Израненный (ЛП) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Франсетт Фел (ч. 4)

— Красивые губки, — замечает он хриплым, гортанным шёпотом.

Он наклоняется, затмевая всё. Он — всё, что я вижу. Всё, что я хочу. Между нами нет нежности, когда он раздвигает мои губы и вторгается в мой рот своим тёплым языком, переплетая его с моим. Мэддокс целует меня долго и медленно, каждый раз погружаясь глубже, и моё тело пылает настолько сильно, что я больше не могу игнорировать тот факт, что мои трусики становятся влажными.

— Как далеко ты хочешь, чтобы я зашёл? — выдыхает он напротив моих губ, и мурашки охватывают всё моё тело. Он просит моего разрешения.

Я хочу ответить ему, но как это возможно, когда он делает подобные вещи? Такая простая способность, как думать, ускользает от меня, когда я наблюдаю за его татуированными руками, спускающимися вниз по моей груди. На его руке часы, — глупо с моей стороны обратить на них внимание в такой момент, — большие чёрные часы с изображением чёрного скелета, которые, кажется, только усиливают чувственность к его действиям. Тёплая, грубая ладонь скользит по слишком разгорячённой коже, и моё дыхание становится прерывистым, когда Мэддокс проникает под мою рубашку и проводит рукой между моих грудей. Коснувшись указательным пальцем левого соска, он скользит под лифчик и, подразнивая, проводит им по затвердевшей горошинке, пока я извиваюсь в его руках. Выгибая спину, я толкаюсь грудью в его руку, желая большего трения.

— Как далеко ты хочешь, чтобы я зашёл, Эйли? — выдыхает он мне на ухо, по-прежнему медленно массируя мой чувствительный сосок.

На этот раз вопрос поставлен очень ясно, но не было никакой необходимости спрашивать об этом. Он уже знает мой ответ.

— До конца, — шепчу я, задыхаясь, и уверенность овладевает всем моим телом.

Низкий рык вырывается из его горла на мой ответ, прежде чем Мэддокс обрушивается на мой рот. Отстранившись, он обходит и быстрым рывком поднимает меня со стула, умелыми руками сжимая мои бёдра. Затем он скользит ладонями вниз и задирает мою юбку вверх, чтобы она не мешала его следующим действиям. Он ещё раз показывает свою поразительную силу и притягивает меня к своему телу. Его руки сразу же скользят вниз, чтобы удержать меня под попку, когда я скрещиваю ноги у него за спиной, крепко хватаясь за шею. Мэддокс несёт меня в спальню и сажает на кровать. Все его действия следуют в идеальной последовательности. С излишней осторожностью. Он словно хищник нависает надо мной. Большой, устрашающий и ужасно голодный. А я — добыча, загнанная в капкан, встревоженная и беспомощная, и он держит в руках мою судьбу. Но я до последнего вдоха готова к его первому, второму и третьему укусу. Я хочу, чтобы он поглощал меня, пока я не распадусь на части в его руках.

Бросая невинный взгляд в его сторону, я нервно кусаю нижнюю губу в ожидании его следующего шага. И это заставляет его наклониться ближе и крепче обнять меня.

— Тебе не будет больно, Эйли, — бормочет он возле моего рта, запустив руки мне в волосы, и скользя ими по моей спине, умело расстёгивает лифчик. — Не со мной.

Его рвение — непоколебимо, но я вижу нежность в его пропитанных страстью глазах, что стирает последние сомнения, которые я бессознательно скрываю. Отбросив мой кардиган куда-то в сторону гостиной, он то же самое проделывает с моей рубашкой и юбкой и бросает их неизвестно куда.

Уязвимость появляется в тот момент, когда я остаюсь полностью обнажённой под его горящим взглядом. Не могу себе представить, что он видит. Но я знаю своё тело. Я запомнила каждую крошечную унцию несовершенства, и знаю, что никогда не смогу сравниться с десятками других девушек, которых он, несомненно, видел. Я слишком худая. У меня слишком светлая кожа. Находясь в таком положении на постели, я понимаю, что моя грудь плоская из-за несправедливой силы притяжения, поэтому я ощущаю себя ужасно плоскогрудой. Ему не нужно пристально присматриваться, чтобы увидеть шрамы от сражений с моими демонами. Моя кожа усеяна порезами, а самые последние из них, нанесёнными дома на внутренней стороне бёдер, говорят о том, что моё тело не создано для близости.

— Проклятье, — я пялюсь на Мэддокса, моргая. Его глаза сужаются, но они блестят, словно бриллианты на его лице, когда он проходится взглядом по всему моему телу. Дрожь пробегает по коже, словно он только что коснулся меня. Мурашек становится больше, когда я попадаю под его пристальный взор. — Ты прекрасна.

Мой первый и единственный инстинкт — отрицать его слова.

— Нет, — я слабо улыбаюсь, сражаясь с жалящими слезами. — Я не прекрасна, — я тянусь к простыням под нами, чтобы прикрыть себя, но он хватает меня за запястья и вытягивает их над моей головой, удерживая одной рукой. Другой рукой Мэддокс приподнимает мой подбородок, заставляя смотреть на него.

— Ты чертовски невероятна, — выдав это пылкое, неоспоримое утверждение, он наклоняется ко мне, чтобы скрепить его поцелуем. Нежным и медленным. Затем жарким и страстным. Пробуждающим удивительный шторм внутри меня, который, потрескивая, бесконтрольно отдаётся у меня под кожей и искрами выстреливает в каждом направлении моего яства. Я возвращаюсь к жизни ради Мэддокса, в то время пока он жадно поглощает мой рот, наслаждаясь вкусом.

Прекрасно понимая, как моё тело отзывается на него, я начинаю извиваться под ним.

— Такая чертовски потрясающая для меня.

Я задыхаюсь и напрягаюсь, ошеломлённая потоком возбуждения, проходящим через меня. Я не понимаю, что его рука находится между моих ног, пока он не задевает пальцем влажную плоть под тканью трусиков. Отодвинув их в сторону, Мэддокс нежно и очень аккуратно скользит кончиком пальца вниз и опять вверх. Он осторожно, медленно играет в моей влажности, поддразнивая меня. Я дрожу, когда жар ещё сильнее разливается по моему телу.

Мои глаза мгновенно закрываются, и я прижимаюсь к нему саднящими от поцелуев губами, нуждаясь в его дыхании, потому что моего мне недостаточно. Я извиваюсь, чтобы освободиться из его объятий, чувствуя необходимость прикоснуться к нему, обнять и всем своим естеством почувствовать, что этот момент реален. Мне нужно знать, что это не фантазия, которую моё воображение придумывает для моего блага.

— Мэддокс… пожалуйста. Я хочу прикоснуться к тебе.

Мэддокс качает головой, и его хватка на моих запястьях не ослабевает, когда он резко выдыхает мне в ухо:

— Если я позволю тебе прикоснуться ко мне, то потеряю контроль, — говоря это, он вводит в меня один толстый палец и даёт мне именно то, что я желала, но не могла назвать, пока он не показал мне. — А мы ещё даже не приблизились к этому.

Длинный, страстный стон слетает с моих губ, когда он потирает большим пальцем мой клитор, в то время как его палец движется в меня и обратно. Я извиваюсь и сильнее насаживаюсь на его руку, рывками двигая своими бёдрами в поисках ритма его пальца.

Он опускает губы на мой правый сосок и втягивает торчащую, темноватую бусину в рот. Он нежно посасывает и кружит своим горячим, влажным, умелым языком, прежде чем щёлкнуть по нему, пока я не начинаю извиваться, безудержно содрогаясь под ним. Моё тело выгибается дугой, и, чувствуя влагу между ног, я начинаю ёрзать и извиваться, желая большего. Задыхаюсь и стону, скорость моего пульса и сердца больше напоминает трепет. Мэддокс поднимает свою тёмную голову и переходит к другой груди. Он покрывает её поцелуями, посасывая, пока распространяющийся жар его рта не касается другого соска. Зажав его зубами, Мэддокс кружит по нему языком, лаская, и нежные покусывания превращают затвердевший бутон в невероятно чувствительный пик. Я делаю глубокий вдох, а затем ещё один, и когда уже думаю, что больше не смогу вынести этого, — когда напряжение, словно вулкан, готово взорваться, — Мэддокс отстраняется, оставляя меня в бреду и разочаровании на своей кровати.

Поворачиваю голову влево и вижу, что он роется в тумбочке, прежде чем вернуться обратно. Точно ястреб он следят за мной, пока с неимоверной скоростью снимает одежду, поражая меня. Рубашка, джинсы, носки летят в воздух. Он — мужское совершенство в своих облегающих чёрных боксерах. Я брожу взглядом по всему его мускулистому телу перед тем, как остановиться на весьма заметной выпуклости. В горле появляется ком и мне с трудом удаётся сглотнуть. Моё насквозь промокшее лоно пульсирует, сжимая и разжимая внутренние стенки, и я не совсем уверена, от предвкушения это или от страха. Но становится предельно ясно, что явно от первого, когда он спускает боксеры вниз по накачанным ногам, освобождая свой невероятно твёрдый девятидюймовый⁶ член.

Жёсткое, тёмное и грубое желание ласкает моё нутро как язык любовника. Как язык Мэддокса. Возбуждение стекает по моей и без того влажной плоти только от одного взгляда на него. Я словно язычница готова добровольно принести себя в жертву на его алтарь, желая, нуждаясь, жаждая вторжения его девяти дюймов, будто моя жизнь зависит от этого. Что ещё более возбуждающе, так это наблюдать, как он хватает себя, разрывает небольшой пакетик фольги зубами и направляет блестящий презерватив к выпуклой головке своего члена. Медленно, Мэддокс скользит им по своему усыпанному венами члену перед тем, как забраться на кровать. Он тянется ко мне, и я инстинктивно растравляю ноги, беря его в колыбель. Голая кожа к голой коже, одна обжигающая температура на двоих. Взяв мою левую руку, он оставляет на ней едва ощутимые поцелуи, вызывая взрыв мурашек с головы до ног. Обвив ей свою шею, Мэддокс выполняет то же самое мучительное и нежное действие с другой рукой, а затем опускает её к первой. Он притягивает меня к себе с грубой, мужской потребностью, и я поддаюсь его власти.

Опустив голову, он смотрит на меня сверху вниз с огнём в глазах.

— Последний шанс остановить меня, — произносит он мягко напротив моих губ так тихо, что я могу ощутить напряжение в его голосе.

Чувствую его у своего входа и ощущаю, как он дрожит от силы контроля, которому он подвергает себя, чтобы не сделать то, что для него естественно.

Я целую его.

— Не останавливайся, — я бессовестно облизываю его губы. — Я хочу чувствовать тебя. Заставь меня почувствовать каждый свой дюйм.

Он исполняет моё желание. Нежно и медленно Мэддокс толкается в первый раз, и его толщина растягивает меня, наполняя, а затем он сталкивается с моей тонкой, словно бумага, стенкой девственности.

