К чему приводит ИДЕАЛИЗМ или любовь к стране ВЕЧНОЗЕЛЁНЫХ ПОМИДОРОВ

Дорога в "заграницу"

Строго говоря, почти никто из нас, отправляющихся служить в Чехословакию, не знал, что там есть наши войска. Все прекрасно знали о существовании ГСВГ (Группа Советских Войск в Германии), даже о войсках в братской Монголии и то знали, но мало кто имел представление о том, что мы присутствовали и в ЧССР и в Венгрии, не говоря уж о такой экзотике как Куба, Эфиопия, Ливия, Мозамбик или Ангола. Причём в перечисленных странах помимо советников действовали, как во времена Афганистана стали называть, ограниченные контингенты Советских войск. Были это в основном специальные части. Понятно, что пехоту или танкистов загорать на берега океанов под африканское солнышко не отправляли, но ребята из нашей службы присутствовали однозначно. И братская помощь, оказываемая тамошним народно-демократическим и т. п. режимам была представлена в самом широком спектре.

Но нашему выпуску не очень повезло. Дело в том, что на дальних базах смена происходила раз в год. И наши предшественники практически полностью уехали кушать экзотические фрукты. А для нас была уготована только Европа.

Рутина сборов происходила, как всегда. Построили, вывели на плац, собрали народ из всех рот в одну компанию, которая называлась "команда № 256", а может номер был другой, но это не суть важно. Представили нам старшего. Опять капитана.

Старшины сдали нас, документы и наше имущество сопровождающему капитана сержанту, после чего было объявлено, что у нас есть полчаса, чтобы попрощаться и т. д. Оставив мешки под охраной приезжего сержанта на плацу, мы пошли испить кефиру на посошок с ещё остающимся народом.

Прощание, обмен адресами и телефонами, обещания железобетонно встретиться в шесть часов вечера после войны у третьей колонны Римской капеллы… Вам это знакомо? Также было и в пионерских лагерях и в строительных отрядах, и перед отъездом с дачи… и т. д. и т. п. Искренне, казалось, что так и будет. Что в лепешку расшибёшься, но выполнишь своё обещание. Но! Через неделю уже перестаёшь вспоминать, а через полгода, частенько, не можешь уже вспомнить и имена всех ребят, с которыми как тебе казалось ещё недавно, ты будешь дружить всю оставшуюся жизнь!

"Боже, какими мы были наивными…"

Но вот, помахав фуражками из кузова, выезжавшего за ворота ЗиЛа, друзьям, остающимся на плацу родного учебного центра, мы навсегда покинули ставшую за полгода родной, территорию.

Привезли нас опять же на аэродром того же Тамбовского училища, все-таки, наверное, лётчиков. Вылезли, построились, посчитались. Получили разрешение курить, но с условием окурками не бросаться и не разбегаться дальше 10-ти метров от эпицентра. Типа тут может самолётом задавить. Но ни одного, чего-либо похожего на какой-нибудь из известных нам летательных аппаратов не наблюдалось.

Уселись мы на мешки и заскучали. Понятно, что предстоял полёт. И никуда-то там, а в "заграницу". Но как-то не так это представлялось. Хотелось какой-то торжественности и праздника. А тут как-то всё очень буднично и серенько. Да и на чём лететь предстояло, тоже было непонятно, пустовато как-то было вокруг. Возникали мысли — а не обманули ли нас? Но, хорошая погода, природа… Расстелили мы шинелки и расселись-разлеглись. А чего нам? Солдат спит, а служба идёт! Разговор шёл о том, на чём полетим. Кто-то утверждал, что за границу летают только Ил-62, но в то же время полоса для такой машины вроде маловата, да и не возят военных на гражданских самолётах. Вот так и судили мы, рядили. Беседу нашу нарушили еще три военных автомобиля, из которых стали выгружаться тоже военные солдаты. Они слезали на землю, как-то очень неловко и форма у них была совсем необмятая и без знаков различия. Это были совсем новенькие и свеженькие бойцы, только призванные парни. Их всего 3 дня назад в армию забри… т. е. это, призвали.

Ну, тут и началось. Мы-то казались себе уже стариками, а тут… салажня зелёная.

Весёлые и задорные выкрики традиционного приветствия:

— Вешайтесь, салабоны!!!

Крики эти вызвали широкую и добрую улыбку на лице нашего сержанта, смысл которой станет ясен позже, перемежались с заинтересованно вопросительными:

— Откуда, мужики?

Это вопрос вопросов для солдата срочной службы и военного человека вообще. Этот вопрос является обязательным при знакомстве людей в форме, находящихся вдали от дома.

— Куда собрались-то, военные?

Одним словом изгалялись мы как могли. Нам это казалось весёлым развлечением. Было нам, конечно, скучно с одной стороны, но традиция такая. Куда ж деваться?

Потом выяснилось, что ребята действительно 3–5 дней как из дома. В основном все они родом из близлежащей местности и отправляются тоже в ЦГВ. Это нас как-то объединило и пошли разговоры про службу. Рассказывали мы им конечно страшилки всякие. Тоже традиция. Так и сидели.

Но стало вечереть. Стало несколько прохладно. Кушать опять же захотелось, и не только. А вокруг, понимаешь, ни деревца, ни забора, ничего такого где можно укрыться. Вот и встал вопрос: "Доколе?" и второй "А хде?".

Чуть позже разобрались, конечно. Отвели нас в лесок на краю летного поля. Там были какие-то палатки, ну и удобства всякие.

Только, когда уже начало основательно темнеть, раздался свист турбин и на землю плюхнулся Ту-154, обычный, аэрофлотовский.

Нас построили. Пришёл уже знакомый мне прапорщик-пограничник. С ним пришли наш капитан и ещё другие офицеры. Пересчитали, как водится, проверили пофамильно. Пограничник даже сверил военные билеты со списком. Нас, ветеранов, повели к самолёту, а у молодёжи зелёной, ещё и мешки с карманами проверили. Это, чтобы контрабанду не провезли, значит. Ох, и сетовали потом некоторые из них. Единственно, что у них было запрещённое, это советские деньги, которые и изъяли. Взамен, правда, выдали какие-то квитанции, но подозреваю что получить потом по этим квитанциям что-то обратно, вряд ли кому удалось. Кто-то, конечно, смог утаить валюту. Кто где. Но вот смогли ли эти граждане воспользоваться ею? Это вряд ли. Почему не проверили нас? Наверное посчитали что наш особист уже всё сделал. Поэтому кое-кто из нас, конечно, вывез за границу незаконно разные суммы.

Но опять же… Сержант, нас сопровождающий, рассказал нам по секрету, что на въезде в Божьем Даре (прозвучало это название впервые именно так, и звучало как-то очень сильно непривычно и удивительно) будет шмон жуткий. И у кого найдут, то вплоть до дисбата. А как же. Контрабанда!!! Ну, мы деньги ему на сохранение и отдали. Больше, конечно, мы их не увидели. Пошли наши денежки дедушке на пополнение дембельского чемодана. Ну, анекдот просто. Я так и не перестал удивляться этому явлению. Просто болезнь какая-то. Всегда и везде вытряхивались какие-то активы из карманов солдат. Причём на 99,9 % делали это свои же солдаты срочной службы. Это и проверки писем перед выдачей их в руки получателю, и… Но об этом в своё время.

Наконец погрузили всю команду. Даже конфеты перед взлётом раздали.

Полетели.

Единственно примечательным событием за время полёта было объявление командира корабля о пересечении государственной границы, после которого мы притихли. Ведь для большинства из нас это было впервые. МЫ ЗА ГРАНИЦЕЙ! Ответственность давила, знаете ли.

Божий дар

Именно так, как прозвучало впервые. Соблюдаем историческую правдивость, ничего не приукрашивая. Это я к тому, что не надо меня ловить на слове, если что-то будет звучать неправильно. Потому что рассказываю, как было, кому захочется поправить, пусть вспомнит себя в первые дни в ЧССР. И станет всё понятно.

Итак!!!

Самолёт стал заходить на посадку, о чём нас любезно предупредили стюардессы, попросив пристегнуть ремни, и мы прильнули к окошечкам, пытаясь быстрее увидеть, где же она, эта заграница. Какая она? Но что увидишь ночью? Так. Цепочки огней вдоль дорог, светящие окна домов.

Наконец самолёт коснулся земли. Было уже 5-е мая. Начало первого ночи. И начало нового этапа жизни и службы.

Трудно было понять, куда мы попали. В иллюминаторах проплывали картины военного аэродрома. Огромные, поросшие травой холмы с металлическими воротами, ангары то бишь. Краснозвёздные МиГи, тогда ещё 21-е, КрАЗы топливозаправщики и… повсюду были военные. Советские. Очень значимо и весомо вставал вопрос. Где же эта "заграница"? Куда мы попали? Где море огней и реклам? Где угнетённые негры и прочие рабочие в ярких заграничных комбинезонах? Где иностранные самолёты с эмблемами разных авиакомпаний? Где, наконец, какая-нибудь вывеска по "ненашему" с названием аэропорта? За бортом самолёта разворачивалась картина обычного военного аэродрома, причём явно принадлежащего родной Красной Армии. Обманули что ли? Может, привезли просто на какую-нибудь секретную базу. А, чтобы не было утечки, загрузили нас, что мол в Чехословакию летим. А зачем тогда в Тамбове был пограничник? И почему у нашего капитана заграничный паспорт? Короче основной вопрос встал такой — обманули или нет?

Вопросы вставали и вставали, но задать их было некому. Я вспомнил командировку, и мне стало как-то спокойнее. Там же тоже была похожая картина.

Вышли мы из самолёта. Опять, как принято в Советской Армии, построились. Нас, перемешавшихся во время полета с призывниками, разделили тут же по сортам и видам. Их повели налево, нас направо.

Мы шли мимо ангаров. Некоторые ворота были раздвинуты и были видны острые и хищные носы 21-х МиГов. Характерный шум и запахи военного аэродрома живущего проведением ночных полётов дополнял эту картину.

Навстречу двигалась колонна дембелей. На посадку. Ребята шли весело, орали, да не пели, а орали:

Вот! Выходит не обманули. Не до такой же степени было тут всё засекречено, что даже дембелей заставили такое петь. В руках у парней были раскрашенные чемоданы и ещё на груди у некоторых сверкали непонятные значки. Парни улетали домой. На том самом "Ту", на котором привезли нас. И так защемило сердце, знаете… Ведь нам ещё предстояло 1,5 года, а ребята уже завтра будут дома. А мы тоже уже успели соскучиться и по дому и по своим близким.

Я на минуту представил себе, что это вот я иду, в этой толпе весёлых дембелей, иду по дороге к самолету, который унесёт меня домой. Даже слёзы выступили на глазах.

Увидев нас, ребята радостно заорали традиционное "Вешайтесь, салабоны!!!". Мы-то подумали, что они это тем, другим, нашим попутчикам, но адресовано было это явно нам.

