Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Структура и технология цензурного контроля

Леноблгорлит — Ленинградское управление по охране государственных тайн в печати при Исполкоме Ленсовета (таково его полное последнее официальное название) — возник в июне 1922 г., сразу же после создания 6 июня того же года Главлита РСФСР. Первоначальное его название — Петроградский Гублит, что расшифровывалось как Управление по делам литературы и издательств Петроградского губернского Исполкома Петроградского Совдепа. В итоговой справке «Ленинградское Управление за 50 лет», подготовленной в мае 1972 г., с гордостью сообщалось о том, что оно «вместе со всеми местными органами Советской власти достойно отмечает знаменательную годовщину — 50-летие своего существования. Созданные 50 лет назад органы советской цензуры за полувековой период проделали огромную работу по охране военных и государственных тайн и тем самым внесли большой вклад в укрепление могущества первого в мире социалистического государства»[23].

Говоря о достижениях ленинградской цензуры в юбилейном 1967 году, когда отмечалось 50-летие октябрьского переворота, автор справки отметил, что только в этом году сотрудники Управления проконтролировали 72 ООО уч. — изд. листов, предотвратили публикацию 1793 секретных сведений: «Главлит высоко оценил работу Ленинградского управления в юбилейном году. Большая группа сотрудников Управления за образцовую работу была поощрена начальником Главлита СССР тов. Романовым П. К., который специально приезжал в 1967 году в Ленинград. Свой 50-летний юбилей Ленинградское управление встречает хорошими достижениями. Как один из отрядов советской цензуры, сегодня — это хорошо сплоченный и работоспособный коллектив. Отмечая 50-летие основания органов цензуры, Ленинградское управление полно сил и энергии для того, чтобы и впредь бдительно стоять на страже государственных тайн нашей Родины»[24].

О всепроникающем контроле над всеми без исключения средствами и источниками информации можно судить по одному лишь их перечислению в огромном бланке, заполняемом в конце каждого полугодия под таким названием: «Сведения о работе по контролю музеев, выставок, библиотек, книготорговой сети, типографий, политической изопродукциии, скульптуры, произведений для театра, эстрады, цирка и художественной самодеятельности». Все они разнесены по различным графам и колонкам с такими заголовками: «Наименование объектов контроля», «Количество объектов контроля», «Сделано цензорских вмешательств», «Возвращено на доработку», «Отклонено» и т. д. Так, только за 2-е полугодие 1960 г. сотрудники проверили 26 музеев, 130 выставок, 4785 библиотек, 490 книжных магазинов, 288 типографий. В частности, из библиотек было изъято 225 названий запрещенных книг в количестве 1057 экземпляров, из 5863 названий произведений изопродукции возвращено на доработку 218, отклонено 2, «сделано 10 цензурных вмешательств в экспозиции музеев и 11 в книги отзывов»[25]. Такие статистические данные должны были уверить начальство в «эффективности» работы и необходимости ее усиления за счет, между прочим, расширения штатов сотрудников, которые с трудом справляются с таким «огромным фронтом работ».

Структура Ленгорлита неоднократно менялась. На первых порах в его составе были организованы секторы и группы по надзору за различными видами печатных материалов и других средств массовой информации: сектор художественной литературы, научно-технической литературы, книжно-журнальный, газетный, книготорговой сети и библиотек, радиогруппа, группа изопродукции, отдел искусства, музеев, музыки, сектор иностранной литературы, отдел контроля полиграф-предприятий, областной (последний включал городских и районных «уполномоченных» — сотрудников, работавших в Ленинградской области). Помимо того, первоначально (до 1936 г.) в его состав входило местное отделение Главреперткома, созданного в начале 1923 г., наблюдавшего за репертуаром драматических и музыкальных театров, эстрады и даже цирка. Не раз отделы и секторы укрупнялись и разукрупнялись, но такая специализация сохранялась, в общем, до самого конца.