— Эйли… — измученный стон опаляет мою щёку. — Иисус, блядь. Ты такая узкая.

Я притягиваю его к себе ещё ближе, сплетая руки у него на шее, и прижимая колени крепче к его телу, сжимаю бёдра. Закрываю глаза и шепчу ему в шею:

— Отдай мне всего себя, Мэддокс.

Он берёт моё лицо в ладони, чтобы проглотить болезненное хныканье, когда пронзающим толчком он рвёт мою девственную плеву. Всё во мне хочет отстраниться от вторжения, от пульсирующей тянущей боли, но извращённым образом я наслаждаюсь жжением. Оно так естественно для меня. Мэддокс прижимает меня к себе и входит глубже, хороня последний свой дюйм во мне. Он не двигается после этого, но держится совершенно неподвижно, пока мы оба тяжело дышим.

— Я могу вытащить, — грубо шепчет он, — скажи только слово, и я вытащу…

Я качаю головой, впиваясь в него взглядом.

— Не надо.

Даже сейчас, будучи во мне так глубоко, как только может быть, пульсируя от сводящей с ума потребности насытиться полностью, он всё ещё продолжает думать обо мне. Всё останавливается в этот момент, и ко мне приходит осознание. Находясь в маленьком мире, где существуют только он и я, где его дыхание поддерживает мою жизнь, а моё — его, где пища и вода — поцелуи и прикосновения, которые мы разделяем, я прихожу к душераздирающему осознанию того, что Мэддокс для меня всё. Я падаю, плыву и тону в любви к нему.

Потому что здесь и сейчас, он обнажён. Не телом. Душой. Он полностью обнажает себя для меня, чтобы я увидела его всего. Он даёт мне полный доступ к глубинам его эмоций. Позволяет мне увидеть уродство вместе с поразительной красотой уязвимости, свои страхи и боль. Я в восторге. Таком невероятном восторге, что не могу ничего поделать, кроме как захватить его губы в глубоком, пропитанном слезами поцелуе.

— Не останавливайся, — выдавливаю я. — Никогда не останавливайся.

Мэддокс начинает двигаться. Сначала небольшими толчками, которых достаточно, чтобы позволить мне привыкнуть к его размеру, его длине и ошеломляющему ощущению наполненности.

Он оставляет меня опустошённой каждый раз, когда немного отводит бёдра назад, но когда снова возвращается, растягивая, заполняя, и практически плывя внутри моих стенок, нет эйфории лучше.

Мэддокс убирает мои руки со своей шеи, прижимает их у меня над головой и, опустив свои ладони на мои, переплетает наши пальцы, крепче цепляясь за меня. Прислоняется лбом к моему. Покрытые потом мускулы дрожат, когда он говорит:

— Чёрт… Эйли, — его слова выходят обрывистыми, в то время как толчки набирают почти дикий темп. — Блядь, малышка, слишком много.

Я понимаю, что именно его затуманенный мозг пытается сказать, потому что я чувствую то же самое. Он ощущается так хорошо, что я с трудом могу это вынести. Но думаю, я умру, если он остановит это прекрасное трение своего твёрдого пульсирующего стержня между моими сжимающимися стенками. Он учит меня ритму этого вечного танца. Наше затруднённое дыхание — мои всхлипы и стоны, его рычание и стоны, и невероятно эротичное шлёпанье нашей мокрой плоти — похоже на мелодию, под которую мы танцуем. А затем он задевает что-то глубокое, что-то тёмное и грешное, и ослепительное удовольствие, которое оно пробуждает, выбивает из меня весь воздух.

— Мэддокс… — я задыхаюсь, широко раскрыв глаза. — О, Мэддокс, это ощущается… это ощущается… — я не могу описать это. Даже думать не могу.

— Я знаю, малышка, — и он продолжает двигаться. Его слова мягко и сдержанно звучат напротив моих губ. Мы смотрим друг на друга, и это становится чем-то большим, чем простое слияние нашей плоти. Это признание души, божественная интимность. Это соединение двух сломленных существ в единое целое. Мы дышим как единое целое. Двигаемся как единое целое. Он — начало моего конца.

— Позволь себе ощутить, как хорош мой член внутри тебя. Боже, блядь. Я чувствую твою точку G. Такая чертовски горячая, ты так сильно сжимаешь меня, Эйли, так чертовски сильно…

Его толчки становятся быстрее. Неистовее. Словно он пытается забраться внутрь меня. Мэддокс запускает руки в мои волосы, и прижимая к моему лицу кончики пальцев, испивает мои крики удовольствия, словно они морская вода. Каждое погружение его языка в мой рот, кажется, только увеличивает его жажду ко мне.

Мэддокс убирает руки от моего лица и поднимает мои ноги повыше, пока я цепляюсь за него, царапая ногтями его спину. Он вонзается глубже, поражая пучок тёмного удовольствия снова, снова и снова, пока я кричу и кричу, словно смерть пришла по мою душу. Поток чистейшего упоения разрывает меня на части. Я разлетаюсь на куски. Разумом, сердцем и душой. Всё, из чего я состою, разлетается на яркие кусочки от силы моего освобождения.

Чувствую, как Мэддокс содрогается, и когда он, опустив голову в изгиб моей шеи, продолжает с силой глубоко вколачивается в меня, я ощущаю, как он наполняет меня. Даже сквозь тонкую преграду презерватива я ощущаю горячие струи его освобождения. Его длина, словно сердцебиение, пульсирует в моей киске. Извиваясь под ним, я жадно сжимаю стенки вокруг его члена. С хриплым, животным рыком он кусает меня за плечо, сильно впиваясь зубами в кожу, а затем успокаивает её своим языком.

Рот Мэддокса находит мой, и так же, как его зубы заклеймили меня, его губы и язык делают то же самое с моим ртом.

Глава 22

Мэддокс

Я в полной жопе.

Я сижу на кровати, поставив стопы на пол, ноги немного расставлены. Чуть согнувшись, упираюсь локтями в колени, поддерживая руками свой вес. Поворачиваю голову вправо и нахожу Эйли, мирно спящую в моей постели. Я мог бы солгать и сказать, что её вид в моей кровати в данный момент не пробуждает в моей груди какой-то основной, первобытный инстинкт, вызывая удовлетворение. Но какого чёрта врать сейчас?

Эта девушка забралась мне под кожу. Постепенно проникла сквозь слои мышц и растворилась в моей крови. Пробралась в сердце, существование которого я не хотел признавать. И как бы сильно я не боролся с этим, — зубами и чёртовыми ногтями, стараясь прогнать её прочь, — она разрушила мои стены. Я чувствую, насколько уязвим прямо сейчас. Сжимаю и разжимаю кулаки, ненавидя нахлынувшие эмоции. Но не обращаю на это внимания. Я не могу думать ни о чём другом, потому что она стала моей главной мыслью.

Она стала той, в ком я нуждаюсь, и я понял, что в ту самую минуту, когда ты начинаешь нуждаться в ком-то, игра окончена.

Теперь ты живёшь ради них. Твоё сердце из плоти и крови разгуливает где-то там, выставленное на показ всем и каждому, и нет нахрен ничего, что ты можешь поделать с этим. Я смотрю на неё сверху. Она — моя, и лежит, блядь, здесь в моей постели. Такая чертовски сладкая, такая умиротворённая и ангельская. Я почти ощущаю себя демоном, вторгающимся в её момент спокойствия.

Её волосы спутались вокруг нежного личика, измученные поцелуями губы тёмно-розового оттенка немножко приоткрыты от спокойного дыхания. На её щеках до сих пор остался румянец после секса, и несмотря на неукротимость, меня окатывает волной гордости. У меня было много кисок, и все, блядь, разные. Девственницы, немного с опытом и шлюхи. Но ни одна из них совершенно не отличалась от предыдущей. Они для меня ни что иное, как просто дырки. Мимолётные вспышки с лицами.

Быть с Эйли и находиться внутри её тугих, нетронутых стенок, обнимая и наблюдая за выражением её лица, когда я двигаюсь внутри неё, слушая и пробуя восхитительные кроткие, сексуальные звуки, которые она издаёт? Вот то, что я никогда прежде и близко не делал. Соединяться с ней, удовлетворять её потребности и желания — единственное, что движет мной. Я хочу увидеть, сколько удовольствия смогу ей подарить, и как медленно мне придётся двигаться, чтобы она насладилась всем этим со мной. Потому что я хочу быть с ней прямо, чёрт возьми, сейчас. В её глазах — прекрасных, разноцветных глазах — светились столькими эмоциями, когда она смотрела на меня, что это разрывало на части.

Эйли смотрела на меня так, словно у меня были ответы на все чёртовы вопросы вселенной. Искренность в её взгляде пробуждает во мне веру. Заставляет поверить в неё и в себя, а также вероятность того, что у нас может быть общее будущее. Заставляет поверить в то, что любовь существует, — такая любовь, которую ты будешь помнить всю жизнь, если облажаешься. Она неосознанно выбивает весь чёртов воздух из меня, и я не могу вспомнить, как начать снова дышать.

Двигаясь и наклоняясь чуть вперёд, я замираю, загипнотизированный ослепительной красотой передо мной, которую, кажется, она излучает изнутри. Делаю медленный вдох и слегка касаюсь пальцами её гладкой щеки, но резко вспомнив, насколько они порочны, одёргиваю руку. Делаю ещё один глубокий вдох, наклоняюсь ближе и на этот раз провожу носом по изгибу плеча, вдыхая её запах. Она пахнет чистотой, такой невероятной сладостью, что мой рот сразу же наполняется слюной. Я хочу попробовать. Мне необходимо снова почувствовать её соки на моём языке.

Эйли лежит на животе, одну гладкую, стройную ногу вытянув из-под тёмно-синего одеяла, а другую, согнув под ним. Медленно стягиваю покрывало с её спины, открывая попку, в таком положении я могу разглядеть каждый её красивый дюйм. В мгновение ока оказываюсь за ней и скольжу пальцами по тёмно-красной коже половых губок её киски, как вдруг…

— Нет! — по комнате разносится внушающий беспокойство крик, и она подрывается с кровати, уползая от меня прочь, будто я только что угрожал её убить. Я быстро перебарываю свой шок, когда замечаю, как она дрожит всем телом, прижимаясь к изголовью кровати. Она крепко сжимает руками поднятые к груди ноги, упираясь подбородком о поднятые колени. Я разрываюсь между желанием броситься к ней и прижать к себе, или просто ждать, пока она не стрехнёт дымку очередного кошмара, который, очевидно, у неё только что был. Но как только я слышу всхлипывания Эйли, я тут же оказываюсь рядом, откинув прочь нерешительность. Когда я тянусь к ней, она качает головой и отползает от меня ещё дальше, словно хочет стать частью чёрного изголовья.

