К югу от Вирджинии

3

Коробки наполнялись равномерно. Спорные документы, где речь шла о коммунистах, партизанах, комсомольцах, а евреи только упоминались, Полина тоже отправляла в «еврейскую» коробку.

Голые факты, конторский сухой язык, списки расстрелянных, повешенных, списки отправленных в концлагеря и угнанных в Германию казались Полине архивной древностью, историей, вроде кровавой экспедиции Кортеса или Крестовых походов.

Ровно в двенадцать она спускалась вниз, покупала итальянский сандвич, банку колы и шла в Риверсайд Парк. Там она устраивалась на рябой от солнечных пятен траве, открывала Бунина в потертом переплете, лениво жевала, изредка поглядывая на резвых белок, суетливо снующих по деревьям. Иногда любопытный спаниель или терьер подскакивал к ней, тыкался черным носом в ногу, радостно фыркал, здороваясь, и тут же бежал дальше по своим собачьим делам. Сквозь просветы в листве проплывал острый парус яхты или рыжий бок баржи, вода Гудзона не была видна с травы, и Полине казалось, что кто-то тянет эти летние декорации для создания хорошего настроения. Без пяти час Полина снова сидела в своей кладовке на углу Бродвея и Восемьдесят Первой.

В редакции к ней относились по-доброму, но соблюдая дистанцию – всем было известно, что у нее трехмесячный контракт. Бетси не докучала, лишь изредка заглядывала проведать. Полина кивала на коробки, Бетси улыбалась, щурила темно-карие глаза и тихо притворяла за собой дверь. Сортировка подходила к концу, Полине самой хотелось поскорей заняться переводом.

В ту пятницу шел дождь, прогулку в парк пришлось отменить, Полина жевала свой бутерброд в кладовке, соря крошками на клавиатуру. Она бродила по Сети, хотела купить туфли, но передумала, потом нашла вазу венецианского стекла всего за девять долларов, потом залезла в книжное обозрение воскресной «Нью-Йорк таймс», пробежалась по статьям и критике, зашла в список бестселлеров. Тут она застыла и перестала жевать – «Анна Каренина» стояла на четвертом месте по продажам за прошлую неделю. Между «Ватиканским оборотнем» и «Девственницами Кабула». Полина подозрительно перечитала название и имя автора – «Анна Каренина», Лев Толстой. Проглотила кусок, запила колой и пошла в поиск.

Оказалось, дней десять назад Опра Уинфри в своей телепрограмме расплакалась в прямом эфире, рассказывая о катарсисе, который она испытала, закончив вчера ночью читать эту книгу. И что каждая женщина непременно должна, просто обязана прочитать этот роман.

Полина усмехнулась, аудитория, скорее всего, неверно истолковала слово «катарсис». Но факт есть факт – миллионы телезрительниц тут же заказали Толстого. Полина взглянула на стену, с древнего фото грозный старик взирал осуждающе, сунув широкие мужицкие ладони под узкий ремешок и угрожающе выставив бороду. Полина пожала плечами, виновато улыбнулась и развела руками. Потом сдула крошки с клавиатуры, вытерла губы. Смяв салфетки, сунула тугой, пестрый комок в мусорную корзину. Вытянула новую папку.

«Село Федотовка Новопреображенского сельсовета Нижнедуванского района немцы заняли 9 июля 1942 года в четверг в 13.00 часов дня. За время оккупации села с 9 июля 1942 года по 29 января 1943 года угнано мирного населения в Германию на каторжные работы 42 человека. Фашисты зверски издевались над гражданами, грабили их и били. Трех 65-летних стариков Вергуна Гордея Федоровича, Золотарева Андрея Тимофеевича и Рыжика Егора Ивановича запрягли в подводу и заставили подвозить бочкой воду из колодца для немецких лошадей. Старики были не в силах везти бочку с водой, за что были зверски избиты немцами, после чего они долго болели.

Из показаний Проценко Е. И., жительницы села Федотовка».

Полина взяла следующий лист, отложила, вернулась к предыдущему, перечитала. С минуту сидела неподвижно, потом выскочила в коридор, добежала до кабинета Бетси. Постояв с документом в руках перед дверью, медленно вернулась к себе.

