Как белка

Яна Вишневская

Как белка

Я вдыхаю так глубоко, что чувствую холод на дне легких. Я набираю воздух, чтобы описать Белку, вспомнить все про Белку, думать только о ней.

Это Олег называет ее Белкой, он говорит, что она похожа на худую черную белку. Но мне не помогает его народная этиология. В действительности ее зовут Марлена - в честь месяца Марта и реки Лены, и когда она смотрит на меня, время и пространство слипаются в горячий влажный комок, срастаются спинами, как сиамские близнецы.

Она поворачивает ко мне голову, и я чувствую себя слепым черным кроликом, извлеченным из шляпы фокусника и ох, - не ради пустой потехи - жертвенным черным кроликом. О да! я чувствую себя жертвой. Видел я этих белок - они толстые и рыжие, они мягкие, у них блестящие беспокойные глазки все, что необходимо, чтобы пробудить у человека инстинкт кормления. Потому их и помещают на обертки конфет, на поздравительные открытки, на атрибуты добра и справедливости в их земном полиграфическом исполнении.Едва уловимая черта случайного сходства, напоминание как запах, который неумолимо растворяется воздухом, упоминание в одной из открыток, присланных общим знакомым третьего рода. И вот Олег уже зовет ее Белкой, и делает это ради пустой потехи.

Стоит мне взглянуть на нее, сидящую немного впереди и несколько по диагонали, как она выпрямляет спину и начинает медленно поворачивать лицо ко мне. Так медленно, что время уходит вперед, а я остаюсь, чтобы утонуть в этом горьком тревожном меду.

Ее черные глаза блестят мягко и бессмысленно, отливают перламутром, как спинки жуков, и под ее взглядом я чувствую себя перевернутым на спину жуком, и может быть, даже хуже распяленым булавками энтомолога жуком, цветком, высушеным для гербария.

Ее гладкие волосы утекают вниз, за плечи, холодной черной водой, и когда я думаю - как там внизу? - горячие мурашки бегут у меня по спине.

Ее черный свитер для подводного плаванья обтягивает тело так туго, что признаки пола кажутся силиконовой ложью. Но я знаю, что правда может выглядеть невероятнее любых сексуальных фантазий.

Она пришла сюда с той стороны, из зала открытого доступа и села здесь, в читальном зале, на обычное место Олега, немного впереди меня и чуть по диагонали. Поэтому Олега здесь сегодня нет. Но я словно вклеен в интерьер читального зала Публичной библиотеки.

Она положила перед собой толстый том "Всемирной истории фокусов и обманов зрения". Гарри Гудини исчезает из запертой камеры Бутырской тюрьмы, 1903 год. Она неслышно перелистывает страницу, и мое лицо обдает холодом. Ее прохладная рука сжимается в маленький гладкий кулачок, чтобы подпереть щеку, и мое солнечное сплетение у этого кулачка внутри.

Она пришла сюда, не имея личной жизни, ни биографии - я видел ее абонементную карточку - только затем, чтобы дать жизнь поколению богов и героев.

Из ее карточки я знаю, что она родилась в поселке Белые боги, что в Московской области. Она была зачата ночью от крови украденной ею же курицы.

Хорошо, она пришла и заняла чужое место, но что, в таком случае, делаю здесь я? Меня держит черная горячка. Я сплю, болею, влюблен. Нет, не надо, это мой невроз, и он - мое единственное преимущество перед ней. Она не смеет думать, будто это ее подарок мне. Я не желаю покидать пределы своего тела, не хочу с ней связываться. Будем считать, она не в моем вкусе.

Я бы хотел показаться ей смешным. Пусть она подойдет ко мне и скажет, чтобы я перестал пялиться на нее. Тогда я вцеплюсь ей в горло. Там, где упадут капли ее крови, вырастут цветы.

Олег смеется надо мной и говорит, что это любовь. Но она оставит меня, только если я буду непрерывно думать о ней. Смутно знакомое имя, придуманное для своего будущего ребенка во сне, потерянная на середине книга - никто не знает, что она до сих пор лежит за батареей парового отопления на старой даче в поселке Белые боги, желтеет, конечно, сохнет, вот-вот рассыплется в прах, и запах! - запах, смесь душицы и тростника, пустырника и кассия, запах нарциссов на исходе поры цветения. Что-что, а духи я различать умею.

Я читаю в "Психоаналитическом вестнике" за 1939 год описание фобии девочки восьми с половиной лет. Перед девочкой на корточках сидит потемневшая от времени старуха - ее хозяйка на все лето. Хозяйка только что застрелила из охотничьего ружья свою худую черную собаку, помесь русской борзой и дворняги. А теперь должна утопить весь помет, троих щенков - четвертый умер самостоятельно, при родах. Иначе соседи старухи утопят ее саму.

Собаку винят в том, что она таскала кур с колхозной фермы. Старуху не любят за то, что она зажилась. Старуха положила длинноствольное ружье поперек своих вдовьих коленок, обтянутых гладкой черной юбкой.

И девочка чувствует, что во всем виновата она одна.

Она захлопывает книгу так громко, что я вздрагиваю. Поворачивается ко мне.

Смотрит, не отрывая глаз, не мигая, не меняя выражения на лице. Забирается под кожу, внутрь костей, бежит по венам, ощупывает сердце. Я цепенею, но нахожу в себе силы сказать:

- Что это ты уставилась на меня?

Фокус-покус, и ее больше нет во мне, ни рядом со мной. У меня получилось, а у нее, соответственно, нет. Зеркало треснуло точно по центру, выпустив прожилки трещин. Их рисунок странным образом похож на линии моей правой руки. Теперь я снова один-одинешенек, и это хорошо. Я склоняюсь над чистой, белой как ее исчезнувшее лицо бумагой и пишу: "Анализ фобии восьмилетней девочки".

Это будет отличный реферат с хорошо продуманной системой ссылок и аллюзий, законное дитя фундаментальной подготовки и вдохновения. Марлена высохнет от безответной зависти. Но мне не жаль Марлену, даже если от нее останется один голос.