— Прости, — бормочет она, обхватывая ноги ещё крепче, словно это остановит дрожь в её теле. — Я думала… Я думала, ты был… — она запинается и поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Большие, выразительные глаза блестят от слёз. В них прячутся тени, которые слёзы не могут скрыть. Она выглядит загнанной. — Прости меня, Мэддокс…

Понимая свою первую ошибку, больше не пытаюсь прикоснуться к ней, но я сдвигаюсь и сажусь рядом, оставляя между нами достаточно места, чтобы она не чувствовала, будто ей что-то угрожает. Сидя на кровати рядом с ней, я ничего не говорю, но мой мозг сходит с ума. Её реакция вызывает воспоминания о моём проклятом прошлом. Я помню, как просыпался от кошмаров так же, как только что сделала она, напуганный до смерти, думая, что ублюдок всё ещё жив. Помню то чувство, когда на тебя охотятся. Когда тебя заставляют чувствовать себя слабым и беспомощным каждую минуту твоей жизни. Помню, как до чёртиков боялся позволить кому-то прикоснуться к себе, потому что единственные прикосновения, которые я когда-либо ощущал, были жестокими и омерзительными. Смотрю на Эйли, вижу, как она не может вынести даже моего прикосновения, и быстро складываю дважды два.

— Я думал, что уже говорил тебе, чтобы ты прекратила извиняться за дерьмо, в котором нет твоей вины.

Она пытается пожать плечами.

— Это плохая привычка.

— За кого ты меня только что приняла?

Она снова качает головой, и на её лице появляется хмурое выражение, когда она прикусывает нижнюю губу в попытке, вероятно, удержать себя от дальнейшего разговора.

— Эйли?

— Мэддокс, пожалуйста, не заставляй меня. Если я расскажу тебе, ты увидишь насколько я грязная. И тогда я потеряю тебя. Ты увидишь мои шрамы и, в конце концов, скажешь, чтобы я оставила тебя в покое.

— Ты должна понять одну вещь обо мне: меня нелегко испугать. Если ты, конечно, не планируешь сказать мне, что тебе не нравятся парни с татуировками, то ты не сможешь сказать или сделать что-то, что оттолкнёт меня.

— Мне нравится только один парень с татуировками.

Не могу ничего поделать собой, когда тянусь и вытираю с её щеки падающую слезу.

— Значит, не сдерживайся.

Она отворачивается с маленькой, грустной улыбкой.

— Ты спросил меня однажды, почему я хожу на терапию. И думаю, ты уже понял, что это из-за того, что я себя режу. Я, эм… Я режу себя, потому что чувствую себя грязной большую часть времени. Настолько грязной, что если бы я могла отбелить себя изнутри, я бы это сделала. Иногда этой грязи становится слишком много, и это настолько омерзительно, что мне нужно хотя бы ненадолго почувствовать себя чище. Рейчел и Тим удочерили меня, когда мне было девять. Они были очень хорошей парой, поэтому я думала, что нашла хорошую семью, которая может любить и заботиться обо мне. И сначала всё выглядело именно так. Они и вправду обожали меня. Особенно Тим. — Эйли так и не поворачивает голову, но я слышу её всхлипывания, пока она старается не заплакать. — Он много работал, поэтому, когда был дома, сидел со мной сам. Я ничего и не заподозрила, когда он попросил меня оставлять дверь открытой, пока я в душе. Или после того, как я ложилась спать, он приходил в мою комнату, запирал дверь и просто сидел у моей кровати. Первый раз, когда он прикоснулся ко мне, я уже почти заснула, но почувствовала его руку у себя между ног... — она давится всхлипом. Я делаю ещё одну попытку прикоснуться к ней, но она отмахивается от меня. — Не надо… — Эйли вздрагивает и смотрит на меня глазами, полными слёз и отчаянья. — Пожалуйста, не делай этого. Если ты прикоснёшься ко мне сейчас, я не закончу. Ты должен узнать обо мне, Мэддокс. Ты должен узнать насколько я херовая. Ты заслуживаешь этого, — прежде, чем продолжить, она проводит дрожащей рукой по своим волосам, вероятно, теперь ещё беспокоясь о ругани. Она может говорить «херовая» по двадцать раз в день, и мне будет всё равно.

— Он заставил меня думать, что это нормально. Я не боролась с ним и не кричала. Просто позволяла делать это со мной. Он сказал, что это наш маленький секрет. Только между мной и им. Он говорил мне, что если я когда-нибудь расскажу о нём, то они снова отправят меня в приют. Вернут меня, словно я какой-то щенок, который больше не нужен. Каждый раз, когда он шептал эту угрозу мне, я говорила себе, что обеспечиваю себе место в этом доме. Я думала, что если буду позволять делать это со мной, то, возможно, он в конце концов увидит во мне свою дочь. Это случилось намного позже. Когда Рейчел не было дома. Мы никогда не занимались сексом. Он просто ко мне прикасался. А затем однажды ночью, когда мне было шестнадцать, он решил, что хочет большего. Он был пьян, помню, как кричала, и тогда прибежала Рейчел. Он сказал ей, что это просто случайность, и что он просто по ошибке зашёл не в ту комнату. Она поверила ему. Поверила каждому его лживому слову. Мы никогда не говорили о той ночи после. Даже когда я вскрыла вены, и они отвезли меня в больницу. Никто ничего не сказал. Никто ни черта не сказал.

*****

Эйли

Какого чёрта я делаю? Это на самом деле происходит? Я захватываю небольшой кусочек кожи между большим и указательным пальцем и сильно щипаю. Укол боли говорит мне насколько всё это реально. Но я до сих пор сбита с толку тем, как мы перешли с момента самой чистейшей формы экстаза, который только могут испытывать два человека, к тому, что я не могу остановить поток слов из своего рта. Это моя личная форма саботажа? Раскрыть ему самые мерзкие подробности о себе, позволив понять, насколько на самом деле я отвратительна внутри, чтобы он сбежал, пока мои демоны не оттолкнут его? Я оказываюсь на ногах так быстро, как только могу. Смущаясь своей наготы, начинаю искать одежду и нахожу её в нескольких футах от кровати. Хватаю трусики и рубашку и поспешно надеваю их, совершено забывая о лифчике.

Всё во мне кричит отступить. Я рассказала слишком много. Рассказала слишком чертовски много тому единственному человеку, которому никогда не намеривалась показывать, насколько уродлива моя душа. Мне нужно уходить. Нужно убираться отсюда. Чем быстрее я убегу, тем быстрее доберусь до лезвия и…

— Эйли, — Мэддокс не даёт мне выйти, и когда я пытаюсь обойти его, он двигается вместе со мной. Когда он протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне, я отталкиваю её.

— Мне нужно идти, — Боже, мой голос звучит так странно. Я не контролирую свои эмоции прямо сейчас и чем больше стараюсь сохранять спокойствие, быть уравновешенной, тем острее ощущаю, как рушится моё самообладание. Если он не позволит мне уйти, я взорвусь, и не уверена, что когда-нибудь остановлюсь.

Предполагаю, что им движет решимость, его собственное чувство контроля гораздо сильнее, чем моё, и он приближается ко мне, заставляя меня сделать шаг назад, только чтобы избежать его прикосновения.

— Отпусти меня.

Он качает тёмной головой, пронзая меня пристальным взглядом.

— Этого не произойдёт.

— Мэддокс.

— Эйли.

В момент, когда он заключает меня в объятия, используя силу, чтобы подчинить себе, но не причинить боль, я борюсь с ним, словно он мой враг. Я не сильная девушка, и я никогда не ощущала потребности или порыва к такому насилию. Но с Мэддоксом я впадаю в ярость. Я царапаюсь, брыкаюсь и бью его, пока мы не оказываемся на полу. Я использую все части тела, стараясь причинить ему боль, и даже кусаю за руки. Это не порезы. Эти эмоции не от печали, они из-за чего-то намного худшего, более уродливого. Оно полностью превосходит печаль и позволяет мне окунуться в чистейший, неукротимый, яростный гнев. И я растворяюсь в борьбе, словно чувствую себя в своей тарелке. Я сражаюсь со своими демонами. Борюсь с воспоминаниями, которые преследовали меня. Борюсь с тем, что со мной сделали. Я бьюсь и пинаюсь, стараясь вырваться из чёрной смолы, наполняющей мою душу, которая вечно пытается утащить меня на дно. И, несмотря на это Мэддокс держит меня, принимая на себя всю мою злость с абсолютным спокойствием перед лицом моей жестокости, — он убежище в буре моей ярости. И только когда силы полностью покидают меня, дыхание становится неровным, сердце бешено скачет, кожу покалывает из-за пота, появившегося на моей коже, я наконец-то падаю в его объятия. Мэддокс не заслуживает этого. Это не он причиняет мне боль. Но он здесь, чтобы поймать меня. За первым всхлипом следует второй, затем третий, и достаточно скоро они поглощают меня, и я сбиваюсь со счёта. Задыхаясь от нехватки воздуха, я цепляюсь за него.

— Шшш.

В конечном итоге я лежу под ним на полу. Он гладит меня по влажным волосам и целует в лоб. Целует мои заплаканные щёки, нос и губы. Моё тело сотрясается из-за бурных рыданий, которые вырываются из самых глубин моей тёмной души, но он впитывает их. Захватив мой рот, он поглощает мой позор, мою вину, и то, что осталось от гнева, который он так хорошо познал. В этом поцелуе я ощущаю его душу, и это пробуждает во мне гораздо более серьёзный голод, чем простой секс.

— Я здесь. Я здесь, Эйли. Ничто и никто больше никогда не сделает тебе больно. Я обещаю тебе, — шепчет Мэддокс напротив моего влажного рта низким, страстным голосом, в нём столько эмоций, что даже сам Бог не посмел бы сомневаться в нём. Положив руку мне на затылок, он сжимает волосы в кулак и отклоняет немного голову назад, чтобы встретиться со мной взглядом. Эмоции, сквозившие в его голосе, отражаются и в его серых глазах; его взгляд слишком подавляющий, но в нём таится чрезмерная могущественность, не позволяющая отвернуться.

Я знаю, что не должна. Знаю, что большинство будет высмеивать меня, полагая, что это потому, что я сейчас слишком уязвима, и что это неподходящее время, но воспоминания создаются временем, и сейчас создать эти воспоминания с Мэддоксом так же жизненно важно для меня, как и кровь, бегущая по венам.

— Я люблю тебя, — шепчу я, и затем сильно целую его, проскальзывая языком между его губ. Если он не чувствует того же, по крайней мере, у меня будет этот момент.

