Как Америка стала мировым лидером

ФДР

В марте 1932 г. вся страна начала повторять слова губернатора Нью-Йорка о том, что «никому в стране не должно быть позволено жить ненакормленным, неодетым и лишенным жилья»^{97}. 7 апреля губернатор говорил: «В переживаемое нами тяжелое время нужны планы, в которых возлагается надежда на забытого человека, находящегося в основе социальной пирамиды»^{98}. 23 сентября претендент на президентский пост от демократической партии, в программной речи в Сан-Франциско, заявил о необходимости «экономического планирования» в целях «более справедливого распределения богатств и товаров и приспособления существующей экономической организации к нуждам народа».

«Каждый человек имеет право на жизнь, а это значит, что нельзя отрицать и его права на достаточно обеспеченные жизненные условия… Правительство должно дать каждому человеку возможность добиться своим трудом обладания необходимой для его нужд части общественного богатства… Если для обеспечения этого права человека надо ограничить собственнические права спекулянта, манипулятора, финансиста, я считаю такое ограничение совершенно необходимым». В конце речи Ф. Д. Рузвельт призвал дополнить положения Декларации независимости о защите естественных и неотчуждаемых прав человека провозглашением «декларации экономических прав»^{99}.

Ф. Рузвельт одержал убедительную победу на выборах, за него отдали голоса 23 млн. избирателей и 472 выборщика, Г. Гуверу удалось получить 16 млн. голосов и только 59 выборщиков. Демократы завоевали уверенное большинство и в обеих палатах Конгресса. В своей инаугурационной речи Рузвельт заявил: «Я испрошу у Конгресса самые широкие полномочия, что бы начать войну с несчастьем, я испрошу такие полномочия, как если бы на нас напал внешний враг». Виновниками тяжелого положения в стране президент назвал «некомпетентных банкиров и неразборчивых в средствах ростовщиков»^{100}. Так началась эпоха Ф.Д. Рузвельта, продолжавшаяся почти 12 лет.

С первым испытанием новый президент столкнулся, едва вступив на должность. Его предвыборные заявления пугали бизнесменов перспективами социализма, что спровоцировало новую волну роста безработицы и банкротства банков^{101}. Наиболее острый характер приняла паника на валютном рынке, вызванная слухами о возможной отмене «золотого стандарта»^{102}. Началось массовое изъятие золота. В феврале 1933 г. из государственного золотого запаса за границу ушло золота на 160 млн. долларов, за первые четыре дня марта — еще более 200 млн.^{103}.

В феврале начался полный развал банковской системы, который практически парализовал экономическую жизнь страны. 3 марта в стране началось массовое закрытие банков. Новое правительство среагировало мгновенно. В свой первый рабочий день 5 марта Рузвельт объявляет четырехдневные «банковские каникулы» для всех банков страны, а 8 марта, что золотой стандарт сохраняется^{104}. Принятый Конгрессом 9 марта Закон о чрезвычайной помощи банкам давал президенту право принимать все необходимые меры и срочно напечатать 2 млрд. долларов[12]. Бюро гравирования и печати за ночь провело эту операцию. Утром деньги направили в 12 городов Америки, где существовали банки Федеральной резервной системы. Право открытия получили лишь «здоровые» — самые крупные банки, они сразу же возобновили свою работу.

12 марта Ф. Рузвельт обратился к нации: «В стране создалось напряженное положение с банками. Некоторые банкиры, распоряжаясь средствами людей, показали свою некомпетентность или пошли на нечестные пути. Доверенные им деньги они вкладывали в спекуляции или рискованные ссуды. Они потрясли народ Соединенных Штатов и на время лишили его ощущения безопасности…». Как отмечает А. Уткин: «как ни странно, слово подействовало». Уже 13 марта (вторая неделя пребывания Рузвельта у власти) взносы в банки, к изумлению банковских служащих, превысили изъятия, а к концу недели две трети банков страны возобновили свою деятельность. По мнению Моли, «капитализм был спасен за восемь дней»^{105}.

20 марта был принят Закон об экономии, который сокращал на 500 млн. долларов расходы на содержание государственного аппарата, кроме этого были урезаны расходы на вооружения. 5 апреля действуя на основании Закона о торговле с врагом 1917 г. и мартовского Чрезвычайного банковского закона, президент объявил о национализации золота. Последнее должно было быть сдано по цене $20,67 за унцию, нарушение каралось штрафом в 10 тысяч долларов и десятью годами лишения свободы[13].

19 апреля президент отменил золотой стандарт[14]. Свои действия Рузвельт объяснял следующим образом: «несколько недель назад сложилось такое положение, которое очень легко могло бы привести, во-первых, к оттоку нашего золота в другие страны и, во-вторых, в силу этого оттока, — к «бегству» американских капиталов в виде золота из нашей страны… Это привело бы к такому дальнейшему ослаблению государственного и частного кредита, которое вызвало бы панику и полную остановку промышленности»^{106}. 5 июня Конгресс принял решение об аннулировании пунктов всех контрактов, предусматривавших выплаты золотом, включая обязательства правительства США^{107}. Верховный суд признал, что Конгресс не имел на это права, но поскольку нахождение золотых монет в частных руках стало незаконным, требования компенсировать убытки, связанные с изменением стоимости золота, суд постановил оставить без удовлетворения!^{108}

Курс доллара теперь менялся изо дня в день. Назначаемая Рузвельтом на каждый день цена золота не имела принципиального значения. «Мы просто хотели выдержать тенденцию постепенного повышения цены в надежде, что за ней последуют цены на товары…»^{109}. В октябре, когда большая часть золота была сдана, доллар был девальвирован, стоимость унции золота подскочила до 35$.

Одновременно изъятием золота Рузвельт пытался укрепить национальной валюту, на которую «в настоящее время… слишком сильно влияют случайные факторы, связанные с международной торговлей, внутренней политикой других стран и бурными политическими событиями на других континентах… Государственная торговля золотом нужна не только для того, чтобы скомпенсировать временное падение цен, — для нас это этап на пути к регулируемой валюте»^{110}. В дальнейшем роль государства в банковской системе была значительно усилена. Руководящие органы Федеральной резервной системы получили дополнительные контрольные полномочия, а представительство в них федеральных властей было расширено^{111}.

Оправдывая свои действия, в радиообращении в мае 1933 г., Рузвельт заявил: «Страна была на волосок от гибели. Страна погибала, поскольку спад промышленности и торговли достиг опасной черты… В той кризисной ситуации было не до обсуждения сложных экономических рецептов и хитроумных планов. Мы имели дело с реальным положением, а не с теорией… В то время перед нами было только два пути. Первый — позволить, чтобы и дальше люди лишались имущества по закладным, чтобы не работал кредит, а деньги складывались в кубышки… Это означало бы продолжение так называемой «дефляции», в итоге которой огромные потери понесли бы все, у кого есть собственность или вклады в банках. Добавлю, что тогда и всех людей, работающих по найму, ожидали бы чрезвычайные лишения — в результате роста безработицы и дальнейшего снижения ставок заработной платы… Еще до своего вступления в должность я пришел к выводу, что нельзя заставлять американцев нести тяготы такой политики. Это означало бы не только дальнейшую потерю людьми домов, ферм, сбережений и заработной платы, но и потерю духовных ценностей — потерю уверенности в настоящем и будущем, которая столь необходима для душевного спокойствия и довольства каждого человека и его семьи… И ясно, что ни голые призывы к доверию, исходившие из Вашингтона, ни дополнительные ссуды пошатнувшимся финансовым институтам не могли остановить движения вниз. Я понял, что нужно осуществить срочную программу действий, это было не только оправданно, но и совершенно необходимо для национальной безопасности»^{112}.

За сто первых дней своего президентства Рузвельт отправил в Конгресс пятнадцать посланий, провел пятнадцать законов, произнес десять главных речей.

Общую довоенную деятельность администрации Рузвельта можно разбить на четыре этапа.

Первый этап 1933 — 1934 гг.

В эти годы Рузвельт пытался реализовать свои идеи «мирным путем» — за счет договоренности между трудом и капиталом: «Пора нам предпринять решительные усилия, чтобы реализовать на деле то единство труда и капитала, которое является одной из высоких целей закона о восстановлении»^{113}. Президент говорил: «Я не буду убеждать предпринимателей и рабочих навечно «сложить оружие», но хочу просить тех и других добросовестно попытаться применить мирные методы урегулирования конфликтов между ними и в течение разумного времени опробовать меры, призванные сделать нашу промышленную цивилизацию более цивилизованной»^{114}.

В рамках Первого этапа были приняты:

• Финансовые законы: закон Гласса — Стиголла (закон о создании Федеральной корпорации по страхованию депозитов) ограничивший возможность биржевых спекуляций и разграничивший депозитные, и инвестиционные функции банков. Коммерческим банкам было запрещено использовать вклады их клиентов для игры на бирже. Одновременно вводилось прогрессивное страхование банковских вкладов: 100%-ное для вкладов до 10 тыс. дол., и частичное для более крупных. Создана Федеральная страховая компания, страхующая банки от краха, исключающая спекуляцию акциями и ценными бумагами.

