Каждому своё 4

Фотография автора – Татьяна Либерман

Художник – Николай Ковалёв

Сто десятый день после всемирной катастрофы, радиоактивные пустоши, 500 километров от «Подземстроя-1», 01.50, время московское.

Повисший за иллюминатором пылевой мрак был практически непроницаем, и Антон едва улавливал где-то впереди слабый мутный отсвет ходовых прожекторов. Колонна больше часа ползает кругами по бесконечной пустоши из черного снега в поисках входа в бункер, из которого в свое время выползла военная хунта Брилёва. До стандартного начала интоксикации оставалось сорок минут, и с каждым пройденным километром тревога в душе Овечкина становилась все сильнее. Радиоактивная свалка, погребенная под метровым слоем зольного снега, четыре месяца назад являлась окраинами Звездного Городка, по которому было нанесено несколько мощных ядерных ударов. Здесь каждый сантиметр пространства пронизан смертельной радиацией в прямом смысле этого понятия, и с каждой неделей ее уровень растет, потому что ураганы приносят еще больше радиоактивной пыли из того, что раньше было Москвой.

Встроенный в ставший ненавистным устаревший скафандр МЧС счетчик Гейгера показывал уровень радиации в восемьсот рентген в час, и это внутри вездехода, имеющего антирадиационную защиту! Что творится за бортом, Антон мог только гадать, потому что едва колонна останавливалась для проверки местности и военные выходили наружу, фон мгновенно зашкаливал, и показания дозиметра застывали на леденящей душу отметке в девятьсот девяносто девять рентген в час. Овечкин не винил того, кто проектировал скафандр, за трехзначность дисплея счетчика Гейгера. Тот человек явно не был военным и потому даже представить не мог, что кто-то может оказаться в условиях зашкаливающей радиации в столь слабой защите, совершенно не предназначенной для этого. Но самому Антону от этого не легче. Пока люк вездехода открыт, ему приходится облучаться, и пропавшее после лечения першение в легких вновь дало о себе знать. Сухой полусудорожный кашель вернулся, и, хотя нападал он пока еще редко, Овечкин вновь испытывал вполне обоснованный страх за собственное здоровье.

А тут еще эти идиотские поиски уничтоженного бункера! За прошедший час колонна останавливалась трижды, каждый раз Порфирьев вместе с солдатами выходил наружу, и они несколько минут копались в черном снегу, исчезая в нем по пояс и на каждом шагу спотыкаясь в погребенных под ним обугленных обломках. Обнаружить вход в бункер не удавалось, и колонна двигалась дальше, до следующей остановки. Не приходилось сомневаться, что поиски военными ведутся по большей части наугад. Но это их совершенно не смущает. Антирадиационная защита у военных гораздо лучше, но в таких реалиях это все равно не спасет, и безмозглое пренебрежение вояками собственной безопасностью лишний раз доказывает правоту Антона: все военные полностью деревянные. Особенно мозг. Он не спорит – солярка «Центру» нужна, ее наличие серьезно облегчит решение вопросов наземного строительства, но не любой же ценой! Мертвым не нужны ни внешние ангары, ни внутренние биофермы!

Колонна вновь остановилась, и в заполненном помехами эфире зашипел капитанский рык:

– Десанту к машине! Моя подгруппа ищет левее десять! Хам, ты работаешь правее пять! Ищем десять минут и по машинам!

Облаченные в экзокорсеты военные распахнули люк и полезли наружу, неуклюже переступая через лежащего на полу пленного. Тот до сих пор не пришел в сознание, и Антон серьезно опасался, что пленный сделает это после того, как всех скрутит интоксикацией. Если все произойдет именно так, то враг может воспользоваться беспомощностью страдающих людей и убить кого-нибудь или даже всех, если ему удастся развязаться. Спрашивается, чем думал Порфирьев, когда вкалывал пленному столь сильный транквилизатор, даже не поинтересовавшись наличием антидота от оного? Ответ прост: ничем! Нацик-мизантроп не обременял себя столь далеко идущими перспективами. Зачем? Главное, что он может использовать свое физическое превосходство над кем-то прямо здесь и сейчас, а остальное неважно. Наверняка и поиски уничтоженного бункера буратины в погонах ведут по точно такому же принципу: они могут копошиться в радиоактивной грязи прямо сейчас, так почему бы нет? А что будет потом – потом и будем разбираться.

Особенно раздражало то, что эта безмозглая решимость оказалась заразной. Грузчики-добровольцы, являющиеся гражданскими людьми, должны, по идее, иметь больше мозгов по определению. Но и они верили в абсолютную непогрешимость парочки Порфирьев – Снегирёва, пребывая в полнейшей убежденности, что если Варяг решил копаться в ледяной радиоактивной грязи, значит, это априори безошибочно, а от остального их излечит Снежная Королева. Они оба-де знают, что делают, и с ними не пропадешь. Овечкин тяжело вздохнул. Если одна интоксикация, проведенная в мучениях посреди заблеванной спецпалатки, ничему людей не научила, то это их проблемы. Но это не значит, что он, инженер-механик, редчайший специалист, должен страдать вместе со всем безмозглым стадом! Он должен любой ценой перестать ходить в экспедиции, пока все не завершилось гибелью! Но из-за этих идиотских ФСБ-шников, захвативших склады, все усложнилось еще сильней!

А тут еще эта дурацкая солярка! Если вход в уничтоженный бункер удастся найти, можно лишь гадать, чем все это обернется. Воякам наверняка захочется послать внутрь Овечкина, и он запросто может не вернуться оттуда живым! Кто знает, что творится внутри брилёвского логова сейчас? В любом случае ничего хорошего. Бункер был уничтожен ядерным ударом, глупо ожидать, что условия в том, что от него осталось, будут выгодно отличаться от условий в любом другом эпицентре термоядерного взрыва. Остается надеяться, что Порфирьев не сможет отыскать вход, раз не нашел его сразу. Мегамозги Миронова утверждали, что фиксировали маршрут от КП-дублера до «Подземстроя-1», но, судя по текущим реалиям, какие-то ошибки ими все-таки были допущены, раз асоциальный брутал до сих пор не смог разыскать бункер.

Это радовало Антона вдвойне: во‑первых, не придется лезть в очаг смертельной опасности. Во-вторых, супер-пупер-вундеркинды Миронова все-таки облажались. Они, конечно, будут это отрицать, приведут надуманные, зато эффектные отговорки, но он-то знает, как все обстоит на самом деле! Овечкин скосил глаза на хронометр. Сорок минут до интоксикации. Это последняя попытка поиска. Еще пара минут, и военные вернутся ни с чем. После этого времени останется лишь на то, чтобы найти место для базы подальше отсюда и развернуть спецпалатку.

– Хам, что у тебя? – рычание Порфирьева было едва слышно в густых помехах, видимо, асоциальный капитан увлекся поисками и отошел довольно далеко от вездехода.

– Ничего! – Ответ лейтенанта прозвучал столь же невнятно, и Антон понял, что проблема не в расстоянии, а в увеличившимся уровне и без того запредельной радиации. Слишком высокая ионизация местности затрудняет радиосвязь.

– Сворачиваемся! – приказал Порфирьев. – Пора искать место для базы. Всем к машине!

Лейтенант подтвердил прием, и Антон невольно расслабился. Хотя бы с этим повезло.

– Опять не нашли, – негромко произнес кто-то из грузчиков опечаленным тоном. – Хреново. Нам нужна эта солярка, особенно сейчас, когда вероятный противник занял склады с продовольствием.

– Какая между этим связь? – Овечкин с трудом скрыл иронию.

– Имея солярку, мы могли бы реанимировать БМП, которые стоят возле Центра, и выбить ФСБ-шников из Росрезерва, – объяснил тот. – Я слышал, как военные обсуждали это между собой.

– Вы уверены? – Антон опешил. – Насколько я знаю, у тех боевых машин нет снарядов. Они бесполезны. Тем более что противник имеет Лазерную Самоходную Установку. Это очень мощное оружие, если они используют ее против БМП, у последних нет шансов!

– Знаю, – подтвердил грузчик. – Но, насколько я понял, военные не собирались вступать в бой без снарядов. Они планируют выманить ЛСУ в пустоши, противник ведь не в курсе, что нашим БМП нечем стрелять. Пока ЛСУ будет преследовать БМП, мы сможем напасть на склады и отбить их.

– Хорошая идея, – одобрил кто-то еще. – Контролируя запасы продовольствия, мы можем диктовать условия. А ЛСУ можно заманить в волчью яму, например. Когда она будет возвращаться! Радиосвязь у них пропадет быстро, они даже не узнают, что мы захватили склады!

Добровольцы принялись обсуждать план военных, и похолодевший Овечкин с трудом перевел дух. Так вот оно что! Вояки собираются использовать БМП! Значит, от поисков уничтоженного бункера с соляркой они не откажутся в любом случае, и экспедиция в эпицентр подземного ядерного взрыва неминуема. И пошлют туда конечно же его, Антона Овечкина! От осознания нависшей смертельной угрозы невольно сперло дыхание, это немедленно отозвалось приступом першения в легких, и Антон закашлялся. Неужели Порфирьев вместе с остальными вояками планирует искать уничтоженный бункер на следующем цикле антирада, вместо того чтобы возвращаться в Центр? Наверняка так и есть! Смысл возвращаться туда с пустыми руками! Теперь, когда Росрезерв захвачен ФСБ-шниками, с точки зрения вояк, иного способа разрешить конфликт, кроме кровопролития, не осталось! И он, Овечкин, рискует погибнуть в поисках этой идиотской солярки!

Громкий крик в ближнем эфире прорвался через пелену помех, заставляя вздрогнуть всех сидящих внутри вездехода. В эфире зазвучали плохо различимые голоса военных, и грузчики испуганно приникли к иллюминаторам.

– Что случилось? – Антон едва сдерживал охватывающую его панику. – Что вы видите? Там роботы?

Он в ужасе понял, что в случае нападения роботов-убийц он, сидя в своем углу, сможет выбраться из вездехода только самым последним, и рванулся к выходу:

– Нужно покинуть вездеход, они будут осматривать технику в поисках людей!

– Команды покидать машину не было… – неуверенно заявил ближайший к нему доброволец, не двигаясь с места и тем самым не позволяя пройти дальше. – Мы должны ждать указаний от Варяга или Хама…

– А если они уже мертвы?! – воскликнул Овечкин, но рычание Порфирьева в эфире заставило его умолкнуть.

– Роботы просили передать, что убьют Овечкина в другой раз! – злобно протрещал помехами капитан. – Кто там ближе к Овену, сообщите ему и проследите, чтобы не ломился наружу. Потому что искать его у нас не будет времени, тридцать пять минут до интоксикации!

– Мы слышали крик! – поспешил оправдаться Антон, недовольно скользя взглядом по ухмыляющимся грузчикам. – Это мог быть сигнал об опасности!

– Это был сигнал о том, что Хам нашел вход в КП-дублер, – прорычал Порфирьев. – Хам, ты там как, живой?

В ответ раздалось шипение помех, в котором Овечкин не смог разобрать ни слова. Но, похоже, Порфирьев находился гораздо ближе к лейтенанту и слышал его достаточно хорошо, потому что в эфире начался интенсивный радиообмен между военными. Из которого Антон понял, что Хам провалился в какой-то заснеженный пролом, который и оказался входом в искомый бункер. Благодаря штурмовому комплекту лейтенант не пострадал, отделавшись легким испугом, и теперь военные не то пытаются вытащить его оттуда, не то собрались спускаться к нему сами. Вскоре в иллюминаторах появились световые пятна приближающихся из пыльной тьмы фонарей, и водительская дверь вездехода неожиданно распахнулась.

– Внимание водителям! – расплывающийся в полумраке здоровенный силуэт капитана плюхнулся на сиденье. – Колонне начать движение малым ходом! Делай, как я! Сближаемся с проломом и заякориваем технику рядом! Базу будем разбивать внутри!

– Здесь же запредельный радиационный фон! – опешил Овечкин.

– Под землей он ниже, – прорычал Варяг. – И ураганов нет. Овен, на тебе заякоривание! Бери грузчиков и занимайся! И чтобы не так, как в прошлый раз! Если растяжку опять сорвет, сам побежишь спасать технику!

Чтобы не оказаться каким-нибудь очистителем биотуалета, Антон предпочел стерпеть оскорбление молча. Можно подумать, он специально закрепил якорь так, чтобы его вырвало ураганом! Откуда ему знать, насколько прочен тот или иной засыпанный радиоактивным мусором обломок в сравнении с силой стихии?! Тот якорь вообще не он закреплял! А у базы, если что, тоже растяжку оборвало! Базу вообще-то военные ставили! Они тоже облажались, но об этом асоциальный брутал предпочел не вспоминать!

Колонна проползла с десяток метров, и все полезли наружу. Радиационный фон вновь зашкалил, и Антон невольно сжался. Привычные три девятки дозиметра сейчас горели воистину зловеще. Сколько здесь на самом деле? Две тысячи? Три? Четыре? Нет, так много быть не может, Порфирьев бы уже умер, его спецназовский фотохромный комбинезон такую радиацию не удержит. Но в любом случае его снаряжение надежнее старого скафандра МЧС, поэтому капитан-мизантроп может спокойно разгуливать там, где Антон будет подвергаться смертельной опасности!

– Пролом освещен ходовым прожектором вездехода! – сообщил в эфире Порфирьев. – Всем быть внимательными, в световое пятно без команды не заходить! Там высоко, без экзокорсета падать будет больно!

Двое солдат схватили ящик с базой и потащили его к зияющему в свете прожектора свежему провалу в черном снегу, вокруг которого возились остальные военные. Вездеход уже сдул воздушную подушку и улегся на снег, и они крепили к нему трос, видимо, по нему планировалось спускаться в разлом. Антон, бережно прижимая к груди руку с поломанными пальцами, поспешил руководить закреплением техники. Чем быстрее он сделает это, тем быстрее спустится вниз. Раз там меньше радиации, то он не против такого решения. Лишь бы ничего не обрушилось им на головы, когда все будут там, под землей.

