Изобретая все на свете

ГЛАВА 18

Что я помню.

Молнии, однажды сказал мне отец, ударяют в землю сто раз в секунду — каждую секунду каждого дня. Я не понимаю, как такое может быть, и, хотя мне хотелось бы поверить его словам, я не поверила. Я видела в жизни так мало молний, что они драгоценны своей редкостью.

Я ничего им не сказала. Нечего было говорить. Он хочет, чтобы ему в номер каждый день приносили восемнадцать чистых полотенец. Ему нравится изобретать. Он любит голубей.

— Будьте умницей, — сказал один из них, когда меня, наконец, отпустили.

Я понятия не имела, что он имел в виду. Выходя, я один раз оглянулась на них. Мне хотелось зарычать, но я сдержалась. Они сидели, копаясь в бумагах, украденных у мистера Теслы. Я подумала о молнии. Я подумала, что хорошо бы, молния ударила прямо в их лысеющие макушки.

Папка все еще врезалась мне в грудь. Что бы они ни говорили, я им не поверила. Когда это правительственные агенты говорили правду? Я не отдала папку. Во время допроса я сидела, выпрямив спину, как Бесс, дочь помещика — черноглазая дочь помещика с пистолетом, спрятанным на груди и готовым выстрелить, если я слишком вольно вздохну. Я отвечала на вопросы, но говорить было почти нечего. Правда, им бы, наверное, интересно было узнать, что я утащила у них бумаги мистера Теслы. Я промолчала, повернула направо и своим ключом открыв дверь, тихо, даже не постучав, вошла к мистеру Тесле.

Пакет с голубиным кормом еще торчал у него из кармана, просыпая на пол ровную струйку зерен и крошеных орехов. Он стоял посреди номера и тяжело дышал, уставившись на свою разгромленную комнату. Он был совсем бледный. В руках он держал красивую птицу, которую я прежде видела на подоконнике — серую с белыми кончиками крыльев. «Его птица, — подумала я. — Наверняка это его птица».

— Мистер Тесла, — тихо сказала я.

Он глянул на меня, как злой зверек, пойманный в ловушку, преданный людьми, которым он, может быть, в мгновенном заблуждении, на время поверил. Он молчал, а потом, наконец:

— Луиза.

Он приходит в себя, вспоминает мое имя, возвращается от своих мыслей, которые были очень далеко.

— Ваш друг Артур сказал, что у вас что-то срочное.

Я заперла за собой дверь; я даже накинула цепочку.

— Мистер Тесла, мне нужно вас спросить.

— Да? — спросил он.

Я сняла фартук и запихнула уголок в дырку, отгородившись от людей в том номере, прежде чем обратиться к нему.

— «Луч смерти»… — я проговорила это шепотом.

— Да, — сказал он, — луч силовых частиц, передающийся на дальнее расстояние.

Он, как мог, расправил сутулые плечи, возвысил голос. Он выпрямился в полный рост, как будто к нему вдруг ворвалась толпа репортеров со вспышками и блокнотами, в готовности записать каждое слово, сказанное им о его последнем изобретении.

— Этот луч действительно убивает людей? — спросила я, уже удивляясь собственной наивности. Конечно, да. Конечно, убивает. Я знала ответ прежде, чем он открыл рот. Что еще может делать «луч смерти»? Остановить смерть? Никто не может остановить смерть.

Репортеры целую вечность не заходили к нему, сколько он ни пялился на дверь, ожидая их возвращения, как будто готовился к последней пресс-конференции. Репортеры ушли навсегда.

— Да, — сказал он, — боюсь, что таково их основное назначение.

Странно, что я подумала прежде не о своем отце, а о Катарине. Что могло случиться с женщиной, любившей человека, который изобрел «луч смерти»? Что бы она делала, оказавшись сегодня в этой комнате?

— Зачем? — спросила я. — Люди и так слишком легко умирают.

Он с трудом осмыслил мой вопрос.

— Да. Но если бы существовало оружие, вполне способное уничтожить весь мир, тогда мы бы, конечно, увидели, как нелепо стремиться к самоуничтожению. Войны прекратились бы навсегда.

