Каган русов

Глава 1 Оборотень

Беку Азарии десять лет, прожитые на чужбине, медом не показались. Долго бродили они с князем Трояном по варяжской земле, пока не прибились к викингам. Грабили чужие города без пощады, но большого богатства так и не обрели. Хотя большой нужды не терпели. Денег хватало и на веселые пирушки, и на женщин, и на кров над головой, когда в том возникала необходимость. Азария начал уже забывать, что был когда-то далеко не последним беком в Итиле. Та жизнь, казалось, совсем ушла в небытие, затерялась в кровавом угаре. Снилась ему порою красивая белокурая женщина с девочкой на руках, и тогда Азария просыпался в холодном поту и долго лежал на спине, мысленно посылая проклятия человеку, сломавшему его жизнь. И появлялось горячее желание отомстить. Вернуться в Итиль и убить каган-бека. Однако Итиль был далеко, а кругом кипела жизнь, непохожая на прежнюю. Мысли о мести забывались под скрипы весел, крики чаек и вопли поверженных врагов. Врагов у бывшего бека было много, а вот друзей он в чужом краю так и не обрел. Держался Трояна, но это скорее по привычке. Слишком много было прожито вместе, чтобы вот так просто взять и разбежаться в разные стороны. Троян и втянул викинга Азарию в чужой и малопонятный заговор. Так появились в его жизни князь Стойгнев, саксонский граф Вихман, и воевода Након. Что связывало этих трех совершенно разных людей, он понял далеко не сразу. А когда разобрался, то поздно было уже поворачивать вспять. Азария родился иудеем, о вере предков, выходцев с Кубани, он знал только понаслышке. Волхвов побаивался и не доверял ни их словам, ни их темным делам. Однако кудесник Рулав его поразил. Троян сказал, что кудеснику Чернобога уже исполнилось сто лет, и Азария ему поверил. Такие глаза могли быть только у человека, прожившего долгую жизнь и, возможно, заслужившего бессмертие. Рулав бесспорно видел дальше всех, это он предсказал Азарии, что придет для него час мести и это его меч оборвет жизнь последнего каган-бека Хазарии. Бывший бек пророчеством кудесника был потрясен хотя бы потому, что никогда и никому не рассказывал о своей прежней жизни. Конечно, мог проболтаться Троян, но ведь вятич ничего не знал о сне, который тревожил итильского бека по ночам. А кудесник Рулав пересказал его во всех подробностях и навсегда заслужил доверие Азарии. Этот старик обладал огромной властью в Варгии, гораздо большей, чем легаты короля Оттона, сидевшие в здешних стольных городах. Это по его воле падали с плеч головы славянских бояр и князей, отрекшихся от веры отцов и дедов. Рулав не щадил никого. А исполнителем многих его приговоров, вынесенных от имени Чернобога, стал неожиданно даже для себя иудей Азария. Впрочем, к тому времени он прошел обряд посвящения. Обряд страшный и кровавый, о котором он не любил вспоминать. Он стал не просто ведуном чужого и непонятного бога, но заслужил право карать и миловать всякого, кто вступал на навий путь, без благословления волхвов. Азария научился проникать в чужие жилища и скользить по ним неслышной тенью. Он научился прятаться в толпе и менять личины. Последнее далось ему особенно легко. За годы странствий по чужим землям он изучил несколько языков, в дополнение к тем, которые знал, и теперь легко мог сойти и за ромея, и за сакса, и за латинянина. У Азария даже лицо менялось, когда он примеривал чужую одежду. Иной раз своими преображениями он пугал даже Трояна, изучившего вроде бы своего друга вдоль и поперек. Преображался бывший итильский бек и внутренне. Во всяком случае, боль и память о былом, загнанная внутрь, но так и не изжитая за время скитания, в таки минуты куда-то уходила, и он ощущал пусть кратковременное, но облегчение. Ему нравилось быть другим, нравилось быть оборотнем, и уж конечно такой проницательный человек, как Рулав это заметил.

- Ты вступил в круг Вия Азар, - тихо сказал кудесник лучшему своему ученику. – Ты обладаешь даром умирать и воскресать в чужом обличье, чтобы вновь умереть и вновь воскреснуть. Этот дар Чернобог дает далеко не каждому. Но ты его обрел, а для какой цели – ты знаешь не хуже меня.

- Когда? – спросил хриплым голосом Азарий.

- Час еще не пробил. Сокол еще не воспарил над Русью. Но ближнюю цель я тебе укажу, это будет твой первый шаг по Калиновому мосту.

Ближней целью был князь говолян Тугомир. Человек, чье предательство стоило жизни десяткам полабских князей и бояр. Тугомир был самым ненавистным кудеснику Рулаву человеком. Охота за ним велась много лет, но хитрый князь был слишком осторожен, чтобы попасться в сеть, расставленную хитроумными ловцами.

- Пей, Азар, - протянул Рулав бывшему беку чашу, наполненную до краев темной жидкостью. – Это дар Чернобога, на короткое время он сделает тебя неуязвимым. Ты забудешь о страхе смерти, но не обретешь блаженства, ибо блаженство столь же невозможно в этом мире, как страдание в мире том.

Азарий осушил чашу залпом, не почувствовав ни вкуса, ни запаха таинственного напитка. Зато он ощутил прилив сил и твердую уверенность в победе. Храм Чернобога был расположен под землей, но это не мешало Азарии видеть жуткие навьи лики на стенах и разинутые пасти драконов, изрыгающих огонь. Драконьи головы словно бы прорастали из спекшейся земли, а их изумрудные глаза холодно смотрели на Азарию. На миг ему показалось, что твердь под его ногами треснула, и дракон вот-вот вырвется из могучих объятий Чернобога. Он покачнулся, но на ногах устоял. Рулав взмахнул рукой, и огонь в золотых чашах погас. Изумрудные глаза закрылись. Чернобог удержал дракона, и для Азарии открылся путь наверх, к солнечному свету.

Князь Тугомир ждал вестей от архиепископа Адальберта, а потому не очень удивился, когда боярин Анадраг доложил ему о прибытии гостя.

- Аббат Гильдеберт, говоришь? – вскинул он на вошедшего брови. – Странно, я ждал совсем другого человека. Ему открыли городские ворота?

- Да, князь, у епископа небольшая свита, всего лишь двадцать человек.

Князь Тугомир подошел к окну и чуть приоткрыл его. Гость приехал верхом, что не слишком удивило князя. Случалось, что аббаты и даже епископы по славянским землях ездили в броне и при мечах, ибо пути для них здесь были далеко небезопасны. Но аббат Гильдеберт защитным снаряжением пренебрег, и под его дорожным плащом угадывалось приличествующее столь высокой особе церковное облачение. Аббат, насколько мог судить Тугомир, разглядывая его из окна второго яруса собственного дома, был еще сравнительно молод. Во всяком случае, сорокалетний рубеж он вряд ли перевалил. Высок ростом, строен и, видимо, легок на ногу. Гость ничем не походил на человека, который вдруг всплыл в памяти князя Тугомира, когда он услышал имя Гильдеберт. Впрочем, тот человек давно ушел из нашего мира, убитый графом Танкмаром, и двумя отчаянными киевлянами, имена которых князь уже забыл. Кажется, один из них был христианином. Впрочем, сейчас это уже не важно. Куда важнее, что в Бранибор приехал совсем другой Гильдеберт, ничем не похожий на того, почти забытого, но успевшего направить князя Тугомира на путь истины. Тугомир перекрестился и обернувшись к Анадрагу, стоящему у дверей сказал:

- Свиту аббата в зал не впускай.

- Двое его спутников монахи, - напомнил боярин. – Будет невежливо держать из у дверей.

- Хорошо, - кивнул Тугомир. – Впусти троих. А остальных отправь вниз, под присмотр мечников. И угостите их, как следует. Пусть надолго запомнят гостеприимство говолян.

С телохранителями князь Тугомир не расставался никогда. Даже когда он шел в ложницу к жене-саксонке, пятеро мрачных и на все готовых мечников стерегли дверь. Он специально нанял для этой цели баварцев, ибо своим славянам не доверял. За эти годы его пытались убить четырежды и каждый раз только милость всевидящего Бога спасала его от смерти. Князь Тугомир не был трусом и в былые годы не раз выходил на поле брани с мечом в руке, но он боялся удара из-за угла. В последнее время это стало кошмаром и для него, и для его близких. Как же все-таки звали киевлян, убивших архиепископа Гильдеберта и воткнувших осиновый кол в его могилу? Тугомир невольно оглянулся по сторонам, но задать этот вопрос было некому. Если не считать тех двух, князь был единственным славянином, уцелевшим в тот день в замке маркграфа Геро. Хотя нет, был еще один! Тугомир вдруг вспомнил его имя, не славянское, а византийское – «Аристарх». Именно так звали киевского боярина, приезжавшего в город Мерзебург почти двадцать лет тому назад. Боже, как давно это было, а память почему-то упорно хранит подробности тогдашней резни, несмотря на усилия говолянского князя забыть все и забыть навсегда.

Аббат поднялся навстречу князю, вошедшему в зал в окружении ближних бояр и телохранителей, и даже благословил его привычным жестом. Из под круглой шапочки Гильдеберта выбивались черные кудри, лицо его было смуглым. Разве что в глазах, пристально смотревших на Тугомира разливалась небесная синева. Но славянином этот человек точно не был. Не был он и саксом. Скорее всего – итальянец, переметнувшийся на сторону Оттона, после ссоры короля с папой. Оттон привечал епископов и аббатов и доверял им куда больше, чем мирянам. Что, впрочем, неудивительно. Знатные сеньоры никак не хотели забывать, что когда-то были полными хозяевами своих земель и все время норовили выскользнуть из-под длани короля, казавшейся им слишком тяжелой. А епископы и аббаты были людьми пришлыми и, получив во владение земли, они очень хорошо понимали, кому обязаны своим благополучием. Вот и этот наверняка приехал за изрядным куском говолянской земли. Построит он здесь монастырь, обнесет его высокой стеной, набьет под завязку наглыми монахами и вновь придет к князю Тугомиру, чтобы от имени короля Оттона потребовать от него расширения угодий – не для себя, для Бога. И Тугомир ему эти угодья даст, махнув рукой на ропот, несущийся со всех сторон, ибо не хочет ссорится ни с Богом, ни с королем.

- До монсеньора Адальберта дошли слухи о заговоре, зреющем в Варяжских землях, - негромко начал аббат Гильдеберт, после того как князь Тугомир жестом пригласил его к столу. Говорил он на вендском наречии почти чисто, с едва заметным акцентом. Но прежде чем приступить к трапезе прочел молитву на латыни. Аббат был далеко не первым церковником, с которым Тугомир сидел за одним столом, и вроде бы ничем особенным от них не отличался, однако тревога почему-то не покидала князя. А виной всему, наверное, было имя гостя. Имя, которое резало князю слух.

- Мне об этом ничего не известно, сеньор, - пожал плечами Тугомир. – В Полабье пока все спокойно.

- Ты давно виделся с маркграфом Геро, князь?

- Три месяца назад. Но маркграф ни словом не обмолвился о заговоре. Правда, он упоминал ободритского князя Стойгнева и просил меня послать к нему соглядатаев.

- Значит, разговор все-таки был, сеньор Тугомир, - ласково улыбнулся аббат. – Ты выполнил просьбу маркграфа, князь?

- Разумеется, - кивнул Тугомир. – Но пока никаких тревожных весте от них не поступало. Возможно, они не успели освоится на новом месте.

- Надеюсь, эти люди преданы христовой вере?

- Вне всякого сомнения, сеньор аббат.

- Возможно, они мне понадобятся, - задумчиво проговорил Гильдеберт.

- Боярин Анадраг назовет тебе их имена и укажет место, где их можно найти. А ты разве собираешься в Микельбор, сеньор?

- Возможно, - кивнул головой аббат. – Ты, вероятно, слышал о круге Вия, князь?

Тугомир вздрогнул, а боярин Анадраг едва не выронил из руки кубок, который как раз в это время поднес ко рту. Бояре, смирно сидевшие за столом, переглянулись. И только стывшие у стены телохранители остались невозмутимыми. Впрочем, баварцы не понимали вендский язык.

- Я слышал, сеньор, - тихо отозвался Тугомир.

- Так вот мне поручено с корнем вырвать это сатанинское древо из варяжской земли, - сверкнул глазами Гильдеберт.

- Бог тебе в помощь, сеньор аббат.

Последние слова Тугомир произнес от чистого сердца. Именно круг Вия все последние годы вел за ним охоту. И если этот худой голубоглазый аббат не сумеет справиться с ближниками Чернобога, то те, доберутся до Тугомира. Тайные общества язычников в последнее время густо расплодились в Полабье и Варгии. Самое скверное, что в них входили не только славяне, но и саксы, и представители других германских племен. Видимо, король Оттон и верные ему епископы наконец-то сообразили, что эта зараза вполне способна охватить все Восточное франкское королевство, и решили принять меры.

- Ты слышал о Вихмане, сеньор Тугомир? – спросил аббат Гильдеберт.

- Это один из самых злобных язычников в Варгии, - нахмурился князь. – Впрочем, у него немало сторонников и в Саксонии.

- Вихман родственник Оттона, - понизил голос аббат, - и я получил личный приказ короля, устранить его в первую очередь. Тебе известно его местоположение, сеньор?

- Скорее всего, он находится сейчас на острове Рюген, вместе с князем Олегастом Моравским.

- Но ведь каган ругов Селибур союзник Оттона, - нахмурился Гильдеберт.

- Союзник уж больно ненадежный, - усмехнулся Тугомир. – К тому же на острове Рюген далеко не все решается по воле Селибура, куда большую власть в Арконе имеют жрецы Световида. В прежние времена они не ладили с волхвами Чернобога, но ныне все изменилось. На твоем месте, я бы не слишком надеялся на ругов, сеньор аббат. Ротарии служат не Селибуру, они служат Световиду, а каган лишь первый из них.

- Я учту твое замечание, князь, - скромно опустил очи долу гость и отставил в сторону кубок, так и не тронутый за время разговора.

- Проводи аббата в ложницу, - сказал Тугомир боярину Анадрагу и обернувшись к Гильдеберту добавил: – Да не оставит тебя Господь, сеньор.

Время было уже позднее. Князь обменялся с ближниками несколькими ничего не значащими фразами, опорожнил кубок с вином и кивком головы призвал телохранителей следовать за собой. Ни среди ближних бояр, ни среди мечников, находящихся сейчас в детинце князя Тугомира Говолянского, язычников не было. Во всяком случае, не было тех, кто жертвовал бы идолам открыто, но о том, что творится в их душах, Тугомир мог только догадываться. Да, он воздвиг в самом центре Бранибора христианский храм, он впустил в город служителей истинного Бога и выгнал волхвов, но этого было слишком мало, чтобы спокойно спать в своей ложнице по ночам. Впрочем, князь и днем не чувствовал себя полным хозяином родного города. И, проезжая по узким улочкам Бранибора, часто косился по сторонам. Говоляне не любили Тугомира, его власть держалась только на мечах баварского гарнизона, который он разместил в Браниборе по приказу маркграфа Геро. Однако в случае большой замятни баварцам вряд ли удастся усмирить говолян. А уж если поднимется все Полабье, то князю Тугомиру и его ближникам солоно придется. Надо полагать, аббат Гильдеберт не случайно упомянул Вихмана. И Тугомиру в нынешней ситуации следует держаться настороже. Пожалуй, следует послать боярина Анадрага к маркграфу Геро. Пусть пришлет хотя бы еще две-три тысячи королевских легионеров. В конце концов, Бранибор занимает ключевое место в Полабье, и если он попадет в руки мятежников, то сторонникам короля Оттона придется бежать из славянских земель.

Тугомира разбудил шум, доносившийся с первого яруса. Чуткое ухо князя уловило звон металла о металл, и он насторожился. Не хватало еще, чтобы его мечники передрались с гостями. Тугомир приподнялся на локте, чтобы позвать телохранителей, дежуривших в прихожей, но, бросив взгляд на кресло, стоящее у ложа, осекся. В кресле сидел человек. Тугомир видел в неясном лунном свете лишь очертания его тела, что, однако, не помешало опознать гостя.

- Что вы делаете в моей ложнице, сеньор Гильдеберт? – спросил князь треснувшим от напряжения голосом.

- Гильдеберт давно мертв, - спокойно произнес лже-аббат. – Ты тоже уйдешь из этого мира, князь. Круг Вия уже вынес тебе свой приговор, а навий хоровод рад будет принять нового собрата.

Рука Тугомира потянулась было к мечу, всегда лежавшему в изголовье, но уткнулась в пустоту. Силы покинули говолянского князя, и он со стоном откинулся на спину. Ужас сковал его члены. Все последние годы он ждал удара из-за угла, но, похоже, мстительные волхвы подготовили для него куда более страшную смерть.

- Поднимите его, - приказал лже-аббат двум лже-монахам, вынырнувшим из темноты. Сильные руки сорвали Тугомира с ложа и поставили его на ноги. Князь покачнулся, но лже-монахи не дали ему упасть. Тугомир сделал первый шаг по пути в вечность и в какой-то миг вдруг осознал, что эта вечность не сулит ему блаженства.

- Детинец уже в наших руках, Азар, - спокойно произнес за спиной князя незнакомый голос.

- В живых остался кто-нибудь? – спросил лже-аббат.

- Мы сохранили жизнь боярину Анадрагу, он поможет нам открыть городские ворота.

- Действуй, Троян, - сказал человек, которого назвали Азаром.

- Оборотень, - в ужасе прохрипел князь и сделал попытку обернуться.

- Да, - спокойно отозвался лже-аббат. – Ты угадал Тугомир. Но я стал оборотнем по воле волхвов и самого Вия и моя личина спадет, когда на то будет их воля. А твоя прирастет к тебе навечно.

Тугомир попробовал увернуться от наползающей на него из темноты рогатой образины, но не сумел этого сделать. Его лишили лица, и теперь он видел мир сквозь узкие прорези для глаз. Он закричал от ужаса, но никто не откликнулся на его крик. Все защитники говолянского князя были уже мертвы, и он, бредя по узким коридорам, то и дело спотыкался об их тела, распростертые в лужах крови. Что происходило на улицах Бранибора в этот час, он мог только догадываться по шуму, доносившемуся из-за стен детинца. Чужая рать входила в город через ворота, распахнутые услужливым боярином Анадрагом. Легионеры короля Оттона, застигнутые врасплох, похоже, не оказали язычникам серьезного сопротивления. Штурм перерос в резню, которая скоро закончилась. Тугомира посадили на коня, образиной к хвосту, и повезли по улицам родного города. Первые лучи солнца уже позолотили крыши окрестных домов. Но Тугомир не узнавал город сквозь прорези личины, как не видел и лиц обывателей, высыпавших на улицы, чтобы громкими криками приветствовать победителей. Князь слышал эти ликующие вопли, но они не вызывали отклика в его душе – ни доброго, ни злого. Ему вдруг показалось, что и души у него нет, она умерла в тот самый миг, как его лишили лица. А может, она умерла еще раньше, на плитах Мерзебургского замка, где погибали люди, которых он заманил в ловушку. Тугомир вдруг совершено отчетливо увидел блюющего красными ошметками князя Никлота, а следом выплыло из небытия деревянное лицо маркграфа Геро, спокойно взирающего на льющуюся кровь. Тугомир мог бы умереть уже тогда. Он мог бы обнажить меч, висевший у пояса, и если не отомстить за убитых бояр и князей, то хотя бы умереть с честью. Но тогда ему даже в голову не пришло сделать это. Мстили другие. Граф Танкмар и двое киевлян прорубались к выходу сквозь орущую толпу легионеров, оставляя за собой месиво порубленных тел. А князь говолян сидел в оцепенении и ждал, когда из уст маркграфа Геро слетит одно лишь слово «хватит!». Но не дождался. Головы падали и потом, а князь Тугомир был далеко не последним в рядах тех, кто лил славянскую кровь во имя Христа и новой все побеждающей веры. Однако, похоже, истинный Бог не оценил рвения своего новообращенного подвижника и не простил ему предательства родных и друзей, иначе не сидел бы сейчас Тугомир на спине собственного хрипящего в испуге коня и не смотрел сквозь прорези личины на его круп. А сил поднять голову, чтобы бросить взгляд на родной ликующий город, уже не было. Ту самую голову, которой в это утро суждено было отлететь на плахе, а потом увенчать собой осиновый кол. У этой головы не было лица, а значит не было души, которую в последний час не стыдно показать миру. Тугомир на не гнущихся ногах взошел на помост, пал на колени перед орущей толпой, и последнее, что он услышал в этой жизни был свист секиры, рассекающей воздух. Ведун, свершивший приговор неба, высоко поднял над головой рогатую образину, порождение навьего мира, а после бросил ее вниз, к ногам отшатнувшихся в ужасе славян.

Глава 2 Смерть патрикия

Патрикий Аристарх прожил слишком долгую жизнь, чтобы бояться смерти. И когда она, наконец, встала у его порога, он не стал просить отсрочки, а собрав в кулак все оставшиеся силы, решил уйти из этого мира достойно. Восемьдесят пять лет – достаточный срок, чтобы оставить после себя и добрую, и недобрую память. Аристарх все-таки надеялся, что добра за свою жизнь он сделал больше, чем зла, а потому заслужил вечное блаженство. В последнее время он почти не вставал с ложа, но всегда был в курсе дел, вершившихся не только в киевском детинце, но и по всей Руси. Сын патрикия, боярин Алексей, уже достигший двадцати восьмилетнего возраста, стал глазами и ушами своего хворающего отца. Он же доносил до княгини Ольги его мысли. Ибо патрикий Аристарх даже на скорбном ложе не утратил ни ума, ни ясности духа. Он и на смертном одре продолжал бороться за дело своей жизни, чем вызывал восхищение у своих недоброжелателей. Даже князь Святослав, ненадолго приехавший в Киев, счел своим долгом навестить умирающего родственника. Патрикий Аристарх встретил его едва заметной улыбкой на белом как полотно лице. Святослав сильно изменился за последние годы, превратившись из зеленого юнца в зрелого мужа. Через два года ему исполнится тридцать, возраст великих свершений для тех, кто обладает умом, волей, а главное желанием хоть что-то изменить в этом далеко не идеальном мире. Аристарх втайне гордился, что в князе Святославе течет и его кровь. Скифская кровь бека Карочея и гана Кончака, первый из которых был иудеем, а второй – христианином. Вот ведь как странно распорядилась судьба и люди. В этом человеке, стоящем у ложа Аристарха, сошлись все противоречия и бури, бушевавшие над Русью и Хазарией в течении полутора сотни лет. И это ему, Святославу, предстоит поставить последнюю точку в славной истории Хазарского каганата, которая длилась без малого пятьсот лет. А то, что Святослав эту точку поставит, Аристарх уже не сомневался. Все минувшие годы князь Новгородский упорно шел к поставленной цели, привлекая на свою сторону людей не только в Руси, но и в Хазарии. Каган-беки слишком поздно осознали, как опасно отрываться от народа. Никто еще так высоко не взлетал в этом мире, как итильские беки, теперь им предстоит на своих костях ощутить, как страшно падать с такой высоты.

- Я слышал, что каган-бек Иосиф вновь пытался отбить у тебя Муром, князь?

- Пустое, - махнул рукой Святослав, присаживаясь в кресло.

- И тем не менее, ты не смог помочь князю Стойгневу?

Святослав нахмурился и чуть повел правым плечом, словно освобождал руку для удара. Это привычка была у него с детства, и он сохранил ее в зрелые годы.

- Ты считаешь, что Иосиф сделал это по сговору с королем Оттоном?

- А ты думаешь иначе? – усмехнулся Аристарх. – У этих людей общие интересы, и общий враг – славяне.

- Стойгнев и Вихман потерпели поражение, - хрипло отозвался Святослав. – Легионеры Оттона залили Варгию кровью. Я же предупреждал Рулава, что еще рано начинать войну. К сожалению, он меня не послушал.

- Это ты можешь ждать, Святослав, - вздохнул Аристарх. – А у кудесника Рулава жизнь на исходе. И так уже без малого век он топчет эту землю.

- Ты его знал?

- Конечно, - чуть заметно повел головой патрикий. – Он чудом выскользнул из рук твоего отца. Кто знает, если бы Рулав умер здесь, на киевской земле, то история Варгии могла бы быть менее кровавой.

- Выходит, не все в этом мире делается волею богов, но кое-что зависит и от людей? – усмехнулся Святослав.

- Зависит, - не стал спорить Аристарх. – Ты, князь, как раз из тех, кто способен повлиять на течение жизни многих и многих людей. Страшная ответственность.

- Но ведь в конечном итоге, каждый сам определяет, к какому берегу пристать.

- Нет, князь. Определять будешь ты. С тебя и будет спрос.

- Спасибо, что предостерег, боярин, - спокойно глянул в слезящиеся глаза Аристарха. – Я запомню твои слова.

Патрикий был почти зол на кудесника Рулава. Старый сподвижник Олега Вещего действительно поторопился и тем создал для умирающего Аристарха множество проблем. Нельзя было поднимать славян на Оттона, пока за спиной у князя Святослава слабеющая, но далеко еще не утратившая мощь Хазария. Не исключено, правда, что вожди мятежа не очень-то жаждали вмешательства в свои дела князя Новгородского. Ибо длань Святослава Рерика могла оказаться еще более тяжелой, чем рука Оттона Людольфинга. Для Византии было бы большим везением, если б эти двое, Святослав и Оттон, вцепились бы друг другу в глотку. Увы, после поражения Стойгнева, Вихмана и Накона, власть Оттона в вендских землях оспорить будет трудно. И после разгрома каганата, Святослав вполне способен повернуть свои рати не на Север, а на Юг, в Болгарию и Византию. Как ни крути, а он правнук Симеона Великого, и в окружении Святослава найдутся люди, которые обязательно направят его мысли именно по этому пути. Аристарх должен был во что бы то ни стало предостеречь великую княгиню Ольгу, но неблагодарная сестричада почему-то не торопилась навестить своего умирающего дядьку. Патрикий вынужден был послать за ней своего сына, боярина Алексея. Надо отдать должное великой княгине, она все-таки откликнулась на едва ли не последний зов ближника, и величавой утицей заплыла-таки в обитель скорби. Прожитые годы оставили свои следы и на лице и на теле Ольги, хотя нельзя сказать, что время отыгралось на ней слишком уж безжалостно. Для своих пятидесяти трех лет она выглядела вполне пристойно. А энергии, бушевавшей в ее расплывшемся теле, наверняка хватит еще лет на двадцать бурной и полной превратности жизни.

- Рано или поздно, но тебе придется уступить великий стол сыну, - сразу же начал с главного Аристарх.

- Вратиславу? – вскинула голову Ольга. – Но ему недавно исполнилось всего лишь четырнадцать лет.

- Ты знаешь, о ком я говорю, - нахмурился Аристарх. – И не вздумай натравливать отрока на старшего брата. Вратислав Святославу не соперник.

- И именно за этим ты меня позвал? – рассердилась Ольга.

- Позвал, чтобы проститься, - спокойно сказал патрикий. – И дать последний в моей жизни совет. Ты должна заключить союз с Византией раньше, чем передашь власть старшему сыну.

- Причем здесь Византия? – вскинулась Ольга. – Не тем сейчас занята моя голова. Он не к матери приехал, он приехал к ней!

- Кто к кому приехал? – не понял Аристарх.

- Святослав приехал к Малуше, - почти крикнула Ольга. – И назвал ее своей женой. Я не допущу этого, слышишь, Аристарх, не допущу! Я уничтожу и ее и ублюдка, которого она собирается родить.

- И это говорит христианка, - укоризненно покачал головой патрикий. – И говорит о собственном внуке.

- Я говорю о байстрюке, в котором возродится кровь князя Мала!

- Он не байстрюк, коли князь назвал Малушу женою, - вздохнул Аристарх. – Не о том ты думаешь, княгиня. Не кровь важна для нас сейчас, а вера. Ее ты должна сохранить и передать внукам. В этом ребенке будет твое прощение за пролитую кровь. Бог дает тебе эту возможность, Ольга, - неужели ты этого не поняла?

Патрикий Аристарх умер через три дня, после разговора с великой княгиней. И Ольга вдруг поняла, что осиротела. Что осталась практически один на один с бушующим языческим морем, именуемым Русью. Самое страшное - ей не на кого было опереться. Вратислав слишком юн, а Святослава с каждым годом становился все более и более чужим. Ближних бояр она в расчет не брала. Воевода Свенельд так и не стал христианином, несмотря на все ее уговоры. Воевода Фрелав в Древлянской земле нужнее, чем в Киеве, к тому же он варяг и себе на уме. Боярин Семага дряхлел с каждым днем. Боярин Нестор был слишком глуп. Боярин Василий слишком хитер и потому ненадежен. Был, правда, боярин Юрий, сын верной ближницы боярыни Татьяны, но к Юрию у Ольги был свой, бабий счет. Пренебрег он великой княгиней, а такого ни одна женщина не прощает. К тому же Юрий хоть и христианин, но слишком близок к Святославу. А о прочих ближниках и разговора нет. Можно было, конечно, обратиться к родственникам в Болгарии, но вряд ли киевляне стали бы терпеть чужаков в своем городе. К тому же царь Петр, младший сын Симеона Великого, был откровенно слабым правителем и все время оглядывался на Византию. Без одобрения Константинополя он шагу не осмелится ступить. Патрикий Аристарх оказался прав, если кто и сможет поддержать великую княгиню в ее трудной миссии, то это император Константин Багрянородный и патриарх Полиевкт. Она должна обратиться за помощью. Именно с Византией Ольга должна заключить союз. Именно император и патриарх способны помочь ей сохранить ростки истиной веры, которые уже проросли на землях Руси, несмотря на ожесточенное противостояние волхвов. Отец Феоктист, к которому она обратилась за советом, был того же мнения. К сожалению, Феоктист был далеко уже не молод и не мог сопровождать княгиню в далеком путешествии, однако он порекомендовал ей взять с собой отца Григория. Григорий был еще полон сил, Константинополь покинул относительно недавно, лет пять назад, ему проще было ориентироваться в хитросплетениях византийской политики и давать Ольге дельные советы.

Святослав выслушал мать с большим вниманием. По его вечно смурному лицу трудно было понять, что он думает по поводу предстоящей поездки. Но, во всяком случае, отговаривать мать он не стал. Возможно считал, что в виду предстоящей войны с Хазарией хорошие отношения с Византией будут ему только на руку.

- Коли тебе это так необходимо, то я не возражаю, - наконец произнес он, чем вызвал глухой ропот среди Ольгиных ближников. Громче всех протестовали бояре Семага и Василий. Ибо с отъездом великой княгини христиане Киева по сути дела оставались заложниками князя-язычника, которому не за что было их любить. Никто не верил, что Святослав приехал в Киев ради Малуши. Наверняка у него была другая, куда более значимая цель. Старший сын князя Ингера в любой момент мог обратится к киевскому вече и потребовать вернуть ему утраченные права. И никто из сидящих в зале бояр и воевод не рискнул бы сказать с уверенностью, каким будет ответ киевлян. Многие удивлялись, почему Святослав еще ни разу не сделал такой попытки. Ведь все знали, что самые важные дела в Руси вершит именно он. Это он ведет войны и заключает мир. А власть Ольги становится с каждым годом все более призрачной. И уж, конечно, лучше всех это понимала сама Ольга и тоже удивлялась. И тоже боялась. Боялась, что в один прекрасный момент ей придется сказать старшему сыну «нет», и этот ее ответ отзовется большой кровью. В конце концов, в Киеве у Ольги много сторонников, и те же воеводы Свенельд и Фрелав способны дать отпор Святославу, если он вздумает силой вломиться в Киевские ворота. Наверняка Святослав это понимает, и не хочет обострять отношения ни с матерью, ни с ее ближниками. Главного своего врага он уже определил, цель перед собой поставил, а все остальное для него, похоже, не очень важно. В том числе и титул великого князя.

- Если вы, бояре, опасаетесь, что в отсутствие великой княгини я аки тать полезу на киевский стол, то напрасно, - усмехнулся в усы Святослав. – Даю слово, что не стану мутить народ и лить напрасно славянскую кровь. Если тебе, княгиня Ольга угодно, то я готов принести клятву пред жертвенным камнем Перуна или Велеса.

- Мне клятвы не нужно, - спокойно сказала Ольга. – Достаточно будет твоего слова.

Ропот среди бояр мгновенно стих. Раз Святослав Рерик дал слово, значит так тому и быть. Другое дело – зачем ему это понадобилось? Неужели он не понимает, что Ольга едет в Константинополь не только для того, чтобы помолится перед христианскими святынями? Тогда почему молчит? Почему улыбается и матери, и ее ближникам так, словно видит в них своих самых близких сподвижников и друзей. А ведь умен Святослав, умнее многих, сидящих в этом зале. Чему радуется этот человек? Неужели ключница княгини так ему угодила, что ему теперь весь мир стал мил? Женка она справная, это все знают, но ведь не настолько, чтобы завладеть всеми помыслами доблестного мужа. Нет, не понимают ближники Ольги ее старшего сына князя Святослава. Не понимают и боятся.

- Воеводою при князе Вратиславе я оставляю боярина Свенельда, а все мирные дела вершить будет боярин Юрий, - громко, чтобы все слышали, произнесла Ольга. И снова промолчал Святослав, словно и не заметил, что его обошли в столь важном деле. Конечно, великим князем Киевским считается до сих пор Вратислав, а Ольгу вече назвало лишь его соправительницей, но ведь все понимают, что младший брат старшему не соперник. Конечно, Вратислав отрок не глупый, здоровьем не обделен, но не ровня он Святославу. Одним только и люб Вратислав ближним боярам – христианин. Но люб ли он народу, вот в чем вопрос.

Тем не менее, бояре желание великой княгини уважили и более перечить ей не стали. Жизнь покажет, чем обернется для Киева ее поездка в Константинополь. Прежде князья Киевские ходили в Царьград только с мечом, хоть Аскольда брать, хоть Олега, хоть того же Ингера, а ныне, диво дивное, правительница Руси едет в Византию с миром. Будем надеяться, что ромейский император это оценит.

Магистр Константин, получив из Киева известие о смерти отца, опечалился не на шутку. Умнейшим человеком был патрикий Аристарх, сделавший для Византии больше, чем все ближники нынешнего императора вместе взятые. Увы, истинную преданность не ценят нигде, ни в Византии, ни в Руси.

Магистр поднял глаза на киевского купца Веригу, привезшего письмо, и спросил:

- А как здоровье великой княгини Ольги?

Верига, с интересом рассматривавший стены и убранство роскошного дворца магистра, откликнулся не сразу.

- Так я ведь тебе главного не сказал, уважаемый Константин. Княгиня Ольга собирается посетить Царьград, дабы поклонится здешним святыням. И очень надеется на твою поддержку.

Магистр призадумался. Приезд княгини Ольги пришелся очень некстати. Император Константин ныне сильно охладел не только к своему тезке, но и к паракимомену Иосифу Вринге. А виной всему была прекрасная Анастасо, дочь владельца разгульного заведения Мефодия. Впрочем, многие очень хорошо знали, что отцом Анастасо был вовсе не Мефодий, а как раз магистр Константин, прикипевший одно время если не душой, то телом к разбитной Евлампии. Заведение Мефодия было очень популярным в Константинополе, им не брезговали не только купцы, но и многие патрикии. Ну а где выпивка, там и девочки. Притон был обставлен на широкую ногу и одно время туда захаживал император Александр, совсем недолго просидевший на Византийском троне. Впрочем, Константин познакомился с Евлампией гораздо позже, а плод их недолгой страсти и вовсе появился на свет каких-нибудь восемнадцать лет тому назад. Теперь уже трудно сказать, кто приохотил сына императора к злачным местам, но юный Роман настолько втянулся в разгульную жизнь, что потерял чувство реальности. Бог свидетель, магистр Константин не имел ни малейшего отношения к пьяным похождениям Романа. И с Анастасо его познакомил не он, а патрикий Иоан. Но, разумеется, магистр не мог оставаться в стороне, когда слухи о любовной связи наследника византийского престола распространились по всему городу. Он дал незаконнорожденной дочери несколько советов, в которых она, впрочем не слишком нуждалась. Анастасо была очень умной девочкой, и ей не составило труда влюбить в себя беспутного и глупого Романа. Первой забила тревогу императрица Елена, души не чаявшая в своем единственном сыне и потакавшая всем его причудам. Император Константин в ответ на ее стенания лишь пожимал плечами, ибо не считал поведение своего сына слишком предосудительным. Взволновался он только после того, как Роман во всеуслышанье заявил, что жить без Анастасо не может и готов наложить на себя руки или уйти в монастырь, если девка из притона не станет его законной женой. Багрянородный пришел в ужас. Императрица Елена слегла. Но упрямый Роман стоял на своем. В дела императорского семейства пришлось вмешаться паракимомену Иосифу Вринге, но и увещевания евнуха не подействовали на разбушевавшегося Романа. Наследник стоял на своем, ежедневно закатывая истерики чадолюбивым родителям. Первой сдалась императрица Елена, это она пригласила в свои покои магистра Константина и патрикия Иоана, дабы те поспособствовали решению непростой ситуации. В ответ магистр лишь развел руками, положение казалось ему абсолютно безвыходным. Ну не мог же он в самом деле удочерить девку из притона и дать ей собственное благородное имя. Вот за эти слова Константина, сказанные, к слову, совершенно без задней мысли, Елена и ухватилась. Ну а охотников услужить императрице и наследнику в любом, даже самом похабном деле, в Константинополе всегда хватало. Не прошло и десяти дней, как распутная девка Анастасо превратилась в скромную девственницу Феофано, дочь впавшего в маразм патрикия Кирилла. Багрянородный император только крякнул при виде благородной невесты своего непутевого отпрыска. Двор зашелся в неискреннем восхищении. Благородная Феофано была ослепительно красива, но этим ее достоинства и ограничивались. За чистоту и невинность бывшей Анастасо не поручился бы никто из придворных Багрянородного, включая магистра Константина. Магистр, конечно, питал к Анастасо некоторую привязанность, но, к сожалению, памятуя о веселом нраве ее матушки Евлампии, он не мог с уверенностью утверждать, что дочь она родила именно от него. Конечно, Константин не дал бы Анастасо умереть с голову и частенько баловал ее дорогими подарками, но ему и в голову не пришло, заниматься ее воспитанием. Девочка росла под присмотром Мефодия и своей распутной матери. И ее неожиданное возвышение до императорского трона явилось для Константина громом среди ясного неба. Правда, у магистра имелись кое-какие подозрения в отношении ловкого интригана Иосифа Вринги, но, похоже, даже сам паракимомен не ожидал, что его смелое начинание приведет к такому оглушительному результату. Багрянородный император, загнанный в угол напором жены и сына, мог рассчитывать только на поддержку патриарха. Однако Полиевкт неожиданно дал слабину и согласился обвенчать влюбленного Романа с дочерью патрикия Кирилла прекрасной Феофано. Несчастный император крякнул во второй раз и сдался. Зато он затаил обиду на магистра Константина и паракимомена Иосифа Врингу, которых счел главными виновниками своего позора. Впрочем, ни тот, ни другой по этому поводу особенно не расстроились, надеясь в глубине души, что нынешняя опала в будущем принесет им хорошие барыши. И, надо сказать, эти надежды строились не на песке. Ибо Феофано оказалась благодарной девочкой и, похоже, пока не собиралась забывать, кто сыграл решающую роль в ее столь необыкновенной судьбе. Тем не менее, положение Константина при дворе пока что сильно пошатнулось, ибо соперники-интриганы продолжали нашептывать Багрянородному о коварстве магистра, протолкнувшего свою незаконнорожденную дочь к подножью трона.

Паракимомен Вринга и епарх Сисиний выслушали магистра Константина с большим вниманием. Приезд княгини Ольги в Константинополь мог стать событием воистину эпохальным, но мог им и не стать в виду непростой ситуации, сложившейся при дворе.

- Чего доброго Багрянородный решит отыграться на княгине за обиду, истинную или мнимую, нанесенную ему магистром Константином, - предположил Сисиний.

- Вполне возможно, - согласился с епархом Иосиф Вринга. – Особенно если в дело вмешается магистр Александр.

Александр Фока был давним недоброжелателем старшего сына патрикия Аристарха. В последнее время влияние магистра Александра при дворе императора усилилось, благодаря успехам его сына Никифора. Никифор Фока действительно был даровитым полководцем, очистившим от арабов остров Крит, но сам Александр ни умом, ни талантами не блистал и, возможно, в силу этих причин стал любимчиком императора Константина. Теперь эти двое глупцов вполне могли поломать игру умным людям, обеспокоенным не только настоящим, но и будущим Византийской империи. Княгиня Ольга готова была сыграть в укреплении союза Византии с Русью решающую роль. Собственно, именно с ее вокняжением в Киеве воинственные русы перестали тревожить набегами византийские города, включая Константинополь. Что позволило империи сосредоточить силы на южных границах. Так что в успехах Никифора Фоки немалая доля принадлежит патрикию Аристарху, сумевшему защитить интересы империи на северном направлении без войны и потерь, людских и финансовых. Но, чтобы оценить заслуги патрикия Аристарха, надо обладать острым умом, а чтобы разрушить хрупкий мир между Византией и Русью вполне достаточно глупости. Все-таки, как там ни крути, а Константин Багрянородный человек весьма средних способностей, несмотря на свое пристрастие к книгам. И если он отстранит от решения важных дел людей, искушенных в политике, то кровавые последствия ждать себя не заставят. И патрикии, собравшиеся в доме магистра Константина, очень хорошо это понимали. К сожалению, далеко не все в Константинополе зависело от них.

- Война между Хазарией и Русью – вопрос решенный? – спросил Сисиний.

- Во всяком случае так утверждает купец Верига, - кивнул Константин.

- А почему Святослав не приберет к рукам великий стол в Киеве?

- Вероятно потому, что не хочет ссорится с Византией накануне большой войны с Хазарией, - ответил за магистра паракимомен.

- Умно, - согласился Сисиний.

- Однако полная победа Святослава не в наших интересах, патрикии, - заметил Иосиф Вринга.

- А кто говорит о полной победе? – удивился Константин. – В интересах Византии будет ослабление как язычников, так и иудеев. И в этом киевские христиане будут с нами солидарны. Княгиня Ольга в том числе. Думаю, она прекрасно понимает, чем лично для нее закончится разгром Хазарии. С другой стороны, без ослабления влияния волхвов, христианам в Киеве не удержаться. Вот почему она не мешает старшему сыну в его войне с Хазарией.

- Какое открывается поле для большой игры, - почти простонал Иосиф Вринга. – Мы можем расширить влияние Византии до берегов Балтии на севере, не пролив ни капли крови. Воистину надо быть Багрянородным, чтобы этого не понимать.

- Не все еще потеряно, - утешил паракимомена Константин. – Во всяком случае, время и для размышлений, и для действий у нас есть. Кроме того у нас появилась бесценная помощница у подножья трона, которая вполне способна осознать если не интересы империи, то свои собственные наверняка.

- Ты далеко смотришь, магистр, - усмехнулся Сисиний.

- Приходится, епарх, - пожал плечами Константин. – Ибо роскошь, не видеть дальше собственного носа, может позволить себе только император.

Глава 3 Византия

Княгиня Ольга слышала много рассказов, о Константинополе и, тем не менее, была потрясена, увидев столицу Византийской империи собственными глазами. Десять ладей со свитой княгини и многочисленными дарами вошли в бухту Золотой рог и причалили к пристани, где стояли сотни судов со всех концов света. Пристань была буквально забита народом. В основном это были рабы, занимающиеся разгрузкой, но немало было и праздношатающихся. Впрочем, киевские ладьи привлекли внимание только портового сборщика и стражников. И пока боярин Василий лаялся с ними о плате, Ольга любовалась городом, раскинувшимся на семи холмах. Городские стены подходили почти к самой пристани, тем не менее, они не мешали Ольге видеть императорский дворец и расположенный на соседнем холме храм Святой Софии, самое, пожалуй, величественное здание Царьграда. Впрочем, умиление Ольги быстро прошло, когда она уяснила, что никто ее в столице Константинополя не ждет, а портовая стража не торопиться пропускать великую киевскую княгиню в город. Боярин Василий сорвал голос, пытаясь доказать мелкому служке, какую важную особу он оскорбляет своим недостойным поведением, но тот лишь пожимал плечами и презрительно кривил губы. Тем не менее, он все-таки согласился за умеренную плату известить о прибытии великой княгини Ольги магистра Константина. Впервые в жизни Ольга растерялась. Чужой город уже не казался ей таким уж величественным, а слезы умиления высохли быстрее, чем портовая стража покинула ее ладью. Ольга вдруг ощутила дурной запах, исходящей от воды и брезгливо поморщилась. Ждать пришлось долго, так долго, что Ольге ничего другого не оставалось, как спрятаться под навес на корме ладьи от палящего южного солнца. Ладья великой княгини была достаточно большой, чтобы можно было пережить долгое путешествие пусть и без особых удобств. Здесь под навесом стояло ее ложе, на котором она провела несколько беспокойных дней и ночей. И все-таки Ольга сильно устала за время долгого перехода. Устала настолько, что с трудом держалась на ногах. А тут еще запах, идущий от грязной воды, от которого у нее кружилась голова.

- Все наладится, вот увидишь, - сказала ей боярыня Татьяна, тоже сильно сдавшая за время морского путешествия. – Как только сын Аристарха узнает о нас, он сделает все необходимое.

Однако магистр Константин не спешил на помощь княгине, попавшей в неприятное положение. К вечеру стало ясно, что он не придет – либо портовый служка обманул киевлян, либо магистру сейчас не до великой княгини. Ночь пришлось провести у причала, слушая ругань пьяных гребцов с соседних судов и хриплые крики стражников на городских стенах. Ольга бледнела от гнева и в бессилии сжимала кулаки. Весь следующий день тоже прошел в бессмысленном ожидании. Киевлян, по-прежнему не выпускали на берег подозрительные стражники. И только на третий день отцу Григорию удалось обмануть их бдительность и пробраться в город. А в полдень на пристани появился магистр Константин, коего Ольга прежде видела только однажды да и то зеленым юнцом, но опознала практически сразу. Уж слишком похож был старший сын патрикия Аристарха на своего недавно умершего отца.

- Прости, великая княгиня, за недоразумение, случившееся не по моей вине, - развел руками магистр, едва ступив на борт ладьи. – Я узнал о твоем приезде только что и тут же бросился на пристань.

- Нас выпустят на берег? – хмуро спросила Ольга.

- Мой дом в твоем распоряжении, княгиня, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы моя благородная родственница ни в чем не знала нужды.

Вот оно значит как! Не великая княгиня она в этом огромном граде, а всего лишь родственница захудалого магистра, которому обязана своим вызволением из чудовищной клоаки, именуемой Константинопольским портом. А ведь в Киеве Ольге мнилось, что свой разговор с императором и патриархом она будет вести на равных. И что в Царьграде еще не забыли походы Аскольда, Олега и Ингера. Но, оказывается, у ромеев очень короткая память.

Справедливости ради надо отметить, что магистр Константин сделал все от него зависящее, чтобы развеять негативное впечатление о ромеях, сложившееся у Ольги за три дня унизительного стояния под стенами великого города. А то, что этот город велик, княгиня ощутила еще при первом беглом взгляде. В огромном чреве Константинополя копошились сотни тысяч людей, и в таком скопище народа немудрено было затеряться даже великой княгине. Гнев Ольги слегка поутих, когда она смыла с себя дорожную грязь в роскошной, отделанной мрамором бане. Баня была настолько велика, что без труда вместила боярынь и служанок, сопровождавших великую княгиню в поездке. А их было почти пятьдесят человек. Из бояр Ольга взяла с собой только Василия, Алексея, младшего сын боярина Аристарха, и Мечислава Блуда, который был единственным язычником в свите великой княгини. В последние годы Ольга поостыла к нему сердцем и все реже звала к ложу, отдавая предпочтение юным холопам, но в Константинополь все-таки взяла в надежде крестить его здесь и тем снять с души хотя бы часть греха.