Передвигаться по окружающей пролом местности оказалось еще тяжелее, чем обычно. Обломки размозженного ядерной мясорубкой леса залегали под снежной толщей беспорядочным месивом, и если бы не черная землисто-зольная смесь, по привычке именуемая снегом, ходить здесь было бы вообще невозможно. Снег забил пустоты, которых в свалке обломков было полно, и глубоких провалов удалось избежать. Но под метровым слоем снега ничего не увидишь, и ноги постоянно запинались обо что-то, застревали между обломков или соскальзывали с неровной поверхности заледеневшего обугленного хлама. Люди медленно брели по пояс в черной снежной толще, с трудом пробивая дорогу, и часто падали, исчезая из вида в кромешной тьме.

Через двадцать минут была закреплена только половина растяжек, и Антон едва переставлял ноги от усталости. Сломанные пальцы сильно замерзли и невыносимо ныли, отдаваясь болью на каждое движение, а тут еще один из грузчиков в момент очередного падения вывихнул ногу и едва не потерялся в темноте, утонув в черном снегу лицом вниз. Порфирьев отыскал его по сигналу аварийного маячка, оттащил к пролому и спустил вниз, привязав к тросу, словно мешок с тряпьем. После этого капитан-мизантроп также унизительно спустил вниз Овечкина, пожаловавшегося на переохлаждение и боль в сломанных пальцах.

Внизу Антона подхватили солдаты, освободили от троса и отправили в только что установленную спецпалатку. Сами они полезли наверх, помогать заякоривать технику, и Овечкин поковылял к базе, освещая царящий вокруг кромешный мрак нашлемным фонарем. Больше всего окружающее пространство походило на подземный паркинг, только пустой и небольшой. Помещение было бетонным, с несколькими опорными колоннами, сильно засыпанное снегом и густо покрытое трещинами зловещих размеров. Пролом оказался в самом центре помещения, но как оно не сложилось целиком, для Антона было загадкой.

Судя по тому, что он видит, для полного обрушения не хватило нагрузки в какую-нибудь пару-другую тонн. Не приходилось сомневаться, что до сих пор потолок не рухнул исключительно благодаря образовавшейся на поверхности свалке. Обломки настолько плотно сцепились друг с другом, что не просто лежат на потрескавшейся крыше, но еще и частично удерживают друг друга. Не будь этого, тут все давно уже рухнуло бы под тяжестью снега и всего, что под ним находится. Хорошо хоть Порфирьеву хватило ума остановить колонну рядом с проломом так, что техника не оказалась стоящей на крыше. Лишь бы очередной буран не засыпал открывшийся пролом снегом целиком, похоронив здесь всех заживо.

А это не исключено, потому что черного снега вокруг полно. Значит, поначалу его сюда задувало, потом давлением ветра пролом заткнуло какими-то обломками, поверх которых насыпало снега, и образовалась естественная пробка. Когда на нее наступил лейтенант в штурмовом комплекте, она не выдержала его веса и рухнула вниз. Без помощи извне человеку отсюда, скорее всего, не выбраться, даже несмотря на довольно большую гору битого бетона, громоздящуюся под проломом. Ее высота метра два, а потолки пятиметровые. Можно попытаться допрыгнуть, но удастся ли ухватиться за что-то надежное, чтобы выбраться? Порфирьев, похоже, планировал выбираться по тросу, который привязан к стоящему на поверхности вездеходу. Это вариант. Если, конечно, технику наверху не сорвет бураном. Впрочем, если сорвет, то без техники экспедицию ждет неминуемая смерть хоть здесь, хоть на поверхности.

Оглядевшись, Антон обнаружил штатный выход на поверхность. Массивные ворота были распахнуты, видимо, через них и выбиралась наверх хунта Брилёва. В настоящее время вход был забит обломками, обильно пересыпанными черным снегом, и без тяжелой техники использовать его невозможно. Зато непосредственно вход в уничтоженный бункер на вид не пострадал. С первого взгляда Антон принял его за тупик в конце помещения, но при более тщательном осмотре это оказалось объемной лифтовой платформой, лишенной стен и потолка. Двери, которые должны были закрывать лифт, оказались взломаны, распахнуты и застопорены, наверняка это результаты деятельности спасавшейся военной хунты. Заходить внутрь, на лифтовую платформу, Антон не собирался, не хватало еще рухнуть вместе с ней с высоты в полтора километра. С минуту он осматривал лифт с безопасного расстояния, после чего поспешил внутрь базы.

Спецпалатка была развернута посредине между лифтом и проломом, и несколько удерживающих базу растяжек были забиты прямо в нагромождение рухнувших сверху обломков. Остальные растяжки были наспех закреплены за что попало и не вызывали никакого доверия, но ураганов тут не будет, так что надежность установки базы Антон счел достаточной. Внутри спецпалатки обнаружился лейтенант, запускающий фильтровентиляционную установку, и пленный, неподвижно лежащий в углу без сознания. Овечкин поспешил к только что включенной печке и поинтересовался, опасливо кивая Хаму на захваченного ФСБ-шника:

– Этот человек не нападет на нас во время интоксикации? Кто-нибудь знает, когда он очнется?

– Спецукол для взятия «языка» вырубает часа на три-четыре вроде… – лейтенант покосился на пленного. – Я не разведчик, тонкостей не помню. По идее, он должен очнуться до того, как Варяга скрючит. Но это неважно. Привяжем его к экзокорсету, даже пошевелиться не сможет. А там Варяг оклемается и разберется по ситуации.

– В связанном состоянии он не погибнет во время интоксикации? – усомнился Антон. – Он может, например, захлебнуться рвотными массами!

– Положим на бок, – отмахнулся лейтенант, не отвлекаясь от возни с фильтровентиляционной установкой. – Шлем с него снимем… Черт! Корпус блока фильтров повело от удара! По нему прилетело бортом грузовика на прошлой стоянке, когда он чуть палатку не снес! Надо выпрямить, а то не запустится! Антон, подержи, а я надавлю!

Лейтенант извлек бобину фильтрационного блока и уложил на пол. Пока Овечкин удерживал неудобную искривленную конструкцию в лежачем положении, Хам при помощи усилителей конечностей наскоро выровнял замятые направляющие и вновь попытался вставить блок на место. Раздался характерный щелчок, и лейтенант довольным тоном констатировал:

– Во! Другое дело! Сейчас заработает! Врубаю!

Фильтровентиляционная установка запустилась, и Антон вслушался в знакомый гул. На слух все работает как положено, даже воет не так сильно, потому что фильтр вычистили перед экспедицией, и забиться радиоактивной пылью он еще не успел. На следующей стоянке к фильтровентиляционной установке уже будет лучше близко не подходить. Блок фильтров закрыт усиленной антирадиационной защитой, но все равно фонит, когда сильно забит.

За гулом системы фильтрации Овечкин не сразу услышал посторонний шум, и резкое движение лейтенанта, развернувшегося в сторону входа, заставило его испуганно отпрянуть. Хам рванулся к пленному, на ходу выхватывая пистолет, и Антон бросился за контейнер из-под спецпалатки.

– Лежать! – Лейтенант сходу сшиб вскакивающего на ноги пленного.

Облаченный в противорадиационный скафандр человек не смог удержать таран закованного в штурмовой комплект бойца и отлетел в сторону, врезаясь в освинцованную резину палаточного борта. Двухсоткилограммовая палатка слабо дрогнула, но скафандр уберег пленного от получения существенного урона, и он немедленно попытался вскочить вновь.

– Лежать, я сказал! – Хам ударом ноги опрокинул его навзничь.

Пленный пытался сопротивляться даже лежа на полу, и насколько Антон мог понять, делал это довольно профессионально, но противостоять лейтенанту не сумел. Хам, судя по действиям, был обучен не хуже, что неудивительно, раз он из охраны секретного правительственного города. Но главное его преимущество было в наличии усилителей конечностей, это Овечкин понял сразу, и никакие рукопашные изыски тут не помогут. Дайте Антону штурмовой комплект, и при наличии минимальной практики его использования он тоже без проблем обуздает любого буйного индивида. Но пленный, как и положено военному, задумываться над очевидным не планировал, и продолжал тщетное сопротивление. И успокоился лишь после того, как Хам очередным приемом обездвижил его и вдавил ему в бедро пистолетный ствол.

– Еще раз дернешься – прострелю ногу! – Лейтенант щелкнул то ли курком, то ли предохранителем, этого Антон не понял, да и не важно. – Лицом вниз! Руки за голову! А теперь замер и лежишь!

Пленный подчинился, и Хам отшагнул от него, держа на прицеле.

– Варяг – Хаму! – вышел в эфир лейтенант. – Пленный очнулся! Пытался сбежать!

– Сбежать? – ответ Порфирьева прозвучал без помех, и спустя секунду входной полог распахнулся, впуская внутрь спецпалатки здоровенный расплывчатый силуэт. – Когда у тебя начинается интоксикация, боец?

– Через двадцать минут, – хрипло буркнул пленный.

– И куда же ты собрался? – лениво удивился Порфирьев, проходя мимо.

– Это ты меня принял? – вместо ответа поинтересовался тот, поворачивая голову в сторону капитана и пытаясь нащупать взглядом сливающийся с полумраком фотохромный комбинезон.

– Я, – безразлично подтвердил асоциальный брутал. – Нечего спать на посту.

Пленник промолчал, и Порфирьев принялся открывать баллон с питьевой водой. В палатку один за другим входили измученные грузчики, следом появились солдаты в штурмовых комплектах, и Хам убрал пистолет.

– Как ты развязался? – Лейтенант направился к пленному, по пути подбирая валяющиеся на полу путы. – Веревка разрезана!

– У него режущая кромка нанесена на запястье скафандра, – Порфирьев распахнул лицевой щиток боевого шлема и принялся пить.

– Черт! – ругнулся Хам, склоняясь над пленным. – И точно! ФСБ-шная модификация! Это я облажался, не заметил! Надо было стальным тросиком связывать! – Он обернулся к капитану: – Стальные тросы остались в машинах… Может, локти ему связать?

Амбал, не отрываясь от баллона с водой и не глядя на пленного, лишь коротко кивнул, и лейтенант принялся связывать пленного заново.

– Можете не связывать, – угрюмо заявил пленный. – Не убегу! Я не знаю, где мы, и меня через двадцать минут скрутит!

– Остальных скрутит через пять, – мстительно парировал Хам, орудуя грязной разлохмаченной веревкой. – Что же тогда дергался с самого начала?! Лежал бы тихо! Нам сюрпризы не нужны!

Но пленный не обратил на его слова внимания. Он вновь повернул голову, всматриваясь в закупоривающего баллон Порфирьева, и спросил:

– Ты Порфирьев Олег Олегович? Радиопозывной «Варяг»?

– Нет, – невозмутимо ответил капитан-мизантроп. – Понятия не имею, кто это.

– Я смотрел, как ты стал чемпионом в две тысячи сто восьмом, – пленный прокашлялся, избавляясь от хрипоты. – У меня там друг соревновался, привозил записи поглядеть. Сам он вылетел в одной восьмой, не прошел Абрека. Зато ты круто его в финале сделал. У него не было шансов.

– Шансы есть всегда, – Порфирьев флегматично пожал плечами и еще раз кивнул вопросительно глядящему на него лейтенанту: – Связывай! Потом развяжу, когда его интоксикацией скрючит.

Пленный умолк, и Антон поспешил к санузлу, чтобы успеть прежде, чем образуется очередь, но опоздал. Возле ширмы уже стояли двое солдат и не приходилось сомневаться, что все остальные влезут в очередь вперед Овечкина. Потому что у него интоксикация начинается позже. Пришлось терпеть и сначала пропустить вперед всех представителей военной хунты, а потом еще и половину грузчиков, потому что им до интоксикации оставалось еще меньше. От боли в мочевом пузыре Овечкин с трудом сдерживал негодование. Вот только грузчиков ему не хватало! Осталось пропустить вперед себя пленного, он ведь тоже силовик, хоть и не военный! Спасибо, что у пленного интоксикация начинается позже всех, не то именно так бы и было!

Тем более что он оказался знаком с Порфирьевым. По крайней мере, в одностороннем порядке. Это что, некая ирония судьбы?! Все выжившие силовики должны обязательно знать, кто такой Порфирьев? Он что, такая выдающаяся личность в среде дуболомов? Видимо, так и есть, потому что в интеллектуальной среде все хэдлайнеры были Антону хорошо известны, и никто из нынешней грязи, пролезшей в князи на волне насилия и кровавого беззакония, к ним никогда не относился!

Наконец очередь в санузел все-таки дошла до Овечкина, и ему стало легче. Раздражение начало стихать, потом интоксикация начала косить людей одного за другим, и стало не до того. Порфирьев, как обычно, таскал его за собой от одного корчащегося в рвотных судорогах человека к другому, и пока амбал оттаскивал бьющихся в конвульсиях людей друг от друга и снимал гермошлемы с тех, кто не успел этого сделать, Антон собирал разбросанное по палатке снаряжение. Потом его самого скрутило приступом острой тошнотной рези, и мир в очередной раз утонул в пучине бесконечной мучительной боли.

Очнулся он от ощущения нестерпимой жажды в полной уверенности, что адаптация к антираду покинула его, и на этот раз жесточайшие мучения терзали его часов двенадцать. Как он не сошел с ума от боли, понять было невозможно, не иначе еще одна злая ирония судьбы… Но хронометр скафандра показывал шесть утра сто одиннадцатых суток, и это означало, что адаптация действовала, и страдал он три с половиной часа, как и должно быть. Антон пошевелился, пытаясь подняться, и к жжению жажды присоединилась боль в поломанных пальцах. Он слабо вскрикнул, запоздало переставая налегать на травмированную руку, и понял, что гермошлем уже надет на голову. Судя по неприятному ощущению в шее, Порфирьев ставил ему укрепляющую капельницу от Снегирёвой. Но от першения в легких она не спасала, и Овечкин сухо закашлялся.

