Кагэкиё

Дзэами Мотокиё

Кагэкиё

Перевод с японского А. Е. Глускиной

Самураи времен Асикага любили вспоминать былое. Любили погружаться воспоминанием в свое прошлое, в былую старину своего сословия. Особенно охотно возносились они мыслью к той героической поре их жизни, когда они только еще выступали на исторической арене, как сословие, только завоевывали себе власть - к эпохе борьбы японских "греков" и "троянцев": рода Минамото с родом Тайра.

Эта знаменитая в истории Японии борьба, приведшая к установлению сёгуната Минамото Ёритомо, а в его лице - к гегемонии военного дворянства в целом, - изобиловала настолько яркими, драматическими, захватывающими подробностями, что очень быстро превратилась в сюжет для литературы. Мы знаем уже "Сказание о гибели Тайра". Действительность, история опоэтизировалась в сагу, "сказание". "Сказание",драматизировалось в лирическую пьесу. Такова эволюция этого сюжета.

Есть один эпизод в истории этой борьбы, воспламенявший полуугасшие сердца самураев Асикага своим героизмом, и вместе с тем действующий на их впечатлительность своим скорбным концом. Это - повесть о подвиге и последующей судьбе знаменитого воина Тайра - Кагэкиё.

Наступала последняя фаза этой героической борьбы Тайра и Минамото. Близился конец Тайра - их гибель в волнах "западного моря". Дружины Минамото неуклонно наступали, оттесняя Тайра все ближе и ближе к берегу,- на юго-западную оконечность острова Хонсю. Тайра терпели одно поражение за другим. Военачальник Минамото - Ёсицунэ не давал ни отдыха, ни пощады.. И вот они уже не могут больше удержаться на суше. Переходят на корабли... Выстраиваются на них вдоль берега. А на суше - против них, подступившие уже вплотную, - дружины Ёсицунэ. Идет бой: одни посылают стрелы с кораблей, другие -стараются добраться до судов. Тайра изощряются в средствах отразить врага. И вот их военачальник кликает клич: "кто проберется в стан врагов и доставит голову самого главного виновника их несчастья - самого Ёсицунэ?" И первым выступает храбрейший из его воинов - Кагэкиё. "Ведь не демон же Ёсицунэ!.. Такой же человек он, как и все. Почему же мне не сладить с ним?" - рассуждает он и отважно выскакивает на берег. Воины Минамото окружают дерзкого... Напрасно: от одного блеска меча героя их трусливая рать разбегается во все стороны. Кагэкиё - в неистовстве от ярости и стыда: "как? у него даже врага не оказалось! Ему не у кого даже головы срубить! Что скажут его сотоварищи, наблюдавшие эту сцену со своих кораблей? Погибнуть-почетно и славно! Но остаться без врагов, это - постыдно!" - И Кагэкиё бросается в погоню. Ему подвертывается один из воинов МинамотоМихоноя. Кагэкиё бросается на него, но тот ускользает и ударяется в бегство. Кагэкиё - спешит за ним... Настигает, схватывает сзади за шлем: "стой!", но, увы, железный подзатыльник шлема под богатырскою рукою не выдерживает и отрывается... а голова врага остается на плечах.

Кагэкиё поражен: остановился, недоумевая смотрит на шлем в своих руках. Остановился, - впрочем, на почтительном расстоянии - и тот, и невольно молвит издали: "ну, и здоров же ты, Кагэкиё! Какая силища в руках!"- Кагэкиё же в ответ: "ну и здорова же шея у тебя, Михоноя!" Так и разошлись оба в разные стороны.

И прославили японские барды эту сцену, превознесли ее героя Кагэкиё. Только печально кончилась его судьба.

Минамото победили... Не павшие на поле битвы дружинники Тайра были или казнены или сосланы... В число последних попал и Кагэкиё. Его сослали на остров Кюсю, в провинцию Хюга. И закончил он дни свои - в нищете, как нищий, питаясь подаяниями прохожих; ко всему еще- ослепнув на оба глаза.

Такова фабула, - и она стала сюжетом Но. В мастерских руках Сэами она превратилась в пьесу, знаменитейшую из всех пьес "героического" жанра.

