюдце, которое Кассандра использовала в качестве пепельницы, перевернул его, рассыпая повсюду пепел и окурки, испачканные помадой.

Я схватился за телефон. Заковылял к двери в ванную. Буквы, разумеется, были написаны не вином. Вино просто стекло бы, не оставив ничего, кроме призрачных следов. А эти буквы растекались медленно и угрожающе. Красный был с коричневым оттенком в тех местах, где успел высохнуть. Это кровь. Должно быть, кровь.

Я распахнул дверь.

— Кэсс?

Пустая ванная. Душевая кабинка. Из крана медленно капает вода. И никого.

Во входную дверь по-прежнему колотили. Я развернулся к спальне. В голове гудело, и я чувствовал, как по всему телу и под волосами проступает пот.

Я толкнул дверь спальни. Она приоткрылась дюймов на шесть, продемонстрировав полоску дальней стены.

— Кэсс? Ты здесь?

Ответа не последовало, поэтому я повторил вопрос, перекрикивая все нарастающий грохот во входную дверь и заглушая осознание, что мне все-таки придется войти в спальню.

— Кассандра?

Я толкнул дверь сильнее и шагнул внутрь.

Запах духов, какими пользуется Кассандра. Постель пустая. Одеяло откинуто. Все залито кровью. Сколько же здесь крови!

Тела нигде не было видно, но я знал, что Кэсс не могла бы потерять столько крови и остаться в живых.

Капли пота на теле разом заледенели. Я вывалился обратно в гостиную. Кажется, что меня вот-вот хватит инфаркт, но мне наплевать. Из двери вокруг замка начали вылетать щепки. Я заковылял в противоположную от нее сторону, к балконной двери.

На балконе было очень светло и жарко. Сам балкон был в три шага шириной и в четыре — длиной. Заржавевшие перила, сломанные плитки под ногами. Двумя этажами ниже протянулась полоска заброшенной земли, некогда ухоженная, а теперь заросшая кустами и склоненными пальмами, между которыми валялись предметы, выпавшие с балконов по эту сторону здания. Соседние балконы находились слишком далеко от квартиры Кассандры — на них не перебраться. Я перегнулся через перила, чувствуя, как те прогибаются подо мной, и понял, что не смогу спуститься, не сломав себе шею. Это тупик. Выйти можно только через квартиру. Я снова вошел в комнату. Как раз в тот миг, когда входная дверь наконец-то распахнулась.

В квартиру ворвалась женщина. На ней были джинсы и черная футболка, каштановые волосы были завязаны в хвост. Она поглядела на слово, написанное на двери ванной.

— А где она?

Должно быть, я посмотрел на дверь спальни. Та рванула туда, просунула голову в дверь, грязно выругалась надтреснутым голосом.

Когда женщина развернулась, я понял, что уже видел ее раньше, только одетую иначе. Официантка из «Джонни Бо». Та самая, которая обслуживала нас в понедельник.

— Что… что вы…

— Идем со мной, — сказала женщина, хватая меня за руку и увлекая к двери с такой силой, что я едва не грохнулся на пол. — Уходим. Иначе тебе конец.

Она погнала меня перед собой по галерее, к винтовой лестнице. Я, спотыкаясь, потопал вниз, виток за витком, голова раскалывалась, и сопротивляться я начал только в самом низу, уже во дворе, когда та решительно направилась к воротам.

— Кто ты такая? С чего это ты…

Женщина остановилась и стремительно развернулась, и не успел я глазом моргнуть, как ее рука легла мне на горло, а пальцы стиснули трахею. Она посмотрела мне прямо в глаза и легонько постучала по щеке — шлеп-шлеп-шлеп — двумя пальцами свободной руки.

— Никаких вопросов. Делай, что я скажу, и прямо сейчас, а не то брошу тебя здесь, и тогда всему конец.

Она отпустила меня и побежала к воротам. Я кинулся следом. Я не знал, что еще сделать. На улице стоял потрепанный пикап. Я обогнул его, пока та открывала дверцу с водительской стороны. Не успел я забраться на сиденье, как она нажала на газ и резко развернулась на сто восемьдесят градусов, выруливая на шоссе.

Но метров через тридцать женщина почему-то ударила по тормозам, внимательно вглядываясь сквозь ветровое стекло в длинную изогнутую дорожку, ведущую вдоль жилых комплексов, по которой я вчера пришел сюда с девушкой, ставшей… чьей кровью кто-то написал слово на двери ее же ванной.

— Мать, мать, мать!

Женщина вдруг дала задний ход и развернулась по длинной дуге, возвращаясь туда, откуда мы начали путь. Завершая разворот, она вылетела колесом на тротуар, отчего я ударился виском о стекло. Вжавшись спиной в сиденье, я держался за ремень, пока она гнала пикап по последним пятидесяти ярдам двухполосного шоссе.

В конце его виднелись ворота на коротких металлических столбах, и я обрадовался, увидев, что те не заперты, потому что она вряд ли стала бы тормозить.

Машина проскочила в ворота и вылетела на однополосную рябую дорогу, извивающуюся между зарослями кустов и болотами. Еще немного, и кусты сделались гуще, а грязная дорога запетляла между ними. Либо официантка уже ездила по этой дороге прежде, либо считала, что ей не оставили выбора, но она гнала все быстрее и быстрее. Я заметил пару выцветших и облезлых табличек о продаже земельных участков, означающих, что за последние десять лет кто-то пытался облагородить эту часть Лидо, но оставил затею, однако других примет цивилизации здесь не было — только ветки хлестали по стеклу.

Прошло минуты две, и дорога немного расширилась, а деревья отступили вправо, открывая вид на ровный, заросший канал. На короткий миг во мне пробудилось воспоминание об одном радостном дне, о месте, куда можно попасть, если вы обладаете бесстрашным характером и массой свободного времени. Надо выйти из мотеля «Лидо-бич», потом долго топать вдоль моря, мимо всех мотелей, за пределы местности, порабощенной и выхолощенной человеком, правда, я не знал сейчас, то ли это место. Оно исчезло за стеной деревьев, и мы снова оказались в лесу.

Еще полминуты, и пикап внезапно остановился. Впереди, сбоку от дороги, было пересохшее болото, где сейчас нашли пристанище старые покрышки, древние матрасы в коричневых пятнах и куски ржавого металла. Официантка подъехала к этому месту и развернулась на сиденье, внимательно вглядываясь в ту сторону, откуда мы приехали.

Я открыл дверцу, и меня стошнило.

Я даже обрадовался кислому запаху, он помог мне вернуться в настоящий момент, хотя то, что вырвалось изо рта на землю, было цвета красного вина, выпитого вместе с Кассандрой.

Не успел я закончить, как меня вернули в машину, дернув за ворот рубашки, после чего мимо меня протянулась женская рука и захлопнула дверцу.

— Ты закончил?

И мы снова пустились в путь, подскакивая на кочках и забираясь все глубже в дикую часть острова, в акры кустарников, деревьев, мхов, с мелькающими время от времени между пальмами лужами тухлой воды. Женщина по-прежнему ехала быстро, но не так целеустремленно, как до того.

От мельтешения деревьев на фоне яркого утреннего солнца меня мутило, я чувствовал себя разбитым, поэтому закрыл глаза. Оказалось, что с закрытыми глазами моей голове нисколько не хуже, чем с открытыми.

Поэтому я немного посидел так.

Глава 27

Это был один из тех снов, когда, очнувшись, обнаруживаешь, что находишься ровно в том самом месте, в котором только что был во сне. Уорнер всегда ненавидел такие сны. Те как будто давали понять, что никакого освобождения не будет, не будет выхода.

Дэвид много раз пытался избежать навязанной схемы. Выпивка, наркотики на время помогают, но потом требуют платы; работа тоже становится способом бегства, но благодаря ей он хотя бы разбогател. Изображать деятельную личность, разыгрывая из себя босса, провидца в деле продвижения компьютерных игр, — любая роль легче настоящей жизни, любая личина, которую он натягивает каждое утро, выходя из дома. Женщины тоже средство — бесконечное разнообразие форм, текстур, запахов… иногда с ними можно забыться.

Встречались такие, с которыми все проходило гладко, но встречались и такие… с которыми все было иначе. Просто на самом деле женщины разные. Он умудрялся хранить их на раздельных полках своего сознания. Обычно. Дэвид давно уже смирился с мыслью, что в реальной жизни выхода нет, однако… Что ему остается в каждом таком случае, кроме как доигрывать до конца?

Во сне он лежал на песке, голова была в тени, а ноги грелись на утреннем солнышке. Небо, на фоне которого он видел свои ноги, было безоблачно голубым, где-то рядом шелестели волны, набегая на берег, и откатывались назад, шурша обломками ракушек. Подбежал шелудивый черный пес; повернул голову, вопросительно глядя на Уорнера, и побежал дальше.

Сначала больше ничего не было, это был мирный сон, но в следующий миг Дэвид понял, что никакой это не сон, а его воспоминания. Он узнал этот пляж. На побережье рядом с Энсенадой — он был там под конец двухнедельного путешествия автостопом по Луизиане, по Техасу, а потом по загорелой Мексике. Много-много лет назад. Путешествовал с подругой. Эта экспедиция должна была продемонстрировать, «какие мы уже взрослые», а закончилась провалом в кромешную тьму.

Да, та поездка.

Уорнер также понял, что от воспоминаний ему неуютно. Кулаки заныли. Его охватило чувство вины и головокружительное предчувствие «что же будет дальше?». Главным образом угнетала зудящая мысль, что он сделал нечто такое, чего делать нельзя, но в то же время она сопровождалась твердой уверенностью, что грядущее событие вызревало где-то внутри его и избегнуть его невозможно.

У некоторых людей гнев просто испаряется. Выплескивается из какого-то источника, а затем потихоньку уносится по трубам и стокам в океан. А у других он снова впитывается в почву, возвращается, находя дорогу к истоку, вскипает и булькает под землей, дожидаясь момента, чтобы выплеснуться снова, на этот раз энергичнее, чем прежде.

Такой гнев никогда ни за что не исчезает и рано или поздно на кого-то выплескивается. Именно так все и происходит.