– Оклемался? – рычание амбала раздалось откуда-то из противоположного угла, и Антон заметил расплывчатый силуэт возле корчащегося в муках пленного. – Аккуратнее с рукой, надо переналожить шину, ты сильно бился в конвульсиях, даже перчатку сбросил. Пришлось наспех натягивать. Засыпь химию для обеззараживания в четыре баллона, я потом сам их встряхну.

– Почему так больно… – Антон, стеная, побрел к приготовленным баллонам с водой. – У меня же адаптация… должно быть легче…

– Тебе и легче, – прорычал Порфирьев. – Раньше тебя ломало гораздо сильнее.

– Ощущения такие, словно наоборот, – пожаловался Овечкин, пытаясь одной рукой отвинтить крышку у баллона с водой. – Пить хочется ужасно… есть готовая вода?

– Только во флягах, – капитан указал на сложенную возле печки стопку армейских фляг. – Старайся экономить, воды мало, мы рассчитывали, что в обратный путь возьмем воду в Росрезерве, поэтому остался только НЗ.

– Разве нам не хватит? – насторожился Антон, подозревая недоброе. – Мы ведь возвращаемся в Центр, да? Росрезерв захвачен врагами, бункер Брилёва мы нашли, нужно возвращаться назад!

– Посмотрим, – Порфирьев принялся протирать мокрой тряпицей лицо судорожно дышащего пленного. – Будет зависеть от того, что он расскажет.

– Но что это может изменить? – тяжелые предчувствия охватывали Овечкина еще сильнее. Порфирьев же не собирается начать войну или спускаться в уничтоженный бункер, ведь так? – Нас мало, воды не хватает, а их много и у них Лазерная Установка! Мы сделали все, что в наших силах, Олег! Надо возвращаться в Центр и там принимать взвешенное решение в спокойной обстановке!

– Посмотрим, – уклончиво повторил асоциальный брутал, и это испугало Антона не на шутку. – До следующего цикла антирада почти двадцать часов, времени хватает.

Больше Порфирьев ничего не говорил, лишь молча возился со страдающими людьми. Вызывать его на разговор Овечкин не стал, боль в поломанных пальцах и нарастающее першение в легких пугали и утомляли одновременно. Он засыпал в баллоны с водой химические препараты и поковылял в свой угол. Потом Порфирьев начал менять ему повязку и перенакладывать шину, это оказалось больно настолько, что Антон едва не выл от мучений, упрашивая его вколоть какое-нибудь обезболивающее. Но капитан-мизантроп лишь заявлял, что сразу после интоксикации лучше обойтись без фармакологических препаратов, потому что биохимия организма и так нарушена, плюс вода с химическими реагентами, как бы не стало хуже, поэтому придется потерпеть.

Скорее всего, асоциальному бруталу просто доставляло удовольствие мучить Антона, но выхода не было и приходилось страдать и терпеть. Потом, когда экспедиция вернется в Центр, он обязательно выяснит этот вопрос у Снегирёвой. И попросит ее освободить его от экспедиций хотя бы на время лечения руки. Сильно это его не спасет, биорегенерация полностью излечивает мелкие переломы за несколько сеансов, через две недели он будет здоров, но хотя бы так! Если военная хунта бросится воевать с ФСБ-шниками немедленно, у него есть шанс не попасть в эту мясорубку по состоянию здоровья!

К тому времени, когда Порфирьев закончил с повязкой, Антон взмок от перенапряжения и воспринял окончание перевязки как благодать божию. Едва капитан-мизантроп оставил его в покое, изможденная психика Овечкина мгновенно провалилась в сон.

Проснулся Антон от запаха разогретых мясных консервов и вызванного им голода. Оказалось, что он проспал больше двенадцати часов, за это время интоксикация закончилась у всех, включая пленного, люди проснулись, и Порфирьев приказал провести прием пищи.

– Антон, держи! – Хам по традиции протянул Овечкину обеденную порцию самому первому. – Ты как себя чувствуешь? Сегодня ты спал очень долго.

– В легких першит все сильнее, – пожаловался Антон, – и поломанные пальцы ноют.

Для большей наглядности он забрал протянутую пищу одной рукой подчеркнуто неуклюже. Пусть все видят, что здоровью Инженера угрожает опасность. Может, хоть тогда у кого-нибудь из вооруженных буратин в деревянной голове возникнет мысль, что пора бы прекратить рисковать уникальным специалистом.

– Ничего, вернемся домой, док поставит тебя на ноги, – успокоил его лейтенант.

Иного от вояки Антон услышать и не ожидал, поэтому лишь кивнул в ответ и принялся за еду. Остальные последовали его примеру, и Хам выдал пищу пленному. Тот сидел отдельно от всех на видном месте, там же, куда Порфирьев оттащил его во время интоксикации, и выглядел совсем не бодро. Было нетрудно заметить, что интоксикация дается ему тяжело, значит, никакой адаптации к антираду у него нет. Более того, если не принимать во внимание армейский противорадиационный скафандр, вид у пленного был удручающий: рыжая неуклюже подстриженная всклокоченная борода и такая же шевелюра отдавали сальным блеском давно немытых волос, на лице размазанные пятна грязи, карие глаза смотрели замученно-угрюмым взглядом, из-за чего казались почти черными. Пленный тихо пробурчал «спасибо», взял консервы и принялся есть.

– Что мы планируем делать теперь? – кто-то из грузчиков задал интересующий всех вопрос. – Командный Пункт Брилёва найден, на склады не попасть…

Все вопросительно посмотрели на Порфирьева, и тот, покосившись на пленного, флегматично прорычал:

– По поводу складов мы после обеда побеседуем с нашим гостем. А насчет КП… по уму стоило бы спуститься внутрь, раз уж мы здесь, и посмотреть, может, там уцелело что-нибудь полезное.

– Это опасно! – немедленно заявил Антон, заранее готовившийся к подобному повороту событий. – Лифтовая шахта наверняка повреждена постоянными землетрясениями! Она может рухнуть вместе с нами с высоты в полтора километра!

Все мгновенно насторожились, даже военные, и вновь перевели взгляды на амбала. Но тот лишь безразлично пожал плечищами:

– Для начала запустим лифт вхолостую. Затащим на платформу несколько обломков потяжелее, пусть спустится и поднимется без нас, а мы посмотрим. Если ничего не рухнет, то следующим рейсом спустим вниз досмотровую подгруппу.

– Там, внизу, эпицентр термоядерного взрыва! – не сдавался Антон. – Там смертельно опасно! У нас даже нет необходимой защиты! Мы в скафандрах МЧС, они не рассчитаны на такое! И твое снаряжение, Олег, тоже не предназначено для противодействия радиации такой силы, ты же знаешь! Недаром команда Брилёва поспешила убраться оттуда как можно скорее!

– Если бы эпицентр был прямо там, никто из отряда Брилёва бы не выжил, – лениво парировал Порфирьев. – Возвращаться сюда все равно придется. Нужно хотя бы выяснить, с чем придется столкнуться. Даже просто замерить радиационный фон и степень химического отравления уже будет огромным подспорьем. Будем знать, к чему готовить следующую экспедицию. Проведем короткую разведку силами тех, кто в нормальных скафандрах, это не займет много времени.

– А если что-то пойдет не так и они застрянут на глубине в полтора километра? – уточнил Антон. – Я осмотрел помещение, в котором мы находимся, здесь нет никаких механизмов, только пульт управления лифтом. Вся механика находится внизу, так что если лифт сломается или застрянет, мы ничем не сможем им помочь!

– Значит, Инженер и техники будут в составе досмотровой группы, – Порфирьеву было плевать на разумные доводы. – Они не полезут в КП и останутся возле лифта заниматься подъемными механизмами.

– Но лифт может застрять вместе со всеми где-нибудь посредине шахты! – Слова капитана привели Антона в ужас. – Что тогда?!

– Тогда ты спрыгнешь вниз и все починишь, – асоциальный брутал не скрывал иронии. – А мы потом за тобой спустимся. Заканчивай ныть раньше времени. Тебя послушать, так проще сразу умереть, сложа лапки на груди. Ты у нас Инженер, вот и думай, как сделать! А как не сделать – тут генераторов идей и без тебя хватает. Весь Центр забит бесполезными дармоедами. Поэтому они там, а мы здесь. – К иронии в его голосе добавилась насмешка: – Ты выживать планируешь или как?

Естественно, все вокруг уставились на Антона укоризненными взглядами, еще бы! Порфирьев же сказал, что все будет хорошо, значит, вопрос решен! Он же у нас супермен и запросто способен заставить двигаться застрявший лифт силой собственного самомнения!

– Я лишь описываю варианты! – Антон поспешил оправдаться в глазах безмозглой общественности. – Мы должны четко понимать, на что идем! Если с нами что-нибудь случится, то из Центра нам на помощь никто не придет! Они даже не смогут нас найти, раз дали неточные координаты входа в собственный бункер! Мы искали его больше часа!

– Координаты они дали точные, – невозмутимо возразил Порфирьев. – Это у меня карта привязана к местности с погрешностью. Я при тебе ее привязывал, на глаз, по трем точкам: метро «Смоленская», Национальный Центр Управления Обороной и бомбоубежище, в котором все прикинулись вакуумом. В первом случае контрольная точка была стопроцентно верной, в третьем погрешность составляла несколько метров, а во втором – несколько десятков метров. До Росрезерва мы дошли уверенно, там было недалеко, а вот на удалении в пятьсот километров от Москвы до «Подземстроя» эта погрешность дала немаленькое отклонение. У группы Миронова карта была привязана точнее, они с самого начала имели идеальные координаты двух точек и очень точные координаты третьей. Поэтому моя карта совпадает с их картой не полностью.

– Так почему же мы тогда не используем их карту? – Антон задал более чем резонный вопрос. – Если она точнее?

– Почему же, – Порфирьев был по-прежнему невозмутим, – все пользуются их картой, включая фиксирующие путь системы нашего транспорта. Моя карта есть только у меня, и я иду по ней, когда веду вездеход.

– Но к чему такие сложности? – не отступал Антон. Раз мегамозги Миронова вновь оказались непогрешимыми, то он хотя бы развенчает миф о непогрешимости Порфирьева. – Почему ты используешь неточную карту?

– Мне так удобнее, – без обиняков заявил капитан-мизантроп. – Потому что у меня маршрут от Росрезерва до Центра был проложен еще до того, как мы его нашли. И, если ты помнишь, после того он был дважды уточнен еще до того, как нас туда впустили. И после этого, в последующих экспедициях, обычно я вел головную машину. Чем больше скорость, тем меньше времени на поверхности и больше шансов выжить. Но при этом больше шансов врезаться во что-нибудь в этой пыли и темноте. Поэтому я иду по своему курсу, который уже много раз уточнен и проложен в обход пробок, а также торчащих в черной ночи из-под черного снега черных препятствий.

– Но ты мог бы переложить его на общую карту! – Антон демонстративно непонимающе нахмурил брови. – Для Инженеров это не сложно! Дай им данные! Они совместят твою карту с правильной!

– Зачем? – Порфирьев передразнил Овечкина, копируя демонстративно непонимающее нахмуривание бровей. – К чему такие сложности, если во всех наших машинах загружена их карта и гирокомпас фиксирует маршрут в реальном времени? Я иду по своему курсу по своей карте, она выведена у меня на лицевой щиток, так удобнее действовать в экстренной ситуации, и менять что-либо смысла нет, только зря увеличивать риск. А бортовое оборудование записывает маршрут на правильные карты. Весь маршрут этой экспедиции уже зафиксирован во всех трех машинах. Любой, кто умеет водить без автопилота, сможет добраться до Центра. Разве что не так быстро, как я, но это дело опыта. Так что все карты уже уточнены, и не надо вскрывать сложное и дорогостоящее спецоборудование.

Он красноречиво постучал пальцем себе по шлему, и все засмеялись, понимая намек. Пришлось смеяться вместе со всеми, чтобы не оказаться всеобщим врагом еще и для грузчиков. Пусть этот фан-клуб Порфирьева делает, что хочет, лишь бы не угробили его, Овечкина, прежде, чем он найдет способ навсегда отделаться от этих суицидальных экспедиций! Но раз уж всего одна интоксикация ничему не научила этих болванов, то Антон считает своим долгом обратить их внимание на лежащий на поверхности факт.

– Все, что ты сказал, вполне логично, не спорю, – на всякий случай подстраховался Овечкин. – Но я имел в виду другое: из-за несоответствия карт вам пришлось несколько раз выходить из машин и искать вход в условиях смертельно опасной радиации. Если бы ты вел нас по правильной карте, этого можно было бы избежать, разве нет?

– Искать все равно бы пришлось, – покачал головой амбал. – Карта Миронова не идеальна, она точнее моей, но погрешность у нее есть. Без единой системы геопозиционирования и без компасов это неизбежно. Мы добрались сюда по их координатам, я тут никогда не был. Но засыпанную битым лесом и снегом дыру в земле просто так глазами не увидишь. Мы час кружили по узкому пятачку и копошились в снегу в поисках выхода, а в результате нашли не то место, где они выбрались, а дыру в потолке, потому что в нее провалился Хам. Но если ты считаешь, что справишься с поисками лучше, то я не против: в следующий раз поисками будешь заниматься сам.

– Я такого не говорил! – поспешил заявить Овечкин, мгновенно приходя в ужас. Мизантроп в погонах хочет расквитаться с ним за конструктивную критику путем отправки Антона на смерть! Если кроме Овечкина демократия здесь никому не нужна, то к дьяволу ее! Умирать за свободу слова Антон не собирается. Он вообще не собирается умирать, он должен выжить, он не для того вынес столько страданий, чтобы погибнуть уже после того, как появились все шансы жить! – Просто выразил мнение, и все! Я услышал твою позицию и нахожу ее логичной! Делай так, как считаешь нужным, у меня нет опыта работ в условиях ядерной зимы, я Инженер, а не спасатель!