Услышав его ответ, я поняла, почему он так любил голубей. Это потому, что людей он совершенно не понимал.

— О, — совсем тихо шепнула я, и почувствовала, как что-то изменилась.

Надежда ушла из комнаты, забрав с собой моего отца. Он даже не обернулся взглянуть на меня и попрощаться. Теперь он ушел насовсем. В моей груди скопилось что-то невозможное и жгучее. Не просто горе, это был гнев. Не на мистера Теслу, а скорее на идею не допускать сердце в мысли. Я проглотила твердый комок.

— Я украла у них это, — сказала я, мотнув головой в сторону соседнего номера. Я вытащила папку из-за пазухи. — Это ваше.

Мне она была теперь не нужна. Это было вовсе не то, что я думала.

Он уставился на папку, словно увидел, как давно пропавший друг выходит из автобуса — друг, которого он не станет окликать по имени, друг, которому он даст затеряться в толпе, снова пропасть. Он не взял у меня папки.

— Мне она больше не нужна. Кроме того, там на самом деле ничего и нет. Я никогда не записывал своих лучших идей. Я хранил их здесь.

Мистер Тесла постучал себя по виску.

— Тогда что же это такое? — я пошуршала бумагами в папке.

— Это всего лишь обшивка. А гвозди у меня в голове, — сказал он и пригладил рукой волосы.

Я еще протягивала ему папку, глядя, как он стоит со своей голубкой, ласкает и любит ее. А моего отца нет, и изобретения мистера Теслы ничем тут не помогут. Я засунула папку обратно в его вещи и нагнулась, начала прибираться. Чтобы не заплакать. Чтобы хоть несколько минут не думать. Я смела осколки стекла в мусорную корзину. Я отцепила множество крошечных пружинок от бахромы коврика. Делая это, я шептала:

— Я знаю, кто это сделал. Мы вызовем охрану отеля. Я знаю, кто это был.

— Да, — ответил он, — я не думал, что она придет так скоро.

— Она? — переспросила я.

— Да, — ответил мистер Тесла, и его взгляд наконец прояснился. Он так и стоял посреди комнаты, разговаривая с птицей, которую держал в ладонях. — Я думал, у меня еще есть время. Я еще не все сделал.

— Мистер Тесла, они заняли соседний номер. Это те люди, про которых я вам уже говорила. — Я встала перед ним.

Он как будто смутился и стал одной рукой поглаживать головку голубя.

— Луч, который обращает вспять смерть, — сказал он. — Это была бы замечательная идея, Луиза. — Он взглянул на птицу. — Может, она тоже встроена в то устройство, а? — спросил он у нее.

Она устроилась у него на руках, и я видела ее отражение в маленьком зеркальце, ее двойника.

— Почему бы вам не лечь в постель? Я закончу уборку завтра, — сказала я ему.

Он выглядел бледным. Он выглядел старым.

— Нет, милая. Не сегодня. Этой ночью я не буду спать. Она нездорова.

— Птица?

— Да, — сказал он. — И мне еще надо закончить работу.

— Закончите завтра.

Но он в ответ покачал головой.

— Надо закончить до утра, — сказал он. Улыбнулся, как будто я с ним кокетничала, а на самом деле понимала, о чем он говорит. — Луиза, — вдруг сказал он, — я внизу, когда выходил, встретился с вашим дядей.

Я похолодела.

— Очень интересный человек. Очень интересная идея. Путешествие во времени. Мы немного поговорили. Обсудили немало вопросов. Невидимость, антигравитацию, телепатию, телепортацию, мое здоровье, даже трансмутацию. Все это очень интересно, и, возможно, когда-нибудь осуществится. Ваш дядя в этом вполне уверен. На самом деле, он уверял меня, что прибыл в сегодня из прошлой недели. Он, очевидно, в этом уверен. Сказал, что теория относительности Альберта Эйнштейна доказывает возможность путешествий во времени. Мне не хотелось сообщать ему, что, к сожалению, теория относительности Альберта Эйнштейна совершенно ошибочна, но, может быть, вы сумеете мягко довести это до его сведения.

— Вы видели его? Азора?

— Да.

— Он был здесь? Маленький человечек, немного похожий на черепаху?