Технология цензурного контроля мало изменилась по сравнению с 30—40-ми годами (подробнее об этом см. главу «Технология цензурного контроля» в нашей кн.: Советская цензура в годы тотального террора. С. 36–45). По-прежнему любой текст фильтровался на стадиях предварительного и последующего контроля (мы не говорим сейчас о редакторской и так называемой «самоцензуре», о которых речь пойдет далее). На первой стадии цензор внимательно читал рукопись (в это время уже машинопись) любого произведения, предназначенного к печати, постоянно справляясь с «Перечнем секретных сведений», циркулярными указаниями Главлита СССР, в которых, в связи с частым изменением политической обстановки», объявлялись табуированными отдельные темы, вопросы, имена и т. д. Разумеется, он должен был проявлять и «творческий подход к делу», учитывая последние веяния, уловляемые обычно из решений очередных съездов и пленумов ЦК КПСС, передовых установочных статей, публикуемых в «Правде», журнале «Коммунист» и других партийных органах печати. На этой стадии производились так называемые «вычерки», т. е. купюры в тексте, но, в отличие о прежних времен, никакая «отсебятина» уже не дозволялась. Все эти вмешательства в текст фиксировались в особом паспорте, заводимом на каждое произведение печати, а также вносились в два экземпляра машинописи, один из которых оставался в делах Ленгорлита, а другой передавался издающей организации.

На второй стадии, последующей, верстка сверялась с оставленным экземпляром текста, причем здесь могли возникнуть новые претензии — опять-таки в связи с изменением идеологической или политической ситуации. Скажем, «установлением дружеских отношений» со странами «народной демократии», о которых прежде можно было говорить только в негативном плане, например, с Югославией, Албанией и Китаем, или наоборот — разрывом таких отношений. Другая опасность, подстерегавшая авторов и издателей на этой стадии, — объявление того или иного лица «нежелательной персоной» в связи с «впадением» его в диссидентство, арестом, насильственной высылкой, эмиграцией и т. п. В таком случае текст шел по второму кругу. Только после внесения всех изменений верстка, наконец, получала обязательную разрешительную визу — «дозволено к печати». В некоторых случаях на проверку требовался сигнальный экземпляр книги, и тогда у издателей могли возникнуть новые затруднения. В еще более редких случаях, которые рассматривались как экстраординарные, цензура могла пойти на конфискацию и уничтожение уже отпечатанного тиража книги, приказав перепечатать или вообще удалить некоторые фрагменты текста.

Как и прежде, ни одно печатное произведение, начиная с открытки, спичечной, рекламной или какой-либо другой наклейки, даже пригласительного билета, не могло миновать предварительную цензуру и появиться в свет без ее разрешительной визы. Решительно пресекалось издание мелкопечатной продукции — экслибрисов, визитных карточек и т. п. — по заказам частных лиц: они могли печататься только по ходатайству организаций и при наличии цензурного разрешения.

Малейшее отступление от представленного на контроль оригинала решительно пресекалось даже в том случае, когда речь шла о стилистической правке или исправлении ошибок и опечаток. Как всегда, доходило до курьезов уже совершенно абсурдистского свойства. В архиве сохранились десятки стереотипных прошений директоров издательств такого, например, свойства: «Просим опубликовать книги со следующей правкой (далее указываются страницы книги): “предотвращали” вместо “предупреждали”, “лишь” вместо “только”, “сырье” вместо “товар”, “В. И. Ленина” вместо “вождя”, “очень” вместо “весьма”, “усами” вместо “Седыми усами”, “фриц” вместо “гад”, “оживало” вместо “оживалось”, “на юг” вместо “к югу”» и т. п.[26]

Ни в коем случае не разрешалось что-либо добавлять к разрешенному тексту. В 1965 г., к примеру, Центральное бюро технической информации представило на предварительный контроль инструкцию по пользованию электробритвой «Утро-1». Уже после получения разрешения Горлита на печатание, редактор в последний момент решил добавить к ней листок с адресами мастерских гарантийного ремонта, что обнаружилось на последующем контроле. Такой пустячный случай привел, тем не менее, к тому, что, как доносил начальник ЦБТИ, «брошюровка и рассылка уже отпечатанного тиража приостановлены, а на редактора, в связи с допущенной грубой ошибкой, наложено административное взыскание»[27]. Дошло даже до пригласительных билетов, концертных и театральных программ. Одно из информационных писем Ленгорлита, разосланное в январе 1955 г., предписывало: «Пригласительные билеты, программы и другие аналогичные издания, на которых имеются изображения классиков марксизма-ленинизма, руководителей Партии и правительства, представляются на контроль в органы цензуры в оригинале». Характерна и забавна мелочная придирка к пригласительному билету на вечер сотрудников Филармонии и Союза композиторов, на котором изображена «слишком большая рюмка»[28].