– У спасателей такого опыта тоже нет, – хмыкнул пожарный Александр, не скрывая ухмылки. – Ядерной зимы раньше не было. Так что, если подумать, у тебя в этом опыта больше, чем у любого довоенного спасателя.

– Не спорю! – Антон изо всех сил подавил панику. Они все заодно, стоило бы учесть это, прежде чем ввязываться в дискуссию! Обычно в таких случаях порфирьевские безропотные блондины молчали, но сейчас каждый понимает, что сюда придется возвращаться, и потому ищет способы избежать направления на работы в эпицентре ядерного взрыва! А лучший способ сделать это – отправить вместо себя кого-нибудь другого! Например, того, кто только что оспорил компетентность их незабвенного лидера!

– В общем, все поняли, что я хотел сказать. – Овечкин поспешил перевести разговор в другое русло. – Лучше Олега никто не может делать это! Он имеет командную подготовку! У Инженера другие задачи! Мое дело – высокотехнологичная техника!

– Значит, с лифтом ты точно справишься, – невозмутимо заявил Порфирьев. – Ничего высокотехнологичного в нем нет. Раз люди Миронова справились, то и ты сможешь. Ты ведь сам говорил, что ничем не хуже?

– Я имел в виду оборудование связи! – Овечкин внутренне ужаснулся. Они уже все решили! Его неминуемо отправят вниз, в эпицентр! – Да, устройство лифта гораздо проще, но с одной рукой я мало что могу!

– Не переживай, тебе помогут гайки крутить. Твоя задача показывать, какие именно! – Порфирьев всем своим видом продемонстрировал, что разговор окончен, и продолжил ковырять ложкой в консервной банке.

– Я могу помочь с лифтом, – неожиданно подал голос пленный. – Я инженер-механик. Имею опыт работы с подъемными механизмами.

Все, не сговариваясь, обернулись в его сторону, и Порфирьев скептически заявил:

– И что ты делал в окопе, инженер-механик?

– Охранял вход, – потупился тот.

– Ах ты еще и вход охранял! – восхитился асоциальный брутал. – Сидя в углу спиной к направлению вероятного появления противника? Если ты инженеришь так же, как охраняешь, то мы точно разобьемся на хрен!

– Я не полевой боец, – хмуро заявил пленный, – я вообще гражданский ВУЗ заканчивал… После универа долго работу не мог найти. Я миксфайтом увлекался, юниорские чемпионаты выигрывал… После одной победы знакомые предложили в ФСБ послужить, за контору на соревнованиях выступать. Я согласился. Позже меня перевели по специальности, инженером в эвакуационный бункер. Я в мастерских обычно работаю или с механикой вожусь.

– Зачем тогда тебя на ворота поставили? – продолжал издеваться мизантроп.

– У нас одна база на всех, – голос пленного стал еще более унылым. – Поэтому все распределены по сменам, которые несут круглосуточное дежурство. Чтобы места в палатке было больше, когда у очередной смены интоксикация начинается. Иначе давка такая, что людей прямо друг на друге приступом ломает. Штурмовые комплекты заранее снимаем, чтобы не поубивать друг друга. У нас так семь человек погибло в самый первый переход.

– Одна база на целый бункер? – удивился Порфирьев. – В ФСБ такие нормы?

– По нормам было три, – пленный скривился. – Две сгорели во время пожара.

– По вам ударили противобункерным? – предположил Хам.

– Били вроде не по нам, – пленный неопределенно поморщился. – А может, просто не попали. Но трясло сильно. Бункер старый, еще в двадцатом веке строился, глубина всего шестьдесят метров. Поначалу он предназначался для высшего командного состава КГБ, потом ФСБ. Но лет сто назад устарел окончательно, и его переделали в эвакуационное убежище для офицеров ФСБ и их семей. Секретное оборудование вывезли, отремонтировали гидроизоляцию, заменили старые узлы вроде гермодверей и переборок, закрывавшихся вручную, установили новые системы жизнеобеспечения. С тех пор иногда проводили мелкий ремонт и меняли морально устаревающую технику. Ничего суперсекретного у нас не было, и задачи самые простые: в случае войны разместить тех, кто к нам приписан, то есть слушателей и персонал нового сателлита академии ФСБ. По поверхности она от нас далеко, но мы соединены с ней веткой спецметро, состав идет по ней напрямик всего три минуты.

Пленный на секунду умолк, вспоминая минувшие события, и его взгляд стал вялым и удрученным, словно он смотрел куда-то в пустоту, в которой не рассчитывал увидеть ничего хорошего.

– Когда террористы на Шельфе взорвали ядерный фугас, – продолжил он, – бункер перевели на военное положение. Всех вызвали на службу, начались усиленные круглосуточные дежурства и до особого указания покидать бункер было запрещено. Никто тогда не верил в то, что ядерная война возможна, все были недовольны тем, что уик-энд безнадежно испорчен, а те, кого отозвали из отпуска, вообще тихо матерились. У моего начальника из-за этого даже семейный конфликт случился, первое сентября на носу, дочка в первый класс идет, а отец на службу уехал непонятно на сколько, да еще будучи в отпуске. Он говорил, что жена ему не поверила и подозревает, что он укатил с любовницей на море.

Рассказчик тяжело вздохнул и совсем тихо произнес:

– Кто же знал, что мир сгорит через пару суток… – Его голос зазвучал громче, но взгляд так и остался смотреть в пустоту: – В первый день мы, как обычно в таких случаях, проверяли системы жизнеобеспечения, инспектировали хранилища, отправляли начальству ворох всевозможных отчетов. А оно, в свою очередь, составляло из них кучу разных докладов и отправляло дальше наверх. Потом, тоже как обычно, все отчитались, и все успокоилось. Личный состав сидел в бункере с кислыми лицами и ждал, когда политическая возня с Шельфом утихнет и нам дадут отбой. Некоторым самым хитрым даже удалось по-тихому договориться с начальством и негласно свалить со службы, чтобы на выходных позаниматься сбором детей в школу. Мой начальник тоже свалил в субботу утром, оставив меня за старшего в инженерном отделе. Я тогда ему позавидовал…

Он вяло усмехнулся, и усмешка медленно сползла с его лица, глядящего в никуда:

– Даже когда пришло сообщение об обмене ядерными ударами между флотами на Шельфе, никто не ожидал апокалипсиса. Комендант бункера бросился обзванивать всех, кто отпросился, опасаясь, что нагрянет проверка. Старожилы говорили, что, когда произошел ядерный конфликт между Индией и Пакистаном, бункер месяц держали на военном положении и проверяющие появлялись через день…

Кто-то даже успел вернуться на службу, но не все. Начальнику моему не повезло. Через несколько минут выяснилось, что ядерными ударами накрыло Пекин и почти все столицы союзников, и они ответили. Почти сразу натовцы произвели массированные пуски, союзники ударили всем, что есть, потом подключились мы… По крайней мере, потом так говорили. Как было на самом деле, у нас вряд ли кто-то знает наверняка. Командование объявило эвакуацию, и эвакуационные команды помчались по адресам. Где-то там почти все они и остались, в пробках и давках. Вовремя эвакуировали только приписанный к нам сателлит академии ФСБ. Но все произошло двадцать девятого августа, занятий в это время еще не проводилось, к тому же была суббота, в академии было минимум народа. Нам привезли около сотни курсантов вместе с дежурными офицерами и часть батальона обеспечения, всего человек двести. Потом пришла первая волна ракет.

Пленный болезненно поморщился, распахнул лицевой щиток и потер глаза. Его чумазая рука осторожно касалась закрытых век, и стали заметны следы от ожога. Ожог не был свежим, но явно произошел не так давно, потому что сгоревшая часть бровей только начала отрастать и сильно уступала в размерах непострадавшей.

– Я сидел за рабочим пультом главного инженера и видел, как все начиналось. У нас было видео с нескольких десятков камер, расположенных в окрестных кварталах, и доступ к камерам на нескольких высотках. Некоторые из них были последнего поколения и перегорели не сразу. Было видно, что ПВО перехватило первую волну почти полностью. Небо на подступах к Москве сверкало, словно во время далекого салюта, я даже видел несколько перехватчиков…

На моих глазах по городу ударило дважды, оба раза далеко от нас. Из установленных на высотках камер световую вспышку пережила примерно половина, а вот взрывную волну только две. И они показывали, как воздушный таран разносит город вдребезги… Разрешение там хорошее, было видно, как текущий по улицам людской поток сметает с земли вместе с застывшими в бесконечной пробке машинами, и все это вбивает в стены разлетающихся домов… Потом все захлестнуло пылью, а когда она осела, камер на высотках уже не существовало. Две уцелевшие размещались на стенах домов, выходящих в переулки, и показывали картину сильного разрушения. Где-то разгорался пожар, всюду обломки всего подряд, искореженные перевернутые машины… и трупы. Много трупов. Я не сразу понял, что это. Тела были сильно испачканы и поломаны, многие обожжены до состояния головешек, почти у всех не хватало рук или ног… Но вскоре выяснилось, что погибли не все. Кто-то выползал из разбитых домов, видимо, плохо соображали от облучения, другие, наоборот, появлялись откуда-то с улицы и стремились укрыться в полуразрушенных зданиях. Наверное, люди надеялись, что на этом все закончится…

Почти все эвакуационные команды не отвечали на вызовы, и стало ясно, что они не вернутся. Спастись успели только три группы, им повезло спуститься в спецметро до ударов. Мы доложили командованию о потере связи с эвакуационными командами и о том, что бункер заполнен на пятьдесят процентов. К нам начали эвакуировать персонал спецметро и всех подряд, кого еще было можно. Потом пришла вторая волна ракет, и я видел, как на горизонте десятки ослепительных вспышек сменяются ядерными грибами. В какой-то момент взорвалось прямо над камерами, экраны засветило и изображение пропало. Больше я ничего не видел.

Бункер принимал людей еще минут двадцать, потом сообщили, что метро частично обрушилось, и все, кто мог до нас добраться, уже здесь. Телеметрия, расположенная у входа на поверхности, частично не отвечала на запросы, частично сообщала об обрушении и завале. Мы закрыли подземный вход, но продолжали следить за тоннелем спецметро, вдруг кто-нибудь появится… Больше никто не пришел. Зато пришла третья волна, и я думал, что нам конец. Бункер трясло постоянно, системы каждые пять минут переходили в аварийный режим, автоматика фиксировала смещение почвы, врубала сигналы тревоги и выключала оборудование, основное освещение вырубилось и включилось аварийное, тоннель спецметро сложился, словно бумажный, выходящую в него стальную стену с входным люком повело, сам люк деформировало и заклинило намертво. Впрочем, это уже ничего не значило, тоннель завалило, выходить некуда.

Сутки мы жили, как на иголках, потом оказалось, что это была ерунда. Может, ПВО перестало существовать где-то в это время, а может, просто противник перенес огонь на наш район, точно уже никто не скажет… Но трясти стало так, словно мы не под землей на глубине шестьдесят метров, а на верхнем этаже небоскреба высотой шестьдесят метров, и у нас землетрясение в десять баллов, или сколько там максимум… Там, где стены и потолок были бетонными, трехметровой толщины бетонные блоки лопались с жутким хрустом, исходя здоровенными трещинами, а там, где обделка была из освинцованного чугуна, металлические чушки выбивало так, будто выстреливало. Многих зашибло насмерть или покалечило. Артезианская скважина сложилась, в лифтовой шахте рухнул противовес и разнес лифтовую кабину вместе с дверями в шлюз лифтовой площадки, автоматика сообщала об угрозе обрушения по всему бункеру и рекомендовала срочную эвакуацию…

Пленный криво усмехнулся:

– Эвакуация для эвакуаторов, или «спасатели спасут вас, как только кто-нибудь спасет спасателей». Мы ждали обрушения каждую секунду и жили от сотрясения до сотрясения. Свободного места в бункере хватало, и комендант приказал разместить личный состав в наименее опасных секторах. Мы с техником, нас всего двое осталось, обошли бункер, пока делали это, пару раз чуть не обделались от ужаса, потому что трясти начинало жутко, и из потолочных трещин грунт на голову сыпался килограммами. Хуже всего обстановка была на складе продовольствия, там потолок частично обрушился и раздавил половину контейнеров с продуктами.

Короче, наименее опасных секторов найти не удалось, все разделилось на «очень опасные» и «рухнут в любую минуту». Поэтому людей разместили в первых. Курсантов и солдат собрали в жилом крыле, там ситуация была опаснее, но они прибыли к нам в скафандрах и штурмовых комплектах, так что шансов выжить при частичном обрушении у них было больше. Женщин и детей разместили в лазарете, он на тот момент пострадал меньше всех, трещина на потолке была всего одна. Остальных поселили в прилегающем секторе, там располагались хозяйственно-бытовые помещения, они пострадали сильней, но все равно выглядели лучше, чем жилые сектора.

Рассказчик бессильно потупился и бесцветным голосом продолжил:

– За ночь нас жестоко трясло трижды, и на последнем разе все то крыло сложилось. Расплющило все: людей, лазарет, бытовки… ничего не осталось, сплошная стена обломков и грунта. К вечеру третьих суток из нее стала поступать вода, и мы, как могли, отрезали погибший отсек от остального бункера. После этого нас трясло еще дважды, но больше обрушений не было. С тех пор сильных сотрясений не происходило, но мелкие случались регулярно, по два-три раза в сутки, видимо, грунты после войны оседают…

К исходу четвертых суток аварийное питание стало умирать, энергии осталось на несколько часов. Сейсмодатчики не фиксировали ядерных ударов часов двадцать, и мы начали борьбу за выживание. Систему основного питания удалось починить, ее частично деформировало в результате смещений грунтов, цистерна с соляркой дала трещину, с полтонны вылилось и половину сектора залило, но остальное уцелело, и мы смогли запустить дизель-генераторы. С нормальным освещением стало значительно легче, и мы принялись за укрепление стен и потолков. Вытащили из жилых секторов двухъярусные кровати, собрали из них опоры и подперли самые опасные места. Опасность обрушения существенно снизилась, и у нас появились шансы.

