К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №10 от 08.03.2010

"ВЗРЫВНОЕ БЕШЕНСТВО" РУССКИХ МУЖЧИН

Стремительно распространяющееся "взрывное бешенство" у русских мужчин, связанное с психологическим и даже физическим террором близких - жен, детей, родственников, - имеет характер пандемии и множество источников. Часть из источников "взрывного бешенства" связана с чисто бытовыми обстоятельствами - алкоголизмом и наркоманией, моральной распущенностью, эгоистической сверхтребовательностью и т.п.

Однако пандемический характер "бытовому бешенству" придают все же социальные причины, связанные с жизнью и функционированием страны и народа как единого организма.

"Бытовое бешенство" в той или иной форме - антипод состояния психологического комфорта мужчины, удовлетворенности. Психологический комфорт формируется из четырех основных (не считая второстепенных) компонентов. Это рефлективные, нормативные, прагмативные и эмотивные условия деятельности человека - в любой деятельности, как на производстве, так и на досуге.

Рефлективная мотивация составляет менталитет нации, она "впитывается с молоком матери", восходит к архетипам детства - "что такое хорошо и что такое плохо". Рефлективная мотивация могла бы называться моралью с той поправкой, что мораль одна, а рефлективных мотиваций много. "С молоком матери" люди впитывают разные представления. Поэтому рефлективная мотивация - это ответ на вопрос "что мне привычно делать?", что я считаю своим призванием, предназначением. Никакого морализма в данной постановке вопроса нет. Любой человек имеет миссию - один считает, что создан торговать, другой - что воровать, третий - что молиться в пустыни и т.п.

Взрослея, человек вступает в стадию согласования рефлективной мотивации с нормативной. Это система запретов и разрешений юридического и квазиюридического толка (ведь не все законы писаны, есть и устные, но обязательные к исполнению). И к вопросу "что мне привычно?" добавляется вопрос "что мне разрешено (запрещено)?".

Противоречие официального закона менталитету нации (например, навязывание демократических норм в монархической стране или наоборот) всегда порождает политическую нестабильность и хаос в головах. Если привычно, с молоком матери впитано одно, а закон заставляет делать другое - это уже повод для невроза и разлада человека с самим собой.

Однако вопросы типа "что мне привычно?" и "что мне разрешено?" далеко не исчерпывают мотивации человеческой деятельности.

Прагмативная мотивация касается вопросов необходимости, вынужденности действия. Практика корректирует как менталитет, так и формальную букву закона. Как, в какую сторону - важный вопрос.

Человеку психологически комфортно, если он не приучен дедами-прадедами воровать, закон ему запрещает и возможности воровать нет. Комфортно и в обратном случае - если он представитель воровского народа, живет по воровскому закону и добывает воровством себе средства к пропитанию. Мы увидели двух разных людей, которых роднит только одно: гармонизация разных пластов мотивации действия.

Итак:

- Что мне привычно?

- Что мне разрешено?

- Что мне необходимо?

И - четвертая мотивация - эмотивная - предполагает ответ на вопрос:

- Что мне приятно, доставляет наслаждение?

Дисгармония, разлад рефлективных, нормативных, прагмативных и эмотивных мотиваций деятельности порождает в человеке психопатические явления "разделения в себе".

В обратном случае - если мое удовольствие совпадает с моими привычками, с законами моей страны и с потребностями повседневной практики - я являюсь психологически уравновешенным человеком, пребывающим в состоянии духовного комфорта. Я с радостью иду на работу и с радостью же возвращаюсь вечером в семью. Мое отношение к близким - ровное, стабильное, пронизанное традиционалистским резонерством. Я не учу детей, а поучаю их, словами только подкрепляя примеры из жизни. Из той жизни, которая катится согласно моей воле и желанию, движется так, как я и считаю нужным. У меня нет конфликта с жизнью, если она доставляет мне приятное через разрешенное и необходимое через традиционное.

Привычно сеять хлеб? Разрешено его сеять? Необходимо его сеять? Нравится его сеять? - если ответы на все вопросы положительны, то мы получаем в итоге воспетый классикой типаж "сеятеля-богоносца", хранителя мудрости предков, носителя фольклора, соли земли.