Выйдя из бани, великая княгиня вспомнила о своих мечниках, но оказалось, что расторопный Константин позаботился уже и о них. Конечно, Ольга знала, что двоюродный брат богат, и, тем не менее, дворец ромейского магистра поразил ее и своими размерами и роскошью убранства. Золотых и серебряных изделий здесь было столько, что у боярынь глаза разбегались. Сам хозяин, несмотря на возраст, приближающийся к пятидесяти, очаровал всех киевлянок, включая великую княгиню, белозубой улыбкой и любезностью в обхождении. С Ольгой он держался почтительно и называл ее государыней. Великой княгине было отведено самое почетное место за пиршественным столом, сам хозяин сел по правую руку от нее, а слева разместился человек в расшитом золотом кафтане с безбородым и почти бабьим лицом. Магистр Константин шепнул княгине, что паракимомен Иосиф Вринга, один из самых влиятельных людей в Константинополе. Кроме вышеназванного Иосифа Ольге представили епарха стольного града Византии Сисиния и нескольких патрикиев, среди коих княгиня выделила молодого человека по имени Иоан, доводившемуся Константину родственником. Словом, положение патрикиев, сидевших за столом, было настолько высоким, что общение с ними не роняло достоинство великой княгини. По ромейскому обычаю на пиру присутствовали не только мужчины, но и женщины. Это слегка нарушало торжественность трапезы, ибо молодые патрикии слишком много внимания уделяли киевским боярышням, но Ольга смотрела на это снисходительно, решив, что в чужом доме не живут по своему укладу.

- Мне очень жаль, великая княгиня, что ты претерпела столько неудобств у ворот Константинополя, - негромко произнес Иосиф Вринга, сидевший слева от Ольги. – Увы, не все порой складывается так, как нам хотелось бы. При дворе императора Константина немало влиятельных людей, настроенных против союза Византии и Руси. Именно в силу этих причин твоя встреча с императором может не состояться.

- Надеюсь, эти люди отдают себе отчет, что оскорбление великой княгини Киевской не сойдет им с рук? – гордо вскинула голову Ольга.

- Увы, государыня, в Константинополе никогда не было недостатка в глупцах, - чуть заметно усмехнулся Вринга. – Но мы сделаем все от нас зависящее, чтобы договор Византии с Русью был все-таки заключен. В столице достаточно разумных людей, которые понимают сколь важно распространение христианства в Руси и отдают должное твоим титаническим усилиям, государыня, на благом пути. Я очень надеюсь, княгиня Ольга, что ты справишься с обидой и поможешь нам в деле угодном Богу. Ибо вера это единственное, что может объединить и нас, и вас.

Для Ольги слова Иосифа Вринги не стали откровением. Она уже и сама начала догадываться, что нелюбезный прием, оказанный ей в Константинополе не был случайностью, а явился результатом интриг. К интригам Ольге не привыкать, и хотя Болгарии и Руси трудно тягаться в этом смысле с Константинополем, но горделивые ромеи должны уразуметь, что имеют дело не с дикаркой из варварской страны, а с одной из самых образованных и умных женщин Ойкумены. И уж коли великая княгиня Киевская проделала столь долгий и утомительный путь в столицу Византии, то она добьется своего, чего бы ей это не стоило и не столько ради себя, сколько ради истинной веры, служению которой она готова себя посветить без остатка.

- Быть может мне стоит встретиться сначала с патриархом?

- Увы, государыня, патриарх Полиевкт слишком осторожный человек, чтобы действовать наперекор воле императора. Пока Константин Багрянородный тебя не примет, Полиевкт будет уклоняться от встречи с тобой. Осмелюсь обратить твое внимание, великая княгиня, на невестку императора благородную Феофано. Она расположена к магистру Константину, а следовательно согласится исполнить любую его просьбу.

- Возможно, я последую твоему совету, благородный Иосиф, - сухо кивнула головой Ольга. – Во всяком случае, я благодарна тебе за совет и участие.

Кто такая эта благородная и влиятельная Феофано Ольга узнала очень скоро от боярыни Татьяны. Которая и в чужом городе не утратила присущей ей хватки и умения раскрывать чужие тайны. Впрочем, особых усилий ей прилагать не пришлось. Скандальная история женитьбы сына и соправителя императора на девке из притона была на слуху и на устах едва ли не всех жителей Константинополя.

- Эта вертихвостка прибрала к рукам не только мужа, но свекровь и теперь обхаживает самого императора. Однако, по слухам, Константин Багрянородный интересуется женщинами не больше, чем твой недавний сосед по пиру паракимомен Вринга.

- А почему благородный Иосиф не интересуется женщинами? – удивилась Ольга.

- Потому что он евнух, - засмеялась Татьяна.

Ольга сокрушенно покачала головой и от души посочувствовала умному человеку. Мнения своего о Вринге она не изменила и велела Татьяне послать ему от своего имени золотую чашу в знак особого расположения. Паракимомен Иосиф жест княгини оценил и ответил не менее драгоценным даром. При виде диадемы, усыпанной крупными бриллиантами, боярыня Татьяна ахнула, а Ольга покачала головой. Судя по всему, этот Вринга несметно богат, коли разбрасывается такими дорогими вещами. Тем не менее, щедрый дар она приняла, дабы не обижать нужного человека.

- Эта девка любит драгоценности? – спросила Ольга у боярыни.

- Я бы на твоем месте не стала называть ее девкой, тем более в этом доме, - понизила голос Татьяна. – По моим сведениям, Феофано доводится дочерью нашему хозяину магистру Константину, хотя официально она числится дочерью другого патрикия – Кирилла, старого маразматика над которым смеется весь двор.

- Забавно, - усмехнулась Ольга, хотя ничего забавного в ситуации, создавшейся по вине константинопольских интриганов она не находило. Утешало ее только то, что обращаться ей придется за помощью не к портовой девке, а почти к родственницы, в жилах которой текла кровь скифских ганов и итильских беков.

- Феофано как и всякая молодая женщина имеет слабость к дорогим побрякушкам. Но, похоже, главная ее страсть – мужчины. Во всяком случае, так говорят все, с кем я успела перемолвиться словом. Если ты позволишь, княгиня, то я встречусь с ней и поговорю.

- Поговори, - кивнула Ольга. – А потом мы решим, что нам делать дальше.

Великая княгиня Киевская прожила в Константинополе уже две седмицы, но император Константин не выказал никакого интереса к ее особе. Перед Ольгой замаячила перспектива, уехать из стольного Византийского града не солоно нахлебавшись. И дело было даже не в союзе между Византией и Русью, о котором уже можно было забыть. Речь шла о самой Ольге, чей авторитет мог упасть в глаз многих, как ближних, так и дальних бояр. Ее бесславное возвращение из Константинополя наверняка обернется в Киеве большими неприятностями, утратой влияния, власти и уважения не только старшины, но и народа. Уж ни на это ли рассчитывал князь Святослав, согласившийся на отъезд матери в далекий Царьград? А вместе с Ольгой падет в киевскую грязь и христианская вера. Теперь уже поздно тешить гордыню, пришла пора склонить выю перед обстоятельствами и добиться приема у императора любой ценой.

- Ну что? – спросила Ольга у Татьяны.

- Девка умная и порочная, - сказала боярыня. – Помяни мое слово, она очень далеко пойдет.

- Попроси Иосифа Врингу, чтобы он организовал мне встречу с ней.

- Оно и правильно, - кивнула головой Татьяна. – Чести ты своей не уронишь, все же не простая она девка, а невестка императора и жена соправителя Романа. К тому же не чужая тебе. Кстати, Феофано очень поглянулся боярин Мечислав. Что, впрочем, неудивительно.

Во дворец паракимомена Иосифа великая княгиня Ольга прибыла во главе большой свиты, разодетой в парчу и меха. От такой варварской роскоши, даже у видавших виды константинопольских зевак перехватило дух. Ну а после того как боярин Василий стал бросать в толпу пригоршни серебра, константинопольцы и вовсе взревели от восторга. И весть о щедрой княгине русов пошла гулять по огромному и никогда не засыпающему городу. Выходя из возка, княгиня Ольга оперлась на руку паракимомена Иосифа и слегка ее сжала в знак приветствия. Хозяин, польщенный вниманием гости, расплылся в ослепительной улыбке.

Феофано уже ждала княгиню у входа в огромный зал. Это была кареглазая и черноволосая молодая женщина с пухлыми и капризными губами. Кого-то она напомнила Ольги в первую минуту, но кого именно она не успела сообразить.

- На тебя похожа, - подсказала ей на ухо боярыня Татьяна.

Вероятно, это очевидное сходство заметила не только она, но и паракимомен Иосиф, который растерянно замигал глазами. Ольга хоть и перешагнула давно пятидесятилетний рубеж, но остатки былой красоты все-таки сохранить сумела. И сейчас она горделиво плыла навстречу своему отражению, отстоящему от нее почти на сорок лет. Встреча вышла теплой. Княгиня Ольга привлекла Феофано к себе и троекратно расцеловала в уста. Жест был родственный и многочисленные гости, собравшиеся во дворце паракимомена Иосифа, его оценили. Включая саму Феофано, на что, собственно, Ольга и делала расчет. Слухи и сплетни, конечно, пойдут гулять по городу. Но предполагаемое родство жены Романа с великой княгиней далекой Руси, не только не уронит Феофано в глазах константинопольской знати, но, пожалуй, предаст ей необходимый вес.

- Умно, - шепнул княгине паракимомен Вринга.

- Надеюсь, благородный Иосиф, ты позволишь нам с прекрасной Феофано обменяться несколькими словами наедине.

- Я всегда к твоим услугам, государыня, - склонился в поклоне Вринга.

Место для тайного разговора великой княгини и невестки императора благородный Иосиф, надо отдать ему должное выбрал со вкусом. Ольга оценила и роскошные драпировки и застланное златотканым покрывалом ложе, стоящее в глубине огромной комнаты, предназначенной, видимо, для сна.

- Какое несчастье, что паракимомен вынужден спать на нем один, - усмехнулась Ольга и первой присела в одно из кресел, стоящих у изящного столика.

Феофано прыснула в ладошку и тут же, словно спохватившись, опустила прекрасные очи долу.

- Мы ведь не чужие с тобой, - сказала Ольга, - а потому можем поговорить откровенно.

- Я готова слушать тебя, государыня всю ночь, если на то будет твоя воля, - скромно отозвалась Феофано.

- Садись, - кивнула в кресло напротив Ольга. – Мне нравится, как ты держишься. Но запомни на будущее, скромность и послушание далеко не главное достоинство женщины, находящейся на троне или вблизи его.

- А какое достоинство женщины ты считаешь главным, государыня? – спросила Феофано.

- Умение управлять людьми к своей и государственной пользе.

Разговор с невесткой императора Ольга вела по-гречески, поскольку владела этим языком в совершенстве. Феофано от природы была умна и хитра, но тягаться с искушенной в интригах княгиней ей было пока рановато. Видимо, она это понимала, а потому и слушала Ольгу с большим вниманием.

- Я слышала, государыня, что ты единолично правишь варварской страной, но ведь подобная ноша порой не под силу даже мужчинам.

- Мужчинам многое не под силу, - усмехнулась Ольга. – К тому же слухи об их уме сильно преувеличены. Наверное, ты уже успела в этом убедится. Я недолго прожила в Константинополе, но мне показалось, что нынешний император Константин не всегда верно оценивает обстановку, что чревато для Византии печальными последствиями.

- Зануда, - вырвалось у Феофано.

- И тем не менее мне нужно увидится с ним, - улыбнулась Ольга. – Этого требуют интересы не только Руси, но и Византии.

- Паракимомен говорил мне об этом, - кивнула невестка императора.

- Разумеется, я не останусь в долгу.

- О нет, - взмахнула руками Феофано, - я не возьму с тебя, государыня, ни подарков, ни денег.

- И тем не менее, один подарок я прошу тебя принять, в знак нашей дружбы, -ласково улыбнулась Ольга. – Речь идет о мужчине. Он мой любовник, и я хочу, чтобы ты оценила его достоинства.

- Ты шутишь? – вскинула брови Феофано.

- В сущности это единственный подарок, который государыня может принять от равной себе, не уронив своей чести.

- А как зовут твоего любовника? – глаза Феофано блеснули весельем.

- Боярин Мечислав.

- Хорошо, беру, - согласилась Феофано, - но только на одну ночь. Извини, государыня, столь ценный дар мне пока негде хранить.

Видимо, боярин Мечислав сумел угодить невестке императора. Во всяком случае, не прошло и пяти дней, как паракимомен Иосиф принес Ольге радостную весть. Император Константин соблаговолил, наконец, обратить внимание на великую княгиню варварской страны, уже почти месяц обивающей пороги его дворца.

Впрочем, этот дворец действительно стоил того, чтобы его осмотреть. Ольга поняла это, едва ступив на мраморные плиты двора. Во дворе, на постаментах, стояли огромные, литые из меди статуи императоров, среди которых выделялась одна – статуя основателя стольного византийского града Константина. Было здесь и медное подобие нынешнего императора, не произведшее, правда, на Ольгу особенного впечатления. Великую княгиню Киевскую и ее многочисленную свиту провели по многочисленным палатам, в изобилии украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями. В иных палатах прямо из пола били фонтаны воды и играла музыка, не лишенная приятности для уха. А от обилия зверей, отлитых из золота у Ольги зарябило в глазах. Наконец, Ольгу ввели в палату для приема иноземных гостей, которая, как подсказал ей магистр Константин, называлась Золотой. В вышине свода палаты помещалось изображение Господа Вседержителя, сидящего на престоле. А в глубине огромного зала находилось возвышение, забранное со всех сторон пурпурными занавесами. Судя по всему, именно там находился трон императора, называемый Соломоновым. Музыка заиграла так громко, что Ольга невольно вздрогнула. Следом послышалось хоровое пение, насколько Ольга могла разобрать, певчие славили Бога и императора. Занавес дрогнул и сдвинулся в сторону, открывая заинтересованным взорам довольно любопытное зрелище. На Соломоновом троне в окружении двух позолоченных львов сидел ни чем особо не примечательный человек, почти раздавленный тяжелым облачением. Справа от него возвышалось золотое дерево, на котором чирикали золотые птички. Слева от императора в золотых креслицах сидели его жена Елена, соправитель Роман и невестка Феофано. Придворные императора вошли в зал вслед за княгиней и выстроились вдоль стен. После чего началась довольно утомительная церемония обмена любезностями. Ольга, обиженная тем, что ей не предложили сесть, слушала боярина Василия вполуха. Но, кажется, расторопный боярин ничего не напутал, достоинства государыни не уронил, дары передал именно тем служкам, которые и готовы были их принять, а речи его были приятны и императорской чете, и ромейским придворным. Сама Ольга не проронила ни слова, чем, кажется, удивила императора Константина, который пучил на гостью близорукие глаза и все время дергал бородкой, словно мух отгонял.

Торжественный прием закончился не менее торжественным обедом, где Ольге было все-таки дозволено сидеть в присутствии императорской четы, но отнюдь не на самом почетном месте. К удивлению присутствующих, великая княгиня и здесь не проронила ни слова. Сидела за столом неподвижно, словно истукан и смотрела на императора большими строгими глазами. Бедный Константин не знал, куда деваться от этого пристального взгляда, потел и даже смущался, вызывая тем самым кривые усмешки придворных. Боярин Василий все-таки произнес речь, приличествующую случаю, от имени великой княгини, но говорил до того витиевато, что никто из присутствующих его так и не понял. Тем более что греческий язык боярина оставлял желать много лучшего. Однако разговор княгини Ольги с императором Константином все-таки состоялся. Возможно, Багрянородного просто разобрало любопытство, о чем это так значительно молчит эта строгая немолодая женщина, и он согласился с ней встретится на женской половине дворца, в покоях императрицы Елены. При разговоре кроме самого императора и его супруге, присутствовали соправитель Роман с женой Феофано и несколько особо доверенных лиц, среди которых выделялся благородными сединами магистр Александр Фока. С княгиней Ольгой были только бояре Василий и Алексей.

- Сожалею, что мой приезд в столицу великих императоров оказался менее удачным, чем мне того хотелось бы, - сухо сказала Ольга. – И виной тому интриги неумных людей, озабоченных только собственным благополучием.

- Но мы готовы подтвердить все ранее заключенные договоры, - сказал магистр Фока от имени императора. – Разве этого мало?

- Мы рассчитывали на более тесный союз, - вежливо возразил ему боярин Василий. – Но дружбы своей мы никому не собираемся навязывать. Мы благодарны великому императору Константину за теплый прием и очень надеемся, что эта встреча послужит началом более тесных взаимоотношений между Царьградом и Киевом.

- Я буду благодарна императору, если он позволит священнослужителям свободно приезжать на Русь и нести слово божье в самые отдаленные наши земли, - дополнила боярина княгиня Ольга.

- Я возражать не буду, - немедленно откликнулся Константин. – Что же касается военного союза, то я считаю его преждевременным.

- Было бы предложено, - спокойно сказала Ольга и встала с кресла, чуть склонив голову на прощанье.

Магистр Константин счел встречу императора и княгини провальной. Паракимомен Иосиф придерживался иного мнения. Все-таки подтверждение прежних договоров в торговой сфере само по себе было большой удачей. Что же касается предложения о союзе, то оно не было категорически отклонено и здесь открывалось широчайшее поле для деятельности. Большим успехом Вринга считал и то, что встреча великой княгини и императора вообще состоялась. И в этом он видел усиление влияния собственной партии, которая в лице благородной Феофано получила надежного и мощного союзника. Пораскинув умом, магистр Константин пришел к выводу, что Вринга, пожалуй, прав. Выяснилось, что Феофано обладает куда большим влиянием на Романа и императрицу Елену, чем это полагали ее покровители. И эта троица, Роман, императрица Елена и Феофано, вполне способны направить помыслы капризного императора в нужную сторону, несмотря на активное сопротивление близких его сердцу советников. Надо полагать, магистр Александр Фока этот уже уяснил и будет теперь более внимательно прислушиваться к мнению Иосифа Вринги и магистра Константина.

- Ты полагаешь, что нам следует пойти на сближение с Фокой? – нахмурился магистр.

- А почему бы нет? – удивился Вринга. – Совместными усилиями мы можем добиться куда больших успехов, чем поврозь.

- Что ты имеешь в виду? – насторожился Константин.

- Мы будем думать, - понизил голос Вринга. – Мне кажется, что юный Роман будет куда более сговорчивым императором, чем его спивающийся отец.

В отличие от ромейских патрикиев Ольга встречей с императором Константином осталась недовольна, в чем она без обиняков призналась боярину Василию. Правда, сделала она это только тогда, когда киевские ладьи уже вышли в открытое море. Конечно, эту поездку нельзя было назвать полной неудачей, но и большого прибытка великая княгиня от нее не получила. И не могла получить, как она теперь понимала. Дело было не в упрямстве Константина, но в первую очередь в том, что ромеи просто не были готовы к жесткому противостоянию с язычниками на севере от своих границ. Судя по осторожным намекам Иосифа Вринги ромеям и на юге хватало забот. А Ольге нужна была твердая опора, чтобы противостоять волхвам.

- Так ведь на Константинополе свет клином не сошелся, - осторожно забросил удочку Василий. – Есть еще и Рим.

- Рим ныне слаб, - отрезала Ольга.

- Папа римский быть может и слаб, зато император Оттон силен, - возразил Василий. – И в отличие от императора Константина он хорошо понимает, какую опасность представляют язычники. Нам особо привередничать не приходится, княгиня: либо каган-бек Иосиф, либо Оттон, а более союзников я не вижу. Патриарх Полиевкт даже не решился послать епископа на Русь, так может Оттон окажется более решительным человеком? Я не жду решительной победы, но, имея такого союзника как Оттон, мы сможем разговаривать с волхвами на равных.

Боярин Василий не раз уже заводит с Ольгой этот разговор, но до сих пор княгиня от его слов отмахивалась. Однако неудачная поездка в Константинополь сделала ее более покладистой. Ольге уже далеко за пятьдесят, Святославу тридцать, он муж в самом расцвете сил. Время будет работать на него. Даже не прибегая к крайним мерам, он без труда приберет власть к рукам. Пока он не торопится, более того сдерживает волхвов. Возможно, причиной тому любовь к матери. И хотя Ольга все время обвиняет Святослава в равнодушии и неблагодарности, в данном случае она не права. Именно любовь к матери и удерживает Святослава от решительного шага. Но, к сожалению, он не сможет долго выдерживать давление волхвов. И тогда вопрос веры будет решен в Руси окончательно и бесповоротно. И решен не в пользу христиан. Об этом боярин Василий прямо сказал Ольге.

- Оперевшись на короля Оттона, ты поможешь не только себе, но и старшему сыну. Волхвы, наученные горьким опытом варягов, поумерят пыл, и христиане Киева наконец-то смогут спать спокойно.

- Хорошо, - сказала Ольга после долгого раздумья. – Действуй, боярин Василий.

Глава 4 Епископ Адальберт

При дворе короля Оттона посланца королевы русов Елены встретили с большим почетом. Боярин Василий и сам не ожидал такого теплого приема. Похоже, в королевстве франков и не чаяли обрести такого союзника и где – в самом сердце языческих земель. Епископ Адальберт и граф Видо, опекавшие боярина Василия во время его пребывания в Ахене, не скрыли от него, каким потрясением для королевства стал мятеж, поднятый язычниками во главе с саксом Вихманом и славянскими князьями Наконом и Стойгневом. С божьей помощью мятеж, грозивший разрушить королевство, удалось подавить, но стоило это огромных усилий как королю Оттону, так и его верным вассалам. Мятежников удалось разгромить в битве у реки Раксы. Вождь восстания Стойгнев был захвачен в плен и казнен вместе с семьюстами своими подвижниками, но ни поражение, ни казни не смогли сразу погасить бушующий в Полабье огонь. Еще три года понадобилось королевским легионом, чтобы подавить очаги сопротивления язычников. Однако, далеко не все вожаки восстания были убиты или схвачены, и епископ Адальберт полагал, что многие из них ушли в земли восточных славян.

- Это опасные смутьяны, боярин Василий, смею тебя уверить, - поддержал епископа граф Видо, далеко уже немолодой сакс, доводившийся королю Оттону родственником. – Не исключаю, что часть из них либо уже осела, либо осядет в Киеве. Они могут стать страшной опасностью для киевских христиан, ибо не ведают ни жалости, ни сострадания.

Подробности восстания боярин Василий узнал у сеньора Анадрага, прежде жившего в славном городе Браниборе, а ныне подвязавшемся в свите архиепископа Адальберта. Анадраг был вендом и христианином, на мир смотрел сходно с боярином Василием, а потому они довольно быстро нашли общий язык.

- Я ведь уцелел чудом, - вздыхал говолянский боярин. – Не иначе как Божья Матерь простерла свою руку над моей головой. А князь Тугомир стал жертвой оборотней и умер в муках. Не знаю, нашла ли его душа дорогу в рай.

Рассказ Анадрага о гибели говолянского князя поразил боярина Василия до глубины души. Такого надругательства над человеком, подобием божьим, он не ждал даже от язычников.

- Страшные вещи творятся в ваших землях, боярин, - покачал головой Василий.

- Страшные, - согласился Анадраг. – Но как бы наша явь не стала вашей. Ты о круге Вия слышал, боярин?

- Нет.

- А о кудеснике Чернобога Рулаве?

- Об этом не только слышал, но и знал его лично, - усмехнулся Василий. – Чудом он выскользнул из рук князя Ингера. Впрочем, я тогда был совсем мальчишкой. Неужели Рулав еще жив?

- Рулава схватили на поле битвы при Раксе и казнили лютой смертью, - вздохнул Анадраг, - но страшные семена, посеянные им в нашем мире дали всходы. С навьями тебе сталкиваться не приходилась, боярин?

- Бог миловал, - перекрестился Василий.

- А я разговаривал с одним из них, как сейчас с тобой, - шепотом произнес Анадраг. – Этот оборотень назвался аббатом Гильдебертом и проник в наш город обманом. Позже я узнал, что его зовут Азаром. Но это не человек, боярин, в этом нет никаких сомнений. Тем не менее, я поклялся убить его, и епископ Адальберт благословил меня на этот подвиг.

Глаза боярина сверкнули безумием, а длинные пальцы сжали рукоять меча, висевшего у пояса. Боярин Василий со скорбью вынужден был признать, что пережитые потрясения не прошли для Анадрага даром, и разум его слегка помутился. Что, впрочем, и не удивительно.

- Да поможет тебе Бог, боярин Анадраг.

- Я знаю, что Азар из ваших земель, - продолжал шептать несчастный говолянин, - но на славянина он не похож – черноволосый и смуглый, а глаза у него синие.

- Среди южных славян жуковатые не редкость, - пожал плечами Василий. – Но ведь наши земли от моря до моря тянутся и народу у нас –прорва.

- Я найду его, - твердо сказал Анадраг. – Найду. Можешь не сомневаться, боярин Василий.

Сомнения у Василия были, но высказывать их вслух он не стал. Да и с какой стати разочаровывать несчастного человека, для которого охота за призраками стала целью жизни.

Ахен не произвел на боярина Василия особого впечатления. Так себе городишко. Впрочем, после Константинополя боярину любой город казался деревней. Да и франкские сеньоры были много беднее ромейских патрикиев, с коими Василию не раз доводилось пировать. Тем не менее, боярин остался доволен и приемом, оказанным ему Оттоном, и разговором, состоявшимся между киевским послом и ближайшим окружением франкского короля. Вопрос о епископе решился почти сразу. Монсеньор Адальберт выразил желание сопровождать боярина Василия в Киев и получил на это разрешение короля. Оттон, долговязый худой мужчина с серыми насмешливыми глазами, выразил надежду, что визит киевских послов в Ахен далеко не последний. И что дружеские отношения, завязавшиеся между Русью и Франкской империей, будут иметь продолжение. В свою очередь боярин Василий заверил франков, что христианская вера, которую исповедуют король Оттон и великая княгиня Ольга, станет мостом, соединяющим Русь с Европой. На этом боярин Василий и распрощался с гостеприимными франками.

Выбор короля, по мнению Василия, был как нельзя более удачен. Епископ Адальберт прекрасно говорил на вендском наречии, которое понимали и в Киеве. Кроме того он владел латынью и греческим и должен был без труда найти общий язык с ромейскими священниками, уже обосновавшимися в Руси. Что же касается некоторых различий в обрядах двух церквей Римской и Константинопольской, то боярин Василий не считал их существенными. Сам он с умилением прослушал службу в Ахенском соборе и решил, что никаких особых разногласий между епископом Адальбертом и киевской христианской общиной не возникнет.

Надо отдать должное вновь назначенному киевскому епископу, к своим новым обязанностям он отнесся со всей серьезностью и прихватил с собой в незнакомую страну три десятка священнослужителей и более двухсот хорошо снаряженных мечников. Был в свите монсеньора и охотник за призраками боярин Анадраг. Во время долгого и трудного пути в Киев, Василий пару раз пытался намекнуть епископу Адальберту, что душевное здоровье несчастного боярина оставляет много лучшего, но понимания не встретил.

- Боюсь, боярин Василий, ты не отдаешь себе отчета в том, какие силы ныне противостоят христианскому миру, - вздохнул Адальберт. – И какие опасности подстерегают тех, кто пытается примирить веру истинную с языческими заблуждениями. Ибо путь Чернобога, это путь Сатаны и всякий человек, на него ставший, уже никогда не вернется к свету.

- Но я все-таки должен предостеречь тебя, монсеньор, от слишком поспешных действий, - взволновался боярин Василий. – Киевская христианская община не столь велика и могущественна, чтобы бросить открытый вызов волхвам.

- Я очень хорошо понимаю трудности, стоящие передо мной, сеньор Василий, но это вовсе не означает, что я готов пойти на сделку с собственной совестью.

Пожалуй, именно после этого разговора в сердце боярина Василия стали закрадываться сомнения в правильности сделанного княгиней Ольгой шага. Нет слов, епископ Адальберт был очень умным человеком, имевшим к тому же большой опыт общения с язычниками. Вот только опыт этот был весьма специфического свойства. Христианская вера в Полабье и Варгии насаждалась огнем и мечом, а в Руси такой способ общения с паствой мог привести к весьма печальным последствиям, как для самого крестителя, монсеньора Адальберта, так и для всех христиан города Киева.

Киев встретил посланца короля Оттона настороженно. Причем насторожились не только язычники, но и христиане. В частности отец Феоктист вообще отказался общаться с епископом, а отец Григорий во время приема, организованного Ольгой, не проронил ни слова, всем своим видом демонстрируя неприятия выбора, сделанного великой княгиней.

- Все со временем утрясется, - попытался успокоить княгиню и ее ближних бояр Василий. – Епископ Адальберт человек опытный и сумеет наладить отношения со своей новой паствой.

Ольге посланец короля Оттона не слишком поглянулся, еще меньше он понравился боярину Юрию, который не постеснялся высказать великой княгине все, что он думает о франкских христианах вообще и о епископе Адальберте в частности. Причем сделал это в присутствии самого епископа, с которым, оказывается, был давно и неудачно знаком. Адальберт тоже узнал киевского боярина, оставившего за собой горы трупов в старом замке города Мерзебора и, возможно, повинного в смерти архиепископа Майнцского.

- Да, - не стал спорить боярин. – Это я всадил осиновый кол в старого упыря и не сколько не жалею об этом. А на тебе епископ столько славянской крови, что ее за всю оставшуюся жизнь не отмолить.

Боярина Юрия все же удалось унять после вмешательства боярыни Татьяны и до драки дело все-таки не дошло. Тем не менее, впечатление от встречи с епископом Адальбертом у княгини Ольги осталось неприятное, о чем она не постеснялась сказать огорченному боярину Василию. Боярин Юрий был далеко не последним человеком в христианской общине города Киева. И его неприкрытая вражда к новому епископу могла расколоть христиан на два непримиримых лагеря. Что, в общем-то и случилось по прошествии нескольких дней. И хотя большинство киевских христиан все-таки приняло пришельцев как своих наставников в христовой вере горький осадок в Ольгиной душе все-таки остался. Ее озабоченность слегка рассеялась, когда епископ Адальберт предложил построить в Киеве еще один храм, в дополнение к двум уже существующим. Кроме того он собирался возвести монастырь на месте Угорского предместья, где был убит первый мученик за христианскую веру в Киеве князь Аскольд. Епископа Адальберта горячо поддержали бояре Василий и Нестор, и даже обиженный на весь мир отец Григорий. Последний заявил, что князь Аскольд бесспорно достоин того, чтобы его причислили к лику святых. После недолгих раздумий Ольга согласилась.

Надо отдать должное монсеньору Адальберту, он был прекрасным организатором. И не успели киевляне глазом моргнуть, как он уже заложил фундамент нового христианского храма. Увы, начавшееся строительство было омрачено трагическим происшествием. Брат Бенедикт, приехавший в Киев, вместе с монсеньором Адальбертом был найден мертвым в своей ложнице через три дня после того, как приступил к возведению храма. Нож, торчащий из груди несчастного монаха, не оставлял никаких сомнений в том, что Бенедикт был убит. Боярин Василий лично осмотрел остывающее тело и пришел к выводу, что в этом страшном деле не обошлось без Велесовых волхвов. На это указывала рукоять ножа, сделанная в виде дракона, раскрывающего пасть.

- Я же предупреждал тебя, боярин, - произнес дрогнувшим голосом Анадраг, стоящий за спиной Василия. – Они уже здесь.

- Кто они? – рассердился боярин.

- Круг Вия. Это ритуальное убийство.

Прежде в Киеве ничего подобного не случалось. Язычники хоть и косились, случалось на христиан, но кинжалы и ножи, тем более жертвенные, в ход не пускали.

- А князь Аскольд? - напомнил Анадраг Василию.

- Спор между Олегом и Аскольдом не о вере шел, а о власти, - махнул рукой Василий. – А с вокняжением Олега никто христиан в Киеве не обижал. Поговаривали, что Вещий и сам был крещен в юности. Князь Ингер и вовсе не делал различий между христанами и язычниками. Тот же боярин Юрий у него в любимчиках ходил.

- Боярин Юрий связан с язычниками, - нахмурился Анадраг. – Не исключаю, что его рук дело.

- Типун тебе на язык, - рассердился Василий. – Не станет киевский боярин, язычник он или христианин убивать из-за угла. Из варягов кто-нибудь свел с братом Бенедиктом счеты. Ты своего знакомого в Киеве не встречал?

- Если бы встретил, то один из нас был бы уже мертв, - отозвался мрачный Анадраг.

Выходцев из Варгии и Полабья в Киеве было тысяч десять с гаком. Это не считая тех, кто пришли с Олегом сто лет тому назад. Великокняжья дружина состояла из новых варягов едва ли не на половину. И хотя за пятнадцать минувших лет мечники, приглашенные в Киев еще князем Ингером, уже обжились в городе и стали здесь почти своими, это вовсе не означает, что они забыли обиды, нанесенные им франками на родине. Между собой варяги-христиане и варяги-язычники никогда не ссорились, но и не смешивались, как успел заметить боярин Василий. Христиане, коих было меньшинство, кучковались вокруг воеводы Фрелава, а язычники тяготели к воеводе Свенельду. Великую княгиню Ольгу до сей поры такой расклад вполне устраивал, ибо позволял удерживать воевод в послушании, но с приездом Адальберта равновесие в киевской дружине могло быть нарушено. На что ей уже намекал воевода Свенельд. Слишком быстро воевода Фрелав и монсеньор Адальберт нашли общий язык. Боярин Василий заподозрил, что они были знакомы раньше и без обиняков спросил об этом Анадрага.

- Так ведь Фрелав был ближним боярином князя Тугомира, - пожал тот плечами. – Я его тоже хорошо знаю. Род Фрелава хоть и захудалый, но в Говолянской земле хорошо известный.

- А христианство Фрелав давно принял?

- Говорят, он крещен был еще в младенчестве матерью саксонкой, которая доводилась близкой родственницей покойному маркграфу Зигфриду Мерзебургскому. И крестил его никто иной как епископ Гильдеберт, убитый потом графом Танкмаром и боярином Юрием.

- А епископ Адальберт действительно участвовал в кровавой бойне в городе Мерзебурге?

- Тогда он был еще аббатом, - вздохнул Анадраг.

О кровавой бойне в саксонском замке боярин Василий слышал еще от покойного боярина Аристарха. Но ему и в голову тогда не приходило, что кровавый кошмар, случившийся четверть века назад в чужой земле, аукнется в Киеве.

- Брат Бенедикт тоже был в том замке?

- Да, - кивнул Анадраг. – Поэтому я и заподозрил боярина Юрия.

- Кроме Юрия там был еще один человек, - нахмурился Василий. – Князь Рогволд.

- Это тот самый, что три дня назад приехал в Киев, - насторожился Анадраг.

- Тот самый, - подтвердил Василий. – Передай монсеньору Адальберту, чтобы держался настороже. А сам присмотрись к мечникам Рогволда, среди них немало твоих земляков из вендских земель. Но если опознаешь кого-то, боярин Анадраг, - не пытайся свести с ним счеты. Предупреди меня. Иначе ты своими неразумными действиями погубишь и себя, и монсеньора, и нас.

Монсеньор Адальберт остановился в доме воеводы Фрелава. Сам Фрелав не так давно вернулся в Киев из Древлянской земли, где наместничал почти пятнадцать лет. И вернулся он по желанию княгини Ольги, которая в нынешнем непростом положении хотела видеть подле себя преданного человека. А в преданности Фрелава лично Ольге у боярина Василия сомнений не было. Варяг, прижившийся на Руси, люто ненавидел князя Святослава. Впрочем, ненависть эта была взаимной, и боярину Василию были очень хорошо известны ее причины. В свое время Фрелав, посланный на помощь князю Олегасту Моравскому, так удачно водил киевскую рать по чужой земле, что едва не погубил и княжича, и молодых бояр, и ни в чем не повинных ополченцев. А Олегаст был разбит венграми Вер-Булчу и вынужден был бежать из Велеграда. Может быть Василий не вспомнил бы об этой давней и многими забытой истории, если бы не приезд князя Рогволда, вызванный печальными событиями. Князь Олегаст Моравский, тяжело раненный в битве с саксами год назад, решил вернуться в Киев, но доехал только до Полоцка, где и скончался, а его тело, выполняя последнюю волю отца, княжич Ярослав привез в стольный полянский град. Здесь на родной для сына Олега Вещего земле и был совершен погребальный обряд, но котором присутствовали и великая княгиня, и все киевские старейшины, как христиане, так и язычники. Не для кого в Киеве не было секретом, что князь Олегаст был теснейшим образом связан с волхвами Чернобога и кудесником Рулавом. Не исключено поэтому, что смерть монаха Бенедикта была связана именно с этим событием.

Осмотрев бездыханное тело, боярин Василий поспешил с недобрыми известиями к великой княгине Ольге. Здесь он застал едва ли не всех ближников княгини, включая воевод Фрелава и Свенельда. Фрелав был чем-то сильно взволнован и косил злыми глазами в сторону сына кудесника Рулава, сохранявшего полную невозмутимость. Впрочем, боярин Василий никогда не видел Свенельда в другом состоянии. И в сече, и в совете этот рослый и уже далеко не молодой человек оставался спокойным и рассудительным.

Ольга выслушала Василия с большим вниманием. Последнее время ей нездоровилось, тем не менее, она нашла в себе силы, чтобы подняться с ложа и собрать на совет ближних бояр и воевод, дабы обсудить сложившееся положение. Все-таки смерть приезжего монаха могла поменять в Киеве многое, если не все.

- Так ты считаешь, боярин Василий, что это убийство ритуальное?

Василий вздохнул и вытащил из-за пояса нож, завернутый в чистую тряпицу:

- Суди сама, княгиня.

Ольга не испугалась крови, ржавыми пятнами проступающей на клинке, и долго рассматривала орудие убийства. Так долго, что взволнованные ближники начали уже терять терпение. И первым не выдержал воевода Фрелав:

- Брата Бенедикта принесли в жертву Чернобогу, - почти крикнул он. – Какие в этом могут быть сомнения.

- Человеческую жертву Чернобогу может принести только волхв высокого ранга посвящения, - веско произнес воевода Свенельд. – А ближники Чернобога в Киеве не появлялись уже много лет, еще со времен князя Ингера.

- А Рогволд по-твоему кто? – взвился Фрелав.

- Рогволд – князь, и этим все сказано, - холодно бросил Свенельд. – С какой стати он полезет в чужую ложницу?

- Но он мог послать кого-нибудь, - развел руками Фрелав.

- Мог, конечно, - пожал плечами Свенельд. – Но тогда это не жертвоприношение, а простое убийство.

- Но ведь это жертвенный нож, - робко возразил Свенельду боярин Нестор. – В этом нет никаких сомнений.

- Что скажешь ты, Юрий? - строго глянула в сторону боярина княгиня Ольга.

Юрий нехотя поднялся с лавки и взял из рук княгини орудие убийства. На клинке кроме засохших пятен крови были еще и Велесовы руны, значение которых знали только волхвы.

- Это не Рогволд, - глухо отозвался Юрий. – И не Ярослав. Они только что простились с ближним родовичем. Обычай не велит им в эти дни ни мстить, ни приносить жертвы. Не знаю я, кто мог это сделать. Но в том, что человек этот ведун Чернобога высокого ранга посвящения, сомнений у меня нет.

- А графиня Матильда? - сверкнул глазами Фрелав. – Она ведь приехала в Киев вместе с Рогволдом.

- Матильда – Макошина ведунья, - пожал плечами Юрий. – У нее свои счеты с Адальбертом, но убивать монаха она бы не стала.

- А самого епископа? – вспыхнула Ольга.

- Не поручусь, - криво усмехнулся боярин. – Но Адальберт пока жив. Ты сама виновата, княгиня. Не следовало тебе звать в Киев человека, повинного в смерти многих славян. Святослав тебе этого не простит.

- Ты забываешься, боярин! – резко поднялась со своего места Ольга.

- Возможно, - холодно произнес Юрий. – Просто хотел тебя предупредить. Князь Новгородский будет в Киеве через три дня.

Боярин Василий похолодел и бросил на Ольгу испуганный взгляд. Кажется, великая княгиня, воспользовавшись его советом, совершила самую крупную ошибку в своей жизни. Не надо было обращаться за помощью к Оттону, не следовало принимать в Киеве епископа Адальберта, на руках которых еще не высохла кровь вендских славян. И князь Святослав, долго ждавший своего часа, может воспользоваться удобным случаем, заявив права на великий стол. А положение княгини Ольге ныне совсем шаткое. Ведь уже и младшему ее сыну Вратиславу исполнилось девятнадцать лет. И уж если киевское вече именно Вратислава назвало великим князем, то не пришла ли пора Ольге уходить в тень? Сейчас об этом думали едва ли не все бояре, однако заговорить об этом с великой княгиней решился только воевода Свенельд. Но только после того, как они остались наедине.

- Ты уже далеко не молода княгиня, - глухо произнес воевода. – И твои сыновья уже стали взрослыми.

- По-твоему, я должна уступить власть Вратиславу?

- Нет, - твердо сказал Свенельд. – Править в Киеве должен старший в роду, таково мнение не только мое, но и всех мечников, не изменивших вере отцов и дедов.

- А если я скажу «нет»? – сверкнула глазами Ольга.

- Ты можешь опереться на варягов Фрелава, но тогда в Киеве прольется кровь, - холодно отозвался Свенельд. – Я тебе в этом деле не помощник, княгиня.

- Почему ты не хочешь поддержать Вратислава?

- Ну хотя бы потому, что знаю, чей он сын, - усмехнулся в усы Свенельд. – Вратислав получит в удел Древлянскую землю. Я уже сговорился об этом со Святославом.

- Ты сговорился с ним за моей спиной, изменник!

- Думай, что говоришь княгиня, - вздохнул Свенельд. – Я был рядом с тобой много лет. Я защищал тебя от всех напастей. Но ничто не вечно в этом мире. Ты сохранила Русь, честь тебе за это и хвала, но пришла пора передать землю в руки старшего сына. Святослав, надо отдать ему должное, и так ждал слишком долго. Будет лучше для всех, если епископ Адальберт покинет стольный град раньше, чем сюда въедет новый великий князь.

- Ты не единственный воевода в Киеве! – почти крикнула Ольга Свенельду, поднявшемуся с лавки.

- Я все сказал, княгиня, - небрежно бросил Свенельд. – Решать тебе.

Когда-то Ольга любила этого человека. Кажется любила. Но это было так давно, что чувство выветрилось не только из сердца, но и из памяти. До сих пор она была уверена в его преданности. И для такой уверенности у нее были серьезные основания. Связывал их Вратислав. И пока младший сын был ребенком, княгине нечего было опасаться. Но Вратислав вырос и уже стал тяготиться своим положением. Ему наскучило сидеть у материнского подола. И первым это понял Свенельд, который был привязан к Вратиславу даже больше, чем к своим законным сыновьям. Понял и сделал выводы. В то, что Вратислав сын князя Ингера, не верил никто из ближников Ольги. Уж слишком было велико его сходство с Свенельдом. Не верил, разумеется, и Святослав. Но если князь Новгородский мирился с всевластием матери, то уступать великий стол байстрюку, да еще и в ущерб собственным сыновьям Ярополку, Олегу и Владимиру, ему нет никакого резону. Свенельд прав, пришла пора княгине Ольге делать выбор, но далеко не очевидно, что этот выбор будет угоден Святославу и Свенельду. Никто не помешает ей прогнать Свенельда и преданных ему мечников и опереться на Фрелава и его варягов-христиан. В крайнем случае она может обратиться за помощью к королю Оттону или к новому византийскому императору Роману, сменившему на престоле отца, умершего, кстати, при загадочных обстоятельствах. До Ольги доходили слухи, что Констатина Багрянородного отравили. Называли даже имя отравительницы, прелестной Феофано. Ольга не считала слухи пустыми. Эта молодая особа вполне могла пойти на преступление, особенно если ей оказали поддержку в нелегком деле устранения императора такие умные люди как магистр Константин и паракимомен Вринга. Двое последних ныне занимают видное положение в свите нового императора и, надо полагать, не оставят свою старую знакомую в беде.

Ольга провела в мучительных раздумьях почти всю ночь, а поутру к ней на прием напросились епископ Адальберт и воевода Фрелав. Княгиня была недовольна их настойчивостью, но все-таки встала с ложа, несмотря на недомогание. Ольге было уже под шестьдесят, и прожитые годы все чаще напоминали о себе телесной слабостью. Если бы не забота о христовой вере, она давно бы сошла с великого стола и не стала бы спорить со старшим сыном о власти. Странно, что Свенельд этого не понял. Впрочем, воевода язычник и вопросы веры его волнуют меньше всего.

Епископ Адальберт был смертельно бледен, словно ночью из него выпустили всю кровь. Этот худой и мрачный старик был Ольге неприятен. Она почему-то невзлюбила его с первой минуты и с трудом сдерживала себя, чтобы не выразить эту неприязнь слишком откровенно. Воевода Фрелав, растолстевший за последние годы, в отличие от своего долговязого спутника был багров до синевы. Между воеводой и епископом шаром катался боярин Василий, пытаясь успокоить взволнованных гостей. Ольга взошла на помост и села в кресло. За годы своего правления она ни разу не сзывала бояр для пира, поскольку считала пьянство одним главных пороков славян-язычников. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и бояре, принявшие христианство, от чрезмерного пристрастия к питию так и не избавились. Тем не менее, Ольга твердо держалась линии, взятой с самого начала, и звала бояр к себе только для совета.

Несмотря на приглашение Ольги садится, епископ и воевода так и остались стоять перед помостом. Адальберт неожиданно развернул сверток, который держал в руках и показал княгине отрубленную голову. Ольга поморщилась, но промолчала, ожидая объяснений столь вызывающего жеста.

- Это голова боярина Анадрага, - сказал со вздохом боярин Василий. – Его тело было найдено вблизи от дома, где остановился князь Рогволд.

- И это все? – нахмурилась Ольга.

- Нет, не все, - взъярился воевода Фрелав. – Это уже второй христианин, убитый в Киеве за последние два дня, и я настаиваю, чтобы ты, княгиня, покарала виновных.

- Боярин Анадраг, с благословления епископа Адальберта, охотился за одним человеком из круга Вия, - пояснил Ольге боярин Василий. – Я предупредил его, чтобы он не слишком усердствовал, но, увы, он не внял моим увещеваниям.

- Как зовут этого человека? – спросила Ольга.

- Его зовут Азар, государыня, - хрипло отозвался Адальберт. – Более мы не знаем о нем ничего.

- И кого же в таком случае я должна покарать, воевода Фрелав? – повернулась Ольга к варягу.

- Князя Рогволда, - твердо произнес епископ Адальберт.

- Почему?

- Потому что он язычник, - сверкнул глазами епископ. – Для тебя настал час выбора, княгиня: либо ты их, либо они нас.

- Монсеньор Адальберт прав, - неожиданно спокойно произнес воевода Фрелав. – Надо закрыть киевские ворота перед князем Святославом. А Рогволда и две стони его мечников истребить, объявив их мятежниками. Сил для этого у нас хватит, княгиня, смею тебя уверить.

В Фрелаве Ольга не сомневалась, тучный варяг пойдет до конца, как это было уже однажды, почти двадцать лет тому назад. Тогда решительность воеводы Фрелава стоила жизни князю Малу и его боярам. А Древлянская земля была разграблена и залита кровью. Да и время для своего решительного заявления воевода и епископ выбрали верно. Приход Святослава в Киев станет торжеством язычником и поношением, если не истреблением христиан. Одно слово княгини Ольги и в городе начнется резня. Интересно, вступится ли Свенельд за Рогволда или предпочтет остаться в стороне? В создавшейся ситуации это, пожалуй, было главным. Ольга почему-то была уверена, что Свенельд промолчит. Ради Вратислава. Зато не промолчит и не простит Святослав. Мать не оставит выбора сыну. А значит, будет война, долгая и кровавая. В которой не будет ни правых, ни виноватых. Хотя нет, одна виновница все-таки будет – княгиня Ольга. Ибо именно от ее слова сейчас зависит – быть войне или не быть!

- Я скажу тебе свое слово вечером, воевода Фрелав, - твердо произнесла Ольга. – А теперь идите, мне нужно подумать.

Впрочем, решение к Ольге уже пришло. Выбор свой она сделала, как только увидела отрубленную голову боярина Анадрага. Мертвое лицо боярина перекосило от ужаса. Трудно сказать, что он увидел в свой последний час, но для Ольги это было знамением свыше. Она не могла допустить, чтобы этот ужас навсегда поселился в стольном граде и в ее душе. Свенельд, вызванный для разговора, молча склонился перед княгиней.

- Дом Фрелава возьмешь в кольцо. Для переговоров с мечниками-христианами пошлешь боярина Юрия. Ему они поверят. Адальберту и всем его служкам передашь мою волю – пусть уезжают из Киева и чем быстрее, тем лучше. А с Святослава, прежде чем он ступит на киевскую мостовую, от моего имени возьмешь клятву, что не прольет он крови моих ближников, к какой бы вере они не принадлежали. И христиан преследовать не будет. И брата своего Вратислава не обидит ни словом, ни делом. Пусть Перуном и Велесом поклянется Святослав - слышишь Свенельд? Только тогда я уступлю ему великий стол и Русь в полное и безоговорочное владение.