Привели нас, к каким-то опять палаткам. Опять отобрали военные билеты и загнали под крышу самой большой палатки. Тут мы опять встретились с попутчиками. Они какие-то очень притихшие сидели в углу. Среди них ходил пожилой прапорщик с красными петлицами и о чём-то их расспрашивал. Цвет петлиц резанул глаз. После центра, казалось что кроме черного цвета погон или петлиц, другого в природе не существует.

Солидный как полковник, чесслово, прапорщик подошёл к нам. Окинув нас суровым взглядом, он задал вопрос:

— Права с легковой категорией у кого есть?

Нашлось нас несколько, признавшихся.

— Предъявите!

Но ни у кого, в том числе и у меня, с собой их не было. Только один из ребят, выпускник 4-й роты, протянул ему корочки. Прапорщик внимательно их посмотрел.

— Работал на легковой?

— Да.

— Где?

— В Харькове, в такси.

— Военный билет! — потребовал командирским голосом прапорщик.

— Он у старшего, — слегка запинаясь и вставая, ответил парень.

— Старший кто?

— Капитан П., — малый кивнул на нашего капитана, который сидел у стола, где происходила сверка наших военных билетов с очередным списком.

Прапорщик не спеша, вразвалочку подошёл к столу и не обращая внимания на нашего капитана, потребовал у сверяющего офицера, именно потребовал, а не попросил, причём довольно строго.

— Военный билет, — он заглянул в права, — рядового такого-то дай!

— Это специалисты, из них… — начал, было, наш капитан.

Но противная сторона даже не обратила на эту попытку никакого внимания. Он обращался исключительно к вставшему перед ним офицеру, протянув руку за требуемым.

Тот, молча и без возражений, согнулся над столом, нашёл документ и протянул его прапорщику.

— Отметьте, что рядовой такой-то убыл в в/ч ПП… — бросил он проверяющему.

Наш капитан попытался говорить что-то по поводу того… Но прапорщик, не удостоив его даже взглядом, шагнул к нам.

— Бери мешок, солдат, — и повернулся к щеголеватому сержанту, который стоял около входа: — Этого в машину.

Для нас это был некоторый шок. После центра, где прапорщиков-то мы особо и не видели, кроме старшины. Но, если уж и видели, то никто из них не позволял себе подобного по отношению к офицерам.

Вот так круто, в одно мгновение могла повернуться судьба солдата. Вот ведь от каких мелочей зависит порой наша жизнь.

Мы с завистью проводили глазами нашего собрата, уходящего в новую жизнь. Конечно, ему предстояла какая-то интересная судьба. Недаром же права потребовались именно с легковой категорией. Паренька этого я потом встретил. Он в гарнизон привозил какого-то бугра. На "Волге". Попал он в автороту, обслуживающую штаб группы.

Но вот формальности закончились и под командой нашего сержанта мы двинулись. Около палатки сержант радостно обнялся с радостно заулыбавшемуся ему солдатиком. Они по дороге завели какой-то малопонятный нам разговор. Кто уехал и с какой партией, и прочие блда-бла-бла.

А вот и транспорт. Неказистый, но сверкающий, ЗиЛ-130. Попрыгав в кузов, мы устроились на жёстких лавках. Пропетляв по узким проездам гарнизона, машина остановилась у ворот. Через минуту они открылись, и машина выкатилась на дорогу. На настоящую заграничную дорогу и мы поехали по этой самой "загранице"…

"Заграничная" дорога или Первый взгляд на Чехословакию из кузова военной машины

Что можно увидеть из покрытого брезентовым тентом кузова военного ЗиЛа? Если смотреть очень внимательно, то много. А смотрели мы очень внимательно, поскольку интересно было всё до одури. Хотя мне и приходилось бывать до армии за границами нашей необъятной, но это сколько времени прошло, да и полгода в казарме за высоким забором учебного центра способствовали жажде новых впечатлений.

Но, давайте по порядку.

В кузове ЗиЛ-130 всем ездить приходилось? Сидя на жёсткой деревянной скамейке. Если не приходилось, объяснять бесполезно. Так вот, ощущения от движения по чешской дороге, в корне отличались от подобных, испытываемых в Союзе. Машину не трясло, она не подпрыгивала и не подскакивала. Она ехала ровно и спокойно. Нам НЕ приходилось хвататься за дуги и борта, чтобы не вылететь из кузова. Скорость была довольно приличная и только на поворотах, при сильных кренах, всё-таки надо было придерживаться. Но мы ехали гладко и без встрясок. Вот это было первое ощущение "заграницы" — отличная, ровная и гладкая дорога.

На улице было темно, но очень часто возникали освещенные участки дороги. Это были в основном дорожные развязки. На указателях были настоящие "заграничные" названия, прямо как в кино "про ихнюю жизнь". Мелькали незнакомые и от этого ещё более волнующие названия. Нет, названия мест PRAHA, или там, скажем BRNO, были как-то нам знакомы, но всякие там SWITAVY или USTI NAD LABEM, нам ничего не говорили и ни на какие мысли не наталкивали. Зато вызывали чувство причастности с какой-то потаенной части заграничной жизни, скрытой от посторонних глаз. Части, так сказать, предназначенной для внутреннего употребления.

Вот, кстати, что интересно. Это из опыта последующих событий. Когда я приезжал в отпуска в Союз, или возвращался из командировок, больше всего вызывало вопросов и некоторого завистливого внимания у собеседников, упоминание не названий столиц или больших, всем известных городов, а именно маленьких населенных пунктов. Это подчёркивало, как уже было сказано, настоящую причастность к заграничной жизни, а не просто так — в турпоездке был. Этакий флёр избранности, знаете. Приятно весьма, знаете ли.

В свете фонарей, можно было заметить, что на дороге и около неё очень чисто.

А когда мы въехали какую-то в первую деревню и увидели первые чешские вывески, то это вызвало вопросы к нашему "местному" сержанту.

— Это что за город?

— Да какой там город? Деревня обычная.

Судя по тому, как мы быстро проехали этот "город", так оно и было. Но дело было в другом. Фонари вдоль дороги. Которые светили. Просто среди недели, в буднюю, так сказать, ночь. ТРОТУАРЫ!!! Ну, вы много деревень в 70-е в Союзе с тротуарами видели? Даже если через деревню и асфальтовая дорога проходила? Ухоженные газоны и цветники. Отсутствие заборов или даже штакетников вокруг домов. Дома, такие чистые и красивые, что… Украшенные цветами подъезды и окна. И цветы не оборванные, хотя и очень красивые. Не валяется никакого мусора. Будки телефонные стоят!!! И в центре этой деревни, ярко освещённые витрины со светящимися в ночи вывесками "POTRAVINY", "HOSTINEC", "KINO", какие-то там "ZBOZY". Ну, кино понятно.

— А зачем гостиница в деревне, тащ сержант?

— Это пивная у них так называется, — был ответ.

При упоминании о пивной мы сглотнули слюну. Про чешское пиво мы были наслышаны, а многие так и вкус его представляли себе очень хорошо.

— А это "POTRA…" как её?

— Это типа продуктового, но у них там все с тележками, как ненормальные носятся, сами все берут, а потом платят у кассы…

При этих словах я чуть не вывалился из машины. На языке крутился вопрос типа: "А ты, из какой деревни призывался?". Хорошо не задал. А то бы, потом икнулся бы он мне раз сто. Ну, чего там говорить-то, много ли народа в Союзе в 70-е имело представление о магазинах самообслуживания? Те, кто жил в больших городах — конечно. А те, кто… Сами понимаете.

Когда мы въехали в город. Это был то ли Либерец, то ли… Не помню я короче, какой это был город. Вот тут мы вообще ошарашено затихли. И от чистоты, и от витрин, и от полного отсутствия людей. Не, ну понятно что ночь. Но это же город. И вообще нет человеков на улицах. Может у них комендантский час. И никакого движения! Для меня, выросшего в Москве, это вообще было дико.

Тут мы узнали ещё больше полезного. Что друг солдата это "LEVNE ZBOZY", и много всякого другого. Вот так и состоялся первый урок чешского языка. В теплой и непринуждённой обстановке. Я думаю, что этот сержант и не знал ничего, кроме вывесок, да "AHOI" и "NA SHLEDANOU".

Помимо всего прочего мне показалось, что и воздух был какой-то другой. Хотя конечно, начало мая в Тамбове и начало мая в Чехии, это разное. И деревья многие цвели и цветов было изобилие, но было что-то неуловимое в атмосфере — "ЗАГРАНИЧНОЕ" такое. Так наш путь и продолжался.

Но вот машина притормозила, свернула с дороги и остановилась. Послышался шум с лязгом и спустя пару минут мы двинулись дальше. Причина задержки стала ясна, когда мы двинулись снова.

В открытом заднем проёме тента показались раскрытые ворота (что странно — серого цвета) и радостно улыбающиеся рожи ребят из наряда по КПП. Догадайтесь, какое пожелание в наш адрес прозвучало из их уст. Правильно! Стандартно-доброжелательное!

— Вешайтесь!!!

Только вот непонятности немного добавилось. Петлицы у пацанов были голубого цвета. У наших же сопровождающих и водителя они были чёрные…

Мы въезжали в новую "заграничную" жизнь. Это были ворота гарнизона Градчины. Или Мимонь-Градчаны, или Старые Градчаны.

Ну вот, вроде приехали.

Батальон

За воротами машина сразу запрыгала по швам плит и прочим кочкам и рытвинкам. Ну вот, с возвращением на Родину, честно говоря, несколько язвительно и с иронией подумалось мне.

И вообще надо сказать, что наблюдался интересный парадокс. Это наблюдение из будущей моей жизни в Чехословакии, но первая мысль, ещё не оформившаяся, но возникла. За любыми воротами наших гарнизонов было тоже чисто, но чисто как-то искусственно. А у чехов на улицах было просто чисто. Там конечно тоже убиралось, но делали это как-то естественно и ненавязчиво, и чистота их улиц, дорог и т. д. тоже была естественна и ненавязчива. Мы же каждый день, иногда с утра до ночи что-то тёрли, скребли, чистили, мели, красили, белили, и всё равно было ощущение искусственности и показушности. Или это просто психологически так казалось.

Вот, например скажем, вымели мы и вычистили территорию. Через 5 минут гля… Опять или окурочек или бумажечка, накрайняк просто плюнуто. Через пару часов — будто и не убирались. И даже, если никого там не было. Ветром что ли приносило? Загадка, одним словом. И разгадки до сих пор нет. У меня, по крайней мере. И так было везде, где собиралось больше трёх наших сограждан.

Сначала мы проехали мимо обычных, стандартных наших 5-этажных блочных ДОСов. Потом пошли дома чешского образца, но не такие красивые, как за забором, а какие-то низкие и приземистые. Это, как потом мы узнали, был клуб истребительного Градчанского полка, столовая и т. п. Здание штаба вообще было с колоннами и выглядело как ДК в Союзе. Дальше пошли, какие-то заборы, за которыми высились огромные здания (это была ТЭЧ со своими ангарами), небольшое ярко освещённое здание с решётками на окнах 2-го этажа, который только и был виден из-за очень глухого и высокого забора (губа гарнизонная) и снова заборы и разные ворота. Повторю, все заборы и ворота были серого цвета. На воротах, в отличие от Советских ворот воинских частей, не было звёзд. Потом машина въехала в сосновый лес, но опять же среди деревьев шёл серый металлический забор с колючкой поверху.