Связи ни с кем не было, в эфире сплошные помехи, связисты сказали, что, пока ионизация не спадет, рассчитывать докричаться до кого-либо бессмысленно. А когда она спадет – хрен его знает. Вроде дней через пять должно уже быть нормально. Только их надо еще прожить. Половина запаса продуктов уничтожена, но нас уцелело мало, так что продовольствия хватит надолго. А вот артезианская скважина перестала существовать. Водный НЗ хранился в бочках, которых хватит на неделю или даже на две, учитывая, что нас осталось чуть больше сотни. Если за это время нас найдут, то хорошо. А если нет, то вода закончится. Решили не рисковать и сразу заняться водоснабжением. В обрушившуюся затопленную часть бункера провели трубу, воду брали оттуда, фильтровали и кипятили. Текло оттуда сильно, так что воды хватало. Я боялся, что из-за многочисленных пробоев в защите от обводнения нас начнет топить, но поначалу этого не случилось.

С воздухом дело обстояло хуже. Вентиляционные шахты засыпало, пользоваться можно было только аварийной системой замкнутой регенерации воздуха, но запас химпластин к ней всего на две недели, а дальше смерть. Найдут нас за эти дни или нет, неизвестно. Что происходит на поверхности – неизвестно тем более. А тут еще связисты провели тесты своего оборудования и оказалось, что у нас не только больше нет внешних антенн, но еще отказала система, которая связывала с ними наш передатчик. Ее усилители смонтированы наверху, перед входом в лифтовую шахту сразу за противовзрывной плитой с внутренней стороны. Без связи в случае проведения спасательных работ нас могут посчитать погибшими и в первую очередь заняться кем-нибудь другим. В идеале нужно бы выставить переносную антенну на поверхность или хотя бы добраться до расположенных наверху внутренних усилителей. Если удастся сделать это, то можно будет приоткрыть входной люк, переделать систему фильтрации и использовать шахту лифта в качестве воздуховода. Генералы поставили мне задачу заниматься шахтой и разрешили использовать для этого все имеющиеся ресурсы.

– Генералы? – переспросил Овечкин. – У вас их было много?

– Пятеро, – подтвердил пленный. – Я знал только одного, другие прибыли во время эвакуации, но все наши, из ФСБ. Того, который был из академии, сильно поломало во время обрушений, и его поместили в лазарет. Говорят, он как раз в биорегенераторе лежал, когда лазарет расплющило. Второй сгорел во время пожара полтора месяца назад, остальные живы. Они единственные, кто из базы наружу не выходит.

Полученная информация окончательно утвердила Антона в мысли, что ни на какие здравомыслящие действия диктатор Брилёв не пойдет. Он же полковник, то есть генералы его главнее и выше по статусу, значит, как только они попадут в «Подземстрой», власть он потеряет автоматически. А как известно, любой диктатор ради сохранения власти готов пожертвовать всем, а людьми – тем более! Тем временем пленный продолжил:

– С шахтой мы возились десять суток. В системе химической регенерации воздуха химпластин осталось на два дня, все были на нервах, но у нас все-таки получилось. Среди личного состава нашлись люди с альпинистской подготовкой, они поднялись по лифтовой шахте наверх и закрепили там канаты и подняли меня с моим техником. Подвесное оборудование лифта оказалось деформировано и частично сломано, требовался демонтаж и ремонт с использованием станков, слава богу, мастерские не расплющило, только засыпало сильно…

Альпинисты кое-как понаделали мостков, чтобы не рухнуть с шестидесятиметровой высоты прямо в шахту, и мы приступили к работам. Вручную демонтаж шел долго и тяжело. Мы собрали лебедку, чтобы поднимать наверх необходимые грузы, сняли с пары штурмовых комплектов защиту и вообще все, чтобы оставить только каркас с усилителями конечностей, потому что одними руками было справиться нереально. Пока мы занимались демонтажем, курсанты расчистили мастерские. Но с запуском станков возникли проблемы, с этим провозились сутки, потом долго правили деформированные детали, опыта ведь не было… Запасных лифтовых тросов не имелось, поэтому сращивали оборванные и молились, чтобы все выдержало… С прочими механизмами проблем тоже хватало, а направляющие в лифтовой шахте в нескольких местах вообще пришлось кувалдой править, этим альпинисты занимались прямо на весу.

В итоге лифт мы все-таки починили. Прицепили противовес, провели пробные пуски, и он даже не оборвался. Подняли наверх команду для выхода наружу и попытались открыть входные люки. Я в это вообще не верил, но люки открылись. Выход из бункера располагался на территории небольшого сквера, точнее, прямо под ним. Так специально было сделано, чтобы в случае войны его не погребло под обломками какого-нибудь небоскреба. В сквере был фонтан, под ним бетонная подушка в два метра толщиной и метровой толщины стальные ворота. Сразу за ними ангар с боевой и спасательной техникой, непосредственно выход из лифта выводил туда, планировалось, что на поверхность личный состав будет выезжать уже внутри техники.

Но ангар оказался разрушен и почти полностью завален. Уцелела от него едва четверть, но нам повезло. В незасыпанной части размещался гусеничный бульдозер с отвалом и телескопическим ковшом, и такой же гусеничный вездеход. Техника была современная, на электрической тяге, оставалось только расконсервировать, но радиационный фон за воротами не позволял находиться там без антирада даже в скафандрах, и пришлось срочно возвращаться. Лазарет расплющило вместе с дальним крылом бункера, там погибли не только гражданские и раненые, но и все, что имело отношение к медицине, включая врача и медсестер. Единственные оставшиеся медикаменты – это то, что имелось в носимом запасе скафандров и штурмовых комплектов. Поначалу ими лечили раненых, пострадавших от обрушений, но к исходу недели все тяжелые умерли, а легкие более-менее оклемались, и проблема медпомощи отошла на второй план. Теперь она снова встала. Потому что после антирада человеку требуется биорегенератор, а мы остались без медиков и лазарета.

Поначалу решили принять антирад и попытаться справиться с последствиями интоксикации своими силами, согласно имеющимся на этот случай инструкциям. Собрали ремонтную команду, экипировались по полной, приняли антирад и принялись выкапываться на поверхность. Запускали технику, прокапывали выход, готовили внешнюю антенну… Через шесть часов мы все-таки выехали наружу. Там все и офигели. Вокруг ночь, сплошная стена пыли, сквозь которую падает черный снег, минус двадцать пять… И бесконечная свалка из обломков. Ни домов, ни остовов зданий, даже отдельных стен нет. Ничего. Только месиво из размолотого бетона, дерева и железа. Компас не работает, электроника сразу же сгорела вся, кроме экранированной, а экранированная почти бесполезна из-за сильных помех, спутников нет, навигации не существует, связь цепляет метров на двадцать, видимость вдвое ниже и радиационный фон под три тысячи рентген… Даже в скафандре под антирадом лошадиную дозу получишь гарантированно.

Пока все были в шоке, налетел ураган, и нас чуть не поубивало камнями. Мы забились под технику и пролежали там полчаса, потом ветер резко стих. Я даже не сразу понял, что уже штиль. Стало ясно, что внешняя антенна в таких условиях больше часа не проживет, поэтому ее установили в ангаре как можно ближе к поверхности и вернулись в бункер, пока целы. Потом началась интоксикация, и я думал, что умираю в мучениях. До этого мне никогда не бывало так больно, хоть на соревнованиях случалось получать переломы и продолжать драться прямо с ними. Но по сравнению с интоксикацией это оказалось несерьезно. Позже выяснилось, что из ремонтной команды с жизнью попрощался каждый, а те, кто видели наши мучения со стороны, были уверены, что никто из нас не выживет. Кто-то из солдат-ремонтников действительно умер, наверное, у него была непереносимость каких-то компонентов антирада, в инструкции есть предупреждение об этом…

Короче, мучились мы часов восемь, потом еще десять часов спали, словно трупы, а после отпивались водой, как верблюды. После такого никто уже на поверхность выбираться не хотел. Генералы решили, что нужно дождаться, когда осядет пыль и восстановится связь со спутниками, потому что без связи не ясно, где расположены безопасные территории, а без навигации невозможно определить, куда идти. Мы снова закупорились и стали ждать, изредка проверяя обстановку наверху. Но чем больше проходило времени, тем хуже становилось. Температура упала за минус сорок, все засыпало черным снегом, уровень радиации вырос еще сильнее, ураганы стали еще опасней. На наши вызовы никто не отвечал, и с каждой неделей становилось все более очевидно, что никто уже не ответит.

Тогда генералы решили, что надо жить в бункере столько, сколько возможно. Бункер был рассчитан на полгода автономного существования при заполненности в пятьсот человек, но нас осталось вчетверо меньше, поэтому запасов должно было хватить вдвое дольше даже с учетом того, что половина продовольствия погибла. Если проживем год, до следующего лета, то наверняка сможем выбраться за пределы Москвы и найти безопасное место. Потому что за год и пыль осядет, и тепло вернется, и связь со спутниками восстановится, если из них что-нибудь уцелело. Все согласились.

Месяц прожили более-менее спокойно, если не считать постоянных вибраций из-за оседания грунтов. В такие моменты из трещин в потолках сыпалось земляное крошево, и это вызывало у некоторых панику. Несколько раз у кого-то не выдерживали нервы, люди срывались и начинали психовать. Обычно это заканчивалось дракой, потом зачинщиков утихомиривали, связывали и запирали отдельно от всех, пока не успокоятся. Чтобы у людей не съезжала крыша, генералы приказали офицерам организовать занятия по методам выживания. Все, кто что-то знал и умел, пытались обучить остальных. Я тоже собрал команду из наиболее толковых солдат и курсантов, учил их обслуживанию систем обеспечения бункера. Думал, выживем, шансы есть.

Пленный умолк и снова потянулся рукой к ожогу на веках.

– Но в какой-то момент землетрясения заметно усилились. Трясти чаще не стало, но сами вибрации стали опаснее. Полтора месяца назад нас затрясло так, что сместились работающие дизель-генераторы. Наверное, что-то лопнуло в топливной системе, потому что пожар вспыхнул мгновенно. Система пожаротушения сработала, но это оказалось бесполезно, потому что она была порошковая, а порошок высыпался из полопавшихся емкостей еще во время бомбардировки. Мы пытались использовать огнетушители, но все произошло слишком быстро. Цистерна с дизтопливом дала трещину еще в первый день, вытекшее из нее топливо залило половину сектора, все пропиталось соляркой и теперь вспыхнуло, словно бумага.

Все бросились тушить огонь всем, чем только можно, но тут горящие генераторы вырубились, и основное питание пропало. Пока запускали аварийное, взорвалась цистерна с дизтопливом, и пожар охватил половину бункера. Пламя быстро распространялось, остановить его было нечем, температура подпрыгнула до шестидесяти, много людей сгорело, все получили ожоги. Всех, кто успел надеть скафандры, пламя выдавливало к шлюзу, и я понял, что воздух для горения поступает именно оттуда, через нашу новую систему вентиляции. Через нее же распространяется пожар. Мы вырубили вентиляцию и закупорились там, где еще было можно. Это помогло. Кислород быстро выгорел, и пожар погас. Пока ждали, потратили много кислорода из аварийного запаса скафандров, но зато выжили. Потом запустили вентиляцию и принялись разбираться, в каком мы положении.

Рассказчик потрогал свои ожоги, болезненно скривился скорее по привычке, чем от реальной боли, и продолжил с нездоровой ухмылкой:

– Оказалось, что оно еще дерьмовее, чем казалось. Два десятка человек погибли, основной системы электропитания больше не существует, склады выгорели, матценности большей частью уничтожены, основной запас продовольствия потерян. Аварийные аккумуляторные емкости повреждены, энергии хватит на день или два, и есть она не везде, потому что шинопроводы выгорели, а беспроводная электрическая сеть покрывает только часть бункера, потому что она дорогая, и устанавливать ее в устаревшем убежище везде было слишком затратно. Не пострадала только труба, по которой мы получали воду из затопленных помещений, и оружейный склад.

Короче, через пару суток мы останемся без энергии, а значит, без света, воздуха, отопления и систем очистки воды. Выжившие только что закончили оказывать друг другу первую помощь, отсутствие медиков сильно сказывалось на настрое, люди были подавлены, и эта информация вызвала у многих тихую панику. И тогда наш генерал заявил, что выход есть, если повезет. Оказывается, наверху, в засыпанном ангаре для техники, в отдельном боксе стоит Лазерная Самоходная Установка. Это оружие считается секретным, потому что работает на компактном ядерном реакторе, и все места дислокации ЛСУ всегда засекречены. Одна такая есть у нас наверху, и если мы сумеем ее откопать, то сможем использовать ее ядерный реактор для получения энергии. Опять же, если сумеем.

Пленный грустно улыбнулся, продолжая глядеть в пустоту:

– Пожалуй, это был единственный раз, когда нам повезло. Бокс с ЛСУ мы нашли сразу. В смысле, мы пять часов прокапывались к ней в ангаре, в скафандрах и под антирадом, используя бульдозер с ковшом. Но за это время ничего не рухнуло нам на головы, и самоходка оказалась в первом же боксе, на который мы наткнулись. Ее тоже засыпало обрушением, но не повредило, и нам удалось попасть внутрь нее. Среди офицеров оказалось целых три человека, которые в разное время проходили обучение управлению ЛСУ, правда, никто из них не имел практического опыта, но этого хватило. Реактор активировали, самоходку запустили, и она вышла из-под завала своим ходом, спровоцировав еще большее обрушение позади себя, которое распространилось на остальной ангар. Из-за этого нас всех чуть было не завалило, один человек погиб, остальные успели попрятаться под техникой. Слава богу, полного обрушения не произошло, разве что выносную антенну расплющило, но на это было уже наплевать, главное, почти все выжили.