Вклинивается капитализм - и Лев Толстой чуткой душой подмечает разлад в крестьянской душе: хлеб сеять привычно, разрешено, хочется, но уже невозможно. Нива больше не может прокормить всех земледельцев. Скрепя сердце, они бросают сельский дом и, удрученные, уходят в города на заработки.

Независимо от того, как сложится в городах их судьба (у многих складывалась вполне успешно), эти бывшие сеятели уже в душе глубоко несчастные люди. Суровая необходимость отняла у них привычное, желанное и законное дело. Многие из них годы спустя вцепятся с неистовостью нерасчерпанной страсти в пригородные садовые участки, создав уникальный тип советского садовода - горожанина, люто тоскующего по земляной работе, жителя каменного "билдинга", наслаждающегося деревянной избой...

Катастрофа 1991 года (как и пять лет предшествовавшей ей "перестройки") стали для русского мужчины испытанием куда более серьёзным, чем урбанизация ХХ века. Реформы далеко и полностью развели по сторонам все имеющиеся в человеке мотивации.

Вот типичный современный россиянин: работает там, куда закинул случай (а не там, где хотел бы), получает нищенскую зарплату, но из-за потребительских похотей влезает в хомут ипотеки, автомобиля в кредит, дорогостоящего отдыха (и из-за этих шалостей физически голодает, попадает в долговую яму и т.п.). Перед предками ему мучительно стыдно, потому что в их глазах он - презренный ловкач и сластолюбец, живущий не по средствам, нечистый на руку, все, что он делает - глубоко противно традициям его народа...

Каковы его отношения к власти и закону? Самые плачевные.

Психология общения человека и общества нормальна только в том случае, если это взаимоотношения частного и общего. Если же человек не чувствует себя частью общества, отчужден, отстранен от общества, то отношения, конечно, патологизируются. Само славянское слово "счастье" произведено от слова "со-частие" и означает "соучастие" в жизни коллектива, обладание правами. Ему противостоит понятие "изгойства" - т.е. лишения прав участвовать в жизни коллектива. Человек, который так или иначе влияет на коллектив, человек, к которому коллектив прислушивается, мнение которого коллектив уважает - СЧАСТЛИВЫЙ. Соответственно, человек, который не влияет ни на что, человек, чьё мнение и позиция никому не интересны и ничего не меняют - несчастный человек.

Не сопротивляясь власти, народ не оказывает ей в то же время и никакой поддержки, оставляя власть и государство как бы "висеть в воздухе", без надежной опоры. В этих условиях, в частности, закон и норматив не имеют более никакого значения.

Все и всяческие социологические замеры в РФ показывают: базовые представления народа и власти о добре и зле, о правде и справедливости, о полезном и вредном кардинально расходятся. Помимо нулевого (или даже отрицательного) значения морального авторитета власти существует серьёзный разрыв между законами РФ и необходимостью. Если закон запрещает воровать, а дети голодные плачут, а работы нет никакой - как быть?!

Это децентрирует русского человека, приводит его в состояние психологического дискомфорта, постоянного внутреннего спора с самим собой. Человек утрачивает самоидентификацию, перестает понимать свое место в мире и свою роль в обществе.

"Бытовое бешенство" мужчины проистекает по следующей формуле: "втягивание -сделка - компромисс с совестью - обманутость". Иногда человек, как целостное, большое "Я", бескомпромиссно отрицает некую реальность. Отрицает её целиком, оберегая собственную самоидентификацию. Но гораздо чаще жизнь ВТЯГИВАЕТ человека. Втягивая, жизнь обещает некое благо, которое важнее исповедуемых принципов.

Втянулся - совершил, как тебе кажется, сделку. Одни мотивации волевым решением смял, задвинул - чтобы удовлетворить другие. СНИЗОШЕЛ до грязного и недостойного тебя, как тебе самому кажется, дела. У каждого это грязное и недостойное - свое. Специфическое, но в то же время оно у каждого ЕСТЬ. Дискомфорт на этом уровне довольно острый, но человек все ещё сохраняет центр мотиваций, повелевающий всем поведением.

