Изменить одиночеству (сборник)

Темная вода

Дмитрий Китаев в свои сорок два года оставался стройным, легким, подвижным. Доверчивый и доброжелательный взгляд светло-серых глаз, интеллигентное лицо, немного виноватая улыбка. Носил блекло-голубые, застиранные джинсы и легкую ветровку. Таким был облик солидного заведующего редакцией на радио. И, конечно, никто из сослуживцев, знакомых и соседей не называл его ни Дмитрием Ивановичем, ни даже просто Дмитрием. Он был Дима, и так сам к этому привык, что невольно напрягался, когда его называли более официально.

У Димы было положение и неплохая зарплата, но он прекрасно понимал, что он не гений, не могущественный магнат, не вершитель судеб. Зато он был человеком на своем месте. Он прекрасно чувствовал чужой талант и мог помочь талантливому человеку добиться успеха.

А еще у Димы была тайна. Дима только сейчас почувствовал себя молодым и сильным. Вырвался из-под гнета властного отца с тяжелым характером. Затем освободился от вечного безденежья и уцелел от соблазнов – продавать ложь и клевету, предавать свою человеческую позицию. Вышел из сумрачного подполья неуверенности в собственных возможностях.

Диму любили друзья, он нравился женщинам, его уважали коллеги. А эта тайна – душа, рвущаяся вверх и вдаль, как будто жизнь только началась, – его главная тайна была видна всем. Что и делало Диму на редкость приятным, позитивным человеком.

Собственная легкая и светлая душа должна была бы обеспечить счастье Димы Китаева. И он был бы счастлив, если бы не одно «но». Дима знал, где оно находится, но не позволял себе об этом задумываться. Там был провал, глубина с темной водой. И для нормальной жизни, работы, просто для ровного дыхания Дима оттаскивал себя от края. И радовался, что всегда так занят и на праздные размышления не остается времени.

Дима был удачно женат, так считали все. Они с Кирой даже внешне были похожи. Оба голубоглазые, русоволосые. Кира смущенно и немного виновато улыбалась, всегда тихо и вежливо со всеми здоровалась. Их дочери Маше было десять лет. Высокая и худенькая, как отец, тихая и скромная, как мама. Но глаза у Маши были большие темно-карие. Обычно у светлоглазых родителей рождаются светлоглазые дети, Кира сначала даже была встревожена, ходила советоваться с разными врачами. Она боялась проявлений скрытых патологий. Но выяснилось, что у Киры была темноглазая бабушка. И сама Кира была носителем гена карего цвета. У Димы после этой истории остался неприятный осадок. Ребенок был совершенно здоровым, спокойным, родным, а Кира готова была увидеть в красивых глазах дочки какой-то дефект, подозрительно присматривалась и прислушивалась к ней. Успокоилась только тогда, когда получила формальное заключение: девочка имеет полное право быть кареглазой.

С Кирой Дима познакомился двенадцать лет назад, в Варшаве. Он там работал в пресс-службе российского посольства. Кира была бухгалтером. Миниатюрная, стройная, она хорошо и со вкусом одевалась, была сдержанной, немногословной, умела слушать. Дима не влюбился, просто девушка ему очень понравилась, как многие, впрочем. Им обоим было уже за тридцать. И когда Кира пригласила его вечером к себе попить чаю, он не переоценивал значение этого события. Да, он остался у нее на ночь, но утром не был уверен, что захочет повторить. Кира была очень скованной в постели. И дело даже не в этом: эта милая женщина при близком знакомстве оказалась абсолютно лишенной женской привлекательности. Ноль соблазна и чувственности. Но через день она встретила Диму в коридоре и спросила:

– Когда мы зарегистрируем наши отношения?

Дима смущенно улыбнулся и ответил:

– Хоть завтра.

Он сделал лишь один вывод: Кира – женщина настолько строгая и порядочная, что для нее ночь, проведенная с мужчиной, – событие жизни. А почему нет? Он никем и ничем не связан. А найти верную, преданную жену, наверное, совсем не просто. Ему повезло.