ЛСУ подвели вплотную к лифту, и все, кто хоть что-то знал в этой области, принялись ломать голову, как запитать бункер от ее реактора. В результате мы пришли к выводу, что нам требуется изготовить для ЛСУ специальный коммутирующий узел, от которого можно будет пробросить электрический кабель. Сделать это времени уже не хватило, все вернулись в бункер и приготовились страдать от интоксикации. Для меня это была вторая интоксикация, но мучения показались мне еще более жестокими, чем в первый раз.

Он замученно скривился, словно вспоминая череду тяжелых страданий:

– Я так и не смог привыкнуть к интоксикациям. Сколько уже их было, и каждый раз боль такая, как будто на куски режут. Всегда кажется, что эту интоксикацию мне не пережить. – Его взгляд сфокусировался, и он посмотрел на Порфирьева: – Варяг, как тебе удается переносить это так просто? Когда меня скрючило, ты был еще в норме, а когда я очухался, ты снова был в порядке…

– Адаптация, – коротко прорычал Порфирьев. – Меня отпускает быстрее. Так что с вашей ЛСУ? Я так понял, вы с тех пор от нее запитываетесь?

– От нее, – подтвердил пленный. – Коммутирующий узел мы собрали, детали для него искали по всем выгоревшим складам, но в конце концов все заработало. Даже бухту силового кабеля повезло найти. Сама бобина, на которую он был намотан, расплавилась, несколько верхних витков тоже, но внутри бухты кабель оказался целым, и его хватило. Мы пробросили его от ЛСУ до штатной шины питания, и проблема с электричеством была решена на ближайшие года три, так сказал генерал.

Мы восстановили бункер, как смогли, и продолжили жить. Через полмесяца стало ясно, что продовольствие заканчивается даже быстрее, чем мы ожидали при нашей экономии. Генералы ужесточили нормы, но было понятно, что это мало что изменит: вместо двух недель голод наступит через три. И тогда кто-то из них сообщил, что в девяноста километрах от нас есть склады Росрезерва. Оказалось, что об этом знали не только генералы, но не понятно, как туда добраться. Транспорта нет, навигации тоже, пешком такое расстояние за один цикл антирада не пройти, тем более что ориентироваться на поверхности невозможно.

Кто-то из офицеров оказался бывшим спецназовцем, он сказал, что карту можно попытаться привязать к местности вручную и идти по ней без навигации, используя гирокомпас. Для пережидания интоксикации и минимального интервала между циклами антирада нужно использовать спецпалатки «База-2М», если они у нас есть. Базы у нас на складе были, но после пожара уцелела всего одна. Сотня человек в нее не вместится, она на взвод рассчитана, а это три десятка бойцов.

Один из генералов заявил, что, типа, жить захочешь, еще не там поместишься, но, если спецназовец сумеет организовать безошибочное ориентирование на местности, то набиваться в базу, как сельдь в банку, не придется. У нас есть ЛСУ, бульдозер и вездеход, можно разместить всех на броне и внутри, тогда доедем до Росрезерва за один цикл антирада. Сами склады под землей, и там наверняка радиации нет. Даже если склады повреждены ядерными ударами, то полностью они погибнуть не должны, потому что занимают под землей большую площадь. Нам главное прокопаться к ангарам со спасательной техникой, они расположены непосредственно у входа, используя бульдозер, мы сможем сделать это.

Получив технику, мы запасемся продуктами и отправимся к «Подземстрою-1», он наверняка уцелел и места там на сотню человек в любом случае хватит. А если вдруг в «Подземстрое» кто-нибудь будет иметь что-то против, то мы войдем туда силовым путем, арестуем преступников и восстановим закон и порядок. Для этого нужно вооружиться по максимуму. Тем более что после обмена ударами прошло два месяца, и если Росрезерв выжил, то неизвестно как поведут себя его сотрудники при нашем появлении. Нельзя исключать наличие у них злого умысла. Вдруг на почве психологической травмы кто-то из них двинулся крышей и решил, что склады теперь являются его собственностью, а сам он волен решать, кому выдавать продукты, а кого обрекать на голодную смерть. А если склады захвачены мародерами, то ситуация и вовсе однозначна.

В итоге было принято решение готовиться к переходу в Росрезерв. Спецназовец надел штурмовой комплект и что-то долго вымерял сначала в самых дальних частях бункера, потом сравнивал свою карту с планом внутренних помещений, делал какие-то расчеты. В конце концов заявил, что при ориентировании на поверхности погрешностей не избежать, но до Росрезерва мы дойти должны, а там он сможет уточнить карту. Неделю мы готовились к маршу и даже поднялись наверх, в ангар, и попытались откопать еще что-нибудь из техники. Нашли три грузовика, два уничтожило обрушением, третий сильно покорежило, но его удалось завести и поставить на ход.

Идти решили сразу всем личным составом, потому что оставлять тут часть людей невыгодно. Во-первых, без ЛСУ у них будет электропитания всего на двое суток, это все, на что хватало уцелевших аварийных емкостей при полной зарядке, и если вдруг основной отряд задержится по каким-либо причинам, эти люди серьезно рискуют. Во-вторых, в случае успеха основному отряду придется возвращаться в бункер за оставшимися, это значит антирад, облучение, интоксикация, потеря здоровья, времени и ресурса питающих технику аккумуляторов. В-третьих, если за Росрезерв придется вести бой, то чем больше личного состава, тем лучше.

Короче, пошли все, тем более что оставаться никто не хотел. Скафандров и штурмовых комплектов хватало на всех, но большую часть оружия и боеприпасов пришлось оставить в бункере, потому что грузить было некуда. В установленный день все экипировались в полную боевую выкладку, приняли антирад и поднялись на поверхность. Там сразу же начались проблемы. Видимость метров десять, мороз уже за сорок, все забито черным снегом и постоянно налетают бураны. Грузовик был колесным и мог идти только за бульдозером, по колее метровой глубины, но даже так он еле полз. Поэтому его поставили вторым, ЛСУ шла следом, чтобы в случае чего подтолкнуть, и подталкивать приходилось постоянно.

Внутри техники не уместилось и половины личного состава, основная масса людей сидела на броне, и приходилось прятаться под машины, как только начинался буран. Самый первый застал нас врасплох, людей сорвало с брони и разбросало по сторонам. Спасло то, что все были в штурмовых комплектах, никто не поломался и не улетел за пределы видимости и досягаемости раций. После урагана все добрались до техники, разместились и поехали дальше. Двигаться удавалось не быстрее десяти километров в час, увеличить скорость не получалось, кругом горы заснеженных обломков, зато ямы и впадины засыпаны черным снегом и вообще не видны. В одну такую бульдозер чуть не рухнул, чудом не упал, на самом краю замер, накренившись так, что десант с брони посыпался. Кто-то провалился под снег и упал в какую-то пустоту. Его крик в эфире сменился хрипом и бульканьем, потом все утонуло в помехах. Пока бульдозер на прицепе оттаскивали от ямы, пропавшего пытались искать, но не нашли, и генералы приказали продолжить движение.

Еще через час под снег провалился грузовик. Видимо, внизу раньше было метро или подземный переход, а может, еще что, кто его знает… После взрывов там все обрушилось, образовался глубокий провал, потом провал сверху занесло обломками и снегом. Бульдозер успел пройти по этому месту за секунду до обрушения и чудом не провалился. Колесный грузовик шел следом и начал оседать прямо с куском окружающего пространства. Находящиеся в кузове почувствовали это и бросились врассыпную, но спастись успели только те, кто ехал ближе всего к выходу. Остальным не хватило времени выбраться, и они рухнули вместе с грузовиком. В кромешной пыли даже не было видно, где у пролома дно, значит, там глубже, чем десять метров. Вместе с грузовиком туда рухнула тонна обломков, и над провалом несколько секунд бурлило облако черного снега. В эфире звенели вопли гибнущих людей и хруст. Может, это хрустел ломающийся бетон или корпус грузовика, но ощущение было такое, словно хрустят человеческие кости. Хруст бы таким громким, что его было отчетливо слышно даже через шипение помех. Он потом сутки стоял у меня в ушах…

Пленный поежился, и по его чумазому лицу скользнула болезненная гримаса.

– Крики в эфире быстро утонули в помехах, и кроме шипения в головных телефонах ничего не было слышно. Я ехал на броне ЛСУ, мы еле успели остановиться возле самого края обрыва и стали подбирать тех, кому повезло спастись. Попутно орали в эфире бульдозеру, чтобы остановился. Бульдозер нас не слышал, связь цепляла едва-едва, и расстояние было слишком большим, но те, кто сидел у него на броне, слышали звук обрушения и заметили, что фары идущего позади грузовика больше не горят. Бульдозер вернулся задним ходом и остановился недалеко от обрыва, но их было еле слышно в эфире. Между нами находился провал, и было непонятно, где его можно безопасно объехать. Вдруг это метро, и оно тянется на десятки километров. Начнешь объезжать хоть справа, хоть слева, но все равно провалишься.

Умирать никто не хотел, особенно те, кто чудом успел выскочить из падающего грузовика и остался жив. Уцелело всего с десяток человек, так что им еще повезло… Короче, оставаться на месте или поворачивать назад не было смысла, решили проехать вдоль предполагаемой границы провала сто метров и двигаться прежним курсом. Вперед пустили вездеход, чтобы не рисковать ЛСУ как единственным источником энергии, самоходка пошла следом. По другую сторону провала параллельно с нами двигался бульдозер, чтобы не потеряться. В кромешной пылевой тьме никто бы дорогу друг к другу не нашел, это понимали все…

К счастью, больше мы никуда не проваливались. Объехали опасное место, как смогли, соединили колонну и двинулись дальше. После такого никто уже не пытался увеличить скорость, мы ползли десять километров в час, и мне казалось, что колонна двигается слишком быстро, если впереди окажется провал или воронка, в сплошной пыли рискуем заметить это слишком поздно или вообще не заметить…

Часто налетали бураны, колонна останавливалась, и люди прятались за техникой, чтобы не побило потоками камней и заледеневших комков радиоактивной грязи. Двигаться без остановок было невозможно, и за цикл антирада удалось пройти километров пятьдесят с чем-то. Когда до стандартной интоксикации оставалось полчаса, генералы остановили колонну и приказали разворачивать базу. Полчаса на установку спецпалатки – это больше стандартного норматива, но мы все равно не успели. Потому что никто из нас никогда ее не устанавливал по нормальному, большинство вообще видело спецпалатку впервые. Спасло то, что несколько курсантов год или два назад присутствовали на занятиях по развертыванию базы. Мы ФСБ, война в условиях ядерной войны не наша специализация, поэтому занятия подобного рода были обзорными, и все на них забивали. Курсанты рванули разворачивать базу по принципу «кто что помнил», получалось это не сразу и не у всех.

Когда спецпалатку все-таки установили, интоксикация уже срубила нескольких человек. Они бились в конвульсиях, утопая в черном снегу, их лиц даже не было видно из-за заляпавшей лицевые щитки рвоты. Никто не понимал, чем им помочь, кто-то пытался колоть транквилизаторы, кто-то заявлял, что этого делать ни в коем случае нельзя. Один из тех, кого корчило, как-то сумел вколоть себе противошоковое сам. Через полминуты его выгнуло в дугу, и он умер. Еще один захлебнулся собственными рвотными массами, остальные дожили до того, как база была развернута, и их втащили внутрь. Как потом оказалось – зря, потому что все равно никто не выжил, только место заняли.

Нас к тому времени осталось человек восемьдесят, и места не хватало от слова «совсем». Лежать было негде, все распределились по спецпалатке сидя, и генералы приказали зафиксировать экзокорсеты в сидячем положении. Поначалу это помогало, а потом начался ад. Людей скрутило судорогами, все бились в конвульсиях прямо друг на друге, заблевывая себя и окружающих, в ушах сквозь жестокую резь боли гремела адская какофония из хрипов, криков, бульканья и стука соударяющегося металла. Наверное, это была самая жуткая интоксикация из всех, не знаю…

Пленный скривился и в очередной раз потер обожженные веки.

– Для меня все интоксикации жуткие. Но после этой из базы вынесли еще семь трупов, все погибли от непреднамеренных ударов усилителями конечностей. Сутки мы просидели впритирку друг к другу, очень хотелось пить, и к началу следующего цикла мы выпили половину взятого с собой запаса. Генералы приказали экономить, потому что никто уже не понимал, дойдем ли до Росрезерва за один переход.

Первый час пути колонна едва плелась, потом захламленность вокруг заметно уменьшилась. Многометровая свалка превратилась в невысокую, и бульдозер пошел увереннее. Скорость немного выросла, и оставшееся расстояние мы прошли за четыре часа. В эфире объявили, что мы достигли места расположения Росрезерва, и теперь предстоит обнаружить и раскопать вход. На рацию никто не отвечает, вокруг нет ничего, кроме черной зольной тундры, значит, склады погребены под землей и необитаемы. Это даже хорошо, потому что все, что там есть, нетронуто и достанется нам.

Слова генерала всех взбодрили, но длилось это недолго. У генералов был план Росрезерва, и колонна начала двигаться по местности в поисках входа. Почти сразу радиационный фон начал расти, и мы наткнулись на кратер, уходящий глубоко под землю. Через пятнадцать минут бульдозер чуть не упал во второй такой же пролом. Потом снова налетел буран, двадцать минут мы лежали под машинами, ожидая, когда он закончится, потом еще пять выкапывались из-под заносов черного снега и забирались на броню. Генералы развернули колонну в другую сторону, и поиски продолжились подальше от кратеров. Через двадцать минут мы натолкнулись на ваш ров. ЛСУ зацепила его откос гусеницей и чуть не сползла туда боком. Оказалось, что в пыльной темноте черный снег окружающей пустоши сливается с чернотой рва, и его ни фига не видно даже в пяти метрах. Мы дошли до начала рва, заехали в него и добрались до ворот в Росрезерв.