Испытывал ли он облегчение тогда, когда это наконец-то случалось? Больше чем облегчение — возбуждение, мрачное и жуткое, доводящее до исступления волнение, ощущение, будто приоткрылась дверь, которую никогда уже не закрыть: только не теперь, когда ты наконец увидел, что за ней скрывается, и понял, что тебе всегда будет мало обыденной жизни.

Выпуклость на джинсах явственно говорила «да».

Дэвид снова уронил голову на мягкий песок из времен тридцатилетней давности. Но ведь на этот самый песок он ронял голову каждую ночь с того раза. И неважно, лежал ли он в тот момент на подушке и чья это была подушка, дорогая ли была на ней наволочка… На самом деле он каждый раз опускал голову на тот песок.

Когда Уорнер проснулся — на этот раз по-настоящему, — то понял, что на нем не джинсы, а спортивные штаны в пятнах крови, а еще вспомнил, как среди ночи заходил в океан, пытаясь хоть немного отмыться. Он сидел в воде, пока не замерз как следует. Тогда он, пошатываясь, вылез на берег и отправился спать.

Теперь Дэвид сел и увидел перед собой маленького мальчика. Лет пяти-шести, в желтых плавках, с лопаткой на длинном черенке в одной руке и с красным ведерком — в другой. Краски показались ему очень яркими.

Ребенок ничего не сказал, просто смотрел на взрослого, лежавшего на песке. Взгляд его был оценивающим и лишенным каких-либо моральных принципов, сам Уорнер много лет учился скрывать подобный взгляд.

«Да, со мной ты вполне мил, — подумал Уорнер, — но бьюсь об заклад, твои родители знают правду. Могу поспорить, иногда, за закрытыми дверьми, их руки дрожат от сдерживаемой ярости, и причиной тому ты. Шестилетка на тропе войны, которому на все наплевать, который не видит разницы между наградой и наказанием, — объясняет, почему наши тюрьмы набиты битком, а в лесах находят закопанные тела. В наших сердцах живет любовь к разрушению и хаосу, которую не укротить никакому обществу».

— Когда я был в твоем возрасте, — сказал мальчику Уорнер, — я поймал птичку. Я руками сломал ей крылья, чтобы посмотреть, что будет дальше.

Ребенок заплакал и убежал.

Уорнер поднял руки и потер лицо, пытаясь вернуть ему чувствительность. Кожа двигалась под ладонями, но казалась какой-то обвисшей и высохшей. Где-то тут же, у основания черепа, затаилось головокружение. Просто чудо, что он сумел проделать весь этот путь от недостроенного комплекса до пляжа. Нога как будто омертвела, вряд ли он когда-нибудь сможет наступить на нее. Хотя купанье в океане до какой-то степени помогло избавиться от запаха, оно никак не помогло заглушить вонь от раны. С ногой творится какая-то хрень. Надо, чтобы кто-то его забрал отсюда, и поскорее.

Кроме купания в океане, Уорнер успел сделать несколько звонков из облезлой телефонной будки, которую обнаружил на окраине следующего жилого комплекса у дороги. Он медленно тащился через курорт, как ему казалось, много часов, словно в кино про одинокого зомби, когда вдруг свернул за угол и неожиданно обнаружил у стены телефон, сияющий ярким светом.

В итоге Дэвид сделал два звонка.

Первый остался без ответа. Поскольку у него не было ни часов, ни телефона, он не знал, сколько может быть времени. Ночь, это ясно, глубокая ночь, но он понадеялся на ответ, потому что звонил копу, человеку, который не живет по нормальному расписанию. Что же дальше? Дэвид оказался в ловушке. Нога никуда не годится, с такой ногой сам он далеко не уйдет. Но и оставаться здесь тоже нельзя.

Был еще один номер, по которому можно позвонить, но не хотелось. Действительно не хотелось.

Паника, поднимаясь откуда-то из живота, все усиливалась. Уорнер даже задумался на миг, не позвонить ли ему вместо того Линн. Но он понимал, что эту мысль породило отчаяние. Линн для него просто игрушка, часть долгой и сложной программы по отвлечению внимания, способ доказать самому себе, что он может жить как другие. Дэвид всегда это понимал. В данный момент она ничем ему не поможет, и его удивило, что эта мысль вообще пришла ему в голову.

Он на минуту задумался, держась за стенку одной рукой, а в другой сжимая телефонную трубку, из-за двух сломанных пальцев на левой руке Дэвид никак не мог взять ее толком, хорошо ли он тогда придумал? Может ли он вообще вести нормальную жизнь?

Теперь уже поздно.

Он опоздал на годы.

Опоздал с исправлением.

Поэтому все-таки позвонил по второму номеру.

После пяти гудков трубку сняли. Может, потому, что тот человек живет на Западном побережье и разница во времени составляет три часа. С другой стороны, вполне возможно, что тот вообще никогда не спит. За последние несколько лет Уорнер трижды встречался с этим типом и, хотя считал себя скверным человеком, тут же понял, что с ним ему не тягаться, эта личность словно с другой планеты. Его знакомый всегда был вежлив, временами даже дружелюбен. Но он все равно пугал Уорнера до чертиков — так мог бы напугать пришелец, который выглядит в точности как человек, но при этом является чем-то совершенно иным.

— Кто говорит? — произнес голос.

— Дэвид Уорнер.

— И?

— У меня возникли… серьезные проблемы.

— Это я знаю.

— Вы… откуда? Как вы узнали?

— Зачем ты звонишь, Дэвид?

Уорнер качнулся вперед, упираясь лбом в шершавую каменную стену над телефоном. Он произнес фразу, которую не произносил ни разу за всю жизнь.

— Мне… нужна помощь.

Он изложил ситуацию. Рассказал о своих ранениях. Объяснил, почему не может вернуться домой. Хотя и подозревал, что совершает ошибку, но упомянул о больших суммах, какие вносит ежегодно.

Человек на другом конце провода рассказал ему, что делать. Дал телефонный номер, велел позвонить по нему и сообщить, где именно находится, а потом ждать, не попадаясь никому на глаза.

Уорнер принялся благодарить, но понял, что трубку уже повесили. Он набрал бесплатный номер, который ему назвали, оставил сообщение, сказав, что будет на пляже перед недостроенным жилым комплексом «Серебристые пальмы». Это место показалось ему ничуть не опаснее других. Ни один курортник его не узнает.

Уорнер повесил трубку на крючок и поплелся на пляж.

Он не знал, который теперь час, но, если дети уже гуляют и ищут ракушки, наверное, идет к девяти. Может, даже больше. Дэвид надеялся, что его уже скоро заберут. Он в самом деле чувствовал себя плохо.

— Я видела ее лицо, — произнес голос.

Голос раздался откуда-то сзади, футах в шести-восьми по склону песчаного холма. Он узнал этот голос. Но не повернулся. Нет смысла оборачиваться, чтобы посмотреть на покойника.

— Видела ее лицо каждую ночь, ложась в постель. Я видела, каким оно стало, когда она поняла, насколько ты пьян.

Уорнер уронил голову и ответил, обращаясь к песку между коленями:

— Она была девка, которая шляется по барам. Потаскуха. Ей и раньше доводилось видеть пьяных парней.

— Но не таких, как ты. Ты усадил ее на заднее сиденье машины, а я сидела на переднем, чтобы все выглядело безопасно и безобидно. Ты вывез ее из города, съехал с дороги и остановил машину.

— Заткнись, — потребовал Уорнер.

— А я была просто не в состоянии что-либо сделать. Слишком много выпила, слишком много выкурила косяков… Мать твою, Дэвид, ей было всего семнадцать. И тебе тоже. Откуда мне было знать, что случится такое?

— Я и сам не знал.

— Нет, ты знал, еще как знал. Я всегда чувствовала в тебе какой-то ледок, но… мать твою, Дэвид! Ты помнишь, на что походило ее лицо, когда все закончилось? Во что ты превратил его камнем?

Он помнил. Он помнил, как проснулся на следующее утро на пляже, за много миль от тела, спрятанного в заброшенном доме, — он пытался просить о помощи Кейти, но та была слишком испугана, слишком пьяна и слишком много плакала. Дэвид помнил, как ему было плохо, помнил ощущение того жуткого благоговения, какое испытал перед самим собой.

И эрекцию тоже помнил.

Он услышал, как Кейти плачет у него за спиной, здесь, на Лидо. Дэвид слышал ее и на том пляже в Мексике, тем утром, с которого его жизнь переменилась. Несчастная мертвая Кейти, которая была немного похожа на Линн. Кейти, которую он знал с пятилетнего возраста. Та, что, сложись все по-другому, могла бы быть рядом с ним в совершенно иной жизни.

— Я любила тебя, — произнес голос у него за спиной.

— Это я тоже знаю.

Уорнер знал, кто виноват в такой его жизни. Но как обвинять, если это ты сам? На ком отыграться? Нельзя же наказать себя — во всяком случае, больше, чем уже наказан, после того как превратил свою собственную жизнь в бесконечный мрачный карнавал. Поэтому приходится наказывать других. И не всегда намеренно. Иногда ты просто срываешься. Все выходит из-под контроля. Ты только смотришь, что вытворяют твои руки. Словесные угрозы перетекают в приступ ярости, побои приводят к кровавому месиву.

И член твердеет.

Постепенно плач затих. Не потому, что та успокоилась — Кейти теперь никогда не успокоится, — ее как будто медленно оттащили прочь.

Полчаса спустя кто-то похлопал Дэвида по плечу. Сначала он решил, что Кейти вернулась, но потом понял, что прикосновение слишком грубое. Физическое, в материальном мире.

Уорнер поднял голову и увидел, что кто-то стоит над ним, какой-то силуэт с выбеленным солнцем контуром.

— Я пришла, чтобы помочь.

Глава 28

Спустя сорок минут мы вернулись обратно на материк. Когда я снова начал воспринимать окружающую действительность, то понял, что мы направляемся на юг через Тамиами-Трейл, разрастающийся как попало, лишенный индивидуальности городской район в двадцати минутах езды от делового центра. Многочисленные конторы, безликие рестораны, копировальные центры, автосервисы и одноэтажный торговый центр «Де-Сото-сквер». Официантка вела машину уверенно и небрежно, словно это была видеоигра, в которую та играла каждый божий день. И как будто что-то высматривала.

— Куда ты меня везешь?

— Сюда.