- Я все сделаю, княгиня, - вздохнул Свенельд. – И пусть твое нелегкое решение принесет мир и процветание на наши земли.

Глава 5 Итиль

Неприятные вести о переменах, произошедших в Киеве, каган-беку Иосифу привез никто иной как уважаемый Натан, чуть ли не двадцать лет проживший за пределами каганата, а ныне вернувшийся в Итиль, дабы обрести здесь вечный покой. Впрочем, годы Натана были не такие уж большие, ему едва перевалило за шестьдесят, а потому Иосиф выразил надежду, что уважаемый рабби еще послужит каган-беку на хазарской земле с такой же пользой, как он это делал в последние десятилетия на земле чужой. Уважаемый Натан не стал разочаровывать всевластного правителя Хазарии и выразил готовность положить жизнь за его интересы.

- Значит, Святослав, - задумчиво произнес Иосиф, скосив глаза на преданных беков, застывших в почтительных позах поодаль. Беки Песах, Лазар и Вениамин пользовались безграничным доверием каган-бека и были самыми близкими к нему людьми. Рабби Натан хорошо знал всех троих еще по прежним временам, но двадцать лет, конечно, слишком большой срок в человеческой жизни, чтобы теперь с уверенностью можно было давать им оценки. Беки Песах и Вениамин помогли Иосифу устранить соперника в борьбе за власть, брата Манасию. Бек Лазар был помоложе Песаха и Вениамина, Натан помнил его совсем мальчишкой, а ныне это был сорокалетний мужчина в самом расцвете физических и духовных сил. Во всяком случае, Натан уже успел стороной выяснить, что именно бек Лазар сегодня является главным советником подозрительного и не всегда последовательного в своих решениях Иосифа. Между прочим, каган-бек был единственным из всей четверки, который за минувшие годы почти не изменился. Все так же насмешливо поблескивали его карие глаза, все та же природная ловкость прослеживалось в каждом движении, да и лицо, заросшее курчавой бородкой почти не состарилось, хотя Иосифу уже давно перевалило за сорок. Раньше Натан был уверен, что Иосиф рожден для великих дел, но за минувшие двадцать лет эта уверенность изрядно повыдохлась. К сожалению, Иосифу так и не удалось воплотить в жизнь все свои планы, хотя Тмутаракань он все-таки к рукам прибрал, вытеснив оттуда русов воеводы Воислава. Вернул он и хазарские земли в Крыму, воспользовавшись нестроениями в Византии. Куда менее успешно для каганата складывались дела на севере, что однако не помешало Иосифу связать по рукам и ногам князя Святослава Новгородского и оказать тем самым услугу королю Оттону. Последний передал с рабби Натаном горячую благодарность своему верному союзнику. Нет, дело было не в Иосифе, причины нынешней слабости каганата таились куда глубже, но обсуждать их с каган-беком Натан пока не стал.

- Какая жалость, что епископу Адальберту не удалось закрепиться в Киеве, - покачал седеющей головой Иосиф. – Двоевластие в Руси нам сейчас пришлось бы как нельзя кстати.

- Русы готовятся к войне с Хазарией, - осмелился высказать свое мнение Натан. – Именно поэтому они сделали выбор в пользу Святослава. Он показал себя умелым полководцем.

Бек Вениамин бросил на Натана недовольный взгляд, что, впрочем, рабби не удивило. Именно Вениамин вел войну против князя Новгородского и, увы, эта войну нельзя было назвать удачной. Нельзя сказать, что хазары потерпели в ней сокрушительное поражение, но и о победе говорить было бы нескромно.

- После взятия Матархи руки у нас развязаны, - сказал бек Лазар, пристально глядя на Иосифа. – Пришел черед Русалании. Мы должны вернуть эти земли, издавна принадлежавшие каганату.

- Меня беспокоят вятичи, - покачал головой бек Песах. – Князь Коловрат ненадежен.

- Однако до сих пор он сохранял верность каган-беку, и я не вижу причин, по которым он изменил бы свое поведение, - возразил ему бек Лазар. - К тому же у него весьма прохладные отношения с князем Русалании Данбором и еще более скверные с князем Олегом Торусинским, который сидит ныне наместником в Радимицких землях.

- Так вы считаете, беки, что свой удар Святослав будет наносить из Русалании? – резко повернулся к ближникам Иосиф.

- Вне всякого сомнения, - кивнул головой Лазар. – Теперь, когда Святослав стал великим князем, Новгород отойдет в тень. Интересы Полянской земли станут для князя важнее. А Киеву потеря Русалании грозит большими неприятностями.

- В таком случае было бы совсем неплохо, бек, если бы трещина, пролегшая между вятичами и радимичами превратилась в пропасть. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Я сделаю все, что в моих силах, каган-бек, - усмехнулся Лазар.

- Я бы не забывал о Тмутаракани, - вскольз заметил Песах. - Вряд ли Святослав примирится с потерей Матархи.

- Разумно, - кивнул головой Иосиф. – Тмутаракань станет твоей заботой, бек Песах. А тебе, бек Лазар, я поручаю переброску хазарского ополчения в крепость Саркел. Гвардия пока останется при мне. Все перемещения следует производить скрытно, чтобы не потревожить русов раньше времени. У тебя есть еще ко мне вопросы, уважаемый Натан?

- Даже не знаю, с чего начать, каган-бек, - смутился рабби и покосился на ближников Иосифа.

- Я вас не задерживаю, беки. Дайте нам с Натаном посекретничать.

Лазар, Вениамин и Песах, отвесив поклоны правителю Хазарии, поспешно удалились, и в обширном зале, богато украшенном золотыми и серебряными украшениями не осталось никого кроме трех телохранителей каган-бека. Но эти мрачные и облаченные в черные кафтаны люди не оставляли Иосифа ни на мгновение. Похоже, каган-бек так привык к ним, что не замечал их присутствия.

- У меня есть все основания полагать, каган-бек, что на тебя началась охота.

- Кто? – быстро спросил Иосиф.

- Круг Вия.

- От кого ты это узнал?

- От епископа Адальберта, - смущенно прокашлялся Натан. – Я успел с ним повидаться прежде, чем он покинул Киев. Епископ назвал мне имя человека, которому поручено тебя убить. Это очень опасный негодяй. Многие, включая, как ни странно, и самого Адальберта, считают его порождением Навьего мира,. Епископ охотился за этим исчадьем ада по всей Варгии, а обнаружил в Киеве. Впрочем, эта встреча дорого обошлась саксу, он потерял двух самых преданных и искушенных своих людей.

- Я не верю в навий, Натан, - улыбнулся Иосиф.

- Я тоже, каган-бек. Но меня смутило имя – Азар. В своих скитаниях по Европе мне однажды привелось встретить одного своего старого знакомого по Итилю. Он стал ближником кудесника Чернобога Рулава, быть может самого страшного человека из тех, что попадались на моем веку. Ты помнишь бека Азарию, благородный Иосиф?

- Смутно, - поморщился каган-бек. – Напомни мне, Натан.

- Двадцать лет назад он потерпел поражение от князя Святослава сначала в Вятской земле, а потом у крепости Саркел.

- Вспомнил, - воскликнул Иосиф. – Но я полагал, что его казнили, а семью продали в рабство.

- Его семью действительно продали в рабство, но сам Азария уцелел, - уточнил существенное Натан. – Теперь ему далеко за сорок, и он жаждет отомстить тебе, каган-бек.

- Спасибо за предупреждение, рабби, я приму меры.

Итиль почти не изменился за те двадцать лет, которые Натан провел вдали от родного дома. Здесь все так же пахло рыбой. А на торгу как и прежде толклись тысячи людей из разных концов света. И говорили они на разных языках, но почему-то без труда понимали друг друга. Итиль с самого своего основания был разноплеменным городом. И столь же разноплеменной была его старшина. В последние десятилетия изменилось многое, если не все. Начало расколу положил переход многих ганов в иудаизм. Благое вроде бы дело с течением времени принесло неожиданные плоды. Старшина Хазарии и Итиля стала чужой всем без исключения окрестным племенам. А политика последних каган-беков, опиравшихся в основном на пришлых сефардов, внесла разлад в ряды самой старшины. Ганы из тюркских, славянских и кавказских племен не без оснований считали себя обойденными, и хазарское ополчение, прежде практически непобедимое, стало терпеть одно поражение за другим. Попытки каган-беков с помощью казней и угроз добиться исполнения своих указов скорее вредили делу, чем помогали. Земли, прежде подвластные каганату, стали отпадать одна за другой. Мало уже кто видел в хазарах своих защитников, для многих они стали поработителями, а потому каган-бековым сборщикам все труднее становилось собирать дань на содержание войска. Окрестные ганы и родовые старейшины все менее охотно отзывались на зов Итиля, не желая лить кровь соплеменников за чуждые им интересы. И все это происходило в тот момент, когда на северных границах Хазарии вырастало мощное государство, уже успевшее нанести Итилю несколько весьма чувствительных поражений. Иосифу следовало бы пересмотреть политику, проводимую в отношении подвластных племен и привлечь на свою сторону хотя бы их старейшин, но далеко не глупый каган-бек медлил и оглядывался то и дело на влиятельную и богатую сефардскую общину, которая не хотела поступаться привилегиями в пользу вождей окрестных племен. И сейчас, проезжая по узким улочкам Итиля, запруженным народом, Натан невольно вглядывался в лица своих земляков, пытаясь определить, насколько им дорог этот город, и встанут ли они железной стеной на его защиту. Люди кругом были разные, смуглые и белокожие, озабоченные делами и праздношатающиеся, ремесленники и торговцы, воины и бродяги, но непонятно было, что же собрало их в этом месте и что способно их объединить в минуту опасности. Неужели причиной всему только выгода? Торговый интерес? Возможность грабить соседей и навязывать им свою волю? И не слишком ли этого мало, чтобы устоять в бушующем мире.

- Достаточно, - уверенно ответил на вопрос Натана уважаемый Иаков, давний компаньон рабби по торговым делам. – Каганат ныне силен как никогда. Под рукой у каган-бека Иосифа пятьдесят тысяч хазар и тридцать тысяч исламских гвардейцев. Это не говоря уже о кочевых племенах, готовых послужить каганату за пригоршню серебра.

Уважаемый Иаков встретил гостя, прибывшего издалека, с распростертыми объятиями. Иаков был моложе Натана на десять лет, но успел сильно располнеть за минувшие годы и теперь выглядел почти развалиной. Впрочем, живости ума он не потерял, как не потерял и присущего ему с молодых лет жизнелюбия. А вот богатство, доставшееся от отца, он сильно приумножил, что позволило ему занять первенствующее положение среди итильских купцов и приобрести огромное влияние на дела каганата.

- Мне показалось, что количество рабов в Итиле умножилось, - задумчиво проговорил Натан.

- И что с того? – удивился Иаков.

- Да и нищих на улицах прибавилось.

- Я тебя не понимаю, уважаемый Натан, - нахмурился хозяин. – Ты что, призываешь меня выйти на улицу и раздать золото, накопленное тяжким трудом, оборванцам?

- Я прикидываю, рабби, сколько людей выйдет защищать родной город, если в этом возникнет необходимость.

Иаков захохотал, ему почему-то показалось, что Натан пошутил. За почти пятьсот лет своего существования Итиль ни разу не подвергался осаде. У города не было даже стен, ибо в них просто не было необходимости. Конечно, знать обносила свои дворцы крепкой каменной оградой, защищая тем самым себя от городского сброда, но о внешней угрозе никто в Итиле не думал. Даже древняя цитадель, служившая, как говорили, убежищем еще кагану Битюсу была разрушена за ненадобностью. А новый дворец каган-бека был отделен от остального города лишь речным рукавом, через который, впрочем, был переброшен мост.

- Я был в гостях у каган-бека, - кивнул Натан. – Живет он не беднее византийского императора. Но иногда сталь оказывается сильнее золота, Иаков.

- К чему ты клонишь, Натан? – нахмурился хозяин, видимо осознавший, что его гость не расположен шутить.

-Я полагаю, что пришла пора уважаемым рабби Итиля поумерить аппетиты и научится делиться нажитым добром с ближними и дальними. Лучше добровольно отдать часть нажитого, чем потерять все.

- Но ведь мы сильны… - начал было Иаков старую песню, но осекся под насмешливым взглядом гостя.

- Мы слабы, уважаемый рабби, - негромко, но веско сказал Натан. – Мы слабы, потому что одиноки. Какое ополчение сможет выставить иудейская община Итиля?

- Но зачем? – вскинулся Иаков. – Есть ведь исламские гвардейцы, есть хазары наконец, получающие плату от каган-бека.

- Они ненадежны, - холодно бросил Натан. – Им нечего здесь защищать. И ты это знаешь не хуже меня, Иаков.

- Я понимаю, рабби, ты слишком долго был в чужих краях…

- Я возвращался через Киев, Иаков. Сокол уже готов к большой войне, теперь черед за Гепардом.

- Ты предупредил каган-бека? – насторожился хозяин.

- Разумеется, - кивнул Натан. – Но вы должны развязать Иосифу руки. Нам нужны беки не только из сефардов, но из тюрков и славян. Ибо может наступить момент, когда хазары за чужими не пойдут. И не помогут уже ни кнуты, ни пряники.

- Ты преувеличиваешь, Натан.

- Нет, Иаков, я просто боюсь, что мы уже опоздали с переменами. И это обойдется нам очень дорого. Что будет с каганатом, если Иосиф будет убит?

- У Иосифа есть сын, который, правда, еще мал, но есть мудрые беки… Лазар, Песах, Вениамин…

- А каган?

- Причем здесь каган? – удивился Иаков. – Кому он вообще интересен.

- Народу, - веско произнес Натан. – Хазары ведь присягают кагану, а не каган-беку.

- Ты что, задумал переворот? – взъярился уважаемый Иаков.

- Нет, - покачал головой Натан. – Просто я считаю, что надо быть готовыми ко всему. В том числе и к поражению, рабби Иаков. К сокрушительному поражению. Ты меня понимаешь? Я уже принял кое-какие меры там, в Европе. Советую и тебе подсуетиться, дорогой друг, пока Матарха еще в наших руках. У тебя ведь есть компаньоны в Византии?

- Неужели все так серьезно, Натан?

- Я не хотел бы, чтобы мой старый и надежный партнер вдруг оказался у разбитого корыта. А выводы ты делай сам, Иаков.

Бек Лазар вернулся домой слегка озабоченным. К сожалению, события в Руси складывались совсем не так, как этого хотелось бы Иосифу и его ближним бекам. Христианская партия в Киеве потерпела сокрушительное поражение, а значит и деньги, потраченные на подкуп ближников Ольги Фрелава и Василия, оказались выброшенными на ветер. Хотя поначалу вроде бы все складывалось удачно. Княгиня Ольга, огорченная нелюбезным приемом в Константинополе, вняла совету боярина Василия и обратилась за помощью к королю Оттону. Увы, епископу Адальберту не достало времени, чтобы прибрать к рукам и город, и стареющую княгиню. Святослав почувствовал опасность и предпринял решительные шаги.

- Гана Услада позови, - небрежно бросил Лазар слуге, стывшему в почтительной позе.

Ган Услад родился на окраине Вятской земли, и это в нынешнем раскладе было самым главным. Когда-то Услад служил князю Трояну, чем-то приглянувшемуся Иосифу. К сожалению, Троян не оправдал надежд каган-бека и потерял все, что только можно было потерять. Вместе с незадачливым беком опростоволосился и ган Услад, которому за утрату города Мурома грозил смертный приговор. Но Лазар спас умного вятича от секиры палача и с тех пор ни разу не пожалел об этом. Ган Услад оказался незаменимым помощником в делах, не нуждающихся в огласке.

Лазар присел к столику и наполнил вином два серебряных кубка. Будем надеется, что Услад сумеет оценить вкус колхидского вина, и проникнуться важностью задачи, которую ставит перед ним бек.

- Ты помнишь уважаемого Натана? – спросил Лазар у вошедшего гана и жестом пригласил его к столику. Усладу уже было под пятьдесят, но время, отыгравшись на его лице глубокими морщинами, пощадило его крупное тело. Ган по-прежнему был гибок и силен, а в бою на мечах мог сокрушить любого противника.

- Натан был со мной в Муроме, - нехотя признался Услад.

Муром стал проклятием всей жизни вятского гана. Собственно именно тогда он возненавидел хитрого мальчишку Святослава, обманувшего умудренного жизнью бойца самым бессовестным образом. Если бы князь Новгородский силой отнял у него город, то ган, скорее всего смирился бы с поражением. Но Святослав выставил Услада полным дураком и перед мечниками, и перед вятской старшиной. Ведь город он потерял, не сронив и капли крови, даже меча не обнажив.

- Я не о Муроме сейчас, я о городе Торусине, - поднял кубок Лазар. – Твое здоровье, Услад.

- Ты хочешь поссорить вятичей с радимичами? – понял ган бека с полуслова.

- Этого хочу не только я, но и каган-бек, - спокойно отозвался Лазар. – Если тебе это удастся Услад, то ты получишь титул бека, давно тобой заслуженный. В этом я даю тебе слово.

- Дело нехитрое, - усмехнулся вятич. – Но у меня силенок маловато, бек. А ведь для набега нужны именно вятичи.

- Возьми кубанских асов, ган, они ведь тоже славяне.

-Это ты, бек, не видишь разницу между вятичем и кубанцем, а радимичи определят подставу за версту. Нет, город Торусин мне не взять. А вот разорить боярские усадьбы я смогу. Пары-тройки убитых ближников радимицкого наместника Вузлева будет достаточно, чтобы навсегда рассорить князя Коловрата не только с Торусинским князем, но с великим князем Киевским.

- Согласен, - не стал спорить Лазар. – Но ты уж, ган, не ошибись с боярами. Мелкие сошки нам не к чему.

- Есть у меня на примете один, - усмехнулся Услад. – Венцеслав Гаст, ты его знаешь, бек. Он женат на дочери Вузлева и доводится близким родовичем жене великого киевского князя.

- Отличный выбор, - кивнул Лазар. – Но сделай все так, чтобы комар носа не подточил.

- Можешь на меня положиться, бек, - твердо сказал Услад и, отхлебнув из кубка добавил: - Ты тут Натана только что упомянул, а я сегодня, кажется, еще одного знакомца видел. Бека Азарию.

- Азарию! - вскинулся Лазар. – Да быть того не может! Он же сгинул двадцать лет тому назад.

- Слышал я, что ты, бек, был с ним в ссоре, - продолжил Услад, пристально глядя на хозяина. – Вот и решил предупредить.

В ссоре – это мягко сказано. Лазар с Азарией терпеть друг друга не могли. А причиной тому была женщина. Красавица Лада, жена Азарии. Первым ее приметил Лазар, но отец не дал разрешения на брак со славянкой, приехавшей к родственникам в Итиль из далекой Северской земли. Тут Азария и расстарался. Потомку кубанских ганов незачем было беспокоиться о чистоте крови, вот он и сосватал голубоглазую белокурую красавицу, разбив тем самым сердце Лазара. А потом был гнев каган-бека Иосифа, который не простил Азарии ни потери Вятской земли, ни гибели десяти тысяч гвардейцев, посланных на помощь осажденному Саркелу. И Лазар воспользовался случаем, чтобы посчитаться со злейшим врагом. Сначала он предложил белокурой Ладе свою любовь, но та была слишком горда, чтобы стать наложницей бека. Не получив своего добром, бек взял ее силой, о чем, впрочем, никогда не жалел. Потом Лада покончила с собой, а ее дочь бек продал расторопным арабским купцам, чтобы навсегда вычеркнуть из памяти все, что его связывало с этой женщиной.

- Спасибо, что предупредил, - спокойно произнес Лазар. – Но думаю, ты ошибся. Кости Азария давно уже гниют в чужой земле.

- Все может быть, - не стал спорить Услад. – Столько лет прошло… Так я пойду, бек. Надо собрать людей для похода.

- Иди, ган, - встрепенулся Лазар. – Жду тебя с победой.

Через три дня бек Лазар был убит в собственной ложнице, а его голова на золотом блюде обнаружилась совсем в другом месте. Каган-бек Иосиф долго с тупым удивлением смотрел на столик, стоящий в комнате для тайных встреч, и никак не мог взять в толк, почему его ближник оказался столь рассеянным, что, уходя, забыл прихватить с собой сей важный и необходимый в быту предмет.

- Ты о блюде, каган-бек? – спросил потрясенный не менее Иосифа бек Вениамин.

- Нет, я о голове, - криво усмехнулся правитель Хазарии. – Вчера вечером мы с Лазаром пили здесь вино.

Бек Барух, отвечающий за охрану почти священной особы каган-бека был с позором изгнан из дворца и не потерял жизнь только потому, что за него просил самый уважаемый и богатый купец Итиля рабби Иаков.

- Но как голова попала сюда, кто-нибудь мне может объяснить? – ярился Иосиф. – И что вообще все это означает?

- Это Азария, - тихо сказал Натан, пришедший во дворец вместе с Иаковом. – Я тебя предупреждал каган-бек.

- Почему тогда он убил Лазара, а не меня?

- Каждому свой срок, каган-бек Иосиф.

Последние слова прозвучали отчетливо и веско, настолько веско, что каган-бек невольно вздрогнул и резко обернулся к Натану:

- Это ты сказал, рабби.

- Он даже рта не раскрывал, - ответил за Натана Иаков. – Клянусь, каган-бек.

- Осмотреть дворец! – рявкнул на своих телохранителей Иосиф. – И чтобы ни одна живая душа не узнала о том, что здесь произошло.

Глава 6 Набег

Ган Услад не собирался попусту проливать кровь преданных ему лично людей. Он решил воспользоваться той же уловкой, с помощью которой князь Святослав когда-то отобрал у него город. Благо возможность для этого у гана Услада была. До сей поры радимичи и вятичи довольно мирно соседствовали друг с другом. А уж торусинцы и вовсе никогда не ссорились со своими соседями. Поэтому мечники, сидевшие на засеках, без опаски пропускали вятичей на родную землю. Тем более что Услад разделил свой отряд на пять частей и приказал им двигаться к цели разными дорогами. В двадцати верстах от Торусина они воссоединились. Двух сотен опытных и на все готовых мечников было вполне достаточно для предприятия, задуманного беком Лазаром и ганом Усладом. Спрятав основную часть отряда в густых зарослях, ган Услад с тридцатью мечниками двинулся к городцу, ставленому боярином Венцеславом как раз на полпути между Торусином и Славутичем. Если судить по деревне, раскинувшейся у подножья холма, то земли в округе были богатые, способные прокормить ни одну сотню человек. Сам городец, ставленый привычным славянским рядом, тоже выглядел внушительно в лучах заходящего солнца. Осмотрев его стены, ган Услад еще раз убедился в правильности выбранного решения. Стены были ставлены из толстых бревен да еще к тому обнесены глубоким рвом. С наскока такой городец не возьмешь, а коли долго будешь возиться под его стенами, то есть опасность дождаться радимичей из Торусина или Славутича. Да и смерды в соседней деревни вряд ли будут сидеть сложа руки.

- От князя Коловрата к князю Вузлеву, - громко крикнул Услад, подъезжая к приворотной веже.

- Подожди немного, вятич, - отозвался сторож. – Надо известить боярина.

Видимо, боярин Венцеслав не раз принимал гостей, направляющихся из Липска в Славутич, поэтому он не нашел ничего подозрительного в том, что на исходе дня в ворота его городца постучался вятский ган. Подъемный мост дрогнул и опустился к копытам гнедого коня Услада. Ворота распахнулись, и вятичи без помех въехали в городец. Расторопные челядины помогли гостям спешится и расхватали из коней. Толстый приказный поклонился гану и вызвался проводить его в терем. Впрочем, особой надобности в этом не было, поскольку хозяин городца уже вышел на красное крыльцо терема, ставленого в два яруса. Боярин Венцеслав был уже далеко не молод, за пятьдесят ему точно перевалило. Однако природной силы он еще потерял и легко нес на длинных жилистых ногах крупное тело.

- Здрав будь, боярин Венцеслав, - громко произнес Услад обычное приветствие.

- И тебе того желаю, ган, - спокойно отозвался хозяин. – Проходи в терем гостем будешь.

С собой в терем Услад взял только трех мечников, дабы не вызывать у хозяев подозрений раньше времени. Хотя беспокоился он, кажется, напрасно. Поскольку ни сам хозяин, ни его старший сын, русоволосый молодец лет двадцати, не выказывали и тени беспокойства по поводу появления в городце незваных гостей. После того как были осушены здравные чарки, гостей пригласили к столу, который расторопные челядинки накрыли в мгновение ока, под присмотром строгой хозяйки. На руках у дочери князя Вузлева Торусинского сидел насупившись мальчик лет четырех с кудрявыми золотыми волосами, видимо младший сын хозяев.

- Хворает у нас Ладомир, - словно бы извинилась перед гостем хозяйка. – Простудился вчера.

- А ты его отваром из малины напои, разом хворь пройдет, - посоветовал хозяйке Услад. – Мать меня всегда малиной лечила.

- Прости, что стол накрыли на скорую руку, - вздохнул хозяин. – Не ждали гостей.

- Это ты меня прости, боярин Венцеслав, что нагрянул к тебе спроса. Мечники мои устали, кони притомились, да и путь для нас незнакомый, побоялись заплутать в темноте.

- Не ты первый, ган, не ты последний, - широко улыбнулся старший сын хозяина. – А мы гостям рады. Твое здоровье, ган Услад.

Пили за столом, но зная меру. Гостям предстоял завтра по утру долгий путь, а потому им было не до пира.

- Может баню истопить? – предложил боярин.

- Не откажусь, - кивнул Услад. – Если, конечно, это вам не в тягость.

- Бирюч, - окликнул Венцеслав молодого мечника. – Будь добр, распорядись.

Плещеистый мечник поднялся из-за стола, бросил на гостя строгий взгляд из-под выпуклого волчьего лба и отправился выполнять распоряжение хозяина.

- А он ведь вроде не радимич? – задумчиво глянул вслед уходящему мечнику Услад.

- Бирюч из приильменских словен, - подтвердил Венцеслав. – Но что-то не сложилось на родной земле, вот он и пристал ко мне.

- Жизнь по всякому поворачивает, - кивнул Услад. – К кому лицом, а к кому спиною. А хорошие мечники скоро понадобятся. Коловрат сведения получил из Итиля, что каган-бек Иосиф перебрасывает двадцать тысяч хазар к Саркелу. Вот он и послал меня к князю Вузлеву с предупреждением.

- Война, выходит, на пороге, - задумчиво произнес Венцеслав.

- Выходит, так, - развел руками Услад. – В крови захлебнемся.

Ган выждал, когда все в тереме и городце уснули и лишь затем толкнул в бок задремавшего Киселя:

- Приворотную вежу возьмите в первую очередь.

- Понял, ган, - тихо ответил Кисель.

- А сколько мечников в городце?

- Человек двадцать не больше, остальные ушли в Торусин, - оскалил зубы в темноте мечник. – Ну челяди столько же наберется. Повезло нам.

- Живыми из городца никого не выпускать, ни мужчин, ни женщин, - свистящим шепотом приказал, - Хотя нет, двух челядинок отпустите на волю. Должен же кто-то подтвердить, что в детинце были именно вятичи.

- Зачем? – удивился Кисель.

- Так надо, - рассердился Услад. – Постарайтесь действовать без шума.

Без шума, однако, не обошлось. То ли скрип подъемного моста разбудил боярина Венцеслава, то ли цокот копыт, донесшийся со двора, но он успел схватиться за меч и уложить двух татей, явившихся к нему в ложницу среди ночи. Услад бросился было поддержать своих, но вовремя остановился. Ибо на помощь отцу и матери уже бежал старший сын Доброгаст, шлепая по деревянному полу босыми ногами. Ган метнулся со второго яруса вниз по лестнице и выскочил на крыльцо. Здесь его вятичи рубились с мечниками и челядинами боярина Венцеслава. Впрочем, драка была недолгой, уж слишком велико было численное превосходство нападающих.

- В терем бегите, - гаркнул своим мечникам Услад, - и бейте всех, кто шевелится.

Сам Услад остался на крыльце и настороженно озирался по сторонам. Ночь выдалась лунной и весь двор, заваленный трупами, был у гана как на ладони.

- Боярин исчез, - крикнул из окна второго яруса Кисель. – Ушли через потайной ход.

Услад с досады даже зубами скрипнул. А ведь мог бы сообразить, что мечники неспроста на крыльцо высыпали и бились здесь до последу. Потайной ход наверняка был где-то возле гридни на первом ярусе.

- На коней, - крикнул Услад. – Далеко они не могли уйти, да еще пешими. И терем подожгите. Факел мне!

Опыт помог гану верно определить направление. Он почти не сомневался, что потайной ход обрывается возле оврага и направился во главе сотни мечников именно туда. Разгоравшийся за спиной пожар позволял вятичам легко ориентироваться на местности. Три стрелы, прилетевшие из зарослей, подтвердили, что Услад на верном пути.

- Вон они, - крикнул Кисель и первым бросил коня к обрыву. Неосторожность мечника стоила ему жизни. Видимо, боярин Венцеслав стоял за деревом. Во всяком случае, через мгновение он уже утвердился в седле Киселева коня. Впрочем, бежать он явно не собирался, а наоборот послал гнедого в самую гущу своих врагов.

- Бирюч, уноси Ладомира! – резанул по ушам Услада его хриплый голос.

Сам ган в схватку не рвался, вокруг боярина Венцеслава и без того хватало мечников. Засмотревшись на дерущихся, Услад прозевал удар сбоку. И хотя крепкая кольчуга спасла жизнь гана, в седле он все-таки не удержался и рухнул в высокую траву. Видимо, Доброгаст сын Венцеслава решил, что его противник мертв и не стал добивать оплошавшего Услада. Зато он смахнул головы двум Усладовым мечникам на счет раз-два и ринулся на помощь отцу.

- Стрелами их бейте, - крикнул Услад, вставая на четвереньки. – Стрелами.

Однако совет гана пропал в туне. Всадники сбились в кучу, и в полутьме очень легко было попасть в своих. Услад подбежал к ближайшему всаднику и вырвал у него из рук лук. Первая стрела действительно угодила в своего, но уже вторая впилась в незащищенную кольчугой грудь боярина Венцеслава. То покачнулся в седле и поник к шее лошади.

- Отец! – закричал Доброгаст, но этот крик оборвала еще одна стрела, угодившая молодому боярину в шею. Подлетевшие мечники быстро завершили дело столь удачно начатое ганом Усладом. Через мгновение отец и сын были мертвы.

- Стреляйте в заросли, - приказал Услад своим мечникам, - авось повезет.

Боярыне Благине стрела угодила в спину в тот момент, когда Бирючу показалось, что все худшее уже позади. Он едва успел выхватить из рук падающей боярыни ребенка и услышать ее последние в этой жизни слова:

- Спаси Ладомира.

Переплыть неширокую реку даже и с ребенком на руках, Бирючу не составило труда. А на противоположном берегу он почувствовал себя в полной безопасности. Рассвета он ждать не стал. Ночь была лунной, а путь хоженым. К рассвету Бирюч уже достиг места, к которому стремился. Правда, вместо волхва Гула он обнаружил в тайном храме целую стаю Белых Волков во главе с Вадимом. Белые Волки, пришедшие в Радимицкую землю водою, не торопились здороваться с хозяевами, но на это у них, видимо, были свои причины. Бирюча остановили еще на подходе к стану, но, опознав в нем своего, проводили к схрону.

- Откуда ребенок? – поднялся ему навстречу седовласый, но еще бодрый духом и телом волхв Гул.

- Это сын боярина Венцеслава Гаста, - пояснил Бирюч.

- А где сам, боярин? – нахмурился Вадим, рослый и широкоплечий витязь, с легкой проседью в густых волосах.

- Пал вместе с ближниками под мечами вятичей, - со вздохом отозвался Бирюч.

- Вятичей?! – удивился Гул. – Но почему?

- Ган Услад сказал, что везет письмо князю Вузлеву от князя Коловрата и попросил ночлега. В том что это действительно вятичи сомнений не возникло ни у боярина Венцеслава, ни у меня.

Гул с Вадимом переглянулись.

- Может Ольга? – негромко предположил волхв.

- А с какой стати, - пожал широкими плечами Вадим. – Столько воды уже утекло со времени Древлянского погрома.

- А ты видел письмо? – повернулся к Бирючу Гул.

- Нет, - покачал тот головой. – Но я слышал краем уха, как ган Услад говорил боярину о его содержании. Вроде бы из Итиля в Саркел переброшено двадцать тысяч хазар.

- Ну вот тебе и ответ, Вадим, - спокойно произнес Гул. – Вряд ли Коловрат знает об этой переброске, поскольку она едва началась. А вот посланец каган-бека знает об этом наверняка. Надо захватить этого Услада, пока он не натворил еще большей беды.

- Пойдешь с нами, Бирюч, - кивнул Вадим. – Никуда эта хазарская сука от нас не уйдет. Что ты еще успел узнать, Бирюч?

- Атаман Ревень ненадежен, князь Данбор перехватил его гонца к беку Рудзаку в Саркел и предупредил об этом князя Вузлева и боярина Венцеслава.

- И что сказал боярин?

- Сказал, что Ревеню давно надо снести голову. И что нельзя оставлять в тылу опасного гада, идучи на большое дело.

- Правильно сказал, - усмехнулся Вадим. – Значит, среди радимичей переметчиков нет, и князь Данбор тоже верен общему делу?

- Выходит так, - подтвердил Бирюч.

- Ну что же, со своей задачей ты справился, Белый Волк, - усмехнулся Вадим. – Становись в строй.

- А как же ребенок? Я слово дал боярыне Благине.

- О нем теперь позаботятся бог Перун и волхв Гул, - сказал Вадим. – У Венцеслава Гаста было слишком много врагов, чтобы мы оставили его малолетнего сына без опеки.

- Пожалуй, - вздохнул Бирюч. – Изведут еще, чего доброго, мальца.

- В ладьи, - махнул рукой Вадим. – Хазарский пес Услад должен получить свое полной мерой.

Ган Услад потерял тридцать своих мечников в этом коротком и не сулившем вроде бы больших неприятностей набеге. Зато и тризну по мечникам, ушедшим в страну Вырай без напутственных слов волхвов славянских богов, он справил богатую. До тла спалив несколько деревень в округе. Самая пора была уходить с чужой земли, пока хозяева не опомнились и не послали вслед за удачливым ганом погоню. Разохотившиеся мечники рвались разграбить еще одну боярскую усадьбу, но Услад сказал им твердое нет.

- Золото получим от бека Лазара, - пообещал им ган. – И уверяю вас, никто не останется в накладе. Жизнь боярина Венцеслава стоит не одну тысячу денариев.

У самой границе пришлось все-таки остановиться на привал. И тьма вокруг сгустилась до степени беспросветности, да и кони притомились за время долгого пути.

- К берегу, - распорядился Услад. – С песчаной косы все окрестности просматриваются. Коней не расседлывать и костров не разжигать.

Перехватить гана Услада могли только торусинцы, если, конечно, их уже известили о набеге чужаков. А потому и дозорных Услад выставил только на лесной тропе. Радимичи горазды ходить лесом и устраивать засады, но на открытой местности Услад их не боялся. Коней для своей дружины он покупал у печенегов и имел уже случай убедиться в их резвости.

Беда, однако, грянула с реки. Ган Услад, внезапно очнувшийся от сна не сразу понял, что происходит и только панический крик «Белые Волки» привел его в чувство. Перуновы витязи отсекли мечников Услада от коней и теперь теснили их к берегу, без устали работая мечами и секирами. Белых Волков было больше сотни, это Услад определил довольно быстро и сразу сообразил, что его мечникам в пешем строю против витязей Перуна не устоять. Спастись можно было только бегством, а потому ган не бросился в сечу, а согнувшись едва ли не пополам рванулся к лошадям. Усладу не повезло. Белый Волк с удивительно знакомым лицом вырос перед ним едва ли не из под земли.

- Бирюч, - усмехнулся ган, обнажая меч. – Ушел-таки, волчья морда!

Ган положился на свою сноровку и немалый опыт в противоборстве с молодым мечником, но просчитался. Бирюч оказался опытным бойцом и без труда отбил меч, направленный в голову. Ответным ударом он едва не разрубил вятского гана от плеча до пояса. Услада спасла кольчуга. Ган выронил меч из поврежденной руки и опустился на одно колено, пытаясь одновременно нащупать рукоять засапожника.

- Услада взять живым, - раздался из темноты зычный голос.

Бирюч на мгновение замешкался с повторным ударом, и ган успел метнуть в него длинный нож. Однако Услад промахнулся, брошенный им клинок пролетел над плечом Бирюча. Ган от досады крякнул, попробовал подняться, но был опрокинут на землю страшным ударом ноги в челюсть. Впрочем, долго лежать на траве Усладу не дали, все тот же Бирюч вылил на него целый шлем речной воды, в которой ган едва не захлебнулся.

- Живой, - почти обрадовался молодой витязь и, обернувшись к седовласому Белому Волку добавил: - Я же тебе говорил, Вадим.

Услад нехотя поднялся на ноги и огляделся вокруг. Первые солнечные лучи уже золотили верхушки деревьев, но наступающий рассвет не принес гану радости. Вся песчаная коса, столь неосторожно выбранная Усладом для привала, была усыпана телами его людей.

- Кому служишь, хазарская морда? – спросил Вадим.

- Я служу князю Коловрату, - соврал Услад. – А с боярином Венцеславом – бес меня попутал. Захотелось легкой добычи.

- Врешь, - усмехнулся Вадим. – Перед тобой, ган, ведун высокого ранга посвящения, а не зеленый мальчишка. Если и далее будешь кривить душой – не взыщи.

Угроза не была пустой. Услад был слишком опытным человеком, чтобы этого не понимать. Ведуны бога Перуна славились умением развязывать языки даже самым отчаянным молчунам.

- Бек Лазар послал, - нехотя сказал Услад.

- Зачем?

- Я должен был рассорить вятичей с радимичами.

- Поссорил, - хмыкнул Вадим. – Что дальше?

- Дальше мне надлежало помочь атаману Ревеню захватить Варуну и устранить князя Данбора.

- И что потом?

- Дождаться подхода хазарской рати бека Лазара и дальше действовать сообща.

- Сколько хазар собираются перебросить к Саркелу.

- Двадцать тысяч.

- Письмо к Ревеню у тебя при себе? – спросил Вадим.

- В седельной сумке, - нехотя признался Услад.

- И который из этих коней твой?

- Гнедой с белой отметиной во лбу.

- Бирюч, посмотри, - распорядился Вадим.

Бирюч отсутствовал недолго и очень скоро вернулся с бумагой, свернутой в трубочку. Вадим ее развернул и углубился в чтение. На лицо его, изрезанное морщинами, набежала тень. Окончив читать он вновь свернул бумагу и сунул ее за голенище сапога.

- Придется нам с вами стать хазарами, - сказал он с усмешкой, обернувшись к Белым Волкам.

- А этого куда? – спросил Бирюч, кивая на Услада.

- Гана ты отвезешь в Славутич на ладье, а мы далее пойдем вершими.

- А где я гребцов возьму? – удивился Бирюч.

- А пленные хазары, чем тебе не гребцы, - пожал плечами Вадим. – Для охраны я дам тебе четырех человек. Думаю, хватит.

- А что с остальными ладьями делать?

- Притопим у берега, - распорядился Вадим и добавил уже громко, что бы слышали все: - По коням, Волки, времени у нас в о обрез.

До Славутича Бирюч дошел водой без происшествий. Хазары, уцелевшие в злой сече, угрюмо орудовали веслами, кося глазами на молодцов в волчьих шкурах, но ни один из них не осмелился выйти из повиновения. Помалкивал и ган Услад, которого, впрочем, к веслу не допустили, а заставили проделать весь путь со связанными руками. Зато глаз Усладу никто не завязывал, и он, зыркая глазами по сторонам, очень скоро установил, что Радимицкая земля ныне запружена гостями, которые то и дело подъезжали к берегу, чтобы напоить коней. Опытный хазарский ган без труда установил, что ратники, попадавшиеся ему на пути, не радимицкие, а киевские и северские. И что пришли они в чужую землю не для развлечения. А уж когда он увидел на берегу реки кривичей, тут ему и вовсе многое стало ясно. Одно только непонятно было Усладу – почему князь Святослав собирает рать в Славутиче, а не возле Варуны, скажем? Ведь из Варуны до Саркела путь куда ближе. Ответ пришел сам собой, стоило только Усладу пораскинуть мозгами. Не пойдет Святослав в Русаланию, и к Саркелу он не пойдет. Свой удар Сокол нанесет в том месте, где его никто не ждет. Пройдя сквозь Вятскую землю, он ударит сначала по Сараю, а потом по Итилю. Выходит, не зря предупреждал Иосифа бек Песах о том, что Святослав слишком часто гостит в Волжской Булгарии. Вот и спелся он с тамошними ганами на беду Итиля. Ибо просто так, без предварительного сговора, булгары бы его рать через свои земли не пропустили. Какая жалость, что у гана Услада связаны руки, доберись он до Итиля с такими вестями, его осыпали бы золотом с ног до головы, а ныне ему ничего иного не остается, как кусать губы да размышлять о близком конце, не только своем, но и Хазарии.

Глава 7 Удар Сокола

Вестям о появлении близ Сарая киевской конницы в Итиле сначала не поверили. Князя Святослава ждали, но ждали-то совсем с другой стороны. Именно к Саркелу были посланы самые боеспособные хазарские тумены, поскольку от союзника каган-бека атамана Ревеня потоком шли письма о перемещении рати Святослава по Северской и Донской земле. В дополнение к двадцати тысячам хазар каган-бек Иосиф отправил к Саркелу еще столько же, во главе с едва ли не лучшим хазарским полководцем беком Песахом, ибо нельзя было позволить князю Святославу беспрепятственно переправиться на левый берег Дона. Сам Иосиф уже готов был двинуть на помощь Песаху последний свой резерв в тридцать тысяч гвардейцев и десять тысяч хазар. Хорошо, что не двинул, иначе остался бы сейчас в Итиле с личной дружиной в пять тысяч мечников и горсткой телохранителей.

- Может ошиблись твои соглядатаи? – зло глянул Иосиф на уважаемого рабби Иакова, примчавшегося в его дворец с дурными вестями.

- Так ведь купцы бегут из Сарая, - заступился за старого знакомого рабби Натан. – И все в один голос твердят – пришел Святослав с неисчислимой ратью. Бек Вагиз, сунувшийся было ему навстречу с пятитысячной ратью, был смят и отброшен за стены Сарая с огромными потерями. Воля твоя, каган-бек, но если ты не поможешь сейчас уважаемому Вагизу, то он не продержится и пяти дней.

- Дурак! – зло выдохнул Иосиф. – Еще позавчера Вагиз прислал мне письмо, где уверял, что на сотни верст вокруг города нет ни одного чужого мечника. И в Вятских землях все спокойно. И булгары клянутся в вечной дружбе. А теперь вдруг выясняется, что клянутся они не мне, а князю Святославу.

- Может, все еще обойдется? – выразил робкую надежду рабби Иаков.

- Что обойдется?! – набросился на него каган-бек. – Думаешь, я не знаю, кто распускает слухи средь купцов о скором падении Итиля. Еще о Святославе и помину не было, а ты, Иаков, погнал обозы в Матарху.

- Да ни сном, ни духом, уважаемый Иосиф, - струхнул не на шутку Иаков. – И в мыслях ничего подобного не держал.

- Готовь гвардию к походу, - резко повернулся к беку Вениамину повелитель Хазарии. – И пришли ко мне бека Вартана.

Уважаемые рабби переглянулись. Бека Вартана оба знали слишком даже хорошо. Бес его знает откуда занесло в Итиль этого полукровку, но Иосиф доверял ему куда больше, чем истинным сефардам. Вартан ведал всеми тайными делами каган-бека, по слухам, это именно он подсыпал яд в кубок несчастному Манасии, старшему сыну Аарона и тем расчистил Иосифу путь к власти. За Вартаном числилось множество тайных убийств, о которых в Итиле если и говорили, то только шепотом.

- Что тебе удалось выяснить по поводу бека Азарии? – спросил Иосиф у вошедшего бека.

О внешности уважаемого Вартана никто в Итиле доброго слова не сказал бы. Его сходство с обезьяной, присланной каган-беку в подарок эмиром Исмаилом, было столь велико, что несчастное животное пришлось отравить, дабы пресечь вольнодумство среди жителей Итиля. Что же касается внутренних достоинств каган-бекова любимца, то большего негодяя рабби Иаков в своей жизни еще не встречал.

- По моим сведениям бек Азария действительно улизнул в Европу и помог ему в этом уважаемый рабби Натан, - оскалил гнилые зубы бек.

- Что скажешь, рабби? – повернулся к уважаемому купцу Иосиф.

- Клевета, - возмутился Натан. – Первый раз об этом слышу.

- И матери Азарии уважаемый рабби помог, - продолжал Вартан все с той же кривой ухмылкой на устах.

- Этого я не отрицаю, - вздохнул Натан. – Так ведь она мне родственницей доводилась, пусть и дальней. Не хватало еще матерей казнить за вольную или невольную вину их детей. Этого нет ни в законах Обадии, каган-бек, ни в тех, что мы получили от Бога.

- Значит, с Азарией ты не связан? – прищурился в сторону рабби Иосиф.

- Был бы связан – не стал бы предупреждать тебя об опасности, каган-бек, - горько усмехнулся Натан.

- Пожалуй, - кивнул Иосиф и повернувшись к Вартану спросил: - Какие меры ты принял?

- Я увеличил количество твоих телохранителей до десяти, утроил внешнюю охрану и запретил пускать во дворец людей, в преданности которых есть хотя бы малейшие сомнения.

- Занеси в черный список и этих двух, - каган-бек ткнул пальцев в Иакова и Натана. – А после возвращения из Сарая мы проверим, кто распускает по Итилю предательские слухи, и чье золото утекает в Константинополь через Матарху. Вартан, проводи купцов к выходу.

Иаков и Натан не чаяли, как ноги унесли из каган-бекова дворца. В себя пришли только в доме уважаемого Иакова, после чарки выпитого вина.

- Еще и это нам поставят в строку, - криво усмехнулся Натан. – Вино-то у тебя греческое, уважаемый Иаков.

Шутка получилась не слишком удачной. Иаков из бурого стал белым и поспешно вылил вино из кувшина на мраморный пол.

- Успокойся, - настоятельно посоветовал ему Натан. – Ничего еще не потеряно. Если Иосиф вернется из Сарая с победой, то на радостях всех простит, ну а если потерпит поражение, то нам его гнев уже не будет страшен.

- Колхидского принесите! – крикнул слугам Иаков, слегка успокоившись, а потом сказал со вздохом, повернувшись к гостю: – Ты Иосифа не знаешь. Я то, может, выкручусь, а тебе лучше покинуть Итиль.

- Торопится не буду, - покачал головой Натан. – Сдается мне, что каган-бек не доживет до завтрашнего утра.

- Почему ты так решил? – отшатнулся от старого знакомого Иаков.

- Очень уж странно улыбался бек Вартан. По моим наблюдением он улыбается так только на похоронах.

- Но надо же предупредить каган-бека, - вскричал Иаков.

- А ты уверен, что Иосиф тебе поверит, уважаемый рабби? Ты уверен, что не передаст тебя в руки того же Вартана как предателя и клеветника? Все в руках божьих Иаков. И сгнивший плод никогда уже не станет свежим. Ты перевел все свои деньги в Константинополь?

- Почти все, - вздохнул Иаков.

- Ну вот видишь, рабби, - покачал головой Натан. – Нам с тобой остается только молить Бога о здравии уважаемого каган-бека. Будем надеяться, что наши молитвы защитят его от бед.

Увы, молитвы уважаемых купцов Иосифу не помогли, он был найден на ложе с жертвенным ножом в груди и с собственной головой в правой руке. А на полу опочивальни каган-бека была нарисована его кровью ползущая змея с отрубленной пастью. Потрясенный бек Вениамин, рассказывая о трагедии во дворце, клацал зубами и никак не мог удержать в руках серебряный кубок с вином. А ведь бек на своем веку навидался трупов людей, как казненных, так и убитых в сражении.

- Так ведь человеческой рукой убитых, - огрызнулся бек, осушивший наконец неуступчивый кубок.

- Азарию взяли? – спросил Натан.

- Ушел оборотень, - всхлипнул бек. – Все телохранители словно одеревенели. Он подошел к ложу, разбудил каган-бека, сказал ему что-то, а потом вогнал в грудь жертвенный нож по самую рукоять.

- Бека Вартана взяли?

- А зачем? – удивленно глянул на купца бек Вениамин.