И, действительно, его жизнь кардинально преобразилась. Теперь у него появилась образцовая семья. Дома чисто, всегда готов обед, жена всегда приходит домой раньше, чтобы встретить мужа. Кира взяла на себя не только все бытовые хлопоты, но и все финансовые дела, ведала семейным бюджетом. Дима хвастался друзьям, какое сокровище на него свалилось. Он был полностью беззаботен. Даже в те вечера, когда он возвращался после встреч с друзьями, и от него откровенно пахло пивом или вином, Кира оставалась ровной и невозмутимой. Ни слова упрека. Она подавала ужин и делала вид, что ничего не заметила.

Они вернулись в Москву, родилась Маша. Дима продал квартиру покойной мамы, добавил денег и купил скромную, но вполне удобную трешку в тихом, зеленом районе. Новые соседи приняли их доброжелательно, и вскоре все стали называть его Димой, Киру – женой Димы, Машу – дочкой Димы. Его общительности и позитивности хватало на троих. И в семейной жизни тоже.

Кира узнавала все новости только от мужа. Она была не просто не любопытна, она к любой информации относилась тревожно: словно пыталась понять, что плохого ей это может принести. А Маша ждала папу, чтобы поиграть, посмеяться, подурачиться. Она рано поняла, что папа залог ее прав – быть веселой, шумной, нарушать привычный режим, а иногда и вовсе делать все наоборот. Кира никогда не делала дочери замечаний при муже. Такой образцовой она была женой.

Дима по-прежнему любил рассказывать знакомым, какое сокровище на него свалилось. «Никаких проблем», – говорил он. А сердце все чаще сжималось при этих словах. У него было очень правдивое сердце, оно реагировало на любую ложь.

Но таким ведь ни с кем не поделишься. Это не по-мужски.

В один из последних теплых вечеров года Дима возвращался домой. Шел пешком от метро. Он так и не стал правильным начальником. За материалами для срочных репортажей мчался сам, не отдавая никому интересное событие. А чтобы не опоздать, удобнее всего пользоваться общественным транспортом. Он легко и быстро прошел два квартала, с наслаждением ощущая теплое и неторопливое дыхание ранней осени, вошел в свой двор. И ноги вдруг отяжелели. У подъезда подошвы прилипли к сухой земле. Он курил сигарету за сигаретой, приветствовал редких соседей и уходил от любых разговоров, что было для него совсем не характерно. Дима не хотел возвращаться домой. Ему там было плохо… Просто шаг до станции «нестерпимо». Он целый день не думал о Кире, но она сидела острым шипом в его мозгу.

Это случилось накануне утром. Дима приехал на встречу, а встречу отменили. Появилось несколько свободных часов. Дима решил вернуться домой.

Он вошел в квартиру, предвкушая, что сейчас увидит дочку. С вечера ей нездоровилось, и Кира позвонила в школу, попросила свободный день. Если завтра Маше не станет лучше, они вызовут врача и возьмут справку. Эту нежданную паузу утром рабочего дня отец с дочерью вдвоем как-то отметят. Пусть Маша лежит в постели, укрытая. Он найдет для нее отличный фильм, сбегает в магазин за ее любимым вишневым пирогом. Кира ненавидела готовить. Это тоже следствие ее отвращения к человеческой физиологии. Обеды и ужины первого года семейной жизни давно ушли в прошлое. Сейчас комплексные обеды им привозили из самого дешевого интернет-магазина готовой еды. Кира посчитала с калькулятором, насколько это дешевле, чем готовка из нормальных продуктов. Впрочем, выпечку и сладости, которые Дима приносил Маше, она с удовольствием ела. И даже не просто ела – поглощала, жадно и торопливо, как будто внутри ее сидел голодный, ненасытный зверь. Дима старался даже не смотреть, как жена ест.

Дима открыл входную дверь, снял куртку и кроссовки, стараясь не шуметь, ведь Маша, наверное, спит. Направился к гостиной. И вздрогнул от страшных звуков. Сдавленный хрип, стон… Это голос Маши! Ей плохо, у нее удушье! – испугался Дима. Вдруг у девочки воспаление легких?

Он влетел в детскую и застыл на пороге.

Маша в ночной рубашке стояла на коленях на полу, а Кира душила дочь, схватив за горло, потом вцепилась ей за волосы, стала бить по щекам и губам. Дима был так потрясен, что даже не сразу вмешался. Голос пропал, ноги парализовало.