Сэами избрал особый подход к фабуле. Пред нами последняя стадия в жизни героя; Кагэкиё - в ссылке. Он уже ослеп. Он уже нищий, обитающий в жалком шалаше у дороги и собирающий подаяния прохожих. Он покинут всеми... Но не всеми забыт: у него там далеко - в Камакура, столице их сословия, - осталась дочь. Он с самого ее рождения разлучен с нею: где-же воину возиться с семьей, с детьми? В особенности, когда идет такая страшная борьба... Но дочь эта, воспитанная в чужой семье, не забыла своего отца... И хочет хоть раз в жизни повидать его: ведь он расстался с нею, когда она только что родилась. Она знает. что она дочь знаменитого героя... Прослышала и о том, что он в ссылке далеко, - и решается презреть все опасности трудного и далекого пути... Захватив с собой преданную прислужницу, она отправляется на поиски...

Случай приводит их как раз на ту дорогу, около которой стоит шалаш бедного слепца. Они решают спросить у него, не знает ли он, где знаменитый воин Тайра - Кагэкиё. И слепец, пораженный в самую глубину своего сердца этим вопросом, узнав по голосу дочь, с неописуемым страданием отвечает: "Нет, не знаю!" Ему стыдно назвать себя. В глазах дочери - он во всем ореоле героя, - и вдруг она, вместо героя, увидит жалкого слепого нищего. Те проходят дальше - искать отца, с которым только что обменялись словами.

Очень скоро они встречают поселянина и задают ему тот же вопрос. Поселянин удивлен: ведь они только что прошли мимо того, кого ищут и про кого они у него осведомляются. Разве они его не узнали? И ведет девушек обратно, обманом заставив Кагэкиё откликнуться на зов и тем выдать себя. Кагэкиё - в гневе. Зачем он открыл его? Ведь он уже не Кагэкиё! От прежнего героя ничего не осталось. Ведь он даже имя здесь в ссылке принял другое.

Но поправить дело уже нельзя, и Кагэкиё привлекает дочь к себе... Оба предаются скорби. Но время идёт. Молодой девушке нельзя здесь оставаться... Да и не к чему! Ее судьба и судьба отца - навек разделены. "Предоставь твоему отцу здесь умереть! А ты живи своей жизнью - там!" Он торопит ее обратно. Та готова со скорбью подчиниться, но просит лишь об одной последней милости: пусть отец ее покажет себя таким, каким он был, каков он есть по существу своему! Пусть он еще раз - в последний раз предстанет перед ней в облике героя! Пусть он расскажет ей повесть о своем подвиге! Она не видела его в расцвете его славы, пусть увидит его хотя в ореоле героического рассказа. Чтоб все-таки унести с собою представление о подлинном облике своего отца, а не об этом только... жалком и недостойном. И Кагэкиё соглашается, приступает к рассказу...

Происходит что-то странное и ужасное. Старый, слепой нищий, по мере развития своего рассказа, как будто, возрождается... В нем просыпаются силы... Он как будто снова вырывается с корабля на берег, снова размахивает мечом, снова преследует врага, снова настигает его, хватает за шлем... Жалкая фигура беспомощного слепого старца - кружится в бешеных движениях... Он грозит, он - снова герой...

Но все обрывается!.. Перед дочерью опять прежний слепец... Нет больше сил... "Прощай дочь, иди"! "Прощай отец! Иду!" Так обменялись они последними в жизни приветствиями и расстались...

Искусство Сэами превратило этот сюжет в пьесу, воспринимаемую даже современными японцами, как потрясающая трагедия, овеянная дыханием древнего героизма. За Сэами следовали драматурги всех времен, бравшие тот же сюжет для своих трагедий. Не мало пьес на этот сюжет написаны в эпоху Токугава, есть и современные сценические обработки истории Кагэкиё. История сюжета "Кагэкиё" -одна из любопытнейших страниц истории японской литературы.

Юсаки Сэами Мотокиё.

КАГЭКИЁ

I. Действующие лица:

1. Химэ -Хитомару, дочь Кагэкиё. 2. Томо - ее служанка. 3. Ситэ - Акуситибёэ Кагэкиё [Акуситибёэ Кагэкиё-вассал дома Тайра, герой битвы при Ясима бывшей в 1183 г. между Минамото и Тайра], бывший вассал и воин Тайра [Тайра и Минамото-два знаменитых враждовавших между собой военных дома - в XII в.]. 4. Ваки - Поселянин из пров. Хюга [Хюга - провинция на востоке о-ва Кюсю], места ссылки Кагэкиё.