Но далее следует самое страшное. Ты-то, может, и снизошел, но к тебе-то не снизошли. Твое большое "Я", обеспечивавшее целостность твоих мотиваций, разрушено, изнасиловано, принесено тобой в жертву - а ради чего? Ради пустоты?

Получается, жизнь "замазала" тебя, сделала соучастником того дела, которое ты при иных условиях наблюдал бы со стороны (сильно на него негодуя), и обманула! И ты уже лишен прежнего права осуждать данную ситуацию как посторонний, но лишен и предполагаемых плодов омерзительной для тебя ситуации! Делал дело, за которое будешь себя казнить, ради цели, казавшейся важнее укоров, а теперь и укоры получил, и цели не достиг...

Это и есть ситуация "бытового бешенства" - ситуациях, при которой в жутком хаотическом смешении винишь всех подряд и без разбору - и власть, и себя, и случай, и близких, на что-нибудь якобы спровоцировавших тебя, и судьбу. Ситуация, при которой крики и ругань бессистемны и бессодержательны, удары и порча вещей по принципу "что под руку подвернется", обиды - на всех сразу и ни на кого конкретно и т.п.

В чем психическая природа "бытового бешенства"? Исчезает мотивационный центр личности. Если прежде он, хотя бы и в дисгармоничном виде, но был, подавляя одни мотивации и выдвигая вперед другие, то после ОБМАНА он просто рассыпался. Потому и поведение человека становится НЕМОТИВИРОВАННЫМ - ведь центральная система мотивации у него была сперва расшатана, а затем - рухнула.

Для личности гармоничной - той, которая должна делать то, что привыкла и получает удовольствие от необходимого для выживания, крушение мечты и надежд порождает тихую грусть. ЕДИНАЯ мотивация не удовлетворена, но это не значит, что она перестала быть.

А если обманута надежда, которую и до обмана часть тебя считала преступной, унизительной, отвратительной? Если ты и так - даже в случае достижения цели - был бы в глубоком разладе с самим собой и собирался "после победы" ходить свечки ставить, грех свой замаливать? Если победа твоя была бы пирровой, даже если была бы победой?

А тут ещё вместо победы - поражение. Пиррово поражение! Сделки с совестью и гордостью были напрасны. Здесь и следует взрыв психики, выплеск бытового бешенства, детонирует которое любой, даже самый ничтожный повод.

Я себя не ломал, делал то, что должен был делать, - и ничего не вышло: тихая грусть.

Я себя сломал, сделал то, чего не должен был делать, да к тому же ещё и ничего не вышло - бытовое бешенство.

Преодоление пандемии бытового бешенства лежит через примирение людей с самими собой. В гармонизации традиции, необходимости, законности и потребности. Бытовое бешенство - это завихрение ненависти, перепутавшей причины и следствия, начало и конец. Это "эдипов комплекс" и самоедство потерявшей себя личности. Соответственно, рекомендуется выделение четкого объекта ненависти, отрицания, вне и поодаль от себя и своих близких (даже если это просто дьявол или бес, воспринимаемые как враждебные тебе личности).

Важен и элемент оправдательности - т.е. снятие фиктивного покрова вымороченной добровольности (скажем, подписывал, руку поднимал, "да" говорил, голосовать ходил и т.п.) с поступков, имевших ВЫНУЖДЕННЫЙ характер.

Психологи фиксируют частный случай "стокгольмского синдрома" - человек, принуждаемый к чему-либо, желая снять психологический дискомфорт подчиненности, собственной слабости и ведомости, внушает себе "задним числом", что сам хотел этого или чего-то наподобие этого. При этом человек попадает в психологическую ловушку: теперь он разделяет и ответственность за дело, которое его вынудили делать другие люди или обстоятельства. Если человек раскрутит цепочку в обратном порядке и снимет с себя ответственность за то, что только принужден был исполнять, то почувствует немалое облегчение.