— На черепаху. Да, это он. Он просил меня отправиться с ним.

— Куда?

— В будущее.

— Почему вы остались?

— А почему вы так уверены, что я остался? — сказал мистер Тесла, и только потом улыбнулся.

Я молча занималась уборкой, а он сидел с голубкой, нашептывал ей что-то, неслышное мне. Он пытался помочь мне, собирая обратно в ящик рассыпанные ручки-самописки, огрызки карандашей и скрепки, но скоро отвлекся: сидел, глядя на птицу, словно ждал от нее каких-то слов.

Пока я работала, он сидел в своем кресле и походил на смятую бумажку, ожидающую, когда ее сметут в мусор. Впервые он показался мне маленьким, всего лишь одной из пылинок Нью-Йорка, одним из сотен, тысяч, миллионов чужаков, чьих идей не заметят, кто умрет в одиноких номерах отелей под разными табличками, обозначающими пути эвакуации при пожаре и правила проживания.

Я прибиралась в тишине, пока он, наконец, не заговорил.

— Они скажут, что первой моей ошибкой была беспроводная передача энергии. Но это неправда. Будь у меня чуть больше времени, чуть больше средств… Или, может быть, они скажут — Марс. Скажут, что я свихнулся. Скажут, что в старческом маразме я поверил, будто вел переговоры с Марсом. Скажут, что невозможно получать бесплатную энергию с неба. Скажут, что единственный способ что-то получить — это тот, который приносит им самую большую прибыль. Уголь. Нефть. — Он задрал одну ногу на подоконник и пристроился на нем, глядя на город. — Но не забудьте — когда-то они говорили, что переменный ток невозможен.

Мистер Тесла минуту стоит у окна. Он рассматривает светлую голубку, прислушивается, и снова садится.

— Люди делают прекрасные ошибки, дорогая, и каждая из них — стрелка, блистающая стрела, указывающая верный путь туда.

Он шумно дышал и не встречался со мной глазами. Я не знала, где это «туда», но я поверила ему.

Где-то в коридоре хлопнула дверь. Я подняла взгляд.

Мистера Теслу нашли мертвым в его номере на следующий день, и говорили, что я — последняя, кто видел его живым, но я не уверена, что это правда. Его птица оставалась с ним, когда я уходила. И кто знает — другие могли заглянуть ночью. Правительственные агенты, призраки… Гете мог зайти попрощаться.

Артур ждал меня в вестибюле.

— Я решил проводить тебя домой, — сказал он.

— Мне нужно в морг, опознать отца, — сказала я ему, и он кивнул, как будто уже знал. Мы вместе вышли из отеля, прошли пешком через весь город и, хотя мы почти не разговаривали, я радовалась, что он здесь.

Странно было идти по городу, в котором настоящие живые люди спешили по домам. Было уже поздно. Мы с Артуром шли молча.

В те ночи, когда я заходила к отцу на работу, он оставлял открытой одну из дверей внизу, подложив в щель свернутую газету. Вход с Сорок первой улицы был хорошо скрыт за мусорными баками и решеткой, обвитой миртом. Я проскальзывала внутрь.

— Пап?

Голос отражался от мраморных стен. Я медленно шла по темному залу, поднималась по лестнице, которая приводила меня в зал Астора высотой в три этажа. Голова у меня кружилась, но страшно не было. Отец был здесь, и это была наша с ним крепость, во всяком случае, до восхода солнца.

Обычно я находила его наверху. Он ждал меня на одной из каменных скамей под куполом Макгроу. В библиотеке было темно, света едва хватало, чтобы разглядеть гигантские фрески на стенах, изобретение печатного слова.

— Лу! — он всегда так радовался моему приходу, какой бы я ни была сонной.

Он показывал мне библиотечные сокровища, и мы проводили ночь в читальном зале под нарисованным небом. «Не хватает только летящей по нему пары голубей, верно, Лу?» Или мы ходили по залам, за лучом его фонарика, заглядывали в картохранилища, в зал картин и гравюр, в хранилища редких книг, проверяя, все ли в порядке. Он показывал мне стеллажи, поднимавшиеся на семь этажей, и у меня кружилась голова. Как может быть так много — так много жизней, так много книг, и в каждой полно историй, полно букв, как будто библиотека — нечто вроде неимоверно громадного мозга. Воспоминания, история. Не удивительно, что он любил ее. Каждая книга была дверью в прошлое, к умершим. И мой отец был здесь, стерег все это. Он брал меня за руку.