Вот тоже интересный момент. Внутри гарнизона, т. е. в закрытом охраняемом периметре был ещё более охраняемый и закрытый периметр.

Сержант несколько построжил и произнёс:

— Приехали, вот и Батальон.

Интонация у него была именно такая — "Батальон" он произнёс торжественно и с большой буквы.

Снова короткая остановка, шум моторов и лязг ворот, привычное, ставшее уже стандартным приветствие дежурного по КПП, чернявого сержанта с южным акцентом, и вот команда:

— К машине!

Мы выпрыгивали из машины и осматривались. 1-этажный щитовой барак с пристроенным крыльцом. От крыльца к машине шёл старший лейтенант с повязкой дежурного по части. Длинный, стройный, худощавый.

Это был комсомолец батальона. Про него будет рассказ в своё время. Пока они с нашим капитаном здоровались и о чём-то своем командирском говорили, мы построились. Маскируясь за нашими спинами, представитель наряда КПП шёпотом спрашивал про земляков и интересовался у нас наличием цивильных сигарет. Что это такое, дошло не сразу. Как оказалось потом — любые сигареты с фильтром, или даже "Прима" и "Беломор" именовались куревом цивильным. Т. е. главной отличительной чертой было то, что эти сигареты не выдавались в пайках.

— Так, бойцы! — это дежурный уже обратился к нам. — Сейчас идём в роту, до подъёма отдыхаем. После завтрака мандатная комиссия. Вещи оставить в дежурке. Документы и ценности вложить в вещмешки, никуда не денутся. — И, повернувшись к помощнику сержанту, добавил: — Я в третьей.

— Напра-Во! Шагом Марш!

И мы потопали к таким же баракам, стоящим в отдалении. Свернув за первый барак, мы увидели плац, а дальше забор. За забором справа высилось непонятное сооружение со стеклянным аквариумом наверху, а из-за забора опять-таки торчали хвосты 2-х МиГов. Это была вышка РП и стоянка дежурной пары. А дальше была рулёжка и взлётка. Курорт.

МиГи стояли в 7-ми метрах от стены казармы, в которой мне предстояло жить почти 1,5 года. Если продолжить прямую от стоянки, то до моей койки, которую мне выделила заботливая Родина, было от силы метров 40–60. А отбойников у вышки было ещё 6, помимо дежурной пары. А ночные полёты, особенно с середины лета, после прибытия молодых лётчиков и до декабря были 3–5 раз в неделю. Это обуславливалось тем, что молодых вводили в строй. В общем первый месяц спать было некогда, но потом мы привыкли и, если не было полётов, то уже чего-то не хватало. Так что, даже дикий свисто-рык, прогреваемых авиационных двигателей на стоянке, и рёв взлетающих МиГов становился привычным. Удивительное создание человек — ко всему привыкает.

— Тащ стыйант, дежурный…

— Значит так! — прервал старлей дежурного по роте, который выглядел больше чем странно. Т. е. сверху-то он был вроде и сержант, и даже дежурный со штык ножом и повязкой, но без брюк-сапогов, зато в тапочках. — Ты чего такой?

— Мне послезавтра домой, брюки подшиваю, — откровенно и с чувством некоторого превосходства ответствовал сержант.

— А чё тебя Лаврук в наряд поставил?

— Дык это… — замялся сержант.

— Ясно. Уложи бойцов и учти — ЕСЛИ ЗАВТРА У КОГО-НИБУДЬ ИЗ НИХ ОКАЖЕТСЯ СТАРЫЙ РЕМЕНЬ ИЛИ ЧТО-ТО ЕЩЁ, ПРОПАДЁТ ХОТЯ БЫ ОДИН ЗНАЧОК, ИЛИ ТАМ… то домой поедешь в конце июня. С золотым эшелоном. Это я тебе официально обещаю. Врубинштейн?!

— Не извольте беспокоиться, Ваше благородие, чай не впервой.

Этот развязный тон нас удивил, даже больше чем внешний вид дежурного. Но с другой стороны перед нами стоял уже практически гражданский человек. И потом, какие тут у них порядки?

Дежурный по части с чувством выполненного долга на лице удалился досыпать, а мы вошли в казарму. Несмело так, с опаской.

— Чё, га**** (резинотехническое изделие № 1), проспал?

Последовал мощный замах, и дневальный на тумбочке съежился под мощной дланью сержанта. Удара, правда не последовало.

— Ур-р-р-ою, счегол!

— Туда, — он махнул рукой направо, — ложитесь на свободные койки и не… ("волнуйтесь", в общем), никто ничего не возьмёт. Мы себе не враги. Спите, — и коротко хохотнув, добавил: — Если сможете.

Он вразвалочку пошёл впереди нас и, дойдя до коек, которые стояли справа и слева от прохода, громко и раскатисто объявил:

— А к нам гости приехали!

На койках обозначилось шевеление. Мы застыли в проходе. Через минуту появились новые персонажи. Первые же вопросы нас уже не удивили.

— Цивильные сигареты есть? А чего без мешков?

И услышав ответ, в адрес дежурного:

— Вот козззёл! Я бы тушёночки…

Начался разбор, кто, откуда и т. д. Бойцы тут же, никуда не выходя и ни отходя, зажигали предложенные им сигареты. Нам тоже хотелось курить, но было непонятно — нам-то можно или как? Ну, и задал, конечно, этот вопрос один из нас. Толик Мамонтов. Питерец. Чем вызвал бурное веселье и радостные возгласы старожилов.

— Можно, мужик, можно…

И добавил после паузы, дождавшись, когда Толян и кое-кто ещё купившиеся возьмут в рот сигареты:

— Через год, сынок, не раньше.

Последовали вопросы — кто что умеет и т. д. Короче ещё полтора часа до подъёма пролетели в весёлых развлечениях. Кто-то из нас играл на гитаре и пел весёлые песни, кто-то травил про новые фильмы, кто-то ещё что-то. Общались, одним словом.

Но за 20 минут до подъёма заботливые старослужащие уложили нас спать. Ларчик открывался просто. За пяток минут до шести, я, например, ещё заснуть не успел, а в коридоре послышался очень странный, какой-то щебечуший и вместе с тем строгий голос.

— Почему курилку не подмёл?! Ты… тра-та-та тыр-пыр-дыр!!!

Оказывается, старшина на подъём приехал. Вот народ и сделал вид, что всё у нас по уставу.

— Учебку не поднимать до семи, — последнее, что я услышал, проваливаясь в сон.

Мандатная комиссия

— Эй, учебка, подъём!!!

Пробуждение было тяжёлым. Первые мгновения вообще было непонятно, где мы и чего. Но встали. Заправив кровати, появилось желание умыться. Но ни мыла, ни прочего… Всё же в мешках. Но ребята выручили, даже пастой кто-то поделился. Вот тут впервые я попробовал "Тутти-Фрутти". Была у чехов такая зубная паста со вкусом жвачки. Или у жвачки был вкус пасты? Это как угодно, но всё равно вкусно.

Мы более или менее привели себя в порядок и нас увели из роты. В штабе мы разобрали мешки и нам было предложено пойти "в кино". Т. е. напротив штаба, в лесочке стояли врытые в землю перед огромным экраном, скамейки и маленький домик, т. е. кинобудка. Так вот, дежурный нас отправил туда, завтракать и ожидать приезда командования. На довольствии-то мы ещё не стояли, у нас был сухпай на 2-е суток. Наш вопрос о том, где можно взять кипяточку, чтобы заварить чайку хотя бы, он воспринял как весёлую шутку. Но потом сжалился и дежурный телефонист притащил-таки нам вскипевший чайник. По паре глотков досталось и на том спасибо.

Через некоторое время к штабу стали подтягиваться роты, и весь батальон выстроился у штаба. Зачем, нам стало понятно, после команды дежурного. Это, оказывается, народ на завтрак отправился.

Столовая была в гарнизоне. Пешком, по большому кругу до неё было всего-то пару километров. В одну сторону. Так потом полтора года почти, каждый день, 3 раза в день и гуляли. Строевым и с песнями. Очаровательное было развлечение, надо сказать. Сами понимает, жарко или холодно, дождь или солнце, а бывало и снег. Распорядок дня — закон для военнослужащего срочной службы.

Напрямик было метров 500, но так ходили только заготовщики и смена, а батальон ходил по парадной дороге. Удовольствие ниже среднего, доложу я вам.

Вот за чаем и сигаретками дождались мы автобуса с командирами. Основная масса офицеров сразу же пошла по своим делам, но какие-то два майора и капитан стояли у штаба, разговаривали и посматривали в нашу сторону. Печенью почувствовав, что это самое что ни на есть местное батальонное начальство, мы подобрались.

От этой группы отделился низенький толстенький капитан с отёчным лицом и мешками под глазами. Его маленькие свиные глазки просто буравили нас на расстоянии. По мере его приближения мы вставали и заправлялись. Он подошёл и стоял перед нами молча. Мы тоже молчали. А что тут скажешь?

— Ну и??? — последовало брезгливо-надменное.

Ну тут меня за язык нечистый и потянул. Вот верно говорят: "Язык мой — враг мой".

Я ляпнул:

— Дык, сами не знаем, товарищ капитан. Чего нам тут надо?

А был это замполит нашего отдельного Особого назначения батальона. И был он абсолютно подлейшим и премерзчяйшим типом. Законченный алкаш, подозрительный, мнительный и мстительный, на всю голову больной, капитан Кольцов. Вот сейчас его вспомнил и меня даже передёрнуло от брезгливости. О лице его я уже сказал. Добавьте всегда влажные руки и бегающий, чего-то выискивающий взгляд. Чего-то всегда озирался, что-то вынюхивал и подслушивал. Тьфу, прости Господи.

Вот с таким, с вашего позволения, офицером — главным политрабочим батальона я ухитрился раз и навсегда испортить отношения в первые же минуты своего пребывания в батальоне. Сами понимаете, как мне это помогло в дальнейшей службе.

— Почему не докладываете? Кто старший?

— Дык, нет старших, никто не назначил. А чего докладывать-то. Вот сидим, ждём, — искренне и чистосердечно отвечал я.

Ну, чего тут такого, интересно же человеку.

— Так! — словно вбил гвоздь мне в голову, сказал капитан. — Марш в конференц-зал штаба, читайте пока газеты. Вас вызовут, — и пошёл, как поплыл.

Маленький, но гордый. Вредный и говнистый замполит батальона, целый капитан Кольцов.

Ну, мы, попытавшись обозначить подобие организованного движения, втянулись в штаб.

— А где тут это?