– Але, пап, привет! – голос у Полины был запыхавшийся, словно она взбиралась по лестнице. – Не, все окей. Нет, все… Да я говорю, нормально все. Пап, ты не помнишь…

Чарльз Рыжик любил руководить, ему нравилось, когда все под контролем, включая телефонные разговоры.

– Редакция? Нормальная редакция, у меня контракт на три месяца всего… Не знаю… Нет, пока не думала. Да, да, надо искать… Буду… Буду…

Полина беззвучно выругалась, сделала страшные глаза.

– Погоди… Да погоди ты! Я хочу спросить про бабушку.

Чарльз Рыжик наконец перестал говорить.

– Пап, ты не знаешь, где она жила во время войны? Ну там, в России. Верней, в Советском Союзе.

Полина барабанила пальцами по столу, потом ухватила ручку и стала чирикать на листе.

– А где в Белоруссии? Ну, какой город… Или деревня?

Лист покрывался каракулями: треугольниками, квадратами и черной соломой.

– А ты не помнишь, она не говорила про село Федотовка? Или про Нижнедуванский район?

В ручке кончилась паста, Полина скомкала лист и вместе с ручкой бросила в мусор.

– Нет, я просто наткнулась на документ один тут… Да, по работе. Ну, я им перевожу архив русский. Нет, почему? Нравится. Я не знаю. Может, на следующей неделе. Да. Да. Угу.

Полина нажала отбой, вышла в коридор.

Бетси выслушала ее, изредка поглядывая в компьютер, у редакторши был роскошный «мак» с монументальным экраном. Полина начала страстно, убедительно, но под конец выдохлась и уже сама не понимала, зачем пришла и чего хочет. Она замолчала, протянула Бетси копию показаний Проценко, жительницы села Федотовка. Редакторша взяла бумагу, поглядела на нее, вернула Полине. Помолчав, спросила:

– А ты не еврейка?

Полина с сожалением помотала головой.

– Рыжик… – Бетси подняла дуги бровей, словно дегустируя. – Знаешь, звучит вполне по-нашему.

– Нет, это белорусская фамилия. Мне бабушка говорила.

– Жаль… – редакторша скосила черные глаза на экран. – Ну что же они делают… на семь процентов… – пробормотала, щурясь. – Извини. Понимаешь, если бы она была еврейкой, мы могли бы послать запрос и в немецкий архив, и в белорусский. И по нашим каналам попытаться узнать что-нибудь, через музей Холокоста. И здесь, и в Израиле.

Полина виновато кивнула головой.

Вот и Бронкс. Она вышла из метро, нацепила черные очки, прижала сумку к животу и, не обращая внимания на оклики попрошаек, перебежала на другую сторону улицы. Черный парень в бейсболке и в грязной бельевой майке попытался ухватить ее за запястье. Полина увернулась, парень заржал и весело выматерился вслед.

У мотеля что-то происходило, толпились люди, на обочине нос в нос стояли два полицейских «Форда». Будто секретничают, усмехнулась Полина и тут увидела, что дверь в ее номер распахнута настежь. Она подбежала, протиснулась.

– Ну вот! – закричала Дорис. – Я звоню ей, звоню! Эй, офицер! Тут она!

Замок был вырван с мясом, из двери веером торчала желтая щепа. В проеме на корточках сидел полицейский, он снимал отпечатки пальцев. На полу, в раскрытом стальном чемоданчике, блестели разные банки, тюбики, в ячейках лежали кисточки, похожие на макияжные. Точно как в кино, растерянно подумала Полина, пытаясь заглянуть в комнату.

– У вас есть документы? – Толстый мулат в мятом сером костюме выглянул из комнаты. – Я – детектив Льюис. Сэм, пропусти ее.

Обе створки шкафа были раскрыты настежь, тряпки валялись по всей комнате, с лампы свисал черный лифчик с лиловыми кружевами. Подарок Саймона. Полина протянула руку.

– Не трогать! – рыкнул толстяк. Он переписывал данные из ее водительских прав в блокнот. – Посмотрите как следует, что пропало. Деньги, украшения, электроника. Только не трогайте ничего.

Холодильник был распахнут, на двери у ручки чернела пудра для снятия отпечатков. Продукты валялись на полу, бутыль кетчупа, купленная вчера, была разбита вдребезги о край мойки.

«Как кровь», – подумала Полина. Она с отвращением посмотрела на вываленное в красную жижу нижнее белье, майки. Ее замутило, захотелось немедленно уйти отсюда, все оставить и никогда не возвращаться.