Потом он самого себя видел, как со стороны и в тумане. Он оттаскивает Киру от дочери, с силой ее толкает. Она едва не падает, но удерживается на ногах, уцепившись за спинку кровати. Дима хватает Машу на руки, прижимает к себе и качает, словно в младенчестве. Носит по комнате и приговаривает:

– Мой маленький Маш, папин дочь, мой любимый малыш. Маш будет сейчас спать, мой мышонок.

У них с Машей с ранних лет была такая игра, чтобы Дима не жалел, что у него родился не сын.

«Я лучше, чем сын, – сказала Маша в пять лет. – Я – папин дочь».

И Маша, не ожидавшая такого быстрого спасения, действительно заснула у него на руках. Она вся горела. Кира избивала больного ребенка!

Свои свободные два часа он провел у кровати Маши, слушал дыхание. Потом вышел в кухню, где у стола сидела скорбная Кира, она пила сердечные капли. Дима молчал. А Кира принялась жаловаться на дочь, как она своим поведением подрывает здоровье матери.

– Она убивает меня своей расхлябанностью, безответственностью и неблагодарностью! Вчера я посылала ее в магазин за продуктами: молоко, кефир, хлеб, яйца и несладкое печенье для меня. Положила ей деньги в кармашек сумки. А она пришла без продуктов, говорит, что не смогла дойти до магазина, голова закружилась. Я была уверена, что деньги остались в сумке, и не стала вынимать. А сейчас заглянула – денег нет! Она их потеряла! Неблагодарная дрянь!

– Один вопрос: за что она должна тебя благодарить?

– Как за что? Я кормлю. Я стираю. Я…

– Хватит! Если бы я знал, что моего ребенка будут убивать из-за моих же копеек, я бы никогда не лег с тобой в постель. И так… В общем, я увидел. Понял, что это не первый раз. Если не последний, если еще раз позволишь себе так обращаться с дочерью – конец всему. Как-нибудь проживем с Машей.

Вечером Кира встретила его как ни в чем не бывало. И в час супружеского долга ждала его, чтобы получить подтверждение в незыблемости их порядка. Ее порядка, вбитого и в его голову.

И ведь на поверхности ничего не изменилось. Порядок, тишина, ее молчаливое, тактичное присутствие. И электронные часы на стене в гостиной, угол которой – его кабинет. Эти часы показывают время, когда он непременно должен войти в спальню. Его никто не гонит, не заставляет. Просто их жизнь состоит из таких пунктов и порядковых номеров, которые никак нельзя отменить. Потому что нарушение их порядка – это есть разрушение всей жизни. Кроме этого порядка, Дима в ней ничего больше не видит.

Дима вспоминал прошедшую ночь. Эти проклятые часы, которые отбирают его личное время. Хлопнула дверь ванной. Кира вышла оттуда в своей дорогой, закрытой и страшной, как саван, ночной рубашке. Он выкурил свою прощальную сигарету, почистил зубы и вошел в спальню вслед за женой. Там в свете самого тусклого ночника, какой Кира сумела отыскать, – белоснежные простыни, пододеяльник. На белой наволочке – сероватое лицо Киры. У нее вечные проблемы то с желудком, то с печенью, причем никакие врачи еще ничего не нашли. Дима давно поставил жене диагноз. Это психопатический характер, загнанный глубоко внутрь, отравляет ее организм. Это подавленное раздражение, злоба, отвращение ко всему, что связано с физиологией, нетерпимость к отклонению от своих догм. И да, такая мерзость, невыносимая для интеллигентного человека, как алчность. Кира скупа и жадна в степени маниакальности. Деньги – это венец ее потребностей и представлений о счастье.

Как же были плохи ее дела на поприще поиска мужа, если она остановила свой выбор на нем, часто думал Дима. На нем, безалабернее и щедрее которого и нет никого.

«Ты не человек! – орал когда-то отец. – Ты – карман с дыркой! Ничего ты не добьешься, помрешь в нищете».

А он добился всего, чего хотел. Даже не добивался особенно. Все, что ему нужно, его нашло. И что не нужно, тоже нашло и отомстило за свободу от тупой власти отца.

Дима лег рядом на свою подушку и потянулся к жене, чтобы обнять. И нарушил собственное правило последних лет – не смотреть ей в лицо. В идеале вообще не смотреть на нее. Закрывать глаза, как от блаженства. А тут он посмотрел.