Но дежурный уже видно был предупреждён. Конференц-зал оказался чем-то типа ленкомнаты или офицерского класса, если хотите. Расселись мы за столы, разобрали подшивки. Мне достался "Советский Солдат". Это было наиболее актуально в данный момент.

Кто-то начал закемаривать и плюнув на приличия, подложив мешок под голову, сладко засопел. Как показало дальнейшее — правильно сделал. Про нас вспомнили только через 3 с половиной часа. И то это был зампотыл.

В зал влетел вихрь. Поджарый, загорелый, морщинистый старый майор. Старый! Ему тогда было, меньше чем мне сейчас лет на десять… Господи, как же время летит. Вот, если он жив — дай ему Бог здоровья. Мужчина был классный. Если за что-то имел, то имел от души. Но просто так никого и никогда не нагибал. И за всю службу не могу вспомнить, чтобы чего-то у нас не хватало. Так что зампотыл был на своём месте.

— Аттестаты сынки. Вещевые, продовольственные.

— Тащ, майор, все документы у старшего. У нас только военные билеты и свидетельства.

— А-а, ну ладно, — и вихрь унёсся.

Прошло ещё полчаса и нас по одному стали вызывать на мандатную комиссию.

Дошла очередь и до меня.

Вошёл. Доложил. Стою. За столом человек 10 офицеров разного достоинства.

— Гражданская специальность есть?

— Так точно!

— Какая?

— Радиомеханик по ремонту и установке телерадиоприёмников.

— Что заканчивал?

— Московское…

— А-а, Москвич!

Сидящий в центре стола мордастый майор (оказалось, тоже типа москвич и комбат), поднял на меня взгляд. Ему в ухо, вытянувшись столбиком, как суслик, что-то усердно начал дуть замполит. Взгляд, обращённый на меня, посуровел.

— Соколов, проверь.

Интеллигентного вида старший лейтенант начал задавать мне какие-то вопросы по методике ремонта и настройки радиоаппаратуры. Я отвечал. Достаточно грамотно вворачивая и названия всяких там генераторов и стендов. Чувак увлёкся. У нас с ним завязался вполне профессиональный разговор.

— Ладно, — комбат дослушал замполита и вновь посмотрел на меня: — Сколько групп принимаешь?

— Двенадцать от силы, — честно ответил я.

— Как это двенадцать? Норматив третьего класса — шестнадцать. Как же тебе третий класс дали?

В ответ я лишь пожал плечами. Мол, дело житейское. Откуда ж мне знать-то?

— Ладно. Иди!

Я вышел в коридор. У меня затеплилась надежда, что попаду я к этому старлею. Ага! Наивный. Кому какое дело, что я готовый радиомеханик. В бумагах стояло: "Радиотелеграфист". Оно конечно, может и состоялось бы, но как мне потом сказал Соколов (начальник радиомастерской — этот самый интеллигентный старлей), он просил чтобы меня отдали ему, тем более что у него только один мастер был. Но замполит обозначил меня шлангом блатующим и участь моя была решена — пошёл я в роту. И ждала меня должность радиотелеграфиста в экипаже приёмной станции. 3-я, что характерно лучшая в батальоне, рота капитана Щенникова.

Рота — роточка

И вот мы в роте. 3-я рота Н-ского отдельного особого назначения батальона радиоэлектронного противодействия. Рота капитана Щенникова, лучшая рота в батальоне и даже занявшая 1-е место в Групповом соцсоревновании среди "братских" подразделений.

Я, пожалуй, начну рассказ о роте с того, что расскажу про ребят… Или, говоря языком военным, представлю личный состав на момент нашего появления в роте. И разделю ребят по категориям всем понятным, т. е. по периодам службы. Это, пожалуй, самый нормальный подход, ибо воспоминания вещь избирательная, т. е. какие-то моменты, связанные со службой, чаще всего вспоминаются в связке с какими-то людьми. Вспомнил человека — вспомнил какой-то момент. Поэтому и форму рассказа изберу именно такую.

Гражданские

Этих парней я не помню никого. Пообщаться с ними удалось только в первый вечер, а потом, пока оставшиеся ещё ребята не уехали, они на нас обращали внимания не больше чем на сквозняк. Но, справедливости ради, именно так мы наверное и выглядели, ибо шуршали с утра до вечера.

Но запомнились они мне вот почему.

Итак, в первый вечер, после отбоя был устроен обширный и подробный брифинг. Брифинг был более обстоятельным и подробным. Разделение нас по экипажам уже состоялось, и вопросы были уже прикладными. Проводили брифинг гражданские. На вторых ролях участвовали деды. Вопросы были всякие. Многие наши заявляемые умения и таланты проверялись сразу же.

Гитара? Тут же находился инструмент, и шла музыкальная пауза, если гитарист того заслуживал. Или кто-то получал неудовольствие публики и обещание, что если кто-нибудь ещё с подобным "умением" подобное заявит, то заявленный инструмент будет засунут ему в… правое ухо, скажем. Причём грифом вперёд и без смазки!

— Поёшь? Валяй. Сопровождения нет? Не барин, валяй.

После исполнения в стиле акапелла, следовал вердикт — запевала, лучше не придумаешь.

— Рисуешь! Класс. Замполит узнает — удавим! У тебя и так работы будет валом.

— Шьёшь? Бляяя! Даёшь дембельские парадки и красиво, по фигуре подогнанные хэбчики и пзшики для дедов…

Ну и т. д.

Я тоже признался. В чём? Читайте.

Перед моим призывом, примерно в году 73-м, в продаже начали появляться телевизоры с добавкой на передней панели в виде ручки настройки и окошечка, в котором при вращении этой ручки менялись циферки. Это было новшество — подготовка к введению вещания в дециметровом диапазоне. Самих приставок не устанавливали, но место для них было подготовлено. Одна из первых модификаций подобных телевизоров был "Рубин 205". С экраном, между прочим, 59 сантиметров по диагонали, но правда, чёрно-белый ещё. Это сейчас вызывает улыбку, а тогда… Папа, царствие ему небесное, получив то ли премию, то ли за выслугу, вспомнил точно — двойной оклад за выслугу, купил такой телевизор.

Я же, окончив среднюю школу, пошёл учиться в ТУ № 14. По специальности радиомеханик по ремонту и установке теле— и радио-приёмников. Телемастером захотел стать. И что вы думаете, стал (эта тема была озвучена выше).

Вот в училище эта тема-то очень даже изучалась. Т. е. дециметровое вещание. Новшество всё-таки. И, естественно, разные конструкции приставок. И ламповые и транзисторные. Более того, мы эти приставки собирали на практических занятиях. И собирали, и настраивали, и запускали. Перед самым призывом, ну незадолго, это самое вещание вроде как-то ли началось, то ли собиралось начаться — уже и не помню. И я собрал такую приставку дома. Чтобы наш телевизор смог дополнительно к 4-ём Останкинским каналам ловить еще несколько — Ленинград и что-то там ещё.

Для справки — 2-ая программа телевидения ЧССР и польско-немецкие каналы шли именно в дециметровом диапазоне. А именно по ним, по эти программам-то и шло самое, с точки зрения развлечения, интересное.

Конечно, эти просмотры были возможны только в ночное время и тайным образом.

Одним словом не спал я несколько ночей, после этого разговора. НО! В роте, наш чёрно-белый "Рекорд" стал уверенно принимать и 2-й канал телевидения ЧССР, и ФРГ и ГДР (до сих пор вспоминается с замиранием сердца балет Фридрих Штадт Палас — очень, повторю, красивые девчонки и практически только в головных уборах из перьев). Правда, некоторые радиотехнические устройства батальона перестали работать, поломались почему-то… А где было взять детали и радиолампы? Смонтировал я эту приставку внутри телевизора и для того, чтобы смотреть то, что больше хотелось, достаточно было переткнуть антенный штекер в одно из вентиляционных отверстий задней крышки, за которым был устроен второй антенный вход.

Да-а. Надо сказать, что я не помню, зачем в роте нужен был телевизор, т. к. в наше время программы советского телевидения, по-моему в Чехии, ещё не принимались. Но что-то по первому каналу мы смотрели, даже организованно, но убейте, не помню что.

Антенну я сделал из лыжных палок и антенного кабеля. Она была компактная и сборно-разборная. Т. е. заныкать было легко.

В виде особого поощрения и в силу необходимости подстройки частоты в процессе просмотра, дедами мне было разрешено смотреть телевизор после отбоя вместе с дем. составом, что вызвало жгучую ненависть и б-о-о-о-льшую "любовь" кандедушек. Им деды смотреть не разрешали. Не знаю почему.

Деды оберегали это ноу-хау, как девственность родных сестёр. НО! Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Вломили нас по полной программе. И не кому-нибудь, а замполиту батальона. Капитану Кольцову. Причём без технических подробностей. Я особенно технологические тайны не раскрывал. А что? Дырочка в задней крышке для антенного штекера, да вторая для подстроечной отвёртки. Пхнёшь, покрутишь и смотри себе на здоровье.

Антенна была найдена и реквизирована. Телевизор был вскрыт и подвергнут подробному осмотру. ЗАМПОЛИТОМ! Он почему-то не догадался привлечь офицеров-технарей. А скорее всего никто и не согласился, или сделали вид что ничего нового в телевизоре не заметили, имея конкретные виды на продолжение моей рационализаторской деятельности (что потом и подтвердилось).

НИЧЕГО он там не увидел. Ну, радиолампы, ну всякие резисторы-конденсаторы. Проводочки, паечки. Я, естественно, молчу как все герои-молодогвардейцы вместе взятые. Он меня и угрозами стращал, и посулами заманивал, и лаской смущал, как водится, но Бог меня сохранил, смолчал я. А не пойман не вор! При просмотре-то нас ни разу не застукали.

А вообще-то было с этим очень строго. Вернее стало очень-очень строго. Комбат залютовал. Может потому что замполит ему надоел со своими идеологическими заскоками, а может он просто из своей врождённой вредности… Но зверь-комбат взял моду прорвавшихся на этой стезе, не разбираясь особо кто, зачем и когда, стал наказывать так: приходит дежурный по части ночью в роту с проверкой, ладошку на телевизор, телевизор тёплый — значит смотрели. И если дежурный из разряда "рьяных ревнителей", то обязательно комбату утром докладывал.

И комбат стал поступать так. Репрессировались зам. старшины и пара наиболее активных, по его понятиям, дембелей. Отправлялись парни на курорт в Круживоды. Там у мазуты губЧека была. Губу тамошнюю так называли. Наша гарнизонная ни в какое сравнение с той не шла. Отправлял на 5 суток, но никто раньше, чем через 15 не возвращался. А о результатах даже и рассказывать никому не надо было. Хотя конечно рассказывали. И очень образно и красочно. Достаточно было на вернувшихся-откинувшихся дедушков посмотреть… Это раз. И два — если в этот момент в роте были объявленные отпуска… то они тут же заканчивались. Всем. Раза три хватило. Телевизоры вообще включать перестали. Фантазёр был редкостный, блин, наш комбат.