- Затем, что именно Вартан отвечал за безопасность каган-бека, - процедил сквозь зубы Натан. – А Иосиф убит.

- Так ведь пропал Вартан, - развел руками бек Вениамин. – Служки говорят, что его Черный Ворон унес.

- Глупцы, - вздохнул рабби Иаков. – Что с них взять?

Винить в сущности было некого. Каган-бек Иосиф сам отбирал своих телохранителей, не доверяя столь важного дела никому из беков. И Вартана он тоже сам приблизил к себе. Сейчас трудно сказать был ли Вартан подослан волхвами или его перекупили позднее, но совершенно очевидно, что без его участия в этом деле не обошлось.

- Так может Вартан и убил? – предположил Иаков.

- Это исключено, - запротестовал Вениамин. – Бек был всю ночь со мною в гвардейских казармах, а во дворец мы вернулись вместе, когда Иосиф был уже мертв. Я как увидел мертвого каган-бека и застывших вокруг его ложа телохранителей, так впал в беспамятство. Они ведь словно идолы стояли, не шевелясь. Все в черном и с деревянными лицами. А когда я, наконец, пришел в себя Вартана уже не было.

- Вартан мелкая сошка, - вздохнул Натан. – А подобное жертвоприношение имеет право принести богу только ведун высокого ранга посвящения. Что же до телохранителей, то их просто опоили. Волхвы Чернобога на такие хитрости горазды.

- И что мы теперь делать будем, уважаемые рабби? – спросил Вениамин. – Ведь гвардия уже выступила в поход. Я сказал беку Абдуле, что Иосиф догонит их в пути. Мои хазары тоже готовы к походу.

- О смерти каган-бека знают в городе? – спросил Натан у Вениамина, потрясенного ночным происшествием.

- Нет. Я приказал всем молчать.

- Правильно сделал, - вздохнул с облегчением Натан. – Окружи дворец своими мечниками, и не выпускай оттуда никого.

- Но кто поведет войско?

- Каган Турган поведет, - криво усмехнулся Натан. – Ведь это он у нас Гепард, и вызов свой Сокол бросил именно ему.

Каган Турган был еще довольно молодым человеком, лет тридцати, высокого роста и хорошего телосложения. Лицо его, обычно скрытое под покрывалом, Натан видел едва ли не в первый раз. И, надо сказать, оно произвело на него удручающее впечатление. А ведь в этом человеке текла кровь Ашинов, давших Хазарии немало славных воителей. К сожалению, десятилетия безвластия наложили свой отпечаток на некогда воинственный и славный род. Его представители превратились в кукол, неспособных поднять меч даже в собственную защиту, не говоря уже о защите Хазарии. Тем не менее многие обыватели верили, что именно в этом человеке заключена сила, дарованная Богом для сбережения Хазарии. Как звали Бога, облагодетельствовавшего род Ашинов, никто особенно не задумывался. А умные каган-беки не акцентировали на этом внимание простых людей. Все знали, что каган в Хазарии есть и именно к нему обращали свои просьбы и мольбы. Увы, каган Турган был бессилен и безгласен. Он жил в своем дворце практически безвыездно, лишь изредка, по большим праздникам, являя свое лицо народу. Каган-беки тщательно следили, чтобы лицо это было благообразным, ибо согласно распространяемым в Хазарии поверьям бог наделил кагана не только силой, но и вечной молодостью. Вопрос о молодости решался просто: стареющего кагана душили верные каган-беку люди, а на его место выбирали другого представителя весьма многочисленного рода Ашинов. Нельзя сказать, что простолюдины не замечали подмены, но обычай есть обычай, а потому при виде нового кагана никто не задавался вопросом, куда же делся предыдущий.

- Ты должен возглавить поход против князя Святослава, каган, - спокойно произнес бек Вениамин, холодно глядя в испуганные глаза Тургана.

- Но почему я? – удивился тот.

- Такова воля неба, - криво усмехнулся Вениамин. – Сокол бросил вызов Гепарду, и представитель рода Ашинов не может уклониться от него.

Когда-то Турган собирался стать мечником, во всяком случае владеть оружием он умел, однако десять лет бессмысленного существования серьезно отразились на его физическом и душевном здоровье. Очень трудно смириться с мыслью, что ты не хозяин своей судьбы. А некогда свободный человек Турган был достаточно умен для того, чтобы ощутить всю тяжесть цепей, налагаемых обычаем на кагана. В сущности десять лет он был рабом, послушно выполняющим приказы своих повелителей, и стать кем-то другим в течение двух-трех дней, которые ему отвела судьба, он просто не мог. Это понимал бек Вениамин, которому предстояло взвалить на себя обязанности полководца, это понимали уважаемые рабби Иаков и Натан. Да никто и не ждал от этого обезличенного человека доблести. Единственное, что от него требовалось, это вселить своим присутствием уверенность в души хазар и гвардейцев.

- Ты отправил гонцов к беку Песаху, уважаемый Вениамин? – спросил Иаков у первого ближника покойного каган-бека.

- Пока нет, - пожал тот плечами.

- Ты что же собираешься справиться с князем Святославом в одиночку? – рассердился Натан.

- А кто поручится, что князь Данбор со своими русаланами не переправится за это время через Дон и не ударит по Итилю с северо-запада? – окрысился Вениамин.

Натан вынужден был признать, что бек, пожалуй, прав, такой вариант развития событий действительно возможен. Тем не менее, он полагал, что лучше собрать в кулак все силы, имевшиеся под рукой, и встретить Святослава во всеоружии.

- А он позволит нам собрать все силы, уважаемый Натан? – усмехнулся Вениамин. – По моим сведениям, Святослав уже взял Сарай и сейчас движется к Итилю. Я отправлю гонца к Песаху, но рассчитывать мы прежде всего должны на себя.

Уважаемый Натан, несмотря на возраст, решил разделить труды бека Вениамина в беспримерном походе во главе с самим каганом. Так во всяком случае было объявлено народу. И пока обыватели чесали затылки, удивляясь столь невероятному событию, и задавали недоуменные вопросы по поводу отсутствия каган-бека Иосифа, гвардейцы и хазары уж глотали пыль проселочных дорог. Бек Вениамин собрал под каганову булаву едва ли не всех, способных держать оружие. В том числе и личную гвардию кагана, состоявшую из двух тысяч человек. До сих пор эти люди в сражениях не участвовали. В их обязанности входила охрана особы кагана, который, впрочем, был скорее их пленником, чем повелителем. Снаряжение у телохранителей кагана было отменное, зато по поводу их доблести у рабби Натана имелись большие сомнения. В Итиле остались лишь городские стражники, и тысяча хазар для охраны дворца каган-бека от воров и любопытствующих. Вениамин и Натан очень боялись, что весть о смерти каган-бека, просочившись в город, может вызвать волнение среди обывателей. Уважаемому Иакову, облачившемуся ради столь торжественного случая в колонтарь, было настоятельно рекомендовано не щадить смутьянов и подавлять вспышки бунта в самом зародыше. Стремление бека Вениамина собрать под свою руку всех итильских ганов и беков было продиктовано не в последнюю очередь тем, что он боялся мятежа самых расторопных из них. Оставшись в городе без присмотра, итильские старейшины почти наверняка устроили бы заговор. Настойчивость бека Вениамина по мобилизации всех имеющихся сил вызвала неудовольствие прежде всего в сефардской общине, но вспыхнувший было ропот тут же угас, как только уважаемые рабби узнали истинное положение дел. Таким образом Вениамину удалось удвоить количество хазар, и теперь, если считать и исламскую гвардию бека Абдулы, под его рукой находилось пятьдесят тысяч человек. Причем пехота составляла только четвертую часть хазарского войска. По прикидкам Вениамина, рать князя Святослава была едва ли не вдвое меньше хазарской, а в ее рядах преобладали пешие копейщики.

- Твоими устами, бек Вениамин, да мед бы пить, - криво усмехнулся Натан и оглянулся назад, где ехал в окружении своих телохранителей каган Турган. Его присутствие в войске удивляло не только простых хазар, но и ганов. И у Натана уже язык устал объяснять любопытным, с чего это вдруг, вопреки всем обычаям, именно каган повел в бой хазарское ополчения. Многим выдумка про Сокола и Гепарда показалось убедительной, во всяком случае поднявшийся было ропот по поводу отсутствия каган-бека Иосифа постепенно сошел на нет. Тем более, что каган Турган сумел преодолеть растерянность и теперь являл миру привычный образ полубога, к которому он привык за последние десять лет.

Весть о подходе рати Святослава явилась для бека Вениамина полной неожиданностью. Он почему-то полагал, что киевский князь не успел еще далеко уйти от Сарая и по всем прикидкам никак не мог в столь коротких срок отмахать едва ли не три четверти пути до Итиля.

- Бек Абдула что путает, - рассердился бек Вениамин на гонца.

- Гвардия уже вступила в битву в трех верстах отсюда. Абдула просит у тебя помощи, бек Вениамин.

- Но ведь у него под рукой тридцать тысяч испытанных бойцов, - удивился Вениамин. – Мне нужно время, чтобы развернуть хазар в лаву, и подтянуть пехоту.

- Ну так разворачивайся быстрей, бек, долго мы не продержимся.

Хазарская фаланга отстала от конницы верст на пять, гнать по степи измученных трудным переходом пехотинцев было бы чистым безумием. Беку Вениамину не оставалось ничего другого, как вести конных хазар на помощь оплошавшим гвардейцам.

- Ган Аршак, - обернулся Вениамин к своему ближайшему помощнику. – Останешься здесь вместе с телохранителями кагана и дождешься пехоту. Смотри, чтобы с головы Тургана ни один волос не упал.

- А кому нужна эта кукла, - буркнул себе под нос недовольный ган.

Бек Вениамин сделал вид, что не расслышал слов Аршака и взмахом руки послал хазарскую конницу навстречу врагу. Уважаемый Натан не рискнул последовать за беком, ибо вряд ли участие в сражении далеко немолодого человека могло повлиять на его исход. Кроме всего прочего Натан сильно волновался. С самого начала все складывалось совсем не так, как предполагалось. Ни беку Вениамину, ни беку Абдуле не удалось точно установить, какую по численности рать привел в хазарские степи хитроумный Сокол. А силы князя Святослава могли быть очень значительны, недаром же он готовил этот поход целых двадцать лет. Худшие опасения Натана подтвердились, когда посланный за пехотой гонец вернулся с оглушительной вестью:

- Угры атакуют бека Бутуя. Пехота не успела даже перестроиться в фалангу.

- Какие еще угры?! – взъярился ган Аршак. – Ты в своем уме негодяй?

- Да вон же они, - указал гонец на клубящуюся у горизонта пыль.

- Сколько их? – нахмурился ган.

- Тысяч десять не меньше. Там не только угры, но и буртасы.

Аршак крякнул с досады и посмотрел покрасневшими от пыли глазами на уважаемого Натана:

- Что будем делать?

- Если их действительно десять тысяч, то пехота их не удержит, а нас они просто сомнут, - вздохнул Натан. – Надо догонять бека Вениамина.

- И привести за собой на хвосте целую тьму кочевников?!

Спор между купцом и ганом разрешили телохранители кагана Тургана, которые при виде немеряной силы, вырастающей у горизонта, сорвались с места и отнюдь не навстречу врагу.

- Стой, - крикнул было Аршак, но в нарастающем топоте копыт никто его голоса не услышал.

- Уходим, ган, - хлестнул своего коня плетью Натан. – Поздно посыпать голову пеплом.

Резвый конь без труда догнал уходящую лаву и уважаемый Натан неожиданно для себя оказался рядом с каганом. Турган неплохо держался в седле, но от его величественной осанки не осталось и следа. Похоже, каган был напуган событиями, происходящими по чужой злой воле, нисколько не меньше своих многочисленных телохранителей. К несчастью для себя, беглецы попали, что называется, из огня да в полымя. Натан, взлетев на холм, господствующий над местностью, не поверил своим глазам. Хазары бека Вениамина уперлись в железную стену русов, а конница Святослава истребляла их с завидной методичностью. Дело могли бы поправить две тысячи конных телохранителей кагана Тургана, если бы у них хватило ума клином разорвать кольцо, душившее конницу бека Вениамина. К сожалению, эти люди, привыкшие к сытой и спокойной жизни, оказались никуда ни годными воинами. При виде русов они просто сыпанули в разные стороны, бросив на произвол судьбы и кагана Тургана и уважаемого Натана.

- А где гвардейцы бека Абдулы? – спросил потрясенный Аршак.

- А пес их знает, - выругался Натан, вынимая из ножен меч.

Хлынувшая на холм волна угров просто смыла вниз и кагана Тургана, и его немногочисленных телохранителей, и гана Аршака с тремя сотнями хазар. Чудом уцелел только рабби Натан, успевший бросить свой меч под ноги совсем юного руса. А у юного витязя, видимо, не поднялась рука на убеленного сединами человека.

- Я княжич Ярополк, - назвал себя витязь. – А ты кто?

- Мое имя Натан, торговец, в ополчение попал в силу крайней необходимости.

- А где каган-бек? – свернул синими глазами княжич Ярополк.

- Каган-бека убили в Итиле два дня назад, - развел руками Натан. – А кагану Тургану ты только что смахнул голову, княжич. Вон он лежит.

- Боярин Юрий, позаботься о пленнике, - обратился Ярополк к витязю средних лет, опекавшему его во время сечи. – Сдается мне, что этот торговец много знает.

Боярин Юрий оказался очень любезным человеком. К тому же, если судить по имени, христианином. Странным было только то, что язычник Святослав доверил христианину опекать в битве старшего сына. Впрочем, боярин Юрий, надо отдать ему должное, это доверие оправдал, а бойцом он, судя по всему, был редкостным.

- Где-то я тебя видел, - задумчиво сказал Юрий, пристально вглядываясь в купца.

- Так я ведь человек торговый и в Киеве бывал не раз, - пожал плечами Натан. – И с купцами я тамошними знаком, и с боярами.

- Ну, значит, не пропадешь, - усмехнулся Юрий, оглядывая заваленный хазарскими телами холм и поле перед ним. Помощь угров княжича Ярополка князю Святославу не понадобилась. Хазары бека Вениамина были вырублены едва ли не на две трети, остальные побросали оружие, осознав бессмысленность своего положения. Натану удалось с помощью боярина Юрия вырвать из рук разгорячившихся угров легко раненного гана Аршака. Стоило это Натану сущие пустяки – сто денариев, которые он на всякий случай возил в седельной сумке, зато он заслужил горячую благодарность несчастного гана.

- А который из них каган? – кивнул на иссеченные тела боярин Юрий.

- Вон он, ошую, в позолоченных доспехах.

- Надо бы похоронить с честью, - вздохнул Юрий. – Все же пал он на поле брани.

- Сбылось пророчество волхвов Световида, - сказал Натан с чуть заметной горечью. – Сокол поразил Гепарда. Про Сокола не скажу, но Гепард был явно недостоин такого пророчества.

- Не его в том вина, - возразил Натану Аршак. – Все могло сложиться по иному…

Аршак был далеко не последним человеком среди ганов, противостоящих всесильным рахдонитам в бесконечных Итильских распрях. Чистотой крови он похвастаться не мог, но иудейскую веру принял еще его предок, по слухам один из самых близких к кагану Битюсу людей. Тогда беками назначали за доблесть, а ныне все по иному. Впрочем, этого «ныне» осталось всего ничего. Не было теперь в Хазарии ни кагана, ни каган-бека. Звезда Итиля закатилась и закатилась, похоже, навсегда.

- А где исламская гвардия? – во второй раз задал вопрос ган Аршак, правда, в этот раз он получил на него ответ.

- В двадцати верстах отсюда. Думаю, у нас с нею будет еще немало хлопот.

- А как же гонец? – удивился Натан.

- Гонца к беку Вениамину послал князь Святослав, - усмехнулся Юрий.

Натан даже зубами скрипнул с досады: надо же как опростоволосился далеко не глупый бек Вениамин. Неужели нельзя было выслать дозорных навстречу врагу? Впрочем, никто тогда не предполагал, что Святослав может проделать далеко не близкий путь за столь короткий срок. Неужели его пехота передвигается на крыльях? Тайну передвижения чужой пехоты Натан раскрыл очень скоро, для этого ему не пришлось напрягать, оглушенный несчастиями разум. Как оказалось, Святослав перевозил копейщиков на заводных конях или просто сажал их на крупы лошадей конников. Но, похоже, сия тайна была неведома не только покойному беку Вениамину, но и самоуверенному беку Абдуле, который с упорством, достойным лучшего применения, двигался к Сараю, не озаботившись тем, что происходит у него за спиной. Как этот опытный военачальник мог прозевать обходной маневр Святослава, Натан так и не понял. Похоже, на стороне киевского князя выступил либо Бог, либо Дьявол, отнявший разум у его противников. Но скорее всего для них неожиданностью стала тактика, которую он применял. Вероятно, Абдула был неприятно удивлен, когда его передовые отряды уткнулись в пешую фалангу киевского князя, прикрытую с боков многочисленной конницей. А дальше произошло то, что Натану уже довелось наблюдать сутки назад. Гвардейцы обрушились на пешую фалангу, не озаботившись о тылах. И когда из-за холма в спину им ударила конница княжича Ярополка, это явилось для них громом среди ясного неба. Войско Святослава едва ли не вдвое превосходило гвардию Абдулы числом. И это превосходство стало сказываться почти сразу. Попав в железное кольцо, гвардейцы уже не смогли из него вырваться. Как только это уяснили их начальникам, сопротивление стало ослабевать, а потом и вовсе прекратилось. Гвардейцы, которым в сущности, некого и нечего было защищать, просто побросали оружие, сдаваясь на милость победителя. Разгром был полным, и Натан вынужден был это признать с сокрушением в сердце. Путь на Итиль оказался открытым, но войско Святослава свернуло к Саркелу, откуда уже спешила на помощь своим тридцатитысячная рать бека Песаха. По мнению Натана, Песаху вообще не следовало высовывать нос из неприступной крепости, но у бека на этот счет было, видимо, свое мнение. О смерти каган-бека Иосифа он уже знал и, видимо, боялся, как бы хитроумный Вениамин, воспользовавшись случаем, не проскочил в правители каганата. Зря беспокоился. Ибо храбрый бек, одержавший не мало побед во славу Хазарии, пал на поле брани, как то и подобает истинному воину. И положил в той битве весь цвет сефардской общины Итиля. Натан очень опасался, что весть о поражении кагана Тургана дойдет до столицы каганата раньше, чем туда поспеет рать князя Святослава. Это почти наверняка обернется большой бедой для рахдонитских семейств, обладающих немалым достатком. Обезумевшая чернь начнет грабить дворцы и богатые дома, а где начинается грабеж, там непременно случаются и убийства. Натан откровенно поделился своей печалью с боярином Юрием и нашел у киевлянина понимание. Во всяком случае, боярин позволил пленнику отправить гонца с письмом к уважаемому Иакову, в котором Натан настоятельно советовал старому знакомому уносить ноги из Итиля, ну хотя бы в Матарху, где к рахдонитам относились лучше, чем в иных землях каганата.

Бек Песах проиграл сражение еще до его начала. Мало того, что он уперся в несокрушимую фалангу Святослава, так его еще со спины атаковали русаланы князя Данбора и атамана Еленя, успевшие переправиться на левый берег Дона. Битва была кровопролитной, но короткой. Хазары Песаха потерпели сокрушительное поражение, потеряв убитыми до половины своего состава. Остальные сдались на милость победителям. Князь Святослав вышел к Саркелу, имея под рукой стотысячное войско. Крепость защищали всего лишь пять тысяч тюрков бека Руздака. Наверное какое-то время они могли продержаться, но Руздак здраво рассудил, что сопротивление бессмысленно и сдал крепость Святославу на почетных условиях. Здесь в стенах огромной крепости Саркел, построенной ромеями по заказу каган-бека Ицхака Жучина, Натан окончательно осознал, что все кончено – Великой Хазарии нет и, скорее всего, уже никогда не будет. И словно бы в подтверждение его слов со двора крепости долетел дружный крик:

- Здрав будь Святослав великий каган русов.

Это сказало свое слово Большое Вече Руси и Хазарии. Сбылось пророчество волхвов Световида, сделанное боле ста лет тому назад - Сокол восторжествовал над Гепардом. Внук Воислава Рерика стал каган Великой Руси.

- И куда мы теперь? – тихо спросил ган Аршак.

- В Византию, - сверкнул глазами Натан. – Возможно, с помощью ромеев нам удастся хоть что-то поправить.

Глава 8 Заговор

Магистр Константин отказывался верить собственным ушам – Великая Хазария соперница Великой Византии на протяжении многих сотен лет пала словно сгнившее дерево от удара великана-варвара.

- Ну, не такой уж он великан, - усмехнулся уважаемый Натан. – Каган Святослав человек среднего роста, но далеко не среднего ума.

Рассказы беглецов из Итиля потрясли не только магистра Константина, но и едва ли не всех обывателей столицы Византии. Из Хазарии бежали не только иудеи, но и христиане, разнося по всей Ойкумене страшные слухи о северных варварах, разгромивших в течение года одно из самых мощных царств на земле. Война в Хазарии еще тлела, кое где в пограничных крепостях еще держались гарнизоны, но все уже понимали, что победа останется за Святославом, каганом новой империи, поднимающейся на руинах прежнего мира. Византии Русский каганат не сулил ничего хорошего. Это понимали все жители Константинополя, от патрикиев до бродяг. И только один человек назвал падение Хазарии забавным казусом. Звали этого человека Романом и на беду всей Византии именно он был ее императором. Вот ведь породили Константин Багрянородный и Елена Лакопина сыночка. Император Роман за краткий срок своего правления успел надоесть всем – и великим мира сего и малым. Нельзя сказать что на престоле Византии сидели только праведники. И среди прежних императоров попадались люди с причудами. Но Роман сын Константина решил, видимо, переплюнуть предшественников и стать вместилищем всех мыслимых и немыслимых пороков. О его женитьбе на потаскушке Анастасо никто из подданных уже не вспоминал. Ибо на фоне буйного мужа прелестная Феофано смотрелась сущим ангелом. Правда, ходили слухи, что это именно она отравила императора Константина и свою свекровь Елену, но, похоже, это была просто клевета. Можно подумать, что в императорском дворце больше некому подсыпать отраву порфироносным повелителям. Может, сам Роман и отравил. Надоело ему слушать проповеди отца и матери, кои без конца сокрушались по поводу бесчинств, устраиваемых в городских притонах единственным сыном. Так или иначе, но, похоронив, родителей Роман окончательно закусил удила. Оргии, которые он устраивал на улицах столицы заставляли краснеть даже совершенно бесстыдных людей. Неслыханное дело – взроптали даже содержатели притонов, кои прежде души не чаяли в наследнике престола. Кто же знал, что из веселого гуляки вырастет подобное чудовище. Роман глумился не только над людьми, но и над христианскими святынями, устраивая в храмах непотребные действа, главным заводилой в которых был некий Иосиф, изгнанный из монастыря за противоестественные наклонности и развратное поведение. Когда этот Иосиф стал любовником императора, терпение лопнуло и у прекрасной Феофано, прежде довольно спокойно взиравшей на сексуальные проделки распутного мужа. Монах-расстрига в два счета выжил красавицу Феофано из опочивальни мужа. А такого женщины не прощают никому. Бесчинства бывшего монаха Иосифа не на шутку встревожили влиятельных патрикиев, которые с удалением Феофано потеряли едва ли не единственную возможность влиять на окончательно распоясавшегося императора Романа. Дела в империи шли все хуже и хуже и даже победы над арабами, одержанные блистательным полководцем Никифором Фокой, не могли скрыть сего прискорбного факта. Великая Византия могла повторить судьбу Великой Хазарии и пасть под ударами варваров раньше, чем вечно пьяный император осознал бы суть происходящего. И если в более благополучные времена Византия могла себе позволить иметь на престоле дурака и развратника, то в нынешней непростой ситуации требовались быстрые и решительные меры. Сегодня опасность империи угрожала не только с юга, но и с севера. Да и на западных границах дело обстояло совсем не так, как этого хотелось бы константинопольским патрикиям. Франкский король Оттон с помощью беспринципного папы Иоана водрузил себе на голову корону императора Западной римской империи и ныне дерзил говорить от имени всего христианского мира. А Византия практически ничего не могла противопоставить грозному воителю, уже косившему глазами на ее исконные земли. Терпеливый и мудрый патриарх Полиевкт в частной беседе с патрикиями Константином и Иоанном прямо сказал, что далее такое положение просто нетерпимо. И что пора бы уже влиятельным людям образумить зарвавшегося императора.

- Патриарху легко говорить, - вздохнул епарх Константинополя Сисиний, - а гвардия, между прочим, души не чает в Романе.

- Бездельники и пьяницы, - обругал гвардейцев патрикий Иоан.

- Если гвардия поддерживает императора, - негромко заметил магистр Константин, кося при этом глазами на патрикия Александра, - то, возможно, есть смысл обратится к армейским командирам.

Патрикий Александр был отцом победоносного Никифора Фоки и уже хотя бы в силу этого обстоятельства пользовался немалым влиянием в Константинополе. Другое дело, что Александр, коему уже перевалило за шестьдесят, не был новичком в политике и не собирался бить ноги за чужой интерес.

- Неумеренное питие, которому предается император, а также разгульная жизнь, чреватая болезнями, уже подорвали его здоровье, - начал издалека патрикий Аристарх, поглаживая между делом морщинистую щеку. – Я думаю, никто не удивится, если его вдруг хватит удар. Но перед нами, патрикии, в этом случае встанет очень серьезная проблема. Наследник Романа еще очень мал, а императрица Феофано слишком молода и неопытна, чтобы мы могли ей доверить управление государством.

Первым сообразил, куда клонит старый интриган, паракимомен Иосиф Вринга, близкий друг и доверенное лицо императрицы. Никто из патрикиев, присутствующих во дворце магистра Константина, не сомневался, что Феофано к власти протолкнул именно старый евнух, но, разумеется вслух об этом никто не говорил.

- Ты собираешься отстранить от власти наследника Василия и императрицу Феофано? – строго глянул прямо в глаза Александру Иосиф Вринга.

- Василию только семь лет, Феофано нет еще и тридцати, - пожал тот плечами. – Армия не станет совершать переворот, чтобы привести к власти несмышленого мальчишку. Это было бы безумием, патрикии, вы понимаете это не хуже меня.

Боялся патрикий Александр, естественно, не малолетнего наследника и даже не хитроумную Феофано, а ее высокомудрых покровителей в лице паракимомена Вринги и магистра Константина, возвышение которых никак не отвечало его интересам. Все патрикии отлично понимали, что требуется компромисс между двумя соперничающими вокруг императорского трона партиями, но пока что никто не брал на себя смелость, сделать первый шаг навстречу извечным соперникам.

Уважаемый Натан, скромно сидевший в углу огромного зала, в разговоре патрикиев не участвовал. Хотя, разумеется, ромеи прекрасно знали, что в лице итильского купца они имеют дело с человеком умным и хорошо осведомленным о делах, творящихся в Ойкумене. Увы, осведомленный Натан не смог помешать северным варварам утвердится в родном городе, и поэтому уважение, которое прежде испытывали к нему гордые патрикии, сильно подувяло. Тем не менее, итильский купец рискнул поделиться с ромеями кое-какими мыслями о грядущих событиях как в самой Византийской империи, так в землях, ее окружающих.

- Есть все основания полагать, благородные патрикии, что Святослав, подчинив себе Хазарию, двинет свое многочисленное войско в Болгарию.

- А почему в Болгарию? – удивился патрикий Иоан.

- Хотя бы потому, что каган русов Святослав доводится правнуком болгарскому царю Симеону Великому, который, если мне не изменяет память, спорил за византийский трон с адмиралом Романом Лакопином, дедушкой нынешнего императора.

- И что с того? – нахмурился паракимомен Вринга.

- Я это к тому, уважаемый Иосиф, что правнук вполне способен сделать то, что не удалось его прадеду.

- Варвар на троне Византии! – возмутился патрикий Александр. – Чудовищно. Это просто невозможно, уважаемый Натан.

- Еще год назад я думал так же, благородный патрикий, - холодно отозвался иудей.

Взоры всех присутствующих обратились на магистра Константина, который в этот момент почувствовал себя крайне неуютно. Конечно, никто пока не сомневался в преданности магистра делу империи, но кто знает, как обернется дело, когда варвары Святослава вторгнутся в пределы Болгарии или того хуже, пересекут границы Византии. Патрикии очень хорошо знают, что новый каган Руси и Хазарии доводится магистру Константину близким родственником. И это родство они могут припомнить ему в любой момент. Надо действовать и действовать немедленно, дабы в будущем на магистра Константина не упало даже тени подозрения.

- Мне кажется, что прекрасная Феофано имеет сердечную склонность к доблестному полководцу Никифору Фоке, - мягко улыбнулся гостям Константин. – Мне кажется, патрикии, мы не должны мешать естественному ходу событий.

- А какой ход событий ты считаешь естественным, магистр? – нахмурился паракимомен Вринга.

- Вдова, если она молода и хороша собой, вполне может сочетаться повторным браком с понравившимся ей мужчиной, - развел руками Константин.

Патрикий Иоан так и застыл с открытым ртом. Ну магистр, ну хват! Одним махом он переметнулся из партии Иосифа Вринги в партию Александра Фоки. Но с другой стороны – а почему бы нет? Никифор Фока опытный полководец и вполне зрелый человек. Если исходить из интересов Византии, а не отдельных лиц, то лучшего императора в нынешней ситуации просто не найти.

- Ты, видимо, запамятовал, магистр, - оскалился Иосиф Вринга, - что император Роман еще жив, и прекрасную Феофано рано называть вдовой.

- Я прекрасно понимаю, Иосиф, что Никифор Фока в качестве императора устроит далеко не всех в Константинополе, но с чего ты взял, что каган Святослав будет более подходящей кандидатурой? – холодно глянул на недавнего союзника Константин.

- Но Святослав твой родственник?

- Каган русов угрожает не только целостности Византии, но христианской вере. Этот человек язычник, а я не собираюсь приносить жертвы Перуну в соборе Святой Софии, - надменно ответил Константин.

- Опасность слишком велика, - вздохнул Сисиний, сочувственно глядя на Врингу. – Мы не можем рисковать. Никифор Фока достойный и приемлемый для многих кандидат.

- Все может быть, благородный епарх, - спокойно сказал Вринга, поднимаясь на ноги. – Но время у нас еще есть, и, кто знает, вдруг на наше счастье выплывет из небытия, еще более достойный человек.

Последние слова паракимомена прозвучали как угроза и прежде всего для магистра Константина, очень хорошо знавшего, какое влияние на его дочь Феофано имеет коварный евнух. К сожалению, отступать было уже поздно, и Константин заверил своего нового союзника патрикия Фоку, что сделает все от него зависящее, дабы звезда его победоносного сына еще ярче засияла на византийском небосклоне.

Проводив гостей, Константин впал в глубокую задумчивость. Уважаемый Натан подлил себе в кубок вина и залпом его выпил. Своей вины перед хозяином он не чувствовал, хотя, кажется, неосторожным вмешательством поставил его в довольно непростое положение.

- А кого, собственно, мог иметь в виду паракимомен Вринга, намекая на другую кандидатуру? – спросил Натан у магистра.

- Скорее всего, Иоанна Цимисхия, одного их ближайших помощников Никифора Фоки, состоящего к тому же с ним в близком родстве. Их матери были родными сестрами. В последнее время Вринга усиленно подталкивал Цимисхия к Феофано.

- И что же императрица? – заинтересовался Натан.

- Феофано слишком умна, чтобы отталкивать от себя влиятельных мужчин, - усмехнулся Константин.

- Значит, участь Романа в любом случае решена? – спросил иудей.

- Не в Романе дело, - подтвердил Константин, - а в Иосифе Вринге. Гвардия на его стороне, вот что меня беспокоит, уважаемый Натан. У тебя есть под рукой надежные люди?

- Есть, - кивнул головой Натан.

- Я не могу задействовать своих, - вздохнул Константин, - они очень хорошо известны паракимомену.

Иоанн Цимисхий не любил Константинополь. Дело было, конечно, не в самом городе, а в его обитателях слишком шумных и беспутных, чтобы нравится человеку, чья жизнь прошла в казарме, среди людей, имеющих представление о дисциплине. Давно бы следовало навести в городе порядок, да вот только некому этим заняться. Император Роман потерял доверие не только простых обывателей, но и армии. Той самой армии, которая в тяжелейших сражениях разгромила арабов и очистила от них остров Крит. К сожалению, ветераны победоносных походов, составляющих славу империи не только не были вознаграждены за лишения, труды и пролитую кровь, но им даже не выплатили полностью причитающегося жалования.

Паракимомен Вринга сочувственно выслушал жалобы храброго Цимисхия и сокрушенно развел руками:

- В казне нет денег, благородный Иоанн. Слишком уж много вокруг императора Романа жадных до золота людишек.

- Вижу, - угрюмо бросил обиженный ветеран.

Цимисхию было уже далеко за тридцать, но он не потерял еще ни стройности фигуры, ни свежести лица. Его сухое горбоносое лицо нравилось женщинам. Во всяком случае за одну из них Иосиф Вринга ручался. Прекрасная Феофано, по сути брошенная мужем, уже успела одарить талантливого полководца своим вниманием. Пока что трудно было понять, как сам Цимисхий относится к императрице, но, похоже, он не тот человек, который теряет голову при виде красивых глазок. И этим Цимисхий сильно отличается от своего начальника и родственника Никифора Фоки, влюбившегося в прекрасную Феофану с первого взгляда. Не будь Никифор сыном патрикия Александра паракимомен Вринга непременно бы сделал ставку на него, поскольку трезвомыслящий Цимисхий гораздо труднее поддавался чужому влиянию. Впрочем, императоры в Византии не вечны, и в случае крайней нужды паракимомен избавится от Иоанна так же легко, как он собирается избавится от Романа. В конце концов Цимисхий всего лишь солдафон, плохо разбирающийся в интригах, плетущихся у императорского трона десятки лет, как с ближним, так и с дальним прицелом.

- Империи нужен сильный человек, - негромко, но веско произнес паракимомен. – Я думаю, что таким человеком мог бы стать ты, благородный Иоанн.

- В каком качестве? – слегка растерялся от напора евнуха Цимисхий.

- Почему бы тебе не повторить путь, проделанный адмиралом Романом Лакопином.

- Он плохо кончил, - напомнил рассеянному паракимомену осведомленный Иоанн.

- Но ведь у тебя нет сыновей, Цимисхий, - усмехнулся Вринга. – А потому ты можешь спать спокойно.

- Но ведь император Роман еще жив?

- Разве? – удивился паракимомен. – Смею тебя уверить, благородный Иоанн, это упущение мы легко исправим. Империя не может далее терпеть на троне дурака, мота и пьяницу.

- Разумно, - кивнул Цимисхий. – Но ведь есть, вероятно, и другие кандидаты на руку и сердце прекрасной Феофано?

- Я знаю только одного, - холодно произнес Вринга. – И ты его тоже знаешь, Иоанн. Для тебя Никифор Фока единственное, но устранимое препятствие к трону.

- Устранимое кем? – нахмурился Цимисхий.

- Тобой, Иоанн, - твердо произнес паракимомен. – Ты должен переступить через этого человека. Армия не пойдет за тобой, пока жив Никифор. Конечно, мы могли бы совершить переворот силами одной гвардии, но тебе трудно будет удержаться на троне без поддержки военных.

Цимисхий не доверял Вринге. Старый евнух рассчитывает найти в нем простака, из-за спины которого он будет властвовать в империи. Но если это так, то паракимомен здорово ошибается на счет Иоанна Цимисхия. А прав Вринга в одном: без поддержки армии новый император станет марионеткой в руках патрикиев и гвардейских офицеров. Такая участь Цимисхия не прельщала, он был хоть и честолюбивым, но здравомыслящим человеком.

- Если я подойду к воротам Константинополя с армией, ты откроешь мне ворота, паракимомен?

- В этом ты можешь не сомневаться, Иоанн, - кивнул Вринга. – У нас с тобой немало врагов в Константинополе, но вряд ли они рискнут выступить и против гвардии, и против армии.

- Решено, - поднялся на ноги Цимисхий. – Ты сделаешь свою работу, паракимомен, я – свою. И да поможет нам Бог в нашем благородном начинании по спасению Византийской империи.

Цимисхий покинул дворец Иосифа Варги в приподнятом настроении. Ночь уже накрыла город черным покрывалом, но благородный Иоанн темноты не боялся. Да и идти ему было недалеко. Пятеро телохранителей с факелами в руках не только освещали путь будущему императору, но и прикрывали его от возможного нападения воров. В Константинополе, как и во всяком уважающем себя большом городе, не было недостатка в любителях поживиться на чужой счет. Но в этот раз Цимисхию повезло, он без приключений добрался до ворот собственного дома и без опаски шагнул в распахнутые ворота. Увы, минутное расслабление дорого обошлось благородному Иоанну. Он успел разглядеть фигуры своих врагов, внезапно вынырнувших из темноты, но не успел обнажить меч. От чудовищного удара у Цимисхия едва не раскололась голова, и он провалился в беспамятство, которое, казалось, будет длиться вечно. Однако добрые люди не оставили своими заботами доблестного полководца и уже очень скоро привели его в чувство.

- Где я? – спросил Иоанн, с трудом обретая себя в непривычной обстановке.

- У добрых людей, - отозвался на его вопрос знакомый голос.

Цимисхий открыл глаза и с удивлением уставился на улыбающегося магистра Константина. Лицо наглого скифа лоснилось доброжелательностью, но в карих глазах таилась усмешка.

- На тебя напали разбойники, дорогой Иоанн и если бы не помощь моих людей, то, вероятно, сегодняшняя ночь стала бы последней в твоей жизни.

В голове у Цимисхия окончательно прояснилось, когда он увидел патрикия Александра Фоку, скромно сидящего у столика. Кроме патрикиев в комнате находился еще один человек, незнакомый Иоанну, похожий и лицом, и одеждой скорее на иудея, чем на ромея.

- Так я могу идти? – спросил Цимисхий, приподнимаясь с ложа.

- А куда тебе торопиться, благородный Иоанн, - улыбнулся магистр Константин. – Улицы Константинополя в ночную пору небезопасны. Ты рискуешь не добраться живым до родного дома.

- И насколько велик этот риск? - прищурился гость на гостеприимного хозяина.

- Боюсь, что у тебя вообще нет шансов, Иоанн, - подал голос патрикий Александр. – Мне очень жаль, мальчик, но ты пренебрег ради призрака власти голосом крови.

Цимисхий был далеко уже не мальчиком и даже не юношей, но поскольку Александр Фока знал его с младенчества, то он мог себе позволить такую вольность в обращении.

- Ты ошибаешься на мой счет, дядя, - запротестовал Иоанн. – Я не настолько сумасшедший, чтобы идти на поводу у евнуха.

- Тем не менее, ты принял его предложение, - горестно покачал головой старый Фока.

- Это не так, дядя, - запротестовал Цимисхий. – Я собирался обо всем рассказать Никифору. А потом мы вместе решили бы, как нам действовать дальше.

Цимисхий был зол на Врингу. Чертов евнух пустился во все тяжкие, не озаботившись ни собственной безопасностью, ни безопасностью вовлеченных в заговор людей. Впрочем, в этот раз паракимомену противостояли люди, весьма искушенные в придворных интригах.

- У тебя есть выбор, Иоанн, либо сотрудничать с нами, либо последовать за своими телохранителями, - спокойно сказал патрикий Александр. – Надеюсь, ты догадываешься, куда мы их отправили? Обещаю, похоронить тебя со всеми почестями, подобающими столь доблестному военачальнику, как ты.

- Спасибо, дядя, - попробовал улыбнуться Цимисхий, - но я не тороплюсь умирать и готов сделать все, что вы прикажете.

- Тем лучше, мой мальчик, - склонил седую голову старый патрикий. – Ты всегда отличался скромностью и послушанием.

Весть о смертельной болезни знаменитого полководца Никифора Фоки дошла до Иосифа Вринги раньше, чем беспутный император Роман вернулся с псовой охоты. Надо отдать должное Иоанну Цимисхию, он действовал со свойственной всем военным решительностью. Теперь настала очередь прекрасной Феофано сделать несколько шагов навстречу своему новому счастью. Высокое звание паракимомена позволяло Иосифу без проблем посещать женскую половину дворца и разговаривать с императрицей с глазу на глаз. Объяснялось это весьма прискорбными для Вринги обстоятельствами, но в данном случае он менее всего о них думал. Паракимомен Иосиф в очередной раз обставил в сложной игре своих многочисленных противников и испытывал по этому случаю законное чувство гордости.

- А ты уверен, что с Никифором все будет в порядке, - спросила императрица, разглядывая свое отражение в зеркале.

- Я уверен в обратном, божественная, - улыбнулся Вринга. – Ты сегодня прекрасна как никогда.

Положим, похвалы евнуха немного стоили, но Феофано и сама пришла к тому же выводу. Она родила уже троих детей, но это никак не отразилось ни на ее фигуре, ни гладком и почти юном лице. По мнению Феофано, этих прелестей будет вполне достаточно, чтобы покорить сердце мужчины. В сущности, императрице было все равно, кто станет ее новым мужем, Никифор Фока или Иоанн Цимисхий. Она уже имела случай вступить в любовную связь с обоими и пришла к выводу, что эти двое вполне способны справиться с обязанностями мужа. Впрочем, Феофано многого от них и не требовала, для любовных утех ей хватало гвардейцев, но, будучи приверженцем традиций, она полагала, что муж все-таки должен восходить на ложе своей жены хотя бы пару раз в месяц, дабы пресечь возникающие во дворце пересуды. Увы, императору Роману не хватило ума, чтобы это понять. Он истрепался до такой степени, что перестал быть мужчиной и потерял не только расположение Феофано, но и уважение двора.

- У меня все готово, - вздохнула Феофано. Впрочем, вздох этот относился ни к мужу, доживавшему последние дни, а к небольшому прыщику, обнаруженному на попке. – Вот ведь незадача. Так ты, паракимомен, говоришь, что Никифор умер?

- Пока нет, но мой осведомитель утверждает, что его болезнь неизлечима. Его внутренности начали разлагаться еще при жизни.

- Фу, - поморщилась Феофано. – Я его все-таки раздавила.

- Ты имеешь в виду Никифора? – удивился Вринга.

- Причем здесь Фока, если моего будущего мужа зовут Иоанн Цимисхий. Или я ошибаюсь?

- Ты абсолютно права, божественная.

Император Роман занемог почти сразу же после возвращения с псовой охоты. Это были симптомы той же самой болезни, которая свела в могилу сначала Константина Багрянородного, а потом и его супругу Елену Лакопину. Лекарям оставалось только развести руками и объявить встревоженным придворным, что в данном случае они бессильны.

- Видимо, это у них наследственное, - выразил общее мнение магистр Константин.

К чести императрицы Феофано, она с достоинством приняла выпавшую ей вдовью долю. Рвать на себе волосы она не стала, посыпать голову пеплом тоже, но в траурное платье все-таки облачилась. Отпевание императора прошло без происшествий, хотя злые языки и отметили неуместный румянец на щеках императрицы. После того, как печальная церемония была завершена, паракимомен Иосиф Вринга с дозволения Феофано принял превентивные меры, то есть отправил в монастырь Александра Фоку и посадил под домашний арест магистра Константина. Оба патрикия приняли опалу с достоинством и не выразили по этому поводу протестов. Правда, отчего-то взволновался простой константинопольский люд. Пострадали близкие к Иосифу Вринге люди. И даже решительные действия гвардии, которую пришлось вывести на улицы, не снизили накал страстей. К счастью, Иоанн Цимисхий был уже на подходе, а присланные им гонцы утверждали, что Никифор Фока уже при смерти и, скорее всего, не доедет до родного города живым. Императрица еще не сняла траурный наряд, но уже заказала наряд брачный. Словом, все шло хоть не без шероховатостей, но именно так, как и задумывал Иосиф Вринга. Даже гвардейские офицеры, весьма недовольные вмешательством армии в придворные дела, вынуждены были умолкнуть перед лицом нарастающего народного бунта. Впрочем, этот возможный бунт напугал не только гвардейцев, но и патрикиев, поначалу весьма скептически взиравших на титанические усилия хитроумного паракимомена протолкнуть в императоры тупого солдафона. Но поскольку ситуация в городе ухудшалась с каждым днем, то многие уже ждали Иоана Цимисхия как избавителя. Все-таки успешный полководец и решительный человек.

Армию, торжественно вступившую в столицу через распахнутые настежь ворота, бурно приветствовали не только патрикии, но и городские обыватели. Однако сюрпризом для многих, а в особенности для всесильного паракимомена Иосифа Вринги явилось то, что привел эту армию совсем не тот человек, которого с таким нетерпением ждали. Бодрый как никогда Никифор Фока спрыгнул с коня на мраморные плиты императорского дворца и гордо прошествовал в сопровождении блестящей свиты мимо застывших в изумлении гвардейцев и равнодушных ко всему статуй прямо в покои почившего Романа, где его уже ждала, трепеща от любовной страсти красавица Феофано. Встреча императрицы и будущего повелителя Византии была излишне горячей, но никто влюбленную пару за это не осудил, ибо ни один из патрикиев, присутствующих при этой исторической встрече, не посмел усомниться в том, что любовь всепобеждающее чувство. Хитроумного Иосифа Врингу, вздумавшего распоряжаться императорским троном, взял под стражу Иоанн Цимисхий. Он же и доставил его в тот самый монастырь, где томился Александр Фока.

- Превратности судьбы, - усмехнулся старый патрикий при виде паракимомена. – Уступаю тебе, Иосиф, свою скорбную келью. Поверь, эти величественные стены способны примирить с несчастливой судьбой даже самого отчаянного честолюбца.

- Будь ты проклят, негодяй! – прошипел Вринга в спину уходящему Цимисхию.

- Успокойся, паракимомен, - обернулся тот от порога. – Еще далеко не все кончено. И твоя светлая голова рано или поздно будет востребована новым императором.

- На блюде? – горько пошутил Вринга.

- А это уже будет зависеть от тебя, паракимомен, - усмехнулся Иоанн. – Ты человек умный и очень скоро поймешь, в чем твоя выгода.

Глава 9 Посол императора

Увы, Никифору Фоке недолго пришлось праздновать победу, одержанную над придворными интриганами. Доблестный полководец с изумлением узнал, что казна империи практически пуста, а добытое им в бесчисленных походах золото уплыло в руки жадных приспешников Романа. Солдаты, поддержавшие своего полководца в его беспримерном походе на столицу империи, тоже были разочарованы отсутствием золотого дождя, который вроде бы должен был пролиться на армию. Правда, они не стали выплескивать это разочарование наружу, а просто изрядно пощипали прижимистых горожан, перепутав родную столицу с вражеским городом. Такое расторопство армейцев по части чужого добра пришлось не по вкусу обобранным константинопольцам. Столь же обидным для себя они посчитали чрезмерное внимание, которое ветераны многих победоносных походов оказали их женам и дочерям. Недовольство горожан вылилось в кровавую стычку с солдатами, унесшую десятки жизней. Патрикий Александр попробовал было воздействовать на сына, дабы тот унял расходившихся солдат, но доблестный полководец не нашел в действиях своих подчиненных ничего предосудительного. Эка невидаль, вздернули подолы нескольким простушкам – от них не убудет. Куда больше Никифора беспокоили вести, идущие со всех границ империи. Болгары, верные до сей поры союзники империи, заключили договор с венграми и обязались беспрепятственно пропускать их через свои земли в Византию. Похоже, престарелый царь Петр окончательно впал в маразм и запамятовал, что его родные сыновья Борис и Роман находятся сейчас на попечении императорского двора. Магистр Константин, вызванный императором Никифором для совета, лишь сокрушенно развел руками. Дело было не в царе Петре, а в слабости Византийской империи, которая не смогла оказать поддержку болгарам в войне с венграми. Дабы спасти свою страну от полного разорения, царь Петр просто вынужден был принять условия своих извечных врагов.

- Да какое мне дело до Болгарии! - возмутился Никифор. – Интересы империи – вот что должно вас заботить в первую голову, патрикии.

Никто из патрикиев, присутствующих при разговоре, новому императору не возразил. По мнению, гордых ромеев варвары-болгары должны были безропотно пасть под ударами венгров, но не пропустить жадных до добычи кочевников к границам Великой империи.

- По моим сведения, - осторожно начал магистр Константин, - этот подлый договор был заключен по наущению императора Оттона, который прибрав к рукам Северную Италию, теперь нацелился на Италию Южную, принадлежащую Византии. Пока мы будем отражать набег венгров и болгар, Оттон без больших усилий приберет к рукам наши земли. Увы, бездействие покойного императора Романа может дорого нам обойтись.