Вопреки всей нереальности этой ночи, морг оказался на удивление реальным местом, с полом, потолком и стенами. В углу даже стояла швабра — швабра с настоящей тряпкой и из настоящего дерева — дерева, которое когда-то росло в лесу. Картотека, и кофейники, и все прочее было настоящим. Я оставила Артура в приемной и следом за ассистентом прошла по длинному коридору, уставленному закрытыми полками. Он выдвинул верхнюю из двух полок — она располагалась на высоте моих плеч. Ассистент ничего не сказал. Он отвернул простыню, чтобы мне было видно. Настоящую простыню, и даже настоящий металлический поддон, поэтому я удивилась, увидев внутри поддельное мертвое тело, точную копию моего отца.

Я нагнулась к самому его лицу. Ассистент вернулся к письменному столу в конце долгого ряда полок-холодильников, оставив меня наедине с телом.

— Папа, — прошептала я на ухо мертвому.

Поначалу он не отозвался.

Я видела ямки на коже головы, в которых скрывались луковицы волос. Я видела это лицо будто под микроскопом.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я.

Тело все не отвечало, только держало голову ровно посередине металлического поддона, уставившись в потолок.

Сбоку голова была разбита и окровавлена. В коже виднелись мелкие порезы. В порезах поблескивали крошки стекла. Я увидела их, и внезапно, словно рухнув на землю, поняла, что это мертвое тело — не подделка. Это он. Это его кровь.

— Папа, — шептала я. — Папа.

На его волосах запеклась бурая, очень-очень реальная засохшая кровь. Как могло что-то такое нереальное, как машина времени, сделать кровь такой реальной? Я уставилась на него, буравила взглядом его череп, представляла мозг под ним и крошечные комнатки в этом мозгу, где отец раньше хранил воспоминание о том дне, когда, много лет назад, я спросила его, что значит «искрометный». Он тоже не мог точно ответить, так что мы с ним приняли решение: отныне слов «искрометный» будет применяться для тех мгновений, для которых не найти верных слов.

Я сама задвинула полку.

— Это он, — сказала я ассистенту. — Это мой отец, — сказала я и поправилась: — Это был мой отец.

Я не то, чтобы считала верным одно из утверждений, а просто, искрометно, не могла найти правильного слова для того, что лежит между было, и есть, и всегда будет.

Мистер Тесла ошибся в расчетах. Лучи смерти не останавливают смерть. Убийство только умножает смерть. Может быть, он имел в виду другой вариант нашего будущего. Тот, который он предназначал для нас — путь, по которому мы не пошли. Будущее, в котором война и смерть — абсурдные идеи. Будущее, в котором у людей есть крылья, а электричество чудесно и свободно.

Артур отвел меня домой. Мы шли по городу обратно, и он был очень тихим. Казалось, мы единственные, кто не спит. Он, я это чувствовала, ускользал от меня. Он держал меня за руку, но слабо, едва-едва, исчезая.

— Артур, — сказала я, когда мы подошли к моей двери. — Артур. Артур.

— Я вернусь, — сказал он мне.

Но я ему не поверила. Все уходят, и он уйдет. Я смотрела, как он уходит. Я сказала «до свидания», но к тому времени он уже скрылся.

В доме время остановилось. «Так вот, как попался отец», — подумала я. Я вошла внутрь. Его шлепанцы у дверей. Разгаданный наполовину кроссворд, над которым он ломал голову в начале недели. Я представила, как он держал меня на руках в тот вечер, когда я родилась. Когда умерла Фредди. Я не хотела застревать.

В гостиной кто-то оставил включенным радио. Кто? Я уставилась на кнопку, будто могла опознать отпечаток пальца. Отец, или просто я сама? Я сжала в руках приемник. Кэй Кизер тихонько пел: «Он носит два серебряных крыла».