Стало ясно, что кто-то его откопал до нас, но на рацию никто не отвечал, и ворота были подперты обломком бетонного блока снаружи. Значит, сейчас там никого. Мы заехали внутрь, надеясь, что там безопасно, но оказалось, что склады наполовину уничтожены, от былой герметичности ничего не осталось, и радиационный фон там практически такой же, как на улице. Без антирада не выжить даже в скафандрах. А еще имеются хорошо заметные следы чьей-то активности. Тот, кто здесь побывал до нас, забрал всю полезную технику, очистил хранилище противорадиационного снаряжения и вывозит из Росрезерва продовольствие.

Генералы собрали офицерский совет, который пришел к выводу, что продукты вывозит «Подземстрой-1». Они гражданский бункер, по ним не стреляли, поэтому они не пострадали. Из всех противоатомных убежищ, личный состав которых, теоретически, мог добраться до Росрезерва в текущих реалиях, только у «Подземстроя» имеется серьезный автопарк. У остальных такого нет. Тем более что остальные объекты имели военное назначение, по ним стопроцентно наносились удары, и никакая техника уцелеть не могла – все видели, что случилось с нашим ангаром, а ведь мы всего лишь эвакуационное убежище ФСБ, а не стратегический командный пункт. Но следы, которые мы нашли внутри складов, принадлежат не гражданским скафандрам. Это отпечатки стандартной защиты ног, которая применяется в штурмовых комплектах. Такого снаряжения в «Подземстрое» быть не могло, значит, он захвачен какими-то военными.

Сначала все решили, что кому-то из гарнизона какого-нибудь стратегического бункера удалось выжить, но сам бункер получил сильные повреждения и утратил автономность. Уцелевшие смогли добраться до «Подземстроя» и влились в его административные органы. Только непонятно, зачем они вывозят продукты, ведь у них полностью автономное продовольственное обеспечение, и без серьезной причины добираться досюда за пятьсот километров, рискуя погибнуть каждую минуту, смысла нет. Может, у них проблемы с биофермами из-за постоянных землетрясений, если только так…

Но потом наш бывший спецназовец нашел на складе материальных ценностей сразу в нескольких местах отпечатки подошв фотохромных комбинезонов, и генералы объявили боевую готовность. Потому что фотохромный комбинезон – это уже спецназ. А в стратегическом бункере спецназа нет, там воевать не с кем, он под землей находится, в нем высший комсостав осуществляет управление ходом боевых действий. Если только это не секретный бункер ГРУ, эти отморозки любят кичиться своим спецназом и засовывать его во все дыры, где надо и где нет. И вести грязные игры как за рубежом, так и внутри страны. Всем хорошо известно, что у нашей конторы с ГРУ постоянные терки, конкуренция и очень натянутые отношения. Мы самостоятельное ведомство, стоящее на страже законной власти и безопасности страны, а они – придаток к Министерству Обороны. Решить что-либо официально они не могут, полномочий не хватает, поэтому любят использовать всевозможные методики тайных манипуляций, зачастую слабо совместимых с законом.

Эти запросто могли захватить «Подземстрой-1» еще до начала обмена ударами. Один из генералов заявил, что это наверняка именно так и было. Маловероятно, что у ГРУ был бункер рядом с «Подземстроем», о котором ФСБ не знало. Мы – часть правительства, из наших рядов выходят Президенты, мы знаем обо всем. Более вероятно, что ГРУ заранее планировало операцию по захвату «Подземстроя-1» в первые минуты ядерного конфликта на случай, если ядерная война все-таки произойдет. Их высшему руководству хотелось получить безопасное убежище, по которому не станут наносить удары, то есть «Подземстрой-1» идеальный вариант.

И никто не удивится, если окажется, что подобный план ГРУ разработало еще на стадии строительства «Подземстроя-1». Как только из-за ситуации на Шельфе ООН все силовые структуры были приведены в боевую готовность, ГРУ могло скрытно выдвинуть спецназ в район «Подземстроя». Едва стало известно о начале ядерной войны, спецназ захватил гражданский бункер и обеспечил прибытие туда своего высшего руководства. Особых трудностей в этом не было, потому что шла эвакуация, бункер был открыт и принимал людей. А в том, что это был именно незаконный захват, сомневаться не приходится. Шрецкий давно метил в президенты и хорошо знал политическую конъюнктуру. Поэтому держал армейцев на вытянутой руке и тесно взаимодействовал с ФСБ. Личная охрана у него была только из наших, и вообще, Служба Безопасности его бизнес-империи редко брала в свои ряды кого-то из армейских. Поэтому работать с ГРУ он бы не стал.

При этих словах Порфирьев мрачно нахмурился, видимо, вспоминая, как его завернули кадровики Шрецкого при попытке устроиться в охрану «Подземстроя-1».

– Короче, – продолжал рассказ пленный, – разрешение на подобное использование своего «Подземстроя» Шрецкий армейцам никогда бы не дал, тем более ГРУ.

Поэтому генералы решили, что с высокой долей вероятности «Подземстрой-1» захвачен ГРУ и кишит спецназом. Это объясняет отпечатки их подошв. Военных было больше, чем гражданских, то есть это грузчики и солдаты, одновременно исполняющие функции конвоя, потому что гражданские захвачены силой. Тем более что фотохромный комбинезон сильно уступает по радиационной защите скафандру, и никто не будет передвигаться в нем по поверхности в таких условиях. Спецназ везут сюда внутри специализированного транспорта в безопасности, здесь он зачищает объект, дальше в дело вступают хорошо защищенные от радиации бойцы. Росрезерв однозначно зачистили, потому что следов взлома нет, ворота открывались изнутри, а на склонах проломов мы видели несколько тросов, сброшенных вниз. Сейчас добраться до них невозможно, но тогда, когда их крепили, снега еще не было, и проблем не имелось. А внутри складов мы обнаружили несколько трупов людей в снаряжении охранников с огнестрельными ранениями. Это спецназ ГРУ проник через проломы внутрь складов, уничтожил охрану и открыл ворота изнутри.

Транспорта в «Подземстрое» достаточно, отсюда тоже вывезли всю спасательную технику и вездеход на воздушной подушке, а он тут был, информация о нем есть в генеральских файлах. И следы спецназа замечены в единственном складе материальных ценностей, наполовину разрушенном. Явно видно, что оттуда вывезено какое-то оборудование, в том числе спутниковый ретранслятор. Продуктовые склады были почти не тронуты, оттуда забрали количество продуктов, мизерное для двухтысячного населения, на которое рассчитан «Подземстрой-1». Скорее всего, оно требовалось для нужд тех, кто приехал сюда за ретранслятором. А вот их потребность в ретрансляторе как раз многое объясняет. Например, то, что во время штурма «Подземстроя-1» спецназ ГРУ уничтожил внешние системы связи, чтобы администрация не смогла подать сигнал бедствия и сообщить о нападении правоохранительным органам или напрямую Шрецкому. А после окончания обмена ударами им потребовалась связь, как и нам. Все сходится…

– Они нашли трупы тех мужчин, с которыми пришел туда покойный Иван Вахидович, – понял Овечкин. – Они же были охранниками стрелкового тира! Это недоразумение! Они погибли из-за междоусобицы!

– Не мешай, – недовольно оборвал его Порфирьев и вновь посмотрел на пленного: – Зачем вы склады-то заминировали? Если видели, что мы оттуда взяли всего ничего!

– Это было предупреждение, – пленный пожал плечами. – Генералы сказали, что если «Подземстрой-1» захвачен ГРУ, то просто так нас они туда не пустят, потому что ГРУшное начальство не захочет, чтобы о захвате кто-нибудь узнал, там ведь без крови не обошлось, это сто процентов, достаточно посмотреть на трупы здесь. Мы же ФСБ, они наложат в штаны, как только услышат. Скорее всего, от нас попытаются избавиться. Штурмовать «Подземстрой» мы не можем. Непонятно, какие силы там сосредоточены, да и добраться до него вряд ли получится. А если и получится, то мы ограничены циклами антирада. Нас могут голыми руками взять, пока мы будем в спецпалатке от интоксикации корчиться.

Единственный выход – это захватить Росрезерв. Если мы возьмем склады под свой контроль, то «Подземстрою» придется с этим считаться. Видно же, что они приезжали сюда больше, чем один раз, значит, им здесь что-нибудь нужно, и они могут вернуться еще. Тут у нас тактическое и огневое преимущество, вряд ли у них есть что противопоставить Лазерной Самоходной Установке в узком пространстве входного рва. Поэтому мы должны организовать засаду и нейтрализовать их команду, которая сюда приедет. Захватить транспорт и пленных, допросить злоумышленников и получить информацию. В нашем бункере без продуктов нам конец. Все равно придется регулярно ездить в Росрезерв за продовольствием, а так и самим в засаду попасть недолго.

Но здесь мы оставаться не можем, радиация и интоксикации нас быстро убьют. Поэтому мы грузим продовольствие, сколько сможем, и возвращаемся к себе. Там собираем все, что у нас есть, и думаем, как установить контроль над Росрезервом. Находим способ и реализуем его. Энергии у нас в избытке, продовольствия в Росрезерве полно, это дает возможность выжить и заняться разработкой вариантов, которые дадут нам возможность попасть в «Подземстрой-1». Но скрыть следы своего появления здесь мы не сможем, поэтому надо принять меры для того, чтобы усложнить противнику организацию засады на нас. Надо заминировать продовольственные склады и вход в Росрезерв. Если нам противостоит спецназ ГРУ, то мины они, скорее всего, обезвредят, но это послужит им красноречивым предупреждением, что мы не гражданские мальчики для битья и с нами придется считаться. А если на наших минах кто-то из них подорвется, то это сократит численность противника, что еще больший плюс.

Пленный умолк, исподлобья скользя взглядом по всем присутствующим, словно подозревал их в чем-то. Не дождавшись реакции, он продолжил:

– Мы развернули базу, сняли штурмовые комплекты и набились внутрь переживать интоксикацию. К тому моменту нас было больше шестидесяти, давка была ужасной, боль еще хуже, и я снова думал, что не выживу… Но на этот раз никто не умер. Все были вымазаны в рвотных массах, многие в крови, но интоксикацию мы пережили и кое-как оклемались. Потом начался следующий цикл антирада, мы забили продовольствием все внутреннее пространство техники, заминировали склады и вход и двинулись в обратный путь. Места на броне всем не хватило, но в транспортном ангаре мы обнаружили разобранные грузовики, из частей одного из них наспех собрали волокушу и прицепили ее к бульдозеру. Все, кто остался без транспорта, должны были ехать в ней. Это их и спасло.

Он вновь покосился на молчаливо слушающих людей и заговорил:

– Из складов мы выезжали в обратном порядке: первым шел вездеход, потом ЛСУ, замыкал бульдозер. Из рва выходили пешком, планировали сесть в волокушу после того, как колонна встанет на колею. Но оказалось, что за сутки от нашей колеи не осталось даже следа и надо пробивать новую. Пока выгоняли вперед бульдозер, кто-то заметил в пылевом мраке две красные точки. Тепловизоры не давали никаких отметок, генералы объявили боевую тревогу, и все попадали в снег, изготавливаясь к бою. ЛСУ развернулась в сторону противника, но точки уплыли куда-то во мрак и исчезли. Мы решили, что это спецназ из «Подземстроя-1» в фотохромных комбинезонах пытался обстрелять нас из оружия с лазерными прицелами, но объявление тревоги их спугнуло.

Минут десять мы ждали нападения, потом начался буран, и еще двадцать минут все ждали, когда он закончится. Термометр показывал под минус сорок, обогрев скафандров жрал аккумуляторы вдвое быстрее, но температура внутри все равно не поднималась выше пятнадцати градусов, пока не заканчивался ветер. Генерал сказал, что в фотохромном комбинезоне, слабо защищенном от радиации, не настолько тепло и безопасно, чтобы поджидать нас до сих пор, и как только буран стих, колонна продолжила движение. Мы отошли от Росрезерва километров на десять, когда красные точки появились слева от вездехода. Горели они метрах в трех над землей, и генерал выкрикнул, что там, в пылевом мраке, какое-то возвышение, с верхушки которого спецназ готовится атаковать колонну. Поступил приказ открыть огонь, и мы ударили из всех стволов.

В тот миг никто не понял, что произошло, все случилось слишком быстро. По вездеходу ударили чем-то тяжелым, и его разнесло в клочья, словно он был не из стали, а из динамита сделан. Ударило так, что в ушах звенело даже через гермошлем. Взрывной волной всех вдавило в снежную толщу, люди потерялись в черном месиве, техника заглохла, волокушу перевернуло вверх дном, и она накрыла собой десант. В следующую секунду начался буран, наверное, потому мы и выжили. Когда ветер стих, противника уже не было. По крайней мере, отсветов лазерных прицелов нигде не наблюдалось. Один из генералов сказал, что спецназ из «Подземстроя-1» заложил на пути нашего следования фугас и подорвал его под вездеходом. Но по правилам организации засады уничтожать надо первую и последнюю машины в колонне, а наш бульдозер не подорвался, поэтому нужно быть готовыми к тому, что где-то здесь есть второй фугас. Просто бульдозер случайно проехал мимо него. Все сильно напряглись, но бывший спецназовец сказал, что такого быть не может, потому что он реально не понимает, как противник мог установить фугасы на нашем пути заранее, если даже мы сами не знали, как будет пролегать новый маршрут.

На это генерал ответил, что у «Подземстроя» имеются вездеходы на воздушной подушке, как минимум один точно есть, тот, который числился на складах Росрезерва. На воздушной подушке они двигаются быстрее нас, поэтому могли обогнать и заложить фугасы приблизительно, из расчета, что мы идем по прямой. Их расчет оказался не совсем точным, один фугас мы миновали, а вот со вторым не повезло. Спецназовец не стал спорить с генералом, хотя позже, в палатке, сказал, что все равно не думает, что это возможно. Он оказался прав, но тогда никто об этом не знал.