• Акт о доверии к ценным бумагам, создана специальная Комиссия по торговле ценными бумагами и биржевыми операциями, которая осуществляла регистрацию акций, брокерских фирм, регулировала деятельность фондовых бирж и т.д. Эмитенты стали проходить обязательную проверку независимыми аудиторами на достоверность поданной информации. Во главе Комиссии был поставлен Дж. Кеннеди, сколотивший состояние на нелегальных биржевых операциях. Критикам этого назначения Рузвельт сказал: «Ловить воров лучше всех может специалист в обхождении законов»^{115}. Год спустя права Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям были расширены. Ей, в частности, поручалось слежение за компаниями коммунального обслуживания, чтобы обуздать безответственную концентрацию власти в руках электрической и газовой олигархии^{116}.

• Акт о кредитах владельцам домов, спасал тысячи разоренных домовладельцев, им было предоставлено 2 млрд. долларов для оплаты закладных под низкий процент. Четверть заложенных домов оказались спасенными от немедленной распродажи^{117}.

• Акт об экстренных мерах в сфере железных дорог, по которому создавалась координирующая железнодорожное движение система. «Его цель, — по словам Рузвельта, — обеспечить внедрение железными дорогами, с помощью правительства, конкретного планирования. Это устранит разорительное дублирование, в результате которого в настоящее время железные дороги работают в убыток и попадают под внешнее управление, как несостоятельные должники»^{118}.

• Федеральное правительство получило дополнительные полномочия для борьбы с организованной преступностью^{119}.

— Создана служба занятости — властями штатов и федеральным правительством на паритетных началах. Кроме этого выделялись ссуды для поддержания мелкого бизнеса.

• Отменен сухой закон, что должно было принести дополнительные средства в бюджет и послужить своеобразным антидепрессантом в условиях кризиса.

Были созданы:

• NRA — National Recovery Administration — национальная администрация восстановления — самое большое мероприятие «Нового курса». Она была создана на основе NIRA — National Industrial Recovery Act — Закона о восстановлении национальной промышленности. Акт предусматривал упорядочение экономических отношений, на сугубо добровольных началах, между работодателями, рабочими и правительственными органами. Предприятия были объединены в 17 групп, внутри которых ограничивалась конкуренция, вводились единые цены, распределялись рынки сбыта и условия кредита. Ассоциациям предпринимателей было предложено выработать так называемые «кодексы честной конкуренции», которые после утверждения президентом приобретали силу закона. Время действия NRA было ограничено двумя годами. Реализация закона носила добровольно-принудительный характер. Так, президент приказал государственным учреждениям иметь дело только с фирмами, подписавшими статут NRA, а покупателей правительство призвало покупать товары только с фирменной маркировкой NRA. На основании NIRA было заключено около 750 кодексов, охвативших предприятия, на которых было занято 95% промышленных рабочих. Типовой кодекс NRA запрещал детский труд — «чудовищное явление, с которым многие годы не могли справиться ни общественное мнение, ни закон, прекратилось в мгновение ока… с помощью кодекса мы, — утверждал Рузвельт, — сделали больше, чем Англия за 85 лет усилий в рамках общего права»^{120}. Кроме этого NRA искоренял потогонную систему на производстве (70–80-часовую рабочую неделю), покончил с «экономическим рабством» — когда рабочим платили всего 60–80 центов в неделю^{121}. В большинстве кодексов продолжительность рабочей недели устанавливалась равной 40 часам, и во всех устанавливалась минимальная ставка оплаты труда, как правило, 30–40 центов в час^{122}.

NIRA способствовала укреплению профсоюзов. (До этого Великая депрессия и либеральная политика Гувера привели к их полному разгрому. Так, в Американской федерации труда состояло менее 6% всей рабочей силы страны. Некогда могущественный Объединенный профсоюз угольщиков сократил число своих членов до 100 тысяч. Штрейкбрехерские организации, оплачиваемые крупными промышленниками, содержали целые армии хорошо оплачиваемых бойцов антипрофсоюзного движения. Тысячи людей работали буквально под дулами винтовок. Питсбургская угольная компания, например, содержала пулеметные расчеты, направленные на работающих в шахтах. На вопрос комитета конгресса, зачем это нужно, президент компании Р. Меллон ответил: «Мы не можем без этого добывать уголь»)^{123}. В течение трех недель после того, как президент подписал NIRA, 135 тысяч прежних членов Объединенного союза шахтеров заново вступили в профсоюз. Стали крепнуть и другие профсоюзы. В 1936 г. лидер горняков Д. Льюис объявил о создании Конгресса производственных профсоюзов (КПП), который объединил миллионы неквалифицированных и полуквалифицированных рабочих^{124}. Профсоюзы продвигали принцип солидарной оплаты — т.е. единой зарплаты для всех рабочих одной категории, который затем будет взят на вооружение профсоюзами Швеции.

• PWA — Администрация общественных работ, создана в развитие Закона NIRA. Главой стал Г. Гопкинс, заявивший, что его задача «сделать так, чтобы люди не умирали с голоду». В PWA было занято более 4 млн. человек, осуществлено более 30 тысяч проектов, в том числе строительство силовых линий, мостов, стадионов, аэропортов, плотин, парков и т.д.^{125}. За 10 лет PWA создала десятую часть всех новых дорог в Америке, 35% всех новых больниц, 65% зданий городского управления, 70% новых школ, был построен тоннель под Гудзоном, мост соединяющий Манхэттен с Лонг-Айлендом, золотохранилище в Форт-Ноксе и т.д., и все это за 20 млрд. долл.^{126}.

PWA подверглась наиболее сокрушительной критике из всех начинаний Ф. Рузвельта. Отвечая своим оппонентам, президент заявлял: «Тем, кто говорит, что тратить средства на общественные работы и другие механизмы восстановления промышленности, — это пустое расточительство… я отвечаю: ни одна страна, какой бы богатой она ни была, в первую очередь, не может себе позволить впустую расточать свои людские ресурсы. Упадок духа из-за массовой безработицы — вот наша самая большая потеря и, в определенном в смысле, самая большая угроза для нашего социального порядка… Мы создадим такую национальную экономику, чтобы как можно скорее покончить с нынешней безработицей, а затем примем разумные меры, чтобы она навсегда канула в прошлое. Я не хочу думать, что хотя бы одному американцу уготована судьба постоянно числиться в списках на пособие»^{127}.

• FERA — Федеральная администрация по оказанию чрезвычайной помощи в виде финансовых дотаций штатам для оказания помощи безработным. FERA стала развитием созданной еще Гувером Реконструктивной финансовой корпорации.

• AAA — Администрации восстановления сельского хозяйства, была создана за день до объявленного начала всеобщей забастовки фермеров, на основании принятого закона о помощи фермерам. Главной задачей было повышение цен на продукты сельского хозяйства, решить которую предполагалось за счет сокращения посевных площадей и поголовья скота, за что фермеры получали специальную премию. Источником этих субсидий стал налог на первичную обработку сельхозпродуктов. Уже летом 1933 г. в южных районах было перепахано свыше 10 млн. акров созревшего хлопчатника. Были сокращены посевные площади под пшеницей и кукурузой. Осенью был проведен массовый забой свиней, было забито около 30 млн. голов скота, мясо было уничтожено. Одновременно приняты так называемые молочные кодексы, в которых определялись размеры производства и цены молока.

В зерновых районах Запада контрактами было охвачено почти 80% площадей, занятых посевами пшеницы, а в хлопковых и табаководческих районах Юга осуществлялось принудительное сокращение посевных площадей. Но и этих мер оказалось недостаточно, поэтому началось планомерное уничтожение сельскохозяйственной продукции. И это в тот момент, когда значительная часть населения страны голодала. Сложилась парадоксальная ситуация нищеты среди изобилия.

Закон о помощи фермерам предусматривал также рефинансирование фермерской ипотечной задолженности, для этого была создана Администрация сельскохозяйственного кредита. Общая сумма займов, предоставленных в течение 1933–1935 гг. фермерам — должникам, превысила 1,5 млрд. дол. Правительственные займы предотвратили крах многих банков, ипотечных и страховых компаний, державших фермерские ипотеки.

Выгоды от операций AAA получило, прежде всего, крупное фермерство. На них пришлась «львиная доля» премиальных платежей за ограничение производства, займов на рефинансирование задолженности и прибыли от поддержания высоких цен на сельхозпродукцию. Полученные средства позволили им осуществить переоснащение и интенсификацию сельхозпроизводства. В итоге «лендлорды» даже на сокращенных площадях сохранили или даже увеличили уровень своих урожаев. Малорентабельное мелкое фермерство и так было неконкурентоспособно, а тут ему доставались еще и сравнительно небольшие премиальные платежи. Кроме этого условия рефинансирования ипотечной задолженности оказались недоступны для них. Не случайно за 1933–1935 гг. разорилось почти 600 тыс. ферм — примерно 10% их общего количества. Параллельно проходило резкое концентрирование и масштабирование крупных сельскохозяйственных производств.