Скажете нелогично и несправедливо? Мол, есть дежурный по роте — ему и отвечать. Может и так. Но зачем комбату логика? Он же КОМБАТ. И рациональное зерно в его метОде было. Дисциплина крепла не по дням а по часам, и была крепкая и осознанная. А попробуй тут не осознай с таким командиром-затейником. Его хоть самодуром редчайшим и считали, но боялись… просто до истерики. Если у него настроение было плохое, то офицеры от него прятались. А уж солдатики, особенно когда в батальоне была, нашими же руками, построена небольшая губёшка. Караулы, т. к. назначались они из наших же, своих бойцов, особо поначалу губарей не напрягали. Но комбат, тем же методом — весь караул в Курживоды, если он был в послаблениях каких-то замечен, добился своего. Всё стало даже строже, чем по просто по Уставу.

Ну а наша история продолжалась так.

Когда всё рассосалось с замполитом, допрос устроил ротный, Вова Щенников. Бывший спецназовец, к слову. Осматривать злополучный усовершенствованный аппарат он не стал. Собрал дедов и по-хорошему предложил всё рассказать. Вову все знали, уважали, любили по-своему, и лукавить не стали — всё показали и рассказали. Вова приказал старшине выдать ещё лыжных палок на новую антенну — раз. Разрешил смотреть, а запрети — всё равно будут, но при условии соблюдения… и т. п. и т. д. — два. В общем заключили полюбовное взаимовыгодное соглашение.

А я… Я ещё долго нюхал канифольную гарь, практически обеспечивая офицерам, сначала роты, а потом и батальона, возможность наслаждаться просмотром всяких не… телепрограмм.

А всё желание похвастаться — что тоже умею. Прикинулся бы шлангом, дык нет.

И ещё момент был.

Уже после команды "Отбой", меня дёрнул к себе дедушка один. Земляк, между прочим. Звали его Слава. Фамилиё у него было то ли Павленок, то ли Павленко, то ли Павлюков… Что-то созвучное этому. Краткая характеристика такая — РЕДКАЯ ГНИДА! Человек, который ни умел особо ничего, ни блистал умом или ещё чего-то там, но постоянно доставал со страшной силой. Этакий ревнитель традиций и законов казармы. Но, как мы потом узнали, был 3-и периода чмом ходячим, а на 4-ом стал мнить себя крутым авторитетом. Натерпелись мы от него, от скунса, блинн…

Так вот позвал он меня и говорит:

— Расскажи дедушке стишок.

Ну, я в ответ конечно: "А чего сделаешь?". Да и просьба была высказана сердечным таким тоном, что подвоха никакого… Короче подумал я и рассказал, автора не помню…

Оказывается, рассказать-то надо было стишок дембельский. Что-то типа там:

И т. д. Я не запомнил, потому что больше его мне рассказывать не пришлось. Ну, об этом в своё время.

Дедушки

Здесь мне, конечно, повезло. Девяносто процентов парней дембельского состава были из Москвы и близлежащей области. В общем и целом деды были весьма и весьма интересные парни. Начну со своего командира.

Генка Бутаков. Земеля. Прекрасный парень. Дай ему Бог здоровья. У меня такое ощущение, что я за полгода службы под его командованием ни разу от него не слышал ни крика, ни слова грубого. В принципе! Хотя и не облизывал он нас, но как-то очень мягко и спокойно умел… Одним словом, повезло.

С ним связана вот такая история.

Была в ЦГВ "традиция". Молодёжь отдавала свою получку дедушкам, на дембель. Формировалась эта гнусная и гнилая… Одним словом, если по настоящему назвать, уголовная и грязная привычка грабить, конечно же в силу безнаказанности этих самых дедушек. Чтобы кто ни говорил, а казарма есть казарма. Если написать книгу, условно "Тайны армейской казармы", то всякие там Петербургские и т. п. тайны будут отдыхать.

Так вот, у нас при получке в 35 крон, меньше 20-ти не отбирали. Отдавать деньги положено было дедушке в своём экипаже. То ли в силу того, что у нас в отделении дедов было всего 2, и это были Гена командир и Аркаша Сугробов, то ли ещё почему-то, но в своём экипаже никто из нас, троих молодых не "платил в общак". Хотя знаю, что у остальных двоих деньги забирались. Кем? Не знаю. У меня деньги не забирали ни разу. Думается мне, потому что основная масса дедов была земляки, хотя у Вовки Кондратьева тоже был единственный в роте "земеля" — из Алма-Аты. Так Вова платил налог в размере 100 % доходов. Его зёма был ефрейтор-каптёрщик, разный там подшивочный, сапожный, зубной и т. п. Кондрату отдавал. А на другое молодому деньги зачем? Сладкого хочешь — ладно — на пачку рафинаду. Каптёр в крышах ходил, не кто-нибудь.

Так вот, было дело — загремел я в госпиталь. Получку пропустил. Приезжаю в батальон, мне старшина и говорит — у командира отделения. Генка мне минут десять объяснял, что мол традиции и прочее… Отдал короче 20 крон. Но в следующую получку отдал остальные, буркнув, что пошло оно, мол, всё… Мне кажется, у него просто не было в первый момент всей суммы и он решил хотя бы раз реализовать "право деда", но потом его элементарно задавила совесть.

И ещё с ним произошла одна история… С отпуском парняга пролетел. У нас в батальоне отпуска объявляли, как Бог на душу положит. Примерно пару раз в месяц. Всяко бывало. И по итогу 3-го периода, и за случаи на приёмном центре и т. д. и т. п.

Так вот, объявили Генке отпуск. Что такое отпуск для солдата? А в ЦГВ это вдвойне событие. Понятно, что домой хочется, после 18-ти месяцев службы. Это ещё и обменные деньги. Это и хабар какой-никакой, привезённый для продажи. Т. е. чемодан, упакованный на дембель сервизом чайным да джинсами американскими. И главное — в этом случае, никаких придирок особиста не будет к содержимому этого самого чемодана. Человек же в отпуске был.

Дык вот. Объявили Генке отпуск. А Генка любитель был натурального черешневого сока. Понимаете? Тришняк назывался. Аналог наших вин типа "Солнцедар" и иже с ними. И вечером состоялось торжественное заседание демсостава по поводу объявления отпуска дорогому другу.

И надо же было в этот момент приехать ответственному по роте, прапорщику Ионову. Он был зампотехом роты и удивительнейшим человеком. Не было в роте ни одного солдата, кого он называл бы на "ты". Он лейтенантам! честь отдавал. СВОИМ РОТНЫМ ЛЕЙТЕНАНТАМ! Его коронка — это звонок по телефону:

— Это говорит, как его, прапорщик Ионов…

Но вместе с тем он был превосходный спец. Не было в роте ничего механически-электронного или электрического, чего бы Ионыч не смог привести в чувство, и очень быстро.

Он пожилой был уже, служил 25-й календарь (вот опять, написал "пожилой"… а он тогда младше был, чем я сейчас) и домой его не особо тянуло. Это я всё к чему? Да очень просто. Ответственный назначался у нас на ночь. Дык после отбоя, через час, все они сваливали, до подъёма. Уходили или уезжали домой. Ионыч тоже ушёл. Но не домой, а к корефану, нач. вещу. Тот по лётной столовой дежурным стоял. Поквасили они там чуток и вернулся Ионыч в роту. Баиньки. Ну, кто знал-то, что ему дома уже скучно. А там, понимаешь… Он же со стороны взлётки пришел. Там калиточка была, для понимающих.

Ну и здрасссте!!! Фишка проморгала и Ионыч въехал в тему с полного разгона. АБЗАЦ!!!

Пацаны его, конечно, НЕ докладывать, уговаривали полчаса. Если бы он их одних поймал, где-нибудь в парке, скажем, сто пудов бы не вложил. А тут… Вся рота свидетели, вложат ведь самого!

Короче, пролетел Генаха с отпуском, как лист авиационного алюминия над городом Парижем. Шурша и со свистом. Жалко. Он, в натуре, заслуживал. Потому что дело делал спокойно, без истерик и суеты, но мощно. Очень за него обидно было!

Вспомню сейчас тех ребят из демсостава, которых теплом хочется упомянуть.

Сашка Печёнкин. Печень. Рядовой. Вот тоже пацан был настоящий. Спец сильнейший, но не выпендривался никогда. Вообще… Ни по какому поводу. Если что-то спросишь, то будет с тобой возиться, пока не врубишься. И без нервов, что характерно.

Было дело, я, когда из госпиталя вернулся… Мне операцию делали — гайморотомия, очень противная вещь, кто знает. Так вот, ещё кровью сморкался. А тут плановый марш-бросок. Я вроде хотел к старшине подойти, но, понимая, что понимания не встречу, передумал. Подумал — добегу, не впервой. Но! Сашка сошёл со смены, и воткнул меня, вместо себя на ПЦ. Т. е. на боевое дежурство, на приёмный центр. Это для молодых была синекура. Сиди себе шесть через шесть, в тепле и без особых проблем. Так вот и я думаю, зачем это было Сашке-то надо? Бежать десятку с полной выкладкой и ещё воевать по дороге? Но ведь сделал же. Сам. Безо всяких просьб. Я его отблагодарить решил.

Роточка прибежала, грязные же все по макушку. Вовка Щенников, ротный наш, гонял на таких мероприятиях нас как в спецназе ГРУ, откуда он сам и был родом. Подошёл вечером и говорю:

— Сашка, давай я тебе помогу хэбчик постирать.

Так он меня не просто послал, а ещё пообещал употребить в извращённой форме и коллективно… И пошёл сам стираться. И это в то время, когда абсолютное большинство дедов нагнуло молодёжь вплоть до стирки портянок.

Аркаша Сугробов. Зеленоград. Этот, по-моему, даже спал с плакатным пером. Его ротный с замполитом насиловали постоянно. То ленкомната, то стенды какие. Короче писал-рисовал парень без продыху. Вообще-то говоря, художники пользовались особым почётом и уважением. Но об этом будет дальше. Вот с ним тоже можно было на любую тему поговорить и он никогда ни ухом ни нюхом не давал понять, что как-то положение у него выше, чем у тебя, молодого и неопытного.

Мишка Юсов. Москва. Этот вообще был как танк. Непробиваемый!!! Скала. Даже завидно до сих пор. Но если когда приколет, то рота просто умирала. А сам… Ну не помню я, чтобы он хоть раз улыбнулся. Вот помню, что ржали мы миллион раз с его подачи, а конкретного ничего рассказать не могу. Не вспоминается.

Андрюха… То ли Гринёв, то ли Гринин. Этот жил на параллельной улице. У нас даже общие знакомые были. В смысле дома, на гражданке.

Сами понимаете, что никаких проблем в отношенях с ним не возникало никогда. Но вот в роте он никаким авторитетом не пользовался. Был совсем никакой. У него какая-то история была на 1-м периоде. Руку повредил на физо. Так потом до дембеля и ходил, баюкая её на весу. Он по ходу в госпитале чуть ли не больше чем полгода провалялся. Может его поэтому и не любили. Шлангом что ли считали. Я его потом встретил дома. Дык он с рукой так и ходил, подогнутой. Поэтому мне кажется, что не шланговал парень. Но армейский коллектив — это организм сложный.