Очень ярко иллюстрирует это художественное творчество. Возьмем для примера художественный фильм "Единственная дорога" югославского режиссёра Владо Павловича. События, о которых рассказывает фильм, длились три дня, с 23 по 25 апреля 1944 года, в Словении. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, гитлеровцы посадили за руль советских военнопленных. Пленные вели машины в наручниках, цепь от которых связывала их с охранником.

Об этом - песня В. Высоцкого 1973 г., очень точно диагностирующая состояние русского мужчины ельцинского и постельцинского времени: эдипов комплекс, одновременные с ним попытки оправдать своих насильников, чтобы не было так стыдно за свою бездеятельность, и вытекающая из этого безадресная ненависть, выплескиваемая чаще всего на себя и близких:

В дорогу - живо! Или - в гроб ложись.

Да! Выбор небогатый перед нами.

Нас обрекли на медленную жизнь -

Мы к ней для верности

прикованы цепями.

А кое-кто поверил второпях -

Поверил без оглядки, бестолково.

Но разве это жизнь - когда в цепях?

Но разве это выбор - если скован?

Душа застыла, тело затекло,

И мы молчим, как подставные пешки,

А в лобовое грязное стекло

Глядит и скалится позор

в кривой усмешке.

Нам предложили выход из войны,

Но вот какую заложили цену:

Мы к долгой жизни приговорены

Через вину, через позор, через измену!

Интересно, что песня предлагает и психологический выход из невыносимой ситуации. Главный герой, описав свое плачевное положение и трезво осознав, что в цепях нет ни выбора, ни самостоятельной жизненной позиции, отторгает, абстрагирует от себя ответственность: "Но рано нас равнять с болотной слизью// Мы гнезд себе на гнили не совьем..."

Это и есть прием оправдательности через разделение себя и своих поступков.

А. ЛЕОНИДОВ-ФИЛИППОВ

ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ КВАЛИФИКАЦИЯ И МИФЫ «ЭКОНОМИКСА»

Производственная квалификация – это создание искусственных людей для искусственного мира. Индустриальное производство чуждо естества. Нельзя поймать в естественной природе бушмена и поставить его к станку; он умрет от тоски, потому что в жизни своей на фоне естественной природы никогда не видел ограничивающих пространство…

Профессиональному образованию индустриальной эпохи свойственны две основные тендеции: перманентное сокращение сферы приложения и времени действия. Иначе говоря, профессиональное образование позволяет делать все меньше видов вещей и во все более короткий отрезок времени. Первое связано с тем, что чем сложнее вещь, тем труднее человеку освоить её выпуск. Последнее связано с тем, что не успеешь научиться её делать, как изделие уже снимают с производства в пользу новых разработок.

Касаясь проблем теории производственной квалификации, следует отметить в ней два основных пережитка: феодально-сословный и либерально-рыночный. Феодально-сословный пережиток заключается в придании квалификации, разряду, отметке об успешной сдаче экзамена особой фетишной роли. Квалификация воспринимается не как определенное искусство и мастерство, а как отчужденный от человека титул, сословная привилегия.

Никто не спросит диплом у сапожника, потому что если сапожник знает свое дело, то диплом никому не интересен, а если не знает – диплом ничем не поможет. Квалификация – это владение определенным искусством, мастерством, навыком, НЕЗАВИСИМОЕ от бумажной формализации. Однако в качестве рецидива феодализма и сословных отношений из определенного рода квалификаций (и сопровождающих их формальных документов) пытаются сделать своего рода дворянский ранг. Из мастерства пытаются сделать кормление, поместье, приносящее доход независимо от действий или бездействия его владельца.

Все мы знаем, какое огромное значение придается в нашей стране понятию «высшее образование», при том что зачастую ПРОФИЛЬНОСТИ (то есть самому главному!) высшего образования не придается вообще никакого значения.

Подмена человеческого умения человеческим званием, способности – чином, возможности – рангом есть остатки феодального мышления в современной профориентации. «Ты защищаешь диплом один раз, а он тебя – всю жизнь!» Хорошо, что не додумались пока передавать дипломы по наследству, хотя и это, учитывая реалии СНГ, не за горами…

Либерально-рыночные пережитки профориентации связаны уже не с сословностью, исподволь проникшей в сферу профессиональной квалификации, а с частновладельческим хозяйствованием.