Женщина свернула с шоссе на стоянку «Бургер-Кинг» и сразу проехала на свободное место в самом конце, затормозив лишь в последний момент. Заглушив мотор, потерла ладонями лицо. Потерла с такой силой, будто лицо причиняло ей дискомфорт. Я смотрел сквозь лобовое стекло на кирпичную стену.

Когда она покончила с растиранием, то распахнула бардачок и вынула сигареты. Взяла одну и кинула пачку мне на колени.

— Не курю.

— Не курил. Если не начнешь снова, значит, ты сильнее, чем мне кажется.

Я ошеломленно глядел на нее.

— Что, ничего не заметил? — Она закурила и выдохнула первое облачко дыма. — Господи, какой же ты тормоз! Даже женщин за столиком «У Кранка» вчера вечером? Я забыла их отменить. Разумеется, предполагалось, что в это время ты будешь там с женой. Большая выпивка по случаю примирения, которое обречено закончиться полным провалом. И все равно ты притащился именно туда. Даже забавно.

— Кто ты, черт возьми, такая?

— Для тебя — Джейн Доу.

— Что происходит? Что творится?

— А вот это действительно вопрос. Все было продумано. Все линии прочерчены, стенки возведены в нужных местах, чтобы все было под контролем. Но дамба не выдержала, и вода разлилась во всю ширь.

Слова толпились в голове, требуя моего внимания, но, чтобы обратить на них внимание, я должен был отделаться от двойного образа, застывшего перед глазами: глядящее снизу вверх лицо Кассандры. Разум никак не мог уловить смысл увиденного у нее дома и требовал, чтобы та оставалась такой, как была: чистенькой, с бокалом вина в руке, общительной, болтающей о компьютерах или о чем мы там еще болтали, когда у меня в голове запечатлелся этот образ. А потом — бац! — и другая картина опускалась, словно свинцовый занавес. Дверь. Темнота. Кровать, залитая кровью.

Я наконец-то подобрал слово:

— Изменен.

— Угу, — подтвердила официантка, опуская стекло, чтобы выветрился дым. — Именно так.

— Но кто это сделал?

— Я. В числе прочих.

— А письмо? А книга с фотографиями?

— И то и другое, хотя и с некоторой помощью. И еще я пару раз была Меланией Гилкисон.

— Это была ты?

Она наклонила голову и немного изменила голос.

— «Я ведь не работаю на него двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю».

— Но почему?

Джейн не ответила, лишь с несчастным видом уставилась на стоянку.

— Зачем ты это делаешь?

— Затем, что это моя работа.

— Где Стефани? Это из-за тебя она исчезла? Если ты что-нибудь…

— Нет. — Она покачала головой, коротко мотнула из стороны в сторону, как будто давно уже привыкла экономить движения. — Тут я ни при чем. Я понятия не имею, куда делась твоя жена. Кое-что за последние двое суток — в том числе и это — совершилось вовсе не по сценарию.

— Ты была у меня дома?

— Когда?

— Вчера после обеда.

— Нет. А что?

— Я звонил, пытался связаться со Стефани. Трубку подняла женщина. Она произнесла одно слово: «Изменен».

Джейн Доу потерла лоб кончиками пальцев и сморщилась, словно от боли.

— Это была не я. Господи.

— Но ты ведь бывала у меня дома. Верно?

— С чего ты так решил?

— Потому что когда я задал вопрос, ты не стала ничего отрицать. Ты только спросила, о каком дне идет речь.

— Черт. Наверное, это от усталости, — сказала она. — Да, я была у тебя в среду утром, чтобы закачать фотографии в твой ноутбук.

— Так это ты фотографировала?

— Нет, не я. Один знакомый.

— Как ты вошла в дом?

— У меня есть ключи.

— Зачем?

— Что «зачем»? Слишком много «зачем». Ты бы как-нибудь уточнял.

— Зачем подбрасывать мне фотографии?

— А ты как думаешь, зачем?

— Чтобы моя жена поверила, будто я подглядывал за Каррен.

— Ясное дело.

— Тебе кто-то заплатил за все это?

— Ну, может, ты не такой уж и тормоз.

— Кто? Зачем кому-то коверкать мою жизнь?

— Я не имею права…

Неожиданно, без всякого предупреждения, меня охватило бешенство. Я в жизни не поднимал руки на женщину, но этой мне хотелось вырвать горло, сломать нос, сделать что-то такое, чтобы она запомнила меня навсегда. Я должен был убедиться, узнать наверняка, что этой бабе неизвестно, где находится Стефани, и что та не причинила ей никакого вреда. Я развернулся на сиденье и потянулся к ее шее.

Я даже не успел заметить, как ее рука соскользнула с руля, но в следующий миг она уже вцепилась мне в запястье и дернула на себя с такой силой, что я ощутил, как вытянулся плечевой сустав.

— Если пожелаешь, — сказала официантка, глядя на меня холодными серыми глазами, — я могу вытащить тебя из машины и разобраться с тобой на стоянке. Прямо сейчас. Меня нельзя не заметить, я всегда сумею порадовать толпу зрелищем. Кости трещат, ребра ломаются, волосы у меня растрепаны, грудь торчит, чтобы все видели, как тебя отделала девчонка. Что скажешь? Начнем?

Я пытался отодвинуться, но она была слишком сильна. Джейн смотрела мне прямо в глаза, не моргая. Ее лицо и нижняя челюсть окаменели, подтверждая серьезность намерений, и я чувствовал, как кости моего предплечья постепенно сближаются. Я нисколько не сомневался, что она может и сделает то, чем угрожает.

Но я за свою жизнь встречался со многими людьми, сталкивался лицом к лицу с теми, кто не рассказывал всего, что знает. И я помнил, как выглядят люди, когда пытаются что-то утаить, представить лишь одну сторону дела или затевают игру в покер с парнем, который лично им кажется всего лишь очередным тупицей из множества остальных.

— Ты боишься, — сказал я.

Та заморгала.

— Что ты сказал?

— Ты слышала.

— Знаешь что, я все-таки это сделаю. Я как следует надеру тебе задницу.

— Ты боишься не меня. Признаю, что ты меня сильнее. Довольна? Но ты все равно чего-то до смерти боишься, и, если даже выместишь на мне свои чувства, это никак тебе не поможет.

Джейн еще сильнее стиснула мне запястье, но потом неожиданно отпустила. Отвернулась и уставилась в кирпичную стену перед нами. Соединила средние пальцы с большими на обеих руках. Несколько секунд сидела так, с силой нажимая на пальцы, затем шумно выдохнула.

— Мне надо поесть, — заявила она таким тоном, будто недавнего разговора и не было вовсе, а она просто знакомая моих знакомых, случайно оказавшаяся со мной в одной машине солнечным утром в пятницу. — И тебе, наверное, тоже.

От этой мысли мне сделалось дурно.

— Ну, как хочешь, — она пожала плечами. — Но тебе хотя бы надо попить, иначе этот день с каждой минутой будет становиться все хуже и хуже. Поверь мне, тебе пора уже сильно понизить планку своих ожиданий.

Джейн открыла дверцу.

— Ты идешь или как?

Она довела меня до столика в углу ресторана, каким-то странным, почти жеманным движением смела на поднос остатки трапезы предыдущего посетителя и направилась к прилавку. Дожидаясь своей очереди, достала сотовый и нажала кнопку быстрого набора.

В заведении все было пропитано запахом жареной картошки и кетчупа, а гул стоял, словно на экспериментальной станции под названием «Человеческое радио»: люди жевали, орали на детей, разговаривали по телефону, рыгали, дышали, существовали. Я нечасто захожу в рестораны быстрого питания, по той же самой причине, по которой хожу в спортзал и читаю блоги, посвященные выработке позитивного взгляда на мир. Потому что такими мы и должны быть. Должны питаться правильно, здраво рассуждать, бережно относиться к планете — бесконечные повторения нерелигиозных обрядов убеждают окружающих думать о нас хорошо или же заставляют нас самих думать о себе позитивно. Люди все время ноют по поводу Бога, как нам повезло избавиться от него, однако Он хотя бы время от времени бросал нам кость — посылал богатый урожай или выдавал кому-нибудь билет на Небеса. А вечный надсмотрщик, на которого мы работаем теперь, не верит в такие глупости, как мотивация. Он или она просто использует тебя.

Но у нас со Стеф приняты некоторые ритуалы. Пусть редко, но мы ходим в «Ультра Бургер» или в «Царство фри» — хотя чаще все-таки в «Макдоналдс», — посещаем дешевые заведения, показывая миру, что нам не указ веяния времени и мы сами способны принимать решение. Я вдруг понял, что на самом деле мы не ходили в подобные места уже много месяцев. Я полностью отдался своей программе. Мы оба занялись ею. Время терпеливо обтачивало Стеф и меня, превращая нас в каких-то других людей.

Но вот теперь и саму программу сточили до основания, и единственное, что волнует меня теперь, — как найти жену и все исправить.

Пока я сидел, наблюдая, как Джейн Доу подходит все ближе к цели, она закончила говорить по телефону и я вспомнил, какой убедительной она была «У Джонни Бо» в тот вечер, когда мы отмечали годовщину, и когда я пил кофе с Хейзел (я неожиданно вспомнил, что должен позвонить миссис Уилкинс, хотя и непонятно, когда теперь смогу). «У Джонни Бо» эта чокнутая баба была расторопной, опытной официанткой.

Иными словами, она умела действовать. Эта мысль засела у меня в мозгу, я сосредоточился на ней настолько, что поднял голову и внимательно посмотрел на «официантку», после чего начал задавать вопросы.

Что на самом деле мне известно? Я знаю, что эта женщина причастна к появлению в моем ноутбуке фотографий Каррен. Возможно, она даже отправила письмо Джанин с просьбой заказать столик в ресторане «У Джонни Бо», где она сама работала, используя ресторан как прикрытие. Прикрытие для чего — этого я пока не понял. Итак… Кое-что мне известно.