Как он мог когда-то увидеть в этой жесткой и непроницаемой маске женскую миловидность? Дима почувствовал резь в глазах, как от песка. От его прикосновения маска перестала быть непроницаемой. В сжатых накрепко сухих и блеклых губах – отвращение и обреченность, как перед пыткой. А в глазах – будто темная вода. Поверхность болота, в котором тонут или прячутся уродливые и агрессивные эмоции.

– Что-то сердце закололо, извини. Пойду, попью воды, подышу на балконе. Пройдет. Ты спи, не жди меня.

Она не сдержала вздох облегчения, этот вздох стукнулся в его спину. Она, конечно, ничего не поняла, как всегда. Просто у нее сегодня не будет одной неприятной процедуры, значение которой – цементировать семейный порядок. И она, конечно, поверила, что у него просто заболело сердце. В ее плоские представления не могла поместиться правда: муж ее никогда не любил, просто терпел и мог бы терпеть всю жизнь. Но после сцены с истязанием Маши жена ему стала отвратительна, страшнее самого страшного сна. А Кира даже не связала его отторжение с тем, что он увидел, узнал утром.

Дима выронил из пальцев окурок и долго давил, растирал его ногой, как врага. Вошел в лифт тяжелыми ногами. У двери в квартиру остановился и оглянулся на спасительный лифт. Еще не поздно сбежать. Ночь в пустом и тихом кабинете редакции казалась сейчас верхом блаженства. Но он вспомнил глаза Маши, карие, тревожные озера, и достал из кармана ключ.

В квартире пахло какой-то разогретой едой. Кира вышла в прихожую, придвинула к нему комнатные тапки, подняла свое лицо без выражения, кивнула в сторону кухни. Что значило: ужин готов. Что значило: все у них в порядке. Дима заглянул в детскую: Маша лежала с книжкой в постели. Горло было завязано теплым шарфом. Ее личико осветилось при виде папы, в глазах зажглись золотые блестки. Дима весело ей подмигнул: мы с тобой сейчас что-то придумаем.

Весь вечер он провел с дочерью. Рассказывал обо всех своих делах и встречах. Она его понимала, ей это было интересно! И фильмы с ней легко выбирать. Им нравится одно и то же. Они смеются и грустят в одних и тех же местах. То ли Маша старше своего возраста в душе, то ли Дима остался вечным ребенком.

Когда Маша уснула, Дима, как всегда, долго сидел за своим столом, курил, смотрел на электронные часы их порядка. И в тот самый момент, когда стукнула дверь ванной и оттуда явилась Кира в рубашке-саване, Дима пошел к входной двери. Бросил Кире на ходу:

– Пройдусь немного. Очень хочется подышать. Наверное, кислородное голодание.

Он вдыхал ночной воздух жадно и глубоко. Так, чтобы запах свежести и сырости коснулся сердца и легких, оживил их, успокоил.

Как хорошо просто бродить без цели и дела. Дима чувствовал себя совершенно свободным и беззаботным. Пусть на час, на полчаса. Но он открыл для себя возможность побега. Ему хорошо думалось о разных делах. Ему удалось забыть о том, чего не хотелось помнить. И вдруг какой-то странный лисенок запутался в его ногах и посмотрел в лицо блестящими бусинками глаз. Дима нагнулся, погладил рыжий теплый мех, поднял голову и увидел Василису, жену своего сослуживца еще по посольству в Польше. Эта пара по возвращении в Москву тоже купила квартиру в этом районе.

– Привет, Вася, сто лет не встречал вас обоих. Даже не знал, что вы завели такого зверя. Это кто? Лис или собака?

– Это Гарик, корги, – серьезно сказала Василиса. – Он – собака. Ему всего годик. Я купила его после смерти Коли. Да, Дима, Коля умер, я теперь вдова. Это было так внезапно и ужасно, что я не смогла всем сообщить.

– Что случилось?

– Самолет разбился. Ты, наверное, знаешь об этой катастрофе.

Дима был в ужасе. Его хорошее отношение к большинству людей выражалось, кроме прочего, в паническом страхе перед их смертью. Дима не умел расставаться с теми, кто ему нравился. У него много знакомых, они не видятся годами, но он должен время от времени узнавать, что все они в порядке. И как он ничего не узнал о Коле?