В трех словах это – переменчивость, самобытность и произвол. Являясь родимыми пятнами любого частновладельческого хозяйства, эти качества препятствуют техническому прогрессу и уничтожаются техническим прогрессом.

Что такое рыночная переменчивость? Это очень важный в «Экономиксе» постулат, преподносимый нам как неизбежная необходимость рыночных отношений. Это «трудовая мобильность» и «трудовая миграция», это «переквалификация», «способность к быстрой адаптации в новых условиях», «предприимчивость в смене устаревшей профессии на перспективную» и т.п. Думаю, каждый, кто знаком с «Экономиксом», согласится со мной, что вышеназванные явления составляют очень важную и неотъемлимую его часть.

А теперь задумаемся: могут ли эти явления бытовать в высокотехнологичном обществе? Очевидно, что они могут быть только в обществе отсталом и примитивном; нетрудно переключиться с одного простого дела на другое простое. Нетрудно перейти из грузчиков в дворники. Из слесарей в токари – уже сложнее. А из астофизиков в микробиологи?!

Чем дольше приобретается производственная квалификация, чем она сложнее и искусственнее, тем меньше шансов запросто её поменять. Мы не говорим о колоссальном дискомфорте астрофизика, которого капризы и причуды рыночных индексов понуждают стать микробиологом; не говорим о колоссальной бессмысленности растраты как человеческих сил, так и материальных ресурсов, неизбежном для переучивания астрофизика (5-8 лет упорной учебы) на микробиолога (ещё 5-8 лет упорной учебы).

Мы говорим о том, что на определенном уровне развития науки и техники это становится просто невозможным. Во-первых, как бы ни капризничали рыночные биржи и волатильности ценных бумаг, есть чисто биологический предел человеческих сил. Для того чтобы освоить ряд современных профессий (скажем, современную медицину) – ЖИЗНИ порой МАЛО! Если на одну профессию жизни не хватает, то как же можно требовать от человека (в соответствии с канонами «трудовой мобильности» «Экономикса»), чтобы он несколько таких профессий за жизнь освоил?!

Переквалификация, которой хвалятся биржи труда СНГ (это когда двухнедельные курсы отсидел – и стал из танкиста электриком) – не только крайнее неудобство для теряющего самоидентификацию человека. Это ещё и атрибут примитивного технологического уклада. Чем сложнее техническая (да и любая иная) система, тем дольше ею учатся управлять, тем меньше шансов ПЕРЕУЧИТЬСЯ.

Высокие технологии изживают рыночную переменчивость и отвергают её; впрочем, рыночная переменчивость платит им тем же. Нет ни одной частновладельческой космической компании, способной вне и помимо государства, его бюджета и госплана покорять космос. Нет ни одной авиастроительной компании, которая развивала бы самолетостроение без поддержки, заказов, субсидий и бонусов от государства, его бюджета и госплана. Русскому царю ещё в XIX веке пришлось выкупать у частников железные дороги, потому что они – с их протяженностью, материалоемкостью, социальной значимостью и поминутной синхронизацией расписания – оказались слишком сложной системой для рыночной переменчивости.

Идеал рыночной переменчивости – сезонный рабочий. Нужно собирать мандарины – наняли. Собрали мандарины – уволили. Следующей осенью приходи… Идеал технократии противоположный – это профессионал, который всю жизнь разрабатывает одну и ту же тему, все глубже и глубже уходя в детали её оптимизации. Такого попробуй уволь в неурожайный сезон – замену ему придется готовить ДЕСЯТИЛЕТИЯМИ, да и то – если у сменщика будет потребный талант, способности, склонности именно к этой теме, именно к этому делу…

Второй пережиток частновладельчества в производственной квалификации – самобытность. Я владелец мастерской, леплю горшки, да такие, что в целом мире им подобных нет! Честь мне и хвала, и называюсь я ремесленником. Но приходит время, когда встает настоятельная потребность состыковывать сделанное в разных мастерских. Это удобно, это универсально, это, наконец, просто необходимо на определенном витке развития. Не всегда у тебя будет возможность и желание бегать за патронами к тому мастеру, что продал тебе ружьё.