Но мне неизвестно, что случилось с Кэсс, кто ее убил и, ради всего святого, за что. Мне неизвестно, где сейчас Стеф, хотя и надеялся, что ее исчезновение никак не связано со всем остальным. Я не знаю, зачем за мной явилась эта женщина и как она узнала, что я в гостях у Кассандры. Я не знаю почему, поехав сначала в одну сторону, та вдруг развернулась. Действительно ли на дороге кто-то был, или же она разыгрывала очередной акт пьесы, пытаясь убедить меня, будто за нами погоня, — как раз в тот момент, когда я начал уже собираться с мыслями и задаваться вопросом, почему позволяю тащить себя куда-то человеку, с которым совершенно незнаком.

Как мне понять, где тут правда?

Джейн призналась, что принимала участие в превращении моей жизни в хаос. С чего бы мне поверить, будто теперь она отказалась от этой цели? Разве все это не похоже на очередной ход в этой… в чем? Игре? Правда ли, что она не знает, где Стефани, или же просто разыгрывает неведение, чтобы привязать меня к себе? Когда она вернется к столу, расскажет она мне правду или новую ложь? И могу ли я надеяться, что отличу одно от другого?

Я понял, что такой надежды нет и прямо сейчас необходимо сделать два дела: найти жену и позвонить в полицию.

И ни одно из них не связано с этой женщиной.

Подошла ее очередь. Продавец вопросительно уставился на нее. Взгляд Джейн скользнул вверх, на список блюд, как бывает всегда, даже когда знаешь, чего хочешь. Ее внимание было отвлечено, хотя бы на несколько мгновений.

Я поднялся. Направился к двери ровным, спокойным шагом. Открыл дверь, вышел и, когда ноги коснулись тротуара, побежал.

Глава 29

Меня доводило до исступления то, что придется вести себя разумно. Пока я был восприимчивым и умным наполовину, все было в порядке. Но быть умным до конца — это уж чересчур. Я побежал трусцой по дорожке. Быстро взял себя в руки, и, хотя мне хотелось бежать во весь опор, я не рванул, потому что с чего бы человеку мчаться по улице в пятницу в девять утра, когда никто за ним не гонится? Разве только он убегает с места преступления. Поэтому я бежал трусцой, будто куда-то немного опаздывая, но не более того — не на что здесь смотреть, граждане, ничего интересного, просто человек направляется куда-то и спешит. Идите своей дорогой.

Однако как только мне удалось свернуть за угол, я припустил во весь опор. Хотел бы я сказать, что это было вполне осознанное решение: увеличить расстояние между мной и той женщиной, пока та не заметила моего отсутствия. Но никакого решения не было. Просто так получилось. Я побежал, потому что был напуган. По-настоящему напуган: тем, что увидел в квартире Кассандры; не зная, что будет со мной и где моя жена. И напуган, кажется, больше всего тем, что женщина, от которой я убегаю, тоже боится. Когда человек, знающий больше тебя, кажется перепуганным до смерти, тебе следует остерегаться еще больше, из принципа.

В итоге мне пришлось остановиться. Я замедлил бег, хватая воздух ртом и оглядывая улицу. Минут десять я мотался по ближайшим кварталам, но Джейн Доу не было видно, ни пешком, ни на машине. До нее, наверное, пока не дошло, что я взял и сбежал, что человек в моем положении откажется от помощи в трудную минуту. Возможно, я совершил большую глупость. Но мне было наплевать. Бегство от нее казалось первым разумным и осознанным поступком, начиная с того пива «У Кранка» накануне вечером, а может быть, и гораздо раньше.

Остановившись на углу, я провел мысленную инвентаризацию, пока мимо сновали грузовики и легковушки. У меня имелся телефон, почти полностью заряженный (благодаря любезности мертвой девушки, но об этом лучше пока не думать). У меня был бумажник, кредитки и примерно шестьдесят долларов наличными. Все это были хорошие новости.

На мне была измятая рубашка и пожеванные светлые брюки в пятнах от пота. На обеих штанинах внизу подтеки красного вина — остались, когда жидкость изверглась обратно. У меня раскалывалась голова, руки тряслись, причем не только от напряжения, и на меня навалилась тошнота, которая усиливалась с каждой минутой. Вот тут уже ничего хорошего.

Потом до меня дошло, что я оставил в квартире Кэсс свою флешку — карту памяти, где были фотографии Каррен (единственное доказательство того, что кто-то куражится надо мной), а также копии писем и документов с моим именем и адресом, — и значит, меня вычислят за пару секунд.

Положение было еще более плачевным, чем я предполагал.

В конце концов я убедил себя, что меня не тошнит, и двинулся дальше неровной трусцой. В центре следующего квартала я заметил небольшой магазин. Купил бутылку холодной воды и пачку бронебойного обезболивающего. Запил горсть последнего половиной первого еще до того, как успел заплатить. В животе заворочалось, но я заставил себя успокоиться.

Выйдя обратно на улицу, я задумался над тем, что делать дальше, не забывая поглядывать на дорогу и тротуар, на тот случай, если Джейн Доу просто где-то задержалась. Я никак не мог упорядочить мысли, и передо мной то и дело отчетливо всплывал тот факт, что время близится к половине десятого. Значит, Каррен уже сидит за своим столом, гадая, куда я мог запропаститься. Это беспокоило меня вовсе не с точки зрения честолюбия, только не сегодня. Но я все-таки должен появиться в конторе. Хотя жизнь моя рассыпалась в прах, я, словно безумный, уцепился за эту мысль.

— Каррен, — произнес я, когда она сняла трубку. В голове так гудело, что она, наверное, слышала на другом конце провода.

— А, привет, — радостно отозвалась она. — Как раз подумала, где же ты. Заметила, что за столом тебя нет. А ты вот он где, в телефоне.

Ее голос был словно аудиооткрытка из другой жизни, такая ностальгическая, что у меня защипало в носу.

— Ага. Я это… задержался.

— Ничего страшного. Сегодня утром тут все равно глухо, как в могиле. Ты разрешил свои проблемы?

Я понятия не имел, что она имеет в виду. Но потом вспомнил наш последний разговор, который касался Стефани и ее таинственного исчезновения.

— Пока нет, — сказал я. — Но у меня есть надежда.

— Великолепно. Хорошо, когда есть надежда. Так когда мне тебя ждать?

— Еще немного задержусь, — сказал я, прикрывая трубку рукой от шума улицы. — У меня через полчаса встреча, а потом, наверное, сразу в контору.

— Встреча? Что-то важное?

— Нет. Все та же рутина. Все, пока.

Я завершил разговор, а в ушах отдавались эхом только что сказанные слова. «Та же рутина». Я понял, что теперь у меня лишь две возможности, два пути, ведущих отсюда. Либо бежать дальше… либо не бежать. Либо выставить себя человеком, который совершил какой-то проступок — когда на самом деле вовсе ничего не совершал, — либо держаться все той же рутины, делая все возможное, чтобы понять, что за чертовщина творится и как прекратить безобразие. Тайно внедриться в собственную жизнь, по сути дела.

Я сразу же понял, в каком действии больше смысла, и именно разговор с Каррен заставил меня понять. Насколько ей известно, я все так же занимаюсь делами, как и обычно, дую в ту же дуду: Самый Многообещающий Риелтор с Лонгбот-Ки подчиняет Мир Своей Воле. Об остальном она ничего не знает; она ведь никаким волшебным образом не могла догадаться, где я проснулся сегодня утром, пусть сам я только об этом и думаю.

То же самое верно и для всего остального человечества… за исключением сумасшедшей, от которой я только что сбежал. Единственные изменения, происходившие до сих пор, происходили только у меня в голове. Для внешнего мира бытие Билла Мура оставалось таким же прекрасным — чужая жизнь всегда кажется прекрасной со стороны, пока из-за какого-то происшествия не срывает крышку и человек уже не в силах скрывать серьезные сбои в программе и продолжать лучезарно улыбаться.

У меня зазвонил телефон.

Номер неизвестный, но я понадеялся, наперекор всему, что это может быть Стеф — звонит с какого-то чужого номера, будто стоило мне заявить, что с виду в моей жизни все нормально, и этого хватило, чтобы все сферы перенастроились тут же и нормальность заработала снова.

— Господи, какой же ты тупица, — проговорил чужой женский голос. — Тебе просто можно давать приз за глупость. Какого черта ты сбежал?

Я не удивился тому, что Джейн Доу знает мой номер.

— В тот момент мне показалось, что это хорошая мысль, — сказал я. — И, между прочим, кажется до сих пор.

— Почему?

— Я понятия не имею, кто ты такая, — сказал я, оглядывая улицу на тот случай, если та просто отвлекает мое внимание, а сама тем временем подкрадывается с неожиданной стороны. — И что именно ты сделала и скажешь ли ты мне правду.

— С чего мне тебе лгать?

— В том-то и дело! — прокричал я. — Я не знаю ответа даже на этот вопрос. А не зная ответа, трудно оценивать то, что ты скажешь.

Последовала пауза.

— Что ж, вполне логично, — произнесла она. — Но настанет день, когда ты поймешь, что другого пути у тебя нет, а я — твоя самая последняя и единственная надежда. Когда до тебя дойдет, позвони. Никаких гарантий, что я отвечу. Но могу. Никогда ведь не знаешь.

Телефон отключился. Я решил прямо сейчас и здесь выполнить второй пункт из списка дел, намеченных в «Бургер-Кинге».

Я набрал номер помощника шерифа Холлама. И нарвался на голосовую почту. Я нажал на кнопку отбоя трясущимися руками, и только сейчас до меня дошло, что я собирался выложить ему все: рассказать о Стефани, о Кассандре, размотать перед ним все девять ярдов.

Хорошая мысль? Плохая? Не знаю. Но я не могу делать это перед автоответчиком.

Я позвонил снова и оставил сообщение, что мне бы хотелось как можно скорее переговорить с ним, а лучше прямо сейчас. Затем перешел дорогу и двинулся вдоль шоссе к торговому центру «Де-Сото-сквер».

Глава 30

Конечно, разумнее всего было отправиться домой. Но я отклонил эту идею, ведь помощник шерифа мог не снять трубку у себя в конторе по той причине, что в данный момент сидит в патрульной машине перед моим домом с огромным сачком наготове. Я действительно хотел поговорить с этим человеком, но только в той обстановке, которая устраивает меня. Я не хотел орать с заднего сиденья полицейской машины, куда меня затолкнут силком, заставив пригнуть голову, как обычно показывают по телевизору, и выглядит это не лучшим образом.