– Не знаю… – она пробормотала. – Вроде все тут. Не знаю.

Исчезли черные джинсы и два совершенно новых платья. Почему-то сказать об этом показалось стыдным.

Толпа рассосалась, наступало время ужина, да и все интересное уже показали. Строгий детектив Льюис уехал, Полина держала в руках его визитку с тисненым, приятным на ощупь, полицейским значком города Нью-Йорк. Второй полицейский продолжал возиться с отпечатками. Полина присела на корточки рядом.

– Можно?

– Без проблем, – полицейский поднял голову. Он оказался молодым парнем ее возраста с нежным румянцем во всю щеку.

«Да он не бреется еще, – подумала Полина. – Милый какой».

Они сидели в проеме двери, парень возился с какой-то белой пастой, похожей на сливочный пломбир. Он размешивал ее деревянной лопаткой, такой врачи смотрят горло. Паста постепенно густела.

– Как в кино… – сказала Полина первое, что пришло в голову.

– Ага… Вот тут они, родимые… – парень начал намазывать пасту на дверной косяк. – Мне нужно ваши пальчики снять тоже. Чтоб исключить.

– Я с удовольствием, – кивнула Полина.

Из конторы выскочила всклокоченная Дорис, желтые патлы торчали дыбом, увидев Полину и полицейского, она замешкалась, махнула рукой и вернулась к себе.

– Теперь нужно подождать, когда подсохнет, – полицейский закончил с пастой и теперь любовался работой. – Латексная основа. Резина. Можно использовать ленту – удобней, быстрей, но результат не тот.

«Наверное, гей, – подумала Полина, разглядывая маленькие руки полицейского. – Господи, ну почему, как симпатичный мужик, так непременно гомосек?»

Он взял ее кисть и палец за пальцем прокатал по черной подушке, а после отпечатал на глянцевой, как пластик, бумаге. Парень все делал старательно, руки его были теплыми и мягкими, как у детского доктора. От него слегка пахло одеколоном, чем-то горьковато-цитрусовым. Полина почувствовала, что начинает краснеть.

– Я вот только не понимаю… – начала она, голос получился в нос, противный. – Это ж не какой-то матерый взломщик, это ж шпана. Вон они, все там. – Она мотнула головой в сторону пустыря за мотелем.

Полицейский убрал ее отпечатки в пластиковый пакет, пакет надписал и спрятал в чемодан.

– Просто столько сил… – Полина продолжала говорить тем же противным голосом, хотела замолчать, но почему-то не могла. – Столько денег, времени. И все на какое-то обдолбанное хулиганье. Вот что совершенно непонятно…

– Конечно, непонятно! – неожиданно резко перебил ее парень. – Раньше суд вот за такое не моргнув давал три года, а сейчас – месяц колонии, а если малолетка, так вообще на поруки отпустят. Вон они – малолетки, с бритвами. Глотку за пару баксов перережут.

– Ну, так что делать? – спросила Полина растерянно.

– А что тут делать? Я вот собираю пальчики. Он завтра, сучонок, вскроет тачку или попадется на взломе. Мы пальчики его снимем, сравним с этими. Совпадет – сразу пойдет по совокупу. А это уже три года минимум.

– А потом?

– Что потом? Потом выйдет, а мы его снова упрячем. Они ж больше месяца не гуляют. Главное, его, сучонка, в систему ввести, чтоб на коротком поводке был. – Полицейский выпрямился, подмигнул, закончил почти весело: – Вот я этим и занимаюсь. Вот салфетка, вытрите пальцы.

«Нет, пожалуй, не гей», – Полина улыбнулась.

Из конторы высунулась желтая голова, скрылась снова. Полицейский щелкнул замками на металлическом чемодане, протянул Полине руку. Они вместе вышли, он сел в машину.

– Телефон попросил? – Дорис подмигнула, зайдя в комнату. – Бог мой Джизус и мать его Мария! Вот ведь уроды! Ну что ты будешь делать… Слышь, у меня третий пустой, здесь ночевать нельзя. Да и замок только завтра, я Фрэнку позвонила, а он уже в ауте, такого тут навставляет. Хоть и мастер на все руки… Был бы Джаг, мигом бы… – она вздохнула. – Собери что надо, я дверь сейчас заколочу.