II. Место действия:

Провинция Хюга, на о. Кюсю.

III. Время действия:

Неопределенное.

I.

(В глубине сцены изображен шалаш с сосновыми ветками у входа.

Появляется Хитомару и ее служанка).

Служанка.

Если ветер пощадит,

Жить роса не перестанет. Ветер дунет... в тот же миг

Что с росою станет? Так и наша жизнь течет,

Когда нас судьба голубит. Но подует вихрь... и вот,

Что с тобою будет?

Хитомару.

Я женщина, мне имя Хитомару, Я из Камакура Камэ-га-э-га-яцу [Камакура Камэ-га-э-га-яцу - местность в пров. Сагами, на востоке о. Хонсю.] Отец мой Акуситибёэ Кагэкиё Был Таира вассалом верным... и за это Был ненавидим он фамильей Минамото И сослан был в Хюга-но-Миядзаки; [Миядзаки - город пров. Хюга на о-ве Кюсю.] И там проводит он и месяцы и годы. Он к жизни этой не привык и страждет; И стражду я в дороге непривычной Но для пути страдания обычны, И это для отца... и дух мои крепок.

Обе (сагэута).

Хочу уснуть... но в думах столько слез,

О, столько слез течет на изголовье, На изголовье трав, одетых в слезы рос,

Тех рос, что украшают изголовье И влажно мне от слез и от росинок трав,

И влажен, о, как влажен мой рукав!

Обе (агэута).

Мы из страны по имени Сагами. [Сагами - пров. на востоке о-ва Хонсю.]

Кого спросить, куда теперь итти? О, Тоотоми, не достигнутая нами,

О, бухта, где гуляют корабли! Мой челн скитания, плыви к реке Микава, [Микава - река в пров. Микава, на востоке о-ва Хонсю.]

Микава - то река, где восемь есть мостов, Где восемь есть мостов налево и направо,

Мостов, раскинутых, как лапки пауков. И вспоминаешь вмиг дворец, что там в столице,

В столице, что осталась вдалеке Когда же сон мне наконец о ней приснится?

О, если бы увидеть хоть во сне!

Служанка.

Вот наконец пришли - то будто Миядзаки, Та местность, что лежит в стране Хюга. Ты так сюда спешила... здесь мы спросим О пребываньи твоего отца.

II.

(Из шалаша раздается голос Кагэкиё).

Кагэкиё.

Сам запираю я сосновые ворота И в одиночестве я годы провожу Ах, света ясного глазам моим не видно Бег времени не различаем мной. Дремлю я тщетно в этой темной келье: В жару и холод мой наряд один, Мне не дает никто другой одежды. И вот скелет худой сквозь рубище сквозит.

Хор.

О, если-б ты ушел от суеты.

То твой рукав был в черный цвет окрашен. Но, смутой обуян, не знал смиренья ты,

И вот позор, ты одинок и страшен. И жалок мне твой исхудалый вид!

О, кто тебя, несчастный, пожалеет? Кто на тебя с участьем поглядит?

Нет никого, кто сделать то сумеет!

III.

Хитомару (в изумлении оглядывается на шалаш).

Вот удивленье... Тот шалаш из бамбука, Как будто бы там жить никто не должен, А чудным образом мне голос прозвучал. А, может, там живет старик убогий? От нас то далеко, - но кровля мне видна.

Кагэкиё.

Пусть мне не видно, что настала осень

Однако слышу я отсюда ветра шум, Но где, откуда дует он, откуда?

Хитомару.

Я не знаю...

Блужданья тщетные, пути не знаю я, И нет приюта мне, чтоб отдохнуть немного.

Кагэкиё.

Нет места в трех мирах, кругом одно лишь небо. [Три мира - мир страстей, мир желаний, Нирвана (буддийск.).] Кому задать вопрос? Откуда ждать ответ?

Служанка. (к Хитомару).

Послушай-ка, зайдем в шалаш и спросим.

(подходит к шалашу).

Кагэкиё.

Кто это там еще?

Служанка.

Не знаете ли вы, где пребывает ссыльный?

Кагэкиё.

Вы говорите, ссыльный. Кто же он? Как имя?