• ССС — (Civil Conservation Corps) Гражданский корпус охраны природных ресурсов, создан на основе Закона о чрезвычайных работах охраны природных ресурсов. Для борьбы с безработицей страна была разбита на 9 зон, возглавляемых армейскими офицерами. Таким образом, было задействовано свыше 10 тысяч офицеров регулярной армии и резерва США.[15] Режим, установленный в лагерях, мало чем отличался от военного: строгий распорядок дня, строевые занятия, наказания за неповиновение приказам. За примерное поведение — дополнительные 10–15 долларов; за проступки — наряды вне очереди, вычеты из денежного содержания и даже изгнание из лагеря. Всего в рамках программы было затрачено 2,9 млрд. долл. Работу получили около 3 млн. человек, в основном в возрасте 17–23 лет. Они работали 5 дней в неделю (40 часов), получая 30 долларов в месяц, из них 25 долларов высылались семьям. Вынужденные добровольцы сажали леса, создавали водоемы, осваивали заброшенные земли^{128}.

• ТВА — Администрация долины Теннеси — самое амбициозное предприятие в области общественных работ. Проект предусматривал строительство 20 плотин и государственных электростанций в бассейне реки Теннеси, в одном из наиболее отсталых семи южных штатов США. Реализация проекта позволила остановить эрозию почвы и сделать реку судоходной, восстановить посевы хлопка, посадить леса. Такой программы преобразования обширного края история США не знала^{129}. Одновременно строительство электростанций решало проблему снижения цен на электроэнергию: государственные ГЭС продавали электроэнергию по низким ценам, с нормой прибыли всего 4% на произведенные инвестиции, вынуждая тем самым частных монополистов снижать цены и издержки производства^{130}. По мнению А. Экирча создание «ТВА» — одно из наиболее социалистических мероприятий в рамках «Нового курса», когда правительство непосредственно вступило в прямую конкуренцию с частным предпринимательством^{131}.

Между тем безработицу в 1933–1934 гг. удалось снизить всего на 5 млн. человек, 20 млн. оставались без работы, что привело к новому обострению социальных противоречий. Вновь поднявшаяся стачечная волна охватила почти 8 млн. рабочих. О накаленности ситуации свидетельствует заявление, в январе 1934 г., Г. Вудринга, вскоре назначенного военным министром: «Люди, которые считают, что американская армия не готова и не способна взять контроль над страной, просто не знают фактов. Наша армия — единственная правительственная организация, которая уже стоит в готовности не только к защите страны, но и способна справиться с социальными и экономическими проблемами в случае чрезвычайного положения… Давайте говорить прямо! В случае если создастся угроза внешней войны, экономического хаоса или социальной революции, армия имеет подготовку, опыт, организацию и людей для защиты правительства…»^{135}.

Одновременно резко выросла угроза правого переворота. Министр внутренних дел Г. Икерс, характеризуя обстановку, сложившуюся в США в 1935 г., отмечал: «С каждым днем становится все яснее, что в нашей стране существует опасное движение, которое стремится заменить наши свободные установления ненавистным фашизмом. Эта группа состоит из (или, по меньшей мере, пользуется активной поддержкой) людей, наживших огромные состояния и добившихся могущества путем эксплуатации не только естественных богатств Америки, но и ее мужчин, женщин и детей. Они не останавливались ни перед чем в своей погоне за этими богатствами, а теперь они не остановятся ни перед чем, чтобы их сохранить и приумножить. Стремясь довести нас до патриотической горячки разговорами о том, что «нашей стране грозит коммунистическое восстание», эти господа пытаются заручиться нашей поддержкой для фашистского переворота»^{136}.

В этих условиях в 1935 г. Рузвельт был вынужден начать новый этап «Нового курса», на котором ему пришлось: «сменить обветшалый костюм президента всей нации» на одежды «борца за народные интересы».

Второй этап 1935–1936 гг. включал:

• Национальный акт о трудовых отношениях (National Labor Relations Act), больше известный, как закон Вагнера, который был принят в ответ на ликвидацию Верховным судом NRA и ее трудовых кодексов. Закон гарантировал рабочим право на вступление в избранный ими профсоюз и на заключение коллективного договора. Закон устанавливал минимальную зарплату и максимальную рабочую неделю (44, а затем 40 часов) для межштатных компаний. Было подтверждено также право рабочих на стачку и пикетирование. Правительство брало на себя обязанность пресекать «нечестную трудовую практику» предпринимателей в отношении рабочих. В частности, преследование за участие в профсоюзном движении, создание компанейских профсоюзов, отказ от переговоров… Контроль за осуществлением закона был возложен на Национальное управление по трудовым отношениям, решения которого были обязательны для предпринимателей и могли оспариваться только через суд.

• Федеральный закон о социальном страховании: по старости и пособий по безработице, первый в истории США[16].

• Акт о введении нового прогрессивного подоходного налога, который вводил дополнительное налоговое обложение для лиц с годовыми доходами, превышавшими 50 тыс. долл. Особо высокие нормы налогов устанавливались для лиц с очень крупными доходами, превышавшими 1 млн. долл. Так, лица с годовыми доходами свыше 5 млн. долл. должны были платить налог, составлявший 75% их дохода. Были введены также прогрессивные налоги на наследство, дарения, недвижимость, прибыли и сверхприбыли корпораций.

• Новый сельскохозяйственный закон взамен отмененного AAA, в котором наряду с выдвижением очередной программы сокращения сельхозпроизводства были предусмотрены меры по восстановлению плодородия почв.

• Public Utilities Holding Companies Act (1935 г.) ознаменовавший ужесточение борьбы с монополистами и прежде всего в сферах электро- и газоснабжения^{138}. Официальные расследования показали, что фактическая годовая прибыль некоторых из них достигала 70% от стоимости их активов и 300–400% в расчете на произведенные инвестиции. Однако почти вся эта прибыль пряталась и уводилась под видом оказания услуг со стороны различных строительных, сервисных, управленческих и финансовых структур. Такая система позволяла им также без большого труда получать разрешение правительства на повышение тарифов на электричество и газ, которое всякий раз обосновывалось (фиктивным) ростом эксплуатационных затрат^{139}. Одновременно осуществлялся обман акционеров, за счет использования многоэтажных холдинговых структур, контрольный пакет которых принадлежал узкому кругу лиц, в пользу которого и перераспределялась вся прибыль.

Были созданы:

• WPA — Администрация по реализации общественных работ (Администрация развития труда), с ассигнованиями — 4,9 млрд. долл. В отличие от PWA, которая делала упор на осуществление крупных проектов капитального строительства, рассчитанных на стимулирование экономики, руководство WPA стремилось занять на своих объектах возможно большее число безработных на любой работе, не требующей крупных капиталовложений. В частности, за счет создания: новых администраций, превращая безработных в низший слой бюрократии; коллективных ферм (почти колхозов, отличие состояло в том, что заработав, член коллектива мог выйти и создать свое дело); и т.д. 85% всех расходов на объектах WPA шло на оплату труда участников общественных работ по существующим в данный момент ставкам заработной платы промышленных рабочих. Уже весной 1936 г. на различных объектах WPA было занято около 3,5 млн. человек.

• Администрация помощи молодежи, которая обеспечила частичной занятостью нуждающихся студентов и школьников старших классов. Она содействовала продолжению образования 0,6 млн. студентов и 2,6 млн. молодых людей, которые до этого не посещали школы.

• REA — Администрация по сельской электрификации, почти копия ленинского плана ГОЭРЛО.

• Администрации по переселению, в начале 1937 г. была преобразована в Администрацию по охране фермерских хозяйств — оказание финансовой помощи мелким фермерам.

• Расширен круг задач Администрации долины реки Теннеси, теперь она осуществляла широкую программу регионального социально-экономического планирования с целью повышения жизненного уровня населения депрессивных районов.

Безработицу удалось снизить еще на 5 млн. человек, но 15 млн. все еще не имели работы. На рубеже 1936 и 1937 гг. в стране началась волна знаменитых «сидячих стачек», которая охватила сотни тысяч рабочих важнейших отраслей промышленности. Крупный капитал требовал от президента самых решительных действий для подавления забастовок. Рузвельт, в принципе осудив «сидячие стачки», в то же время отказался применить силу для их прекращения. В результате даже такие гиганты корпоративного бизнеса, как «General Motors», «General Electric», «U. S. Steel Corporation» и др., вынуждены были признать новые массовые профсоюзы. Третий этап стал периодом жесткой конфронтации между президентом и крупным капиталом.