Под стать ему был Мишка Сорокин. Питер. Тоже спокойный и добрый парень. Отличный спец. И тоже — дело делал молча и спокойно.

Ну, питерцы, это вообще особая статья. Но, вот что интересно — это потом и в дальнейшей службе выяснялось — большие были любители попить-выпить. И это при какой-то особой, интеллигентности, что ли? Какой-то особый стиль и жизни и поведении.

Был у нас Гога. Жидков, звали-то его Славка, кажется. Я точно не помню. Из Мытищ или Калининграда, сейчас Королёв. Замстаршины. Старший сержант. Первый в казарме человек, после того, как последний офицер из казармы уходил. Длинный, лбом лампы сшибал. Здоровый как слон. Громогласный, как репродуктор. Гонял он роту жёстко, но вот чтобы унижал — не помню. Была у парня жилка такая — командирская. Его и любили и боялись одновременно. Но не ненавидели, как некоторых. Я полгода спал над ним.

Вот гадость только в чём была. Если письма из дома нам выдавал Гога, то производилось это действие всегда в каптёрке. Они на пару с ефрейтором Бет-ким, с каптёром, вызывали получившего письмо и вручали его при закрытых дверях. Почему? Да просто всё. Слали нам из дома рубли-трояки-пятёрки. Вот письмо-то и вскрывалось. При них. Нет, письма никто не читал и даже в руки не брал. А вот разворачивать приходилось. И если что-то находилось, то экспроприировалось. Но не просто, а под разговор, — что если бы добрые дедушки сообщили бы в особый отдел или замполиту там, то мотать бы тебе, молодой, срок… Дыр-тыр-пыр бла-бла-бла. Ну, все прекрасно всё понимали и не ныли. Я тока разок налетел. Мне брат рубль, по-моему, вложил в письмо. Он тогда на стипендию жил, а ЭТИ скрысили.

Я у Гоги, когда он уже отправки домой ждал спросил, в смысле, зачем ему-то это надо было. Ведь нормальный же парень. Он мне ответил просто:

— Дембель. Понимаешь?

Теперь о каптёре. Алмаатинец. Фамилия вот запомнилась, но полностью не назову. Специально. Бет-кий. Имя не помню. Его я понять так и не смог. С одной стороны была в нём какая-то человечность, а с другой… Может, должность обязывала

Пятое лирическое отступление О служивых обличенных особым доверием

Пару слов о том, кто это вообще такие? Это некое, скажем так, сословие срочников обличённых какой-нибудь… Нет, не властью, а особым, так сказать, доверием вышестоящих начальников. Всякого рода писаря (делопроизводители), кладовщики, хлеборезы, директора бань, начальники стиральных и швейных машин и прочие-прочие каптёрщики и т. п. Были такого рода должности и штатными, но чаще всего по штату этого предусмотрено не было и тогда начальники всевозможных служб подбирали бойцов в подразделениях и те работали на всякого рода, как правило, тыловых объектах. Жили они в подразделениях, вернее ночевали в них, а служили там… где уже было сказано. И конечно доставляли массу хлопот командирам.

Ну, а какая такая особая власть у каптёрщика, кладовщика, писаря или скажем, кодировщика? Никакой! А вот положение-то привилегированное. Отсюда и особое отношение, конечно, в первую очередь к младшим по призыву. К своим однопризывникам? Тут по-разному. Потому что внутри одного призыва тоже существовала иерархия. К старшим? Тут без вариантов. Старший он и есть старший. Особо-то не поборзеешь. Но к младшим всегда свысока и с пренебрежением. Чаще всего. Исключения бывали. Какое же правило без исключений? Но крайне редко. Почти никогда.

Отличительным знаком кастовой принадлежности служили ключи. А уж если на колечке помимо ключей была ещё и печать, то это был не просто принц, а наследный принц. Ибо печать!!!

Ключи крепились к ремешку или к цепочке. С другой стороны этот удлинитель цеплялся к ременной петле на поясе брюк. Чтобы, значит, не потерять случайно. Длина этого приспособления была такой, что если свободно отпустить ключи, то связка оказывалась на уровне колена. Во-первых, это было сделано для того, чтобы можно было открыть дверь или там сейф или шкаф, не отстёгивая ключей. А во-вторых… Во-вторых, при перемещениях по казарме или нахождении в местах, где не было начальства, курилке например, цепочка эта раскручивалась на пальце и на него же наматывалась. Потом процесс повторялся, но в другую сторону. Опять раскручивалась и снова наматывалась. И так, пока не надоест. Это считалось круто, и было отличительным опять-таки признаком принадлежности к касте хранителей ключей, и даже печати.

Ещё это сооружение использовалось для шуток или наказания-воспитания личного состава, младшего конечно. Фактической властью это сословие не обладало никакой, но формально имело право. На что? Представьте, идете вы в строю или просто идёте. Сзади вас вот такой хранитель. Вытаскивает он свою цепь и лупит сзади по… тому, что ниже ремня, но выше сапог. По ногам или выше. Разницы никакой. Всё равно больно. Останавливаться, тереть ушибленное место или как-то выразить своё недовольство не рекомендовалось. Ибо следовал вопрос:

— Ты чё, чем-то недоволен, военный? — и, как правило, следовала добавка.

А это просто так, потому что старослужащему военному, обличенному доверием особым, было скучно.

Если оному хотелось проявить власть с пользой для службы, то вылавливался кто-нибудь из вечно нарушавших, по мнению стариков, порядок и дисциплину молодых. Ставился по стойке смирно и воспитывался. Слова разные говорились, конечно, но смысл их сводился к сакраментальному вопросу:

— Ты поал? Поал, нет? Чё, не поал? ("поал" — в смысле "понял").

И вопросы эти задавались очень раздражённым и злым тоном с видом совершеннейшего превосходства и непогрешимости в своей правоте. Потому что только одним своим видом молодой боец вызывал в этом самом… раздражение и возмущение. Чем? Да просто своим существованием. Но это ладно. Но в определённый момент этого воспитательного процесса ключи на ремешке начинали использоваться в качестве "весомого" аргумента. Очень неприятно было получать этими "аргументами" по ногам. А если уж доставалось, извините, по вашему… м-м-м "аргументу", то и совсем было неприятно.

Таких вот коззлов удальцов-молодцов было в роте двое. Вот этот каптёрщик и кандедушка кодировщик. Если первый всё-таки ещё как-то был сдержаннее и выдержаннее, то второй… Он постоянно сидел в штабе. В своей каптёрке. Там и спал. А когда приходил в роту, соскучившись… В общем был он просто патологическим садистом, хотя и трус редкий. Вечно оглядывался и озирался. Как бы кто не увидел чего.

Вот такие были… игрушки… для взрослых и не очень умных мальчиков.

Но, тем не менее, вся эта каста была связана между собой общностью интересов. Люди одного круга, знаете ли. И что не менее интересно близость к ним считалась тоже своего рода привилегией. Как ни крути, а в руках этих деятелей были ключи к некоторым очень удобным и нужным ценностям и благам. Даже вручённое тебе прямо в руки письмо, минуя контрольное вскрытие или томительное ожидание, пока дедушки наконец решат раздать почту и молодым тоже, превращалось в действительно ПРАЗДНИК. А для этого надо было иметь отношения с почтальоном.

Конечно, были ещё ребята очень хорошие.

Слава Желтов, кажется, тихий и спокойный парень.

Юрка Лозовский. Он был с Украины. И вечно попадал в какие-то истории за счёт своей активности. Он всегда хотел сделать как лучше, а получалось у него, как всегда. Просто рок какой-то над парнем висел. Он прилично знал чешский и немецкий, кто-то у него из родных был совсем западных кровей и языки Юрка учил с детства "на дому", что называется. Так ему особист жизнь постоянно заедал. Лоза по телику ночью что-нибудь услышит, потом трещать начинает, осведомлённостью, блин, блистать в курилке. Ну а стукачей-то хватало, вот его потом и выворачивали замполит с особистом. Два друга-брата.

Лоза, будучи на смене, на ПЦ, сигнал поймал. "РЕЙНФОРДЖЕР". Было предупреждение. Это начало учений означало. Стопроцентный отпуск! Но хрен вам. Замылили! А всё его неуёмная активность. Чрезмерная, я бы сказал.

Но были и другие. В чем повезло, так это в том, что их было очень, просто очень ничтожно мало. Но были. Не буду их называть. Хотя и помню в общем-то неплохо. Но столько лет прошло, может, изменились люди.

Итак. Был такой младший командир у нас. Младший же сержант Д-н. Откуда-то из Подмосковья. Я уж и не помню сейчас. Но вот что интересно. Другие сержанты нас и гоняли и воспитывали, но я не помню, чтобы унижали, а вот этот кадр… У него был фетиш — его накачанный организм. Пришёл-то он, как ребята рассказывали, задохлик-задохликом, но накачался. И возомнив себя крутым и сильным, а, тем более что добавлялась и безнаказанность — казарма есть казарма. Вот и летали мы по контркурсам. Особливо он полюбил Васю. Был такой парень. Гнул его и по делу и без. Он, Вася вообще-то не Вася был, это прозвище такое. Он вообще-то никакой был. Чуть что — падал. Нет, он не припадочный был, хитрый просто, немножко. Понятно, что хитрость его была шита белыми нитками, но связываться с ним, мало кто хотел.

Вот Д-н. его и доставал. То выключателю Вася докладывал что-нибудь. То перед отбоем минут по пять должен был уговаривать его художественно, выключатель, в смысле, по поводу "разрешите выключить".

Так вот этот Д-н. в отпуск поехал. А как же! Он ведь орёл был перед молодыми, а перед начальством хвостом мёл так, что пыль столбом стояла! Так вот из отпуска он вернулся с огромным бланшем под глазом. Ох, мы и радовались, хотя это было и неправильно. В смысле радоваться. Но зато как нам было приятно, потому что эта гнида была наказана! Пусть не нашими руками, но наказана. И было это лишним подтверждением, что человек был вот такое гавно! Этот, блинн, младший сержант.

Второй, подобный — это был рядовой П-в. Вот тоже фуфел, хлебом не корми, а дай поизгаляться. Он единственный кто из дедов лупил по ногам в строю, типа "выше ногу". Стишки ему читали, водители ночное вождение сдавали, деньги он собирал с половины молодых. Тоже был какой-то патологический садист. Даже и вспоминать-то про него не хочется.

Вообще-то по армейским понятиям, дедушка не должен был заниматься ничем, кроме ожидания дембеля и подготовки к нему. Большинство наших дедов именно так и поступали, но вот встречались всё же уроды, блинн…

И что характерно. Очень часто чмо из чмов становится, задедовав, настолько крутым… что… А вот сильные ребята, которые не позволили себя загнобить… Ну тут, честно 50 на 50. Кто-то продолжает жить как человек, а кто-то и подонком становится. НО! Как правило, самые свирепые деды — это те, кто лазил под койками и дедам портянки стирал. Они-то и самоутверждаются в своих глазах. Типа — я так жил, потому что положено, теперь другие будут.

