Каждая минута жизни

29

Был воскресный день. Антон Иванович не спеша шел в клинику. Так и не разгадал загадки, ничего не откопал в ушедшем навеки прошлом. Сегодня ему наконец придется говорить с доктором Рейчем. Он сам позвонил утром, очень вежливо и даже несколько официально сказал, что визит кончается, так уж сложились обстоятельства, и он хотел бы встретиться с господином Богушем. Не с Антоном, а именно с «господином». Ну, и хорошо… Не вернуться им в прошлое, и пусть фрау Валькирия оставит свои запугивания.

В кабинете Рубанчука было солнечно, в открытое окно виден раскидистый тополь, блеклые его листочки у самого подоконника. Рубанчук, Крылова и Карнаухов негромко переговаривались между собой, словно кого-то ждали. Сел и Богуш у самого окна, чтоб было побольше воздуха посвежее.

Открылась дверь. Антон Иванович повернул голову и увидел… Валькирию. Она была в светло-бежевом костюме. Большие очки отливали зеленоватым блеском тополя.

— Господа… — начала она чуть нервничая. — Я должна передать вам важный документ. — Лицо ее сделалось сухим и морщинистым, как будто съежилось. Она открыла свою сумочку, вынула оттуда сложенную вчетверо газету и положила ее на стол. — Вот, прошу…

— Что это, фрау Валькирия? — без особого интереса спросил Рубанчук.

— Мне поручили… доверили… эту газету… «Франкфуртер-Рундшау» для вашего института…

Чувствовалось, что не знает, как завершить свою фразу, как объяснить свой приход.

— Поручили, говорите?..

— Да, это дело касается чести моего мужа и моей собственной чести. — Она оглянулась на Богуша. — Господин Богуш, простите, но я не могла поступить иначе.

Она зло прищурила глаза и, тряхнув головой, быстро вышла.

Богуш поднялся, подошел к столу и взял газету. Развернул. Увидел обведенное черным фломастером фото, на нем был изображен сухощавый господинчик в шляпе, большой крючковатый нос, на шее — массивный паук креста с дубовыми листьями. Внизу что-то напечатано жирным готическим шрифтом: то ли заявление, то ли интервью. Торопливо прочел. Опустил газету. Она выпала из его рук, но он даже не взглянул на нее. Обессилевший, отступил он к столу и сел.

— Что с вами, Антон Иванович? Что такое?! — кинулся к нему Рубанчук.

— Может, приляжете? — заволновалась Крылова.

— Нет, нет… рука что-то затекла, онемела… сейчас пройдет…

Карнаухов достал из шкафа лекарство.

— Выпейте, Антон Иванович, вам будет лучше.

Все стояли вокруг него, не зная, что делать. Рубанчук поднял с пола газету, развернул ее на столе. Около него склонился Карнаухов.

Крылова подвела Богуша к дивану, уложила и стала считать пульс.

— Та-а-ак… — протянул Рубанчук и прикусил губу.

Крылова подняла на него вопросительный взгляд.

— Что там? Ну… что там? Скажите.

Рубанчук махнул рукой.

— А! Потом!

Богуш стал приподниматься, но сил ему хватило только на то, чтобы поднять голову. Тогда он потянулся рукой к телефону.

— Зачем вы так, Антон Иванович?.. — начала успокаивать его Крылова. — Лежите спокойно. Не надо двигаться.

— Не принимайте близко к сердцу, Антон Иванович, — строго бросил Рубанчук. — Черт с ними!

Но Богуш только покачал головой. Ему нужен был телефон, он хотел куда-то звонить. Его голос срывался, требовательный и отчаянный голос человека, который решился на все.

В эту минуту снова открылись двери, и на пороге появился улыбающийся, сияющий приветливостью доктор Рейч. На нем был блестящий с серебристым отливом костюм, в руках — белая шелковая шляпа. Его появление показалось настолько неестественным и неожиданным, что все замерли.

— Добрый день, господа… Или… быть может, я не вовремя?

У Богуша побелели губы, он слегка приподнял голову.

— Здравствуй, Герберт… Входи.

Тишина в кабинете становилась нестерпимой. И слова Богуша падали в ней как камни, ударяющие по стеклу.

— Извините, господа… — пробормотал Рейч.

— Хорошо, что ты пришел, Герберт, — тяжело дыша, заговорил Богуш и обратился ко всем остальным: — Я вас очень прошу… Мы должны поговорить с доктором…

В его взгляде был и требовательный приказ, и покорная мольба. Словно он ждал этой минуты всю жизнь. Рубанчук переглянулся с Карнауховым, тот кивнул на дверь. Но Крылова продолжала сидеть рядом с Антоном Ивановичем.

— Я не оставлю вас, — заявила она с такой твердостью, что все это поняли и не стали возражать. Рубанчук с Карнауховым вышли за дверь.

Рейч, все еще ничего не понимая, стоял посреди комнаты и смотрел на Богуша с некоторой опаской, прижав шляпу к груди. Богуш, опершись на локоть, показал ему на стул.

— Я решил прийти к тебе сам, Антон, — нарушил тишину Рейч.

— Спасибо, Герберт. Мы знаем о вашем решении. Тут была фрау Валькирия, — медленно произнес Богуш.

— Она не могла говорить от моего имени. Я хотел сам побеседовать с тобой… — Повинуясь взгляду Богуша, Рейч взял стул и, поставив его около дивана, сел. Спросил с искренним участием: — Ты плохо себя чувствуешь?

— Так… ничего… немного сердце прихватило…

— У вас что, совещание было? — Рейч оглядел кабинет. — Я, кажется, помешал вам?..

Богуш кивнул в сторону стола на газету. Пусть Рейч возьмет ее и прочитает. Спасибо фрау Валькирии, теперь все стало на свои места, теперь они могут быть откровенными.