Деньги, кровь политики, отмечает А. Уткин, шли теперь к демократам малым ручейком — 4% избирательных расходов пришли от банкиров, а четырьмя годами раньше, в 1932 г., они составляли 25%. Республиканцы быстро собрали 9 млн. долларов, а рузвельтовские демократы — в конечном счете, менее половины этой суммы^{143}. Из 5 млн. долларов избирательного фонда демократов пожертвования предпринимателей составили 30 тыс. долларов, а профсоюзов — 750 тыс.^{144}. В 1936 г., по мнению А. Уткина, были первые современные выборы в том смысле, что республиканцы были убеждены: людьми нужно манипулировать, а не тратить время на их убеждение: многочисленные газеты Херста — противника Рузвельта — писали, что предвыборная кампания демократов направляется из Кремля. Глава национального комитета республиканской партии Д. Гамильтон утверждал, что руки Рузвельта в крови испанских священников. Такие фирмы, как «Джонсон и Джонсон», послали своим рабочим конверты с предупреждением, что, если Лэндон не выиграет, они будут уволены^{145}.

Против президента выступил и Верховный суд, который неожиданно аннулировал 11 законов, принятых на первом этапе Нового курса[17]. Рузвельт обвинил суд во вмешательстве в политические дела: «суды поставили под вопрос правомочность избранного народом Конгресса, подвергли сомнению его право защитить нас от катастрофы, право на поиск смелых решений в новой социальной и экономической ситуации… Верховный суд действовал уже не как судебный, а как политический орган… Верховный суд присваивал себе право судить о разумности действий Конгресса — одобрять или не одобрять государственную политику, выраженную в принимаемых законах…»^{146}.

Президентские выборы 1936 г. стали своеобразным референдумом в пользу «Нового курса». На этих выборах Ф. Д. Рузвельт одержал самую убедительную победу в истории американской электоральной системы. За него проголосовали 46 штатов из 48, против голосовали лишь крошечные Мэн и Нью-Хэмпшир. За него отдали голоса даже 5 млн. республиканцев. Рузвельт заручился голосами 523 выборщиков против 8 — величайший перевес одной партии над другой с 1820 г. Успех Рузвельта был подкреплен результатами выборов в конгресс. Демократы получили в сенате 76 мест, республиканцы всего лишь 16, в палате представителей демократы — 89 мест, республиканцы — 31. «Независимый» Верховный суд, состоящий из девяти несменяемых членов, был вынужден уступить и Рузвельт приступил к третьему этапу своих реформ.

Третий этап 1937–1938 гг. включал:

• Проект реформы Верховного суда. Ее цель, по словам президента — «обеспечение постоянного притока свежей крови в судебную систему» и «привлечение к решению социально-экономических проблем людей более молодого поколения, которые хорошо знакомы с условиями жизни и труда рядовых американцев в современную эпоху»^{150}.

• Проект административной реформы. Она предусматривала расширение персонала Белого дома, создание Исполнительного управления президента и предоставление президенту права изменять структуру и характер функционирования органов исполнительной власти. Предполагалось создать — министерство общественных работ и министерство социальных услуг.

В течение 1937 г. сторонникам президента удалось провести через конгресс лишь законопроект о строительстве дешевого жилья, да и то предложенная правительством сумма федеральных ассигнований на эти цели была значительно сокращена. Все же остальные проекты социального законодательства в 1937 г. так и не получили одобрения конгресса.

• Новый сельскохозяйственный закон 1938 г.[18], значительно усилил регулирующие функции государства по контролю за сельхозпроизводством. Он предусматривал скупку «излишков» и создание резервов сельскохозяйственной продукции для обеспечения стабильных цен на продукты фермерского труда во все годы — как урожайные, так и неурожайные. Закон также несколько увеличил размеры премиальных платежей для мелких фермеров.

• Создание Федеральной национальной ассоциации ипотечного кредитования — «Фэнни Мэй», которая предназначалась для помощи в финансировании широкомасштабной программы ликвидации трущоб и строительства дешевого жилья для малообеспеченных слоев городского населения. Он также «облегчил частному капиталу строительство скромных частных домов и недорогого жилого фонда для сдачи в аренду»^{151}.

• Закон о справедливых условиях труда (Fair Labour Standards Act), устанавливал минимальную почасовую оплату труда, которая первоначально составляла 25 центов, а в дальнейшем, в течение 8 лет, должна была планомерно повышаться до 40 центов. Максимальная продолжительность рабочей недели — 44 часа. Закон запрещал труд детей моложе шестнадцати лет^{152}. По словам Рузвельта, закон был принят Конгрессом «после многократных обращений с моей стороны… За исключением, возможно, Закона о социальном страховании, это самая масштабная и дальновидная программа мероприятий на благо рабочих, которая когда-либо принималась у нас или в какой-либо другой стране»^{153}.

• Возобновление широкомасштабных общественных работ для безработных. Были выделены новые крупные ассигнования на проведение общественных работ на различных объектах PWA и WPA в размере 5 млрд. дол. Это позволило к концу 1938 г. вновь увеличить число рабочих, занятых на этих объектах, до 3,5 млн. человек.

Создан Временный национальный экономический комитет, для «тщательного расследования концентрации экономической мощи в американской промышленности». Публичные заседания комитета, заслушавшие многочисленные свидетельские показания о монополистической практике крупных корпораций, о нарушении ими антитрестовского законодательства. Видные деятели правительства Рузвельта возобновили активную антимонополистическую кампанию в конце 1937 г. Наиболее решительно выступил министр внутренних дел Г. Икерс, который утверждал, что «60 семейств Америки»[19] вновь усилили «старую борьбу между властью денег и силой демократического инстинкта» и что «неотвратимый конфликт» между демократией и плутократией «надо довести до победного конца»^{154}.

• Проведена «партийная чистка», президент хотел избавиться от консервативного крыла своей партии. Очередную «беседу у камина» президент посвятил тем, кто словесно социально радикален, а в реальной жизни дружит с толстосумами: «Никогда у нас не было так много змеиных голов-медянок»^{155}.

Четвертый этап 1939 г. проходил под знаменем реакции.

На выборах в Палату и Сенат в ноябре 1938 г. реакционеры получили в Сенате устойчивое большинство — 50 голосов из 96, рузвельтовские прогрессисты — 38, еще 8, по словам полпреда К. Уманского, составляло болото. Положение в Палате представителей «несколько более благоприятное для Рузвельта, но хуже, чем в палате предыдущего созыва»^{156}. «Куслугам антирузвельтовского лагеря сейчас никак не менее 95% газет… — сообщал советский полпред в США. — Даяния из рук банкиров и промышленников… текли в карманы республиканцев более щедро, чем когда-либо… Только рабочими голосами Рузвельту удалось провести в Нью-Йорке своих кандидатов в сенат и на пост губернатора»^{157}.

По мнению В. Лейхтенберга, в последние годы администрации Рузвельта возникла патовая ситуация: ни Рузвельт не мог двигаться дальше в проведении своих реформ, ни у его противников не получалось перейти в контрнаступление. Причина этого, по мнению американского историка, заключалась как в противодействии крупного бизнеса и отсутствии у команды Рузвельта «адекватной идеологии реформ», так и в том, что Америка уже начала выходить из кризиса и все большее количество американцев стремилось вернуться к прежней модели господства стихийных рыночных сил^{158}.

Последним преобразованием Рузвельта стала реформа органов исполнительной власти, открывшая дорогу для быстрого разрастания президентской бюрократии^{159}. Что вызвало новый взрыв критики, примером которой могут являться слова американского исследователя Б. Майрофа: «Он был подлинно демократическим лидером, однако его многочисленные преобразования обернулись для современной американской демократии такими бедствиями, как введение чрезмерных полномочий для президента, бюрократизация государства и господство интересов различных ведомств, гипертрофированное разбухание государственной машины…»^{160}.

Реформы Рузвельта встречали яростную критику и сопротивление, как справа, так и слева. Наиболее массовое движение правопопулистского толка возглавил католический священник Ч. Кофлин, который сначала поддержал Рузвельта: «Новый курс — это курс Иисуса Христа». В 1934 г. по его инициативе был создан «Национальный союз борьбы за социальную справедливость», достигший численности 7,5 млн. человек. Союз призывал к национализации банков и естественных ресурсов, к развитию общественной собственности, господдержке профсоюзов, введению налогов на социальные нужды. Одновременно Кофлин критиковал Муссолини наряду с Гитлером и Сталиным за отсутствие демократии^{161}.

Однако в 1935 г. Кофлин, разочаровавшись в реформах Рузвельта, выступил против него: «с нынешней плутократической капиталистической системой надо конституционным путем, в порядке голосования покончить раз и навсегда… Соединенные Штаты, маскируясь под демократию, на самом деле представляют собой плутократию»^{162}. Аудитория «радиопатера» составляла 45 млн. слушателей, по стране были разбросаны 60 его радиостанций. Кофлин получал больше писем, чем кто-либо в США, включая президента. Он призывал последовать примеру Италии и Германии — «для реализации фашистского решения проблем рабочих» и требовал уничтожить Рузвельта.