Говорю же вам — очень всё неоднозначно.

Другое дело категория военнослужащих, именовавшаяся в ЦГВ "кандеды". Кандидаты в дедушки, так сказать. Это 3-й период службы. Уже не молодые, но и не деды. О них будет отдельный разговор.

Кандедушки

Тут разговор особый.

Эта категория военнослужащих, которая имеет и права, в отличие от первого и второго периодов, но и обязанностей у неё, у этой категории хватает тоже. С них спрашивают и командиры строго, а с другой стороны они находятся под контролем дедов. Нет, их не гоняют в открытую, не гнобят, как молодых. Их никто не заставляет пахать, явно, по крайней мере, но и буреть не позволяют. Если, не дай Бог, дедов командование нагибать начинает за порядок или там ещё за что, то спрос с кандедов. Почему, мол, молодых распускаете так, что нам беспокойство получается. Вот и крутятся они между дедами и командирами, обеспечивая и тем и другим спокойствие и порядок в подразделении. И вот тут интересная вещь случается.

Молодых в роте было две категории. 1-й и 2-й период службы. Разница небольшая. Т. е. никакой практически. Про первый период я вообще говорить не буду, замечу только, что в нашем внутреннем кругу, т. е. кругу молодых всё равно определенного рода разделение было. 1-й период понимал, что когда мы станем кандедами, они останутся молодыми, и ссориться с нами им же дороже было, поэтому, по негласному пониманию ситуации, всё-таки самая грязная и тяжёлая работа делалась ими. Это получалось как-то само собой, хотя повторюсь, никто никого не заставлял. Просто так получалось и всё тут.

Мы, те кто приехал из учебки, предыдущие полгода службу с нынешним 3-м периодом не тащили, и были мы им чужие, но, как ни крути, спецы и стояли всё-таки немного выше, по крайней мере, в глазах командиров. Ребята нашего призыва, но прослужившие 1-й период в роте, были в основном водителями и дизелистами электромеханиками. Спецы все, в основном, были, после учебки. Так вот — тем, что были не из учебки доставалось по первому периоду, конечно, гораздо сильнее, чем нам в учебке.

Ведь в учебке мы были все одинаковые. Как бы нас там не злючили, не гнули-нагибали, морально нам было проще. Три сержанта на взвод. Остальные равны. А тут было другое.

Их было мало, и были они самой низкостоящей в армейской иерархии кастой. И летали парни, аки мячи футбольные от ударов и тычков. Причём призыв, который уволился в момент нашего прихода, закалку салабонскую получил ещё кто в пехоте, кто в Борисоглебске (там наша Тамбовская учебка, раньше была — по слухам форменный дисбат). И порядки были жестокие.

И вот приехали мы.

Кандедами стали те, кто вырос ещё более в жестоких условиях, чем даже наши однопризывники. А рота лучшая. Ох не дай вам Бог удачи служить когда-нибудь в лучших подразделениях… Вот и шерстили нас по полной программе, обеспечивая высокую боеготовность подразделения и образцовый в нём порядок.

В нашем взводе большинство этих кандедов были водители. Горьковский призыв. В другом, а рота состояла всего из двух, большинство было спецы. И много сержантов.

Ну, я сначала о своих расскажу.

Наиболее "яркими личностями" были Валя Г-в, и Коля М-в.

Валя был мужик… Я не помню, чтобы он лютовал особо, но перец был, просто абзац. Расскажу два случая.

Он до армии женился. Во время его службы по 2-му периоду, у него родился ребёнок. И вот, наконец, дошла очередь до Вали — в отпуск его отправлять. Не по заслугам каким-то, а потому что положено по рождению ребёнка. А прикол был вот в чём. Он призывался из Горьковской области, а жена жила у своих родителей в… где-то порядочно от Горького. Так ему документы выписали домой. Он, ни слова не говоря, уехал. Так даже из дома не поехал к семье… Когда вернулся, объяснил — мол, ребёнок маленький, ещё плачет по ночам, ну чего, мол, ехать. Я дома отдохнул… Финиш.

Он всегда с гордость говорил, что прочитал всего одну книгу в жизни, и ту не до конца. Это он про "Му-Му" говорил. Я разочек пошутил. Сказал, что мол зря не дочитал. Там в конце очень интересные советы по содержанию крупного рогатого скота. А крендель этот был из деревни. У них коров было две. Ну, он в силу своей ущербности принял это на свой счёт, и потом полгода молча и упорно доставал меня. Нет, не физически. Но при каждом удобном случае, шипел в ухо, как змей, что, мол, он мне "Москву покажет". Но трусоват был, земляков моих боялся. Можно же было и досвистеться, если на Москву открыто наехать.

Второй, упомянутый, Коля. Вот это был анекдот ходячий. Маленький, щупленький, весу не больше сорока, но злючий-презлючий. Мы его клопом звали. Как присосётся, хоть топись. Он тоже "полюбил" Тольку Мамонта. Я уже рассказывал, Толя был здоровый. Килограмм под сто и высокий. Одним словом пять таких Колей. И смех и грех. Коля поначалу начинает Толика задевать, а тот слоником прикинется, молчит и моргает. Колю это доставало сильно почему-то, он скачет вокруг него, руками размахивает, Толика долбить начинает, а тот стоит и моргает. Со стороны это выглядело очень забавно. Толик однажды шаг в сторону сделал, когда этот прыгнул, тот мимо пролетел, а Толя, добрая душа, поймал его за ремень, чтобы тот не упал. Происходило это на глазах у роты. Рота легла. Толя стоит, держит его, тот в воздухе ногами болтает и верещит. После этого он от Толика поотстал. Больше морально доставал.

Ваня С-в. Вот его так до конца и не понял. Вроде нормальный мужик, но воспитание у него заключалось только в одном. Чуть что, он со своим друганом — Фомой (про этого ублюдка даже писать не буду) вели провинившегося за казарму и просто, извините, "пуговицы правили", т. е. элементарно били. Но в то же время, если с ним работать выпадало вместе, он также брал лопату, скажем, и наравне с нами пахал. Или никогда не было, чтобы Ванька чем-то не поделился, даже последнюю сигарету делил честно. Что не скажешь о многих других стариках.

Среди сержантов кандедов народ делился на командиров и… ну как бы это сказать, чтобы не ругаться. Не получится. Там-тарарам, и всё. По-другому не назовешь.

Вот возьмите Шевченко. Аккуратный, подтянутый. Спец отличный. И было, что гонял он молодёжь, но кроме хорошего ничего сказать нельзя. Нормальный был пацан. А вот другой, откуда-то, кажется, из Украины был, Терёха, тот визжал и брызгал слюной. Гнулся перед командирами, молодых случалось, и поколачивал, но перед старшими ложился на брюхо и не петюкал.

Но наиболее колоритной личностью был Серёжа К-к. Был он з пидо Львова вроде. Ярый, извините, националист. Наши однопризывники рассказывали, что когда он был на 2-м периоде, т. е. молодым, то вообще молчал и пахал, никому слова поперек, все делал… Ну вроде нормальным был парнем. 3-й период он был рядовым. Я с ним на ПЦ смен много отсидел. Ну, нормальный мужик, когда на смене. Но в роте менялся, как-будто просто другой человек. Особенно, если рядом не было кого-нибудь из дедов. Но, если были, то его было и не видно и не слышно. Язык в зад и в уголок. А так, от него было прятаться впору.

Он очень страдал. Все его однопризывники-спецы были сержантами. А у него уже и 2-й класс был и не дурак вроде, но рядовой. Вова Щенников, ротный наш, его не жаловал. Он командиром отделения его не назначил, а поставил нашего однопризывника, а его в рядовых оставил. Его это здорово заело. Хотя и никому слова поперек не сказал, но все делал, и молодых случалось, поколачивал, но перед старшими никогда голову не поднимал… Летом Вову повысили. Он НШ батальона стал.

На роту прислали щелкунчика сладенького. Старлея Арахискина. Фамилия конечно у него другая была, но созвучная с породами ореховыми. Это был… ну просто прелесть. Блатной был или из когорты "отличных" офицеров, которых все вышестоящие стремятся сплавить на повышение, при первой же возможности. "Отличный", это не, потому что очень хороший, а потому что от всех отличался. Фуражка на нос, походка боком как у краба. Глазки бегающие из под козырька постреливают вокруг. На лице полуулыбка, полуухмылка. Вечные интриги и подковерные шевеления. Одним словом, после Вовки… это было такой подарок, что мы плакали, Вову вспоминая.

И вот этот ротный, Сережу К-к. значит полюбил. Разве что в зад не целовал. Уж не знаю, но приглянулся он ему. Забегая вперёд и чтобы больше не возвращаться, Серёжа в начале своего 4-го периода стал ефрейтором, а уволился СТАРШИНОЙ!!! Был он полгода заместителем старшины. Вот тогда-то мы и "порадовались жизни". Мы, это рота, в смысле. Это был яркий пример карьеры "на крови"… Его свои же однопризывники, деды уже, боялись и ненавидели. Трое ребят из-за него в отпуска не поехали. Ему, кстати, отпуск-то объявили, но Щенников всё-таки сделал так, что съездить он не успел.

И надо же было такому случиться, что он поехал домой с последней партией. Нас тогда на дембель отправляли по географическому признаку. Партии формировались по округам, а не по заслугам. "Золотой эшелон" в группе ввели уже в середине 80-х. А одет был Сережа… Вся молодёжь роты лишилась своего нового обмундирования, но тот был с иголочки. И вот утром, в день отправки, старшина наш обнаружил, что его парадка, та, в которой он служил, а не та которую он у молодых сменял на эту свою, слегка грязная и порванная висела на его месте в каптёрке с аккуратно пришитыми всеми старшинскими регалиями и положенными значками. А фуражка, какая была… прелесть кепка — наверное, десятого срока службы. Мы, всю ночь перешивали подкладки и т. п. С его клеймением обратно вшили на эту формочку. Вплоть до носков заменили. А в восемь машина в Божи Дар. Он вроде кинулся хватать что-то новое с криком, типа, что он всех имел в виду. Ротный со старшиной его вроде поддержали, а мы, вроде как не коллективно, но мы все Сереже по тихому так сказали, что доложим официально замполиту с особистом о сумме отнятых им у молодых денег и замене обмундирования, если он не заткнётся. Тот подумал, одел хламьё, подхватил чумадан и подался к штабу.

Там замполит батальона его, любимого своего стукачка как увидел, на дыбы. Переодеть, орёт. А во что? И когда? До отправки минуты оставались.

О нём слава во всём батальоне плохая шла, так что он не нужен был никому.