Впрочем, в 1965 г. было сделано и некоторое послабление для «толстых» литературных журналов и книг, выпускаемых крупнейшими, «проверенными» издательствами: им теперь дозволялось представлять тексты только на последующую цензуру, то есть на стадии верстки. Такое правило закреплялось «Едиными правилами издания открытых произведений печати», изданным на ротаторе в виде отдельной брошюры с грифом «Для служебного пользования» и разосланной всем местным управлениям[29]. Сделана еще одна уступка: отныне от предварительной цензуры освобождались «оригинальные материалы — законы, указы и т. д., произведения изобразительного искусства (за исключением политической продукции, видов городов и промышленных объектов), почтовые марки, конверты и бланки для телеграмм, песни, романсы и другие музыкальные произведения на опубликованные в печати тексты». Представленные верстки должны обязательно иметь визу: «Выпуск в свет разрешается». Но на этом дело не заканчивалось. В порядке последующего контроля сотрудник должен был ознакомиться с уже напечатанным экземпляром книги, а далее следовало весьма примечательное указание: «В случаях, когда в частично или полностью готовом тираже издания обнаружены ошибки, требующие исправления, тираж издания задерживается по требованию органов Главлита. Полиграфпредприятие при получении распоряжения о задержании тиража, обязано немедленно прекратить работу над изданием, задержать готовую продукцию, собрать весь тираж и отозвать контрольные экземпляры, разосланное библиотекам, Книжным палатам и Центральному коллектору научных библиотек».

С одной стороны, такой порядок вроде бы упрощал и ускорял выпуск печатной продукции, но с другой, приводил к непредсказуемым последствиям. Во-первых, окончательное разрешение действовало только три месяца, и если типография не смогла напечатать за это время весь тираж, требовалось снова представлять верстку книги или другого произведения печати. Последний пункт этих «Правил…» звучал зловеще и устрашающе: «Тираж издания, который не может быть исправлен, уничтожается (курсив наш. — А. />.). Уничтожение тиража производится под ответственность руководителей полиграфпредприятия и издательства». Конфискация и уничтожение уже отпечатанного тиража книги рассматривалась как мера экстраординарная, но все же встречалась время от времени: на какие только жертвы (а они были немалые!) не шла цензура во имя чистоты идеологии. В архивных делах сохранились десятки «актов», составленных по этому поводу. Трудно сказать, какие именно просчеты обнаружились в таких, например, изданиях, преданных огню: «Акт. Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что заказ № 5242 “Перспективный план работы Ломоносовского Горкома партии на 1971–1972 год” в количестве 300 штук разрезан, а макулатура сожжена в котельной типографии», или — «сего числа нами уничтожена путем резки информация о состоянии племенной работы и искусственного осеменения крупного рогатого скота в количестве 100 (ста) штук. 16 сентября 1971 г.»[30].

В приведенных случаях речь шла о малотиражных ведомственных изданиях; гораздо серьезнее были материальные затраты, когда речь шла о книгах большого объема, изданных массовым тиражом (см., например, далее историю с подготовленным Е. Г. Эткиндом двухтомником «Мастера русского стихотворного перевода»). Роковым образом порой сказывалась установившаяся практика на графике выпуска ежемесячных журналов. Требование внести в текущий номер исправлений, исключить из него фрагменты или произведение целиком, — все это приводило к опозданию выхода текущего номера, иногда весьма значительному (см. параграф «Литературные журналы»).

«Кадры решают всё!»

Этот известный сталинский лозунг 30-х годов полностью относится к так называемому «подбору кадров» для цензурных учреждений вообще и Ленгорлита в частности. Все сотрудники должны были пройти тщательную проверку в соответствующих «компетентных» органах, тем более что многие из них получали так называемый «допуск к секретной информации». В отличие от 20—30-х годов, когда от них требовалось безупречное классовое происхождение при минимальном порой образовательном цензе, в интересующий нас сейчас период ведомство набирало чиновников с высшим, как правило, образованием. Исключение допускалось лишь для работников «низового звена» — районных уполномоченных, которым дозволялось среднее образование, но с обязательным условием повышения своего образовательного уровня: поступить в «университет марксизма-ленинизма» или на заочное отделение какого-либо института, как правило, педагогического.