— Газета? — ничего не понимая, Рейч взял газету, прочитал интервью, нахмурился. — А-а…

Рейч долго молчал, потом утвердительно качнул головой. Да, правда… Хоть и не совсем… Белая шляпа его скатилась с колен на пол, неуверенными движениями Рейч сложил газету вдвое, вчетверо, потом разгладил ее на коленях. Снял тяжелые, в темной оправе очки и начал с ожесточением протирать их…

— Спасибо Герберт, — с какой-то холодной отстраненностью сказал Богуш. — Спасибо за эту правду.

— Я очень не хотел, чтобы ты ее знал, поверь мне…

— А я сразу почувствовал, что так оно и было.

— Нет, не так! — быстро заговорил Рейч. — Не совсем так… Когда партизаны обстреляли машину бригаденфюрера фон Дитриха, его привезли вместе с шофером к нам в госпиталь. Шофер скоро умер. А Дитриха положили на стол. Рана была критической… в живот и, кажется, была задета печень… Я знал, что ты блестящий хирург, но тебя забрали в гестапо… И тогда мы с майором Штумпфом вырвали тебя оттуда. Помнишь?

— Помню.

— Я поставил тебя к операционному столу. Спасая генерала, ты отвел от себя подозрения. Мы оперировали в страшных условиях… Ты показал себя великим мастером, Антон… Помнишь?

Богуш не отрывал глаз от потолка. Черной волной накатилась та ночь, и он увидел: солдаты в вестибюле, майор с пистолетом в руке, маленькое высохшее тело на операционном столе… Значит, он собственноручно спас генерала фон Дитриха…

— Ты спас не только генерала, ты спас самого себя, Антон… и того старика-врача, — голос Рейча охрип. — А я… я не мог поступить иначе.

— Что ты наделал, Герберт!

— У меня и в мыслях не было…

— Что же ты наделал тогда, Герберт! — еще тяжелее вздохнул Богуш.

— Но ведь если бы ты узнал, что Дитрих в госпитале, ты убил бы его и погубил себя… Я боялся… Но потом ваши люди подорвали офицерское казино… И ты сбежал вместе с доктором Адольфом… Помнишь?.. Я дал вам оружие и свою машину.

Стало тихо. Мария Борисовна отпустила запястье Богуша, быстро прошла к стеклянному шкафчику в углу кабинета, нашла в нем нужное лекарство и вернулась к дивану.

— Антон Иванович, родной мой, ну-ка, быстренько под язык… — Он покорно открыл рот.

Он сейчас слушал что-то внутри себя, словно пытался вырваться из плена воспоминаний, горького своего озарения. Вот как, выходит, была спасена его жизнь! Столько лет висело над ним черной тенью то давнее, непонятное, а он все не мог докопаться до правды. Может, и умер бы, не разгадавши ее, если бы не взбешенная фрау Валькирия. И если бы не Рейч…

— Таких упреков я от тебя не ожидал, — вдруг будто обиделся Рейч. Он встал и начал нервно ходить по комнате. — Пойми же, Антон, если бы тогда генерал Дитрих умер без твоей помощи, немецкое командование все равно не простило бы его убийства. Не Дитрих, так другой прошелся бы огнем по Малютинским лесам и селам.

— Зато теперь в своем интервью… он на весь мир благодарит меня за спасение своей жизни. Считает себя моим должником.

— Антон, но почему все это так волнует тебя? Подумай, сколько лет прошло!

— Совесть этим не успокоишь, Герберт.

— А ты хотел бы смерти в Малютине? — искренне удивился Рейч. — Или дурацкой смерти от нацистской пули?.. Сколько операций ты сделал после войны, скольких людей спас, скольким помог! Неужели ты считаешь, что своей бессмысленной смертью принес бы пользу товарищам, помог своей родине?

— Интервью Дитриха перечеркнуло все.

— Нет, нет, Антон… Жизнь — это самое главное. Свой бессознательный грех ты давно искупил честным трудом.

— Но они стоят тут…

— Кто?

— Все мои погибшие друзья… Стоят и смотрят на меня… Что я им скажу? Нет, Герберт, самое главное для человека — его совесть, его честь.

Рейч остановился посреди комнаты, стиснул на груди руки. Богуш сейчас сказал ему то, о чем он сам не раз думал в долгие бессонные ночи. Только никто не говорил ему этого так прямо и больно. Может быть, он и прав. Но как принять его мысль? Как согласиться?

— Жизнь… Это самое дорогое, — тихо сказал Рейч.

— В тебе говорит профессионализм, — с непонятной усмешкой глухо отозвался Богуш. — Ты привык бороться со смертью в любом обличье.

— Да, Антон, я всегда выбирал жизнь. И потом, я же спасал не только себя. — Рейч снова сел на стул. — Мы все были, как загнанные кони. Господи! Всех нас преследовала смерть! — Он в отчаянии схватился за голову. — Ну зачем ты снова встретился на моем пути? Зачем, зачем? Тогда, в Малютине, я считал тебя фанатиком. Честным, отважным, но фанатиком. Только в сорок пятом я осознал высокое мужество твоей жизни. — Он потянулся к руке Богуша, но дотронуться не решился. — Прости меня, Антон. Когда-то я тебя уже просил об этом. И сегодня снова прошу: прости!

Что-то будто накатилось на Богуша. Он медленно повернул голову к Рейчу.

— Я слишком… стар, Герберт… и слишком болен… чтобы не прощать кого-то…

— Все! — решительно встала Крылова. — Ваша встреча закончена, господин Рейч. Немедленно уходите!

— Антон… — голос Рейча сорвался.

— Иди, Герберт… — Богуш, не глядя на него, слабо махнул пальцами.