Я еще сильнее, чуть не до боли, стиснула радио. Оно включено в розетку в стене гостиной. Электричество мистера Теслы. Я глазами проследила провод от приемника к стене. Мне представились под штукатуркой скрытые провода, перевитые в шнур, загнанные под облицовку, окруженные стареющим цементным составом и пылью. Под их защитой провода несут свою светлую тайну. Я, наверно, могла бы, прижавшись ухом к стене, расслышать, как они гудят. Ток движется, как в кровь в жилах, как бесконечное море. Электричество проходит тысячи миль: от Ниагарского водопада, или из Канады, а может быть, с Лонг-Айленда. Я понятия не имела, откуда приходит ко мне электричество, знала только, что в самом начале оно идет от него.

Я водила глазами по стене, прослеживая скрытую проводку, представляя, как прижимаю ладони к старой стене, обхожу комнату по периметру вслед за током. Снаружи провода, должно быть, не подвязаны. Они иногда скребут по кирпичу здания. Из окна я могла бы увидеть, где они соединяются с линией электропередач, и проследила бы за ними, насколько достало бы взгляда. На этих проводах наверняка отдыхают голуби — они будто чувствуют его в них.

Закрыв глаза, я могла бы проследить провода еще дальше, до самого начала. В конце улицы я бы свернула направо и промчалась бы через город. Там настоящая паутина проводов высокого напряжения. Я бы отвернула от них. Я бы увидела мысленно дорогу к нему — дорогу, которая скоро станет беспроволочной, как сама мысль. Это была бы долгая дорога: она прошла бы через отель «Нью-Йоркер», через «Уолдорф», и «Сент-Регис», и «Говернор Клинтон». Через Шорхем, когда он еще назывался Уорденклифом. Она прошла бы на судно «Сатурина», неделями плывшее к Америке. Дорога прошла бы до самого маленького городка в Хорватии и там бы растворилась в желтых и бурых оттенках земли. Дорога без асфальта, без машин, без линии проводов — и, пройдя так далеко, я встретила бы на этой дороге высокого и необыкновенно красивого мужчину. Я бы остановилась. «Вы — Никола Тесла», — сказала бы я. И мужчина остановился бы. Одинокий, с острым мыском волос на высоком лбу, отрешенно задумчивый. Весь из острых углов, о которые так легко зацепиться, и в старом вечернем костюме. Он бы медленно кивнул. «Просто не верится, что вы меня узнали». Он бы взглянул мне через плечо на дорогу, по которой я пришла. Он пробежал бы взглядом до самой моей гостиной в 1943 году, к моему радиоприемнику, и сказал бы: «Меня теперь никто не узнает, а если и узнают, так неправильно произносят мое имя».

Стоя там рядом с ним, у самого начала, я бы вздумала спросить: «Не начать ли нам заново? Может быть, на этот раз мы выберем правильный путь?»

Он бы пожал плечами.

«Как? — спросил бы он. — Разве у вас есть действующая машина времени?»

Нет. Не было у меня машины времени. А раз не было, я снова очутилась в своей гостиной, одна, держа в ладонях свое радио, как лицо любимого человека, как будто это был жизненный путь — путь, полный чудес, исчезавших так быстро.

Я рассказываю вам то, что запомнила, потому что воспоминания, из всего что у меня есть, больше всего похожи на машину времени.

Я сидела у окна на улицу, думая, что готовят будущие дни. Не вернусь ли я однажды с работы, чтобы найти дома Азора и отца, сидящих за столом с незнакомой мне женщиной, которая будет вертеть в руках солонку и перечницу, вспоминая медовый месяц и крошечную сувенирную лавчонку, где они купили керамический столовый набор? Или я буду изо дня в день возвращаться домой, поворачивать ключ в замке, кричать: «Привет!» и находить пустой дом? Почему-то это казалось более вероятным.