Рекрутировались кадры чаще всего из среды журналистов-неудачни-ков, отставных военных, «номенклатурных детей», которых нужно было куда-нибудь пристроить, и т. д. Для работы с технической и естественнонаучной литературой набирались специалисты, имевшие соответствующее специальное высшее образование, с иностранной литературой — филологи, хорошо знавшие языки. Хотя требование членства в партии или комсомоле было обязательным (комсомольцы вскоре обязаны были стать кандидатами в партию), для цензоров иностранной группы сделано было некоторое послабление. Среди них порой встречались сведущие и весьма неглупые люди, но они, как правило, не долго там задерживались. Об интеллектуальном уровне цензоров не раз писали литераторы, лично сталкивавшиеся с ними в 20—30-х годах: позднее личные контакты запрещались. Корней Чуковский не раз саркастически отзывался о них в своем «Дневнике». Константин Федин, под старость исписавшийся и ставший литературным функционером, записал в своем дневнике о встрече с П. И. Лебедевым-Полянским, первым главой цензурного ведомства (1922–1931): «Нельзя назначать на цензорское место людей, которым место в приюте для идиотов»[31]. Такое впечатление произвели на него доводы цензора, отвергшего в 1929 г. книгу стихов Анны Ахматовой, подготовленную Издательством писателей в Ленинграде, председателем которого был Федин. В годы оттепели высмеял их А. Т. Твардовский в поэме «Теркин на том свете» (см. параграф «Звезда»).

Число сотрудников ленинградского управления достигало примерно 80–90 человек. Нужно, однако, иметь в виду, что в это число не входят цензоры, приставленные к отдельным издательствам, редакциям крупнейших газет, радио и телевидения. Прибавив к ним «уполномоченных Райлитов» — районных цензоров, наблюдавших, за неимением ничего другого, за единственной районной газетой, — число только штатных сотрудников нужно, как минимум, удвоить. Если к тому же учесть число сотрудников идеологических отделов райкомов, горкомов и обкомов партии, соответствующих отделов управления КГБ, курировавших печатное слово, особых военных цензоров, то общее число контролеров только по Ленинградской области составит, по моим приблизительным подсчетам, не менее 500–600 человек. Я не говорю сейчас о многочисленных редакторах в издательствах и редакциях газет и журналов, деятельность которых порой мало чем отличалась от собственно цензорской.

Как и в любом советском учреждении, в Ленгорлите действовала система поощрений и взысканий. Так, например, повышен был должностной оклад Л. А. Андреевой, проверявшей продукцию издательств «Советский писатель», «Просвещение» и «Художник РСФСР», поскольку она «хорошо разбирается в контролируемом материале, умеет правильно оценить его с политико-идеологических позиций. Так, в предисловии к изданию книги “Октябрьское вооруженное восстание” она обратила внимание на подборку фотоснимков, которая была составлена так, что искажались действительные события подготовки и проведения Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в 1917 году, не отражалась руководящая роль партии большевиков на тот период, чрезмерно пропагандировались члены временного правительства и царские генералы». Кроме того, «тов. Андреева JT. А. активно помогла молодым сотрудникам отдела в освоении и овладении методикой контроля материалов»[32].

В 1983 г. начальник Ленгорлита объявил благодарность четырем цензорам, обнаружившим «политические ошибки» в верстке сборника «Вспомогательные исторические дисциплины» (т. 15), подготовленном издательством «Наука»: «Они ответственно отнеслись к материалам, связанным с биографическими моментами из жизни В. И. Ленина, не поддались искушению поверить авторитетам, а, глубоко проанализировав статьи, сделали аргументированные выводы о невозможности опубликовать эти работы. Верстка была послана в НМЛ (Института марксизма-ленинизма) при ЦК КПСС, откуда за подписью директора ИМЛ пришло письмо, в котором полностью и безоговорочно подтверждается позиция Облгорлита. Материалы изъяты из сборника»[33].