Не меньшую силу представляла стремительно растущая левая оппозиция. Так, например, врач Ф. Таунсенд в 1934 г. развернул кампанию за выплату пенсий по старости в 200 долларов с условием, что получатель пенсии будет ее не хранить, а тратить, тем самым стимулируя рынок. Начавшись в Калифорнии, движение Таунсенда создало около 3000 клубов по всей стране^{163}. «Воспроизводя идеи, близкие известным социалистам XIX в. Л. Блану и Ф. Лассалю, Синклер призывал предоставить рабочим средства, чтобы они могли выкупить предприятия и начать работать на себя. По всей стране создавались клубы поддержки этой программы. Синклер был выдвинут кандидатом в губернаторы Калифорнии от демократической партии. Но Рузвельт прямо выступил против опасного конкурента, и в 1934 г. победил республиканец, заявивший о своей поддержке реформ Рузвельта»^{164}. На уровне региональной политики были влиятельны и другие левые движения. В Миннесоте лидирующие позиции на выборах в законодательное собрание заняла Рабоче-фермерская партия. Филипп и Роберт Лафолетты создали Прогрессивную партию и взяли в свои руки власть в штате Висконсин^{165}.

Но ведущее оппозиционное движение возглавил хозяин Луизианы Хью Лонг. Вначале X. Лонг поддержал Рузвельта. Так, сенатор Д. Бэйли (Северная Каролина) утверждал, «что он и Хью Лонг, этот разбойник из Луизианы, помогли Рузвельту стать президентом в 1932 г.»^{166}. Однако результаты первого этапа президентских реформ привели Лонга к убеждению, что Рузвельт — заложник богачей. По мнению Лонга на смену частной собственности должна прийти личная. В книге «Поделим наше богатство» он предлагал: личные состояния должны быть ограничены 5 млн. долл.; ежегодный доход не более 1,8 млн. долл. и не ниже 2 тыс.; бесплатное обучение вплоть до колледжа; пособие каждой семье в 6 тыс. долл., радио, автомобиль и стиральную машину. Автору своей биографии Лонг признался, что для реализации этой программы ему понадобятся четыре срока «в качестве диктатора страны»^{167}. Популярность Лонга выросла до немыслимых размеров. Клубы «Раздела богатств» объединяли около 7 млн. граждан.

По мнению А. Уткина «вундеркинд Хью Лонг — единственный американский политик, которого, видимо, боялся Франклин Рузвельт»^{168}. Вначале 1935г. Рузвельт заявлял: «Действуя гитлеровскими методами, Лонг хочет выставить свою кандидатуру на президентских выборах в 1936 г… он рассчитывает победить демократов и привести к власти реакционного кандидата от республиканской партии. К 1940 г. положение в стране, по мнению Лонга, будет таково, что он станет диктатором»^{169}. На выборах 1936 г. движение Лонга, объединилось со сторонниками Кофлина, но потерпело сокрушительное поражение.

Свою роль в этом сыграла темная история с убийством X. Лонга 8 сентября 1935 г. сыном судьи в Луизиане, которого он лишил должности^{170}. Убийца Лонга был буквально изрешечен охраной на месте. Само убийство не расследовалось. После него «союзники Лонга были разгромлены. Последователь Лонга Смит, возглавивший движение после гибели губернатора, был арестован за убийство, которое якобы совершил в разгар избирательной кампании». Доктора Таунсенда «отправили в тюрьму за оскорбление конгресса»^{171}. После выборов 1936 г. «третья сила» сошла на нет.

Левое партийное движение в Америке так же перестало существовать. Лидер Социалистической партии Н. Томас так объяснял, как это произошло: «Что же выбило почти полностью почву из-под наших ног? Причина может быть выражена в одном слове — Рузвельт. Больше можно ничего не добавлять»^{172}. «Многие идеи оппозиции, — поясняет А. Шубин, — остатки, которой объединились в предвыборный «Союз», были заимствованы Рузвельтом, что постепенно размыло ее почву»^{173}. Сам Рузвельт, определяя свой курс в июне 1934 г., говорил, что его действия некоторые назовут «фашизмом», иногда «коммунизмом», иногда «регламентацией», иногда «социализмом»… Я считаю, что то, что мы делаем теперь, является необходимым выполнением неизменной миссии американцев — претворение в жизнь старых и проверенных идей американизма».

«Американизм» Рузвельта был не чем иным, как американским вариантом европейского социализма, не случайно крупный бизнес называл «Новый курс» «ползучим социализмом». Однажды во время слушаний в конгрессе вбежала женщина со словами, что рассматриваемый билль слово в слово скопирован «со страницы восемнадцать Коммунистического манифеста»[20]. Республиканцы заговорили о неизбежной советизации Америки. Предложения Рузвельта о введении налогов на доходы и наследство республиканская пресса назвала «подлинным коммунизмом», а главного сторонника социальных гарантий — «Сталиным Делано Рузвельтом»^{174}. Консервативные группы крупного бизнеса встретили эти законодательные акты взрывом ярости. Они обвиняли Рузвельта в злостном нарушении американских традиций, в покушении на священные права частной собственности, в потворстве опасным радикалам и демагогам. А патриарх американской «желтой» прессы У. Херст заявил, что новые законы — это «чистейший пример коммунизма»^{175}. Экс-президент Гувер обвинял Рузвельта в опоре на силы, которые стремятся «коллективизировать Соединенные Штаты, в частности, через профессиональные союзы»^{176}.

Противники Рузвельта утверждали, что его главное достижение — социальное страхование — просто грабеж американских рабочих, содержащих бездельников… «Чикаго трибюн» ежедневно на первой полосе обозначала число дней, оставшихся до выборов — освобождения страны от ига Рузвельта^{177}. 25 января 1936 г. в «Мэйфлауэр-отель» собрались «первые лица или их адвокаты, представлявшие значительную часть капиталистического богатства страны». Главным оратором был Аль Смит, выступающий против рузвельтовского закона о запрете детского труда: «Новый курс пахнет коммунистической Россией» и классовой борьбой… «Следует сделать выбор. Может существовать лишь одна столица, Вашингтон или Москва». Речь была признана фантастически успешной. Богачи, такие как П. Дюпон, назвали речь «превосходной»^{178}.

По мере реализации программ Рузвельта отношение крупного бизнеса к президенту принимало все более ожесточенный характер. По словам А. Уткина: «Его ненавидели сильнее, чем кого-либо из «защитников униженных и угнетенных» со времен У.Д. Брайана. На Уолл-стрит начинали собирать специальный фонд, который хотели предложить Рузвельту, если он откажется от должности президента. Здесь внимательно следили за родственниками Рузвельта, изучали его привычки и, конечно же, в первую очередь фиксировали все его ошибки»^{179}. В 1934 г., при непосредственном участии таких гигантов бизнеса, как группа Дюпонов и концерна «General Motors», была создана ультраконсервативная Американская лига свободы. Лига потребовала полного отказа от государственного регулирования экономики. Имея неограниченные финансовые ресурсы, лига начала систематическую пропагандистскую кампанию против политики Нового курса.

Про Рузвельта его противники говорили «Еще один Сталин — только значительно хуже». «Мы словно живем в Советской России». Бостонский хозяин книжного магазина заявил, что будет продавать сборники речей президента, «только если они будут завернуты в его кожу». В высших экономических сферах о нем говорили как о человеке, разрушающем американский образ жизни. Его улыбка — результат пластической операции. Он не заработал честным трудом в этой жизни ни единого цента. И вообще, он просто нью-йоркский еврей и живет на деньги матери. «Против Рузвельта открыто или скрыто выступает большинство крупного капитала… — сообщал в те годы в Москву советский полпред А. Трояновский, — Мне самому приходилось слышать разговоры среди республиканцев, что убийство президента является единственным способом избавиться от него»^{180}.

В журнале «Нью рипаблик» М. Чайлдс отмечал, что «историки будущего с недоумением воззрятся на эту фанатическую ненависть к президенту, которой сегодня (сентябрь 1938 г.) охвачены мужчины и женщины правящего класса Америки. Никакое слово, кроме понятия «ненависть», в данном случае не подходит. Эта страсть, это бешенство, доводящее до лишения разума, проникающее в верхнюю сферу американского общества. Эта ненависть стала для них idee fixe»^{181}. Министр иностранных дел Германии К. Нейрат в 1935 г. отмечая созревавшие тенденции, высказал опасение относительно оппозиции сената, который, по его словам, ведет себя совсем как рейхстаг накануне гитлеровского путча^{182}.

Несколько непонятно было то, что ненависть исходила от лиц, чьи доходы были восстановлены и чьи банки снова заработали после марта 1934 г. Дивиденды корпораций увеличились за этот период на 40%, стоимость акций увеличилась многократно. Налоги не были драконовскими (получавший 16 тысяч долларов в год платил 1000 долларов)[21]. И тем не менее это богатое меньшинство (по оценке Чайлдса, 2%) рассматривало правительство Рузвельта едва ли не как оккупационное, а президента неизменно именовало Розенфельдом и периодически публично возвещало, что Гитлер был бы лучше. Один из ненавистников Рузвельта покончил с собой, не вынеся его избрания на четвертый срок. Приятель самоубийцы после апреля 1945 г. выкопал гроб с его останками, поскольку «теперь людям с достатком и достоинством снова можно дышать свободно»^{183}.