- Быть может нам следует отправить посольство в Болгарию и потребовать от царя Петра расторжения договора с венграми? – предложил патрикий Александр.

- Так ведь болгары сами к нам едут, - напомнил присутствующим епарх Сисиний. – От них уже был гонец.

- А что им здесь нужно? – нахмурился император.

- Возможно, хотят договориться, - предположил Константин.

К сожалению, Константин ошибся. Болгарские послы приехали не с предложениями о мире и дружбе, а с требованиями дани. Император Никифор, принимавший варваров в Золотой палате в окружении пышной свиты из самых родовитых ромейских патрикиев, прямо-таки обомлел от такой наглости. Справедливости ради надо заметить, что Византия платила эту дань болгарам еще со времен Симеона Великого. Платила и во времена императора Лакопина, платила во времена Константина Багрянородного, платила даже во времена императора Романа, которому вечно не хватало денег даже для собственной армии. Тем не менее, он регулярно подкармливал чужую. Делалось это, разумеется, не под доброте душевной, а исключительно для того, чтобы избавиться от разорительных набегов варваров. Увы, время для своих требований болгары выбрали неудачное. Во-первых, императорская казна была пуста, а во-вторых, на престоле в Константинополе сидел человек, предпочитающий брать чужое, а не отдавать свое. Словом, Никифор Фока страшно разгневался и повел себя не как император, а как солдат. То есть вскочил с трона и принялся таскать за бороды несчастных бояр, награждая их пинками. Таким поведением божественного императора были ошеломлены не только болгары, которым досталось еще и от гвардейцев, но и многоопытные патрикии, очень хорошо понимающие, какие неприятности могут последовать за этой выходкой взбешенного Никифора. Болгарские бояре покинули Константинополь посрамленными и униженными, но почти ни у кого не было сомнений, что в Византию они еще вернуться с многочисленным и хорошо вооруженным войском. А отражать нашествие болгар и венгров, это вам не ромейских обывателей трясти.

- У нас не хватит хлеба в случае осады, - негромко произнес епарх Сисиний. – В Византии засуха. Хлеб уже дорожает, того и гляди грянет бунт черни. А тут еще война…

- Бунт подавим, - бросил Никифор, пришедший наконец в себя после вспышки гнева. – А платить дань варварам Византия отныне не будет. Я сказал.

Конечно, император вправе принимать решения, но не худо было бы перед этим посоветоваться с опытными людьми. Магистр Константин попытался донести свою нехитрую мысль до отца Никифора патрикия Александра и встретил у него понимание. Разговор этот происходил в доме старого Фоки подальше от ушей вспыльчивого императора, и при нем присутствовали младший сын Александра патрикий Лев, недавно ставший милостью старшего брата магистром, и епарх Сисиний, умудряющийся сохранять свой высокий пост при всех императорах.

- Быть может нам удастся сгладить возникшие противоречия, - вздохнул епарх Сисиний и вопросительно посмотрел на патрикия Александра.

- Каким образом? – нахмурился тот.

- Жест доброй воли со стороны императора, - осторожно закинул удочку магистр Константин. – Скажем, брачный союз брата императора с одной из дочерей или внучек царя Петра.

- Благодарю покорно, - окрысился магистр Лев, - но я не собираюсь родниться с варварами.

- В таком случае, нам следует поискать в Болгарии невест для сыновей императрицы Василия и Константина, - пожал плечами магистр.

- У этих женихов еще материнское молоко на губах не обсохло, - засмеялся Лев. – Василию исполнилось девять лет, а Константину и того менее.

- А мы побеспокоимся о невестах загодя, - хитро прищурился магистр. – Соберем в Константинополе дочек самых знатных болгарских бояр. Глядишь, у отцов пропадет охота соваться в Византию с оружием в руках.

- Ты хочешь взять заложников? – вскинул правую бровь патрикий Александр.

- Ну, зачем так грубо, - развел руками Константин.

- Если бы речь шла только о болгарах, твое предложение, магистр, было бы как нельзя кстати, - с сомнением покачал головой епарх Сисиний. – Но ведь за спиной царя Петра император Оттон и венгры. Этих заложниками не удержишь.

- Значит, нам нужен союзник, - задумчиво проговорил патрикий Александр. – Твой знакомый иудей еще не покинул Константинополь, магистр?

- А куда же ему ехать, - усмехнулся Константин. – Хазария в руках Святослава. В Итиле сидит его воевода, а в Матархе - внук Олега Вещего княжич Ярослав.

- Вот об этом самом Святославе я и веду речь, - пристально глянул на магистра отец императора. - У Натана в Киеве наверняка есть свои люди.

- Ты собираешься натравить Святослава на болгар? – удивился Константин.

- А почему бы нет, - пожал плечами старый патрикий. – Пусть варвары истребляют друг друга нам от этого будет только польза.

- А если князь Святослав утвердится в Болгарии? – нахмурился Сисиний.

- Это вряд ли, - усмехнулся Александр. – Болгары достаточно сильны. Но если это и случится, то мы в любом случае выиграем время. То самое время, которого нам может не хватить для отражения набега болгар и венгров.

Замысел патрикия Александра был далеко не безупречен. С другой стороны, вторжение Святослава в Болгарию разом снимало напряжение на северных и западных границах империи. Вряд ли император Оттон рискнет напасть на Южную Италию, имея на Дунае столь грозного противника как каган русов.

- Ехать в Киев придется тебе, магистр, - сказал патрикий Александр. – Лучшего посла я пока не вижу. Разумеется, ни я, ни император Никифор не забудем твоей услуги.

- Сделаю все, что смогу, - вздохнул магистр Константин. – Но мы рискуем, патрикии, сильно рискуем.

- Без риска не бывает побед, - спокойно произнес отец великого полководца.

Путешествие магистра Константина в Киев было нелегким, но практически безопасным. Святослав, разгромив Хазарию, прибрал к рукам ее земли в Крыму, но Херсонесскую фему не тронул, не желая, видимо, ссориться с Византией. Константин прикинул в уме, какие земли теперь находятся под властью старшего сына княгини Ольги и только головой покачал. Чего доброго этот молодец подгребет под себя всю Ойкумену.

- Не всякий проглоченный кусок удается переварить, - холодно отозвался на восхищенное цоканье византийского магистра уважаемый Натан.

Магистр взял итильского купца с собой в надежде на его помощь. И пока не раскаивался в своем выборе. Натан был человеком умным и осведомленным. Кроме того, он, кажется, все еще на что-то надеялся, хотя поражение Святослава в Болгарии вряд ли могло вернуть к жизни рухнувший Хазарский каганат.

- Для начала нам хватило бы и Матархи, а потом… - скрипнул зубами еще один спутник Константина ган Аршак.

Ромейский магистр не стал расхолаживать иудеев. В конце концов, это не в его интересах. Воспрянет ли Хазария или нет после поражения Святослава, это еще вилами по воде писано, но для Византии его смерть точно бы явилась даром небес. Опасный он человек, этот языческий князь. Константин почувствовал это во время первой их встрече в стане венгерского князя Вер-Булчу. Тогда Святослав был еще мальчишкой, сейчас это муж в силе и славе. Будем надеяться, что он не забыл ромейского магистра, приложившего руку к его возвышению. А ведь все могло закончиться для Святослава уже тогда, в Моравии. Одна капля яда в бокал и мир никогда бы не узнал о доблестном воителе. Правда, в этом случае, на костях русов возвысился бы вечный соперник Византии, Хазарский каганат, а сам Константин никогда бы не получил весьма плодородных земель в Крыму, приносящих ныне расторопному магистру изрядный доход. Господи, как мало порой надо, чтобы мир развернулся в ту или иную сторону!

- Печенеги, - ткнул ган Аршак пальцем в сторону левого берега Днепра.

Магистр, возлежавший на носу ладьи, приподнялся на локте, чтобы лучше видеть загадочных всадников. Увы, внешний вид кочевников его разочаровал. Одежонка на них была бедная да и доспехи не внушали уважения. К тому же Константин всерьез опасался, как бы степные разбойники не вздумали метать стрелы в его людей.

- Вот кто нам нужен, - тихо сказал Натан.

- Для чего? – не понял магистр Константин.

- Для набега на Киев. Как только Святослав увязнет в Болгарии, мы натравим печенегов на Русь. Киевляне никогда не простят великому князю разорения родного города. Да и в других землях его авторитет упадет в грязь.

Константин посмотрел на Натана с восхищением. Вот это мысль! Как он сам не додумался до столь простого и очевидного хода. А ведь все так просто. Византийская империя разом избавится от всех своих врагов, не пролив ни капли ромейской крови.

- Чтобы подкупить печенегов нужны деньги, - осторожно заметил Константин.

- Самая малость, для затравки, - усмехнулся Натан. – Печенежские ганы очень хорошо знают, как богат Киев. И сколько добычи вывез Святослав с хазарских земель.

Магистр Константин задумчиво кивнул головой. Пожалуй, эта огромная добыча может стать серьезной помехой планам Константинополя. Пресыщенные русы, чего доброго, откажутся идти в новый поход.

- Ты имеешь дело с варварами, магистр, - возразил Натан. – Для русов слава важнее золота и серебра.

- Ну что ж, - вздохнул Константин, - будем надеяться.

В пресыщенном победами Киеве приезд ромейского посла не вызвал особого переполоха. Даже богатые дары императора Византии оставили киевлян равнодушными. Стражники, стоявшие у ворот, лениво поковырялись в золотых блюдах и кубках и махнули рукой возницам – везите, чего там. На облаченных в парчу ромеев киевские обыватели косились почти насмешливо – вот ведь принесло гостей с подарками, своего добра девать не куда. Константин не рискнул сразу же отправится в княжий Детинец, а по совету мудрого Натана решил напроситься на постой к киевскому боярину Василию. Василий не отличался высоким ростом, зато был дороден и далеко не глуп, если судить по маленьким масляным глазкам. Ромеев он принял без особой радости, но, узнав в Константине сына патрикия Аристарха и братана княгини Ольги, мигом преобразился. Гостям тут же истопили баню, и пока они смывали дорожную грязь, челядины Василия успели накрыть богатейший стол. Константин с удовольствием выпил за хозяина дома и за процветание его семейства.

- Процветаем, - вздохнул в тон гостям хозяин. – Ныне торг аж захлебнулся в товарах. Не знаю как там мечники, но купцы разжились на Святославовых походах, это точно.

- А ты неужто обнищал, боярин? – спросил почти зло Натан.

- Понимаю твою обиду, уважаемый рабби, - вздохнул боярин. – Но не на ту голову она пролилась. Я в ближниках при великом князе не хожу, а значит и моя доля в его добыче самая малая. Ныне христиане в Киеве не в почете, иные уже успели в старую веру переметнуться, как тот же боярин Семага, но я Христу не изменю.

- А что княгиня Ольга? – спросил магистр.

- Хворает княгиня, - вздохнул Василий. – Да и годы ее немалые, за шестьдесят уже перевалило.

- А князь Вратислав как же? – вспомнил о младшем сыне Ольги Натан.

- О Вратиславе худого слова не скажу, в вере он тверд. Вот только кто он против Святослава – мальчишка.

- Так ему уже вроде за двадцать, - припомнил Натан.

- А что с того, - дернул пухлым плечом Василий. – Ныне все мы под Святославом ходим, и старые, и малые. Такую волю взял, что куда там его отцу князю Ингеру… Уже и великим князем ему срамно быть. Каган! Шутка сказать. И это званье не от веча ему дадено, а от славянских богов. Так волхвы всем объяснили. А раз боги дали, то только они и могут взять у него булаву назад. Вече киевское уж который год не собирали. Да и зачем?

Избраннику славянских богов лучше знать, как нам, скорбным умом, жить-поживать.

Боярин Василий Святославом был не доволен и не счел нужным скрывать этого от гостей. Видимо, накипело у первого ближника княгини Ольги за годы, проведенные в опале. Магистр Константин помнил боярина Василия десятилетней давности. Тогда этот человек не растерялся в чужом городе и перед императором Константином держался с большим достоинством, изредка, правда, путаясь в словах чужого языка. А ныне боярин не постарел даже, а просто духом пал. Трудно было христианину в окружении язычников.

- А христиан в городе преследуют? – спросил Константин.

- Святослав слово матери дал, что ни один волос с наших голов не упадет, и пока это слово держит, - вздохнул Василий. – Да и повода нет для утеснений. Тот же боярин Юрий в первых ближниках у него ходит. Даже воевода Фрелав, на коего у Святослава большой зуб, не был обделен добычей во время похода. Правда, Фрелав в том походе отличился, выказав варяжскую доблесть.

Магистр Константин, немного освоившись в чужом городе, первым делом навестил своего брата Алексея. Младший сын патрикия Аристарха хоть и не отрекался от веры отца, но и большого рвения в служении истинному Богу не проявлял. Зато он ходил в ближниках князя Святослава и заслужил это право не близким родством, а доблестью в битвах. Ражий был муж, ничего не скажешь. Магистр смотрел на младшего брата почти что с восхищением. Возрастом Алексей приближался к сорока, но ни стати, ни силы не утратил. Скорее уж заматерел в бесчисленных походах беспокойного кагана русов. Правда, он почему-то не женился, и челядинами в его доме распоряжалась боярыня Фетинья, немолодая женщина с остатками былой красоты. Она и открыла Константину тайну боярина Алексея. Оказывается, младший сын патрикия Аристарха влюбился в полонянку, отбитую у хазарского бека в далекой крепости, расположенной в предгорьях Кавказа. И полонянка вроде была немолода, во всяком случае, за двадцать ей точно перевалило, но присушила она далеко неглупого боярина – наверное слово знала. С тех самых пор боярин Алексей и слушать не хочет о женитьбе, к великому сокрушению своей матери. Бросив беглый взгляд на полонянку, Константин пришел к выводу, что любви эта женщина достойна. Редкостная красавица. Волос черен как вороново крыло, а глаза неожиданно синие. Станом пряма и держится с достоинством. Словом, порода в этой женщине чувствовалась. Одно непонятно, каким ветром ее занесло в отдаленную крепость, и почему она стала наложницей бека. Уважаемый Натан при виде молодой женщины почему-то нахмурился, а потом словно в задумчивость впал. Но, как успел заметить Константин, он все-таки успел перемолвиться с Марией несколькими словами.

На помощь боярина Алексея магистр не рассчитывал, во-первых, не хотел втягивать брата в сложную интригу, чреватую для него опалой, во-вторых, Алексей по складу своего характера для тайных дел не годился. Был он хоть и смурноват по виду, но душой открыт к людям. За это, наверное, и ценит его Святослав, неплохо, видимо, разбирающийся в людях.

- Ты ведь, кажется, опознал женщину, уважаемый Натан? – спросил Константин, когда они оба покинули дом боярина Алексея.

- Мудрено было не опознать, - нахмурился иудей, - хотя видел я ее в последний раз пятилетней крохой. Она меня тоже узнала. Это дочь бека Азарии.

- Того самого ближника Вия, который убил каган-бека Иосифа?! – поразился Константин. – Боже мой, как тесен мир.

- Просьба у меня к тебе, магистр, попроси своего брата Алексея принять в дружину гана Аршака с несколькими мечниками.

- Хочешь изловить Азарию? – нахмурился Константин. – Но Алексей вряд ли согласиться взять в свою дружину иудеев.

- А они примут христианскую веру. Аршак и его люди не сефарды, им этот грех простителен. К тому же, как я слышал, к Святославу переметнулось немало хазарских ганов, как язычников, так и христиан. Глядишь, Аршак среди них затеряется.

- Нет, Натан, брата я об этом просить не буду, - покачал головой Константин. – Но свой человек в Киеве и мне нужен. Давай лучше поговорим о гане с князем Вратиславом.

Натан пристально посмотрел в глаза магистру и понимающе кивнул. Надо полагать, искушенный в интригах купец сразу сообразил, куда клонит его хитроумный знакомый.

- А твоему Аршаку можно верить, уважаемый Натан?

- Можно, - кивнул головой иудей. – Вся его семья погибла по вине Святослава, а ган человек мстительный.

Князь Вратислав понравился магистру Константину с первого взгляда. Молод, улыбчив, хорош собой. С виду вроде бы прост, но глаза цепкие. А ликом он схож с матерью, княгиней Ольгой. Было в нем что-то и от красавицы Феофано, Константин это сразу уловил и, наверное, именно здесь в роскошном тереме князя Вратислава окончательно уверовал в свою причастность к рождению императрицы. Ну, не может такое разительное сходство быть простой случайностью. Если верить боярину Василию, то Вратислав не только сам был тверд в вере, но и мечников в свою дружину набирал исключительно из христиан. И дружина эта была немалой. Да и в средствах молодой князь, если судить по окружающей обстановке, не испытывал недостатка. Видимо, Святослав все же чувствовал вину перед братом, которого он бесцеремонно спихнул с киевского стола, а потому и не скупился на подарки. Стол, к которому пригласили Константина и Натана, буквально прогибался от обилия тяжелых золотых блюд.

- А я слышал, что ты не участвовал в походе на Хазарию, князь Вратислав?

И хотя вопрос магистра звучал невинно, однако Вратислав почему-то нахмурился и недовольно повел плечом. Старшему брату молодой князь завидовал, и, чтобы это понять, большого ума не требовалось. Надо полагать, боярин Василий и воевода Фрелав уже заметили эту червоточинку в характере младшего сына Ольги и теперь сделают все от них зависящее, чтобы окончательно рассорить братьев. Вратислав был последней надеждой киевских христиан. Именно этого молодого человека они прочат на киевский стол в случае смерти Святослава. И хотя у кагана трое сыновей, старшинство в роду останется за Вратиславом. Тем более, что он уже сидел на киевском столе рядом со своей матерью княгиней Ольгой. Если учесть, что Святослав вел бесконечные войны и отнюдь не прятался в битвах за спинами своих гридей, то надежды бояр-христиан не были такими уж беспочвенными. Недаром же за этим столом они собрались почти в полном составе, включая хитроумного боярина Василия и воинственного варяга Фрелава.

- Союз я приехал предлагать Святославу от имени императора Византии, - начал с главного магистр Константин. – И очень надеюсь, что киевская христианская община меня в этом стремлении поддержит.

- А против кого союз? – нахмурился воевода Фрелав, звероподобный варяг, заросший бородой едва ли не по самые ноздри.

- Против царя Болгарии Петра и императора Оттона, - спокойно отозвался Константин. – Болгары, сговорившись с франками и уграми ныне угрожают не только империи, но и Руси.

- Ты угров в разговоре с князем Святославом лучше не поминай, - подсказал магистру боярин Нестор. – Его первая жена Предислава хоть и умерла, но след в душе князя оставила. А люди, пришедшие с ней, до сих пор служат в дружине Святослава.

- Спасибо за предупреждение, боярин, - улыбнулся Нестору Константин.

- А какая нам радость, магистр, коли Святослав объединит Болгарию с Русью? – криво усмехнулся Фрелав.

- Иногда не знаешь, воевода, где найдешь, а где потеряешь, - мягко улыбнулся варягу Константин. – А выгода в том, благородный Фрелав, что почти все болгарские бояре – христиане. Да и болгарский народ давно уже пребывает в истиной вере. И я не исключаю, что в будущем болгары станут опорой если не князю Святославу, то его преемнику.

Произнося последние слова, Константин, очень выразительно глянул на князя Вратислава, который даже слегка смутился под этим пристальным взглядом. Зато воевода Фрелав выдержал взгляд ромея без тени замешательства.

- Ты далеко смотришь, магистр, - произнес Фрелав хрипло.

- Так ведь все мы смертны в этом мире, - вздохнул Константин. – Умер каган Манасия, умер каган-бек Иосиф, умер император Роман, несмотря на молодые годы, а ведь смотрелся дубом необоримым. Все в руках Бога, бояре.

- Ты больше напирай на императора Оттона, боярин, - подсказал Фрелав. – Тогда тебя поддержат волхвы, которые жаждут объединить вокруг Киева все славянские земли. Кроме того подле Святослава собралось немало участников мятежа Стойгнева и Вихмана, эти спят и видят, как им посчитаться с императором Оттоном. А Дунай – идеальное место для организации похода в Европу.

Совет, данный воеводой Фрелавом посланцу императора Фоки, оказался очень кстати. Магистр Константин и представить себе не мог, скольких союзников он обретет в Киеве. Стоило ему только заикнуться пред очами грозного кагана о походе в Болгарию, как ближники Святослава, недоверчиво косившиеся на ромея, возликовали душой и стали наперебой приглашать посла императора Константина в гости.

- А что я говорил, - усмехнулся в бороду воевода Фрелав. – Очень ловко подыграл языческим волхвам император Никифор, ничего не скажешь. Я надеюсь, магистр, что вы, ромеи, учли все последствия своего предложения.

- Будем надеяться, что – да, - вздохнул Константин. – Рано или поздно, этот человек сломает себе шею.

- Твоими устами, магистр, да мед бы пить, - глаза Фрелава сверкнули ненавистью. По слухам, дошедшим до Константина, варяг был причастен каким-то боком к смерти князя Ингера отца Святослава. Но слухи эти могли быть неправдой. Однако Византийская империя и магистр Константин в любом случае получили в лице воеводы Фрелава преданного человека. Дабы эта преданность не испарилась раньше времени, магистр щедро одарил нужного человека из императорской казны. Фрелав дар принял без смущения, но благодарить не стал, хорошо понимая, что ромейский посол ждет от него ни слов, а дел.

- Так что у нас с ганом Аршаком?

- Князь Вратислав уже взял хазара и его людей в свою дружину, - спокойно сказал Фрелав. – Слышал я краем уха об этом Азаре – страшный человек. Впрочем, таких людей немало среди ближников Чернобога.

- Значит, ты поможешь гану Аршаку? – спросил магистр.

- Можешь не сомневаться, благородный Константин, - холодно отозвался Фрелав. – У меня к оборотню свой счет. В Браниборе он убил многих моих друзей и родовичей, кои честно служили своей земле и князю Тугомиру.

Святослав размышлял долго и прежде чем дать окончательный ответ решил поговорить со своим ромейским родовичем с глазу на глаз. За двадцать минувших лет князь Святослав здорово изменился. Внешне он почти ничем не напоминал мальчишку с которым Константин откровенничал в стане угорского князя Вер-Булчу. В нынешнем Святославе чувствовалась мощь, переходящая все отпущенные человеку пределы. Магистр даже почувствовал несвойственную ему робость, оставшись наедине с каганом русов. В голове магистра даже мелькнула шальная мысль о божественной силе, которая снизошла на старшего сына княгини Ольги. Впрочем, Константин быстро взял себя в руки, не хватало еще, чтобы языческие суеверия поработили душу истинного христианина, каковым магистр себя числил не без оснований. Однако кем бы там ни был каган Святослав, человеком или полубогом, хлопот он империи еще доставит немало.

- Не хочу кривить душой перед родственником, - мягко начал Константин, - твой поход в Болгарию выгоден Византии не меньше, чем Руси.

- А другого, более надежного союзника у Царьграда не нашлось? – насмешливо прищурился Святослав.

- Ты угодил в самую точку, каган, - охотно подтвердил магистр. – Не к Оттону же императору ромеев обращаться за помощью?

- А почему нет? – вскинул правую бровь Святослав. – Он ведь христианин?

- Тем и опасен, - развел руками Константин. – Император Никифор хлипко сидит на троне. А Оттон рвется к власти над всем христианским миром. Негоже ромеям ходить под франками, а уж тем более под саксами, которые истинную веру приняли совсем недавно. Еще дед этого Оттона кланялся деревяшкам и водил дружбу с волхвами.

- Ты забылся, магистр, - насмешливо произнес Святослав. – Не надо хулить чужих богов.

- Прости, каган, - спохватился Константин, - но моя горячность в данном случае является лишь подтверждением моей искренности.

- Пожалуй, - согласился Святослав. – Я тоже буду искренен с тобой, Константин. Если Никифор Фока вздумает обмануть меня, то не поздоровится ни ему, ни Византии. Если же он будет честен со мной, то ни один мой воин не переступит границ империи. Такое условие тебя устраивает?

- Вполне, - склонился в поклоне Константин. – Я рад, что моя миссия завершилась столь успешно.

Глава 10 Вторжение

Империя готовилась к войне, это магистр понял сразу же по возвращении в Константинополь. Собственно иного от Никифора Фоки Константин и не ждал. За тем его и протолкнули на императорский престол, чтобы иметь во главе Византии не рохлю, не извращенца, а полководца, способного отразить любую агрессию. Однако Никифор пока что, видимо, не ощутил сколь кардинальные перемены свершились в его судьбе. И став императором Византии, он продолжал хлопотать только об армии, не обращая внимания на несущиеся со всех сторон жалобы и стоны. К сожалению, в дополнение к тяготам, которые принес простым ромеям налог на армию, прибавилась еще и нехватка хлеба, вызванная небывалой засухой, приведшей к гибели не только зерновых посевов, но и виноградников. Сотни тысяч земледельцев разорились, города переполнялись нищими, цена хлеба возросла во много раз, а Никифор этого словно бы и не заметил. Дабы увеличить приток средств в казну, новый император провел денежную реформу. Собственно необходимость в ней давно уже назрела, ибо в Византии ходили в обороте монеты разных стран и эпох, истертые уже до полного безобразия. Никифор приказал изъять их из оборота, заменой старых монет на новые. В этом-то и была главная хитрость, которую ушлые ромеи разгадали почти сразу, – содержание золота и серебра в новых монетах было гораздо меньшим, чем в старых. Цены мгновенно взлетели не только на хлеб, но и на все движимое и недвижимое. Взроптали уже не только низы, но и верхи. А трудолюбивый Фока как ни в чем не бывало продолжал перестраивать императорский дворец и обносить его толстенной каменной стеной. При этом были снесены многие дома и церкви, стоявшие вокруг дворца едва ли не со времен блаженной памяти императора Константина, принявшего истинную веру много сотен лет тому назад. Второй не менее дорогостоящей забавой Никифора стало создание панцирной конницы. Когда клибанофоры, закованный с ног до головы в сталь, проезжали по городу на крупных конях, тоже защищенных доспехами, у обывателей сводило скулы от страха и негодования. Ибо снаряжение одного такого воина стоило бешенных денег, а император собирался снарядить тысячи подобный железных истуканов. Те, кто умел считать хватались за голову, остальные просто плевали вслед железным всадникам, стараясь при этом не попасть в городских стражников епарха Сисиния, едва ли не единственного человека, пытавшегося спасти от голода родной город.

- Воля твоя, патрикий Александр, - взывал к отцу императора епарх, - но добром это не кончится. Уйми ты своих сыновей.

Старый патрикий здорово сдал за время отсутствия магистра Константина. Судя по всему, ответственность, свалившаяся на плечи, оказалась Александру не под силу. И теперь он только морщился да вяло отмахивался правой рукой от слишком уж настойчивого епарха.

- А что я могу поделать, если один из них император, а второй просто жадный дурак.

Жадным дураком патрикий Александр назвал магистра Льва, вздумавшего нажиться на беде, постигшей Константинополь. Это он скупал зерно по всей стране и вздувал до неприличия цены, наваривая на каждой сделке по пятьсот-шестьсот процентов. Константин был абсолютно согласен с епархом – наглец редкостный! Вообще-то по законам Византийской империи патрикиям вообще было запрещено заниматься торговлей и ростовщичеством. Разумеется, почти никто этот закон не соблюдал, зато все соблюдали приличия. Магистр Лев, видимо, решил, что брату императора закон не писан, а солидарное слово ромейских патрикиев и вовсе пустой звук. Пришлось магистру Константину напомнить обезумевшему от жадности человеку, что в Константинополе даже императоры не вечны, а уж за жизнь их братьев в определенных случаях никто не даст и медяка. Лев совету мудрого человека внял, после чего цены на хлеб если и не упали, то, во всяком случае перестали расти. Возможно, недовольство новым императором вылилось бы в народные бунты, но как раз в это время пришли вести из Болгарии. Каган Святослав сдержал слово, данное ромейскому императору, и вторгся в Болгарию с огромной армией в сто тысяч человек. Впрочем, некоторые утверждали, что русов насчитывалось более двухсот тысяч. Иные называли цифру триста тысяч. Словом – сила неисчислимая. Мало осведомленные в интригах императорского двора, константинопольцы перетрусили не на шутку. По городу поползли слухи, что русы, подмяв под себя Болгарию, двинуться на столицу Византии. И теперь городские обыватели не только не плевали в след клибанофоров, но даже приветствовали их радостными криками. Доверие к армии стремительно возрастало, как и уважение к императору Никифору, который один сумел разглядеть угрозу с севера и даже принял ряд мер, чтобы встретить ее во всеоружии. Волнения в городе сразу улеглись, но тревога в душах константинопольцев все же осталась, и теперь городские обыватели с надеждой смотрели в сторону императорского дворца и ждали, какой решение примет мудрый Никифор. К сожалению, император в это время пребывал в растерянности. Время от времени эта растерянность переходила в ярость, которая проливалась горячечной волной на головы перетрусивших придворных. Все отлично понимали, что Никифору есть от чего гневаться. Болгары не проявили доблести и не стали проливать кровь во благо Византийской империи. Войско, собранное наспех царем Петром, было разбито в пух и прах каганом русов и разбежалось. Болгарские города один за другим открывали ворота перед победителем. Дольше всех держался Доростол, где находилась резиденция болгарского патриарха, но, наконец, пал и он, к великой досаде императора Никифора. Царь Петр укрылся в отдаленной горной крепости, но от огорчения заболел и вскоре умер, несмотря на все старания искусных лекарей. Каган Святослав занял город Переяславец и объявил его своей столицей. Он успел даже выпустить свою монету, на которой четко читалась надпись на славянском языке: «Святослав царь Болгарии». Эту золотую монету и держал сейчас в руке император Никифор, с явным намерением запустить ее в голову магистру Константину. Похоже, именно Константина в императорском окружении решили объявить виновником всех нынешних и грядущих бед. Однако магистр, недавно перешагнувший рубеж шестидесятилетия, был слишком искушен в придворных интригах, чтобы вот так просто дать сожрать себя молодым шакалам из армейской верхушки, коих Никифор числил своими советниками.

- По-моему, мы достигли именно того результата, которого хотели, - спокойно отозвался магистр, взмахом руки отметая обвинения, сыпавшиеся на него со всех сторон. – Набег болгар и венгров нам больше не грозит. Оттон не рискнул вторгнуться в Южную Италию, а следовательно предварительная цель, которую ставил перед нами божественный император Никифор достигнута.

Никифор все-таки удержался от грубого жеста в сторону седовласого патрикия: то ли осознал несправедливость предъявляемых благородному Константину объяснений, то ли в нем взыграла скупость, и он не стал кидаться золотом там, где можно обойтись оплеухой. К счастью, оплеухи тоже не последовало, император впал в задумчивость. В принципе Никифор был далеко не глупым человеком, а его почти неконтролируемые приступы ярости являлись следствием нервной болезни, вызванной ранением в голову. Кроме того, у императора имелась еще одна веская причина для того, чтобы обрушить свой гнев на голову магистра Константина. Ибо прекрасная Феофано, сидящая сейчас по правую руку от императора с видом невинной овечки, опять огорчила своего мужа неразумным, а отчасти даже вызывающим поведением. О ее связи с Иоанном Цимисхием в Константинополе не шептались разве что ленивые. Разумеется, при дворе нашлись люди, которые донесли эту горькую весть до ушей влюбленного императора, а тот вместо того, чтобы оттаскать за волосы свою жену-потаскушку не нашел ничего лучше, как наброситься с обвинениями на ни в чем не повинного человека. К слову, Иоанн Цимисхий тоже пострадал, разъяренный Никифор выслал коварного двоюродного братца в Халкедон. Но хитроумный Иоанн хотя бы заслужил свою опалу, в отличие от магистра Константина, который к любовным интрижкам Феофано не имел никакого отношения. Правда, Константин далеко не был уверен, что Феофано и Цимисхия связывает любовная страсть, скорее уж эти двое готовили заговор и возможно даже не без участия Иосифа Вринги, который, даже находясь в монастырском заточении, умудрялся влиять на политические процессы в империи. Впрочем, и императрицу Феофано можно понять, ибо в быту знаменитый полководец оказался довольно занудным и благочестивым человеком. Ночи он предпочитал проводить не в постели жены, а в молитвах. Говорят, он даже спал на полу, дабы укротить бунтующую плоть. Конечно, пылкая Феофано быстро охладела пусть и к влюбленному в нее, но скучному мужу. Видимо, в какой-то момент ей показалось, что говорливый Цимисхий справиться с обязанностями императора лучше, чем Никифор, во всяком случае на семейном ложе. На месте Фоки магистр Константин не упускал бы ни на мгновение хитроумную Феофано, если он, конечно, не собирается повторить судьбу несчастного императора Романа, не сумевшего угодить своей жене.

- И тем не менее мы потеряли Болгарию, а подле наших границ появилась сила, способная нанести неисчислимые беды империи, - сделал наконец очевидный для всех вывод Никифор.

- С этим я не буду спорить, божественный, - поддакнул Константин. – Но ведь игра еще не закончена, она только начинается.

- Что ты хочешь этим сказать, магистр? – нахмурился Никифор.

- Царь Петр умер, но его наследники Борис и Роман живы и находятся у нас под рукой.

Среди патрикиев, ждавших оглушительного падения магистра Константина, воцарилось разочарование. Коварный скиф, похоже, опять выскочил из сетей, расставленных с великим тщанием.

- Да и в самой Болгарии я думаю немало недовольных произволом, чинимым каганом и его русами.

- А что может сделать наследник Борис там, где потерпел поражение сам царь Петр? – скептически хмыкнул магистр Лев, один из главных недоброжелателей Константина.

- Ничего, - спокойно сказал скиф, - если мы ему не поможем.

- Я не собираюсь нарушать договор, заключенный с каганом Святославом, - резко откинулся на спинку позолоченного кресла Никифор. – И войска в Болгарию не пошлю.

- О войне со Святославом пока и речи нет, - пожал плечами Константин. – Нам следует выманить кагана из Болгарии с основной частью его войска, и тем самым дать возможность Борису объединить вокруг себя людей, готовых к сопротивлению.

- А как ты собираешься выманить русов из Болгарии? – нахмурился Никифор.

- С помощью печенегов, - охотно отозвался Константин. – Ган Куря спит и видит, как отомстить киевлянам за поражение, которое нанес ему князь Ингер двадцать пять лет тому назад. Печенег оказался очень злопамятным человеком, что, впрочем, нам только на пользу.

- Остается только уговорить наследника Бориса ввязаться в драку с каганом Святославом, - криво усмехнулся магистр Лев.

- Если ты, божественный, позволишь, то я готов встретиться с сыновьями царя Петра и договорится с ними о сотрудничестве, - спокойно сказал Константин.

- Не забывай только, магистр, что я заключил договор с каганом Святославом и не собираюсь его нарушать, - нахмурился Никифор. - Можешь обещать Борису золото и содействие наших агентов, но только не военную поддержку.

- Все будет исполнено, как ты велишь, божественный, - склонился перед императором магистр Константин. – Можешь не сомневаться.

Все-таки Никифор слишком осторожен для повелителя самой могущественной империи Ойкумены. И хотя это могущество здорово поистрепалось за последнее время, но все-таки его должно хватить для отпора северным варварам. Другое дело, что прибегать к помощи армии следует только в том случае, когда все иные средства исчерпаны.

Болгарский царевич Борис встретил Константина с распростертыми объятиями. Что, впрочем, и неудивительно, поскольку именно магистр, по долгу службы и родства, опекал сыновей царя Петра в совершенно чужом для них городе и частенько ссужал деньгами из собственного кармана.

- Император принял решение, - с порога произнес Константин. – И это решение в твою пользу царевич Борис.

Старшему сыну царя Петра уже перевалило за тридцать. Это был человек среднего роста, темноволосый, с большими карими глазами и сухим надменным лицом. Опекой ромеев он явно тяготился. Выполняя волю отца, он приехал в Константинополь, но чувствовал себя здесь то ли пленником, то ли заложником. Да, в сущности, так оно и было. И хотя жил Борис во дворце и практически ни в чем не знал нужды, но справедливо считал свое положение унизительным и недостойным внука Симеона Великого. Царя Петра он осуждал и даже, кажется, презирал за чрезмерную услужливость перед ромеями. Впрочем, вторжение русов в Болгарию примирило сына с отцом, и он искренне скорбел о смерти царя Петра.

- Значит, нас с Романом отпустят? – с надеждой спросил Борис.

- Вне всякого сомнения, - кивнул магистр. – Я помогу вам перебраться в Болгарию и связаться с воеводой Михаилом.

- Михаил предатель, - вскинул надменно голову Борис. – Он перешел на сторону Святослава в самый трудный для Болгарии час.

- А что ему еще оставалось делать? – пожал плечами Константин. – Умереть с честью? Погубить всех знатных мужей Болгарии в безнадежном противоборстве со Святославом?

- А разве сейчас ты предлагаешь нам не то же самое? – удивился Борис.

- Разумеется, нет, - всплеснул руками магистр. – Я бы никогда не стал посылать на верную смерть дорогого мне человека, Борис, даже если бы меня об этом просил сам император.

Святослав покинет Болгарию и очень скоро, но ты, царевич Борис, должен быть к этому готов. Я дам тебе в проводники надежного человека, который сведет тебя с нужными людьми. Ты его знаешь, это уважаемый Натан, купец из Хазарии.

- Иудей? – нахмурился Борис.

- Зато он ненавидит Святослава больше, чем кто бы то ни было в этом мире. А враг твоего врага всегда самый надежный союзник – запомни это, царевич. Уважаемый Натан богат, у него обширные связи в Болгарии, а тебе очень скоро понадобятся деньги. Без золота нет армии, а значит, нет и победы, благородный Борис, это должен знать всякий претендент на престол, царский или императорский. Святослав оставит в городах свои гарнизоны. Не думаю, что они будут слишком многочисленными, ибо каган считает, что Болгария уже покорена и люди, давшие ему клятву, до конца дней останутся ей верны. Он язычник, и у него свои представление о чести и добродетели, весьма отличные от наших.

- Ты не сказал, магистр, почему он вдруг покинет Болгарию?

- Его вынудят к этому обстоятельства, - усмехнулся Константин. – Печенеги разорят Киев. Это заставит Святослава вернуться на Русь. За время его отсутствия ты должен прибрать к рукам Болгарию и возложить на себя венец своего отца.

- А если он вернется, разгромив печенегов? – задал резонный вопрос Борис.

- В этом случае империя поможет тебе, - покривил душой Константин. – Но я бы на твоем месте не искал союзников.

- Почему?

- Потому что иная помощь хуже разорения, - усмехнулся магистр. – Как видишь, я с тобой откровенен, царевич. Ромеи никогда ничего не делают даром. Да и рука императора Никифора Фоки ничуть не легче длани кагана Святослава. Рассчитывай только на себя, благородный Борис, и ты добьешься успеха.

- Но ведь Болгария разорена войною? – нахмурился царевич.

- С чего ты взял? – удивился Константин. – Болгарские города сдались Святославу без боя. А каган русов, пресыщенный добычей, взятой в Хазарии, не утеснял обывателей налогами. Воеводе Михаилу удалось сохранить армию, благодаря разумному поведению, и эта армия готова присягнуть новому царю.

Борис задумался, но ненадолго, через минуту он вскинул на магистра горячие карие глаза:

- Я все же не понимаю, Константин, почему император разорвал договор с каганом русов и почему вдруг решил помогать болгарам? Ведь это вы, ромеи, натравили Святослава на моего отца.

- Царь Петр допустил большую ошибку, заключив союз с венграми и франками, - охотно пояснил магистр. – У империи не было иного выхода, как заключить союз с русами. Я сам приложил к этому руку, царевич. Кроме того, Никифор еще не разорвал договор со Святославом, и если он это сделает, то только в случае крайней необходимости. Именно поэтому я и говорю тебе, Борис: полагайся только на себя. Империя не заинтересована в войне с русами, во всяком случае сейчас, и Никифор Фока сделает все от него зависящее, чтобы оттянуть ее начало на достаточно долгий срок.

- Я все понял, магистр, - кивнул Борис. – Спасибо тебе за помощь и участие.

- Рад был услужить будущему царю Болгарии Борису Великому, - склонился в поклоне магистр.

Столица Византии уже погрузилась во тьму, когда магистр Константин, проведший весь день в трудах и хлопотах, направил, наконец, свои стопы к родному дому. Надо признать, что магистру многое сегодня удалось. Во-первых, он посрамил своих врагов на глазах у императора Никифора, во-вторых, он убедил царевича Бориса бросить вызов судьбе и обстоятельствам. Константин далеко не был уверен, что старшему сыну покойного царя Петра удастся совладать с каганом Святославом, но это было не столь важно. В любом случае война в Болгарии продолжится, и это будет на руку Византийской империи. Вот только самому Константину не оплошать бы в создавшейся ситуации и извлечь выгоду там, где других ждут только потери.

Войдя в дом, Константин жестом отпустил телохранителей. Его дворец был хоть и велик, но надежно защищен, как от воров, так и от прочих недоброжелателей. Магистр, отлично знающий как обманчива порой бывает тишина большого города, сделал все от него зависящее, чтобы избежать неприятных сюрпризов хотя бы в собственном дворце. Его покой охраняли более сотни вооруженных и хорошо обученных людей. Не только дворец, но и сад находились под пристальным круглосуточным наблюдением. Конечно, от гнева императора телохранители его бы не спасли, но в остальном на них вполне можно было положиться.

- Тебе письмо, господин, - склонился в поклоне перед магистром вышколенный слуга.

Письмо прислал Константину уважаемый Натан. Вот ведь неугомонный человек! Даже годы его не берут. Магистр на здоровье пока не жаловался, но вряд ли у него хватило бы сил мотаться по всей Ойкумене, из Византии на Русь, из Руси в Печенежские земли, а от печенегов в Болгарию. Натан сообщил, что ган Куря уже двинул свои тумены на Киев. Силу он собрал немалую. Тридцать тысяч степняков готовы были растерзать землю, оставленную на произвол судьбы легкомысленным хозяином. То-то будет неожиданность для гордого своими победами кагана Святослава. Интересно, догадается ли далеко не глупый Святослав, кому он обязан этим неожиданным набегом?

Константин взял из рук слуги светильник и жестом отослал его прочь. Он собирался хорошенько подумать перед сном и, возможно, ответить на письмо уважаемого Натана. Надо отдать должное иудею, он здорово помог ромейскому магистру в его борьбе едва ли не со всем миром.

Магистр вошел в ложницу и поставил светильник на небольшой деревянный столик, сработанный с большим изяществом. Константин любил красивые вещи. И в дополнение к этому столику он приобрел недавно еще и удобное кресло. Кресло предназначалось для размышлений и отдыха самого магистра, но сейчас в нем сидел совсем другой человек. Осознав столь невероятный факт, магистр вздрогнул.

- Магистр Константин, я полагаю? – прозвучал из полутьмы спокойный голос.

- Допустим, - хрипло отозвался хозяин на бесцеремонный вопрос незваного гостя. – А ты кто такой?

- Меня зовут Азар. Я пришел по твою душу, скиф.

Глава 11 Печенеги

Весть, которую принес Ольге по утру старый боярин Семага, была настолько оглушительной и страшной, что княгиня не удержалась на ногах и со стоном опустилась на лавку. Испуганный боярин Василий кинулся за квасом, но Ольга жестом остановила его. Княгине уже исполнилось шестьдесят четыре года, в последнее время она часто хворала и практически отошла от всех дел. Возможно, ее точила обида на сына Святослава, который пренебрегал советами матери и слушал только волхвов да своих неразумных ближников. Княгиня была против похода сына в Болгарию, считая, что эта война принесет Руси неисчислимые беды. К сожалению, ее опасений не понял никто, включая старых ближников Василия и Семагу, что уж тут говорить о кагане Святославе, у которого закружилась голова после одержанных побед. Но не успели рати Святослава вторгнуться в Болгарию, как в Киеве разразилась беда. Воевода Алексей, оставленный великим князем наместником в Полянской земле, был убит в собственном доме при весьма загадочных обстоятельствах.

- Где это произошло? – спросила Ольга севшим от горя голосом.

- В загородной усадьбе боярина, - вздохнул Семага, - поэтому его не сразу хватились.

- Но ведь с ними были мечники? – нахмурилась Ольга.

- Он захватил с собой только пятерых, да и то скорее для чести, чем для безопасности, - продолжал излагать Семага, успевший побывать на месте страшного происшествия. – От Киева до той усадьбы рукой подать. В усадьбе постоянно живут приказный Первак и около полутора десятков челядинов. Все они мертвы, кроме Первака, исчезнувшего в неизвестном направлении.

- Неужели шайка разбойников осмелилась напасть на первого в Киеве боярина?! – сжала в ярости кулака княгиня Ольга.

- Это вряд ли, - покачал седой головой Семага. – Там ведь весь двор завален телами людей, облаченных в справные доспехи. Боярин Алексей был отважным воином, да и мечники у него были справные. Двадцать пять человек они отправили в мир иной, прежде чем пали сами.

- Может, это волхвы решили устранить влиятельно боярина? - вставил свое слово боярин Василий, взволнованный происшествием не меньше княгини Ольги. – Все-таки Алексей был христианином, и многим язычникам не понравилось, что Святослав именно его оставил наместником в Киеве.

О боярине Алексее Святослава просила Ольга, опасавшаяся всевластия волхвов в отсутствие кагана. Сам боярин был этим решением недоволен, словно чувствовал, что в далекой Болгарии ему будет безопаснее, чем в Киеве. Хотя нет, ничего он не чувствовал и не подозревал, иначе не отправился бы в загородную усадьбу всего с пятью мечниками.

- Первака надо изловить, - сказал боярин Семага, - сдается мне, что именно этот сукин сын открыл ворота усадьбы чужакам. Я уже послал по его следу своих людей. Наверняка он где-то в Киеве затаился. Первак ведь из холопов, родился на подворье боярина Аристарха и даже крещен им был еще во младенчестве. Бежать ему некуда. Он ведь в лесу заблудится.

- Займись сам этим делом, боярин Семага, - приказала княгиня Ольга. – А на торгу объявите, что воевода Алексей убит татями и власть в Полянской земле берет в свои руки княгиня Ольга.

- Сделаем, княгиня, - с готовностью откликнулся боярин Василий.

- Что еще? – спросила Ольга.

- От печенегов идут нехорошие слухи. Мутит их кто-то против Киева.

- А эти убитые не из печенегов? – насторожилась княгиня.

- Нет, - покачал головой Семага. – Обличье у них вроде славянское, но не полянское. То ли кубанские асы, то ли русаланы. Хотя, может, и уличи.

- Среди тиверцев тоже много чернявых, - подсказал Василий.

- Гадать не будем, - строго сказала Ольга. – Ищи Первака, боярин Семага.

После разгрома Итиля немало хазар, как славян, так и тюрков переметнулось на службу к Святославу. Новый каган брал всех без разбора, уверенный в их преданности. А зря. Среди ганов и мечников, служивших Итилю, наверняка было немало людей, чьи родные и близкие пострадали во время скоротечной войны. Возможно, и боярин Алексей, порушивший немало хазарских городов и крепостей, сильно перед кем-то провинился. В Киеве распускали слухи о полонянке, взятой отважным боярином в отдаленной крепости, уж ни она ли явилась причиной его смерти? Ольга полонянку Марию не видела ни разу и даже не знала, какой она веры, иудейской или христианской, но в любом случае Алексея осуждала. Давно боярыне Фетинье следовало женить единственного сына, а она все присматривалась, выбирая невесту ликом покраше да норовом подобрее. Вот и довыбиралась…

Боярин Семага, надо отдать ему должное, перерыл весь город в поисках пропавшего приказного. И ведь нашел-таки Первака! Душегуб был схвачен на подворье ромейского купца, который в изумлении разводил руками да божился, что нанял этого человека исключительно по доброте, дабы помочь нищему единоверцу. Дабы не ссориться с ромеями, Ольга приказала отпустить купца без спроса, заставив лишь виру заплатить за укрывательство беглого холопа. Зато с Первака боярин Семага снял три шкуры и добился-таки правды. Вот только правда эта была столь страшной, что боярин, строго-настрого запретив катам даже рты раскрывать по этому поводу, бросился за советом к княгине Ольге.

- Выходит, не за собственную вину пострадал боярин Алексей? – спросила Ольга, выслушав сбивчивый рассказ Семаги.

- Выходит так, - развел руками боярин. – Я об этом Азаре слышал от Юрия, а он в свою очередь – от итильского купца. Якобы именно Азар убил каган-бека Иосифа. Он оборотень из круга Вия.

- А боярин Алексей здесь при чем?