Полина нашла пластиковый пакет, сунула туда шампунь, зубную щетку. Все вокруг казалось грязным, она с отвращением дотрагивалась до своих вещей, словно боялась подцепить заразу. Полина подумала, что надо оставить все, теперь каждая вещь отсюда, даже отмытая, простиранная, будет напоминать об этой мерзости. Она вышла, прикрыла дверь.

Дорис вернулась с доской и молотком. Ловко вбила трехдюймовые гвозди, сунула молоток под ремень:

– Дуй в третий. Вот ключ.

Полина не выспалась. Всю ночь ей чудились шаги, кто-то скребся под окном, шуршал гравием на дорожке. Она придвинула стол к двери, сверху взгромоздила стул. Больше в комнате не было ничего, телевизор оказался намертво прикручен к стене. Под утро, когда уже рассвело, ей удалось заснуть. Но тут началась стрельба, и кто-то заорал жутким голосом. Полина вскочила. Проснувшись до конца, поняла, что стрельба ей приснилась, а кричала она сама… Часы показывали шесть двадцать семь. Полина побрела в душ.

В редакции стояла ленивая летняя тишь. По коридору в косых лучах солнца светилась белесая пыль. Полину клонило в сон. Она принесла вторую кружку кофе, сделала большой глоток и обожгла язык. В дверь кто-то стукнул – один раз, громко и требовательно.

Вошла Бетси, положила перед Полиной лист.

– Я получила факс…

– Факс? – смеясь, не сдержалась Полина. – Ой, простите, я просто подумала, что…

– Мы имеем дело с такими конторами, которые пользуются до сих пор телеграфом, телетайпом, голубиной почтой и дымовыми сигналами, – назидательно сказала Бетси. – Тут про вашу бабушку.

Полина схватила бумагу.

– Я отправила запрос в эмиграционный архив, – мадам Кляйн усмехнулась, соболиная бровь изогнулась. – По своим каналам… Короче, вот что удалось узнать.

Бетси вышла. Полина начала читать, вспомнив, крикнула в закрытую дверь «Спасибо!». Она ожидала увидеть официальный документ с гербом, печатями и орлами, что-то вроде сертификата или лицензии. На деле бумага оказалась копией корабельного списка. Сверху стояло название судовой компании «Гамбург-Америка Лайн», чуть ниже штамп «Эллис Айленд, эмиграционный центр». Под номером девять Полина нашла Нину Егоровну Рыжик. Пол женский. 1931 года рождения, русская. Прибыла из г. Бремерхавен, Германия.

Полина удивилась, она всегда считала, что бабушка приехала из Австрии.

«Здорова. Прошла натурализацию 3-го апреля 1946 года».

Все. Дальше шел некто Генрих-Отто Гонтмахер. Полина перечитала бабкину строку еще и еще раз. Положила факс на стол, опустила голову. Кровь стучала в висках, она закрыла глаза. И это все? Отец ничего не знает, бабушка умерла, никаких писем, никаких бумаг, никаких документов.

– Как же так… – пробормотала Полина. – Одна строчка в амбарной книге? И все? Почему она ничего не рассказывала?

Хотела все забыть. У нее на глазах сожгли дом, убили отца. Потом Германия, какая-нибудь фабрика или ферма. Про такое вряд ли хочется рассказывать детям на сон грядущий.

В полдень Полина спустилась вниз, вышла в раскаленный город. Слепящее солнце плавило асфальт, в клочке тени у беленой стены сидел на корточках старик негр и читал газету.

От кофе во рту осталась горечь, есть не хотелось. Полина вспомнила, что у нее не осталось никакой одежды, что нужно купить новое белье. Она свернула на Восемьдесят Третью, зашла в «Конвей». Побродив вдоль бесконечных рядов разноцветных тряпок, она вышла на улицу, так ничего и не купив. Вдобавок у нее разболелась голова.

До конца обеда оставалось двадцать минут. Она села на жесткую скамью на самом солнцепеке, достала телефон. Открыла книжку, стала перебирать номера, имена, дошла до конца. Ей хотелось просто поговорить с кем-то, сообщить, что она жива. Что с ней не происходит ничего интересного. Ровным счетом ничего. Что ей грустно и она не знает, что делать дальше со своей жизнью. А главное, зачем.