Они не были друзьями, просто импонировали друг другу. И было у приятного, добродушного Коли такое достоинство, как прелестная жена со сказочным именем Василиса. Над нею не подшучивал только ленивый, называя мужским именем Вася. Но это имя странно шло полноватой, очень женственной блондинке с нежным, круглым лицом и большими синими глазами. Глазами, как волшебные озера.

Дима проводил Васю с Гариком до их дома. Они постояли у подъезда, поговорили о Коле, вспомнили, как интересно и дружно все жили в Варшаве. И Дима ответил согласием на приглашение выпить чаю с тортом.

Дима никогда не был в такой уютной квартире. Вроде бы обычная мебель, только необходимые вещи. Простая посуда, чай в пакетиках, такой же, как на ходу покупает он, чтобы не возиться с заваркой. Трюфельный торт, который так любит Маша.

– Съешь его, пожалуйста, весь, – улыбнулась Василиса. – Не могу не покупать сладкое. Только оно и вытаскивает меня из депрессии. Но вес… Каждое утро – битва с джинсами за то, чтобы сошлись на мне.

– Ты очень хорошо выглядишь, – сказал Дима.

А хотел сказать: «Ты такая же милая и прелестная, как раньше». Но сейчас ночь, они наедине, у нее горе. Слишком восторженные комплименты неуместны и неприличны.

Василиса легко заговорила. Она делилась с Димой самыми дорогими воспоминаниями, говорила о своем одиночестве и тоске. Дима понимал, почему так уютно в этой квартире. Ее обживали любящие, добрые люди, похожие во вкусах и потребностях. Эта квартира не могла остыть после смерти мужа. Преданная жена поддерживает в ней огонь.

Дима выскочил в круглосуточный магазинчик неподалеку, вернулся с бутылкой вина. Они помянули Колю. Василиса расплакалась у Димы на груди. Его жалость разрасталась, колотилась в сердце. Он гладил пышные золотые волосы, целовал заплаканное лицо, чище и добрее которого никогда не видел.

Очнулись они оба, когда отхлынула волна нестерпимого притяжения. Когда вздохнули в унисон их горячие влажные тела.

– Господи, так вот как это бывает! – искренне сказал Дима. – Ты не поверишь, Васюта, но я, муж со стажем, ничего об этом не знал. Я так не уверен ни в чем, что не разрешаю себе ничего загадывать наперед. И потому скажу сейчас быстро и прямо. Я люблю тебя, Василиса. Ты кажешься мне единственной и лучшей женщиной моей жизни. Я сделаю все, чтобы к тебе вернуться. Если ты этого захочешь.

– Я захочу, – просто ответила Василиса.

Так Дима поверил в свое везение. В самый черный час его жизни, в такой беспросветный, что об этом никому и не расскажешь, именно в этот час судьба зажгла для него золотую звезду. Встреча с Василисой открывала для него мир чудес, секреты невероятных деталей, каждая из которых стоит многих лет жизни. И они оба, два скромных, нежных, очень похожих человека, расходовали свое тихое счастье несмело и экономно. Встречались редко, тайком, чтобы никто не видел. Никогда не говорили о будущем и о семье Димы.

Метров тридцать между их домами, но Дима после работы неизменно возвращался домой. И даже, если перед сном выходил на улицу подышать, то чаще всего просто ходил вокруг дома Василисы. И было ему так хорошо представлять, как она в халате и тапочках хлопочет на кухне, разговаривает своим милым голосом с корги Гариком, читает книгу. У Димы было чувство, будто он должен постоянно доказывать судьбе, что достоин такого подарка, такой тайны. Что он заслуживает такого богатства. Он приходил к Василисе после особенно тяжелой недели, после трудной и удачной работы, после моря тоски…

Разумеется, им только казалось, что их встречи остались тайной для соседей. Но Диму любили, ситуация с Кирой и Машей становилась для многих все очевидней и неприятней. И Кира была не из тех женщин, с которой другим хотелось бы пообщаться. Даже ради удовольствия «раскрыть жене глаза». А Василиса, которая никогда особенно не наряжалась, не красилась, не кокетничала с мужиками и не раздражала хвастовством, не вызывала у других женщин зависти. Это значит, что сплетен у дворовых бабушек практически не было. Только деликатная информация на ухо.