У. Черчилль в середине 1930-х г. также выступит с критикой реформ Ф. Рузвельта: «Разве может борьба в американской промышленности в этих условиях не закончиться общим ослаблением предпринимательства и гибкости, от которых зависит не только богатство, но и счастье современных сообществ?» — вопрошал британский лев^{195}. Вместе с тем, У. Черчилль указывал на объективные трудности, с которыми пришлось столкнуться Ф. Рузвельту, и главная среди них состояла в том, что: «Доверие было подорвано… Для того, чтобы обеспечить богатство нации и достойную жизнь труженика, необходимо, чтобы капитал и кредит были в чести, становясь уважаемыми партнерами в экономической системе. Если с этим не соглашаться, то тому есть, конечно, русская альтернатива»^{196}.

Ф. Рузвельт, по мнению У. Черчилля, пытался восстановить доверие путем нахождения альтернативного выхода из сложившейся ситуации: «Рузвельт и вправду — первооткрыватель, который пустился в путь столь же туманный, как путь Колумба, и на поиски столь же важные, что и те, которые привели к открытию Нового Света», «результатом его успешного труда станет подъем всего мира»^{197}. В случае поражения Рузвельта на этом пути, полагал У. Додд, Америке грозили катастрофические последствия: «Если Рузвельту… суждено умереть раньше, чем значительная часть его свершений завоюет признание, в стране будет установлен режим (фашистской) диктатуры, который станет губительным для Соединенных Штатов…»^{198}.

Ответ Рузвельта критикам и противникам его программы звучал в знаменитых речах президента, в том числе и его радиообращениях к нации — «Беседах у камина»:

«Мы не дадим себя запугать реакционным юристам и редакторам политизированных газет. Все эти крики мы уже слышали раньше. Когда более двадцати лет назад Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон пытались исправить некоторые злоупотребления в жизни страны, один великий человек, председатель Верховного суда, Уайт сказал такие слова: «По моему мнению, большую опасность представляет укоренившаяся привычка противодействовать и перечить всему подряд, бездумно ссылаясь на Конституцию и тем самым создавая впечатление, что Конституция — это какая-то преграда на пути прогресса, а не широкая дорога, по которой подлинный прогресс только и может идти»^{199}.

«Твердолобые консерваторы, а также те, кто теоретическими рассуждениями прикрывает собственные корыстные интересы, будут говорить вам об утрате личных свобод… Самые крикливые из них делятся на две категории: одни ищут политических выгод, другие — материальных… Нам не следует забывать, что человеческий род еще далек от совершенства и что эгоистическое меньшинство в любой сфере деятельности — будь то фермерство, финансы, бизнес или даже государственная служба, — всегда будет думать сначала о себе, а уж потом о ближних»^{200}. В переполненном Мэдисон-Сквер-Гардене Рузвельт определял, что его противниками являются: «Бизнес и финансовые монополии, спекулятивный капитал, безудержные банковские дельцы… организованный отряд капитала»^{201}. Он требовал: «Нам нужно прочное и постоянное благосостояние, а не временное благополучие одних слоев общества за счет других»^{202}.

В своей речи 27 июня 1936 г. на стотысячном стадионе «Франклин Филд» Рузвельт повторял: «Это естественно и, возможно, в природе человека, что привилегированные принцы новых экономических династий, жаждущие власти, стремятся захватить контроль над правительством. Они создали новый деспотизм и обернули его в одежды легальных санкций. Служа им, новые наемники стремятся поставить под свой контроль народ, его рабочую силу, собственность народа. В результате обычный американец снова стоит перед теми проблемами, перед которыми стояли борцы за независимость страны… Эти роялисты экономического порядка согласны с тем, что отстаивание политической свободы — дело государства, но экономическое рабство, по их мнению, этого государства не касается. Они согласны, что государство должно защищать право гражданина голосовать, но они отрицают за государством право гарантировать гражданину право на работу и право на жизнь… Но мы считаем, что, если гражданин имеет равные права на избирательном участке, он должен иметь равные права и на рынке труда. Эти экономические роялисты жалуются, что мы стремимся сокрушить базовые американские установления. На самом деле они боятся, что мы лишим их власти. Наша приверженность американским установлениям требует от нас изменить этот порядок вещей. Зря они прячутся за нашим национальным флагом и за конституцией». Аудитория теперь слушала стоя. «Демократия, а не тирания, свобода, а не подчинение… Враг стоит внутри наших стен»^{203}.

Оценивая политику Рузвельта, советский полпред в США Трояновский отмечал, что президент «конечно, хочет спасти капитализм и не имеет никаких социалистических идей, но считает, что найти выход из создавшегося положения нельзя на старом пути, а надо что-то сделать для широких масс…»^{204}. При этом, замечал советский полпред, «Рузвельт старается все время быть на шаг впереди общественного мнения, чтобы возглавлять и двигать вперед. Но дальше этого шага не идет, и, может быть при американских настроениях эта тактика самая правильная»^{205}.

По мнению министра внутренних дел США Г. Икерса цель Рузвельта заключалась не в том, «чтобы изменить систему, на почве которой они стоят, а в том, чтобы сохранить американский жизненный уровень и предотвратить страну от краха, неизбежного, если крупные монополисты по-прежнему будут отказываться идти на уступки организованным рабочим и не откажутся от незаконных монополистических привилегий»…^{206}.

Однако на деле Ф. Рузвельт фактически менял систему осуществляя социалистическую революцию в США сверху[23]. Свою цель президент сформулировал следующими словами: «наше правительство думает о среднем гражданине, выражаясь старомодным языком, стремится к «наибольшему благу для наибольшего числа людей»»^{207}. Ф. Рузвельт назвал американский вариант социалистической революции возвращением к «американизму». Смена названия определялась не только особенностями американской политэкономической модели, сколько — общественной культуры. Об этих особенностях достаточно красноречиво говорит одно замечание Дж. Стиглица: «В Соединенных Штатах назвать человека социалистом равносильно нанесению удара по больному месту»^{208}.

Но терминология не меняла смысла фраз президента: «Мы осознали, что экономика требует перестройки и нравственного реформирования. Нравственного реформирования — поскольку экономические бедствия последних лет в значительной мере произошли именно из-за того, что ведущие деятели наших финансов и бизнеса пренебрегали простейшими принципами справедливости»^{209}.

Основные этапы революции Ф. Рузвельта

• Первым делом была осуществлена мобилизация власти. Уже первый Конгресс 9 марта 1933 г. предоставил Рузвельту чрезвычайные полномочия^{210}. Дж. Гюнтер по этому поводу замечал: «Мы склонны забывать ныне о той огромной, беспрецедентной, возобладавшей над всем власти, данной пронизанным энтузиазмом конгрессом Рузвельту во время первых ста дней его правления. Рейхстаг не дал Гитлеру большего»^{211}. Диктатура Рузвельта, не была столь заметной лишь потому, отмечал У. Черчилль, что она была «прикрыта конституционными формами»^{212}. Обосновывая свои права, Рузвельт говорил: «Предпринимая эти великие общие усилия, мы должны избегать любых разногласий и споров. Сейчас не время для придирок и сомнений… Сейчас время для терпения, взаимопонимания и единства действий»^{213}.

Существовавшая прежде система, по мнению Рузвельта, не соответствовала нуждам народа, «В нашей стране есть такое место, где труднее всего сохранять ясное представление о жизни страны. Это место — Вашингтон. Порой мне вспоминаются слова президента Вильсона: «В Вашингтоне собирается множество людей с ложными идеями, и почти нет таких, кто имел бы понятие о том, что на самом деле думает народ Соединенных Штатов»^{214}. Своей задачей Рузвельт ставил создание новой системы государственной власти: «Для того чтобы проводить в жизнь современные, достойные двадцатого века программы, мы должны создать современный механизм исполнительной власти. Я признаю, что демократическая власть действует не так быстро, как может действовать диктатура. Думаю, такая «медлительность» демократии не только неизбежна, но и оправданна. Однако я отказываюсь верить, что действия исполнительной власти в условиях демократии обречены быть настолько медленными, чтобы представлять опасность для общества»^{215}. Б. Майроф позже отмечал: «Под его (Рузвельта) руководством американская система правления превратилась из политической структуры, вращавшейся вокруг конгресса, в более динамичную схему государственного устройства во главе с президентом»^{216}.