Я ничего не жду. Я отдаю ему всю себя, потому что если не сделаю этого, не будет никакого смысла. Моя душа тянется к его, и это чистое удовольствие — знать, что он поймает меня. Или, по крайней мере, я надеюсь, что он сделает это. Пожалуйста, пусть он чувствует то же самое. Я слышу его рычание, чувствую вибрацию у него в груди, прежде чем он берёт контроль над поцелуем. Словно голодный, Мэддокс неистово пожирает мой рот и раздвигает ноги. Просунув руку между нами, он отодвигает мои трусики в сторону и медленно скользит глубоко внутрь меня. Обнимаю его ногами за талию, и мы раскачиваемся в унисон с каждым движением его бёдер. Мэддокс сжимает мои волосы, и позволив мне несколько коротких стонов и вздохов, снова обрушивается на мой рот. Он скользит в меня, грубо и глубоко, и я слышу, как моя влажная от пота спина со скрипом скользит по деревянному полу, когда он продолжительно, глубоко и жёстко входит в меня, потирая умопомрачительный комок нервов, который он называет моей точкой G. Он беспрестанно движется, и я вижу звёзды, когда он достигает цели: захватывающую дух плеяду звёзд, сосредоточенную во Вселенной между ног.

— Эйли… — произносит он с мучительным стоном. — Эйли, — снова зовёт он, обожание в его голосе наполняет моё сердце сладостным восторгом. Ему нравится прижимать меня и брать в свои руки контроль, который я с радостью ему уступаю. Он заводит мои руки над головой и прижимает ладонь к ладони, переплетая наши пальцы в мёртвой хватке. Он очень сильно сжимает мои руки, но я не уступаю. — Я могу остаться в тебе навечно, — шепчет он грубо возле моего уха, как раз перед тем, как его тело напрягается, и я ощущаю пульсацию его длины глубоко внутри меня, когда высвобождение берёт над ним верх. Мэддокс стонет мне в шею, когда мы разделяем экстаз в чистой, божественной форме.

Я впадаю в состояние, когда психическое и физическое истощение заставляют меня чувствовать, словно я парю. Я ощущаю, как чувство блаженства овладевает мной, и мои кости тают. Мэддокс крепко прижимает меня к своему потному телу. Мы запутались друг в друге, переплетя ноги, и я укрываю его, словно одеяло. Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой прижимает мою голову к своей груди. Так хорошо. Боже, как же хорошо. Мэддокс зарывается пальцами в мои волосы, пока я слушаю колыбельную его сильного и равномерно бьющегося сердца. Она убаюкивает меня, и с невероятной чёткостью я осознаю, что это единственный раз в моей жизни, когда я по-настоящему чувствую себя в безопасности.

*****

Мэддокс

Этот мудак коп заслуживает худшего рода смерть. Его и того ублюдка, который приложил руку к моему зачатию, ждёт особое место в аду. Хотя я уверен, что мой донор спермы уже хорошенько там поджарился. Если бы я мог заключить сделку с самим Дьяволом, то я бы лично приложил руку к их вечным страданиям. Каждое слово её признания медленно пронзало моё сердце, словно раскалённой кочергой. Я не привык так сильно заботиться о чьей-либо боли, по-настоящему чувствуя и зная точную печаль, спрятанную так глубоко внутри неё, что её можно попробовать на вкус. Наши жизненные испытания отличаются лишь на йоту, но она борется со своим собственным монстром. С трусом, которого возбуждает охота на невинных. И после всего того дерьма, что я пережил, могу сказать, по крайней мере, что мой монстр зарыт на глубине шести футов под землей, в то время как Эйли до сих пор живёт со своим. Я усиливаю хватку на ней до тех пор, пока её единственное еле слышное всхлипывание не заставляет меня расслабиться. Каждый раз, когда я думаю о том, что должен позволить ей вернуться в то место, к этому грёбаному педофилу, я хочу запрыгнуть в свой грузовик, поехать к её дому, найти того ублюдка и впечатать его лицо в землю.

Снова крепко обнимаю её, когда до меня доходит, что под ослепляющим гневом внизу груди существует реальная и очень тёмная яма страха. Это страх за то, что что-то может случиться с ней, а меня не будет рядом, чтобы остановить это. Страх разочаровать её. Страх причинить ей боль. Страх быть недостаточно хорошим для неё.

Я никогда раньше не замечал в себе эту часть. Но я знаю, что она появилась в тот день, когда Эйди приехала на велосипеде к моему дому, и всё только ухудшилось, потому что теперь она навечно поселилась в моём сердце. Она живёт там сейчас, и пусть моего сердца не так уж и много, но это единственный дом, который я могу ей дать. Я вложил разбитые остатки своего сердце в её прекрасные, изящные руки. Мне интересно, что она подумает обо мне, если я скажу, что собираюсь запереть её в этой квартире и никогда не выпускать из виду. Она, наверное, решит, что я чёртов сумасшедший, но я не смогу вынести, если ей снова причинят боль.

Бам!

Какого хрена? Блаженная тишина исчезает. Три сильных удара кулаком по входной двери моей квартиры пугают Эйли до чёртиков и она просыпается. Я ненавижу, что нас прерывают, но ещё больше ненавижу страх в её глазах.

— Кто это? — спрашивает она тихо, пытаясь сесть, но я не позволяю ей.

Держа руку на её тонкой талии, я так же тихо отвечаю:

— Не знаю. Не важно, — прижимаю руку к её шее и целую в лоб. — Спи дальше.

Я знаю, что это не Дро, потому что у него с собой всегда есть ключи. Я никого не жду. А это значит, кто бы, блядь, не стучал в эту дверь, он либо останется там, либо вернётся позже, потому что, во-первых, мне очень комфортно: обнажённое тело Эйли прижато к моему, и эта чёртова роскошь, от которой я не собираюсь отказываться. И во-вторых, если ты заявляешься ко мне в квартиру без телефонного звонка или сообщения, это довольно весомая гарантия того, что твоя задница останется снаружи.

Так что, понимая, что оба варианта маловероятны, я игнорирую стуки и возвращаюсь к наслаждению каждой проведённой секунды с ней.

БАМ!

На этот раз стуки более сильные, громкие, а затем раздаётся крик:

— Йоу, Макс, открой эту чёртову дверь, чувак! — всего лишь звука требовательного голоса Уилки достаточно, чтобы заставить меня подняться. Эйли садится и тянется за одеялом, чтобы прикрыть наготу. Я ухмыляюсь, когда она встречается с моим взглядом и опускает голову, пытаясь скрыть румянец на щеках. Это определённо моя вторая любимая её реакция. Первая — когда она нервно облизывает язычком нижнюю губу.

Надевая боксеры и джинсы, я наклоняюсь и беру её за подбородок.

— Оближи свои губы.

— Макс…

Я усмехаюсь, проводя большим пальцем по её губе.

— Ты должна чаще называть меня так. Мне нравится, как оно звучит из твоих уст. А теперь... — мои глаза опускаются вниз от курносого носика и задерживаются на её пухлых губах. — Оближи. Свои. Губы.

Мой член пульсирует, когда она высовывает свой язычок и облизывает нижнюю губу, касаясь им моего большого пальца. Она захватывает его между своих губ, и жар от её рта и эротическое скольжение языка заставляют меня оказаться на ней в мгновение ока. Беру её лицо в ладони и обрушиваю свои губы на её, вкушая сладость рта. Я готов оказаться внутри её тепла снова, когда громкий возглас: «МЭДДОКС!» возвращает меня к проклятому кайфообломщику Уилки.

— Я вернусь и мы продолжим, — оставляя последний поцелуй, я неохотно поворачиваюсь к ней спиной, чтобы открыть дверь. У этого куска дерьма должна быть очень хорошая причина, почему он находится у меня дома прямо сейчас.

— Да, да, блядь, заткнись ты уже, — бубню я, когда он снова стучит.

Открыв дверь, я готов спросить, какого хуя он хочет, но парень сразу проносится мимо меня.

— Дро взяли, мужик. На его гараж устроили рейд, он кишит копами. Меня там не было, но Баз был. Он позвонил мне полчаса назад и сказал, что всё очень плохо.

Всё испаряется, когда я прихожу в действие.

— Где он сейчас?

— В центре города. Ничего не слышал от База, с тех самых пор, как это произошло.

Стремглав влетая назад в свою комнату, я говорю ему через плечо:

— Я захвачу несколько вещей, и мы выезжаем.

В своей спальне я нахожу Эйли на кровати в той же позе, какой я её и оставил минуту назад. Она смотрит на меня с ожиданием, доверием и любовью такая ослепительно красивая, что всё, чего я хочу — это нырнуть в это великолепие и утонуть в этой чистоте. Сразу становится ясно, что мои приоритеты меняются, когда моей первой мыслью оказывается не Дро, а Эйли и её безопасность. Я хочу оставить её здесь, но это не безопасно. Инстинкт подсказывает мне, что это только вопрос времени, прежде чем полицейские придут и всё здесь перевернут. Только четыре человека знают, что Дро хранит большую часть своего товара в гараже и отмывает деньги за наркотики под прикрытием автомагазина. Если полицейские знают о гараже, то это означает, что у нас завелась крыса. Какой-то козёл настучал копам, и какую бы сделку этот сукин сын не заключил, ему лучше попасть под грёбаную защиту свидетелей, потому что мы надерём ему задницу, как только найдём.

Нет ни единого шанса, что я позволю копам явиться сюда и найти Эйли. Меня внезапно осеняет, что её старик — коп, и пока мой мозг мечется от одного к другому, я начинаю думать, что он тоже приложил руку к рейду.

Иисус, блядь.

— Всё хорошо?

Я киваю.

— На гараж моего приёмного отца был устроен рейд. Копы забрали его, — забавно, но вместо того, чтобы солгать или обойти детали, я рассказываю ей правду.

Эйли едва заметно хмурит брови от истинного беспокойства.

— Ох, мне так жаль. Ты знаешь, что произошло? Насколько всё серьёзно?

Направляюсь к комоду, хватаю телефон, который ставил на беззвучный режим ранее, и смотрю на экран, обнаруживая двадцать сообщений и десять пропущенных вызовов. Блядь. Большая часть сообщений от Винн. Они все зашифрованы. Для кого-то другого они не имеют никакого смысла, но она волнуется об остальной части товара, спрятанной в квартире.

— Я не знаю всех подробностей. Но планирую выяснить.

Отправляю ей в ответ также зашифрованное сообщение, давая знать, что позабочусь об остальной части товара и деньгах, спрятанных в разных местах по квартире, а затем прячу телефон в задний карман.

— Эйли, я ненавижу делать это...

Она поднимает руку и улыбается.

— Тебе не нужно объясняться. Я всё предельно понимаю, — она поднимается на ноги и ищет свою одежду. — Я понимаю, что он нуждается в тебе сейчас.

Помогаю ей надеть рубашку и не могу удержаться, чтобы не оставить поцелуй на изгибе её плеча.

— Ты просто не догадываешься, как сильно я хочу тебя удержать.

Положив руку мне на плечо, она поднимается на носочки.

— Я твоя, — шепчет она с поцелуем. — Держи меня, Макс.

Да, охренеть, чёрт возьми. И самое страшное, что я не имею ничего против этого.