Служанка.

То Акуситибёэ Кагэкиё. То Таира вассал.

Кагэкиё.

А, слышал я как будто бы о нем, Но я с рожденья слеп И видеть мне его не приходилось... Я слышал, что ужасно он живет И что невольно жалость вызывает Но вы подробности спросите у других.

Служанка. (к Хитомару).

Как видно, здесь он больше не живет. Пойдем-ка вглубь страны и там расспросим.

(Уходит).

IV.

Кагэкиё.

Вот странно! Если б знал я, кто тут был! Быть может, дочь моя родная приходила...

(Пауза).

Однажды в местности по имени Ацуда В стране Овари был я - и тогда [Овари-пров. на востоке о-ва Хонсю.] С гулящей женщиной сошелся... И у нее ребенок родился. То девочка была - и я подумал: "На что она нужна", и отдал старшине В Камакура Камэ-га-э-га-яцу. И вот с отцом она обмолвилась словами И горевала, что не ведает отца...

Хор.

Хоть голос слышал ты, но облика не видел.

О, жалкий ты слепец, о, жалкий без конца! Ты имя не назвал, ты ей уйти позволил.

Дочь опечалить - не дала любовь отца!

V.

(Служанка и Хитомару снова показываются на сцене,

навстречу идет поселянин).

Служанка. (Поселянину).

Послушай, ты не будешь поселянин Из здешних мест?

Поселянин.

Селянин, говоришь. А вам его на что?

Служанка.

Не знаешь ли, где пребывает ссыльный?

Поселянин.

Ты "ссыльный", говоришь. А как его зовут?

Служанка.

Вопрос мой был об Акуситибёэ Кагэкиё. То Таира вассал.

Поселянин (указывая на шалаш).

Вы были там, в горе там есть лачужка. И разве не был там, в лачужке, человек?

Служанка.

Да, в той лачужке был слепой лишь нищий.

Поселянин.

Слепой лишь нищий! Кагэкиё то, Что спрашиваешь ты. Но что за странность?

(К Хитомару).

Когда сказал я "Кагэкиё" - ты, Я вижу, омрачилась оттого. Как звать тебя?

Служанка.

Твои догадки верны. Что дальше нам скрывать! То дочь Кагэкиё. Сказала, что хоть раз отца увидеть хочет И вот сюда из дальних стран пришла; Сказала, что во что бы то ни стало, А будет так. Так ты нас проводи И дай увидеться с Кагэкиё.

Поселянин.

Слов нету у меня. Она - дочь Кагэкиё.

(к Хитомару).

О, сердце успокой и выслушай меня. На оба глаза слеп стал Кагэкиё, Надежду потерял и опустился он И называется теперь "Кото из Хюга". Он подаяньем странников живет, Благодаря участью мне подобных

(к обеим).

Он жизнь влачит. И я подозреваю Что имя не назвал он вам из-за стыда За облик свои, так непохожий На то, чем в годы старые он был. Я провожу теперь вас до него И назову его я "Кагэкиё". Ведь имя то его, он должен отвечать.

(К Хитомару).

И вот тогда, лицом к лицу с ним ставши, О настоящем ты и прошлом расскажи.

(К обеим).

Ну, следуйте за мной.

VI.

(Они подходит к шалашу, и поселянин стучится в дверь).

Поселянин.

Эй, эй, ты здесь ли будешь Кагэкиё? Ты здесь ли Акуситибёэ Кагэкиё?

Кагэкиё.

Молчать, молчать! Тут люди с родины ко мне держали путь, Не то, что ты... И здесь меня искали... Однако же на это несмотря, стыдясь себя, Я отпустил их, имя не назвавши. О, горе, я позволил им уйти! Я имя не назвал, я сам себя стыдился. Да! Люди с родины вопрос мне задавали, Не то. что ты... О, от печальных слез, которым нет предела, Сгноился мой рукав. О, в этом мире все подобно сну... И мы недолговечны, мы во сне! И нынче понял я, что наше тело тленно, Что все мы спим, и в мире все, как сон И вот решил, что в этом грешном мире Нет Кагэкиё больше. И когда Зовешь ты Акуситибёэ Кагэкиё Слепца вот этого, который осознал, Что бренно тело наше, Что все мы, как во сне, и в мире все, как сон, Который уж решил, что в этом мире Нет Кагэкиё больше... вот когда Его ты Кагэкиё величаешь Что может он сказать? И больше даже: мое имя здесь. В стране вот этой...