Так продолжалось три года. В этом переплетении четырех судеб не изменились внешне только Дима и Василиса. Светлые глаза у обоих стали еще мягче и добрее. Кира подурнела: лицо и некогда аккуратная фигура стали абсолютно бесполыми. Не каждый выдерживал ее колючий взгляд. А жесткий рот и агрессивно выдвинутый вперед подбородок делали ее особенно отталкивающей. Голос у Киры теперь был громкий, резкий, она не говорила, а заявляла, поучала. И она была совершенно одна. Ни подруг, ни просто знакомых для обычной соседской болтовни. Маша очень вытянулась. На худом бледном лице трагически темнели глаза. Она редко улыбалась даже отцу. И Дима, глядя на Машу, обреченно думал о том, что это его главная миссия: нести вахту при драме дочери, которой он не смог обеспечить нормальную жизнь. Для этого нужно было так много: выбрать ей нормальную мать. Он страховал, как мог, свою девочку на границе безумия ее матери. И все равно чувствовал себя предателем. Ведь у него, в отличие от Маши, было тайное убежище. У него был близкий человек. И к нему, наконец, пришла любовь. Та, которая навсегда и не зависит от расстояния.

Дима ценил и боготворил свою Василису. Его отношение стало для нее самой большой болью. Ей разрывала сердце мысль о великой несправедливости. Нельзя людям, связанным таким чувством, расставаться. Видеться тайком и урывками. Это убийство их предназначения. Но Василиса все знала о Маше и Кире. Она тоже не видела другого выхода. А Дима пытался скрывать от нее свое тревожное ожидание. Он постоянно был готов к новым страшным открытиям и ударам. Деградация Киры была слишком очевидной. И такой же неизбежной казалась Диме собственная казнь за слишком яркое счастье.

Нельзя таким невинным и простым людям, как Дима, судить о собственной вине перед остальными. Потому что они по открытости и беспомощности непременно свою казнь притянут. Беда случилась. Ничего Дима не уберег на границе Машиной драмы. Зря лишил себя теплых дней и ночей. Три года великой любви вытекли сквозь пальцы, как мгновение, не смягчив зловещий рок.

В тот день Дима не мог ни на чем сосредоточиться на работе, неважно себя чувствовал. Он все чаще и болезненнее ощущал свое сердце. И приехал раньше домой. И не удивился, когда группа возбужденных соседей у подъезда повернулась к нему. Они явно его и ждали. Что произошло в семье Димы, люди поняли из обрывочных фраз Киры и полицейских. Кира вызвала полицию и заявила, что Маша ее избила, возможно, хотела убить. По ее звонку прибегала и классная руководительница Маши. Когда полицейские, опросив мать и дочь, учительницу и соседей, уехали, Кира с учительницей вывели Машу и увезли куда-то в такси. Участковый сказал, что повезли к психиатру.

Через час, когда Дима уже места себе не находил в пустой квартире, жена и дочь вернулись. Маша молчала и смотрела мимо отца, она не плакала, но была смертельно бледной и совершенно ко всему равнодушной. Кира, напротив, была оживлена и активна. Она горела желанием поделиться своей версией событий. Дима прервал ее рассказ сразу. Проводил Машу в ванную, подождал, пока она умоется, предложил поесть. Девочка отказалась. Затем Дима уложил ее спать, сел у кровати, тихо приговаривая что-то ласковое и глупое, чтобы она уснула. Маша прямо и неподвижно смотрела в потолок. Затем шепнула:

– Это все неправда, папа.

– Я знаю, детка. Все будет хорошо. Я с тобой.

Когда Маша уснула, Дима вошел в спальню к Кире, закрыл за собой дверь.

– Рассказывай.

И Кира рассказала, как она сделала Маше замечание из-за очередной провинности, а та вдруг на нее набросилась, сбила с ног, начала душить. Кира показала царапину на руке – от ладони до локтя. Она вызвала полицию, все рассказала, настояла, чтобы Машу поставили на учет в детскую комнату. Затем свозила дочь на прием к районному психиатру. Маша никому не сказала ни слова, что говорит о ее неадекватности. Кира была полна решимости поставить девочку на психиатрический учет, возможно, отправить на лечение в стационар.