*****

Эйли

Около восьми вечера Макс высаживает меня в квартале от моего дома. Не заглушая грузовик, он просит у меня телефон, и, порывшись в своей сумке, я вкладываю сотовый ему руку. Заглядывая, я вижу, как он открывает клавиатуру, вбивает номер и сохраняет контакт под простой буквой «М». Отдав телефон, он молча выпрыгивает из автомобиля и становится со мной на тротуаре. Мне не хочется, чтобы он уезжал, но я вспоминаю, что его приёмный отец нуждается в нём, и отодвигаю в сторону свой эгоизм. Мэддокс сокращает расстояние между нами одним длинным шагом и, обхватив моё лицо обеими ладонями, наклоняется и очень медленно целует меня. Затем он отстраняется, но прижимает свой лоб к моему.

— Не сомневайся звонить мне, если я буду тебе нужен.

Я вздыхаю. Просто уйти становится слишком болезненно.

— Не буду. Надеюсь, что твой приёмный отец будет в порядке.

Моей единственной отрадой остаётся то, что он не выглядит так, словно хочет уезжать.

— Я напишу тебе, чтобы ты была в курсе событий. Попробуй добраться до своей комнаты и запереть дверь. Я вернусь за тобой…

Следует длинный гудок из чёрного «Аккорда», припаркованного позади грузовика Мэддокса.

— Йоу, Мэддокс, поехали!

— Иди, я буду в порядке, — я кладу руку ему на грудь, чтобы оттолкнуть его, но он не двигается с места. Я смотрю с любопытством. — Макс?

Он отпускает меня только чтобы снять серебряный браслет со своего запястья. Взяв меня за руку, он дважды оборачивает его вокруг моего левого запястья, прежде чем застегнуть замочек.

— Оставайся в безопасности ради меня, хорошо? — тихо спрашивает он негромко после того, как целует меня.

— Хорошо. Я… — «Люблю тебя» застревает у меня в горле. — Останусь. Иди, или твой друг заработает аневризму.

Мэддокс усмехается и в последний раз целует меня в лоб, прежде чем запрыгивает на водительское сиденье и уезжает. Я не сдвигаюсь с места, пока не вижу, как фары его автомобиля исчезают за углом.

Повесив рюкзак на плечи, я направляюсь к дому. Каждый шаг даётся со страхом. Хоть я и отпросилась у Рейчел на ночёвку у Мэллори, уверена, она не станет негодовать, если я сообщу ей, что передумала и решила вернуться домой. Примерно через пять минут, я подхожу к входной двери, но хмурюсь при виде очень знакомого белого Мерседеса, припаркованного рядом с «Дуранго» на подъездной дорожке, на месте, где обычно Рейчел паркует свою «Акуру». Я могу только предположить, что Рейчел дома нет. Но что приводит меня в сильнейшую панику, так это мысль о том, что Мэллори делает у меня дома? Меня поймали на лжи?

«Почему она здесь? Она же сказала в сообщении, что прикроет меня, так какого чёрта она здесь делает?»

Оказавшись внутри, я просто быстро поднимусь наверх, чтобы никто меня не заметил. И я молюсь, что у неё имеется хорошее оправдание, почему она здесь, и надеюсь, что она не пытается создать мне неприятности. Я знаю, что её не волнует Мэддокс, но это смешно. Также надеюсь, что Рейчел не рассказала Тиму о моих планах. Но в глубине души понимаю, что это не так, потому что Рейчел рассказывает Тиму всё. Я отчаянно молюсь, чтобы в этот раз она этого не сделала. Молюсь, чтобы где бы она сейчас ни была, это помешало ей позвонить ему. Следующие мои шаги даются мне с трудом, когда я открываю дверь и молча вхожу внутрь, закрывая её за собой. В прихожей темно, но на кухне включён свет. Оставив сумку у двери, я ищу на стене слева ближайший выключатель. Щелкаю его вверх и вниз, но ничего не происходит. «Лампочка, должно быть, перегорела», — рассеяно рассуждаю я.

Поворачивая направо, я останавливаюсь возле лестницы и вслушиваюсь в почти жуткую тишину дома. Здесь никогда не бывает так тихо. На Рейчел и Сара всегда создают много шума. Знаю, Рейчел нет дома, но надеюсь, что хотя бы Сара здесь. Поднимаюсь наверх и съёживаясь, когда лестница скрипит. Затаив дыхание, молюсь попасть в свою комнату прежде, чем Тим вынырнет из какой-нибудь тени. А затем я слышу это. Череду хриплых смешков, после которых слышится знакомый высокий голос Мэллори. Он раздаётся дальше по коридору. Из спальни Тима и Рейчел.

Глава 23

Эйли

Наплевав на свой рассудок, я нерешительно двигаюсь дальше по коридору.

От звука голоса Мэллори в таком обыденном разговоре с Тимом у меня скручивает живот.

— Это довольно смело с твоей стороны пригласить меня приехать, когда Рейчел может вернуться домой в любой момент.

— Не вернётся, — отвечает он дерзко. — Я в последнюю минуту организовал для неё и Сары спа-выходные. Они не вернутся до воскресенья.

Ковёр поглощает звуки моих шагов, и я благодарна, что он ещё заглушает скрип половиц. Я подхожу к их двери, которая осталась слегка приоткрытой, и ещё одно хихиканье Мэллори заставляет меня сильнее нахмуриться. Она хихикает так, только когда находится под кайфом.

— Так что у нас есть несколько часов, прежде чем мне нужно будет забрать Эйли.

— А где именно, ты говоришь, она снова?

— Работает над арт-проектом для своего портфолио в школе.

Слыша шелест, я испытываю ужасное любопытство и заглядываю внутрь.

— Ты не стала бы мне лгать, да?

Широко открыв глаза, я наблюдаю сцену в спальне, и абсолютный шок мгновенно превращается в горячее, горькое отвращение, поднимающееся из глубины моего желудка к горлу. Тим на кровати, в то время как Мэллори совершенно голая сидит у него между ног.

— Я бы не стала тебе лгать, папочка. Я твоя маленькая хорошая девочка, и всегда ею была.

— Хмм, ты была моей хорошей маленькой девочкой. А теперь ты просто грязная маленькая шлюха, которая готова трахаться за любую дурь.

— Это не правда. Я такая же чистая, как в ту ночь, когда ты впервые трахнул меня. Я просто набралась немного опыта, но я всё ещё твоя хорошая девочка. Я лучше, чем Эйли…

Он замахивается рукой и ударяет её по щеке, взрываясь в ответ:

— Закрой нахрен пасть!

Я вздрагиваю и съёживаюсь, будто он ударил меня, слишком чётко помня свою собственную боль от рук этого человека.

— Из твоего гнусного шлюшьего рта не смеет слететь ни единого слова о ней!

От удара Мэллори падает на пол, но поднимается на колени, словно ничего не произошло, и пробегается вверх и вниз по его бёдрам.

— Прости, папочка. Мне очень жаль. Позволь мне загладить свою вину. Позволь мне объездить тебя и показать, насколько я сожалею.

Он дёргает её на ноги.

— Тогда возьми этот толстый член. Объезжай его до тех пор, пока я не кончу в тебя.

Она оборачивается и весь мой мир останавливается. Стоя в тёмном коридоре, я знаю, что она не может видеть меня, и всё же, когда она медленно опускается на эрекцию Тима, её голубые глаза, обведённые чёрной подводкой, фокусируются на приоткрытой двери и впиваются прямо в меня. Её тёмно-красные губы расплываются в злобной, самодовольной усмешке, и в этот момент я понимаю, что у меня никогда не было лучшей подруги.

— Эйли! — она симулирует удивление и вскакивает на ноги, хватая одеяло и прикрывая им своё тело. — Это не то, что ты подумала, — она бежит к двери, и Тим отстаёт от неё всего на несколько секунд.

Кровь стынет в жилах, когда я бегу по коридору, который кажется бесконечным. Шлёпанье босых ног Тима по полу эхом отдаётся в моих костях.

— ЭЙЛИ!

Угроза в его голосе сотрясает мои нервы и ускоряет биение сердца. Растущая паника переплетается с вездесущей бурей страха, скручивающей моё тело. Знаю, что если остановлюсь сейчас, он поймает меня и причинит боль. И вдруг мысль, что мне придётся пережить ещё одну минуту мучения от его руки, окатывает меня волной такого презрения, что её сила отрезвляет меня. Я отказываюсь играть его жертву. Я не позволю ему причинить мне боль. Не без боя.

Адреналин бежит по моим венам, и я приподнимаю юбку вверх, удлиняя шаги. Лестница находится всего в нескольких футах от меня, но я бегу в свою комнату, зная, что если закрою и запру свою дверь на замок, у меня будет время, чтобы выбраться через окно. Это поспешный план, не продуманный должным образом, но я питаю надежды, что он всё же сработает. Я спешу закрыть дверь, но отлетаю назад, когда Тим толкает её плечом.

Я приземляюсь на задницу с вытянутыми вперёд ногами, успевая вытянуть руки назад, чтобы смягчить падение.

— Эйли…? — мои глаза на какую-то секунду находят Мэллори, которая стоит у Тима за плечом. — Милая, что ты здесь делаешь? Я думала, что должна тебя забрать из квартиры Мэддокса?

Температура моей крови опускается до арктической, а сердце с глухим стуком уходит в пятки. Мои глаза возвращаются к лицу Тима, искажённому тёмной, зловещей маской чистой ярости. Он тут же хлопает дверью за собой и запирает её на замок, оставляя Мэллори в коридоре, прежде чем направиться ко мне.

— Эй, — ноет она, колотя в дверь.

Поднявшись на ноги, я мчусь к своей ванной… но не успеваю. Вскрикиваю, когда Тим хватает меня за волосы, страх снова охватывает моё тело, когда он дёргает меня назад и швыряет на кровать. Я подпрыгиваю на матрасе, воздух покидает лёгкие, кожа головы горит. Я пытаюсь встать, выкарабкаться из кровати, но он прыгает и приземляется на меня, словно бешеная болотная рысь. Мэллори кричит за дверью, но он продолжает:

— Скажи мне, что ты не позволила этому куску дерьма прикоснуться к тебе! — слюна брызгает на моё лицо, когда он дёргает мою голову, отрывая её от кровати. — Ты всё ещё девственница! Скажи мне, что ты всё ещё мой маленький цветочек! — он грубо накручивает мои волосы на руку и тянет их так сильно, что кожа моей головы начинает гореть. — Скажи мне, что ты не отдала ему то, что принадлежит мне! СКАЖИ МНЕ! —ревёт Тим, и страх, неведомый мне ранее, душит каждую часть меня.

Он выглядит так устрашающе. Неуравновешенным, сумасшедшим, почти маниакальным, и я понимаю, что мне не избежать его когтей без необратимых повреждений. Заглядывая в пропасть его тёмных глаз, я сталкиваюсь лицом к лицу со своей смертью. Он не позволит мне жить. И меня это больше не заботит.