Хор.

...Что зовут Хюга, Которую зовут "на солнце обращенной",

Ведь имя новое дала ему страна. Ты не назвал его по имени Хюга,

По имени страны "на солнце обращенной", Хоть думал ты, что больше никогда

В нем не пробудит Акуситибёэ Кагэкиё То имя, что к далеким дням зовет,

Когда при нем был лук, что брошен им в бессильи, Хоть думал он, что больше никогда,

В нем не пробудит гнев годов далеких имяОднако вот... опять рассвирипел!

Кагэкиё.

Но здесь живя...

Хор.

Но здесь живя, коль будет не любим

Он теми, кто дает, которым его жалко, То можно будет впрямь сравнить его с слепым,

Который потерял единственную палку. Прости ему те скверные слова,

Что он сейчас тебе промолвил в злобе, Сочти за слабость озлобленного слепца

И не сердись на бедного слепого!

Кагэкиё.

Совсем темно в глазах моих, однако...

Хор.

Совсем темно в глазах его, однако

По слову одному он знает мысль людей. Так и гора по ветру в соснах чует снег...

Но жалость! Ветер сон ее прогонит, А на яву цветов ей не видать.

Так он: по ветру в соснах понял: снег, И от напора ветра пробудился.

Но жалость, жалость! лучше б ему спатьВедь на яву цветов ему не видеть!

Так берег бухты слышит рокот волн, Что на скалистый берег набегают,

И знает: солнце покидает небосклон И час вечернего прилива наступает.

И так же он услышал рокот волн У своего забытого порога

И понял, что известно им, кто он, И что признанье неизбежно скоро.

Кагэкиё.

Я сам ведь Таира. Начну рассказ сейчас и вас потешу.

VII.

Кагэкиё (поселянину).

Как быть? Хочу просить теперь прощенья. Ты боль мне причинил, и я вспылил за то.

Поселянин.

Ну, ну... Свои ведь мы с тобою люди. Не стоит, незачем... А вот до нас Сюда к тебе не приходили нынче? Не спрашивали Кагэкиё здесь?

Кагэкиё.

Нет, нет... Спросили только вы, других людей не видел.

Поселянин. Э, полно, это ложь! Зачем скрывать тебе о том, что был ты спрошен? И точно, спрошен был ты той, что называлась Твоею дочерью. Ты слышишь, Кагэкиё? Из жалости ее к тебе привел.

(К Хитомару).

Скорей, иди к отцу.

Хитомару (подходя к отцу).

Сама к тебе пришла я... О, горе мне! Из дальних стран я шла, Терпела всю дорогу иней, дождь, Росу и ветер. О, как твердо было Мое намеренье к тебе сюда притти. Но всё напрасно... Горе! О, это ли отца любовь и жалость? О, это ли привязанность отца? Безжалостный!

Кагэкиё.

О, до сих пор скрывал я и таил... И думал - тайна то. Неужто все открылось? О, места нет для тела моего, Что в бренности своей росе подобно! О, вот позор! А ты? Твой облик, как цветок. И если только имя ты мое возьмешь,Напомнишь обо мне и навлечешь позор. Да, думал я о том, что вся ты, как цветок. А я бесславен стал и опозорен, И мир забыл меня. И если ты теперь Возьмешь мое запятнанное имя, Напомнишь обо мне - и на себя Позор и горе только навлечешь ты! Так думал я тогда и вам уйти позволил. Не упрекай меня!

Хор.

О, горе, горе! Когда то говорил чужим он: "приходи!"

И гневался, когда не приходили. А нынче дочери родной сказал: "уйди!"

Прогнал родную дочь. что так его любила!

Кагэкиё.

На корабле одной семьей...

Хор (сагэута).

На корабле одной семьей,

Плечо к плечу, нога с ногой, Дни проводили в тесноте;

Как ясный месяц в высоте Был Кагэкиё лучше всех

И было сесть ему дано На государево судно.

И тот, кто чином был с него, Кто выше был и ниже кто,

Искусных воинов была тьма, Но государева судна

Он удостоился один. Слуга сидел, где господин,

Друг к другу близко прислонясь. И двор завидовал дивясь!