У простого народа в отношении Рузвельта появилось нечто прежде невиданное — культ личности. Далекая от экстремизма «Нью-Йорк тайме» писала: «Американскому народу кажется, что Рузвельт… ниспослан небесами в самый трудный час». Повсеместно утверждалось, что «он может видеть во тьме»^{217}. По мнению У. Буллита: Рузвельт «сегодня единственный человек, который способен руководить САШ и который справляется с положением»^{218}. Личность Рузвельта подчеркивал, тот факт, что он с первого дня своего президентства избегал рядом со своим именем упоминания о партии, к которой он принадлежал, подчеркивая общенациональный характер своей миссии и необходимость единства в стране. Как писал историк Д. Бернс: «Он взял на себя роль отца нации, внепартийного лидера, общенародного президента». Одним из прозвищ, которым «окрестили» своего президента американцы, было — «хозяин»^{219}.

• Вторым шагом стало восстановление платежеспособности спроса и инвестиций, обрушенных Великой Депрессией. Необходимо было наполнить рынок денежной массой резко сжатой после Великой депрессии. И один из первых выдвинутых Рузвельтом законов позволял «банкам легче, чем прежде, обращать свои активы в наличные деньги. Банкам предоставлено больше свободы занимать под залог активов деньги в резервных банках, и упрощены условия выпуска новых денежных знаков под обеспечение надежных активов»^{222}. Но главную роль в преодолении кризиса играли государственные инвестиции. Если с 1929 по 1933 г. они составили 10 млрд. долл., то только в одном 1934 г. уже — 12 млрд., в 1935 г. — до 13 млрд., в 1936 г. — 15 млрд., в то время как частный капитал дал экономике всего 10 млрд. долл.^{223}. Аналогичным путем уже давно шли Германия и СССР, теоретическое обоснование мер использования государственных инвестиций было сделано Дж. Кейнсом в книге «Общая теория занятости, процента и денег» (1936 г.). Еще до избрания Ф. Рузвельта президентом, с практической точки зрения ее обосновал будущий (при Рузвельте) легендарный глава ФРС М. Эклс, который в 1932 г. предложил программу увеличения государственных расходов^{224}.

• Третий шаг исходил из уверенности Ф. Рузвельта в том, что «покупательная способность народа — это та почва, на которой произрастает процветание страны»^{225}. Здесь президент буквально дословно цитировал работу К. Маркса «Заработная плата, цена и прибыль», он требовал уничтожить: «торговый барьер»… у себя дома… Повышение заработной платы рабочих., и сокращение рабочего дня могут почти в одночасье превратить самых низкооплачиваемых рабочих в реальных покупателей… на миллиарды долларов. Такое увеличение объема реализации должно привести к столь большому снижению издержек производства, что даже значительный рост затрат на оплату труда производители смогут покрыть без повышения розничных цен… (необходимо) повысить доходы самых низкооплачиваемых рабочих…, чтобы обеспечить полную производственную нагрузку нашим фабрикам и фермам»^{226}. «Если все работодатели, действуя сообща, сократят рабочий день и поднимут заработную плату, то мы сможем вернуть людей на работу. Ни один работодатель не пострадает, поскольку относительный уровень издержек производства поднимется для всех конкурентов на одну и ту же величину»^{227}.

• Четвертый шаг казался уже окончательным вызовом свободному рынку. Рузвельт потребовал «положить конец убийственной конкуренции»^{228}. Президент вновь фактически цитировал классиков марксизма, в частности работу Энгельса «Наброски к критике политической экономики». Рузвельт утверждал, что кризис перепроизводства «это в большой степени результат полного отсутствия планирования и полного непонимания тех тревожных симптомов, которые были у всех на виду со времени окончания Первой мировой войны»^{229}. Рузвельт отмечал: «NRA не имеет никакого отношения ни к ценам на сельскохозяйственную продукцию, ни к общественным работам. Она занимается только созданием системы экономического планирования в промышленности»^{230}. «Предметом планирования должны быть не только трудовые ресурсы, но и рабочие места…, поскольку мы ставим цель избавиться от «пиков» и «провалов» занятости. Мы стараемся помочь промышленникам ввести планирование, чтобы покончить с таким положением, когда в один год производится больше товаров, чем люди могут или желают купить, а в следующий производство резко сокращается, и сотни тысяч людей оказываются за воротами предприятии»^{231}. «На смену экономике laissez faire, которая превосходно работала на более раннем и простом этапе развития промышленности, должна прийти философия планового национального хозяйства», — заявлял президент Торговой палаты США Г. Гарриман^{232}.

• Пятый шаг посягал на святое — на права частной собственности. В своей второй инаугурационной речи Рузвельт говорил: «Инстинктивно мы поняли, что существует более глубокая необходимость — необходимость найти посредством правительства инструмент решения постоянно возникающих проблем нашей сложной цивилизации. Постоянные попытки найти решения без помощи правительства привели лишь к замешательству. Ибо без этой помощи мы не способны осуществить практический контроль над слепыми экономическими силами и слепо эгоистичными людьми». Правительство не должно допустить повторения времени, когда люди были охвачены погоней за незаработанным богатством, а их лидеры во всех сферах деятельности не желали ничего знать, кроме собственных корыстных интересов и легкой наживы». «Можно ли оставить частное предпринимательство без помощи и «разумного ограничения»? — вопрошал Рузвельт, — Ответ однозначен: нет нельзя, иначе «оно разрушит не только самое себя, но и жизненные процессы» страны»^{234}. Для начала были введены антитрестовские законы, призванные «предотвратить образование монополий и воспретить получение монополиями необоснованных прибылей»^{235}.

Но Рузвельт шел еще дальше и потрясал сами основы священного права, он вводил налог на наследство и высоко прогрессивный подоходный налог. Ф. Энгельс почти за полвека до этого отмечал: «… в сущности, принцип налогового обложения является чисто коммунистическим принципом, так как право взимания налогов во всех странах выводится из так называемой национальной собственности. В самом деле, либо частная собственность священна — тогда нет национальной собственности и государство не имеет права взимать налоги; либо государство это право имеет — тогда частная собственность не священна, тогда национальная собственность стоит выше частной собственности и настоящим собственником является государство…»^{236}. Рузвельт по этому поводу заявлял: «Собственность упрочится в том случае, если каждая семья будет иметь реальный шанс получить свою долю в совокупном богатстве страны. Если собственности, доходам большинства и угрожает опасность, то она исходит не от политики правительства в отношении бизнеса, а от ограничений, налагаемых на бизнес частными монополиями и финансовыми олигархиями»^{237}.

• Шестой шаг впервые в американской истории устанавливал права труда наравне с правами капитала: «Право на труд, — заявлял Рузвельт, — неотъемлемая привилегия свободного человека. Если это право продолжительное время нарушается в отношении любого отдельного человека, который нуждается в работе и хочет работать, это следует расценивать как вызов нашей цивилизации и устоям нашего общества»^{238}. В своем радиообращении к нации Рузвельт говорил: «Мы отказываемся проводить различие между теми, кто живет трудом своих рук или умственным трудом, и теми, кого кормит собственность, отказываемся считать, что одни в чем-то ниже других. Мы убеждены, что труд достоин такого же уважения, как собственность. Однако наши работники физического и умственного труда заслуживают не только уважения. Они имеют право на практическую защиту, которая обеспечила бы им возможность применять свой труд и получать доход, достаточный для достойного и постоянно растущего уровня жизни. Более того, этот доход должен позволять сделать накопления, чтобы обезопасить себя от неизбежных превратностей жизни… Есть среди нас такие, кто… хотели бы лишить рабочих всяких действенных средств коллективно отстаивать свои права, отказать им в возможности заработать на достойную жизнь и сделать накопления на черный день. Именно от таких недальновидных людей, а вовсе не от рабочих организаций, исходит опасность классового раскола общества, который в других странах привел к диктатуре, к тому, что жизнь людей наполнилась страхом и ненавистью»^{239}.

• Седьмым шагом, вполне закономерным, стало признание Советской России. В сентябре 1933 г. госсекретарь К. Хэлл обратился к Рузвельту с меморандумом: «Россия и мы были традиционными друзьями до конца мировой войны. В целом Россия миролюбивая страна. Мир вступает в опасный период, как в Европе, так и в Азии. Россия со временем может оказать значительную помощь в стабилизации обстановки… в мире». Полковник Робине в 1933 г. вернувшись из СССР, на всю Америку бросил в радиоэфир: «Я увидел беспрецедентные успехи советского народа! Таких достижений за такой срок не знала ни одна страна… Нам нужны нормальные дипломатические отношения и более того — такая дружба, которая гарантировала бы народам мира мир»^{240}. В результате опроса с помощью более 1100 американских газет было выяснено, что 63% американцев было «за» дипломатические отношения с русскими. Решение о признании Советского Союза было принято. В 1944 г. Рузвельт заявлял по этому поводу: «Я отношу (это признание) к самым большим достижениям внешнеполитической деятельности возглавляемого мной правительства… Это нечто такое, чем я горжусь»^{241}.