Я подумал, не позвонить ли соседям — по меньшей мере один из Йоргенсенов должен быть дома — и не спросить, стоит ли на улице патрульная машина или не видели ли они Стеф, однако эта мысль никак не вписывалась в концепцию Жить Как Ни В Чем Не Бывало.

Один вопрос не давал мне покоя, пока я спешно входил под своды круглого, прохладного и спокойного торгового центра «Де-Сото», высматривая отдел с мужской одеждой.

Кто-то убил Кассандру, пока я спал, а затем забрал тело, оставив только кровь.

Что же это за человек такой?

Перед мысленным взором то и дело всплывали образы Кэсс: вот та непринужденно стоит за прилавком кафе-мороженого, вот смотрит на меня из ночного сумрака и нисколько не возражает, чтобы я рассматривал кружевную вставку на груди ее блузки. Не знаю, почему мой разум никак не успокаивался. Может быть, в надежде, что я смогу как-то помочь, расставить образы Кэсс в нужном порядке и вернуть на место то, что было уничтожено. У меня не получилось в том числе потому, что меня переполняла тревога, куда же все-таки подевалась Стеф, и отчаянная надежда, что с ней ничего не случилось.

Я вошел в прохладный торговый центр и сразу направился в магазин «Эдди Бауэр». Там не было других покупателей, и два разнополых продавца тут же взяли меня в оборот. Я знал, что выгляжу не лучшим образом, а пахнет от меня так, словно я искупался в дешевом вине, но те предпочли не обращать на это внимания, когда стало ясно, что у меня имеется нелимитированная кредитная карточка и я твердо намерен использовать ее. Через шесть минут у меня уже был вполне приличный костюм — классический строгий ансамбль, в котором можно явиться на работу и сделать вид, будто все в жизни отлично.

Я стоял, поддерживая пустой разговор с продавцом, пока тот раскладывал покупки по пакетам, а продавщица сидела за кассой.

Кто-то ее убил. Убил ее, а не меня.

— Прошу прощения?

— Что?

Продавец настороженно поглядел на меня.

— Мне показалось, вы что-то сказали, сэр.

— Нет, — ответил я.

Он услышал лишь невольный шумный вдох, когда я мысленно отпрянул от стремительно напирающих на меня образов и неожиданного озарения, что… меня ведь тоже могли убить. Почему-то до сих пор эта мысль не приходила мне в голову. Я спал (ладно, пусть бесчувственно валялся) на полу и, получается, ничего не слышал. Они могли бы отпилить мне башку, и я узнал бы об этом лишь минут десять спустя, уже прибыв на небеса.

Я сейчас мог бы быть покойником. Так почему же я им не стал? Почему кто-то убил Кэсс, а не меня?

Девушка за кассой нетерпеливо фыркнула, глядя на экран.

— Сегодня утром все так медленно работает, — пожаловалась она, держа в руке мою карту. — Придется попробовать через другую кассу.

— Я немного тороплюсь, — сказал я.

— Я понимаю, мистер Мур. Я делаю все, что могу.

Я ждал, стараясь дышать ровно и держаться, как любой нормальный покупатель. Продавец закончил заворачивать мои покупки в ненужную оберточную бумагу и тоже стоял в ожидании. В магазине не было других покупателей, и ему, наверное, казалось невежливым бросать меня одного, пока процесс не будет должным образом завершен. Говорить нам было не о чем. Мы стояли, словно два тупоумных робота, дожидаясь дальнейших инструкций от того, кто находится выше по рангу.

За витриной магазина прогуливались по мраморному полу центра мамаши с младенцами в колясках, высматривая, что бы купить или перекусить, не торопясь выйти из кондиционированных интерьеров, чтобы снова погрузиться в атмосферу очередного безликого утра, посвященного материнским заботам. Мимо прошел молодой чернокожий парень со шваброй.

Время шло, а потом внезапно взорвалось.

Я должен был догадаться раньше. Я должен был сообразить, что такое, если карта читается медленно. В магазине одна общая система. И если сунуть карту в аппарат тремя футами дальше, это никак не повлияет на скорость процесса. И еще один вопрос: продавщица назвала меня по фамилии, потому что она опытный, внимательный продавец или потому, что им пришла инструкция «задержать эту личность, если та появится в магазине»?

Полицейская машина подъехала к стоянке перед центром. Я не знал, что происходит, пока не обернулся на продавщицу. Она показалась мне аккуратной и правильной, уверенной в том, что мир никогда не восстанет против нее и она всегда будет наблюдать события со стороны, не становясь их участницей. Точно так же до недавнего времени думал и я.

— Отдайте мне карту.

— Мне было предложено удержать ее, сэр.

Карта не стоила того, чтобы драться за нее. Я выбежал из магазина и резко завернул направо. За последние годы я убил в этом месте массу времени, пока Стефани опустошала прилавки «Банановой республики», поэтому знал, что из круглого торгового центра имеется четыре выхода на улицу, расположенных через равные промежутки. Могут копы прислать не одну машину, чтобы схватить того, чья нелимитированная карта оказалась какой-то особенной? Я не знал.

Огибая торговый центр по периметру, я поскользнулся на только что вымытом полу и врезался в стойку, где предлагали на месте подключиться к оператору сотовой связи Verizon. Парень за стойкой отличался быстрой реакцией и успел заехать мне в ухо, но я помчался дальше, чувствуя, как звенит в голове.

Посетители смотрели на меня с некоторым интересом, но не более того, как будто я был необычным автомобилем, проехавшим по улице, или чужим ребенком, который плохо себя ведет. Или внезапно хлынувшим дождем.

Я с грохотом вылетел через задние двери на стоянку и не обнаружил там никакой полицейской машины. Поэтому побежал дальше, на этот раз изо всех сил, и меня уже не волновало, как это выглядит со стороны — стремительно несущийся по раскаленному асфальту человек, лавирующий между машинами со сверкающими на солнце лобовыми стеклами.

Я не знал, куда бегу. Иногда это и не нужно.

Нужно просто бежать.

Глава 31

Самое худшее, что Баркли знал это с самого начала, с того самого дня, с самой первой встречи с этим человеком. Он не подозревал, что дойдет до такого, однако знал, что Уорнер катит на экспрессе «Дурные вести» и рано или поздно подъедет к станции. Можете считать это чутьем полицейского — Баркли уже три года служил помощником шерифа, когда Уорнер появился в городе, — хотя и не подозревал, что все настолько запутано. Сработало врожденное чутье. Инстинкт, который помогает травоядным животным выживать среди хищников. Будто кто-то передал завывание и сверкание полицейской сирены на молчавшей доселе, невидимой волне.

И сигнал означал: в этом человеке есть что-то неправильное.

И оно было, хотя другие никогда этого не замечали. Нет, они видели, а некоторые из них — в частности, Хейзел — даже пару раз высказывалась вслух, но не обращали внимания. Они знали, что Уорнер не такой, как они, только никогда не понимали, насколько велика разница. И Баркли не понимал — до тех пор, пока к нему в разгар утра не подошел парень из бригады экспертов.

Шериф стоял на крыльце и курил сигарету, соображая, что делать и как его деятельность должна выглядеть со стороны, — в связи с исчезновением одного из богатейших на Лонгбот-Ки людей. Эксперты уже были готовы отчаливать, не найдя ничего, кроме одинокой лужицы крови. Старший сказал ему, что крови было больше, ее неумело затерли, оставив следы, но и это говорило лишь о возможности убийства, не больше. При таком количестве с тем же успехом кто-нибудь мог порезать палец, нарезая лайм к выпивке. Баркли был уверен, что здесь имеется гораздо больше, чем они видят, — потому-то и задержался в доме надолго и потребовал в свое распоряжение всех экспертов, какие были свободны, и перед домом стоял фургон криминалистов, — но до сих пор им не попалось ничего похожего на улики.

Затем из раздвижных дверей вышел один из младших экспертов.

— Э… шериф? — начал он, и Баркли заметил, что парнишка — до сих пор выглядевший весьма самоуверенным: «Поглядите, как я смотрюсь рядом со всей этой аппаратурой» — теперь смотрит смущенно. Он поднял руку и откинул со лба пшеничные волосы. — Мы кое-что нашли. Но оно, э… Может быть, вы пойдете и сами посмотрите?

Баркли бросил окурок на крыльцо, успев подумать: «Вот оно, началось».

Он прошел вслед за экспертом через дом. Ему доводилось бывать в этом доме и раньше, хотя никто об этом не подозревал. Баркли получал небольшое вознаграждение за ту работу, какую делал. Не за основную, а за другую работу. Роль, которую он играл уже двадцать пять лет. С тех пор как умер Фил Уилкинс, энтузиазм большинства участников угас, в том числе и потому, что все они постарели. Жизнь к старости осложняется и без того, чтобы нарушать основные правила. Но только не для Уорнера. Он не собирался прекращать, и в этом заключалась проблема. Он был гораздо богаче всех остальных. Дэвид вырос здесь, потом уехал, основал компьютерную фирму на Западном побережье, вовремя продал ее. Вернулся обратно в Сарасоту, начал без особого интереса заниматься строительством кондоминиумов, и оказалось, что и это у него получается. Деньги так и липнут к нему, женщины — тоже. Внешне безупречный, а внутри поломанный.

Каждый год Баркли говорил, что пришло время завязывать. Это Уорнер заставил его измениться, точно так же, как и остальных. И не через доводы разума. Баркли даже это не мог выдвинуть в свою защиту, хотя Уорнер бывал очень убедительным, когда задавался целью. Нет, шериф пошел на сделку по более простой причине: деньги. И еще возможность участвовать в увеселениях, о которых копы обычно и не мечтают, не говоря уж о знакомстве с женщинами определенного сорта, которых можно уговорить на участие в таких вечеринках, потому что близость больших денег и большой миски кокаина действует на них подобно универсальной отмычке. В доме Уорнера строго придерживались сценария «Однажды в Вегасе». Было действительно любопытно посмотреть, что пара девятнадцатилетних девчонок позволяет вытворять мужику средних лет с сединой и брюшком. А когда знаешь, что девчонок привезли специально ради вечеринки, а утром те уже будут в самолете, летящем обратно в Хиксвилл, так и не узнав ничьих имен и нисколько к этому не стремясь, то и самому легко приобщиться. У всех есть цена. И обычно не такая уж высокая. И всегда выплачивается в одной и той же валюте.