Это значит – ты хочешь, чтобы к твоему ружью подходили патроны и других мастеров. Это значит – стандартизация. А всякая стандартизация – это эмбрион Госплана. Государство задает стандарт, и ты, частный производитель, не можешь его нарушить: вначале невыгодно, а на поздних стадиях и законом запрещено. Но ведь это значит, что ты уже не совсем частный производитель. Это значит, что часть твоего производства, касающаяся нормирования и калибрования, уже обобществлена, уже делается не твоими наемниками, а государственными служащими! Это значит, что и профориентация, и квалификация приобретают государственный стандарт вместе с изделиями. Закат самобытности – это закат частновладельчества.

Если прежде были просто умельцы, державшие «секрет фирмы», то теперь их совокупность слилась, образовала единую в составе государства ОТРАСЛЬ с едиными стандартами работы, едиными квалификационными требованиями и свободным внутриотраслевым перетоком кадров. Утрачивая самобытность, частный собственник утрачивает важную часть своей власти над коллективом, превращается из Хозяина с большой буквы в одного из стандартизированных хозяев, безликий элемент совокупности получателей ренты.

Третий пережиток либерально-рыночного толка в сфере высоких технологий – произвол. Понятно - частный собственник потому и частный, что делает все по-своему, как в голову взбредет. Если дом МОЙ, то я могу его перестроить, выстудить или попросту сжечь, и если я этого не могу, то какой же я хозяин?! Кто запретит мне, сидючи на кухне, изрезать собственные, честно купленные в личную собственность штаны?! Или, скажем, в порыве чувств разбить МНЕ ПРИНАДЛЕЖАЩУЮ тарелку?! Естественно, ни у кого такого права нет: вещи, принадлежащие мне, переданы в мой произвол.

А если это атомная электростанция? Да что там АЭС – если это просто квартира, за каждой стеной которой и снизу, и сверху – соседи? Я, может быть, вздумаю поджечь её. Если бы это был отдельно стоящий дом – мне никто бы и слова не сказал. Но это квартира, продукт более высокого, чем изба, технологического уклада. И за её поджог меня накажут. И правильно сделают. И никакие свидетельства о приватизации квартиры мне в суде не помогут.

Когда я сжег собственную квартиру, я нарушил права других людей. Повредил их собственность, которая на более высоком, чем избяной, технологическом укладе НЕРАЗДЕЛИМА с моей. И так везде: чем выше растут технологии, тем ниже мое право частновладельческого произвола. И где-то, по мере натиска всех этих санэпидемстанций, ростехнадзоров и антимонопольных ведомств, на каком-то этапе технологического развития я утрачу последние черты частного владельца коммерческой фирмы и превращусь (стиснутый со всех сторон жесткими рамками) в заурядного государственного директора, включенного в госплановскую сеть предприятия.

В сфере кадров и профессиональной квалификации происходит аналогичный процесс. Произвол частного владельца сперва ограничивается, а потом и вовсе отменяется в связи с технологическими требованиями.

Интересно рассмотреть в этой связи парадокс, связанный со временем свщмуч. Николая II Александровича Романова. С точки зрения традиционного права монарха любой министр царя был просто его слугой, которого царь вправе нанять и вправе выгнать. Однако с точки зрения развития технологий в царской России министр являлся руководителем сложноразветвленного ведомства, требовавшего высокого уровня профессиональной компетенции. Министром одновременно мог быть назначен кто угодно (право) и не мог быть назначен кто угодно (технологическая реальность). Этот парадокс стал одной из основных причин краха царизма в России. При Ельцине ситуация в РФ во многом повторяет царскую – технологические потребности входят в противоречие с произволом хозяина страны.

Что действительно для страны – действительно и для отдельно взятого частного предприятия, которое по мере своего технологического развития постепенно, автоматически и как бы незаметно перестает быть частным.

С развитием технологий, повышением квалификации и общего интеллектуального уровня работников происходит автоматическое сжатие диапазона произвола для формального владельца производства.