Близился восход первого дня, который я проживу без отца. В кухне мне пришла в голову мысль, что надо делать. Убраться. Расставить все по местам. Это дело тех, кто остался жить. Есть дом, о нем надо заботиться. Будут, я в этом не сомневалась, бумаги, которые надо подписывать, распоряжения, которые надо сделать. Я взяла кухонный нож и подковырнула ящик кухонного стола, тот, что не открывался годами. Открывать его было все равно, что вскрывать капсулу времени, запечатанную мной и отцом, когда я была еще девочкой. Старинные катушки с размотавшимися, пожелтевшими нитками, спички и ломкий шпагат, повестка из призывной комиссии, письмо от кузины Фредди, рождественская открытка от семьи Маккутенсон. Я понятия не имела, кто такие Маккутенсоны. Копаясь в ящике, я уколола палец об обойный гвоздик — правда, не до крови. Тогда я на всякий случай выложила на стол кривой рыбный нож, весь в ржавчине. Тут было мое свидетельство о рождении. Я развернула его на кухонном столе вместе со свидетельством о браке моих родителей — изящным, украшенным цветочной гравюрой документом, перевязанным шелковым шнурком — из тех времен, когда муниципалитет не ленился нанять каллиграфа, чтобы сделать эти свидетельства красивыми. И тут же, под парой ножниц, под россыпью мускатных орехов и подушечкой для иголок, было демобилизационное свидетельство отца. Я попробовала бережно развернуть его, но бумага слишком долго пролежала сложенной. Листок распался надвое, так что дата его призыва была на месте, а дата окончательного увольнения пришлась на место разрыва ветхой пожелтевшей бумаги. Так я и не узнаю, когда Уолтер вернулся домой с войны.

Мое рождение и их венчание лежали на кухонном столе. Через несколько дней, представилось мне, появится еще одно свидетельство, и я всю жизнь буду хранить его вместе с остальными. Я задумалась, что они напишут в графе «причина смерти». Любопытство… Отвага… Любовь.

Любовь, сказал мне мистер Тесла, невозможна.

— Да, — согласилась я, — сегодня утром кажется, что в этом вы правы.

Я поднялась на крышу. Небо молчало, только Венера сверкала ярче всех звезд. Я откинула крышку голубятни, и на мгновение меня подхватил вихрь плещущих крыльев, когда голуби взвились в ночное небо.

Толь на крыше теплее воздуха, и я легла на спину, чтобы следить за полетом птиц. Они взлетали и поворачивали все синхронно, как будто с начала времен репетировали свой особенный танец. Вот они — черные точки, а потом они мгновенно вырастают, падая вниз по спирали. Вспыхивает белая изнанка крыльев, и на короткий миг, прежде чем повернуть, птицы теряются в прозрачной темноте.

Я ощутила зуд в лопатках, и, встав, почувствовала, какая легкая у меня голова. Множество голубей расселось на карнизе крыши.

— Привет, милые!

Я присоединилась к ним. Я изучала их кости и оперение. Они ныряли с карниза, кружили в темном небе над улицей. Я чувствовала спиной ветер, дыхание, уговаривавшее меня сделать еще шаг вперед, взлететь.

Последняя неделя была волшебной. Артур, Азор, мистер Тесла появились чудом, из ничего. Дул ветер, и я подняла руки. Ветер стал сильней. Я закрыла глаза и увидела узор птичьего полета. Круги. Я выдвинула одну ногу с карниза крыши. Я могла бы взлететь вместе с голубями. Все возможно. Лопатки проросли крыльями. Взмахнув руками, я подалась в воздух над четырьмя этажами и мостовой.

— Луиза!

Воздух — такая любопытная штука — нечто и ничто сразу.

— Луиза!

Я открыла глаза и отшатнулась назад. Он был там. Опять.

— Луиза!

Где живет чудо? Здесь, сказал бы мистер Тесла. Чудо живет прямо здесь, на Земле.

Небо голубело, хотя солнце еще не встало. Я видела его с пакетом из бакалеи в руках. Я подтянула ногу обратно на карниз.

— Ты вернулся.

— Что ты делаешь? — заорал он, вспугнув еще несколько голубей.

Я не ответила. Я вместе с Артуром следила, как голуби взмывают вверх и кружат в воздухе между нами. Лиловые, зеленые, голубые, красные, серые. Птицы держались вместе, повторяя друг за другом каждую петлю — знакомые, неизвестные, долгожданные. Они взлетали и падали. Они поворачивали и исчезали вспышкой чего-то, что так трудно удержать: надежды, прошлого, молнии в небе Нью-Йорка.