Юный криминалист провел шерифа по отделанному деревянными панелями коридору, затем через дверь, за которой скрывалась лестница. Баркли знал, куда те ведут, — в большой, с постоянным температурным режимом винный погреб, устроенный в цементном бункере, вырытом под домом. Когда они спустились с последней ступеньки, Баркли увидел у стены еще двух экспертов и Холлама. Шериф заметил, что эта часть пола из известняка влажно блестит, как будто плитки недавно помыли. Холлам отделился от группы и подошел к стеллажу в глубине помещения. Он взялся за полку, нагруженную дорогими с виду бутылками, и дернул. Стеллаж не шелохнулся.

— Мы ничего не нашли бы, если бы один из этих ребят не превысил должностные полномочия, — проговорил он. Он поглядел на одного из экспертов, хилого, застенчивого с виду паренька. — Заинтересовался винами на полках, взял одну бутылку. И уронил. — Холлам опустился на колени и указал на нижние полки стеллажа. — Затирая лужу, он заметил там ручку.

Помощник шерифа сунул руку в отверстие, предназначенное вроде бы для очередной бутылки вина, и Баркли услышал деловитый щелчок, словно где-то сдвинулся рычаг. Его сердце дрогнуло.

Холлам поднялся и снова дернул стеллаж. На этот раз тот отъехал от стены, секция в четыре фута шириной беззвучно развернулась на петлях.

В стене за стеллажом оказалась широкая металлическая дверь с утопленной ручкой. Холлам поглядел на своего шефа, видимо подозревая, что Баркли захочет сам потянуть за нее.

Баркли сомневался, что ему хочется. Наоборот, он предпочел бы подняться по лестнице, сесть в машину и уехать куда-нибудь подальше. Может, на Ки-Вест. А может, в Бразилию. Но он все-таки шагнул к двери. Ведь это и значит быть копом. Ты тот человек, что обязан сделать шаг и открыть дверь, о существовании которой остальные и слышать не хотят.

Однако за дверью оказалась еще одна. Она примерно на фут отстояла от первой, что указывало на большую толщину стены. Баркли повернул ручку и обрадовался, когда дверь не поддалась.

— Заперто, — сообщил он, зная, что на этом все равно не закончится. Шериф знал, что теперь они дошли до стадии, когда будут искать ключи от двери, но не найдут; будут определять, соединен ли замок с охранной системой и не отпирается ли с пульта; но в итоге вызовут кого-нибудь с оборудованием и просто разрежут металл, победив грубой силой.

У всех нас имеется в душе подобная дверь. За ней мы храним личные вещи, а то, что для нас личное, не обязательно будет хорошим. В любом случае Уорнера здесь нет и он не сможет защитить свою дверь.

— Открывайте, — велел Баркли.

После чего затопал по лестнице обратно, на свежий воздух и солнце, в какое-нибудь укромное место, чтобы позвонить человеку, с которым однажды познакомился на вечеринке Уорнера. Тому, кто отвел его в сторонку и дал визитку, велев позвонить в том случае — и только лишь в случае, — если возникнет угроза, что все вот-вот выйдет на свет божий и станет достоянием общественности. Все, что шериф знал об этом человеке, — его зовут Пол, и лично Баркли был бы счастлив никогда больше его не встречать.

Но шериф понимал, что если и должен настать день, когда ему придется позвонить, то это сегодня.

Глава 32

Я бежал (шел, ковылял) обратно в Сарасоту, пока небо быстро затягивало облаками. Оказавшись в центре, я воспользовался случаем и подошел к банкомату, решив, что, если тот откажется выдавать деньги или поднимет тревогу, я буду уже далеко, когда кто-нибудь приедет, чтобы меня арестовать. Однако агрегат просто выдал мне две сотни баксов без всяких проволочек и препирательств. Результат показался мне волшебным и неожиданным.

С деньгами я зашел в ближайший «Гэп», быстренько купил новые летние брюки и рубашку, сделал еще одну остановку через три дома, в «Волгринз». Зайдя в уборную в «Старбаксе», устроил себе помывку, чистку зубов, обработку антиперспирантом, переоделся и бросил старую одежду в корзину. Обратно я вышел перед носом у охранников, даже не посмотрев, заметили ли они произошедшую со мной перемену. Люди редко что-либо замечают, они слишком озабочены собственными проблемами и неврозами, чтобы вообще замечать вас. Подобные темы постоянно муссируются в блогах, помогающих выработать позитивный взгляд на мир, и, по-видимому, так оно и есть. Никто не знает о вашем личном аде. Всем наплевать. Все слишком заняты, сгорая в собственном.

Я взял такси и поехал на Сант-Армандс Серкл. По дороге болтал с водителем о ценах на недвижимость, как делал это всегда при каждом удобном случае. Он высадил меня, и я пошел туда, где вчера вечером оставил свою машину.

Включив кондиционер, я дождался, пока тот заработает на полную катушку. Когда в машине наконец похолодало, мне стало немного лучше, несмотря на тот факт, что со своего места я видел столик на улице перед «У Джонни Бо», за которым сидел вчера с Кассандрой. За последний час в душе успела нарасти тонкая защитная пленка, которая постепенно затягивала рану, оставленную недавними событиями. Но вместе с ней появилось и что-то еще — гнев. Кассандра была милая девушка. Доброе дитя. Я пока еще не понимал до конца, что же происходит или рушится вокруг меня, но знал, что ее гибель как-то связана с происходящим. И вот за это кто-то дорого заплатит.

Но это пока в будущем. Следующий шаг моего плана — совершенно непритязательного, предполагавшего делать лишь по одному шагу зараз и надеяться, что не сразу ткнешься носом в асфальт, — включал возвращение в «Океанские волны» и исполнение привычных обязанностей. Поболтать с Каррен, разобрать почту. Если я «нормальный простой парень», в таком случае все нехорошие события, связанные с моей жизнью, будут оценивать по моему характеру. Тому характеру, который я захочу продемонстрировать. Настоящего меня, что бы это ни означало. Потом я снова попытаюсь выяснить, куда запропастилась Стеф, убедиться, что с ней все в порядке и не злится ли на меня как ненормальная.

Но прежде чем приступить к этому, я снова позвонил помощнику шерифа Холламу. И снова не дозвонился. Я не стал оставлять сообщение. Однако эта неудача навела меня на другую мысль, и я набрал наш домашний номер. Никто не ответил, но я ввел комбинацию клавиш, которая позволяла прослушивать сообщения с автоответчика в удаленном доступе. И снова прослушал мои предыдущие сообщения. В отрезвляющем свете дня я понял, что проку от них никакого, к тому же несколько последних сделаны заплетающимся языком. Да и угадывающиеся в тоне нотки праведного гнева несколько не вязались с тем фактом, что сам я не ночевал дома. Я удалил сообщения одно за другим.

Но потом, в самом конце, услышал еще одну запись. Ее оставили сегодня рано утром, и на этот раз сообщение было не от меня, не от Стеф, не от Холлама или кого-то из знакомых.

Оно было из больницы.

Больница «Сарасота Мемориал» — это большое современное здание белого цвета с широкой подъездной дорогой, обсаженной деревьями. Если бы не флаг и таблички, его можно было запросто принять за крупный жилой комплекс. Я подъехал к главному входу и выяснил, что отделение интенсивной терапии находится на третьем этаже. Нашел лифт. Поднялся, часто моргая и подергиваясь.

Я ворвался в просторный холл, где почти не было людей, а цвета и форма мебели вселяли спокойствие и имели сугубо практическое назначение. Я подошел к посту дежурной медсестры, объяснил, кто я такой и к кому пришел. Меня поняли с полуслова, отчего я перепугался еще больше. Медсестра сказала, что сейчас ко мне кто-нибудь выйдет, и взялась за внутренний телефон.

Я отошел от стойки, глубоко дыша, стараясь сохранять спокойствие. На одной из скамеек я заметил встревоженного молодого человека лет двадцати пяти, который сидел со стиснутыми руками. Я внезапно решил, что тот ждет известий о состоянии жены, беременной, которая вот-вот должна родить. Может, у него имелась совершенно другая причина прийти сюда, но я почему-то решил так. Не исключено, что все у него в жизни было отлично.

Я хотел быть на его месте.

Из бокового коридора вышел доктор в белом халате, и медсестра за стойкой указала на меня. Я кинулся к врачу, не успел тот сделать и шага в мою сторону.

Он молча провел меня по коридору в дальнее боковое крыло. В самом конце несколько палат было со стеклянными стенами, чтобы наблюдать, что в них происходит, не заходя внутрь. Врач подвел меня к одной из них. Я поглядел через стекло.

На кровати, с закрытыми глазами, с торчащими из нее пластиковыми трубками, лежала Стефани. Кожа у нее была бледная и как будто обвисшая на скулах и запястьях. Веки — сиреневого оттенка. Она не была похожа на мою жену. Она выглядела так, как могла бы выглядеть Стеф, отражаясь в разбитых зеркалах в каком-нибудь дурном сне.

— Честно говоря, — начал доктор, — мы до конца не уверены, с чем имеем дело. Она поступила с рвотой, и это вполне обычная реакция на алкогольное отравление. Но потом мы поняли, что у нее диарея с кровью, и решили искать инфекцию. Было подозрение на гемолитико-уремический синдром и почечную недостаточность, что не лишено смысла, хотя и крайне необычно, учитывая возраст вашей жены и состояние ее здоровья. К тому же, насколько я понимаю, до сих пор не было никаких указаний на болезнь почек, верно? Но затем мы стали наблюдать отказ других систем организма, после чего пришлось спешно делать новые анализы на все подряд, от кишечной палочки до пары редких токсинов морских животных.

Наконец-то он сделал паузу, как будто давая мне возможность ответить. Но я никак не мог придумать, что сказать; к тому же я прижимал руки ко рту, и доктор все равно ничего бы не услышал.

— Может оказаться и кишечная палочка, — продолжил он, словно это должно было меня утешить. — Мы накачиваем ее антибиотиками и растворами, стараясь гасить новые очаги болезни по мере возникновения. В данный момент это все, что мы можем сделать.

Стефани казалась такой бледной, такой сломленной, такой далекой.