Главный парадокс производственной квалификации очевиден: чем быстрее выходят из эксплуатации технические устройства, тем дольше нужно готовить людей, способных их произвести. Папирус производили тысячи лет подряд, бумажные книги – только сотни (век бумажной литературы кончается с приходом Интернета), граммофонные пластинки – только десятки лет, а компьютерные диски не сумели прожить между дискетами и «флешками» даже полноценного десятилетия. Однако квалификация человека, изготавливающего компьютерный диск с его «коротким бабьим веком», несопоставима с квалификацией средневекового печатника.

Если прежде много поколений мастеров учились одному и то му же ремеслу, и потребность в том или ином мастерстве отпадала КРАЙНЕ РЕДКО (отчего и отраслевые геноциды - профциды, аналогичные вымиранию индийских ручных ткачей – случались не часто), то ныне одно поколение умудряется пропустить через себя несколько технологических укладов. В то же время, как мы уже отмечали выше, только очень наивный человек может думать, что представителя ненужной профессии можно БЫСТРО переучить на что-то совсем постороннее его прежней отрасли. Быстро и относительно дешево переучиваются только чернорабочие – на чернорабочих же.

Профессиональное образование и квалификация оказываются в довольно узком (и постоянно сужающемся) коридоре возможностей. С одной стороны, очевидна дезактуализация рыночных перетоков из отрасли в отрасль, исчезает возможность альтернативного профессионального выбора. Профессиональная подготовка, с одной стороны, настолько сложна, а с другой – настолько узкоспецифична, что переход в новую профессию в зрелом возрасте становится все тяжелее и тяжелее.

С другой стороны, чем реже человек может изменить профессии, тем чаще профессия начинает изменять человеку. Вот ведь какая незадача! Десять лет учиться сложному технопроцессу, чтобы затем узнать, что его сменил принципиально иной, ещё более сложный технопроцесс!

С точки зрения человечности, присущей всем мировым монотеистическим религиям, профцид недопустим вообще ни в какой форме и ни с каким интервалом – точно так же, как и любой геноцид. Однако высокие технологии делают профцид недопустимым и с точки зрения лишенной эмоционально-гуманистической окраски производственной логики. Пущенный на самотек процесс усложнения профподготовки, сочетаемый с процессом упрощения её упразднения, породит такое количество профцидов, что экономика захлебнется в них, утонет в хаосе постоянно ротируемых отраслей.

Практика свидетельствует, что вал неуправляемых, стихийных профцидов в начале 90-х годов (Ельцин) и в 2009 году (мировой финансовый кризис) способен похоронить под собой общество, государство, систему социальных служб и пр. При этом выбрасываемых на помойку экономики жертв профцида выручают только низкотехнологичные области применения труда (что и естественно в силу вышесказанного нами): безработный астроном не может запросто перейти в состав физиков-ядерщиков или симфонического оркестра «Виртуозы Москвы». Он естественным образом перетекает в продавцы, в дворники, в сторожа и пр. Получается порочная зависимость: индустриализация, учащая упразднение специализаций, порождает профцид, а профцид порождает деиндустриализацию, выступает причиной деградации общества.

Выход только один, и он имеет связанную с государственным планированием природу. Это слияние производственной квалификации, обучения, подготовки с собственно производством, ликвидация феодальных и либерально-рыночных пережитков в теории профподготовки (не «ВУЗ => Производство», как сейчас, когда профподготовка предваряет профпрактику, а «ВУЗ <=> Производство», когда профподготовка идет параллельно профпрактике – и не на начальном этапе профпрактики, а на всем её протяжении).

Это продуманный и системный контроль за производственными переменами, сменой технологических укладов, которые из стихийного бедствия, обрушивающегося как снег на голову, должны стать запрограммированными ступенями восхождения общества ко все более высокому качеству жизни.

Технический прогресс возник в попытке человека улучшить себе жизнь, и он не должен перерождаться в монстра, пожирающего человеческую жизнь. В конце концов, прогресс для человека, а не человек для прогресса!

Вазген АВАГЯН,

директор ИЛ «Энерго-прогресс», Уфа