«Цензору недостаточно быть только узким специалистом порученного дела, он должен обладать широким политическим кругозором, — так начинался приказ начальника управления, изданный в 1983 г. — Такими качествами, как ответственность, привычка делать всё на совесть, всей душой болеть за дело в управлении обладают многие. И. П. Пичугина, например, осуществляя предварительный контроль журнала “Нева”, обнаружила в статьях политически неверные суждения о состоянии народного хозяйства. Делались политико-идеологические замечания и по материалам, посвященным современной деревне, в которых в обобщенном виде выпячивались недостатки и утверждалось, что они свойственны вообще сельскому хозяйству страны. Полезно работает и начальник отдела Светлов П. С. Только за последние два месяца он предотвратил опубликование политически неверных статей в газете “Ленинградский рабочий”. Отмечая хорошую работу товарищей, начальникам отделов, руководителям групп следует широко пропагандировать работу лучших цензоров, создавать в коллективах атмосферу строгой взаимной требовательности, деловитости, дружной работы, повышать бдительность, сделать всё, чтобы вопросы охраны государственной тайны в печати, политической бдительности повседневно стояли на повестке дня в подразделениях. За проявление политической бдительности, четкое выполнение нормативных документов Главлита СССР, за деловую активность, четкие политико-идеологические замечания по контролируемым изданиям Н. Г. Юдина, И. П. Пичугина и П. С. Светлов награждены Почетной грамотой. Им же выдана денежная премия в размере 30 рублей каждому»[34].

Такой же суммой награжден в 1982 г. А. А. Мачерет — за то, что на последующем контроле в книге Б. Алмазова «Государство — это мы», подготовленной издательством «Детская литература» для младших школьников, «обнаружил серьезные политико-идеологические дефекты. В частности, т. Мачерет А. А. обратил внимание на сведения о Китайской Народной Республике, несозвучные с современными взаимоотношениями между СССР и КНР». По докладу тов. Мачерета были приняты меры по задержанию тиража, изготовленного уже в количестве 75 ООО экземпляров (весь тираж 150 ООО), а также приостановлена работа над производством остальной его части. Проявленная тов. Ма-черетом политическая бдительность помогли предотвратить выход в свет издания с политически ошибочными положениями, публикация которых могла нанести ущерб интересам Советского государства, а также предотвратить дезинформацию общественного мнения»[35].

За «ударную работу» полагалась премия в размере 30 рублей. Применительно к 60—70-м годам эта сумма составляла довольно существенную прибавку к жалованью. Так, в 1974 г. старший редактор и редактор, как эвфемистически называли тогда цензоров, составляла соответственно 230 и 190 рублей, что примерно равнялась зарплате вузовского доцента со степенью. В отличие от последнего, цензор, если он не проштрафился, получал ежеквартальные премии, надбавки за сверхурочную работу и т. д. К заплате, кроме того, полагались персональные надбавки: за знание иностранных языков: европейского — 10 %, восточного — 20 %[36]. Руководство управления, входившее в номенклатуру обкома, пользовалось самыми различными материальными благами: бесплатными путевками в привилегированные санатории, предоставлением жилплощади, превышающей обычные нормы, и т. п. десяти процентная надбавка полагалась также за «работу с секретными материалами» (а они все были секретны), так сказать, «за вредность». Заметим, что такая надбавка сохранилась до сих пор — для архивистов, допущенных к работе с такими документами. Такая «материальная заинтересованность» приводит к тому, что рассекречивание документов идет страшно медленно.

В то же время выходили и приказы разносного характера, в которых разоблачались нерадивые цензоры. Буквально накануне перестройки, в декабре 1984 г., был издан такой приказ начальника управления Б. А. Маркова: «В Управлении немало замечательных цензоров. В основе их работы — отличное знание дела. Это истинно деловые люди, те, кто, по ленинскому выражению, обладает умением практически делать дело. Им свойственна самостоятельность в пределах Инструкции цензора, инициатива, смелость в решениях, твердое исполнение нормативных документов, верность слову. И что очень важно — высокая нравственность в поступках. Однако у нас есть и люди пассивные, инертные, ленивые. Они при любом осложнении стараются уйти от хлопот, во вред делу. Именно таким необязательным человеком является старший редактор т. Никулин А. В. Контролируя, например, верстку “Проектирование гражданских зданий для Крайнего Севера”, т. Никулин не доложил начальнику отдела о встретившихся сложных вопросах политико-идеологического характера. Мы должны быть непримиримы ко всему тому, что мешает Леноблгорлиту точно и четко выполнять поставленные перед ним задачи». За «нарушение методов контроля и невыполнение Инструкции цензора ст. редактору т. Никулину А. В. объявить выговор и предупредить о неполном служебном соответствии»[37].