— Я отдала ему каждую частичку себя. Позволила ему облизывать и упиваться каждым дюймом моей киски, пока я кончала, и кончала, и кончала на его язык. А затем я развела ноги и попросила его взять мою девственность. Он трахал меня жёстко, медленно и так глубоко, что я не хотела, чтобы он останавливался. И ни разу, даже на грёбаную миллисекунду я не думала о тебе. Ты — ничто. Тебя не существует. Он стёр твои тошнотворные, омерзительные прикосновения с моей души и выгравировал там любовь. Ты больше не имеешь значения. То, что ты делал, больше не имеет значения. Я смотрю на тебя и вижу, что ты лишь жалкое подобие человека.

Словно таран на одну сторону моего лица обрушивается удар. Я не могу описать ошеломляющую боль, но она выбивает весь воздух из моих лёгких и ослепляет меня. Остаётся только инстинкт, и несмотря на то, что я борюсь и извиваюсь, стараясь вырваться, его сила намного превышает мою. Вес его ярости обрушивается на меня, словно телега, заполненная наковальнями, каждый его удар уничтожает меня во всех смыслах. Я не могу думать. Не могу плакать. Всё, что сейчас чувствую, это сокрушительные волны жестокой агонии.

А затем он причиняет мне боль другим путём. Тим задирает мою юбку, разрывает трусики, рывком широко разводит мои бёдра и раздирает меня на две части, вторгаясь в меня одним резким жёстким рывком. Он словно сумасшедший срывает с меня рубашку, разрывает лифчик, а затем нападает на мою грудь. Он сильно сосёт соски, сжимая её до боли, и выпивается зубами в мою плоть с такой жестокостью, что у меня проступает кровь.

Слёзы текут из опухших, закрытых глаз по моему избитому лицу, пока я кричу, разрывая голосовые связки. Он разлёгся на мне как умирающее животное. Его горячее дыхание опаляет моё мокрое лицо.

— Вот так, ты, чёртова шлюха, кричи для меня. Это я внутри тебя сейчас, сука. Я должен был сорвать эту чёртову вишенку годы назад. Но вместо этого мне пришлось довольствоваться Мэллори. У неё проснулся здоровый аппетит к этому. Ты знаешь, сколько лет ей было, когда она дала мне, малышка? Хм-м? — он проводит своим языком по моей шее. — Тринадцать. Как раз, когда ты с ней познакомилась.

Он тяжело дышит мне в ухо. Удары кулаками по двери эхом отбивается у меня в ушах, но вскоре стуки Мэллори стихают, и хрип Тима — единственный звук, который я слышу. Я отворачиваю голову, когда желчь подступает к горлу. С трудом сглатываю три раза, отправляя желчь обратно вниз. Безвольно откидываю голову назад, когда начинаю умирать внутри.

Каждая часть меня благодарна Мэддоксу за то, что он забрал мою девственность. Что он показал мне, как сладко, нежно и красиво это может быть. Потому что то, что делает Тим, хуже, чем дикость. Моя голова дёргается вверх и падает вниз, когда он переворачивает меня на живот, разводит мои ягодицы и яростно врывается через плотное кольцо моего ануса. Рыдания слетают с моих губ. Это слишком много. Слишком чертовски много. Мучительная пытка невыносима, и всё же моё тело не может избавиться от неё. «Положи этому конец, Боже, пожалуйста, останови это». Мои мысли затуманиваются, прежде чем разум отключается. Тим толкает меня лицом в одеяло пастельного оттенка, и я делаю поверхностные, обжигающие вдохи, смотря прищуренными, тяжёлыми глазами на блестящий серебряный браслет, дважды обёрнутый вокруг моего запястья.

Мэддокс. Его имя окутывает мой разум, словно одеялом, укрывая меня от моих тайных мыслей. Мэддокс. Макс. Сначала я едва его слышу. Я не в этой комнате. Я на том грузовом контейнере, высоко в воздухе, на большой стоянке для машин, и Макс тоже там. Мы лежим бок о бок, руки переплетены между нашими тёплыми телами, и мы смотрим на ночное небо, мерцающее звёздами. Это совершенный, идеальный момент.

«Эйли». Мэддокс появляется в поле зрения — моя красивая, падающая звезда, — и моё сердце ускоряет ритм, когда он усмехается с этим своим мальчишеским шармом. «Я люблю тебя». В моих мыслях он говорит слова, которые не может сказать в реальности, и они такие сладкие. Он нежно целует меня, и я таю от одной только силы его любви ко мне. Моё тело подвергается жестокости в настоящем, но в своём воображении я поглощена любовью, и это то место, где я останусь.

*****

Мэллори

Я слушаю ужасные крики Эйли, на собственном опыте зная, каким жестоким может быть Тим. Я не понимала, что делаю, пока Тим не захлопнул дверь перед моим носом. Но сейчас, стоя перед дверью спальни своей лучшей подруги, я трясусь от абсолютного ужаса, пока приёмный отец насилует её. Я зашла слишком далеко. Я не хотела…

Дрожь становится сильнее. Она усиливается с каждой проходящей секундой. И я не знаю, наркотики это или мои нервы, но мне нужно что-то сделать. Хоть что-нибудь. Приходя в действие, я бегу вниз по лестнице и чуть не спотыкаюсь о рюкзак Эйли. Я наклоняюсь и роюсь в нём, пока не нахожу то, что искала. На экране её телефона горит сообщение.

«Проверяю в порядке ли ты. Дай мне знать».

Сообщение от контакта, подписанного просто «М». Но я догадываюсь, кто это. Я собираюсь отправить ему сообщение, но передумываю в последнюю минуту.

Он поднимает трубку после первого гудка.

— Эй, красавица, — приветствует он, словно это её имя, и внезапная зависть из-за любви в его голосе заставляет меня замолчать.

— Эйли? — спрашивает он. И я прихожу в себя.

— Мэддокс.

— Кто это, блядь?

Ну, по крайней мере, он знает голос Эйли.

— Это Мэллори…

— Где она? — холод в его голосе невозможно спутать с чем-то ещё даже через телефон, и я тут же содрогаюсь. Мэддокс Мур не тот, кого можно наебать. Даже немного.

— Ты должен приехать… Её отец… Просто поторопись и приезжай.

Дрожащими руками я отключаюсь и набираю 911. Всё происходящее после пролетает, словно вспышка. Я остаюсь на линии достаточно долго, чтобы сообщить оператору адрес, после чего спешу наверх, чтобы одеться, взять сумочку и ключи, и убраться отсюда так быстро, как только могу. Наркотик перестаёт действовать. Я не могу находиться здесь. И потребность принять что-нибудь достаточно сильное, чтобы заставить себя забыть о своём участии во всём этом, берёт верх. Оказавшись в своём Мерседесе, я коротко молюсь, чтобы Эйли пережила это. Но мне хорошо известно, что Бог отрёкся от меня уже давным-давно. Поэтому никто не услышит мою молитву.

Глава 24

Мэддокс

Не знаю, почему телефон Эйли находится у этой суки, и в какую-то секунду я готов послать её, но затем её слова заставляют мой мир резко остановиться. Я курю с Уилки возле полицейского участка. Как мы и ожидали, нам нихрена не сказала о Дро. Так что мы ждём здесь уже целый час. И теперь звонок всё меняет. Мои движения замедленные, но я сразу бегу к своему грузовику, выбрасываясь на ходу сигарету.

— Куда нахрен ты идёшь? — кричит Уилки мне вслед.

— Кое-что случилось. Мне нужно разобраться с этим, — отвечаю я с середины стоянки.

— А что с Дро?

— Это моя девушка, — отвечаю я без колебаний. Эйли теперь всегда будет на первом месте. — Мне нужно идти. Держи меня в курсе.

Я веду машину, словно нахожусь под кайфом. Мой грузовик — дерьмо на колёсах, когда дело доходит до скорости, но я нарушаю каждое правило дорожного движения, чтобы добраться в другую часть города за половину времени, которое обычно трачу на такую поездку. Сворачиваю на её улицу, и в моих венах стынет кровь, когда я вижу возле её дома машину скорой помощи, пожарную и полицейскую. Я паркуюсь в соседнем квартале, почти там же, где высадил её ранее, и мчусь вниз по улице, словно олимпийский спринтер.

Возле её дома собралась толпа соседей, и я проталкиваюсь через них. Я оказываюсь на другой стороне как раз в тот момент, когда Эйли на каталке погружают в машину скорой помощи и захлопывают за ней дверь.

— Она всегда была такой милой девушкой, не могу поверить в то, что с ней произошло.

— Кто-нибудь знает, что случилось?

— Кто-то сказал, что её очень сильно избили.

— Да, я подслушала её отца, когда он давал показания полиции. Видимо, у неё есть парень, который плохо с ней обращается. Отец сказал, что застукал его, когда он насиловал её.

— Боже, это так ужасно! Ты можешь представить себе, чтобы такое произошло с твоей дочерью?

— Я знаю… это ужасно. Бедная девочка.

Избил. Изнасиловал. Избил. Изнасиловал. Изнасиловал. Изнасиловал. Я различаю только эти слова, и они повторяются в моей голове, питая пламя раскалённой ярости, растущей внутри меня. Я даже не сомневаюсь, что кастрирую её старика. Это обещание, которое я намерен сдержать для себя. Но сначала мне нужно увидеть её. Нужно узнать в порядке ли она. Нужно прикоснуться к ней. Я следую за скорой помощью, и только у стойки регистрации неотложной помощи понимаю, что они не дадут мне увидеться с ней. Я не член семьи. Проходит несколько часов. Я брожу по коридорам, избегая её отца. В конце концов появляется её приёмная мать с маленькой девочкой, которая выглядит в точности, как она. Со слезами на глазах все они ждут новостей от врача.

Я прихожу и ухожу, но не уезжаю с автомобильной стоянки больницы.

«Только бы с ней всё было хорошо. Только бы с ней всё было хорошо. Чёрт побери, только бы с ней всё было хорошо.

Эй, там, если ты меня слышишь, я не верю в это дерьмо. Но она слишком важна, чтобы кинуть всё это на произвол судьбы. Поэтому я прошу. Если ты там есть, не дай ей умереть. Ты дал мне её. Ты привёл её в мою жизнь, и не можешь просто так забрать её сейчас. Не смей, чёрт побери, забирать её у меня. Я нуждаюсь в ней чертовски сильно».

Отвожу кулак назад и ударяю им по рулю. Никто не слышит меня, и я ощущаю себя чёртовым идиотом, размышляя об этом.

Водительское сиденье моего грузовика становится моей кроватью, но я не сплю. Закрываю глаза, сложив руки на груди, и планирую. Составляю план. Мозг усиленно работает. Почти пять утра, когда я снова захожу в больницу. Её семья ушла. Решаю попытать счастья с новыми дежурными медсёстрами, и мне везёт, когда одна из них разрешает мне пройти в её палату.