В своем отношении к Советской России Ф. Рузвельт развивал взгляды В. Вильсона на конвергенцию развития^{242}. «Согласно этой теории, — отмечает Д. Данн, — Советская Россия и Соединенные Штаты развиваются от капитализма неограниченной свободы предпринимательства к государственному социализму всеобщего благосостояния, и Советский Союз перерастает из тоталитарного государства в социал-демократию. По их мнению, Великая депрессия доказала, что демократический капитализм, как идея об освобожденном индивиде, который в стремлении к собственной прибыли приносит пользу всему населению страны, — анахронизм. Новое время требовало более широкого участия правительства в экономике, чтобы ограничить излишества свободного капитализма и перераспределить богатство страны для обеспечения благосостояния всего народа. Но новая эпоха, в отличие от демократического капитализма, призывала к демократическому социализму. Кроме того, большевистская революция явилась будто в знак того, что движение к социализму — всемирное движение, следующая ступень в неизбежном ходе истории к прогрессивному обществу, ранними этапами которого были Французская и Американская революции… Если Уинстон Черчилль и его тип людей, экстремальным примером которого был Гитлер, — продолжает Данн, — являлись крайними представителями уходящей эпохи с характерной для нее агрессией, империализмом и игрой на равновесии сил, то Сталин с Рузвельтом были провозвестниками Нового мира, преданного делу мира, справедливости и общественного прогресса»^{243}.

«Многие американские интеллектуалы и реформисты, разочарованные невзгодами, которые принесла депрессия», соглашались с президентом. «Джон Дьюи (John Dewey) видел в советском эксперименте применение принципов христианства, и Эдмунд Вильсон высоко оценивал советскую утопию. Политические деятели также сходились во мнениях. Министр сельского хозяйства Генри Уоллес, ставший позднее вице-президентом, объявил, что в Советской России существует экономическая демократия…»^{244}. Сам Ф. Рузвельт разделял некоторые убеждения таких западных политических пилигримов, как Г. Уэллс, Т. Драйзер, У. Дюранти, П. Робсон, Л. Фишер, Б. Шоу, С. и Б. Уэбб, Г. Лански, Л. Стеффенс, Э. Колдуэлл и многих других, считавших, что в Советском Союзе строится земной рай^{245}.

В октябре 1932 г. деятели науки и культуры выпустили манифест «Культура и кризис». В нем говорилось «Капитализм — разрушитель культуры, а коммунизм стремиться спасти цивилизацию и ее культурное наследие от бездны, в которую низвергает ее мировой кризис… Как ответственные интеллектуальные работники мы заявляем о том, что стоим на стороне откровенно революционной коммунистической партии…». Даже У. Буллит, прежде чем стать послом, высказывал надежду, что Советский Союз — это шаг вперед в общественном развитии; Буллит объявил, что они с Рузвельтом согласны с Дж. Ридом, молодым автором волнующей книги о большевистской революции «Десять дней, которые потрясли мир»: Советский Союз «навсегда останется огненным столпом человечества»^{246}.

Признание Рузвельтом СССР вызвало, пожалуй, наибольший шквал истеричной критики в его адрес. А у Рузвельта были более насущные проблемы, чем СССР, не случайно, что российско-американские отношения после признания почти не развивались, а торговля даже сократилась. Тем не менее «Рузвельт был одним из немногих глав правительств, которые 7 ноября (1935 г.) прислали официальные приветствия СССР по случаю ноябрьской годовщины»^{247}.

По мнению Рузвельта, авторитаризм в европейских странах победил потому, что их «правительства проявляли растерянность и слабость из-за недостатка политической воли»^{248}. Однако отдав должный политес своей стране, президент переходил к реальности. Ф. Рузвельт говорил об истинных причинах сохранения демократии в США: «Мы — богатая страна. Мы можем себе позволить заплатить за социальные гарантии и экономическое процветание, не жертвуя при этом своими свободами»^{249}. Америка была не просто богатая страна, это была самая богатая страна мира, за всю его историю. Она производила почти половину мировой промышленной продукции и мирового Валового внутреннего продукта, она сконцентрировала у себя более 40% всего золота мира… США ломились от богатства, упавшего на них во время Первой мировой войны. Однако и эти ресурсы вскоре были исчерпаны.

За 1933–1936 гг. государственные расходы выросли более чем на 83%. Внутренний долг увеличился на 73%. А ситуация становилась все хуже. В 1937 г. министр финансов Г. Моргентау записывал в своем дневнике: «Мы попробовали тратить деньги. Мы тратим больше, чем когда бы то ни было, и результатов ноль… Мы не сдержали ни одного из своих обещаний… Наша администрация уже четыре года у власти, и безработица находится на том же уровне, что и в самом начале, плюс огромный долг!»^{250}

Правительство и общество пребывали в растерянности, никто не представлял, что делать дальше. Настроения того времени отражали слова одного из ведущих инвесторов страны Л. Дюпона, который отмечал в 1937 г.: «Неопределенность царит в налоговой сфере, на рынке труда, в монетарной политике и законодательстве, которым должна руководствоваться промышленность. Налоги нужно повышать, снижать или оставлять на прежнем уровне? Мы не знаем. Нужны профсоюзы или нет?.. Нам нужна инфляция, дефляция, снижение или увеличение государственных расходов?.. Нужно ли налагать новые ограничения на капитал и прибыли?.. Правильный ответ невозможно даже отгадать»^{251}.

В 1938 г. поднялась вторая волна Великой депрессии, и страна снова оказалась на краю пропасти, начался очередной спад экономики, рост социальной поляризации общества и безработицы, работу потеряли 5 млн. человек. Ресурсов для преодоления кризиса у правительства уже не было. Госдолг с 1929 г. по 1940 г. вырос с 16 до 51% ВВП. Очередная волна депрессии грозила Штатам куда более грозными последствиями, чем та, которая была в 1929–1933 гг. Американская демократия балансировала на краю пропасти. Поверенный СССР в США Ф. Нейман в сообщении Литвинову по этому поводу замечал: «Никакому сомнению не подлежит, что возможности экономического маневрирования сужаются по мере того, как проходит время без проявления признаков экономического подъема и по мере того, как возрастает из месяца в месяц бюджетный дефицит «Нью дила». Этот бюджетный дефицит, чреватый в какой-то определенной стадии переходом к открытой инфляции, составляет по-прежнему основную угрозу для Рузвельта…»^{252}.

Г. Гопкинс в сентябре 1938 г. выступая в Сиэтле, уже говорил, что он предвидит осуществление «великой программы федеральных общественных работ», продолжительностью в 20 и более лет. Руководитель Администрации общественных работ Г. Икерс требовал создания постоянно действующей системы общественных работ в качестве своеобразного придатка частнокапиталистической экономики^{253}. Заместитель военного министра Г. Вудрин заявлял: «Лагеря ССС — предвестники великих грандиозных армий труда будущего»^{254}. Лидер профсоюзов У. Грин по этому поводу заметил, что от идей Г. Вудрина попахивает фашизмом.

В том же 1939 г. вышли знаменитые «Гроздья гнева» Дж. Стейнбека, передававшие настроения безработных американцев и звучавшие грозным предупреждением правящим классам: «… в глазах голодных зреет гнев. В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева — тяжелые гроздья, и вызревать им теперь уже недолго»[25].

Однако «в 1939 году правительство не могло добиться никаких успехов. Нельзя было даже предложить новых законопроектов… Впереди лежало открытое море… — по мнению американского историка Р. Тагвелла, — Туман мог развеять только могучий ветер войны. Любые другие меры во власти Рузвельта не принесли бы никаких результатов».

«Ветер войны» пришел в Америку с потоком золота, хлынувшим из Европы, уже чувствовавшей дыхание приближающихся испытаний[26]. Современные экономисты Ф. Грэм и Ч. Уиттлси назвали происходившее «золотой лавиной». С 1900 по 1913 гг. в США запас монетарного золота рос в среднем примерно на 70 млн. долларов в год[27]. С 1934 по 1939 г., минимальный прирост американского золотого запаса составил 1100 млн. долларов в год^{255}. К началу Второй мировой, около 60% всего мирового запаса монетарного золота, находились в США (в 1929 г. — 38, в 1913 г. — 23%)^{256}. Американский Минфин был даже вынужден «тормозить приток золота», во избежание чрезмерного усиления доллара^{257}.

При этом, как отмечал П. Бернстайн: «Банковские депозиты, получаемые теми, кто экспортировал золото в Соединенные Штаты, оставались бездействующими или вкладывались по процентным ставкам менее одного процента годовых. Теперь было не время рисковать»^{259}. Начавшаяся война дала золоту работу, она принесла бездонный рынок сбыта для продукции американской промышленности. В США начался такой бум деловой активности, которого Штаты не знали за всю предшествующую историю своего существования.

«Механизмом запуска» американской экономики, обеспечившей ей выход из кризиса, «стала Вторая мировая война», — констатирует и лауреат Нобелевской премии по экономике П. Кругман, спустя более полувека после ее начала^{261}. А до нее, 26 января 1934 г. в своем отчетном докладе XVII партсъезду И. Сталин, анализируя экономическую ситуацию совершенно еще не предсказуемой Великой депрессии, уже отметит, что в конечном счете не существует никакого выхода из нее, кроме войны.