— Она в сознании?

— Время от времени. Она приходила в сознание примерно сорок минут назад, а теперь то очнется, то снова провалится.

— Я должен войти к ней.

— Не сейчас.

— Тогда когда?

— Не знаю. Может быть, скоро. Все зависит…

— И как давно она здесь?

— С трех ночи.

— Но… как получилось, что первое сообщение я получил от вас только в восемь утра? Неужели никто не мог позвонить мне сразу же?

Доктор поглядел на свой планшет.

— Здесь сказано: ваша жена попросила вас прийти, как только ей разрешат посетителей. Ее брат уверил, что она держит вас в курсе событий.

Я обернулся к нему.

— Брат?

— Именно, — отозвался врач, все еще читая. — Это он привез ее. Не хочу никого критиковать, вам и без меня сейчас хватает, но вашей жене явно было плохо не один час, прежде чем он решил: все, дело дрянь, пора ехать в больницу. Возможно, вам стоит поговорить с ним об этом.

— Еще как стоит, — заверил я. — Хотя первым делом я поговорю с ним кое о чем другом.

— Прошу прощения?

— Например, о том, что у моей жены нет никаких братьев.

Доктор оторвался от своих заметок. Я видел, как тот решает про себя — это его уже не касается.

— Я выйду минут на десять, — сказал я ему. — А потом хочу поговорить с женой.

Когда я вышел в холл, парень уже намылился делать ноги. Скамья, на которой тот сидел, была пуста. Я увидел, как кто-то спешно удаляется по коридору в сторону лифтов.

— Эй! — крикнул я.

Парень ускорил шаг. Я побежал.

Я нагнал его, когда тот уже запрыгивал в лифт. Толкнув его к дальней стенке, я развернулся и нажал кнопку подвального этажа. Парень попытался заговорить. Я схватил его за шею и ударил лицом о стенку лифта. До сих пор мне не приходилось делать ничего подобного, но получилось легко, и ощущения были просто отличные. Его голова отскочила от стенки и снова звучно ударилась.

Я придвинулся к нему ближе.

— Кто ты, мать твою, такой?

— Никто, — пробормотал он.

Я зажал его в угол.

— Ты с ними заодно? Ты с той бабой? Джейн Доу?

— Я не знаю, о ком вы говорите.

Теперь он казался напуганным, но и не только. Встревоженным, подозрительным, будто бы это у меня были преступные намерения.

— Послушайте… — начал он, но у него на физиономии было ясно написано: «Виноват», и он не знал, как стереть эту надпись. Я снова ударил его об стенку. Раздался громкий «дзынь», и двери лифта у меня за спиной открылись.

Я вытащил парня в подземный коридор, где было жарко, сумрачно и пахло химией, и толкнул его спиной вперед, прижимая к стене.

— Отвечай, — сказал я. — И говори правду, а не то я сделаю тебе так больно, как только смогу.

— Я привез ее сюда. Вот и все.

— Чушь!

Я занес кулак. Я никого не бил уже очень и очень давно — в профессиональной сфере до этого редко доходит, — но решил, что сумею вспомнить основные приемы, если потребуется.

Парень вскинул руки и забормотал:

— Я не знаю, что с ней случилось. Мы были у меня дома. Мы просто… разговаривали. Тусовались.

Внезапно в мозгу что-то забрезжило.

— Ты… Ник, — сказал я. — Новенький в редакции, рубрика, посвященная искусству. Голсон, так? Месяц назад я видел тебя на вечеринке.

— Верно. Я Ник. Совершенно верно.

Он с жаром закивал, как будто повторение собственного имени каким-то образом могло помочь выйти из трудного положения. Я снова вжал его в стену, чтобы тот понял, как сильно заблуждается.

— Какого лешего моя жена делала у тебя дома?

— Честное слово, ничего особенного. У них утром была конференция. Они со Сьюки потом отправились отметить успех, отпраздновать. А я после работы случайно встретил их в центре. Они уже порядочно… ну, понятно, они ведь просидели в баре довольно долго. Сьюки взяла такси. Стеф, то есть Стефани, ваша жена… черт, не знаю. Мы еще выпили. А потом пошли ко мне. У меня в городе студия неподалеку.

— И?

— Мы просто болтали. О журнале, о работе. Взяли еще пива. Нет, она-то все время пила вино, это я пил пиво. Вино она принесла с собой.

— Взяла в баре?

— Нет. Оно было у нее в сумке.

— Она таскала с собой бутылку вина? Что за бред ты несешь?

— Честное слово! Я не знаю, зачем она это делала. Но она достала бутылку, как только мы пришли, и ей не терпелось его попробовать. Как будто она достала эту бутылку с трудом или что-то в этом роде. Хотела, чтобы я тоже попробовал, но я не люблю вино. А она все подливала себе и через какое-то время почувствовала себя плохо. Я решил, Стеф просто перебрала, но она сказала: «Вызови неотложку». Я подумал, она сама справится, а через пару часов… черт, дружище, я понятия не имел, что делать.

У меня по шее пошли мурашки.

— Что это было за вино?

Он посмотрел на меня как на ненормального.

— Не знаю… не разбираюсь я в вине. Я же сказал, что не пил его. На нем была такая этикетка… Наверное, что-то очень старое.

— Где оно?

— У меня дома. Но бутылка пустая. Она все выпила.

— Такое бывало раньше?

Он поглядел смущенно.

— Какое такое?

— Вы уже выпивали вдвоем? Вы уже «тусовались» вместе? И как часто? Когда у вас началось это «просто болтали»?

Тот совершенно замер и затих, не стал говорить «дружище», суетиться или что-то отрицать. Может быть, они и до того часто тусовались и просто болтали, а может, это был первый раз. В любом случае он явно понял, что следующая его фраза должна быть правдива и правильно сформулирована, и этого мне хватило. Я близко придвинулся к нему. Не исключено, что парень просто слишком глуп и напуган, чтобы рассказать мне что-нибудь стоящее, но у меня не было времени объяснять это себе самому. Может, он был любовником моей жены, а может, и нет. Это я могу узнать и у нее. А пока что у меня была проблема поважнее.

— Я за тобой вернусь, — пообещал я. После чего ударил его в живот со всей силы и оставил сползать по стенке на пол. Сам я направился к лифту. — Иди домой, достань из мусорного ведра бутылку, принеси сюда и отдай врачам, — велел я ему, когда тот окончательно сполз на пол. — Сделаешь это сию секунду, иначе я тебя найду. Ты мне веришь?

Я увидел, как он кивнул, после чего двери лифта закрылись. Пока я поднимался наверх, у меня тряслись руки.

Глава 33

Врач не хотел меня впускать. Он ясно дал мне понять это. Я не менее ясно дал ему понять, что такой ответ меня не устраивает, и в конце концов он сказал: ладно, но от кровати держаться подальше и оставаться в палате не более пяти минут. Он хотел пойти со мной, но я его разубедил. Я понимал, что рискую покинуть больницу в сопровождении охранников, но мне было наплевать. В итоге доктор отступил в сторону, подняв руки, и напомнил, чтобы я не подходил к больной близко.

Я вошел и остановился рядом с кроватью. Посмотрел сверху вниз. Я не знал, что сказать и услышит ли она меня вообще. Через минуту что-то покатилось у меня по щеке и упало на пол. Я поднял руку и понял, что у меня мокрая щека. У меня было такое ощущение, будто я обязан держать в голове все сразу, причем события происходят не в том порядке и звук никак не связан с изображением. Может, я должен злиться на того парня, который остался внизу, и продолжать беситься? Но в данный момент для меня осталась только Стеф, и она была очень больна.

— Милая, — проговорил я мягко. — Детка, ты меня слышишь?

Какая-то штуковина производила мертвенный электронный звук в головах ее кровати. Звук повторялся как-то слишком редко и через неравные промежутки. Я понятия не имел, что это значит. Просто звук был какой-то неправильный. Не хотелось бы, чтобы твою жизнь отмерял подобный писк.

— Стеф? Это я.

У нее задрожал один палец, и я подошел еще на полшага. Мне хотелось подойти ближе и взять ее за руку, но я помнил, что велел врач.

— Я здесь, милая.

Ее веки задрожали, и глаза открылись. Приоткрылись наполовину, причем с разной скоростью и не оба сразу. Один глаз тут же начал слипаться снова, но она сделала над собой усилие, и глаз снова медленно открылся. Стеф походила на игрушку, у которой сели батарейки.

— При-вет, — проговорила она.

Голос ее был едва слышен. Она сказала что-то еще, но я не понял.

Я наклонился ближе.

— Милая, я тебя не слышу.

— Прости, — сказала она. Все равно получилось невнятно, но ее голос прозвучал немного громче и живее.

— За что?

— Все испортила.

— Нет, ничего подобного, — сказал я, хотя и не знал, правда это или нет.

— Да.

— Это… не так уж и важно.

Стефани кивнула, то есть попыталась, и на этот раз ее взгляд прояснился.

— Важно.

— Что все-таки случилось?

Уголки ее рта опустились, и она отвела взгляд. Вид у нее был самый несчастный, и у меня внезапно тяжко забилось сердце.

— Стеф, все хорошо. Что бы там ни было, все в порядке.

— Пила со Сьюки. Отмечали, а я все еще злилась на тебя и… слишком много выпила.

— И что?

— Я не спала с ним.

Отчего-то от этого признания мне стало только хуже.

— Так что же ты сделала?

Ее плечи едва заметно приподнялись, затем снова опустились. Наверное, она пожимала плечами. Я кивнул. Она видела, как я кивнул.

— Все хорошо, — повторил я. — Мы поговорим об этом. Мы… все обсудим. Все ведь можно исправить, правда? Но пока что ты слишком слаба. А мне надо кое-что сделать.

Стеф забеспокоилась, и я понял, о чем она подумала, и ощутил себя уязвленным из-за того, что это ее тревожит.

— К нему это не имеет никакого отношения, — проговорил я глухо. — На него мне плевать. Речь о другом.

— Ничего не значит. Ник ничего не значит.

— Я тебе верю, — ответил я, хотя и не был в этом так уж уверен. Когда это подобные случаи ничего не значили? Пусть мелкие, но они что-нибудь, да значат. Ты отворачиваешься от любимого и смотришь в сторону, пусть на короткий миг, а когда поворачиваешься обратно, все уже изменилось.