— Пять минут.

Это всё, что она даёт мне. Но пять минут гораздо больше того, что я получил за то время, пока она здесь. Я планирую использовать каждую секунду.

Всё внутри меня обрывается, когда я вижу её. Такая чертовски маленькая на этой больничной койке. Хрупкая, сломленная, провода и трубки тянутся от её тела. Всё, что я хочу сделать, это освободить её и прижать к себе. Но я знаю, что если сделаю это, то сделаю ей только больнее. Физически больно видеть её такой. Я чувствую рану глубоко внутри моей груди. Подхожу к ней, быстро моргаю, быстро дыша, и проглатываю комок, образовавшийся в горле. Она полностью избита. Вся в синяках. У меня чертовски трясётся рука, когда я тянусь к ней.

— Эй… — это один из моих худших страхов. Неспособность защитить её, как я обещал. Если бы я забрал её собой… если бы последовал за своим инстинктом и велел ей остаться, а не делать то, что было правильно, бросив её, то тот трус не сделал бы этого. Но затем понимаю, насколько глупа такая логика. Если бы он не сделал этого сегодня, он бы сделал это в другой день, в другое время, или когда бы ему, чёрт побери, захотелось. Насильникам неведомо время. — Открой свои прекрасные глазки и посмотри на меня, Эйли, — я наклоняюсь и нежно целую её опухшие глаза, чувствуя, как усиливается физическая боль, эта рана открывается шире, растягивается, показывая обнажённую плоть от терзания, которое я испытываю за неё. Ничто и никто никогда не пробивал стену гнева и оцепенения внутри меня.

Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз плакал из-за себя или кого-то ещё. Не помню, плакал ли я после того, как моя мать пустила пулю себе в голову, и даже до этого, когда страдал от издевательств своего отца-ублюдка. Я не из тех, кто плачет. Ной плакал. Я злился. Но мой гнев склоняется перед лицом травм Эйли. Гнев я знаю. С ним я могу справиться. Могу использовать его. Но я не знаю, что делать с этой грустью. Она заставляет меня чувствовать себя слабым, бессильным, и я чертовски ненавижу это.

— Эйли? — я шепчу её имя, словно это моя собственная короткая молитва, прижимаюсь лбом к её, и, переплетая наши пальцы, крепко сжимаю их, потому что… она — моя жизнь. — Ты должна проснуться и снова дать мне цель. Я не знал, что мне чего-то не хватает, пока ты не пришла и не наполнила меня собой. Ты свернулась клубочком внутри меня. Я не очень хорош в этом дерьме, Эйли. Но мне нужно, чтобы ты знала, что теперь я живу ради тебя. Поэтому мне нужно, чтобы ты проснулась и дала мне будущее. Потому что ты и есть моё будущее, — мои глаза закрываются, но этого недостаточно, чтобы удержать слёзы от падения. Я стискиваю зубы от горя, сражаясь с ним, словно это мой враг. Но оно побеждает. Лоб ко лбу, нос к носу, губами к её губам, я позволяю слезам свободно литься. Я не чувствую стыда. С ней его нет. Я дышу ею. Дышу ради неё. Дышу ради себя. Потому что без неё меня нет. — Я люблю тебя, — выдыхаю я в её губы. — Я так чертовски сильно люблю тебя, Эйли, — и когда ощущаю слабое подёргивание её пальцев в попытке сжать мои, я знаю, что она меня слышит. Не размыкая крепкое сплетение наших пальцев, я подношу к губам руки и целую её костяшки.

Эйли не открывает глаза. Не просыпается. Но я понимаю, что она знает: я здесь. Я чувствую это нутром. Медсестра заходит через пять минут, и мне приходится использовать всю силу воли, чтобы отойти от её постели. Прежде чем сделать это, я смотрю на неё, запоминая каждый синяк и каждую опухшую часть тела. Я представляю какую агонию она пережила, представляю себе ужас, который она чувствовала, когда он держал её, слёзы, когда она плакала, пока он вторгался в её тело. Я запоминаю всё это и запираю подальше. Приберегаю на потом.

Когда я покидаю Эйли, по моей кровеносной системе несётся кислота от желания мести.

Мне пишут и Уилки, и Винн. Один хочет знать, где я, чёрт побери, а вторая задаёт вопросы, на которые уже должна иметь ответы. Ни один из них не стоит в моих приоритетах. У меня есть план, одна одержимая идея, и она полностью сфокусирована на копе. Я не собираюсь обращать внимание на что-нибудь ещё, пока не сделаю то, что мне нужно. Я выезжаю с больничной стоянки и направляюсь к их дому, паркуясь в нескольких кварталах от него. У них есть сарай на заднем дворике дома. Устраиваюсь поудобнее. Никакой еды. Только бутылка воды, чтобы не допустить обезвоживания. Проходит день, и наступает ночь, я выжидаю до последней возможной секунды, прежде чем выхожу из сарая со своей кувалдой в одной руке и другими инструментами в карманах моих джинсов. Подойдя к коробке электропередач, висящей на задней панельной стене дома, я нахожу в кармане плоскогубцы, ломаю замок и снова прячу их в задний карман. Я бегло осматриваю её. Открыв, я тяну за провода, пока не убеждаюсь, что все они вырваны. Света не будет, когда я проникну внутрь. Приёмная мать и сестра Эйли находятся в больнице. Я видел, как они недавно ушли, и ещё не вернулись. Но это на самом деле не имеет значения, потому что я не собираюсь задерживаться надолго. Я знаю, что коп в доме, и так или иначе, он всё, чего я хочу.

У меня не вызывает проблем вскрыть замок задней двери. И вот я внутри. Мне стоит хоть немного нервничать, проникая в дом полицейского, но я чертовски спокоен. Услышав шаги, прижимаюсь к стене кухни. Он подходит ближе… ближе… вероятно, направляется проверить электрощиток. Я жду его, крепче сжимая в руке кувалду. Он проходит мимо меня, и я выхожу позади, замахиваясь и ударяя его по задней части правого колена. Он с рёвом падает на пол, и это последний звук, который я планирую от него услышать.

— Такие люди, как ты, не должны существовать, — произношу я тихо, доставая свой телефон из заднего кармана. Быстро роюсь в приложениях и нахожу то, что ищу. Кухню внезапно озаряет чистый, яркий свет фонарика. Кладу телефон на кухонный стол и возвращаю внимание к Тиму. — Ты думаешь, что можешь причинить боль невинным людям — детям — и просто выйти сухим из воды? И тебе, вероятно, долгое время удавалось это. Ты, наверное, думал, что промыл Эйли мозги, и она никогда никому не расскажет о том, что ты сделал, — мудак начинает двигаться. Пытается уползти. Но я и близко с ним ещё не закончил. Я поднимаю кувалду и опускаю её со всей дури на его коленную чашечку, более чем вероятно, раздробив кости, судя по его крику. — Но ты недооценил её, малыш Тимми. Она рассказала мне всё, — я наблюдаю, как он снова падает на кафельный пол, с трудом глотая воздух и морща лицо от боли.

— Что… что, блядь… ты… хочешь? — я едва могу разобрать заикающиеся слова, но улавливаю суть.

— Я хочу, чтобы ты знал, что не выберешься отсюда живым. Если выберешься, то пожалеешь, что не сдох, — подхожу к нему, и ему даже удаётся снова закричать, когда я ударяю по его ногам, разводя их в разные стороны. Я опускаю кувалду между его ног, прямо на член и яйца, и давлю со всей силы. — Я хочу, чтобы ты ощутил каждую унцию боли, которую чувствовала она, ебаный ты ублюдок.

Дальше я перехожу на его запястья и руки. Дроблю суставы локтей и всех десяти толстых пальцев, словно отбиваю мясо.

Теперь он не может двигаться. Конечно, он дёргается, извивается, словно рыба, вытащенная из воды, но остаётся на месте. Опустив взгляд на его конечности, я вижу, насколько сильно они повреждены, раздроблены на кусочки. Слышны только крик, проклятия и хныканье.

Я кладу кувалду на кухонную столешницу и достаю свои плоскогубцы. Опускаясь на корточки перед телом Тима, я подбрасываю их в воздух и с ухмылкой ловлю.

— Знаешь, пока ждал, когда стемнеет, я просмотрел несколько видео в интернете о том, как кастрировать животных. Теперь должен сказать тебе, я готов к практике, но есть шанс, что ошибусь. Не потому, что не знаю, что делаю, а потому, что ты сделал больно ей.

Я расстёгиваю его штаны, сдёргиваю их вниз по ногам и сжимаю плоскогубцы на шарах, разрывая плоть, а затем дёргаю руку назад. Проделываю то же самое с его вялым членом. Если бы меня спросили, я бы ответил, что это универсальное наказание для всех педофилов и насильников во всём мире.

Закончив, я поднимаюсь и смотрю на его неподвижное тело. Вспоминаю труп моего отца на той кровати несколько лет назад и… ничего не чувствую. Я готов достать СИГ из моего грузовика и избавить его от страданий пулей в голову, но не делаю этого. Он в любом случае сдохнет.

Очень сомневаюсь, что он оправится от этого. Я получил то, зачем пришёл. Месть не настолько уж и сладка, как я думал, но, по крайней мере, этот ублюдок больше не сделает Эйли больно. И я с удовольствием принимаю эту победу.

*****

Телефон звонит уже в четвёртый раз, прежде чем он отвечает.

— Адло? — здорово услышать его голос.

— Ной.

По голосу я могу понять, что он хмурится.

— Макс? Почему ты звонишь мне так чертовски рано?

— Послушай, ты не услышишь от меня ничего некоторое время. Мне нужно, чтобы ты не волновался. Со мной всё будет в порядке.

— Серьёзно, Макс, что, чёрт возьми, происходит? Что ты сделал?

Я сухо смеюсь.

— А чего я не делал? — это выходит более самокритично, чем следовало. — Я уезжаю на некоторое время. Позаботься о себе, Ной.

— Макс! Мэддокс!

Конец связи.

Он будет в порядке. У него есть парень, который заставит его забыть о его конченом брате-близнеце. Вот чего я хочу для Ноя. Чтобы он был счастлив и забыл обо мне. Я знаю, что он сможет сделать это, если я ненадолго исчезну.

Сейчас около четырёх часов утра, и вот, два дня спустя, я сижу в машине за пределами больничной парковки. В течение последних сорока восьми часов мне пришлось позаботиться о нескольких вещах. Главной задачей было добраться до моей квартиры до того, как туда нагрянут копы. Я забрал все припрятанные деньги, засунув их вещевой мешок. Я живу у Уилки, потому что он единственный, кому я доверяю. Он рассказал мне о деле Дро, и о том факте, что судья не назначил залог. Но я даю ему хороший кусок налички, так что он сможет внести его в случае необходимости. Я не могу сделать это сам, потому что думаю, прямо сейчас полицейские ищут мою задницу. Смерть офицера Тимоти Дина Беннета во всех новостях. И я главный подозреваемый. Поэтому я держусь в тени. Но знаю, что мне нужно шевелить задницей. Это только вопрос времени, когда они найдут меня. Именно поэтому я здесь. Я собираюсь сделать нечто очень эгоистичное.