Дима слушал спокойно. Жена и не догадывалась, что его сердце сейчас может выбить ребра и полететь горящим снарядом в ее голову. В том, что она говорила, не было и капли правды. Он очень хорошо представлял себе, что произошло. Но все проверил: задал ей несколько уточняющих вопросов. Кира отвечала так же прямолинейно и нагло, как говорила с полицией. Но Дима – не мент. Он хороший и опытный журналист. И вышел к ней с разговором, имея улики про запас.

– Говоришь, набросилась в ответ на мирное замечание? Уронила тебя и душила? А почему царапина только на руке? На той руке, которой ты ее избивала. Маша никому не показала свои синяки. Такие хорошие профессионалы – твои полицейские, врачи, да и учительница: они именно ее не осмотрели. А на скуле у нее синяк, и на шее именно у нее пятна от твоих пальцев. У нее просто появились силы, чтобы тебя оттолкнуть, вот ты упала и поцарапала руку. Я даже знаю, обо что ты ее оцарапала: стеллаж в комнате Маши немного сдвинут. Кира, или ты сама даешь всем отбой, предварительно озвучив правду, или это делаю я. Но во втором случае я пойду дальше. Подниму всех своих знакомых юристов и врачей. В стационар лечиться поедешь ты. Ты – больная, сумасшедшая садистка. И тебя должны по суду лишить материнских прав. Я больше не могу оставлять свою дочь наедине с потенциальной убийцей.

Кира долго и тупо молчала. Она ждала, что неожиданно сильная реакция Димы, как обычно, быстро сойдет на нет. Ушла на кухню, повозилась там с обедом. Когда Дима отказался есть, поела сама с отличным аппетитом. Затем легла отдыхать. Она изменилась в лице и повадках, лишь когда Дима вошел в спальню в сопровождении пяти мужчин. Это журналисты, юрист и психиатр. Люди известные, с авторитетом, именами.

Беседа была четкой, информативной, Дима все записывал на диктофон. Когда все точки над «и» были расставлены, он произнес:

– Я обещал ей, что не стану нападать сам, если она даст отбой и во всем признается. Но я передумал. Я на самом деле хочу освидетельствования, суда, лишения материнских прав. И если врачи скажут, что Кира не сумасшедшая, пусть отвечает за истязание ребенка, как преступница. Впрочем, я забыл, что в России это не преступление. Но что-то же я могу потребовать как отец. И я хочу, чтобы она на дух никогда больше не приближалась к Маше.

Кира возмущалась, жаловалась, что у нее был нервный срыв. Изображала рыдания без слез: плакать она не умела. Каялась. Когда привели Машу, она даже пыталась на колени плюхнуться. Маша брезгливо отвернулась и сказала отцу:

– Не надо, папа, с ней связываться. Не нужно никаких судов. Я не хочу, чтобы мы тратили на это жизнь. Я взрослая. Помоги мне уехать в другую страну. Здесь она мне все испортила. Я хочу закончить нормальную школу, стать нормальным свободным человеком. А ты ко мне приедешь.

Это было самой трудной, правильной и главной работой Димы – он все сделал, как хотела Маша. Все друзья объединились для помощи ему. Когда Маша уехала учиться в колледж в Париже, Дима отнес заявление в суд о разводе.

И наступила его счастливая пятница. После работы он поехал к Василисе. Он не был у нее два месяца, пока занимался делами дочери. Он мечтал, как они вместе отдохнут, отогреются у костра своей любви. И с понедельника начнут совсем другую, удивительную жизнь.

Она прильнула к нему в прихожей, выдохнув свои тоску и страхи. Сказала, что у него высокая температура, наверное грипп. Два дня поила его чаем с малиной, кормила с ложечки куриным бульоном. Диму мучил озноб. Но он отсчитывал каждую минуту своего неслыханного блаженства.

Так они прожили два дня. В понедельник Дима собрался на работу, подошел к входной двери и вдруг беспомощно произнес:

– Не могу отсюда уйти. Такое ощущение, что все убийцы мира ждут меня на улице, чтобы выстрелить в сердце. Так оно ноет. Для него слишком много любви.

Василиса помогла ему вернуться в комнату, сесть в кресло. Вышла за сердечными каплями и водой. Когда она вернулась с лекарством, Димы уже не было. Он улетел в облаке своей непереносимой любви подальше от земли с ее темной водой.