И вот теперь его удел: Единорог уж ослабел,

Ретивый конь утратил бег... Так и вот этот человек...

VIII.

Поселянин.

Вот жалость то!

(К Хитомару и служанке).

Сюда ко мне пройдите.

(К Кагэкиё).

Послушай, говорю тебе я, Кагэкиё, Желает то твоя родная дочь.

Кагэкиё.

Что там еще?

Поселянин.

Она сказала мне сейчас, что хочет Услышать от тебя, как стал ты знаменит. Как знаменит стал Кагэкиё при Ясима. [Ясима-местность в пров. Сануки на о-ве Сикоку.] Рассказ есть у тебя, позволь послушать нам.

Кагэкиё.

Как быть? Не к месту это самое желанье! Но раз из дальних стран Притти ко мне намеренье имели, Я должен рассказать, хоть не лежит душа.

(К поселянину).

Но как рассказ я кончу, ты тотчас же Их уведи на родину мою.

Поселянин.

Понял. Как кончишь свой рассказ, я мигом уведу.

IХ.

Кагэкиё.

Ну вот... в то время это было, в третий месяц,

На третий год правления Дзюэй, [Дзюэй - название годов правления импер. Антоку 1181-1183.] В декаду дней последнюю... Тогда

На суднах Таира, на суше Минамото Раскинули вдоль берега войска

И порешить они хотели оба, Кому в сраженьи пасть и победить кому.

И тут

Начальник войск Ното, чье имя Норицунэ, Так заявил тогда:

"Последний год победы мы не знали: Так в Харима-но-Мурояма бой, [Мурояма-местность в провинции Харима, на о-ве Хонсю.] Так и в Бицю-но-Мидзусима тоже, [Мидзусима-группа островков в пров. Бицю на юго-зап. Хонсю.]

И даже в Хиёдорикоэ было так [Хиодорикоэ - название местности.] На нашей стороне победы не бывало.

И все благодаря Военному искусству Ёсицунэ. [Минамото Ёсицунэ - представитель военного дома Минамото, взявшего в свои руки политическую власть с 1185 г.]

И нынче тоже вряд ли нам удастся Победу одержать здесь над Куро".

Он кончил, и подумал Кагэкиё: "Ведь Ёсицунэ смертный, не святой,

И ведь не демон же какой-нибудь во плоти". Подумал так и, умереть решив,

Спокойно испросив "прости" у Норицунэ, На сушу прыгнул. Тут тотчас

Солдаты Минамото - "лишних не пропустим!" Вскричали все и бросились к нему.

Хор.

И видя то, подумал Кагэкиё:

"Да тут их тьма"! И живо меч схватил. И только тот блеснул в закатном блеске солнца.

Как вражеское войско, не стерпев, Вмиг на четыре стороны умчалось.

Кагэкиё.

"Не дам им убежать! " - подумал я тогда.

"Презренные, негодные вы трусы!"

Хор.

"Не дам им убежать!" - подумал он тогда.

"Презренные, негодные вы трусы!" Остаться одному - ведь вот позор!

Ведь это на глазах происходило У Минамото и у Таира... Позор!

И вот задумал он догнать хоть одного: Меч прихватил рукой и крикнув:

"Эй, вы там!

Я Акуситибёэ Кагэкиё. Так знайте же, я Таира вассал!"

Так молвил и в погоню побежал. И вот догнал он тут Михоноя,

Схватил его за шлем, но тот все вырывался. Так было раза три, а тот все убегал

И на ходу с себя бросал оружье. "Не отпущу желанного врага!"

Вслед крикнул догоняя Кагэкиё. За шлем опять схватил, да как вскричал: "ага.",

Да так его рванул.. что даже шлем сломался. Однако... шлем остался у него,

А сам хозяин шлема мчался дальше. Потом остановился вдалеке

И оглянулся. "Ну и Кагэкиё! И страшен ты. Вот силища в руках!"

Сказал он, в изумленьи столбенея. А Кагэкиё тут ему в ответ:

"Ну, ну, Михоноя, крепка же твоя шея!" Так молвили они и рассмеялись оба...

И кто налево, кто направо разошлись.

(Во время рассказа Кагэкие теряет разум и начинает плясать).

X.

Хор.