*****

Эйли

Я просыпаюсь в мире, где Тима больше нет, и понимаю, что могу отправиться в ад за то, что ощущаю огромную радость от этого. Рейчел сидит возле моей постели с тех пор, как я очнулась пять часов назад. Почти всё это время она проплакала. Я же не проронила ни единой слезы. Она во всех подробностях описала вид трупа Тима, когда они нашли его избитого до неузнаваемости на её до блеска начищенном кухонном полу. По её словам, Сара была первой, кто обнаружила его, и моё сердце разрывалось от боли за мою сестру. Это оставит на ней шрам до конца её жизни. Но я не спрашиваю, как это случилось, потому что в глубине души знаю.

Сейчас Рейчел сидит справой стороны.

— Сара всё ещё в доме Эмили? — спрашиваю я хрипло, моё горло до сих пор болит. Болеутоляющие, которые они дают мне каждые несколько часов, практически притупляют всю боль, кроме боли в голосовых связках.

Рейчел шмыгает носом и кивает. Сейчас она не может собраться. Веснушчатое лицо, растрёпанные волосы и помятая ото сна одежда не совсем соответствуют виду Степфордской жены, к которому она так всегда стремилась. Сейчас она выглядит обычно. Человеком, охотно идущим навстречу.

— Родители Эмили пока позаботятся о ней. Думаю, так будет лучше.

— Ага.

Мы снова возвращаемся к тишине.

— Боже, я не могу поверить, что его больше нет, — стонет она, проводя дрожащей рукой по своим светло-карамельным волосам. — Что мне теперь делать? — она смотрит на меня, словно у меня есть ответы. Внезапно я ощущаю себя взрослее, чем должна быть она. Это не та ответственность, которую я хочу нести.

Я вздыхаю.

— Ты справишься, — ответ получается слишком резким, и я автоматически пытаюсь смягчить свой тон. — Мы с этим справимся.

— Ох, Боже, Эйли, — она тянется к моей руке на кровати и сжимает её. — Мы вместе с этим справимся.

— Ты знала? — спрашиваю я внезапно, ловя себя на том, что застала Рейчел врасплох.

Она хмурится.

— Знала что?

— Что твой муженёк домогался меня. Я никогда не говорила тебе об этом, но мне нужно знать, знала ли ты.

Она отводит взгляд, убирая свою руку от моей.

— Эйли, пожалуйста.

Я с трудом сглатываю ком в горле, который ощущается, как обида со вкусом горечи. Мой тон становится тихим и озлобленным.

— Ты знала и ничего не делала.

— Я не могла, — рыдает она, почти молча, и смотрит на меня с пустотой в голубых глазах, умоляя понять.

— Ты не хотела, — исправляю я.

— Эйли, милая, у меня нет оправдания. Никакого. Я знала. Знала, что он делал, но я не могла его остановить. Я тоже была жертвой. Мне он тоже причинял боль.

Не могу поспорить с этим. Тим мучил и её тоже. И в этом я ей сочувствую. Но больнее всего из-за того, что она знала, что происходило, и ничего с этим не делала. Именно это заставляет меня чувствовать грусть и злость. Она же взрослая. Она — моя мать. Это её работа — защищать меня, оберегать, и всё же она с треском провалилась в этом, и я даже не знаю, есть ли обратный путь. Как я могу двигаться дальше и исцелиться, когда только от одного вида на неё меня теперь тошнит? Тим умер, и всё же, когда смотрю на Рейчел, я вспоминаю все те ужасные вещи, которые он сделал. В том числе и моё изнасилование.

Закрыв глаза, я качаю головой, чтобы отогнать воспоминания и слёзы, щиплющие веки изнутри.

— Да, причинял, — я соглашаюсь только потому, что у меня нет сил справляться со всеми этими эмоциями сейчас. Их слишком много. Я открываю глаза и смотрю на неё. — Я устала, — и я говорю это не только потому, что хочу избавиться от неё. Я предельно истощена.

Она шмыгает носом, вытирая слёзы с щёк, и кивает.

— Тебе нужно немного поспать. Всё равно время посещения почти закончилось.

Она встаёт, укрывает меня одеялом и заправляет его под мои ноги и туловище, без необходимости разглаживая складки. Я позволяю ей сделать это, потому что чем больше я смотрю на неё, тем хуже себя чувствую. Вся её жизнь перевернулась с ног на голову. Наверное, ошеломляет столкнуться лицом к лицу с реальностью, поскольку она так долго жила в отрицании. Она не плохой человек. Просто слабая. Нас обеих заставили чувствовать себя слабыми. Сейчас у неё никого нет. Только Сара, но она всего лишь ребёнок. Ребёнок, который, вероятно, вырастет со своими собственными демонами. Рейчел — одинока. Я думаю о том, как она вернётся в этот ужасный, пустой дом, наполненный слишком большим количеством плохих воспоминаний, а теперь ещё и ставший местом преступления, и мне становится жаль её. Хватаю её за руку, когда она собирается взбить мне подушку, и сжимаю её.

— Мы пройдём через это. Мы будем в порядке.

Мои синяки — мгновенное и болезненное напоминание о том, что я не могу улыбнуться. Мы обнимаемся, и она сжимает меня слишком сильно и слишком долго, но я ничего не говорю. А затем она уходит, и я остаюсь одна.

Выпуская долгий выдох, я поднимаю руку, чтобы заправить волосы за ухо, и задерживаюсь взглядом на браслете вокруг моего запястья. Браслет Мэддокса. Бездумно, я провожу по нему кончиками пальцев другой руки. Он приходил ко мне? Я даже представить не могу, как сейчас выгляжу, но мысль о том, что он видел меня в таком состоянии, раздирает душу. Уверена, он был здесь. Я помню, что слышала его отдалённый голос, пока была в бессознательном состоянии. Или, возможно, мне просто показалось?

Я ложусь и расслабляюсь. Не совсем сплю, но нахожусь где-то между сном и бодрствованием. Моё сердце знает только звук его имени, поэтому оно нетерпеливо бьётся только для него. И как будто удача наконец-то на моей стороне, он появляется, вызванный всего лишь одним моим желанием. Едва слышные звуки привлекают моё внимание к противоположной стороне комнаты. Свет в палате тусклый, приглушённый, поэтому я не могу разглядеть очертания тёмной фигуры, тихо закрывающей большую деревянную дверь. Но я провела бесчисленное количество времени, наблюдая за этим парнем, и изучила не только захватывающие черты его лица, но и тела. Я изучила все его особенности и его сердце. Я могу вслепую найти Мэддокса в переполненной людьми комнате. Я — замок, а он — ключ. Потому что, понимая его, я наконец-то понимаю себя. Я познала себя. Как я могу не узнать вторую половинку своего сердца?

Я прищуриваюсь.

— Макс?

Я резко приподнимаюсь на постели, мои поспешные движения причиняют мне боль, но мне плевать. Стягиваю одеяло с ног, и когда поворачиваюсь в сторону, чтобы спрыгнуть, понимаю, что из-за капельницы, прикреплённой к моей руке, мне не удастся отойти далеко. Но он оказывается рядом, прежде чем я начинаю скучать по нему. Мэддокс обхватывает меня и прижимает голову к своей груди, зарываясь руками мне в волосы. Восторг — не просто чувство, это местечко прямо здесь, пока я со всех сторон защищена руками Мэддокса.

Я слышу, как он судорожно выдыхает. Почувствовав, как он, прижавшись губами к моей голове, задерживается в поцелуе, я понимаю: мне никогда не будет достаточно этого человека. Никогда.

Отстраняясь, он берёт моё лицо в свои ладони, как он любит делать, только на этот раз с бесконечной нежностью. Его красивые серые глаза светятся мягкостью от переживания.

— Ты доверяешь мне, Эйли?

— Во всём, — заявляю я чётко и непоколебимо.

Он прижимается своим лбом к моему и целует меня так нежно, словно вечность ждал моего ответа.

— Сбежим со мной.

— Макс… — мой мозг вдруг начинает работать, и я складываю дважды два. — Ты убил ради меня, — это не вопрос. Я выдыхаю слова в его губы, словно этот секрет можем попробовать только мы с ним. Было бы более естественным чувствовать отвращение и бояться его из-за того, что он сделал, но то, что я чувствую, и близко не похоже на страх.

— Чувство было не из приятных, но я сделаю это снова, Эйли. Я бы делал это снова и снова, если…

— Шшш, — я отстраняюсь, беру его лицо в свои гораздо меньшие руки и целую нос, щёки, а затем лоб. — Ты хочешь, чтобы я сбежала? Я сбегу с тобой, Макс.

— Я люблю тебя, — я зарываю глубоко в душе это неукротимое, захватывающее дух признание, когда сталкиваются наши губы.

*****

Мэддокс

Она сказала мне ждать, поэтому я и жду. Прошло уже несколько часов с тех пор, как я покинул больницу. Сидя почти на пустой автобусной остановке, с накинутым на голову капюшоном и опущенной головой, я продолжаю ждать. Проходят ещё два часа, и я начинаю тонуть в ощущении, что, возможно, она не придёт. Спустя ещё три часа я уже уверен в этом. Отбрасываю всё и включаю режим выживания. Я запрыгиваю на ближайший автобус и нахожу место в заднем ряду, по-прежнему держа голову опущенной. Если я хотя бы на мгновение позволю себе затеряться в мыслях, то дерьмо возьмёт верх. Поэтому я стараюсь ни о чём не думать. Я останавливаюсь в этом мгновении. Пассажиры занимают места, и звук закрывающейся двери и запуск двигателя обостряют сдерживаемые чувства в моей груди.

— Прости, что заставила тебя ждать так долго, — я ощущаю сладкое дуновение воздуха от её шёпота и поворачиваю голову, обнаруживая её улыбающееся лицо. Я чуть ли не падаю на пол от испытываемого пьянящего счастья. — Мы будем бегать вечно, если придётся. Ты и я против всего мира, любимый, — её улыбка, Боже, эта улыбка для меня всё. Она наклоняется и целует меня в щёку, а затем кладёт свою голову мне на плечо, переплетая наши пальцы. — Если мы пойдём ко дну, то только вместе.

Конец.

Заметки

[

←1

]

обсессивно-компульсивное расстройство личности — психическое расстройство хронического, прогрессирующего или эпизодического характера; характеризуется развитием навязчивых мыслей, воспоминаний, движений и действий, а также разнообразными патологическими страхами

[

←2

]

с испанского — «очень горячо»

[

←3

]

12-15 метров в высоту

[

←4

]

2,4 метра