«Я не возражаю», — сказала Кассандра в ночной темноте.

— Люблю тебя, — пробормотала Стеф. Ее взгляд затуманился.

— И я тебя. Отдыхай. Я скоро вернусь, ладно?

Она как будто кивнула, уже проваливаясь в забытье.

Я посмотрел на нее и пошел к двери. Когда уже взялся за ручку, Стефани снова заговорила:

— Помнишь, как мы завтракали в «Макдоналдсе»?

Я развернулся. Ее глаза снова были открыты.

— Конечно, — сказал я. — Конечно, помню, милая. Это же мы. Такие, какие мы есть.

Больше она ничего не сказала. Только печально посмотрела.

Я вышел обратно на воздух, тяжелый и гнусный, ожидающий влаги, которую несут в себе облака. Выехал обратно на Тамиами-Трейл и, не доезжая полмили до центра, завернул на стоянку перед табачным магазином «Чифтейн». Купил пачку облегченных «Мальборо» и коробок спичек. Закурил сигарету, привалившись к машине спиной. Покончив с сигаретой, вынул телефон и позвонил Тони Томпсону.

— Это Билл Мур, — сказал я, когда он взял трубку.

— Ага, — отозвался тот.

— Помните ту бутылку вина, которую я вам подарил?

— Да.

— Не пейте его.

— Ладно, — сказал он.

— Вы, кажется, нисколько не удивлены, мистер Томпсон, что я позвонил. И не удивлены тому, что я сейчас сказал.

— Мне кажется, нам с тобой надо поговорить, — ответил он.

На полпути к «Океанским волнам» небеса разверзлись. Дождь полил такой частый и яростный, что «дворники» не справлялись с потоком, и мне пришлось остановиться. Я сидел, слушая, как барабанит по крыше вода, и глядя через завесу дождя на мир, который приобрел оттенок мокрых сумерек.

Мы со Стефани познакомились в колледже в Пенсильвании. Никакой любви с первого взгляда не было, и прошло какое-то время, пока мы заметили друг друга. Она была из денежной семьи, можно так сказать, — во всяком случае, из семьи, где когда-то водились деньги. Ее отец был генеральным директором в одной важной корпорации, которую подкосил предпоследний кризис, тогда он и лишился всего, а его стопка облигаций совершенно обесценилась. Он плохо перенес это. И запил. Он скверно себя повел. В конце концов ее отец вернулся в реальный мир, но совершенно сломленный. Некоторые люди бывают даже счастливы отойти от больших дел и начать жить заново обычной скромной жизнью. Но только не он. И Стефани, у которой еще недавно было все, что можно купить за деньги, теперь каждый божий день выслушивала от настоящего живого мертвеца проповеди на тему, чего они не могут себе позволить. Мой же отец тем временем продавал людям краску, и магазин приносил достаточно, чтобы семья жила нормально, но не более того.

Наши со Стефани пути пересеклись случайно, на одной из вечеринок на втором курсе. Отношения развивались медленно, что крайне необычно для времени и места, где люди мгновенно кидаются в объятия друг друга, а забывают друг друга в два раза быстрее. На самом деле сначала мы со Стеф прямо-таки выводили друг друга из себя, но были слишком молоды, чтобы понять, что это означает. Наконец, надравшись до чертиков на очередной пивной вечеринке в доме у общих друзей на окраине города, мы поняли.

Мы вместе встречали рассвет на заднем дворе, дрожа под одним одеялом и держась за руки. Так же вместе вернулись в город в сером свете раннего утра, а когда пришло время прощаться и расходиться по домам, я отдал одеяло ей. Оно так и осталось у нее. Более того, она положила его на постель в нашу первую брачную ночь. Может, она до сих пор где-то хранит его, только я не знаю где.

После той вечеринки мы не расставались. Когда мы были на последнем курсе, отец Стеф бросил семью, точнее, бросил все. Однажды он ушел из дома и не вернулся. Да, люди действительно так делают. Через полтора месяца у нее был день рождения. Единственное, что еще интересовало ее отца после того, как тот перестал притворяться, будто его что-то интересует, был день рождения Стефани. Все ее школьные годы он устраивал настоящий праздник, и даже на первых двух курсах они с матерью приезжали из Вирджинии, водили ее в какой-нибудь ресторан и вручали дорогой подарок. Хотя Стеф испытывала смешанные чувства, потому что понимала — отцовская щедрость означает, что бюджет семьи будет ощутимо урезан на несколько месяцев, но все равно это был значимый день, и с него каждый год начинался новый отсчет. Отцовская любовь зримо воплощалась для нее. Я был на дне рождения Стеф на втором курсе. Было очевидно, что ее отец не в лучшей форме, но так же очевидна была и его любовь к дочери. Та вся светилась.

И вот теперь он ушел. На протяжении этих полутора месяцев не было ни звонков, ни записок, ни электронных писем — ничего — ни для Стефани, ни для ее матери. Человек просто отключился, прервал связь, умер. Я неделю готовился к событию, зная, что Стеф до сих пор верит: вот придет ее день рождения, что-нибудь произойдет, и этот дурной, печальный сон закончится. Будет открытка в почтовом ящике, подарок — дешевый, заурядный, это неважно, — может быть, она просто будет сидеть у окна в домике, который делит с четырьмя другими девушками, и увидит, как подъезжает его машина.

День настал.

Не было ни открытки, ни подарка.

Стефани просидела весь день у окна, а он так и не приехал.

Меня не было рядом с нею. Мы оба работали, чтобы как-то сводить концы с концами. Тогда я нашел себе неквалифицированную работу, помогал вычищать подвал местной фабрики, и начальник не позволил мне взять выходной. Он знал, что найдется немало желающих занять мое место. Я же не мог потерять эту работу, и Стеф это понимала, она сама не позволила бы мне. Я вручил ей подарок еще днем — дешевенькие бусы и новое издание «Завтрака у Тиффани», ее любимую книгу, — но сразу после этого мне пришлось уйти.

Я закончил работу в час ночи и сразу же вернулся в город. Стоял январь, и было холодно. Я успел переговорить с соседками Стеф по домику; они сказали, что хотели устроить для той вечеринку, но либо не получилось, либо она отказалась принимать в ней участие. В их домике светилось только одно окно — Стефани. Ее комната была на первом этаже, с большим окном посередине. Я стоял перед ним и видел, что она сидит за столом. Стеф заснула, уронив голову на руки. На ней было ее лучшее платье.

Она ждала, а он не приехал.

Я был молод и плохо разбирался в устройстве мира, но понимал, что это гадко и неправильно и терпеть такое нельзя. Я стоял под окном минут десять, замерзнув так, что даже не мог дрожать, и не знал, как все исправить.

Затем я развернулся и пошел домой. Войдя в притихший домик, осмотрелся, пытаясь понять, что у меня имеется. Я знал, что будет не много, едва ли достаточно, но другого все равно не было.

В шесть утра я вернулся на ее улицу и подошел к окну. Стефани так и спала, сидя за столом. Я тихонько постучал в стекло. Она проснулась. Поглядела в окно, увидела меня, и разочарование лишь на мгновенье отразилось на ее лице. Я жестом позвал ее.

Стефани подошла и подняла раму.

— Он не приехал.

— Зато я здесь.

— Что на тебе надето?

На мне были черные джинсы (к несчастью, единственные, порванные на колене), белая рубашка, позаимствованная у одного из соседей по дому, помятый черный пиджак, взятый у другого; кроме того, имелся галстук, который я сделал полчаса назад из обрезка черной футболки.

— От Армани, — сказал я. — Честное слово. Сам подписал фломастером.

Она попыталась улыбнуться.

— Идем, — предложил я.

Стефани выбралась из окна. Я взял ее за руку и повел по улице. Было еще совсем темно, и, когда мы вышли на Мейн-стрит, ничего не работало, кроме того заведения, куда мы направлялись. Я чувствовал себя глуповато и понимал, что все может закончиться плохо, а еще понимал, что это лучшее из возможного и я люблю эту девушку настолько, что готов показаться дураком.

Наконец мы остановились перед рестораном.

— Билл, зачем мы пришли… сюда?

— Затем, что у нас заказан столик, — сказал я.

И повел ее к двери. В «Макдоналдсе» было пустынно, хотя фактически он был открыт. Горела лишь половина огней. Бледнолицый продавец стоял за одной из касс, зевая во весь рот.

— Билл…

— Тс, — прошептал я.

Из боковой двери вышел менеджер, парень по имени Дерек, студент старшего курса, обдолбыш, с которым я работал на предыдущем месте, задолжавший мне за тот миллион раз, когда я покрывал его прогулы. Я позвонил ему в четыре утра, и сначала тот был вне себя от злости, но в итоге согласился помочь.

— Мэм, — произнес Дерек хрипло, как будто с большого похмелья. Откашлялся и попробовал еще разок: — Мэм, ваш столик ждет вас.

Он жестом пригласил нас, Стефани обернулась и увидела столик у окна с двумя горящими свечами на нем. Свечи я нашел под раковиной в доме. Понятия не имею, сколько лет они там пролежали, к тому же одна оказалась на три дюйма короче другой. Они стояли в двух винных бокалах, которые я нашел там же. Лежали столовые приборы, тоже из студенческого домика, слегка погнутые и потускневшие.

Мы подошли к столу и сели друг против друга. Дерек принес еду. Мы ели, разговаривали. И когда Дереку пришлось открыть ресторан для других посетителей, он включил свет и фоновую музыку. Первой оказалась песня Шанайи Твейн «Ты до сих пор единственный» — просто именно так устроен мир. И Стефани наконец-то рассмеялась. Был день после ее дня рождения, и все было хорошо.

Вот так мы завтракали в «Макдоналдсе».

В те времена, когда я был самим собой.

Я не заметил, когда дождь прекратился. До меня просто медленно дошло, что он больше не идет. Я позвонил в больницу; мне сказали, что Стефани спит и все показатели стабильные. Я хотел развернуться и сразу же поехать назад, ждать, сидя у ее постели, желая, чтобы она поправилась, но понимал, что в данный момент обязан сделать кое-что еще.

Я вписался в медленный после ливня поток машин и поехал на Лонгбот-Ки.