Незабываемый рассказ! Печально у него судьба сложилась!

И вспомнил он об удали своей, И чем он стал... И все в нем помутилось.

И вот теперь - позорная судьба. О, жизни путь так горек и так низок!

Но что тут мир, что жизни суета! Ему неделю жить, конец уж близок.

(К Хитомару).

Иди скорей, вернись к себе домой И помолись о том, кого не будет скоро.

И пусть любовь твоя, светильник дорогой, В пути тяжелом будет для него опора.

"Прощай". "Я остаюсь". "А я иду". Так молвили они друг другу и расстались...

И голос долго не смолкал еще в ушах. И это все, что друг от друга им осталось.

(Перевод А. Е. Глускиной).

ПРИМЕЧАНИЯ

XVIII. К переводу "Лирических драм"

Читатель, прочитавший все три переведенных пьесы [в данном файле только одна из трех.- Прим. сканировщика], будет недоумевать по поводу совершенно различных способов переводов каждой из них. Должен сказать, что именно на такое несколько более обостренное внимание к этим переводам переводчики и рассчитывали.

Вопрос о способах перевода ёкёку на русский язык давно стоит перед нами во всей своей полноте. Я не касаюсь здесь общих трудностей в передаче на русский язык текста этих пьес, построенного на основе приемов "цугихаги". Они ясны и известны каждому японоведу. Профану же их объяснить достаточно понятно - почти невозможно. Нас больше занимает вопрос о том, как нужно передавать внешнюю сторону ёкёку, самый языковой стиль этих пьес.

Каждый из этих переводов пытается разрешить эту проблему различно, в соответствии с различными принципиальными положениями.

Как известно, в тексте пьес мы можем обнаружить три типа речи: прозу простую, ритмическую прозу и стих. Эти три разновидности можно передавать на русский язык прежде всего так: для простой японской прозы брать такую же русскую, для ритмической - соответствующую русскую, для стиха - русский стих. На этих основаниях построен перевод "Бо Лэтяня", причем стих здесь взят белый, его же размеры подчинены единственному правилу: соблюсти всюду то же количество стоп, которые имеются в японском стихе. Иными словами, давать всюду для пятисложного японского стиха трехстопный русский стих, для семисложного - четырехстопный. Что же касается выбора тех или иных стоп, то здесь переводчик предоставил себе полную свободу, сообразуясь только с тем, какую он часть ёкёку переводит. Таким образом, для митиюки был выбран амфибрахий, для агэута - дактиль и т. п. Приурочение амфибрахия к стиховому стою митиюки и т. д. основано на учете особенностей этих японских форм, на учете их, так сказать, основного эмоционального колорита, и является, поэтому спорным.

Переводчица "Кагэкиё", отнеслась к тексту ёкёку иначе. Исходя из того общего положения, что стиль ёкёку, даже в случаях как будто бы самой чистой прозы, никогда не является воспроизведением обыденной разговорной речи, она решила для таких частей давать ритмическую прозу, для японской ритмической прозы - русский белый стих, для случаев же чистого стиха русский рифмованный стих. Таким образом, такие части ёкёку, как сидай или митиюки, оказались переведенными русским рифмованным стихом. При этом переводчица поставила себе за правило раскрывать образы, данные в японском тексте, вследствие чего для всех частей, содержащих два смысла, пришлось давать двойное, сравнительно с японским текстом, количество стихов. Таким образом сидай переведен русским восьмистишием и т. д.

Переводчица "Мацукадзэ" поступила гораздо более решительно: она стремилась передать точно японские размеры (метрику -5-7 и ритмику хорей) и на ряду с этим построить все русское изложение по типу японского, т. е. по принципу цугихаги, иначе говоря - с постоянным переливанием одной фразы в другую. Это последнее обстоятельство нужно особенно помнить при чтении Мацукадзэ: необходимо всегда конец предыдущей фразы связывать механически (не всегда в смысловом отношении) с началом последующей. Русский перевод должен дать то же впечатление непрерывной смены волнообразных колебаний - с неопределенными началами и неясными концами - как и японский. В виду этого, с точки зрения формальной близости к оригиналу, перевод Е. Г. Крейцер является наиболее совершенным. Вопрос же о чисто художественном достоинстве всех этих трех типов переводов нами здесь решен быть не может. Это - дело читателя.