- Полонянка Мария была дочерью Азара, который когда-то лет двадцать назад был не последним беком в Итиле, но провинился в чем-то перед каган-беком, - продолжал Семага.

- Это тебе Первак рассказал? – спросила потрясенная Ольга.

- Нет, боярыня Фетинья. Она хоть и плачет беспрестанно, но разум все же не потеряла. Полонянка уже успела родить Алексею сына и тот младенец был с родителями в усадьбе, но мы его там не нашли, ни живым, ни мертвым. Фетинья уже благословила Алексея на брак с Марией, выставив лишь одно условие, чтобы та переменила веру иудейскую на христианскую. Мария согласилась, но захотела встретиться с отцом, чтобы заручиться его согласием. За этим они и отправились в загородную усадьбу.

- А в Киеве они повидаться не могли? – нахмурилась Ольга.

- Так ведь Азар ведун Чернобога. А известно как волхвы смотрят на христиан. Но, видимо, счастье дочери ему было дороже веры. Вот он и не стал бросать на нее черную тень.

- А напал на них кто?

- Ган Аршак, - ответил Семага, смущенно пряча глаза. – Знаю я его. Он из хазар, веру сменил недавно. Был иудеем, стал христианином. Думаю, этот шаг не был искренним. Просто он хотел втереться в доверие князю Вратиславу.

- Вратиславу? – взвилась с лавки соколицей далеко уже немолодая княгиня.

- Я как услышал это от Первака, так сразу же велел катам придушить холопа.

- А твои каты не проболтаются?

- Они безъязыкие, княгиня, - успокоил Ольгу Семага. – Сдается мне, что об этом Аршаке много знает боярин Василий, это он уговорил твоего младшего сына взять в свою дружину крещенных хазар.

Для Ольги не было тайной, что давние ее ближники Василий и Семага не слишком мирят друг с другом, а потому она немедленно отправила за толстым боярином своих гридей. Но как только боярин Василий переступил порог ее терема, она сразу поняла – виновен. Видимо, Василий уже знал, что Первак пойман, во всяком случае, на Семагу он глянул затравленным зверем, а перед Ольгой и вовсе пал на колени.

- Виновен, княгиня, хоть суди, хоть милуй.

- Встань, боярин, - поморщилась Ольга. – Не позорь свой род.

Боярин Василий с трудом взгромоздился на лавку и смахнул с чела обильно проступивший пот. Судя по всему, смерти Алексея он действительно не желал и теперь был потрясен случившемся не меньше Ольги.

- Откуда этот Аршак взялся? – строго спросила Ольга.

- Патрикий Константин привез его с собой, - всхлипнул Василий. – Попросил замолвить за гана словечко перед князем Вратиславом. Мне поначалу и в голову ничего худого не пришло. Мало ли хазарских ганов в Большой дружине Святослава. А этот христианин и мечники у него крещеные, но как не помочь единоверцам?

- Ну а боярин Алексей здесь при чем? – спросил Семага.

- Так я ведь этому хазарскому псу сказал, чтобы волос не упал с головы боярина! И он мне в том клятву дал!

- Значит, это ты навел гана Аршака на усадьбу?

- Я, - отозвался со вздохом Василий.

- От кого узнал про Азара? – нахмурился Семага.

- От отца Григория, - нехотя пояснил Василий. – Боярыня Фетинья спрашивала у него совета. Отец Григорий согласился обвенчать боярина Алексея с Марией, если та перейдет в истинную веру, но потом его сомнение взяло. Все-таки отец женщины ведун Чернобога. Но я ему сказал, что Мария к тому обряду касательства не имеет, поскольку родилась задолго до него и всю свою жизнь провела вдали от отца. Я ведь боярину Алексею помочь хотел. Зачем ему такой тесть! Убили бы этого Азара и более никто уже не вспомнил, кем он был и какое касательство имел к языческим богам. Кто же знал, что этот хазарский ублюдок поднимет меч на родного брата своего благодетеля патрикия Константина.

- С Перваком ты его свел? – спросил Семага.

- Нет, - затряс бородой Василий. – Стал бы я с холопом знаться. О том, что хазары в усадьбу пойдут и разговора не было. Аршак собирался выследить Азара на подходе, а потом закапать как падаль в лесу, чтобы и помину от него не осталось.

- Закопал? – усмехнулся в вислые усы Семага.

- Был у меня человек от Аршака, - вздохнул Василий. –Почти всех своих людей потерял ган в той усадьбе, сам едва ушел. А оборотень обернулся Черным вороном и улетел, унося с собой младенца. Страшные дела творятся в этом мире, прости нас, Господь.

- Но ведь Вратислав увел свою дружину в Болгарию, как же этот Аршак остался? – спросил подозрительный Семага.

- Откуда мне знать, - пожал плечами Василий. – Обманул, видимо, князя. Сказался больным и отстал по дороге.

Боярина Алексея Ольге жаль было до слез, все же не чужой он ей человек, да и Киев осиротел без дельного воеводы. О вине гана Аршака следовало бы рассказать всем ближним и дальним, но… Поверит ли Святослав, что все было именно так, как рассказывает боярин Василий. И не падет ли часть вины Василия на княжича Вратислава. А промолчит Святослав, так волхвы не дадут спуску, ни Василию, ни Вратиславу. Ольга привычно называла младшего сына языческим именем, хотя окрестили его Александром, но уж больно странно звучало это греческое имя в славянской стране. Да и сама она звалась Еленой разве что в храме. А так – Ольга и Ольга. Будем надеяться, что Господь сам разберет, как называть грешных своих чад.

- Ты не сомневайся, княгиня, я этого Аршака изловлю и предам смерти, - хрипло сказал Семага. – А более об этом никто не должен знать, ни язычники, ни христиане.

Боярин Василий с готовностью закивал головой. Ему это молчание Семаги и Ольги было на руку. Да и сама княгиня понимала, что боярин рассудил здраво. Не время сейчас предавать огласки эту страшную историю, ибо аукнуться она может большими раздорами и большой кровью.

Не успели в Киеве избыть одну беду, как грянула вторая, куда более грозная. Печенеги, не вторгавшиеся в пределы Полянской земли четверть века, еще со времен князя Ингера, действовали в этот раз столь стремительно, что никто в Киеве даже глазом моргнуть не успел, а город был в плотном кольце осады. Едва успели киевляне закрыть городские ворота перед наглыми степняками, вороньей стаей прихлынувших к городским стенам. Печенегов было столько, что у Ольги, наблюдавшей за ними с приворотной вежи, перехватило дух. В Киеве было всего три тысячи мечников, остальных Святослав увел с собой. В ратное ополчение ушли и многие молодые киевляне, и защищать родной город было практически некому. Боярин Семага сумел наскрести по сусекам пять тысяч горожан, умеющих владеть оружием, но это было все, чем мог похвастаться Киев. Восемь тысяч человек, из которых более половины можно считать воинами лишь с большой натяжкой, против тридцати тысяч хорошо снаряженных и обученных воинов. А печенеги в этот раз пришли не сиры и босы. Редко на ком были простые кожаные безрукавки поверх халатов, все больше колонтари, а на ганах так и вовсе надеты кольчуги хазарской выделки. Ольга отметила это сразу наметанным глазом. И поняла, что не сами по себе пришли степняки. Толкали их в спину либо ромеи, либо хазары. Они и снарядили кочевников для большого похода.

- Даже тараны у них есть, - негромко сказал Семага за спиной у Ольги. – А в Киеве ни князя, ни воеводы.

- О княжичах забыл, - отозвалась Ольга.

- Так ведь малы те княжичи, что Олег, что Владимир, - удивился боярин Василий.

- Не о том думаете, - нахмурилась Ольга. – Княжичей спасать надо. Я за них в ответе перед Богом и сыном Святославом.

Семага с Василием переглянулись. Не о городе, выходит, речь, а о Святославовых сыновьях. А вот интересно, что иным прочим делать? У них ведь тоже и сыновья и внуки есть.

- Пока есть князь – есть земля, - сказала Ольга, - нет князя – нет земли. И никакой наместник князя не заменит.

А ведь не жаловала Ольга своих внуков, ни Ярополка с Олегом, рожденных угоркой Предиславой, ни тем более Владимира, рожденного древлянкой Малушей. Последнего она иной раз в сердцах называла рабичем. А ныне, вишь, как в ней сердце взыграло – костьми ложись, но спасай княжичей. Интересно, а байстрюков Святослава тоже спасать надо? Их ведь без числа по Детинцу бегает. Одних наложниц у нового кагана более сотни и рожают они исправно. Если и дальше так же пойдет, то в Киеве скоро места не останется ни для боярских детей, ни для обывательских.

- Все сказал, боярин Семага? – холодно спросила Ольга.

- Прости, княгиня, с языка сорвалось, - вздохнул боярин. – Как скажешь, так и будет. Но неужели Киев сдадим печенегам?

- Об этом и речи пока не идет, - нахмурилась Ольга. – Разошли гонцов за подмогой. И думайте, бояре, как отбиться от напасти. На то вам головы дадены.

То ли не все гонцы сумели пробраться через печенежский стан, то ли наместники Древлянской и Кривицкой земель не успели сразу собрать ополчение, но на зов Ольги откликнулись только северцы с воеводой Претичем во главе. У северцев хороших мечников было немного, все молодые ушли в поход вместе с Святославом. Да и числом рать Претича сильно уступала печенегам. Переправляться через Днепр северцы не рискнули, а расположились на левом берегу в ожидании подкреплений. Такое стояние могло дорого обойтись Киеву, не имевшему запасов продовольствия. Время было весеннее, прошлогодний урожай уже съели, а новые семена еще даже в борозду не успели бросить. Княгиня Ольга, посоветовавшись с ближниками, отправила к северскому воеводе мечника Доброгу, безусого отрока, хорошо говорившего по-печенежски. Доброга ночью спустился со стены по веревке и, пользуясь темнотою, пробрался сквозь печенежский стан к Днепру и переплыл на другой берег. Встревоженные северцы, увидев вылезающего на берег человека с заплетенной на печенежский манер косой, едва его стрелой не приметили. К счастью, Доброга успел вовремя подать голос и тем спас себя от неминуемой смерти. Воевода Претич, человек уже далеко немолодой и много чего повидавший в этом мире, смотрел на Ольгиного посланца с большим сомнением. И далеко не сразу поверил его словам. Однако отрок, хорошо знавший ближников княгини, сумел точно описать внешность как боярина Василия, так и боярина Семаги.

- Так говоришь, киевляне готовят вылазку? – нахмурился Претич.

- Боярин Семага просит тебя подсобить, воевода, - затараторил Доброга. – Тут всего делов - прорваться до Киева, посадить княгиню и княжичей в ладью и отплыть от берега.

Претич, слушая Доброгу, только головой качал. Совсем ума лишился боярин Семага. Весь правый берег Днепра напротив Киева был облеплен печенегами. А у Претича под рукой только пять тысяч лапотников, вооруженных копьями да секирами. Добрых мечников всего ничего. Интересно, о чем думал Семага, когда посылал отрока с таким наказом?

- Так ведь в Киеве голод начался. Все окрестное население сбежалось за стены, прячась от печенегов. Вече киевское уже было решило сдать город, да княгиня Ольга их уговорила, подождать еще день-два.

Выбора у Претича не было, если с княгиней Ольгой и княжичами случится беда, спрос Святослав учинит с воеводы и спрос этот будет жестким. Если голову не смахнет, то на кол посадит.

День у Претича ушел на то, чтобы приготовить ладьи и людей к напуску. А среди ночи северцы двинулись к правому берегу, стараясь не слишком громко плескать веслами. То ли ночь была слишком темной, то ли просто повезло северцам, но печенеги заметили их только тогда, когда первая ладья уже пристала к берегу и из нее выскочили на песок самые опытные мечники Претича, облаченные в бронь. Трудно сказать, кто первым выкрикнул имя кагана русов, но через мгновение по берегу уже летело словно боевой клич:

- Святослав! Святослав!

Причем кричали не только северцы, но и перепуганные печенеги. А от киевских ворот уже бежали княжьи мечники и ополченцы с тем же грозным именем на устах:

- Святослав! Святослав!

И к огромному удивлению Претича, печенежская стая дрогнула. Степняки, захваченные врасплох, думали только о бегстве. Воспрянувшие духом северские лапотники били их стрелами в неприкрытые спины. Киевская конница бросилась было за печенегами в погоню, но боярин Семага зычным голосом остановил храбрецов. Тремстам мечникам не одолеть три тумена, а сложить голову в жаркой ночной схватке много ума не надо. Ольгу с внуками благополучно доставили до пристани и даже посадили в ладью, но княгиня покидать города не торопилась. Бегство печенегов вселило в нее уверенность. Кроме того, ей показалось, что к Киеву действительно подошла Святославова рать. Воеводе Претичу пришлось ее разочаровать.

- Кричали мои люди, а кому первому это в голову пришло, не могу сказать, княгиня.

- Выходит, одного имени испугались? – усмехнулась Ольга.

- Так оно и есть, - развел руками воевода. – Имя кагана русов гремит ныне по всей окрестным землям. Немудрено испугаться. А среди печенегов многие почитают Святослава за бога.

- Почему же тогда на Киев пошли? – нахмурилась Ольга.

- Видимо, кто-то хорошо заплатил их вождям.

- Думаешь, они так и уйдут в родные степи, усов не замочив в киевском меду?

- Это вряд ли, - покачал головой Претич. – С рассветом они наверняка опомнятся и пришлют дозорных. Тебе лучше в Смоленск уйти, княгиня.

- Уж больно далеко плыть, воевода, - вздохнула Ольга, - а я уже слишком стара для таких переходов. Пугни их, Претич, скажи, что Святослав на подходе.

Объединенная рать киевлян и северцев насчитывала едва ли десять тысяч человек. Чтобы придать ей недостающего блеску, Претич в первые ряды поставил облаченных в бронь мечников. Лапотников поставил за их спины, а еще далее разместил охотников из горожан. Последние были почти безоружны, и за воинов могли сойти, только если смотреть на них издалека.

- Если печенеги в напуск пойдут – бегите за стены, - предупредил горожан Претич. – Передние ряды вас прикроют.

Ждать печенежских дозорных пришлось недолго. С первыми лучами на вершине ближайшего холма появился всадник. Претич опытным глазом определил в нем вождя и слегка удивился его одиночеству. Похоже было, что печенеги готовы к переговорам. И хотя риск был велик, воевода все-таки решил перемолвится словом с печенежским ганом. Коня он взял у боярина Семаги. Хороший был конь, как из одного куска кованный и вознес он воеводу на холм в один мах.

- Святослав? – настороженно глянул на воеводу ган.

- Я воевода сторожевого полка, - махнул рукой Претич в сторону рати, выстроившейся у киевских стен, - князь Святослав с основными силами на подходе. А тебя как зовут, ган?

- Едигей, - процедил сквозь зубы печенег. – Святославу я не враг.

- Но коли ты кагану не враг, - спокойно сказал Претич, - то мне и вовсе можешь стать побратимом.

Ган Едигей несколько томительных мгновений смотрел на протянутую руку воеводы, а потом резко выбросил свою. Пальцы Претича и печенега встретились – рукопожатие состоялось. Побратимство – дело серьезное. Пришлось Претичу отдать гану коня и бронь. А бронь была хорошая, сделанная в Варгии. Хотя нельзя сказать, что он слишком прогадал, получив взамен бронь византийскую. Да и конь под ганом Едигеем был не хуже Семагинского.

- Иди с миром, - сказал воевода Претич своему побратиму.

- Оставайся с миром, - эхом отозвался Едигей и поскакал с холма на белом как снег жеребце.

Претичу с холма очень хорошо была видна печенежская рать застывшая в готовности в трех верстах от Киева. Один взмах руки гана Едигея, и она ринется на беззащитный город. Но печенежский ган слова, данного побратиму, не нарушил. Печенежская рать дрогнула и поворотила коней. И очень скоро поднятая ею пыль клубилась уже у самого горизонта. Претич вздохнул с облегчением и поскакал к своим.

Боярин Семага, увидев возвращающегося воеводу, так и ахнул:

- А конь? Да я за него едва ли не весь прошлогодний урожай отдал.

- Бери взамен другого, - усмехнулся Претич. – Этот гнедой целого города стоит. А город этот далеко не последний в этом мире. Я о Киеве говорю, боярин.

Глава 12 Измена

Для Белого Волка Трояна поход в Болгарию оказался на редкость удачным и хотя годы его были немалые, за пятьдесят уже перевалило, вкладывать меч в ножны он пока не собирался. Жизнь Трояну выпала беспокойная. За тридцать лет он успел побывать и ближником каган-бека Иосифа, и великим князем Вятской земли, и изгоем, и викингом. После поражения князя Стойгнева в битве с королем Оттоном, он вынужден был бежать из Варгии в Новгород. Но и в Новгороде Троян не задержался. Да и какой покой может быть у мечника, кроме вечного. Впрочем, Троян был не простым мечником, а Белым Волком. Это значило, что и в стране Вырай ему придется служить богу Перуну, а чем закончится это служение он мог только гадать. Пока Троян неплохо устроился в болгарском городе Переяславце, подвалившись под бочок веселой вдове. Вдова была молода, хороша собой, и Троян уже подумывал о том, чтобы осесть в этой земле, завоеванной каганом Святославом, на остатнюю земную жизнь. Набег печенегов заставил Святослава покинуть Болгарию, но Траян не сомневался, что каган ушел ненадолго. Не пройдет и полугода как беспокойный Святослав вновь появится здесь, в столице империи, созданной им великими трудами. А пока воеводой в Переяславце был оставлен Белый Волк Вадим, с которым у Траяна сложились добрые отношения. Вадим был человеком бывалым, прошедшим со Святославом всю Хазарию вдоль и поперек, а потому пользующимся безграничным доверием кагана. Троян почти не сомневался, что Вадим в свой срок станет кудесником Перуна, ибо этот человек обладал даром предугадывать будущее. Вот и сейчас он забеспокоился первым, хотя ничто вроде бы не предвещало бури. Троян с Бирючом сидели у стола, а Вадим широкими шагами кружил по горнице, то и дело натыкаясь на лавки, расставленные для гостей. Гости, болгарские бояре, уже покинули дом, выразив воеводе свое почтение, но Вадима их слова почему-то не успокоили, а уж скорее наоборот – повергли в тяжкое раздумье.

- Сказал же боярин Михаил, что затея царевича Бориса – зряшная затея, - попытался успокоить воеводу Троян.

- Не верю я ему, - негромко сказал Вадим. – Месяц назад он уезжал из города. Куда? Зачем?

- Мало ли, - пожал плечами Бирюч. – Дел-то у болгарского воеводы с избытком. Сказал же он тебе, что надо дальние крепости проверить.

- Он их так удачно проверил, что крепости одна за другой оказались в руках царевича Бориса, - усмехнулся Вадим. – Сдается мне, что Святослав напрасно поверил этому человеку.

- Но ведь боярин Михаил сразу же перешел на сторону кагана и не один, а с большим войском. От Христа он отрекся и клятву принес Святославу на жертвенном камне Перуна.

- А ты от своих богов отрекся бы, Троян?

- С какой же стати? – удивился Белый Волк.

- То-то и оно, - нахмурился Вадим. – А ведь наверняка мог бы с выгодой устроится на франкских землях при короле Оттоне.

- Не пойму к чему ты клонишь, воевода, - рассердился Троян. – Большинство бояр так и остались печальниками Христа, хотя и дали клятву Святославу. Никто того боярина Михаила к перемене веры не принуждал. У нас и своих христиан с избытком и никто из них к врагу не переметнулся и клятвы, данной кагану, не изменил. Возьми того же боярина Юрия…

- Да при чем тут Юрий, - махнул рукой Вадим. – Не о нем сейчас речь. Чувствую я, готовятся болгарские бояре к чему-то и не только у нас в Переяславце.

Траяну осталось только плечами пожать. Сам он пока ничего подозрительного в поведении болгар не усматривал. Тот же боярин Симеон не раз звал Трояна и Бирюча в дом и даже намекал на возможный брак молодого новгородца со своей младшей дочерью. Даром что Бирюч язычник, а Софья христианка. И другие бояре от Симеона не отставали. А пустыми подозрениями можно отпугнуть от себя даже доброжелательно настроенных людей.

- Болгарских мечников в Переяславце вдвое больше, чем наших, - продолжал стоять на своем Вадим. – В других городах положение еще хуже. Там нашим меньше и вчетверо и впятеро. А ну как перейдут они все на сторону царевича Бориса? И что тогда?

Троян уже открыл рот для ответа, но тут в горницу вбежал боярин Ставр с криком:

- Чужака поймали.

Боярин Ставр был невысок ростом, в движениях быстр и слыл отчаянным рубакой. Однако горячность его порой подводила, и он, случалось, попадал впросак в делах, где требовался холодный расчет. Впрочем, Ставр был еще довольно молод и с годами должен был остепениться.

- Веди, - коротко бросил Вадим.

Троян хоть и не сразу, но признал в худом седовласом человеке своего старого товарища и шагнул ему навстречу, широко раскинув руки:

- Азар!

Потрепала жизнь бывшего итильского бека Азарию, ничего не скажешь. Он, по-прежнему, был худ и жилист, но волосы его совсем побелели от времени, а в больших выразительных глазах на век поселилась тоска. Тем не менее, он улыбнулся Трояну и прижал Белого Волка к широкой груди.

- Побратимы, что ли? – спросил удивленный Ставр.

- Азар из круга Вия, - тихо, но веско отозвался Троян.

Лицо Ставра вытянулось. Похоже, он впервые сталкивался с человеком, которого коснулась длань Чернобога. Круг Вия – это серьезно. И если ведун высокого ранга посвящения объявился в Переяславце, то, надо полагать, не с пустой блажью.

- Доростол уже пал, - спокойно проговорил Азар. – Весь юг Болгарии охвачен мятежом. Царевич Борис с тридцатитысячной ратью движется к Переяславцу. Дунай пениться от его многочисленный ладей.

- Бирюч, - обернулся Вадим к молодому новгородцу. - Закрой городские ворота и выстави на вежи наших людей.

- Но ведь в Доростоле было три тысячи мечников во главе с атаманом Еленем, - нахмурился Троян.

- Не уцелел никто, - вздохнул Азар. – Ночью болгары открыли ворота царевичу Борису. Русаланов взяли врасплох. Я опоздал с предупреждением.

За царевичем Борисом чувствовалась серьезная сила. Еще и двух месяцев не прошло, как он пересек границу Болгарии, а под его рукой уже огромная рать. И многие из тех, кто присягнул Святославу переметнулись к нему.

- Ромеи, - пояснил Азар. – Они снабдили Бориса золотом и свели с нужными людьми. Натана ты должен помнить, Траян?

- Так ведь он хазар? – удивился Белый Волк.

- Он не хазар, он сефард и теперь до конца дней будет мстить Святославу за утерянную власть над огромным краем. Натан мой кровник. Это по его приказу ган Аршак убил в Киеве боярина Алексея и мою дочь Марию.

- Так ты ее нашел?! – воскликнул удивленный Траян.

- Нашел, чтобы вновь потерять, но теперь уже навсегда, - посмурнел ликом Азар. – Вряд ли наши пути в стране Вырай пересекутся. К счастью для нее.

- Надо уходить, - задумчиво проговорил Ставр. – Коней у нас достаточно.

- У болгар в них тоже нет недостатка, - покачал головой Вадим. – Борис перекроет нам дорогу, а воевода Михаил ударит в спину. Если нас вообще выпустят из города.

- А почему ты так уверен, что воевода Михаил изменил клятве, данной Святославу? – опять было вскинулся Троян.

- Изменил, - сказал спокойно Азар. – В этом у меня сомнений нет. Именно на Михаила рассчитывали ромеи, посылая в Болгарию Бориса. Натан сговорился с ним задолго до того, как царевич пересек границу.

Воевода Михаил не рискнул сам явится на глаза Белому Волку и прислал к нему посланца. Боярин Симеон пучил на русов глаза и все пытался дознаться, кто и почему закрыл городские ворота.

- Раз закрыли, значит так надо, - холодно бросил ему Вадим.

- Кому надо? – не сдавался Симеон.

- Мне надо, - жестко сказал Белый Волк. – Передай воеводе Михаилу, что Переяславец я царевичу Борису не сдам.

- Да где он тот царевич Борис? – возмутился Симеон. – Кто его видел? Чудишь ты, воевода. Садишься в осаду, а в городе продовольствия на два дня. Взбунтуются люди – не удержишь.

- Как это на два дня, - шагнул к Симеону Троян. – А где деньги, боярин, которые тебе были выданы на приобретение запасов?

- Так ведь не успели, – развел руками Симеон и растерянно оглянулся на своих мечников. – Ведь месяца еще не прошло.

- Виляешь, боярин, - страшно глянул на болгарина Вадим. – Ну да ладно, спрос с тебя позже будет. А пока вели забивать коней. Конину будем есть по твоей милости. Так и объяснишь обывателям.

- Как скажешь, воевода, - испуганно отозвался боярин и поспешил убраться с глаз рассерженного Вадима.

Теперь даже у Траяна не осталось сомнений по поводу верности болгар клятве, данной кагану Святославу. Переяславцы заволновались было, узнав об осаде, но тут же успокоились, словно по мановению чьей-то невидимой руки. А рука эта, скорее всего, принадлежала воеводе Михаилу, выгадывавшему удобный момент, чтобы ударить русам в спину.

Царевич Борис подошел к городу в полдень следующего дня. Надо отдать должное Азару, он точно подсчитал численность болгарской рати. Шестьсот ладей выплеснули на пристань тридцать тысяч облаченных в бронь людей и закачались на дунайской воде ленивыми утицами.

- Шестьсот ладей для нас много, - спокойно сказал воевода Вадим, наблюдая за болгарами со сторожевой вежи. – Ста вполне хватит. Остальные – твоя забота, Троян.

- Значит, в осаде сидеть не будем? – спросил Ставр. – А зачем тогда коней забили?

- Не оставлять же их болгарам, - усмехнулся Вадим. – Помощи нам ждать неоткуда, а за время осады люди ослабеют. Да и не позволят нам отсиживаться за стенами. Воевода Михаил сегодня же ночью ударит нам в спину и откроет Борису ворота. Сил у болгар в восемь раз больше, чем у нас. Такой вот расклад, боярин.

- Надо поджечь город, - предложил Троян. – Пока болгары будут тушить пожар, мы без помех прорвемся к пристани.

- Зажигательную смесь приготовишь? – обернулся к Азару Вадим.

- Сделаю, - кивнул головой ведун Чернобога.

Пожар вспыхнул в городе, как только стемнело. Для воеводы Михаила, изготовившегося к нападению на русов, это явилось полной неожиданностью. И пока болгары метались по Переяславцу, пытаясь остановить бушующий огонь, воевода Вадим приказал открыть городские ворота. Атака русов была настолько неожиданной и стремительной, что ратники царевича Бориса не успели изготовиться к обороне и были отброшены от пристани. Сеча была жаркой, но короткой. В болгарском стане началась нешуточная паника, и воеводам царевича Бориса с трудом удалось остановить бегущих людей. Пристань уже была объята огнем. Горели и ладьи, стоящие у берега. А русы исчезли, словно их и не было, к великой растерянности царевича Бориса и его воевод.

- Но ведь не на небо же они ушли? – ошарашенно спросил один из воевод.

- Скорее уплыли по Дунаю, - усмехнулся царевич и указал рукой на едва заметные тени, скользившие по воде.

Магистр Константин уцелел чудом. Правда, для этого ему пришлось сдать оборотню едва ли не всех своих людей в Болгарии, включая и уважаемого Натана. Отдал он ведуну Чернобога и письма болгарских бояр с клятвами верности ромейскому императору. Впрочем, о Натане магистр не скорбел. Иудей был повинен в смерти его брата Алексея, и спускать ему эту вину Константин не собирался. Если до Натана не доберется ведун Азар, то магистр сам сведет счеты с коварным купцом. Ведь договорились же, что Алексей останется в стороне, так нет же, сефард натравил на боярина гана Аршака. А главное, оборотень остался живехонек. Магистр Константин отлично понимал, что именно он отдал Азару в обмен на свою жизнь. Теперь у Святослава появился отличный повод для вторжения в Византию, и уж конечно каган этим поводом воспользуется. Правда, у Константина сохранялась надежда, что ведун Чернобога сгинул где-то на пути из Византии в Болгарию, во всяком случае, к началу мятежа, поднятого болгарами против кагана Святослава, он опоздал. Из Болгарии шли обнадеживающие вести. Царевич Борис выбил русов практически из всех городов и даже занял Переяславец, объявленный Святославом столицей своей обширной империи. Успех был налицо, и Константин, воспрянувший духом, мог теперь с полным правом принимать поздравления не только от своих сторонников, но и от врагов. Правда, победа царевича Бориса над русами не привела к облегчению налогового бремени для константинопольцев. Император Никифор с упорством, достойным лучшего применения, продолжал возводить стену вокруг императорского дворца и тратить огромные деньги на укрепление армии. Количество закованных в сталь клибанофоров достигло устрашающей цифры в пять тысяч человек. А количество денег, потраченных на их снаряжение, перехлестывало все разумные пределы. Стычки между горожанами и армейцами стали происходить с завидной регулярностью, что не могло не озаботить императора. После одной из таких стычек, где армия понесла значительный урон, Никифор решил, что пора подумать и о народе. Для успокоения черни он решил устроить в городе грандиозные скачки, заодно продемонстрировав и растущую его заботами мощь империи. Замысел был хорош, но как всегда подкачало исполнение. Простолюдины, заполнившие под завязку трибуны, были настолько шокированы появлением на ипподроме пехотинцев, марширующих под рев боевых труб, что ударились в панику, вообразив, что император готовит для них расправу за бесконечные ссоры с армейцами. Это дикое недоразумение, свидетелем которого был и магистр Константин, привело к многочисленным жертвам. В чудовищной давке, возникшей на ипподроме погибло несколько сотен человек, а покалеченных считали едва ли не тысячами. К сожалению, пострадали не только простолюдины, но и весьма уважаемые люди. Винить императора Никифора в сущности было не в чем, тем не менее гнев народный обрушился именно на его голову. Магистр Константин неожиданно для себя стал участником еще одного жуткого происшествия, едва не стоившего жизни Никифору Фоке. Разъяренные родственники людей, погибших в давке на ипподроме, перехватили императора и его свиту на одной из узких улочек Константинополя. В Никифора и патрикиев полетели камни, а растерявшиеся телохранители не успели вовремя оттеснить толпу. Магистр Константин, хоть и получил чувствительный удар в бок, но все же сумел подхватить падающего с коня Никифора. Императору стало дурно в самый неподходящий момент. Подобные нервические припадки случались с ним и раньше, но нынешний мог иметь для него самые тяжкие последствия. Взъярившиеся горожане теснили телохранителей, многие патрикии разворачивали коней, пытаясь спастись бегством от града камней, а далеко уже немолодой магистр Константин с трудом удерживал в седле обеспамятовавшего императора. Положение спас епарх Сисиний, случайно оказавшийся на месте происшествия. Собрав своих стражников он обрушился с тыла на обезумевшую толпу, чем незамедлили воспользоваться телохранители. Императора привели в чувство и увезли во дворец, за высокую каменную стену, которую он все-таки сумел возвести назло константинопольцам. В довершение всех бед, свалившихся на голову несчастного Никифора, в ночь, последовавшую за бунтом черни, умер его отец, патрикий Александр, человек благочестивый и далеко не глупый, оставив тем самым своего сына наедине с недружелюбно настроенным к нему миром. Узнав о смерти отца, Никифор погрузился в глубокую печаль, из которой его не смогла вывести даже прекрасная Феофано, явившаяся просить за своего хорошего знакомого бывшего доместика Иоанн Цимисхия, ныне находящегося в опале. Никифор, впавший почти в полную прострацию, не сумел устоять против увещеваний жены и дал согласие на возвращение в Константинополь двоюродного брата. По мнению Константина, которое он не постеснялся высказать епарху Сисинию, это было ошибкой. Правда, высказал он свое мнение вдали от ушей императора и его супруги, в собственном доме, где угощал епарха вином, доставленным из далекой Колхиды.

- Ты не все знаешь, магистр, - вздохнул Сисиний.

- Неужели нападение на императора было не случайным? – вскинул брови Константин.

- А ты как полагаешь? – ответил вопросом на вопрос Сисиний.

Магистр полагал, что здесь не обошлось без Иосифа Вринги, недавно выпущенного из монастыря, но ошибся. По сведениям, имеющимся у Сисиния, во главе заговора стоял Василий Неф, сын давно ушедшего в мир иной Романа Лакопина и славянской рабыни. Василий Неф был главой дворцовых евнухов и обладал большим влиянием на женской половине дворца.

- Выходит, Феофано не зря хлопотала за Цимисхия? – насторожился Константин.

- Выходит так, - развел руками епарх Сисиний.

Кроме Василия Нефа в заговоре участвовали патрикий Лев Педиасим и два военачальника из ближайшего окружения императора Никифора, Михаил Вурца и Лев Авалант.

- Пестрая компания, - задумчиво проговорил Константин. – А что их объединяет?

- Ложе императрицы, - криво усмехнулся Сисиний. – Они все на нем побывали. Включая некоего Феодора Ацигофеодора, крещеного эфиопа. Прекрасная Феофано порой бывает весьма оригинальна в выборе мужчин.

Магистр Константин никогда не питал иллюзий по поводу добродетелей своей незаконнорожденной дочери. Феофано была жадной до мужских ласк, и степенный Никифор, конечно, не мог удовлетворить всех ее желаний. Но, справедливости ради следует заметить, император не мешал супруге гасить огонь страсти с помощью многочисленных любовников. Так с какой же стати Феофано решила вновь поменять мужа? Подобная неосмотрительность могла ей обойтись очень дорого. Как успел заметить Константин, Иоанн Цимисхий был человек скорее расчетливым, чем страстным. И если перед ним встанет выбор – женщина или власть, он безусловно сделает его в пользу власти.

- Ты не пытался предупредить императора? – спросил старого друга магистр.

- Я подбросил ему подметное письмо, но, похоже, Никифору сейчас не до заговорщиков. По моим сведениям все последние дни и ночи он проводит в молитвах, беспрестанно взывая к Богородице, кою считает своей заступницей.

- На его месте я бы поменял телохранителей, уж слишком странно они вели себя во время уличной заварушки.

Магистр Константин был раздосадован и на императора, ослабевшего в самый неподходящий момент и на самого себя. Ибо впервые за многие десятилетия он оказался на обочине жизни, кипящей в стенах императорского дворца. Теперь ему оставалось либо встать на пути заговорщиков, либо отойти в сторону, чтобы не нажить беды.

- И какое ты принял решение? – прямо спросил Константин у собеседника.

- Нельзя спасти того, кто не прилагает усилий к своему спасению, - пожал плечами Сисиний. – Боюсь, что император Никифор обречен. А нам с тобой остается только вовремя крикнуть здравие его преемнику.

Иоан Цимисхий прибыл в Константинополь в начале зимы. Император Никифор хоть и вернул его из ссылки, но в звании доместика не восстановил. Иоанну с большим трудом, да и то при помощи хитроумного патрикия Льва Педиасима, удалось добиться лишь разрешения на посещение дворца. Именно Педиасим намекнул Цимисхию, что бывший доместик, обиженный императором, может не только посещать дворец, перестроенный Никифором, но и поселиться в нем на долгое время. А сделать для этого надо всего ничего – подружиться с прекрасной Феофано и без того расположенной к благородному Иоанну. Цимисхий, рассерженный нелюбезным приемом императора, предложение Педиасима принял и был препровожден в покои своей давней любовницы. Здесь он с некоторой оторопью узнал, что прекрасная Феофано времени даром не теряла и сварганила заговор прямо под носом у мужа. Каким образом она привлекла на свою сторону столь разных, но влиятельных людей Цимисхий допытываться не стал, но как человек военный сразу понял, что промедление смерти подобно. Благородному Иоанну следовало либо возглавить заговор, либо быстренько отвалить в сторону и бежать из Константинополя. Ибо заговорщики не настолько глупы, чтобы оставить в живых несостоявшегося претендента. Тем не менее осторожный Цимисхий, перед тем как принять окончательное решение, еще раз встретился с главными участниками заговора Львом Педиасимом и Василием Нефом. Для него, разумеется, не было тайной, что из себя представляют два этих придворных интригана. Педиасим и Неф были далеко уже немолодыми людьми и вряд ли только прелести стареющей Феофано могли их подвигнуть на столь дерзкое предприятие, наверняка они преследовали свои, только им ведомые цели и было бы совсем неплохо, если бы они поделились своими планами с будущим императором.

Патрикий Педиасим посмотрел на своего гостя с уважением. Он и раньше догадывался, что в лице благородного Иоанна найдет разумного союзника и рад, что не ошибся.

- Речь идет о моей голове, - прервал Цимисхий велеречивого патриция. – Даже устранение Никифора не сделает меня императором.

- Но брак с Феофано… - начал было Василий Неф.

- А если патриарх Полиевкт откажется нас обвенчать, - прервал его на полуслове Цимисхий. – Ведь если мне не изменяет память, я буду уже третьим мужем прекрасной Феофано.

Педиасим и Неф переглянулись. Патриарх Полиевкт был головной болью еще для императора Константина Багрянородного. О императоре Романе и говорить не приходилось. Полиевкт не раз обличал его беспутный нрав. С большим трудом его удалось уговорить обвенчать Никифора с Феофано. Но сделал он это только из уважения к патрикию Александру Фоке, отличавшемуся благочестием.

- Благородный Иоан прав, - задумчиво проговорил Василий Неф. – Нужен запасной вариант, устраивающий патриарха.

- Быть может Феодора? – подсказал Педиасим. – Младшая дочь Константина Багрянородного.

- Но ведь она уже немолода и, кажется, собирается в монастырь, - покачал головой Василий Неф.

- Зато благочестива и пользуется любовью патриарха, - настаивал на своем Педиасим. – Есть большая разница, благородный Василий, между невесткой императора и его родной дочерью. Тем более что эта невестка по уши запачкана в крови.

- Но ведь кровь еще не пролилась, - напомнил Василий.

- Прольется, - заверил патрикиев решительный Иоанн Цимисхий.

- Ну, значит, быть по сему, - вздохнул с облегчением Лев Педиасим.

- Прежде чем стать императором, благородный Иоанн, тебе придется побыть немного евнухом, - оскалился Василий Неф.

- Это в каком смысле, - насторожился Цимисхий.

- Не пугайся, Иоанн, речь идет всего лишь об одежде, - успокоил бывшего доместика Педиасим. – Благородный Лев проведет вас в таком виде мимо императорской стражи в покои Никифора, а там уже все будет зависеть от вашей решительности и умения нанести точный удар.

- Я не промахнусь, - надменно произнес Цимисхий. – Можете на меня положиться, патрикии.

Василий Неф от личного участия в убийстве императора Никифора благоразумно уклонился. Зато один из его помощников провел решительно настроенных людей мимо гвардейцев-караульных прямо в личные покои императора. Теперь судьбу Византии должны были решить четыре человека, сам Цимисхий, два тысячника, Вурца и Авалант, а также крещеный эфиоп Феодор. В опочивальне Никифора заговорщиков ждало жестокое разочарование – ложе императора было пустым. Цимисхий уже решил, что императора предупредили о готовящемся визите, и он успел скрыться, но как раз в эту минуту Авалант обнаружил императора, спящего на полу. Цимисхий стряхнул холодный пот со лба и грубо выругался:

- Поднимите его.

Никифор, видимо, спросонья не понял, что хотят от него эти люди, а удар Михаила Вурца рукоятью меча в зубы и вовсе лишил императора возможности, говорить членораздельно. Цимисхий пытался было высказать двоюродному братцу все свои обиды, но потом махнул рукой. Времени для предъявления обвинений у заговорщиков практически не осталось, гвардейцы ломились в двери, и тяжелые запоры ходили ходуном.

- Рубите его, - крикнул Цимисхий к своим подручным и потянулся к стоящим у роскошного ложа красным сапогам – одному из символов императорской власти.

Прежде чем Цимисхий успел переобуться, с императором Никифором все уже было покончено. Эфиоп Федор отделил голову от поверженного тела и показал ее Иоанну.

- Ты гвардейцам ее покажи, - поморщился Цимисхий, поднимаясь с ложа.

Эфиоп подошел к окну, выходящему в коридор и поднес свой трофей едва ли не к самой решетке, которую трясли разъяренные гвардейцы. В коридоре наступила мертвая тишина, видимо караульные опознали голову императора. Цимисхий обнажил меч и решительно шагнул за порог опочивальни. При виде убийцы императора гвардейцы обомлели.

- Да здравствует цезарь Иоанн, - крикнул Лев Авалант.

- Да здравствует император, - неуверенно отозвались гвардейцы, пряча мечи в ножны.

Цимисхий очень хорошо понимал, что железо следует ковать, пока оно горячо, и прямо из покоев Никифора отправился на женскую половину дворца. Там его уже поджидали императрица Феофано, облаченная в брачный наряд и взволнованный Педиасим.

- Свершилось? – спросил дрогнувшим голосом патрикий.

Эфиоп Феодор молча поднес отрубленную голову Никифора едва ли ни к самому лицу Педиасима. Патрикий Лев вздрогнул и отшатнулся. Прекрасная Феофано даже бровью не повела.

- Мантию мне, - крикнул Цимисхий. – И факельщиков для сопровождения.

До храма святой Софии от императорского дворца было рукой подать. Цимисхий проделал этот путь словно на крыльях. Феофано шла по каменным плитам к величественному собору уже в третий раз, а потому и выступала она степенно, опираясь на руку своего нового избранника. Похоже, императрице и в голову не приходило, что в Константинополе найдется человек, который осмелиться помешать исполнению ее желания. Однако такой человек нашелся. У входа в храм святой Софии брачную процессию остановил патриарх Полиевкт. В свете факелов лицо старца выглядело суровым, а глаза сверкали гневом. Василий Неф, стоявший поодаль от патриарха, развел руками. Магистр Константин и епарх Сисиний сочувственно вздохнули. Гвардейцы зазвенели доспехами, переминаясь с ноги на ногу.

- Ты убил императора, Иоанн, - громко произнес патриарх. – Его кровь на твоих руках.

Для Цимисхия наступил тяжкий момент. Все для него решалось именно здесь на ступенях собора святой Софии, но бывший доместик быстро нашел выход из непростого положения:

- Я не убивал, Никифора, - крикнул он. – Я его даже пальцем не тронул. Это сделали они.

Перст будущего императора уткнулся точнехонько в грудь Михаила Вурцы, неосторожно выдвинувшегося вперед.

- Взять их, - неожиданно для всех распорядился Василий Неф. – Смерть убийцам императора Никифора.

И пока Вурца, Авалант и Феодор Ацигофеодор беззвучно шевелили губами, силясь произнести слова в свое оправдание, расторопные гвардейцы уже скрутили им руки и поволокли прочь от храма.

- Императрицу Феофано, повинную в смерти мужа, следует постричь в монахини и отправить в отдаленный монастырь, - громко повелел патриарх Полиевкт под сочувственное молчание патрикиев. Однако сама императрица молчать не собиралась и обрушила на присутствующих при ее падении благородных людей такой поток отборной брани, что Сисиний даже крякнул от восхищения. Впрочем, визг прекрасной Феофано, попавшей неожиданно для себя в лапы расторопных гвардейцев, очень скоро стих где-то вдали. Василий Неф торжественно подвел к Иоанну Цимисхию трепещущую принцессу Феодору и вложил ее хрупкие пальцы в широкую ладонь бывшего доместика.

- Да здравствует император Иоанн, - первым крикнул магистр Константин. – Да здравствует императрица Феодора.

Этот крик был подхвачен всеми присутствующими. Двери собора распахнулись и брачная процессия торжественно проследовала под его величественные своды.

Домой Константин вернулся только под утро в сопровождении епарха Сисиния, решившего промочить горло у гостеприимного магистра.

- Вам письмо, господин, - склонился перед Константином вышколенный слуга.

Письмо было от уважаемого Натана. Магистр сразу узнал почерк иудея и с нетерпением развернул бумагу.

- Началось, - сказал он Сисинию, не отрывая глаз от исписанного греческой вязью листа. – Каган Святослав вернулся в Болгарию.

Глава 13 Возвращение кагана

Русы хлынули в пределы Болгарии, как поток с гор, сметая все на своем пути. Борис, успевший стать за это время царем, попробовал сопротивляться и собрал все имеющиеся силы у Переяславца. Битва была короткой, но кровопролитной. Союзные Святославу печенеги сковали действия болгарской конницы, а фаланга русов смяла пехоту царя Бориса и обратила ее в паническое бегство. Потеряв едва ли не половину своего войска, Борис отступил к Филлиополю. Царь надеялся на помощь Византии, на поддержку населения Болгарии, но его призывы о помощи оказались гласом вопиющего в пустыне. Фаланга русов тяжелым шагом прошла едва не половину Болгарии, круша по пути стены крепостей и городов. Слухи о зверствах кагана Святослава, сажавшего на колы пленных бояр дошла до ушей царя Бориса и воеводы Михаила раньше, чем русы осадили Филлиополь. Воевода Михаил, успевший хорошо изучить кагана, дрогнул сердцем первым.

- Надо бежать, - сказал он Борису, оглядывая окрестности Филлиополя с высокой крепостной стены.

- А к чему такая жестокость? - покачал головой молодой царь.

- Святослав – язычник, - вздохнул Михаил. – По их вере, нарушение клятвы самое тяжкое преступление, которое может совершить смертный. Клятвопреступников карает либо бог Перун, поражая их молнией, либо каган, сажая их на кол, который русы называют куем. Послать на куй – значит сделать человека изгоем как в мире этом, так и в мире том.

- Но я ведь клятвы ему не давал, - рассердился Борис.

- Зато ее давали многие бояре и мечники, в том числе и я, - глухо сказал Михаил. – Мы виноваты дважды: в том, что отреклись от Христа и в том, что изменили кагану. С такой тяжестью в душе победить не возможно.

Борис удивленно глянул на убеленного сединами воеводу. Этот человек не был похож на юнца, пошедшего на поводу у расторопных людишек. Чрезмерно жадным воеводу тоже нельзя назвать, и вряд ли русское или византийское золото способно было всерьез повлиять на его выбор.

- Почему ты изменил моему отцу? – тихо спросил Борис.

- А что мне оставалось делать? Я был среди тех, кто чинил расправу над нашими язычниками, сторонниками твоего дяди Баяна. С приходом Святослава они вновь воспрянули духом и присоединились к его войску. Болгар-язычников и сейчас немало в дружине Святослава. Я побоялся, что начнется резня. Что язычники начнут убивать христиан. Вот почему я переметнулся к Святославу. Я не себя спасал, Борис, я спасал и ближних, и дальних, рискуя не только жизнью, но и душой. А теперь, государь, ты должен спасти меня. Спасти всех нас. Всех тех, кто уже не способен сражаться и побеждать.

- Хорошо, Михаил, мы уйдем из Филлиополя.

Увы, царь Борис запоздал с принятием этого решения. Болгарское войско, покидающее древний город, было атаковано русами и печенегами. Устоять против столь мощного удара противника, превосходящего их по численности, болгары не смогли, как не смогли и укрыться за толстыми стенами. Русы ворвались в город на плечах неприятеля. По мощеным улочкам Филлиополя потоками сбегала кровь. Сам Борис уцелел чудом. Молодой рус, вряд ли превосходивший возрастом самого царя, вышиб у него меч из руки и произнес спокойно:

- Не торопись умирать, родович.

Это был князь Вратислав, родной брат кагана Святослава, сын двоюродной сестры царя Бориса княгини Ольги. Борис хоть и видел Вратислава в первый раз, но вовремя сообразил, что сопротивление бессмысленно и в таком пленении сраму для нет.

- Веди к кагану, - пожал он плечами, одновременно взмахом руки призывая своих мечников сложить оружие. Русы захватили уже весь город, и отстаивать дворец, не приспособленный для обороны, не имело никакого смысла.

- К кагану мы попасть всегда успеем, - криво усмехнулся Вратислав. – А пока я воспользуюсь твоим гостеприимством.

Гриди князя Вратислава уже разоружили дружинников царя Бориса и теперь теснили их во дворец. Растерявшиеся болгары хоть и не сопротивлялись, но откровенно недоумевали.

- Так будет лучше и для тебя и для них, - тихо произнес Вратислав.

До Бориса, наконец, дошло почему князь так старательно прячет захваченный полон за стены дворца. Этот человек пытается уберечь болгарского царя и его ближников от разгоряченных бойней русов и печенегов, которые уже чувствовали себя полными хозяевами города. А возможно, и от самого кагана.

- Но почему? – спросил Борис.