Стали открывать чемоданы. А у Серёжи, кроме дембельского альбома (это святое — не тронули) да минимума сувениров кирпичики силикатные лежат. Ни джинсиков там его синеньких, ни сервиза чайного… Всё нажитое тяжким нечестным путём пропало. Немая сцена. Он вроде вякнул, что мол обокрали. А НШ, Вовка наш, смекнул, его, только увидев, что к чему, сказал ему просто и ясно, что за пятнадцать лет службы он не видел ни разу, чтобы командиры смогли приговор казармы изменить. И поехал Серёжа на дембель, как положено.

И не месть это была. Гогу, например, всей ротой на дембель собирали, никто в стороне не остался, а этого… Казарма восстановила справедливость. Вообще-то говоря, это страшная сила. И что не делай, ничего против неё не сделаешь.

Ну и чтобы с разделением народа по периодам закончить стоит сказать ещё немного и о "молодых". Тут, как ни крути, а было всё-таки две ипостаси.

Второй период службы или "сам по себе"

"Чиж", "свисток"… но всё равно "молодой", "салага". Уже немало знает и чего-то умеет, хотя по большому счёту назвать военного 2-го периода службы полноценным военнослужащим довольно трудно. Статус поменялся, но нельзя сказать, что изменился особенно.

Если в подразделение пришло достаточное количество бойцов нового призыва, то в общем-то становится легче. Большая часть грязных и, скажем так, неформальных работ ложится на их плечи. Если молодёжи мало, то второй период мало чем отличается от первого.

Первый период, или первые 6 месяцев службы

Про первый период в войсках — это в основном подсмотренное, увиденное. Потому что сам я в войсках не хлебнул, мои первые полгода в учебке прошли, а там было проще, с одной стороны — все одинаковые, хотя и… Но сравнивать можно только то, что сам попробовал.

У нас в учебке, помимо сержантов, в роте было только 3-е стариков. Каптёрщик (я его вообще не помню) и два ефрейтора, отслуживших год. Боря Удальцов из Питера и Вова Сплетухов из Москвы. Они были писарями в штабе, а жили у нас. Так вот это были настоящие друзья. И нам, курсантам, и совет, и помощь всегда от них можно было получить. В войсках же другое.

"Организм", "желудок", "дух", "салага"… Терминология обширна. Ничего не знает, ничего не умеет. Всего и всех боится. Прав никаких, обязанностей… перечислить невозможно. Помимо освоения, овладения, накопления ещё и обеспечение быта подразделения лежит в основном на этой категории военнослужащих. Плюс всякие хозяйственные и т. п. работы в интересах, так сказать, части и не только.

Тихий, затянутый до немыслимой узости талии поясным ремнём и застёгнутый на всё крючки и пуговицы военнослужащий. Хотя эта затянутость и застёгнутость всё равно не устраняет мешковатость и обвислость обмундирования. Взгляд бегающий, речь невнятная и прерывистая. Голос тихий и почти неслышный. Движения неуклюжие и суетливые. Любая команда выполняется бегом, без понуканий и повторений. Фигура, всем существом своим, выражающая покорность, олицетворяющая исполнительность и огромное желание работать, служить, исполнять приказы начальников и требования Уставов.

Только иногда в быстром, исподлобья брошенном на кого-нибудь из старослужащих, взгляде читается лютая злоба и ненависть. Или, готовая вырваться на выдохе, истеричная фраза — ругательство в тот же адрес. Но, когда в глаза — собачья преданность и какая-то рабская покорность судьбе и великому вершителю своей судьбы… его величеству старослужащему. Хотя мысль внутри только одна — встречу на гражданке — убью насовсем, даже думать не буду. Но это глубоко, повторюсь, внутри.

Потому что любой старослужащий, это тот человек, т. е. не человек даже, но существо, от которого зависит всё. Каждая минута жизни и каждый вздох контролируется этим высшим существом.

Любой командир, у которого на погонах хотя бы маленькие звёздочки воспринимается как бо-о-о-льшой начальник и существо заоблачного уровня, а уж если большие, то… Но на этих только издалека посмотреть можно.

Эти, со звёздами, вызывают недоумение, ведь он может заставить этих наглых, постоянно чего-то требующих и страшных старослужащих, например, взять в руки тряпки и наравне с ними, воинами 1-го периода службы, мыть и оттирать грязный пол или "шуршать, летать, порхать…" А он почему-то этого не делает. Он, почему-то, например, на полевых занятиях, гонит весь взвод наравне, подгоняет и подгоняет. И не понимает, что человек не машина, что он — человек, устаёт. Что человеку бежать невмочь. Что все эти подонки старослужащие только и делают, что сбивают с темпа, подталкивая и хватая за ремни. Тянут они… Чего тянуть? Чего тянуть? Только с темпа сбивать! И автомат хватать не надо… Это типа — помочь хочешь? Потом же этот перехваченный автомат та-а-аким боком выйдет. Лучше давай отдохнем, на травке поваляемся, а потом потихонечку обедать пойдём. Ну его… кросс этот.

А вот этот со звёздочками вдоль погона — вообще странный какой-то. От него вообще все беды. То пол не так натёрт, а чего его тереть — всё равно роточка разок пробежит, и снова мой— натирай. Чего его натирать, например, после отбоя? Кому он ночью нужен? Кто его увидит. После подъёма и до ухода роты на занятия опять так истопчут, что до обеда опять три. Эти… все… они же ноги не поднимают, они же специально шаркают как старики, чтобы опять драить. Блин! Ну, чего его тереть четыре раза за день?

А ещё — койки, полоски на одеялах, подушки… Все выровняй, всё отбей, все натяни. Ну, какая разница — мятая, не мятая…

А туалеты? Зачем пол ночи тереть все эти раковины и, пардон, очки-дучки… Утром три, днём три, ночью опять три. Раковины, краники. Чего их начищать? Серые — белые, блестящие — не блестящие, кафель, понимаешь ему грязный… А каким ему быть в умывальнике — брызгают ведь.

От него, от этого, у которого не поперёк, вообще житья нет. Он специально сержантов подговаривает в каптёрке. И те начинают с утра настроение портить. Не стрижен, грязный, неглаженый, подворотничок, сапоги… А когда мне это делать? Я за сутки не присел ни разу!

Целый день летаешь, порхаешь, шурша всем организмом… А ночью? Ночью начинается — то стирай, то гладь, то подшивай, а то и всё вместе. А не это, так давай — то вождение ночное сдавай, то песни пой, то стихи рассказывай, то… Вообще говорить не стоит, что делают скоты. Деды, бли-и-ин! Поубивал бы!!! Живыми бы закопал!!! Шкуру бы содрал!!! Собственные зубы заставил бы сожрать!!! Ненавижу!!!

И этих со звёздами ненавижу. Вызывают, беседуют.

— Разрешите войти, тащ…

— Как служится? Не обижают?

— Спасибо, тащ… всё нормально!!!

А ты сам не видишь? Тебе скажи, завтра вешаться придётся. Ты их "строить" начнёшь, а они что, не поймут, кто рассказал? Нет, дорогой неуважаемый — я промолчу. Пусть другие в петлю лезут. Ничего я тебе не скажу, и не агитируй.

— Никак нет, тащ…! Все нормально, тащ…! Отношения нормальные!

Ну, чего ты меня грузишь? "Если вы молчать будете — то так вас и будут…" Я что, по-твоему, дурак? Если бы вам надо было — вы бы давно уже… А вам оно не надо — вот нас и… Не, не куплюсь.

— Есть! Разрешите идти?

Ф-у-у-у! Отпустил. Вроде ничего не сказал. Сейчас эти начнут прессовать — чего спрашивал, чего сказал, как посмотрел. Угрожать будут, предупреждать… Боятся гады… Ненавижу!

Вышел из канцелярии.

— Нет, чесслово, тащ сержант, не ни слова, тащ сержант!!!

Бум!!! Полетел… блин! Встречу на гражданке… Бум! Он же слабее меня, чего же я? А… Бум!

— Нет, тащ сержант, я ничего такого… нет, тащ сержант! Есть, тащ сержант!

Непонятно чего хочется больше — спать или есть? Стоять или сидеть? Хочется только одного и побыстрее. Можно прямо вчера. Дембеля хочется. Где ты, дембель? Где ты…

И вот так, или примерно так все первые полгода. И, на определённом этапе, начинает часто возникать мысль в голове: да чтобы я, когда стану стариком… хоть раз молодого… чтобы я на молодого… да никогда… да… да… и т. п. клятвы лезут в голову.

Ходят легенды о том, что в какой-то части, где обязательно служит земляк или даже друг, в общем верный человек, который врать не станет, молодые навели "свой порядок". Построили дедов в одну линию и живут честно и справедливо. В общем — "Город солнца" создали своими собственными силами. Разбили пару табуреток об голову дедов, и всё наладилось. Надо бы и нам так. Чего мы…

Хорошо, если не находится среди молодых никого, кто эти разговоры до стариков донесет. Тогда так разговорами и мечтами и заканчивается этот бред. А вот если… то тут уж… И говорить-то об этом не хочется. Меры быстрые и жесткие, даже жестокие принимаются.

В общем, нового я ничего не скажу, но замечу, что парни, которые служат второй год, как правило, проходили ту же школу, а бывало, что и жестче. Все мысли молодых в своё время были и их мыслями, они это уже "проходили", поэтому и всё прозрачно для них. А во-вторых, год или полтора совместной службы сплачивает так, что… Одним словом, ребята понимают что принцип "один за всех и все…" не пустой звук. Поэтому, в отличие от разобщённой и неорганизованной коалиции молодых не может получиться этого самого "города солнца". Никогда! Другой вопрос в том, что в подавляющем большинстве случаев не существует беспредельного гнёта дедов. Весь быт лежит на молодых — это правда, но стирки и т. п. личное обслуживание выполняют только те молодые, кто действительно дрогнул. Сделал один раз, и одному… будешь делать всегда и всем. После года службы, скорее всего, делать подобное этот солдат перестанет, но уважением среди ребят своего же призыва, пользоваться не будет. А значит и младшие стариком считать не станут. А коли так, то можно забыть о "дедовских привилегиях" в полной степени. Гонять-то такого бойца не будут, как молодого, но…

Хотя говорить о том, что это утверждение бесспорно — нельзя. Ситуации бытового устройства и правил оного в разных воинских частях были и есть разные.

Не скажу, как было в пехоте, где в отделении десять человек или ещё где. У нас существовал и поддерживался такой порядок:

Суббота, после обеда, когда рота работала, поступала в распоряжение старшины для наведения порядка и выполнения прочих хозяйственных работ, от каждого экипажа выделялся один человек (естественно молодой), который получал (нас, например, было пятеро — трое 2-го периода и двое дедов) все пять комплектов х/б и шёл в баню. Там стирал форму всем, потом её выглаживал и подшивал. Т. е. к ужину мы все переодевались в чистое выглаженное и подшитое обмундирование. Остальные тем временем наводили порядок в расположении, мели свою территорию и т. п. Унизительного в этом никто не видел. Всё-таки стирать в горячей воде было и быстрее и удобнее, чем в умывалке на полу возиться в холодной воде, а потом ждать очереди "на утюг".

А что касается прочего, то на эту тему хорошо сказано:

Лучше, пожалуй, и не объяснить.