Пленный в третий раз бросил на всех подозревающий взгляд, но, видимо, не дождался той реакции, на которую рассчитывал, и продолжил:

– Короче, технику удалось завести, началась перекличка и поиски тех, кто не отвечал. От вездехода не осталось ничего, что было бы крупнее пивной кеги, погиб экипаж, продукты, восемь человек десанта и почти весь запас воды. Двоих курсантов из числа тех, кто ехал на броне ЛСУ сзади, взрывной волной вышвырнуло куда-то в пустошь. Система биомониторинга личного состава, имевшаяся у их взводного, в момент взрыва зафиксировала смерть подчиненных, и искать их не стали. Других потерь не было. Бойцы перецепили волокушу, которая их спасла, к бульдозеру, и мы двинулись дальше. В целях безопасности мы развернулись под углом девяносто градусов по отношению к прежнему курсу, прошли так сотню метров и продолжили двигаться к своему бункеру.

Больше нападений не было, но обратный путь оказался еще дольше, чем путь сюда. Волокуша шла по черному снегу фигово, ее постоянно шкивало, и она билась о края колеи. Трос, которым она была привязана, постоянно рвался, приходилось останавливаться и сваривать его заново. Мороз за минус сорок, ветер, грязный снег клубами – короче, не видно ни фига, и резак плавит еле-еле, расплав замерзает еще до того, как оборванные концы срастутся… Из скафандров сильным ветром выдувает тепло, под бураном температура внутри падает до плюс десяти, холодно, аж зубы стучат. Как только начинался буран, мы останавливались и прятались, кто где успел: за техникой, под техникой – пофиг, лишь бы не остаться на прямом ветру. За цикл антирада прошли половину расстояния, развернули базу, сняли штурмовые комплекты, сложили их между ЛСУ и бульдозером и накрыли сверху волокушей, чтобы ураганом не унесло.

Нас тогда оставалось пятьдесят три, но давка внутри базы все равно была жуткая. От интоксикации потерь не было, только грязища, разбитые лица и ощущение, что в следующий раз точно подохнешь. Жажда давила так, что остатки воды выпили почти сразу. Ее мало было, основной запас внутри вездехода лежал и вместе с ним взорвался. Сутки прошли жестоко, пить хотелось больше, чем жить. Потом начался цикл антирада, мы выбрались наружу и час откапывали технику. Волокушу вообще занесло целиком, ее не сразу нашли. Но штурмовые комплекты уцелели, хорошо, что аккумуляторные батареи мы заранее с собой в спецпалатку унесли, не зря бились об них головами…

До бункера успели дойти минута в минуту. Дорога была тяжелая, бураны, адский холод, постоянные обрывы троса, несколько раз волокуша наскакивала на отвал колеи и переворачивалась… слава богу, хоть провалов в земле нам больше не попадалось. К входу в бункер вышли немного с другой стороны и в этой гребаной ночной пыли проехали мимо. Поняли метров через триста, пока развернулись, пока нашли вход – стандартные семь тридцать цикла антирада истекли. Внутрь спускались в истерике, все орали друг на друга, подгоняя, но раскопанный въезд занесло снегом, и его пришлось откапывать, да и лифт от матов быстрее ехать не стал…

Короче, у двоих интоксикация началась еще в ангаре, пришлось тащить волоком за руки, к ногам было не подойти, судороги в штурмовом комплекте – это реальная пальцедробилка, со стороны ног лучше не соваться. Еще одного сломало прямо в лифте, он распинал всех, но его придавили толпой и отключили аккумулятор. Остальные успели добраться до бункера. Подключать реактор ЛСУ к внутреннему питанию времени не было, поэтому я врубил аварийное, и все попадали, кто где, прямо в коридоре за шлюзом. Я снова думал, что не выживу, но выжил…

А вот один из тех, кого скорчило в ангаре, умер. Он вроде из интоксикации вышел живым и уснул, но потом его скрючило с жуткими конвульсиями, изо рта пена хлынула ручьем, и все. Никто даже подойти к нему не успел, всем было хреново, люди едва шевелились. Пока аварийное питание еще было, все бросились, точнее, поползли, запускать систему фильтрации воды. Я в жизни так не радовался обычной воде! Не отрываясь, выпил столько, что стошнило водой, и сразу после выпил, наверное, еще столько же…

Мы еще толком не успели восстановиться, все разбрелись по койкам и отсыпались, как вдруг аварийное питание вырубилось. Я спал и не сразу понял, что питания нет, меня разбудили и сообщили. Аварийного должно было хватить еще на сутки, я подумал, что что-то сломалось, оделся при свете дисплея наручного коммуникатора и пошел в аккумуляторную. Пока ковырялся там в темноте, ни фига не понял: аккумуляторные сборки вроде рабочие, но почему питание не подается, черт его знает… И тут со стороны жилых секторов ударил взрыв и началась стрельба. Я без оружия, без штурмового комплекта, даже без скафандра, в одном комке, куда бежать?! Там взрывы долбят один за другим! Схватил динамометрический ключ потяжелее и спрятался за аккумуляторами, что еще было делать…

Минут через десять все стихло, и аварийное врубилось само. Я посидел минут пять для надежности и полез смотреть, что случилось. В коридоре меня свои же чуть не завалили, еле успел за угол отпрыгнуть, пули перед самой башкой в стену били. Я кричу, типа, это я, я Шарафутдинов, я свой, а они долбят один фиг. Пока магазины не расстреляли, не успокоились. Я слышу, как они перезаряжаются, и давай орать матом во все горло. Только тогда они поняли, что это я. Говорят, какие-то огромные роботы ходят по бункеру и убивают всех, кого видят. Никто не видел, как они проникли в бункер, потому что все отсыпались после интоксикации, некому было нести службу, да и за входным шлюзом давно уже не следили, мир сгорел в ядерном аду, не от кого запираться.

Поэтому роботы застали нас врасплох. Наверняка это они вырубили аварийное питание каким-нибудь электромагнитным ударом и под покровом темноты атаковали спящих людей. Они убили бы всех, но кто-то наткнулся на них случайно в центральном коридоре и поднял тревогу. Те, кто успел вооружиться первыми, пока остальные вскакивали и одевались, выскочили в коридоры и открыли огонь по роботам. Но роботы оказались тяжело вооружены, и атакующих разнесло на кровавые ошметки. Погибло в общей сложности шесть человек, все, кто столкнулся с роботами лицом к лицу.

Остальной личный состав вооружился и вступил в бой, но роботов в темноте не было видно, и огонь пришлось вести наугад, из-за чего центральный коридор и несколько боковых частично разрушены. Потом врубилось освещение, и, похоже, это заставило роботов отступить. Наверное, они ушли, потому что заложенная в них программа оценила, что в узких коридорах при хорошем освещении мы их уничтожим. Короче, мы перегруппировались, вооружились до зубов и начали зачистку бункера, но роботов уже не было. Мы проверили все, вплоть до лифтовой шахты, везде пусто, и лифт стоит внизу, на нашем уровне, а не вверху, как если бы на нем кто-то недавно поднимался.

Один из генералов даже предположил, что никаких роботов не было, и те, кто погиб, стали жертвами галлюцинаций, вызванных побочными эффектами антирада. Они приняли друг друга за каких-то роботов и забросали сами себя гранатами. Тем более что человекообразных боевых роботов не существует ни у нас, ни у НАТО. Гуманоидная форма сама по себе слабофункциональна, стоящие на вооружении боевые роботы и наземные дроны либо колесные, либо четвероногие.

Но сразу выяснилось, что как минимум три человека видели роботов издалека при вспышках взрывов. Это были массивные трехметровые человекообразные фигуры не меньше полутонны весом, целиком замотанные во что-то типа белой мешковины, через которую в районе головной надстройки просвечивали лазерные элементы системы наведения. И это никак не мог быть спецназ в фотохромных комбинезонах, потому что трехметровых людей не существует. Так что это по-любому роботы, других вариантов быть не может.

Генералы поверили не сразу и долго выясняли подробности, которых фактически не было. Короче, они пришли к выводу, что роботы действительно существуют. Это секретная военная разработка, потянуть которую в тайне от ФСБ могло только Министерство Обороны, а внутри него обеспечить такой режим секретности возможность имелась только у ГРУ. Отсюда вывод: эти роботы стоят на вооружении спецназа, захватившего «Подземстрой-1». В условиях запредельной радиации и ионизации дистанционное управление невозможно, значит, роботы автономные и действуют по заложенной программе. Захватившие «Подземстрой» головорезы запустили их по нашим следам после того, как не сумели уничтожить нас на марше возле Росрезерва. Судя по рассказам очевидцев, роботов было двое, а нас осталось сорок пять, так что в открытом бою мы их уничтожим запросто. Поэтому они и отступили.

А лифт внизу потому, что роботы, поднявшись, отправили его вниз. Чтобы мы в горячке боя, увидев лифт, рванули наверх преследовать их. Там они нас и перебьют, на выходе. Ударят термобарическими по лифтовой кабине, как только откроются двери. И тот факт, что это роботы, а не живые спецназовцы, подтверждается тем, что роботы, отступая, не тронули нашу самодельную систему вентиляции, установленную возле лифтовой шахты. У них в программе попросту нет такого объекта, как самодельная вентиляция, и роботы ее проигнорировали. Живой спецназ мимо бы не прошел и обязательно уничтожил бы вентиляционное оборудование, чтобы оставить нас без воздуха.

Значит, роботы устроили засаду наверху, в ангаре. Необходимо выбить их оттуда, а еще лучше – уничтожить, потому что здесь мы в ловушке. Если их электронные мозги придут к выводу, что надо взорвать лифтовую шахту, то нас тут похоронит. Аварийное сдохнет через сутки, ЛСУ наверху, и продовольствие, которое мы привезли из Росрезерва, тоже наверху, внутри уцелевшей техники. Так что выбора у нас нет, нужно прорываться наверх.

Бывший спецназовец предложил изготовить ложные цели и отправить их туда на лифте. Если роботы ударят по ним, то сочтут нас уничтоженными. Если после этого они спустятся сюда, мы их перебьем. Если нет, то мы поднимемся наверх при помощи альпинистов и атакуем их внезапно. План был так себе, но выбирать не приходилось. Скоро аварийное иссякнет, и тогда все станет еще тяжелее. Ложные цели наскоро собрали из чего придется, затащили в лифт и отправили наверх. Но ничего с ними не произошло. Лифт простоял там больше часа, потом мы спустили его, загнали туда радиоуправляемый дрон с камерой и снова отправили наверх. Дрон вышел из лифта, канал связи тут же стало забивать помехами, и через минуту он сгорел. Но за это время никаких роботов мы не увидели, и было решено рискнуть.

Спецназовец собрал штурмовую команду, они устроили в лифте баррикаду, чтобы не попасть под прямой удар, и поднялись наверх. Роботов в ангаре не было, только сгоревший дрон и следы здоровенных ног. Я сам видел, когда подключал реактор ЛСУ к внутренней энергосети, отпечаток в полметра длиной…

Пленный опять замолчал, косясь на всех подозревающим взглядом, особенно на Порфирьева. И Овечкин понял, что он ждет, когда кто-нибудь из нас подтвердит уверенность выходцев из бункера ФСБ в том, что роботы-убийцы принадлежат нам.

– Мы не имеем никакого отношения к роботам-убийцам! – заявил Антон, спеша внести ясность. – Мы сами подвергаемся угрозе их атак!

– Помолчи, потом изольешь душу! – снова оборвал его капитан-мизантроп и прорычал пленному: – Роботы не наши. Не знаю чьи. Есть мнение, что натовцы сбросили их во время обмена ударами. Когда вы планируете возвращаться?

– Куда? – не понял пленный.

– К себе в бункер.

– Никогда, – пленный скривился, похоже, пережидая приступ боли. – Нам не на чем сделать это. Транспорта не осталось, а пешком не дойти. Да и жить там невозможно, в бункере нет ни электричества, ни продовольствия.

– Что ж вы не стали вывозить отсюда продукты? – рык Порфирьева был почти не кровожадным. – Собрали бы пару прицепов, нагрузились и дотащили. Девяносто километров – это не пятьсот.

– Мы хотели, – подтвердил пленный. – Но роботы помешали. Мы, когда выбрались в ангар и их там не нашли, подключились к реактору ЛСУ и перетащили продукты в бункер. Но продуктов оказалось мало, основной запас был в вездеходе, внутри самоходки и бульдозера много не уместишь. Стало ясно, что через неделю снова останемся без продовольствия. А тут еще эти роботы… Непонятно, что они будут делать дальше. Может, ушли в «Подземстрой», чтобы позже вернуться с подкреплением, им ведь теперь известны наши координаты. Если нас заблокируют в каменном мешке без еды и энергии, то даже убивать не придется.

Короче, генералы решили, что нужно организовать еще один конвой в Росрезерв, за продуктами. Отправлять не всех, а половину, чтобы в спецпалатке нормально умещались. Пусть едут на бульдозере с волокушей, туда продукты и погрузят. Мы даже покрывало для нее сделали из остатков двух сгоревших баз, чтобы продовольствие меньше облучалось. Пока конвой будет заниматься продуктами, остальные будут охранять бункер и заодно подготовят все вооружение, которое у нас есть. Как только бульдозер вернется, выроем инженерные укрепления вокруг входа, наделаем ловушек и все заминируем. Если противник начнет штурм или попытается тайно проникнуть в бункер еще раз, то мы будем готовы.

Попасть в состав конвоя никто не хотел, с этим начались проблемы, чуть не вспыхнула драка, и генералы даже хотели расстрелять пару самых буйных. Но потом заявили, что сейчас каждый человек на счету, поэтому бывший спецназовец назначается командиром конвоя, ибо больше некому, а остальным разрешается бросить жребий. В итоге в конвой набрали двадцать человек, потому что больше на броне у бульдозера не поместится, ведь на обратном пути волокуша будет занята продовольствием. Без усилителей конечностей такой толпе на броне не удержаться, поэтому весь расчет на штурмовые комплекты.