- Я обещал матери, княгине Ольге, что спасу жизнь и тебе, и твоему брату Роману, чего бы мне это не стоило. Роман тоже здесь?

- Здесь, - кивнул Борис на стоящего рядом безусого отрока.

- Лука, - обернулся Вратислав к рослому гридю. – Поставь людей у входа и не пускай никого.

- Твои люди христиане? – спросил Борис.

- Так же как и твои.

Царь Борис быстро вошел в роль гостеприимного хозяина и приказал перепуганным слугам накрыть стол. Разумеется и княжьи гриди, и царские мечники очень хорошо понимали, что время для общего пира сейчас самое неподходящее, а потому к столу не рвались. Борис и Вратислав сели друг против друга и почти одновременно подняли наполненные до краев кубки.

- За твое здоровье, князь.

- Сначала за твое, царь Борис, ты в этом доме хозяин.

Сидевший слева от Бориса боярин Симеон вдруг поперхнулся вином и испуганно покосился на двери. Двери открылись и в зал вошли два человека, облаченных в бронь и с волчьим шкурами на плечах. Один из них был высок и седовлас, другой молод и коренаст. Боярин Симеон из бордового стал мертвенно белым. Похоже, он узнал вошедших.

- Воевода Вадим, - представил седовласого царю Борису князь Вратислав. – Тот самый, что ушел из Преславы на твоих ладьях.

- Волею бога Перуна и кагана я обвиняю тебя, боярин Симеон в измене, - надменно заявил Белый Волк, словно бы и не заметивший князя и царя, сидевших в пяти шагах от него.

- Боярин Симеон находится под моей защитой, - холодно произнес Вратислав. – Я дал слово, что сохраню ему жизнь. Взять его отсюда ты можешь только через мой труп, воевода Вадим.

Ладонь Вратислава словно бы случайно легла на рукоять тяжелого харлужного меча, а глаза впились в жесткое, словно из дерева вырезанное лицо воеводы. Гриди князя, стоявшие вдоль стен, придвинулись к столу и охватили полукругом Белых Волков.

- Добро, князь Вратислав, - спокойно проговорил Вадим. – Не мне решать твою судьбу. А что до боярина Симеона, то жалкую участь свою он заслужил еще в Преславе.

- Но я ведь не изменял, воевода, ни тебе, ни кагану, - воскликнул боярин Симеон. – На мне нет крови русов.

- Вот видишь, Белый Волк, - покачал головой Вратислав. – Невинного хочешь покарать именем своего бога, а такое не прощается даже ведунам высокого ранга посвящения.

- Придет время, и боги скажут, кто из нас прав князь Вратислав, но, возможно, еще раньше слово свое скажет каган.

Однако Святослав промолчал. Во всяком случае, никто больше от его имени во дворец царя Бориса так и не явился. Не находивший себе места боярин Симеон заговорил о бегстве, но Вратислав его остановил.

- Сядь, боярин, - сказал ему Вратислав. – Только за этими стенами ты сможешь уцелеть, а если до утра тебя не казнят, то более тебе беспокоится нечего. Значит, Перун и каган не нашли на тебе вины.

- Это и мечников касается? – спросил негромко Борис.

- Да, - кивнул головой Вратислав.

Киевский князь царю Борису поглянулся с первого взгляда. Со второго он понравился ему еще больше. О Белых Волках Перуна Борис слышал от воеводы Михаила и очень хорошо понимал, каким мужеством должен обладать человек, осмеливающийся бросить им вызов. Доблестных сыновей родила княгиня Ольга, ничего не скажешь.

- А твоя матушка жива-здорова? – спросил Борис у Вратислава.

- Княгиня Ольга умерла накануне нашего похода, - вздохнул князь. – Вечная ей память. Многое она успела, но многое не смогла. Ты понимаешь о чем я говорю, Борис?

- О христовой вере? – догадался царь.

- Брат побоялся мне доверить Киев, - криво усмехнулся Вратислав. – Оставил на столе своего старшего сына Ярополка. Древлянскую землю отдал Олегу. Новгородскую – Владимиру. Впрочем, тебе наши заботы, наверное, не интересны?

- Ну почему же, - вздохнул Борис. – Ваши заботы уже стали моими. И чем больше я узнаю о Руси и кагане Святославе, тем проще будет жить, если меня, конечно, не посадят на кол как моих бояр.

- Казни можешь не бояться, царь Болгарии, - покачал головой Вратислав. – Да он и титул тебе оставит. Зачем ему царские регалии, коли он каган. Сиречь – полубог. Вождь над всеми вождями. Князь над всеми князьями. Царь над всеми царями. Не Болгария ему нужна, Борис, а вся Ойкумена.

- Он, что же, собирается воевать с Византией? – спросил Борис.

- И не только с Византией, но и с императором Оттоном. В его ближайшем окружении много варягов, уже не однажды бросавших вызов франкам, но до сих пор терпевших жесточайшее поражение. Цель Святослава – разгром всего христианского мира. И для осуществления этой цели он не будет щадить ни своих, ни чужих.

Видимо, Вратислав действительно хорошо знал своего брата. Во всяком случае, царь Борис, рискнувший утром следующего дня проехаться по городу, мог собственными глазами увидеть, как бог Перун и каган Святослав карают изменников. Некоторые из посаженных на кол людей были еще живы, и Борис надолго запомнил их лица, искаженные мукой, и глаза, полные ужаса и боли. Прав Вратислав оказался и в другом: Святослав карал только клятвопреступников. Всех остальных он просто отпустил, взяв обещание не поднимать меч против кагана русов. Царя Болгарии Святослав встретил как равного. В объятия не заключал, но к столу звал. Борис видел кагана русов впервые, но даже беглого взгляда на этого средних лет человека с серыми выразительными глазами было достаточно, чтобы понять: Святослав не остановится и не склонит головы ни перед судьбой, ни перед обстоятельствами. К чисто внешнему выражению почтения каган был равнодушен. С воеводами и мечниками он обходился запросто. Но в этой простоте чувствовалась сила полубога, уверенного в том, что избраннику неба земные почести ни к чему.

- У тебя есть выбор, царь Борис, - сказал Святослав, - либо покинуть Болгарию, либо признать мою верховную власть.

Слова эти прозвучали буднично, словно речь шла о мере зерна, а не о судьбе большой страны. Впрочем, каган Святослав, уже успевший покорить бесчисленное множество земель, не собирался выделять болгар среди прочих попавших под его власть племен и народов. Да и сама Болгария должна была стать частью огромной империи, включающей в себя едва ли не половину мира. А ведь численность войска Святослава не так уж велико. Во всяком случае, Византия без труда выставит против него впятеро, вшестеро больше воинов. Неужели этот человек действительно думает, что имея под рукой сорок тысяч русов и двадцать тысяч конных печенегов и угров можно разгромить ромеев? Под рукой у нового императора Иоанна Цимисхия одних клибанофоров более пяти тысяч, не говоря уже о легких кавалеристах акритах, не раз обращавших в бегство прирожденных наездников арабов. Да и византийская пехота не уступает русам в вооружении, зато превосходит их в численности. Если Иоанну Цимисхию удастся заключить мир с Оттоном и арабами, то он способен собрать под свою руку войско численностью в четыреста-пятьсот тысяч человек и тогда превосходство ромеев над русами станет десятикратным.

Святослав внимательно выслушал Бориса, ни разу не перебив его. По его худому строгому лицу трудно было понять, что он извлек из рассказа болгарского царя о мощи Византии и извлек ли что-нибудь вообще. Еще в Константинополе Борис слышал о страшном разгроме, учиненном ромеями отцу Святослава князю Ингеру. Тогда они истребили едва ли не всю киевскую дружину. Правда, Ингер напал на Византию с моря, как это делали его предшественники Аскольд и Олег, а каган русов собирался вторгнуться в пределы ромейской империи по суше.

- Я не услышал от тебя ответа, Борис, - спокойно произнес Святослав, - со мной ты или с ромеями?

- А если не с тобой, и не с ромеями? – прищурился на кагана сын царя Петра.

- Тогда у болгар будет другой царь, - чуть заметно усмехнулся Святослав.

- Хорошо, каган, я принесу тебе клятву, но только именем Христа, а не Перуна.

- Каждый волен выбирать, именем какого бога клясться, - холодно произнес Святослав. – Но никто не вправе отрекаться от данного слова.

Для постоя каган русов выбрал далеко не самый роскошный дворец Филлиополя. Похоже, Святослав вообще был равнодушен к роскоши. Кроме серебряного кольца в ухе Борис не увидел на нем никаких украшений. Да и вообще вожди русов простотой одежды выделялись на фоне разодетых на византийский манер болгарских бояр. Скорее всего это делалось в подражание кагану, поскольку, как успел заметить Борис, ближники Святослава не были лишены человеческих слабостей. Во всяком случае, Филлиополь был обобран со знанием дела, и сотни груженных под завязку телег уже покинули город.

- Ты сделал выбор, Борис, - сказал царю Болгарии Вратислав, когда они покинули дворец, занятый каганом, - но я не уверен, что этот выбор удачен.

- Я не люблю ромеев, князь, - пожал плечами Борис. – Мне нечего искать у франков. Уж лучше я останусь со своим народом, какая бы судьба его не ожидала.

- Может ты и прав, - вздохнул Вратислав. – Но в одном я уверен твердо, немало прольется крови русов и болгар прежде чем этот человек обретет вечное успокоение.

Боярин Симеон, неожиданно даже для себя, отделался испугом, хотя и далеко не легким. За минувшие день и ночь седых волос на его голове появилось с избытком, а пережитый страх до сих пор напоминал о себе слабостью в ногах. Кабы не защита князя Вратислава сидеть бы сейчас Симеону на колу с выпученными глазами, подобно воеводе Михаилу, чью тяжкую гибель ему довелось сегодня наблюдать. Страдания воеводы прервал сердобольный мечник все того же Вратислава, ткнувший Михаилу копьем под ребра. Однако, несмотря на пережитый страх, Симеон не рискнул отказаться от встречи с ганом Аршаком, посланцем уважаемого Натана. Человек, присланный Аршаком, отыскал Симеона во дворце царя Бориса и недвусмысленно дал понять, что скорбные обстоятельства и бесчинства русов отнюдь не повод для того, чтобы благородный человек отказался от взятых на себя обязательств. И что если боярин Симеон вздумает уклониться от встречи со своими давними знакомыми, ган Аршак вынужден будет шепнуть кое-кому из русов, какую змею каган Святослав неосторожно пригрел на груди. Болгарский боярин слишком хорошо знал и уважаемого Натана и его подручных, чтобы хотя бы на мгновение усомниться в их способности осуществить угрозу.

К счастью для боярина Симеона ночь выдалась безлунной, и он смог незаметно пробраться мимо караульных к месту встречи с грозным ганом Аршаком. Небогатое жилище мелкого греческого торговца Феофилакта притулилось у городской стены, среди множества подобных домов, кое-как сляпанных из камня. Русов в этой части города не было, и Симеон, вздохнув с облегчением, постучал в тяжелую дубовую дверь. Впустили его почти сразу, и он невольно прикрыл глаза рукой, прячась от света.

Ган Аршак сидел в глубине комнаты у стола, и Симеон узнал его далеко не сразу. Ган побрил голову, оставив лишь длинную прядь волос на темени, и теперь был внешне практически не отличим от русов.

- Ты мог бы сам прийти во дворец царя Бориса, а не заставлять меня с риском для жизни бегать по городу в полной темноте, - обиженно проговорил Симеон, присаживаясь к грубо сработанному столу.

- Значит, не мог, - криво усмехнулся ган Аршак. – В дружине князя Вратислава меня каждая собака знает, но, к сожалению, не с самой лучшей стороны. Я здорово наследил в Киеве.

- Чего хочет от меня уважаемый Натан? – перешел к делу Симеон.

- Ты должен войти в доверие к князю Вратиславу и не отставать от него не на шаг, - приказал Аршак, не терпящим возражения тоном.

- Легко сказать, - вскинулся Симеон. – А если Святослав вторгнется в Византию?

- Ты пойдешь туда вместе с русами.

- Послушай, Аршак, мне уже почти пятьдесят лет, в мои годы люди думают о покое, а не о воинской славе.

- Мы не ждем от тебя подвигов, Симеон, - насмешливо проговорил хазарский ган. – Просто в нужное время ты должен оказаться в нужном месте рядом с князем Вратиславом. Твоя семья с тобой?

- Не мог же я бросить своих детей в Преславе.

- Вот и отлично, боярин, - почему-то обрадовался Аршак. – Князь Вратислав холост, предложи ему в жены одну из своих дочерей.

- Да, но… - начал было Симеон.

- Никаких «но», боярин, - оборвал его ган. – Ты должен войти в доверие к Вратиславу и стать самым близким к нему человеком.

- Но зачем тебе это? – вскричал Симеон.

- Время придет – узнаешь, - холодно бросил Аршак. – Мы не оставим тебя своими заботами, боярин, в этом ты можешь не сомневаться. Наши люди время от времени будут приходить к тебе, а ты поделишься с ними собранными сведениями. Тебе нужны деньги?

- А куда я их сейчас спрячу? – поморщился Симеон.

- Если они тебе все же понадобятся – обратись к Феофилакту. Грек не откажет нуждающемуся человеку.

- А зачем вам с Натаном вообще понадобился князь Вратислав? – в раздражении воскликнул боярин.

- Во-первых, он христианин, во-вторых, именно он наследует князю Святославу. Во всяком случае, может наследовать, если у него будет достаточно сил, чтобы заявить о своих притязаниях в полный голос.

- Понимаю, - задумчиво проговорил Симеон.

- Я рад, что мы договорились, боярин, - улыбнулся Аршак. – Мне было бы больно увидеть тебя на колу.

- Смотри, сам на него не попади, - огрызнулся Симеон.

- Я постараюсь, - кивнул хазар. – Ты ничего не слышал о некоем Азаре?

- Нет. А кто он такой?

- Ведун Чернобога, - процедил сквозь зубы Аршак. - Это его стараниями многие болгарские бояре ныне оказались на колу. По вине Азара мы потеряли многих наших людей как в Руси, так и в Болгарии. Ты его бойся, Симеон, он не просто ведун, он оборотень из круга Вия.

Боярин Симеон почувствовал как его спина покрылась холодным потом. Уважаемый Натан требует слишком многого от человека, чудом избежавшего смерти. Мало Симеону ведунов Перуна, которые едва не посадили его на кол, так теперь ему предлагают бороться с посланцем Чернобога, сиречь Сатаны. А ведь боярин Симеон далеко не праведник и вряд ли сможет рассчитывать в критической ситуации на заступничество Христа или Богородицы.

- Зато ты можешь обратиться за поддержкой к воеводе Фрелаву, - подсказал Аршак. – Знаешь такого?

- Видел в ближнем окружении Вратислава, - слегка оживился Симеон. – А он надежный человек?

- Надежней не бывает, - усмехнулся Аршак. – А вот боярину Юрию доверять нельзя. Он хоть и христианин, но предан Святославу и его сыновьям. Было бы совсем неплохо, если бы вам с Фрелавом удалось его устранить.

- Нет уж, - замахал руками Симеон. – Я тебе не наемник, ган, и убивать боярина, да еще христианина не буду.

- Ладно, время терпит, - не стал спорить Аршак. – Когда Святослав собирается вторгнуться в Византию.

- Откуда же мне знать, ган, - удивился Симеон. – Я среди ближников кагана русов не числюсь. Знаю только, что поход обязательно будет, об этом сегодня вечером говорил царю Борису князь Вратислав.

- Ну что ж, боярин, я тебя больше не задерживаю, - сказал Аршак. – Если узнаешь что-нибудь важное, передай Феофилакту. Я думаю, император Цимисхий оценит твои труды на благо империи, Симеон.

Глава 14 Битва при Аркадиополе

Император Иоанн Цимисхий, надо отдать ему должное, вовремя оценил надвигающуюся с севера опасность. Не пропали даром и усилия Никифора Фоки, затраченные им на переоснащения византийской армии. За время, отпущенное ему каганом русов Цимисхий успел собрать огромную армию в двести тысяч человек и вызвать в Константинополь двух самых одаренных византийских полководцев, патрикия Петра и Варду Склира. И тот, и другой одержали немало побед над врагами империи и горели желанием остановить и разгромить доселе непобедимого вождя русов. Константинопольцы, слегка перетрусившие от неприятных вестей, идущих из Болгарии, разразились бурными криками при виде спасителей империи. Что не понравилось Иоанну Цимисхию, не слишком уверенно чувствовавшему себя на недавно занятом императорском престоле. Тем не менее, он любезно встретил прославленных полководцев, но задерживать их надолго в Константинополе не стал. Скопец Петр, получивший под свое начало стотысячное войско, был отправлен на северную границу империи, а Варде Склиру Цимисхий поручил охранять подступы к столице, для чего в городе Аркадиополе, расположенном в двух днях пешего пути от Константинополя, разместили мощный гарнизон. И хотя меры вроде бы были приняты, беспокойство не покидало императора Цимисхия. Он отправил послов к императору Оттону и арабским эмирам с призывом объединить усилия в борьбе с северными варварами, всерьез угрожающим не только христианскому, но и исламскому миру. Пока франки и арабы раздумывали над ответом, каган Святослав вторгся в пределы империи. Патрикий Петр слал едва ли не ежедневно победные донесения о разгроме русов, но на продвижении войск кагана Святослава эти ромейские победы почему-то никак не сказывались. Хитрость скопца могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не Цимисхия, который не один год провел в армии и отлично знал, как обернуть поражение победой – на бумаге, разумеется. Скоро неудачи патрикия Петра стали очевидны даже для простых обывателей, ибо до Константинополя докатилась волна беженцев из северных земель. Как водится в подобных случаях их рассказы не блистали правдоподобием, но панику в столице империи они вызвали изрядную. Перетрусил даже Иоанн Милитинский, совсем недавно заменивший умершего Полиевкта на патриаршем престоле. Новый патриарх не нашел ничего лучше, как начертать на надгробье Никифора Фоки пламенный призыв к Богу с горячей просьбой о защите. Цимисхий, не стесняясь в выражениях, отчитал патриарха, а потом обрушился с руганью на притихших придворных. Досталось всем, включая епарха Сисиния и магистра Константина. Последнему император поставил в вину предоставление неточных сведений о численности варваров, воюющих на границе империи. Однако Константин, похоронивший уже трех императоров, гнева Цимисхия не убоялся.

- Под рукой у Святослава находится шестьдесят тысяч человек. Не исключаю однако, что ему удалось привлечь под свою руку болгарское ополчение. В этом случае численность варваров возросла в худшем случае на десять тысяч человек.

- Почему же тогда патрикий Петр не может его остановить? – ощерился Цимисхий.

- Возможно, Петр просто заманивает русов, - предположил патрикий Лев Педиасим.

- Куда заманивает? – взъярился император. – В Константинополь? Русы разорили огромные территории и уверенно двигаются к Аркадиополю.

- Вот именно там им и следует дать решающее сражение, - предложил Василий Неф. – Объединенные силы патрикия Петра и Варды Склира будут более чем втрое превосходить русов по численности, и если ты, божественный император перебросишь туда свои резервы, то превосходство ромеев будет четырехкратным.

Разумная речь патрикия Василия успокоила императора. Причин для паники действительно не было. Империя далеко еще не исчерпала все свои силы, и русам очень скоро придется узнать, как опасно тревожить ромейского льва в его логове.

- Ты, магистр Константин, и ты, патрикий Василий, поедете в Аркадиополь, - распорядился император. – Я хочу узнать об истинном положении дел не только от военных.

Нельзя сказать, что магистр Константин пришел в восторг от поручения императора. С другой стороны Цимисхий недвусмысленно выразил магистру свое доверие, и это доверие следовало оправдать во избежание неприятностей в будущем. Все-таки положение Константина при дворе нельзя было назвать устойчивым. И император, и придворные отлично знали, кем доводится хитроумный магистр не только Феофано, отправленной в ссылку, но и кагану Святославу, всерьез угрожающему благополучию империи. Имея таких родственников трудно было чувствовать себя в безопасности не только подле трона, но и на улицах Константинополя, заполненных перепуганными обывателями.

Пока ромейские патрикии добирались до Аркадиополя, Святослав, потрепав в очередном сражении арьергард отступающего ромейского войска, вышел к стенам города. Константин и Василий получили возможность вволю налюбоваться на фалангу русов и на печенежских наездников, гарцующих на своих великолепных скакунах в отдалении. Впрочем, патрикиям это зрелище не слишком понравилось, и они поспешили к пока еще открытым воротам города, дабы побыстрее укрыться под крылышком великого полководца Варды Склира. Патрикий Варда принял гостей из Константинополя не слишком любезно, ему и без них хватало забот. Зато скопец Петр ласково улыбнулся приближенным императора Иоанна, словно ждал от них радостных известий. Увы, Василий Неф незамедлил разочаровать полководцев. Император недоволен, император в ярости. И если русов Святослава не удастся разгромить здесь, под стенами Аркадиополя, то многим высшим чинам империи не поздоровится.

- Вот видишь, патрикий Петр, - тяжело вздохнул Склир, - сражения нам в любом случае не избежать. И император по своему прав – нельзя подпускать русов к стенам столицы.

- Русы еще очень сильны, их боевой дух на высоте, - покачал головой скопец. – Боюсь, что у нас будут огромные потери.

И Варда Склир и патрикий Петр были уже далеко немолодыми людьми. Но если Склир и внешне выглядел как воин, то Петр с годами все больше походил на старуху, и безбородым морщинистым лицом и согбенными плечами. Судьба немилосердно обошлась с патрикием, лишив его многих радостей жизни, но Петр все-таки сумел сохранить и доблесть в сердце и острый ум. В молодые годы он слыл искусным бойцом, но и в годы зрелые не раз выходил победителем в жарких схватках на поле брани.

- Я приготовил для Святослава несколько ловушек, - усмехнулся в густые усы Склир. – Думаю, мы сумеем разгромить самоуверенных русов.

Варда Склир вывел свои войска из города в полной темноте. До рассвета оставалось еще добрых три часа. Времени вполне достаточно, чтобы разместить людей на огромном поле, словно бы изначально предназначенном для кровопролитной битвы. Под рукой у Склира и Петра было более ста тысяч пехотинцев, и почти пятьдесят тысяч конников, включая пять тысяч клибанофоров. Патрикии Василий и Константин, поднявшиеся с рассветом на городскую стену, с интересом наблюдали за перемещениями ромеев и русов. Превосходство ромеев в численности было видно невооруженным взглядом, что не могло не вселять уверенности в их сердца. Василий Неф выразил надежду, что имперские пехотинцы сомнут фалангу русов при первом же натиске. Магистр Константин скептически хмыкнул.

- Обрати внимание на их щиты, патрикий Василий. Они почти достигают земли. Когда русы смыкают ряды, образуется железная стена, через которую почти невозможно пробиться. Фаланга Святослава действует как единый организм, поражая противников длинными копьями.

- Но у нас больше конных, - возразил Неф. – Если мы сомнем их на флангах, участь русов будет решена.

- Поживем – увидим, - вздохнул патрикий Константин.

Совещание воевод в шатре Святослава было коротким. Об отступлении никто даже и не заикнулся. А на замечание воеводы Фрелава о том, что русам солоно сегодня прядется, Святослав коротко бросил:

- Мертвые сраму не имут.

Эти же слова он повторил перед всем войском, проезжая вдоль фаланги на белом коне. И услышал в ответ:

- Где твоя голова ляжет, каган, там и мы свои головы сложим.

Левый бок фаланги прикрывали печенеги ганов Едигея и Кури, правый угры гана Курсана, братичада первой жены Святослава княгини Предиславы. Сам Святослав расположился с конными мечниками своей дружины на холме, дабы в случае нужды помочь фаланге или уграм. Дружина князя Вратислава и воеводы Юрия пряталась в небольшом лесочке, в засаде, дабы в критический момент ударить по наступающим ромеям. Святослав всерьез опасался, что печенеги не выдержат прямого удара тяжелой имперской конницы. Ибо закованных в сталь клибанофоров очень трудно было поразить легким печенежским копьем. Впрочем, крепкие доспехи ромеев выдерживали удары не только копий, но и секир. Клибанофоры даже щиты не использовали во время боя, поскольку особой надобности в них не было. Зато упав с лошади, клибанофор уже не мог подняться на ноги и становился легкой добычей лучников и пращников, которые поражали их длинными острыми кинжалами, выискивая щели между доспехами.

Первыми в атаку пошли ромейские акриты, чье снаряжение мало чем отличалось от печенежского или угорского. Скорее всего это была разведка боем, и воевода Юрий спокойно наблюдал, как наездники на легких подвижных скакунах врезаются в ряды печенегов. Впрочем, атака акритов захлебнулась в самом начала. Встретив жесткий отпор, они поворотили коней и понеслись к стенам города, увлекая за собой и печенегов.

- Куда?! - заорал Юрий, бросая коня наперерез гану Едигею. – Назад!

Увы, остановить набравшую ход печенежскую лаву не удалось ни Юрию, ни его мечникам. Печенеги опьянели от легкой победы и неслись навстречу смерти, даже не подозревая, что она притаилась за дальним холмом. Юркие акриты, разбившись на два рукава, обтекали холм. Таившаяся в укрытиях пехота вдруг словно выросла из под земли за спинами печенегов, перекрывая им путь отхода, а навстречу легкомысленным степнякам уже выезжали на огромных конях закованные в сталь клибанофоры. Обогнув холм, юркие акриты обрушились с двух сторон на растерявшихся печенегов. Дружина воеводы Юрия, попытавшаяся прорубить печенегам путь отхода, увязла в плотных рядах пехотинцев. На печенегов с холма обрушился град стрел, в мгновение ока выбив из седел едва ли не треть лихих наездников.

- Надо помочь! – обернулся Вратислав к воеводе Фрелаву.

- Бесполезно, - покачал головой старый варяг.

Клибанофоры, пройдя сквозь рассыпающуюся лаву печенегов и расступившиеся ряды собственной пехоты устремились к левому, неприкрытому конницей, крылу фаланги русов. Одновременно в атаку перешла ромейская пехота, а на угров гана Курсана обрушилась конница патрикия Петра. Заметив опасность, воевода Юрий стал отводить дружину ближе к фаланге. Туда же устремились и уцелевшие печенеги, сумевшие все-таки пробиться сквозь ромейские ряды. Тяжелая конница ромеев, наткнувшись на дружину воеводы Юрия, вынуждена была замедлить ход. Но пятьсот киевских мечников не могли надолго задержать закованных в сталь всадников, превосходивших их числом в пять раз.

- Вперед! – крикнул князь Вратислав и первым послал своего коня наперерез ромеям.

Магистр Константин с большим интересом наблюдал, как ромейская мельница с большим знанием дела перемалывает попавших в ее жернова печенегов. Судя по всему, это как раз была та самая ловушка, о которой накануне говорил Варда Склир. И надо признать, ловушка, приготовленная опытным полководцем сработала на славу. Из десяти тысяч печенегов уцелела лишь малая горстка, остальные полегли под ударами клибанофоров и акритов. В какой-то миг патрикиям показалось, что победа уже одержана. Клибанофоры железной лавиной накатывались на левое крыло фаланги русов, а им противостояла лишь жалкая горстка всадников. Василий Неф уже воздел руки к небу в ожидании триумфа, но явно поторопился с этим жестом. Невесть откуда выскочившие конные русы ударили атакующим клибанофорам во фланг и расстроили их ряды. Русов было не более двух тысяч и защитным снаряжением они уступали ромеям, но тем не менее клибанофорам не удалось прорваться к фаланге и смять ее левое крыло. Не помогла ромеям и легкая конница во главе патрикием Алакасом, брошенная Вардой Склиром на помощь замешкавшимся клибанофорам. Еще хуже дела складывались у патрикия Петра, который лично возглавил удар ромейской конницы на угров, прикрывавших правое крыло фаланги. Ромеям не помогло даже четырехкратное превосходство. Угры хоть и подались было назад, но в бегство не обратились, на что, видимо, рассчитывал патрикий Петр. А в просвет, образовавшийся было между фалангой русов и уграми, ударила конная дружина князя Святослава. Причем ее натиск был столь силен, что акриды Петра не выдержали натиска и стали поворачивать коней. В довершение всех бед ромейская пехота, обрушившаяся всей своей мощью на фалангу русов, не сумела пробить бреши в этой железной стене. Прикрывшись щитами, русы, стоявшие в первых рядах, ловко орудовали копьями, а из-за их спин в ромеев летели сулицы и стрелы. Время от времени, русы перестраивались, на место убитых, раненых или уставших выдвигались свежие бойцы. Эти четкие перестроения, очень хорошо видимые со стены, сначала восхитили наблюдавших за ними патрикиев, а потом повергли их в уныние. Фаланга русов не только перестраивалась, она еще медленно двигалась вперед по телам убитых ромеев, которые безнадежно уступали своим противникам в умении не терять плеча друг друга даже в самой сложной ситуации. Ромейская фаланга разваливалась на части, копейщики не успевали занять место своих павших товарищей, чем русы не замедлили воспользоваться. Красные щиты русов вдруг раздвинулись и из-за спин копейщиков выскочили воины, вооруженные мечами и секирами. Не успевшие сомкнуть ряды ромеи были частично вырублены, но большей частью обращены в бегство. Впрочем, бежали они недалеко. Командирам ромеев удалось вновь выстроить пехотинцев в фалангу и, пользуясь численным превосходством, атаковать русов. К сожалению, мечники русов за это время уже успели спрятаться за стеной из щитов, и атака ромеев захлебнулась. По прикидкам магистра Константина, ромейская пехота при каждом новом натиске теряла едва ли не в десять раз больше бойцов, чем русы. Впрочем, при отступлении ромеи теряли еще больше.

- Если так будет продолжаться весь день, - просипел над ухом магистра Василий Неф, - то к вечеру у нас не останется пехотинцев. Их и так полегло уже больше трети.

Патрикий Василий, надо отдать ему должное, не хуже магистра разобрался в ситуации. Опрокинуть фалангу русов с помощью одной только пехоты было практически невозможно. А ромейская конница, несмотря на численное превосходство никак не могла справиться с конницей Святослава. Патрикию Петру удалось остановить побежавших акритов, но до окончательного успеха ему было еще далеко. Зато на правом фланге у ромеев явно наметился успех. После разгрома и почти полного истребления печенегов в самом начале битвы, превосходство ромеев здесь было подавляющим. На месте Варды Склира магистр давно бы уже бросил на помощь клибанофорам свой последний резерв. Десять тысяч акритов, абсолютно свежих еще не принимавших участие в сражении вполне могли бы решить исход этой битвы.

- Да что же он медлит! – вскричал раздосадованный Василий Неф и помахал кулаком в сторону холма, где восседал на гнедом коне лучший полководец империи. – Он проспит победу.

Вряд ли Варда Склир услышал вопль разъяренного патрикия, но нужное решение он тем не менее принял и сам повел десять тысяч акритов на обессиливших русов.

- Давно бы так, - вздохнул с облегчением Василий Неф. – Теперь победа будет за нами.

Святослав вновь вернулся на холм после удачно проведенной атаки против конницы патрикия Петра. И хотя ромеи успели перестроить свои ряды, но за правое крыло можно было пока не опасаться. Угры гана Курсана держались твердо и отбивали все атаки акритов упрямого скопца. Зато левое крыло русского войска медленно прогибалось. Винить в этом можно было разве что ни к месту разгорячившихся печенегов, но никак не князя Вратислава и воеводу Юрия, сделавших даже больше, чем от них можно было ожидать.

- Десять тысяч акритов на холме, - подсказал кагану воевода Вадим.

- А сколько у тебя Белых Волков? – спросил Святослав.

- Восемьсот, - коротко бросил Вадим.

- Тебе придется их остановить, - спокойно проговорил каган. – Даже ценой своей жизни.

- Мертвые сраму не имут? - усмехнулся воевода.

- Ты все сказал сам, - холодно отозвался Святослав. – Твое время пришло, Вадим.

Князь Вратислав невольно вздрогнул, бросив взгляд на дальний холм, с которого стекала черная лавина. Тысячи акритов неслись на резвых конях в сторону русов, а встретить их было практически некому. Вратислав уже потерял половину своих мечников. Под рукой у воеводы Юрия оставалось и того меньше. Люди выбились из сил, отбивая атаки клибанофоров, упрямо стремившихся вперед. А тысячи свежих акритов это слишком много для горстки русов, чудом уцелевшим в кровопролитной бойне. Клибанофоры, которых полегло никак не меньше чем русов, поспешно отходили назад, освобождая место атакующему Варде Склиру.

- Неужели сам император ведет? – удивился боярин Ставр, разглядывая всадника с перьями на шлеме.

- Это вряд ли, - усмехнулся боярин Юрий, опуская к ноге окровавленный меч.

- Надо уходить, - вздохнул воевода Фрелав. – Мы и так сделали больше, чем смогли. Их вшестеро больше чем нас. Они свежие, а мы уже из седел падаем от усталости.

- Я не уйду, - холодно сказал Юрий. – Иначе они с ходу сомнут фалангу, не дав копейщикам перестроиться.

- Выходит, умереть нам предлагаешь, боярин? – криво усмехнулся Фрелав.

- Выходит так, - кивнул Юрий.

- Мертвые сраму не имут, - крикнул князь Вратислав приунывшим мечникам. – Вперед внуки Кия и да поможет нам Бог.

Варда Склир был удивлен, что при виде его акритов русы не только не поворотили коней, но и бросились в бессмысленную атаку. Дабы не утонуть в кровавом половодье, Склир придержал коня. В исходе своей атаки он не сомневался, а потому незачем было рисковать головой. Акриты разгоряченными коршунами пали на добычу. Казалось еще мгновение и они растопчут горстку русов, осмелившихся бросить вызов империи. Но мгновение миновало, и вместо победных криков Варда Склир вдруг услышал чужое мощное:

- У Ра!

- Белые Волки! – в ужасе крикнул далеко не робкий патрикий Алакас, крещеный печенег, уже почти двадцать лет верой и правдой служивший империи.

Стая закованных в сталь Волков вынырнула словно из-под земли. Коршуны сыпанули врассыпную, оставив старого полководца наедине с оскаленной пастью. К счастью, удар направленный в голову Склира успел перехватить патрикий Алакас. И, кажется, поплатился за это жизнью. Но Варде уже было не до храброго печенега. Потеряв роскошные перья вместе с шлемом, он поспешно выходил из боя. А проще говоря бежал, вводя в смущение своих нерасторопных телохранителей. Сеча за спиной Варды Склира еще продолжалась, но он за время скачки ни разу не обернулся, чтобы увидеть результаты своей атаки, обещавший быть победоносной. Опомнился он только на холме. Но то, что он увидел, переполнило его сердце горечью. Не все акриты бежали с поля боя вслед за своим предводителем, большинство их них продолжало сражаться с русами. Однако, Варда Склир был слишком опытным полководцем, чтобы не понять очевидного: ромеям не удалось сломить русов и поле битвы остается за ними.

- Трубите отбой, - повернулся Склир к трубачам, в растерянности застывшим поблизости.

Ромейское войско отступило за крепкие стены Аркадиополя, русы, постояв некоторое время на поле битвы тоже отошли в свой укрепленный лагерь. К вечеру окончательно стал ясен масштаб потерь, понесенных империей в этой страшной битве. Только убитыми ромеи потеряли шестьдесят тысяч человек. Если добавить к ним раненных и разбежавшихся, то византийское войско сократилось наполовину. Пал на поле брани и храбрый скопец патрикий Петр, зарубленный, если верить слухам, угорским ганом Курсаном. Под рукой у патрикия Варды Склира осталось восемьдесят тысяч человек. Русы, судя по всему, тоже потеряли немало, но поле битвы осталось за ними и боевой дух их был достаточно высок. Чего никак нельзя сказать о ромеях. Патрикии Константин и Василий, обсудив ход битвы с Вардой Склиром, отправили к императору гонца с донесением. Надо полагать, это письмо с достаточно честным описанием битвы и ее итогов не слишком обрадует императора Иоанна. Под рукой у кагана Святослава оставалось не менее сорока тысяч испытанных бойцов, способных дойти до Константинополя. Правда, Варда Склир сомневался, что каган русов рискнет оставить за спиной город Аркадиополь, под завязку набитый воинами.

- Думаю, свой долг перед империей мы выполнили, - спокойно сказал лучший полководец империи. – Мы хоть и потеряли половину своего войска, но сумели измотать противника. У Святослава теперь не хватит сил, чтобы взять штурмом Константинополь.

- Зато он вполне способен разорить всю округу и нанести империи невосполнимый урон, - мрачно дополнил Варду Склира патрикий Василий Неф.

- Я бы предложил варварам плату, - пожал плечами Варда Склир. – Вряд ли империя от этого обеднеет, зато мы избавим людей от кровавого кошмара. Язычники не будут церемониться на наших землях.

Магистр Константин хоть и не стал высказывать вслух свое мнение, но мысленно согласился с Вардой. Положение было слишком серьезным, чтобы полагаться только на военных. Конечно, силы империи далеко не исчерпаны. Весь вопрос в том, сколько времени потребуется императору Иоанну, чтобы собрать новую армию, способную разгромить русов на поле брани. Будем надеяться, что Цимисхий все-таки понимает всю сложность своего положения. Если русы решаться на осаду Константинополя, то нынешнему императору это может стоить трона. И у патрикиев, и у простолюдинов еще свежи в памяти недавние кровавые события вокруг трона. И хотя живого Никифора Фоку константинопольцы не любили, это вовсе не означает, что они не воспылают любовью к мертвому.

- Если вы не возражаете, патрикии, - сказал Константин, - то завтра утром я попытаюсь завязать с русами переговоры. Надо же достойно похоронить убитых и им, и нам.

- Разумно, - поддержал магистра Варда Склир. – А окончательное решение пусть принимает император.

По утру навстречу магистру Константину выехал воевода Свенельд. Человек далеко уже немолодой, но и далеко не последний среди ближников Святослава. Людская молва приписывала этому человеку любовную связь с княгиней Ольгой, недавно покинувшей сей скорбный мир. Поговаривали даже, что своего младшего сына Вратислава она родила именно от Свенельда, и это вполне могло быть правдой. Так или иначе, но старый воевода пользовался доверием Святослава, ибо не раз одерживал победы на поле брани во славу языческих богов.

- Здрав будь, боярин Свенельд, - приветствовал старого знакомого на славянском языке Константин.

- И тебя здравия, магистр, - спокойно ответил воевода.

Свенельду было уже под семьдесят, годами он был почти равен Константину, но в седле сын кудесника Рулава сидел соколом. А ведь русы далеко не самые лучшие наездники в ойкумене. И биться верхом они научились не так уж давно. Впрочем, в войске Святослава немало кубанских асов и русалан, а эти с младенческих лет на коне подобно печенегам и уграм.

О погребении павших Свенельд и Константин договорились быстро. Надо отдать должное русам, они почти никогда не оставляли своих товарищей не погребенными. А само погребение сопровождали тризной. По прикидкам магистра, не менее двух дней уйдет у Святослава, дабы достойно проводить павших. У императора Иоанна времени будет вполне достаточно, чтобы принять разумное решение.

- Мне бы хотелось встретиться с каганом Святославом, но не сейчас, а через три дня.

- Ждете гонцов от императора? – с усмешкой спросил воевода.

- Ты человек опытный, боярин Свенельд, и понимаешь, что сил для взятия Константинополя у кагана не хватит.

- Ты тоже человек опытный, магистр Константин, и тоже понимаешь, что Святослав не уйдет из Византии с пустыми руками.

- И в какую сумму нам обойдется этот уход? – насторожился Константин.

- Речь пойдет о десяти миллионах денариев, по меньшей мере.

Магистру стало нехорошо. Сумма была названа запредельная. Хорошо еще, что выплачивать ее придется империи, а не самому Константину. С другой стороны, становилось совершенно очевидным, что Византии так просто от русов не отделаться. Каган Святослав человек упрямый. Далеко не факт, что он, вообще, согласиться принять золото. И тогда война будет продолжена, с весьма непредсказуемыми для Византии последствиями.

- Я передам императору твои требования, воевода.

- Это не требования, Константин, - пожал плечами Свенельд. – Ты попросил назвать сумму, я ее назвал. Но платить придется не столько Святославу, сколько его воеводам. Ты понимаешь, о чем я говорю?

- Я не вчера родился, боярин, - ласково улыбнулся собеседнику магистр. – Надеюсь, что не последняя наша с тобой встреча.

Из слов воеводы Свенельда Константин понял, что в стане Святослава нет единства. Далеко не все воеводы выступают за продолжения похода, а значит, у ромеев появляется шанс избавиться от русов без пролития крови.

- Если это не тайна, Свенельд, кто больше всех настаивает на продолжении войны?

- Волхвы, - нахмурился воевода. – И печенеги. Ганы Куря и Едигей не простят Святославу мира, заключенного с императором Цимисхием.

Через два дня в Аркадиополь прибыли посланцы императора Иоанна во главе с патрикием Львом Педиасимом. В свите патрикия находился и рабби Натан, которого Константин никак не чаял увидеть в Аркадиополе.

- Я полагал, что ты сейчас находишься в Болгарии, уважаемый, - обнял Константин за плечи старого друга.

- Я отвозил письмо императора Оттона императору Иоанну, - тихо произнес Натан. – Все еще только начинается, благородный Константин. Каган Святослав стал опасен не только для Византии, но и для Европы. Иоанн Цимисхий принял решение.

- Значит, война?! – ужаснулся Константин.

- Не здесь и не сейчас, - покачал головой Натан. – Цимисхий здраво рассудил, что войну лучше вести на чужой территории. У патрикия Педиасима имеются полномочия для заключения любого даже самого унизительного для империи договора.

- Что ж, - задумчиво проговорил Константин. – Нам остается только поздравить императора Иоанна с верно выбранной стратегией ведения войны.

Глава 15 Князь Вратислав

Русы покинули Византию, нагруженные добычей. Плату за свой уход они взяли изрядную, на долгие годы вперед опустошив императорскую казну. Так, во всяком случае, казалось Константину, но магистр ошибся в своем поспешном выводе. Иоан Цимисхий в средствах не испытывал недостатка. Судя по всему, Натан не обманул старого друга, и император Оттон оказал Цимисхию не только моральную поддержку. Для самого магистра Константина тоже начались горячие денечки. Император Иоанн не давал спуску своим приближенным, заставляя работать не покладая рук и не беря в расчет ни возраст, ни былые заслуги. Впрочем, Константин и сам понимал, что в эти месяцы решается судьба не только империи, но и всего христианского мира. Каган Святослав, надо полагать, тоже не будет сидеть сложа руки. По сведениям, поступавшим к Константину от уважаемого Натана, Святослав рассылал верных людей во все славянские земли. Его посланцев видели и в Моравии, и в Чехии, и в Варгии, и в Полабье. Другое дело, что далеко не везде они встречали теплый прием. Христианство уже успело глубоко проникнуть во многие славянские души, а многие князья и бояре просто побаивались решительного кагана, возмечтавшего об огромной империи. Эмиссары императора Оттона тоже не дремали, где посулами, а где и угрозами, склоняли на свою сторону славянских князей. Но в любом случае, нельзя было дать Святославу укрепиться в Болгарии, где на месте христианских храмов стали возрождаться языческие капища. Если каган просидит в Переяславце еще лет десять, то христианская вера в Болгарии сойдет на нет. А вместе с христианской верой сойдет на нет и влияние Византии в южных славянских землях.

К удивлению Константина, император Цимисхий оказался весьма умелым организатором. Всего за несколько месяцев он просто восстановил разгромленную армию, но и увеличил ее на треть. Особое внимание Цимисхий уделял пешей фаланге, состоящей из отборных и хорошо оснащенных воинов. Отныне только они имели право именоваться «бессмертными». Не забывал император Иоанн и о клибанофорах, численность которых он довел до тринадцати тысяч. «Бессмертные», которых уже насчитывалось пятнадцать тысяч, и клибанофоры должны были составить главную ударную силу в походе Цимисхия на кагана Святослава. А то, что поход этот должен состояться, не сомневался уже никто. Глупо было бы собрать триста тысяч воинов только для того, чтобы любоваться их выправкой на парадах. Цимисхий отлично понимал, что имперская элита не простит ему ни промедления, ни тем более поражения в войне с каганом Святославом. И он сделал все от него зависящее, чтобы спасти и себя самого, и христианскую веру, и Византийскую империю.

Зима прошла в трудах и хлопотах, но и весна не принесла магистру Константину облегчения. Со дня на день в столице империи ждали приказа императора Иоанна о выступлении. Вот только станет ли вторжение ромеев в Болгарию сюрпризом для кагана Святослава или он успел приготовиться к обороне? Константин невольно ежился, когда эта мысль приходила ему в голову. Почему-то сразу же всплывало в памяти лицо смурное лицо Святослава, с которым он вел очень трудные переговоры под Аркадиополем. Каган одержал победу над ромеями, но у него не хватило сил, чтобы воспользоваться ее плодами. Возможно, Святослав просто недооценил мощи империи и как раз в тот момент осознал свою ошибку. Возможно, он с самого начала рассматривал этот поход как разведку, не строя далеко идущих планов. Но в любом случае, он с неохотою заключил договор с Византией. Возможно, не последнюю роль в решении кагана сыграло давление воевод, которым магистр Константин и патрикий Лев Педиасим перетаскали столько золота, что его вполне хватило бы на покупку города. Но так или иначе, а вторжение ромеев может развязать Святославу руки, и в случае поражения Цимисхия участь Византии будет решена. Уже никто и ничто не помешает кагану русов вторгнуться в земли империи и стереть с лица земли ее столицу. Скорее всего, это понимает и ромейский император, а потому и медлит с принятием окончательного решения, боясь, что оно станет для него роковым.

Уважаемый Натан, вернувшийся в Константинополь из дальних странствий, охотно разделил беспокойство магистра по поводу итогов предстоящей войны.

- Святослав, конечно, знает о приготовлениях императора Иоанна, - сказал он, поднимая кубок за здоровье магистра, - у него хватает агентов в Константинополе. Да и трудно скрыть столь масштабные перемещения войск. По моим сведениям каган принял меры для укрепления границы и даже перенес свою ставку из Переяславца в Доростол. После ухода угров Курсана, и печенегов Кури, Святослав испытывает недостаток в коннице, но пытается восполнить его за счет болгар. Из Варгии к нему пришло пополнение. Шесть тысяч пехотинцев сейчас размещены в Преславе, где воеводы Свенельд и Юрий формируют из них новую фалангу. Думаю, это не последнее подкрепление, полученное Святославом из дальних земель. Именно поэтому императору Иоанну следует поторопиться.

- Но штурм приграничных крепостей отнимет у нас много времени, не говоря уже о потерях, - с сомнением покачал головой Константин.

- В этом ты прав, магистр, - охотно согласился с хозяином гость. – Но в Болгарию есть еще один путь, гораздо более короткий, который выведет императора прямо к Преславе.

- Ты имеешь в виду горные ущелья, клисуры, - удивился Константин. – Но неужели ты думаешь, что Святослав оставил их без защиты?

- Конечно нет, - пожал плечами Натан. – Вопрос в том – кто их защищает? Так уж получилось, магистр, что ключ Цимисхия к победе висит на шее брата кагана княжича Вратислава. А он, как тебе известно, христианин и недавно женился на дочери боярина Симеона, одного из самых преданных наших приверженцев.

- Так ты рассчитываешь, что Вратислав сдаст императору крепость, прикрывающую вход в ущелье? – вскричал потрясенный магистр.

- А почему бы не попробовать, Константин, - понизил голос почти до шепота Натан. – Если войску императора удастся пройти по этому ущелью, то исход войны будет практически предрешен. Ромеи окажутся в тылу у Святослава и отрежут его от Северной Болгарии, где находятся самые горячие сторонники кагана. Дружина Вратислава сплошь состоит из христиан, которые отлично понимают, что победы Святослава оборачиваются их поражением, и что в языческом каганате русов для них не найдется места.

- А если не понимают? – нахмурился Константин.

- Значит, мы должны объяснить это не только Вратиславу, но и его ближним мечникам. Подмогой нам в этом будут боярин Симеон и воевода Фрелав.

- Я одного не могу понять, почему Святослав доверил защиту столь важной крепости христианам?

- А остальные крепости не важные, что ли? – усмехнулся Натан. – Кроме того, не забывай, что именно мужество Вратислава и его дружины спасло войско русов от разгрома под Аркадиополем. Как же после этого старший брат может не доверять младшему?

- Пожалуй, - нехотя согласился Константин. – Но если Вратислав не изменил кагану, когда ему представился удобный случай, то с какой стати он пойдет на сговор сейчас.

- По моим сведениям, полученным от боярина Симеона, Вратислав просил брата после похода в Византию отпустить его в Киев, но Святослав ему отказал. А ведь младший брат в свое время безропотно уступил великий стол старшему. Понимаешь, магистр? Святослав наделил землями всех своих сыновей, отдал Тьмутаракань внуку Олега Вещего, оставил царский титул болгарину Борису, и только Вратислав остался ни с чем. А причина, в общем-то ясна – Вратислав христианин. И волхвы сделают все от них зависящее, чтобы младший брат, вопреки все обычаям русов, никогда бы не занял место Святослава.

- Допустим, - кивнул магистр. – Но что ты хочешь от меня, Натан?

- Напиши письмо своему родственнику, Константин, а я берусь доставить его в крепость. Будем надеяться, что боярину Симеону удастся объяснить молодому князю, где и в чем его выгода.

Князь Вратислав внимательно прочел письмо магистра Константина, доставленное в приграничную крепость ганом Аршаком. Сам ган не внушал Вратиславу доверия. Поговаривали, что именно Аршак убил боярина Алексея, хотя сам хазар клялся, что он здесь не при чем, а смерть боярина, это дело рук бека Азарии, негодяя и предателя, мстившего Алексею за свою дочь Марию. Дело было темное, и князь не рискнул осудить человека, без должных к тому оснований. Правда, он мог спросить с гана Аршака за то, что тот нарушил слово, данное Вратиславу, и сбежал из его дружины накануне похода, но у хазара и на это обвинение был свой ответ.

- Я христианин, князь, и не хочу воевать против своих единоверцев.

Ответ гана заставил боярина Симеона поморщиться, а воеводу Фрелава усмехнуться. И только князь Вратислав остался невозмутимым.

- Это ведь не простая война, князь, - продолжал Аршак. – Каган Святослав, понукаемый волхвами, решил разрушить все христианские храмы в Византии и Европе, и долг каждого истинно верующего человека помешать ему в этом. Разве не так, бояре?

Хазарский ган говорил приблизительно то, о чем писал в письме магистр Константин. Впрочем, двоюродный брат княгини Ольги обращался еще и к разуму Вратислава, призывая его, удержать старшего брата от роковой ошибки. Война с Византией и Европой подорвет силы нарождающегося Русского государства. Каган Святослав уже погубил в своих безумных походах лучших воинов своей земли, а дальше будет еще хуже, ибо император Цимисхий собрал трехсот тысячное войско и двинул его в Болгарию. Сопротивление Святослава в сложившейся ситуации просто бессмысленно. Самое умное, что он может сделать в создавшейся ситуации, это уйти в Киев.

- Он не покинет Болгарию, - вслух сказал Вратислав.

- Кто бы в этом сомневался, - вздохнул воевода Фрелав. – Мы все обречены на гибель в этой стране. Как хочешь, князь, но мне надоело плясать под дудку кровожадных волхвов.

- Что ты предлагаешь? – нахмурился Вратислав.

- Магистр Константин не лжет, - сказал Фрелав, глядя прямо в глаза князя. – Ты можешь убедится в этом сам, поднявшись на стену. Нас обложили со всех сторон. Мы, конечно, можем сопротивляться. Один день. Или два. Ты уже потерял половину своей дружины, Вратислав, я потерял не меньше. Наши мечники – христиане. Почему они должны сражаться за кровавых идолов и их безумных волхвов?

- Я дал слово Святославу? – холодно бросил князь.

- А разве каган не дал слово княгине Ольге, что отдаст тебе Полянские земли? Ты воевал за него в Хазарии, ты воевал за него в Болгарии, ты спас его от разгрома в Византии - и где же обещанная награда? В Киеве сидит княжич Ярополк, а ты Вратислав командуешь захудалой крепостью в чужой земле, рискуя потерять последнее – жизнь. Все эти годы мы шли за тобой, Вратислав, видя в тебе истинного христианина и прирожденного вождя. А ты привел всех нас к гибели. Ради чего, князь? Это ведь не я тебя спрашиваю, это спрашивают тебя мечники, с честью павшие под Аркадиополем. Ради чего они погибли там, Вратислав, и ради чего мы должны погибнуть здесь?

- Что ты предлагаешь, воевода? – повторил свой вопрос Вратислав.

- Я предлагаю уйти из крепости, - сказал Фрелав. – Оборонять ее бессмысленно, ты это знаешь не хуже меня. Нас всего три тысячи, ромеев в сто раз больше. Боярин Симеон проведет нас тайными тропами. Мы доберемся до Дуная, сядем в ладьи и вернемся в Киев.

- А Святослав?

- Думаю, что он последует нашему примеру. По этому ущелью ромеи выйдут к Преславе. Царь Борис сдаст им столицу Болгарии, он ведь не безумец, чтобы втягивать свою страну в кровавую бойню. И Святославу не останется ничего другого, как вернуться домой. Война закончится, даже не начавшись. Мы спасем не только себя, Вратислав, но и десятки тысяч жизней как христиан, так и язычников. Зачем нам Болгария, князь, зачем нам Византия? Ведь у нас и своей земли с избытком. Это ее нам следует обустраивать с великим тщанием, неся заблудшим душам свет истинной веры. Вот в чем твое предназначение, Вратислав. Вот что завещала тебе мать, княгиня Ольга, перед смертью.

Пора решаться, князь, пора делать окончательный выбор между истинным Богом и старшим братом, погрязшем в грехе язычества.

И князь Вратислав сделал свой выбор. Его дружина покинула горную крепость, до сей поры считавшуюся неприступной, на виду у торжествующих ромеев. Вратислав мог собственными глазами убедиться в том, что магистр Константин не солгал ему в письме – ромейское войско было неисчислимым.

- Ты послал гонцов в Преславу к царю Борису и воеводе Свенельду? – спросил Вратислав у Фрелава, ступая вслед за своими мечниками на узкую горную тропу.

- Послал, - нехотя отозвался воевода. – Будем надеяться, что у них хватит ума, поступить столь же мудро, как и мы.

Спустя час ган Аршак распахнул ворота брошенной крепости перед императором Иоанном. Путь на Преславу был свободен. И надо отдать должное Цимисхию, он оценил подарок, сделанный ему в самом начале похода благородным Константином и уважаемым Натаном.

- Я всегда считал тебя умным человеком, магистр, но в этот раз ты проявил не только ум, но и преданность. Этого я никогда не забуду.

Ромеи без помех прошло по горному ущелью и выплеснули на равнину почти у самых стен болгарской столицы. Этот неожиданный маневр застал врасплох и болгар, и русов, пребывавших в полной уверенности, что ущелье прикрыто надежно, и что Преславе ничего не грозит с этой стороны. Воевода Юрий, обучавший воинов, недавно прибывших в Болгарию из Радимицкой земли, пешему бою, не поверил своим глазам, когда увидел клибанофоров, несущихся к городу на полном скаку.

- Мечислав, - крикнул он боярину, сидевшему верхом на коне, - скачи в город. Закрывайте ворота!

Блуд уже и сам оценил степень опасности, нависшей над Преславой, но все же он успел спросить у воеводы:

- А как же вы?

До города было слишком далеко, чтобы пехотинцы могли достичь ворот раньше неповоротливых, но все же конных ромеев. Юрий понял это с первого взгляда и крикнул копейщикам:

- Стройтесь стеной.

Боярин Блуд скрипнул зубами и поскакал к городу, беспечно распахнувшему ворота навстречу коварному врагу. У самых ворот Мечислав оглянулся. Передовой отряд клибанофоров не смог сходу прорвать наспех выстроившуюся фалангу воеводы Юрия. Но на помощь ромеям уже спешили их конные и пешие товарищи.

- Ворота запирайте, - рявкнул Блуд на растерявшихся стражников. – Раззявы.

Для воеводы Свенельда появление ромеев под стенами Преславы явилось не меньшей неожиданностью, чем для Блуда. Наверное поэтому он не сразу понял, что кричит ему боярин Мечислав, перекошенным от бешенства ртом. А когда понял, то первое о чем спросил было:

- А как же князь Вратислав.

Для Блуда, разумеется, не было секретом, кем доводился Свенельду младший сын княгини Ольги, но сейчас его больше волновало судьба боярина Юрия, принявшего во главе трехтысячной фаланги удар всего ромейского войска.

- На стены! – коротко бросил воевода Свенельд.

Блуд первым взлетел на приворотную вежу. Увиденное его ужаснуло. Все поле перед Преславой было заполнено облаченными в бронь ромеями, а неподалеку от городских стен отчаянно сражалась горстка радимичей, обреченных то ли предательством, то ли ротозейством на верную гибель. Отступить к воротам они уже не могли, но и сдаваться не хотели. Ощетинившись копьями на все четыре стороны, они отчаянно отбивались от наседавших клибанофоров.

- Надо им помочь! – крикнул Блуд Свенельду. – Дай мне тысячу конных, я сам поведу их в бой.

- Помолчи! – зло глянул на него воевода. – Без тебя тошно.

Боярин Мечислав и сам понимал, что предложение его зряшное, что тысяча мечников не смогла бы опрокинуть бесчисленную ромейскую рать, но и смотреть спокойно на гибель радимичей было выше его сил. Он метнулся было вниз, но столкнулся на узкой лестнице с царем Борисом, поднимающимся на вежу. Борис был смертельно бледен, но старался сохранять спокойствие.

- Боже мой! – только и произнес царя, окидывая взглядом окрестности.

Фаланга радимичей таяла на глазах, Свенельду на миг показалось, что он увидел залитой кровью лицо Юрия, но, скорее всего, ошибся – до гибнущих радимичей было слишком далеко.

- У них тараны и стенобитные орудия, - сказал дрогнувшим голосом боярин Отеня. – Боюсь, что нам не устоять.

В Преславе осталось три тысячи болгар и примерно столько же русов. Никто и думать не думал, что именно этот город первым подвергнется осаде. Преслава была слишком далеко от границы, чтобы Святослав всерьез опасался за ее судьбу. Но по всему выходит, что каган просчитался, и император Цимисхий обвел таки его вокруг пальца.

- Но почему князь Вратислав не прислал гонцов? – задал вполне резонный вопрос царь Борис. – На это у него было достаточно времени.

- Видимо потому, что предал, - зло процедил сквозь зубы Блуд.

- Молчи, Мечислав, - страшно глянул на боярина Свенельд, - иначе я прикажу скормить собакам твой язык.

Сын Свенельда боярин Лют словно невзначай придвинулся к Блуду, положив при этом ладонь на рукоять своего меча. Мечислав и Лют терпеть не могли друг друга, но затевать ссору на виду у неприятеля было бы глупо, а потому боярин Блуд промолчал.

Судя по всему, император Цимисхий не собирался долго задерживаться у Преславы. Ромеи пошли на штурм города сразу после того, как покончили с упрямыми радимичами. Натиск их был страшен, почти сто тысяч человек, используя штурмовые лестницы, разом полезли на стены. А в ворота города ударил таран. Болгары и русы защищались отчаянно. Боярин Блуд со своими мечниками сумел сбросить со стены, взобравшихся было туда ромеев, но это был локальный успех. Ромеи сменяли друг друга, одна волна накатывала на стены вслед за другой, а у защитников города не было даже мгновения, чтобы перевести дух. И все-таки они продолжали сражаться, а дрогнули только тогда, когда ромеи, проломив ворота и пробив брешь в одной из стен, двумя мутными потоками хлынули в город. Уцелевшие русы, числом не более тысячи, затворились в царском дворце, обнесенном невысокой стеною. Болгары сложили оружия по приказу царя Бориса, который решил, что сопротивление бессмысленно. Император Иоанн, въехавший в поверженный город на белом коне, приказал вернуть Борису меч и царские регалии.

- Я воюю не с болгарами, я воюю с русами. Объявите это всем жителям города.

Впрочем, эти слова императора не спасли обывателей Преславы от насилия и грабежа. Цимисхий, как истинные полководец, не нашел нужным останавливать погромы и предоставил своим воинам вволю порезвиться в чужом городе. Слегка насторожила императора лишь весть о русах, закрепившихся во дворце.

- Предложите им сдаться. Скажите, что я гарантирую им жизнь.

Цимисхий был доволен началом компании и не скрывал этого от своих приближенных. Впрочем, императору грех было жаловаться, столица Болгарии сама упала ему в руки словно перезрелый плод. О прочих болгарских городах тоже можно было не волноваться. После пленения царя Бориса в стране вряд ли найдется человек, способный сопротивляться императору Иоанну. Если не считать, конечно, кагана Святослава.

- Неужели этот безумец примет вызов, брошенный императором? – спросил патрикий Василий Неф, назначенный Цимисхием командовать арьергардом и осадными машинами. Подчиненные Василия отличились при штурме Преславы, и он удостоился похвалы из уст божественного Иоанна.

Магистр Константин с ответом не спешил, с удовольствием потягивая из серебряного кубка пряное болгарское вино, и патрикий Василий переадресовал свой вопрос уважаемому Натану, сидевшему тут же за накрытым столом. Шум, доносившийся с улицы, мешал, видимо, иудею сосредоточится, и поэтому он ответил только после того, как прикрыл окно.

- Я бы не стал расслабляться раньше времени, благородный Василий, - сказал Натан, поднимая наполненный до краев кубок. – Ваше здоровье, патрикии.

И ведь как в воду глядел умный иудей! Не успели собеседники осушить кубки, как в занятый ими под постой дом богатого болгарского купца ворвался ган Аршак с криком:

- Русы пошли на прорыв!

Речь, судя по всему, шла о воеводе Свенельде, засевшем было в царском дворце с тысячью мечников. Именно поэтому весть, принесенная хазаром, не слишком взволновала ромейских патрикиев. Если воеводе Свенельду угодно пасть с честью, то это его выбор. Император Цимисхий предложил ему вполне приемлемые условия сдачи.

- Они идут по этой улице, - продолжал взволнованный Аршак. – Можете в этом сами убедиться, патрикии.

После этих слов Константин и Василий все-таки встали из-за стола и подошли к окну. Благо обзор из окна, расположенного на третьем ярусе большого купеческого дома, был просто прекрасным. Закованные в сталь русы стеной ломили на ромеев, сметая все живое на своем пути. Прорывались они даже не к воротам, а к бреши, проделанной в стене осадными машинами патрикия Василия Нефа. Из окна купеческого дома была видна и брешь и копошащиеся рядом с ней «бессмертные», пытавшиеся выстроиться в фалангу, дабы остановить обезумевших русов. Мечники воеводы Свенельда даже не шли, а словно бы плыли в потоках крови, хлещущей из ран поверженных врагов. Магистр Константин даже сумел разглядеть перекошенные лица трех молодцов, возглавлявших это страшный исход русов из поверженного города. А ган Аршак опознал витязей, благо не раз пировал с ними за одни столом:

- Тот что в центре – воевода Отеня, справа от него - боярин Мечислав Блуд, а слева – Лют сын Свенельда.

«Бессмертных» русы словно не заметили, прошли сквозь ромейскую фалангу как нож сквозь масло, оставив у себя за спиной сотни трупов.

- Я бы послал за ними клибанофоров, - забеспокоился было Василий Неф.

- Я думаю, тысячники сделают это без наших советов, - придержал его за руку магистр Константин. – Далеко русы не уйдут.

Собеседники вернулись к столу и осушили еще по кубку за здоровье императора и за победу византийского оружия.

- Мало выдавить Святослава из Болгарии, надо сделать все, чтобы он не добрался до Киева, - сказал уважаемый Натан.

- А что ты предлагаешь? – вскинул правую бровь магистр.

- Я собираюсь отправить гана Аршака к печенегам, надеюсь вы не будете возражать против этого, патрикии?

- С какой же стати, уважаемый Натан, - пожал плечами Василий Неф. – Язычник зажился на этом свете.

Пока иудей ходил за золотом, совсем не лишним в трудном путешествии, предстоящем хазарскому гану, магистр Константин любезно угостил Аршака болгарским вином. Ган оценил и жест ромея, и вкус вина. После чего за столом воцарилось неловкое молчание. Натан почему-то задерживался. Аршак забеспокоился и, с разрешения патрикиев выглянув в коридор. Его крик, полный злобы и отчаяния, заставил магистра Константина вздрогнуть и сорваться с места. Уважаемый Натан недалеко ушел от пиршественного стола. Нож, брошенный умелой рукой, попал иудею в горло и буквально пришпилил несчастного к деревянной стене. Магистр Константин первым подбежал к старому знакомому, но, увы, Натан уже не нуждался в его помощи. На лице иудея застыла гримаса ужаса, словно в последний миг своей жизни он увидел дьявола.

- Скорее оборотня, - сказал потрясенный Аршак.

- Какого еще оборотня? – не понял Василий Неф.

- Это Азар, - поморщился хазарский ган. – Будь он трижды проклят.

Князь Вратислав благополучно добрался до Переяславца. В городе, похоже, еще не знали о вторжении в Болгарию ромейского войска, а потому появлению князя не удивились. Воевода Претич, оставленный Святославом для поддержания порядка в городе, встретил младшего брата кагана на редкость дружелюбно. Впрочем, Вратислав не собирался задерживаться в городе, о чем он сразу же заявил Претичу. Воевода пообещал князю приготовить ладьи уже к утру следующего дня, а пока пригласил князя Вратислава, воеводу Фрелава и боярина Симеона к накрытому столу.

- А зачем ты понадобился кагану? – спросил Претич у Вратислава.

- Говорят, что ромейский флот уже вошел в устье Дуная. Видимо, Святослав стягивает все имеющиеся у него в наличии силы к Доростолу.

- Странно, - нахмурился Претич, - а мне об этом почему-то не сообщили. И из Преславы давно не было гонцов.

- Время терпит, - пожал плечами Фрелав. – Возможно, это просто слухи, распускаемые тайными сторонниками императора.

Разговор, завязавшийся за столом, был неприятен Вратиславу, и он сославшись на усталость и распрощавшись с хозяином, направился в отведенные ему покои. Князь очень наделся убраться из Переяславца раньше, чем сюда дойдет весть об осаде Преславы. У воеводы Претича под рукой было шесть тысяч русов, против двух тысяч мечников Вратислава и тысячи болгар боярина Симеона. Если воевода попытается их задержать, то к пристани придется пробиваться с боем, а Вратиславу менее всего хотелось сейчас проливать кровь.

Вратислав не сразу забылся сном, а проснулся раньше, чем предполагал. И первое что он увидел была оскаленная волчья пасть, склонившееся к самому его лицу. От неожиданности князь вскрикнул и потянулся к мечу, лежащему у изголовья.

- Своих не признал, Вратислав, - раздался над его ухом насмешливый голос.

По голосу князь опознал воеводу Вадима и поежился от подступающего к сердцу страха. Похоже, Белый Волк уже все знал и о хитрости императора Иоанна Цимисхия, и о слабости, проявленной младшим братом кагана в самый неподходящий момент.

- Что тебе нужно от меня? – приподнялся на локте Вратислав.

- Тебе, наверное, интересно будет узнать, князь, что Преслава уже пала, и восемь тысяч русов заплатили жизнями за твое предательство. Вставай Вратислав, каган ждет тебя.

Страх, охвативший было князя в первое мгновение, прошел, но досада на самого себя осталась. Зря он задержался в Переяславце, следовало захватить все ладьи, стоящие у пристани, и немедленно уходить. Это могло закончится кровавой стычкой с людьми Претича, зато Вратислав сохранил бы и себя и свою дружину.

- Где воевода Фрелав? – резко обернулся князь к Белому Волку.

- На колу, - холодно бросил Вадим. – Иной награды для клятвопреступников у бога Перуна нет.

- А боярин Симеон?

- Мы теряем время, князь Вратислав, - поморщился воевода. – Зачем ты задаешь вопросы, ответы на которые очевидны для всех.

Святослав ждал брата в том самом зале, где еще нынешнем вечером воевода Претич угощал гостей. Внешне каган был спокоен, и только в его глазах, устремленных на брата, таились недоумение и боль. Вратислав старшего брата побаивался. И не любил. Слишком уж разными людьми были старший и младший сыновья княгини Ольги. Сказывалась, видимо, разница в возрасте. Но главное, что их разделяло, было в другом. Вратислав вдруг совершенно ясно ощутил, что оправдываться и объяснять что либо этому человеку совершенно бессмысленно. Уж слишком по разному смотрят они на мир. Их разделила вера. И человеку, приносящему кровавые жертвы Перуну, никогда не понять того, кто пусть и не до конца, но все же принял в сердце завет истинного Бога – не убий. Никто и никогда не сможет убедить кагана Святослава, что не меч должен править этим миром, а любовь. Любовь и к ближнему, и к дальнему. Любовь не только к русу, но к хазару, и к ромею, и к франку – ко всем тем, в ком есть частица истинного Бога. А ведь она была и в Святославе, но он сам утопил ее в крови.

- Я борюсь за свой род, за славянское племя и за славянских богов, Вратислав, - хриплым голосом произнес каган.

- А мне этого мало, Святослав, - холодно отозвался князь. – Я принял в свое сердце Христа, а значит и всю Ойкумену. А больше мне нечего тебе сказать.

- До сей поры я держал слово, данное матери, Вратислав, и не делал различий между печальниками Перуна и Христа. Мне казалось, что кровь важнее веры. Что слово, данное русом, тверже стали. Я ошибся. Ты заставил меня взглянуть на мир другими глазами. И я увидел то, что прежде никогда не замечал. Не любовь правит этим миром, а предательство. Ты спас свою жизнь, отдав крепость врагу, и тем убил боярина Юрия, своего единоверца, для которого кровь была важнее веры. О прочих русах я уже не говорю. Они погибли там, в Преславе, только потому, что князь Вратислав выбрал не меч, но мир. Если к этому тебя призвал Христос, брат, то он пострашнее моего Перуна. Я не могу отправить на кол своего единоутробного брата, в том будет урон чести рода моего, а потому я казню тебя собственной рукой. Я каган, Вратислав, но не в моей воле сохранить тебе жизнь. Перун уже сказал свое слово…

Меч Святослава вошел в грудь Вратислава раньше, чем тот успел открыть рот. Князь покачнулся, взмахнул рукой, пытаясь найти опору в этом мире, и рухнул навзничь под ноги Белых Волков.

- Ты поедешь в Киев, Вадим, - сказал Святослав чуть дрогнувшим голосом, - и поможешь князю Ярополку очистить город. Христианские храмы должны быть разрушены, а вера хитрых ромеев должна навсегда исчезнуть с нашей земли.

- А как же ты, каган? – спросил Вадим.

- Я справлюсь, воевода, ибо со мной Перун и все славянские боги.

Глава 16 Осада Доростола

Император Иоанн вышел к Доростолу по суху, когда византийский флот в составе трехсот судов с греческим огнем на борту перекрыл путь отхода русам по Дунаю. Цимисхий не сомневался в своей победе и очень надеялся, что эта битва с коварным каганом русов будет последней в затянувшейся войне. Превосходство византийской армии над русами было десятикратным, а стены Доростола не настолько высоки и неприступны, чтобы выдержать удары осадных машин и напор огненного вихря, рождаемого греческим огнем.

К немалому удивлению Цимисхия Святослав не стал прятаться за стенами, а выстроил свою тридцати тысячную фалангу прямо перед воротами. Фланги русов прикрывали конные дружины, насчитывающие в своих рядах не более пяти-семи тысяч человек. Словом, это была не та сила, которую следовало опасаться трехсот тысячному войску ромеев. Именно поэтому император Цимисхий не стал медлить с началом сражения. Первыми на русов двинулись лучники и пращники, дабы расчистить предполье для наступление тяжелой пехоты. Тучи стрел обрушились на фалангу, но большого ущерба русом не нанесли. Пехотинцы Святослава, прикрывшись огромными щитами, спокойно выдержали этот наскок, ни сделав ни шага назад.

- Мы опрокинем их в городской ров, - сказал император Варде Склиру и взмахом руки послал в бой тяжелую пехоту. Фаланга «бессмертных», ощетинившись копьями двинулась, на русов медленным размеренным шагом. Цимисхий слишком долго любовался на свое детище и, по мнению Варды Склира, запоздал с конной атакой. Клибанофоры тронулись с места, когда «бессмертные» уже вступили в смертельное противоборство с русами. И пока всадники, облаченные в тяжелые доспехи, разгоняли своих коней, дружины русов с двух сторон ударили по фаланге «бессмертных», смешав ее ряды. А железная стена пехоты русов стремительно ринулась вперед, смешиваясь с ромеями. В результате этого нехитрого маневра, клибанофорам пришлось атаковать русов сквозь ряды собственной пехоты, что привело к весьма печальным последствиям. Потерявшие строй «бессмертные» стали легкой добычей конных русов, а клибанофоры, которым приходилось топтать тяжелыми конями собственных пехотинцев никак не могли пробиться к ним на подмогу. Император Цимисхий не сразу осознал последствия своего рокового просчета и бросил на подмогу клибанофорам и «бессмертным» легкую кавалерию и три легиона пехоты. Последствия этого шага были ужасны. Клибанофоры, не успевшие развернуть коней, были оттеснены стремительными акритами ко рву, куда и стали срываться один за другим. Конные дружинники Святослава вновь отошли на фланги, а пехота русов медленно двинулась вперед, нагромождая перед собой горы трупов. В этом людском месиве, уже почти невозможно было разобраться, где свои, где чужие, а подступающая темнота и вовсе делала продолжение бойни бессмысленной. Иоанн Цимисхий, скрепя сердце, вынужден был сыграть отбой. Услышав долгожданный зов труб, ромеи ринулись назад, подставив русам свои спины. Чем те не замедлили воспользоваться. Впрочем, пробиться к императорскому стану они все-таки не смогли, а потому очевидное для всех поражение решено было считать победой, тем более что русы оставили поле битвы, заваленное трупами, императору Цимисхию и отошли за стены. Утром окончательно стал ясен масштаб трагедии. Ромеи потеряли более двадцати тысяч человек убитыми, а о потерях русов приказано было молчать.

Цимисхий отошел от стен города и приказал готовиться к штурму. Похоже, император, несмотря на поражение, не утратил веры в свою счастливую звезду. Впрочем, потери, понесенные в первой битве за Доростол хоть и были чувствительными все-таки не пробили в рядах ромеев большой бреши. Цимисхий уповал на то, что русы получили хороший урок и не посмеют более высунуться за стены. Увы, император ошибся в своем поспешном пророчестве. Всего через два дня русы вновь вышли за стены и атаковали столь стремительно, что буквально смяли передовые легионы не успевшего изготовиться к битве ромейского войска. Положение спас Варда Склир бросивший конницу в обход слишком далеко продвинувшейся фаланги Святослава. Русы вынуждены были отступить, дабы не оказаться отрезанными от города. В этот раз битва продолжалась едва ли не до самого утра и была еще более кровопролитной, чем первая. Император Цимисхий, потерявший за три дня осады более пятидесяти тысяч человек, пришел в бешенство. Потери уже невозможно было скрыть, а потому в императорском войске воцарилось уныние, переросшее почти в панику, когда отчаянные русы, совершив ночную вылазку на ладьях, напали на обоз с продовольствием с весьма печальными для ромеев последствиями.

Цимисхий вызвал в свой шатер адмирала византийского флота и орал на него так, что сорвал голос. По мнению магистра Константина, которое он не стал скрывать от патрикиев, в этот раз император был абсолютно прав. Это каким же раззявой надо быть, чтобы, имея триста судов под рукою, не просто выпустить русов из города, но и позволить им бесчинствовать на берегу.

- Я же приказал сжечь все ладьи русов! – надрывался император. – Почему ты не выполнил мой приказ?

- Русы вытащили все ладьи на берег, - оправдывался адмирал. – Откуда же я мог знать, что они решаться на вылазку.

- Нет худа без добра, - попробовал успокоить Цимисхия патрикий Василий Неф. – Теперь мы знаем, что русы испытывают недостаток в продовольствии, иначе бы они не стали так рисковать. Я бы повременил с штурмом, божественный, осада города куда более разумный шаг в создавшихся условиях.

С предложением Нефа согласились все военачальники, да и сам Цимисхий, в конце концов, пришел к выводу, что немедленный штурм приведет к слишком большим потерям, ибо у Святослава под рукой еще достаточно сил. Император приказал обнести ромейский стан рвом, дабы избежать новых неожиданностей. К стенам Доростола были выдвинуты камнеметательные машины, которые днем и ночью засыпали город градом камней. Рано или поздно у защитников Доростола должно было кончится либо терпение, либо продовольствие, и тогда ромеям останется только воспользоваться глупостью, которую они совершат. Увы, очередную глупость совершил не Святослав, ее совершили ромейские полководцы, не позаботившиеся об охране метательных машин. Очередная ночная вылазка русов вновь привела к весьма печальным для ромеев последствиям. Были уничтожены практически все осадные машины и тараны, а мечники Святослава вновь почти без потерь отошли в город. Гнев императора Иоанна был ужасен. Патрикий Василий Неф, отвечавший за осадные машины, едва не лишился головы, но, к счастью, все обошлось. Для патрикия, естественно, а не для ромейского войска, которое вот уже три месяца стояло перед Доростолом, терпя обиды и унижения от наглых русов, которые не оставляли противников в покое ни днем, ни ночью. Мало того, что воины не чувствовали себя в безопасности вне обнесенного рвом стана, так и в самом лагере ромеев едва ли не каждую ночь творились страшные дела. Слухи об оборотнях, вампирах и прочей нечестии грозили окончательно подорвать и без того невысокий боевой дух войска. Цимисхий нервничал. Из Византии шли весьма неприятные вести. Константинополь недоумевал почему предпринятый императором победоносный поход в Болгарию до сих пор не привел к желаемому результату. За недоумением могли последовать и действия, благо в авантюристах столица Византии никогда не испытывала недостатка. Слишком долгое стояние под Доростолом могло стоить императору Иоанну трона. Это понимал и сам Цимисхий, и приближенные к нему люди.

- Быть может следует вступить с русами в переговоры? – первым закинул удочку в пруд всеобщего уныния магистр Константин.

Цимисхий, сидевший в кресле, очень похожем на трон, посреди огромного, расшитого золотыми и серебряными нитями шатра, угрюмо промолчал. Что было, в общем-то, неплохим предзнаменованием. Ибо еще месяц назад в ответ на подобное предложение он непременно бы разразился грубой солдатской бранью. Но за истекшее время уверенность императора в собственных силах изрядно повыдохлась. Две кровопролитные битвы и обрушившиеся на ромеев болезни, почти неизбежные при скоплении такого количества людей, уже привели к тому, что войско императора сократилось на треть. А вот о потерях русов практически ничего не было известно. Сначала ромеи полагали, что русы уносят своих убитых с собой. Ибо многим казалось просто невероятным, что на поле битвы мертвых ромеев находят раз в десять больше, чем русов. Однако, с течением времени, патрикии пришли к выводу, что соотношение потерь один к десяти соответствует действительности, ибо русы своих мертвых сжигали на кострах, и по количеству этих костров вполне можно было судить об их истинных потерях. А следовательно сейчас под рукой у Святослава никак не менее двадцати пяти тысяч испытанных бойцов, способных пролить немало ромейской крови. Становилось очевидным, что осада Доростола ни к чему не привела, и Цимисхий настаивал на немедленном штурме, ибо бездействие приведет к окончательному разложению войска. Варда Склир колебался, по всему было видно, что предложение магистра Константина ему нравится больше, чем требования императора. Спор ромеев разрешил каган Святослав, в третий раз выведших русов за стены. Обрадованный император приказал бросить на упорного противника все имеющиеся в наличии силы. Позже, Варда Склир скажет, что никогда в жизни не видел столь ожесточенной битвы. Русы выдержали десять атак ромеев, которые накатывались на них одна за другой, и не сделали даже шагу назад. Это было форменное безумие. Никто из ромеев не мог понять, как воины кагана Святослава выжили в аду, устроенном для них императором Цимисхием и блистательным полководцем Вардой Склиром. Но они не просто выжили, а отступили в полном порядке за стены города.

- Еще одно такое сражение, божественный император, и я ни за что не поручусь, - вздохнул Варда Склир.

- Они пойдут на прорыв, - сказал Цимисхий, глядя на патрикиев сумасшедшими глазами. – Это случится в ближайшие дни. Надо быть к этому готовыми.

Третья битва под стенами Доростола не подорвала боевого духа русов, зато значительно уменьшила их численность. Кроме всего прочего в городе не хватало припасов, хотя русы честно делились продовольствием, захваченным у ромеев с местным населением. Но трехмесячная осада не могла не повлиять на настроение обывателей. Прежде благожелательно настроенные к русам, ныне они роптали все громче и громче. Наверное, именно сейчас Святослав вдруг остро осознал, что здесь, в Болгарии, он на чужой земле. У него было много сторонников среди болгар, это правда, но и врагов с каждым месяцем становилось все больше. Правнук царя Симеона и внук царевича Баяна так и не стал своим в этом краю. И причина тому – вера. Слишком долго хитроумные ромеи отравляли души болгар своими льстивыми речами, чтобы в них вновь проснулось доверие к славянским богам. Все могло бы измениться в случае победы кагана над ромеями. Но победы не было, как не было и поражения. Похоже, боги никак не могли сделать окончательный выбор в пользу кагана Святослава, несмотря на пролитые им реки крови. А ведь Святослав бросил все на жертвенный камень победы. Из ближних мечников, с которыми князь Новгородский начинал войну с Хазарским каганатом не уцелел никто. Воеводы и бояре пали один за другим в Хазарии, Византии и Болгарии. Князь Данбор, верный товарищ еще по Асмолдову походу на Бердоа, пал как герой на поле битвы под Аркадиополем. Боярин Юрий убит под Преславой. Боярин Алексей – в Киеве. Воевода Претич убит вчера под Доростолом. Неужели всех этих жертв мало Перуну? Неужели у него все еще не хватает сил, чтобы настоять на своем в споре с богами иных народов? Ведь сила павших становится силой бога. Так во всяком случае говорят волхвы. И Святослав им верил, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Он не пощадил даже родного брата, поскольку считал, что предательство ложится черным пятном не только на клятвопреступника, но и на землю его породившую и на богов управляющих этой землей. Неужели он, каган Святослав, ошибся? Неужели слова волхвов, их пророчества, их ведовство, приносимые ими жертвы всего лишь страшное заблуждение, как об этом говорят христиане? Но ведь связь с богами можно сохранить только через кровь - причем же здесь любовь?

Святослав положил ладонь на рукоять меча и стремительно обернулся. До воеводы Свенельда, поднявшегося на городскую стену вслед за каганом, было всего четыре шага или один прыжок хорошо обученного человека. Но Свенельд был слишком стар для поединка, и недостаточно подл для того, чтобы просто ударить в спину.

- Тебя обрадовала бы моя смерть, воевода? – серьезно спросил Святослав.

- Я бы не огорчился, - холодно отозвался Свенельд. – И ты знаешь почему.

- Князь Вратислав предал и меня, и тебя, воевода, - рассердился Святослав. – Если бы я его не убил, то это пришлось бы сделать тебе.

- Нет, - покачал головой воевода. – Я бы его пощадил.

- Почему? – удивился каган.

- Потому что сам много лет тому назад предал своего отца, чтобы спасти от смерти твоего. Ты бы не родился, Святослав, если бы я не выдал князю Ингеру кудесника Рулава и князя Мечидрага. Понимаешь? И все пошло бы по другому. На киевском столе вместо Рюриковичей сидели бы Олеговичи. Вот она цена молчания, Святослав.

- Почему кудесник Рулав не покарал тебя, Свенельд? – нахмурился каган. – Или он не знал о твоем предательстве?

- Рулав не все знал, но о многом догадывался. Да и мудрено было не догадаться. У кудесника Чернобога были длинные руки, но он почему-то пощадил своего сына. Наверное понял, что я не мог поступить иначе. А значит, его вина больше, чем моя. Ты тоже ошибся каган Святослав. Не надо было брать Вратислава в поход на единоверцев. Не против ромеев ты его послал, а против бога, которому он кланялся. Ты сам поставил его перед выбором – либо Христос, либо Святослав. Он сделал выбор в пользу бога. Но ведь и ты сделал то же самое, каган, когда выбирал между Перуном и Вратиславом.

- Чего ты хочешь от меня? – прямо спросил каган.

- Я не верю в твою победу, Святослав. Я не верю, что ты правильно толкуешь волю Перуна. А потому не хочу вести людей на верную гибель. И самое главное, Святослав, - я жажду мести и не хочу от тебя скрывать, что твоя смерть принесла бы мне облегчение.

- А что если ошибаешься ты, Свенельд? Что если ты предаешь во второй раз? Что если ты своим предательством губишь не только меня, но и всех русов?

- Не знаю, - глухо сказал Свенельд. – Я действительно боюсь ошибиться. Пусть нас рассудят боги.

- Ты хочешь Божьего суда, воевода? – удивился Святослав.

- Я слишком стар для поединка, каган, - покачал головой Свенельд. – Мы просто станем с тобой в первые ряды фаланги, Святослав, и пойдем на прорыв. Пусть бог Перун поможет правому?

- Я принимаю твой вызов, Свенельд, скажи Накону, чтобы готовил людей для атаки.

Император Цимисхий оказался провидцем. В этот раз русы действительно пошли на прорыв. Железная стена смяла фалангу ромеев и втоптала «бессмертных» в землю, влажную от крови и дождя. Варда Склир бросал на обезумевшего врага легион за легионом, но русы продолжали медленно и упорно продвигаться вперед. Это было невероятно, это было невозможно, это противоречило всем законам ведения войны. Конные дружины русов давно уже были оттеснены от фаланги клибанофорами и акритами, ромеи атаковали пеших русов и с тыла, и с флангов, но те упорно шли вперед, орудуя длинными и смертоносными копьями. Впервые за все время осады Доростола, ромеям удалось расчленить железную стену русов. Их фаланга стала распадаться на две части, и в этот образовавшийся просвет император Цимисхий бросил свой последний резерв, пять тысяч клибанофоров. Причем не просто бросил, а сам повел их в атаку, приведя тем самым в замешательство свиту. Похоже, безумие заразительно. Магистр Константин, с трудом удержавший своего коня на холме, с тихим ужасом наблюдал за чудовищной бойней, развернувшейся у подножья. Взбесились не только люди и кони, взбесилась сама природа. Сначала по полю битвы загуляли пыльные смерчи, ослепляя и ромеев и русов. Константину на миг показалось, что участь последних уже решена, что им никогда не удастся вырваться из железного кольца, что им уже никогда не пробиться к Доростолу, ибо от города их отделяет стена ромейским мечей и копий.

- Это победа, патрикии! – закричал Василий Неф, потрясая сжатым кулаком, но, похоже, поторопился. Гром грянул столь неожиданно, что Константин едва не вылетел из седла обезумевшего коня. Но еще ужасней была молния, ослепившая всех на мгновение раньше. И в этот миг Константин увидел всадника на белом коне, несущегося в битву.

- Перун! – разнесся над полем битвы клич воспрянувших русов, а вслед за этим но головы обезумевших людей потоком хлынула вода.

- Ты видишь, Свенельд? – крикнул громовым голосом Святослав, указывая окровавленным мечом, на летящего среди молний всадника.

- Он пришел за тобой, каган! – в ужасе воскликнул воевода. – На небе ты нужнее, чем на земле.

Но Святослав, похоже, не услышал воеводу, страшным ударом меча снизу вверх он выбросил из седла ромейского патрикия и соколом взлетел на его белого коня.

- С нами Перун, русы! Вперед, за бога и кагана!

Магистр Константин, слегка пришедший в себя от пережитого потрясения, с ужасом смотрел, как воспрянувшие русы мечами прорубают себе дорогу в месиве ромейских тел. Небесного всадника уже не было на поле битвы, зато появился другой, земной, но не менее страшный. Это он первым врубился в ряды клибанофоров, преграждавшим русам путь в Доростол. Это он едва не добрался до императора Цимисхия, столь неосторожно ринувшегося в сечу. Спасая императора, клибанофоры чуть подались назад, и их замешательство стоило ромеям победы. Русы прорвались к городу. Вновь выстроились в фалангу перед воротами города и ощетинились копьями.

- Боже мой, - только и сумел вымолвить Варда Склир побелевшими губами. – Спаси и сохрани нас пресвятая Богородица.

Ромеи медленно пятились от стен Доростола. Русы их не преследовали. Битва затухала сама собой, и только небо продолжало безумствовать над головами живых и павших, а холодные струи дождя безжалостно хлестали в спины отступающим ромеям.

Лагерь Цимисхия утонул в грязи. Сыро было даже в шатре императора, где собрались промокшие до нитки и злые на весь мир патрикии. Сам император уже успел переодеться в другую одежду, которую его слугам каким-то чудом удалось уберечь от потопа, и смотрелся на фоне своих приближенных почти орлом. Впрочем, печать уныния лежала и на лице императора. Иоанн Цимисхий в который уже раз упустил птицу счастья, забившуюся было в его руках. О потерях, понесенных ромеями в этой битве, никто даже не заикнулся, и без того было понятно, что они оглушительные. Важнее было то, что уцелевшие утратили всякое желание сражаться. Даже патрикии дрожали сейчас не только от холода, но и от страха. Таинственный всадник, возникший невесть откуда, среди молний и потоков воды, льющихся с неба, будоражил воображение многих, в том числе и магистра Константина, доселе весьма скептически относившегося к славянским богам.

- Быть может, нам следует вывести флот из Дуная? – предложил Василий Неф, пряча глаза от рассерженного императора.

- И позволить русам уйти водой из Доростола?! – рыкнул на патрикия император.

- Зато Болгария останется за тобой, божественный, - утешил Цимисхия магистр Константин.

Вспыхнувший было в шатре спор прервал Варда Склир, вошедший в шатер императора. Полководец склонился к Цимисхию, сидящему в кресле, и что-то горячо зашептал ему на ухо. Патрикии, стоящие чуть в отдалении, услышали только одно слово «Святослав» и не на шутку взволновались. Неужели безумный каган предпринял еще одну попытку прорыва?!

- Каган Святослав предлагает нам вступить в переговоры, патрикии, - сказал Цимисхий, поднимаясь с кресла. – Слава Всевышнему, победа остается за нами.

За победу, впрочем, пришлось заплатить дорогую цену. Настолько дорогую, что многим она уже не казалось победой. В сущности император принял все условия русов и беспрепятственно выпустил их из Болгарии, с захваченной ими в походе на Византию добычей. Святослав в обмен дал слово не нападать первым на империю. Договор был скреплен взаимными клятвами, и магистр Константин, приложивший немало сил для его заключения, мог, наконец, вздохнуть свободно. Встреча императора с каганом состоялась неподалеку от Доростола. Причем каган Святослав, приплывший на встречу в ладье, не только не поклонился Цимисхию, но даже и не встал со скамьи. Поведение руса не лезло ни в какие ворота, но ромеи промолчали, дабы не подвергать риску жизнь божественного императора.

Ладьи русов уходили вниз по Дунаю, а ромейское войско, поредевшее едва ли не на две трети с тихим ужасом смотрело им вслед. Русы тоже потеряли немало людей во время осады и четырех жесточайших битв, но их было все же еще слишком много, чтобы внушить страх и почтение зрителям.

- Я бы послал за ними флот, - негромко произнес патрикий Роман, искоса при этом глядя на Цимисхия.

- Я дал слово русам, - надменно вскинул голову тот. – И не собираюсь его нарушать.

- Слава божественному цезарю Иоанну! – очень вовремя воскликнул магистр Константин. – Слава победителю русов!

Славословие магистра было подхвачено войском, но без особого энтузиазма, а потому вряд ли долетело до ушей уплывающих русов. Тем не менее, война выиграна, и это должны будут признать даже враги императора Цимисхия.

- Надеюсь, каган все-таки не доплывет до Киева, - тихо произнес Варда Склир.

- Я тоже надеюсь, патрикий, - в тон ему отозвался магистр Константин. – И порукой тому хазарский ган Аршак и ромейское золото.

Достигнув днепровских порогов, русы разделились. Воевода Свенельд повел рать берегом, каган Святослав с тысячью ближних мечников решил наведаться в Перунову рень, дабы принести жертвы своему небесному покровителю. Это было первое капище ударяющего бога на родной земли и миновать его Святослав не мог.

- Твоя воля, каган, - холодно сказал Свенельд, - но ты рискуешь и собой, и людьми.

- Не будем спорить, воевода, - спокойно произнес каган. – Зов Перуна громче, чем зов родной земли.

- Не на всякий зов следует откликаться, Святослав, - покачал головой Свенельд. – А жертв Перуну мы принесли столько, что их хватит на сотни лет вперед.

- Твоими устами мед бы пить, воевода, - усмехнулся Святослав. – Но Ударяющий явился на наш с тобой зов. Теперь черед кагана навестить своего бога.

- Бери лучшие ладьи, - махнул рукой Свенельд, - остальные мы спалим, чтобы не достались никому.

Флот русов здорово потрепало бурей в Черном море, многие ладьи дали течь и тащить их через днепровские пороги было бы безумием. Добычу погрузили на телеги, купленные у уличей, и Свенельдова рать двинулась посуху к родному городу. Сам воевода ехал верхом. Многие мечники тоже обзавелись конями. Но большинство шло пешком, при случае опираясь на тарахтящие телеги. Свенельд не торопился. Нельзя сказать, что последний поход Святослава закончился бесславно, но Болгарию они все же потеряли. А главное потеряли уверенность в непобедимости кагана и в вечной благосклонности к нему славянских богов. Наверное, это понимал и Святослав, иначе не отправился бы в капище Перуна, даже не дойдя до родной земли. Интересно, какой ответ он надеялся получить от Ударяющего бога, и что собирался предъявить его упрямым волхвам?

Проделав немалый путь за первый же день пути, Свенельдова рать остановилась на ночной отдых. До Киева путь был долгий, а утомленные долгой осадой и трудным морским походом люди, не могли двигаться слишком быстро. Свенельд приказал ставить шатер, а сам в сопровождении сына Люта и десятка ближних мечников поднялся на ближайших холм. Лют, обладавший острым зрением, первым заметил всадников, несущихся наметом по степи.

- По-моему, один убегает, а остальные его догоняют, - предположил один из мечников и, кажется, был прав.

- Судя по бараньим шапкам, это хазары, - определил Лют.

- Помоги беглецу, - приказал сыну Свенельд.

Одиннадцать всадников сорвались с холма навстречу хазарам. Беглец, видимо, понял, что подоспела помощь. Во всяком случае, он поднял коня на дыбы и обрушился на главного своего преследователя и опрокинул его на землю раньше, чем Лют с мечниками успели доскакать до места схватки. Торопливость дорого обошлась беглецу, ему пришлось в одиночку драться с шестью хазарами, решившими отомстить за своего вожака. Мечники Люта обрушились на хазар с неотвратимостью молота Перуна. Через мгновение бараньи шапки попадали на землю вместе с головами. Свенельд хлестнул коня плетью и поскакал вниз с холма.

Беглец был еще жив, хотя его тело, не защищенное кольчугой было иссечено хазарскими мечами. Дышал он тяжело, но памяти еще не потерял.

- Свенельд, - тяжело выдохнул он в лицо спешившемуся воеводе, - предупреди Святослава. В Перуновой рени его ждут печенеги Кури. Двадцать тысяч человек.

- А это что за люди? – кивнул Лют на убитых хазар.

- Ган Аршак и его люди, - с трудом произнес незнакомец. – Я следил за ними от самой Болгарии.

- Как твое имя?

- Азар. Ведун Черно…

Беглец дернулся и затих. Лют поднялся с колен и вопросительно взглянул на отца:

- Надо послать гонца к Святославу и развернуть рать.

- Не надо, - холодно произнес Свенельд. – Боги уже приняли свое решение и не нам, простым смертным, становиться у них на пути.

Перунова рень встретила кагана Святослава мертвой тишиной. Ворота старого капища не дрогнули в ответ на призывный звук его рога. Зато из ближайших зарослей на русов обрушился град печенежских стрел. Мечники не успели выстроится в фалангу. Двадцать тысяч конных печенегов обрушились на них с трех сторон, оставив им один путь к отступлению – в храм Ударяющего бога. Святослав первым заметил, как открываются ворота Перунова городца и успел крикнуть мечникам:

- За стены, русы!

Копье прилетело вылетело из черного провала, как только Святослав переступил роковой порог. Удар пришелся кагану прямо в сердце, пробив тяжелую бронь. Святослав успел вскинуть к небу глаза и увидеть всадника на белом коне, призывно машущего ему рукой. Каган поднял над головой окровавленный меч и шагнул туда, откуда уже нет возврата…

Все мечники кагановой дружины полегли у стен капища. А гана Куре путь в Перунов храм преградила молния, ударившая под ноги его коню. Ган вскрикнул, прикрыл лицо ладонью и пал из седла на землю. Два печенега подхватили тело Кури почти на лету и понесли его от страшного места, ставшего отныне могилой для одного из самых грозных воителей на земле, кагана русов Святослава.