Сохранившиеся протоколы заседаний бюро и собраний первичной партийной организации Ленгорлита также позволяют понять его внутреннюю «кухню», взаимоотношения цензоров между собой и т. д. Атмосфера, царившая на них, мало чем отличалась от собраний в других советских «конторах». Разбирались, как правило, вопросы, имевшие сугубо рутинный характер: кому ехать «на картошку» (то есть «помогать» колхозу в период уборки урожая); споры насчет того, чтобы на дежурство в праздничные дни назначались не только начальники отделов, но и «рядовые цензоры», поскольку такая сверхурочная работа оплачивается гораздо лучше. Члены «партячейки», а ими являлись почти все цензоры, отчитывались о своей работе, о «своевременно» замеченных ими «нарушениях». Цензор Шахматов на одном из таких собраний 1957 г. заявил: «Недавно мною не был пропущен очерк (на радио), проникнутый пессимизмом». Он же предупреждает своих коллег, требуя повышения бдительности, поскольку «в искусстве за последнее время проявляются порочные идеологические взгляды, стали реабилитироваться формалистические направления в искусстве». Малкевич сообщил, что, контролируя справочник телефонов Горздравотдела, он обнаружил около 300 наименований режимных учреждений, которые были им вычеркнуты. Тот же цензор сообщил о другом своем достижении: контролируя вузовскую печатную лекцию «Апрельские тезисы В. И. Ленина», он обратил внимание на то, что «автор хотел дать кое-что новое, например, что в партии до апрельских тезисов в 1917 г. была растерянность. Это положение не соответствует действительности, хотя преподаватель настаивал на помещении этого утверждения»[38].

В принятой на таких собраниях стилистике чиновники ведомства открыто критиковали друг друга, не гнушаясь порой прямыми доносами. Изобличен был, например, цензор, не только прочитавший конфискованный на таможне роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», изданный за рубежом, но и передавший его товарищу по работе (см. об этом подробнее в главе «Борьба Ленгорлита и КГБ с вольной бесцензурной литературой»). Такого же рода доносы — в духе пресловутых «критики и самокритики» — публиковались на страницах стенной газеты Ленгорлита «Коммунистическое слово»: на одном из партсобраний редколлегии рекомендовалось «своевременно вскрывать недостатки отдельных цензоров». На другом собрании обсуждалось закрытое письмо ЦК КПСС от 19 декабря 1956 г. «Об усилении политической работы парторганизаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов». Естественно, все наперебой говорили о «притуплении бдительности»: «Мы перестали заниматься вычерками идеологического характера… теперь мы должны перестроиться… глубоко вникать в содержание, не допуская проникновения чуждой нам идеологии… будучи дезориентированными указаниями Главлита СССР, мы перестали обращать внимание на политико-идеологические вопросы, и только сейчас мы начинаем входить в норму» и. т. п. Итог такой «дискуссии» подвел начальник Ленгорлита, заявивший, что «…некоторые товарищи потеряли бдительность и тревогу (так! — А. Б.) за работу. Мириться с этим нельзя. Некоторую расхлябанность в наши ряды внесли и разговоры об отмирании цензуры. Теперь есть решение ЦК КПСС о цензуре, и мы соответственно с ним должны строить свою работу».

Ясно, что такие выступления навеяны, одной стороны, постановлением ЦК «О работе Главлита и его местных органов», вышедшем в июле 1957 г., с другой — историей с альманахом «Литературная Москва», о чем говорилось в первой главе. На собрании решено было организовать «лекцию для цензоров о партийности в литературе с освещением вопросов, связанных с недавно вышедшими произведениями Дудинцева, Гранина, Паустовского и других». Все-таки начальник одернул слишком ретивых контролеров, решивших побежать несколько «впереди прогресса»: «Почему-то отдельные цензоры начали запрещать в печати упоминания фамилий Паустовского и Гранина, тогда как в этом нет ограничений»[39].

Все цензоры обязаны были повышать свою квалификацию: учиться на различных курсах, посещать регулярно проводимые семинары и даже выполнять контрольные работы. Под ними, как мне рассказывал один бывший цензор, подразумевались особые тесты: выдавался листок с текстом, содержащим 5 «нарушений» военного, экономического или политико-идеологического характера, испытуемый же должен был обнаружить и вычеркнуть соответствующие строки. В зависимости от числа замеченных погрешностей он и получал соответствующий бал — от 1 до 5, что приводило к дальнейшим, часто неблагоприятным, последствиям: лишению премии, предупреждению о «служебном несоответствии», объявлению выговора.

Ленгорлит и партия

В упомянутой выше справке, посвященной 50-летнему юбилею Ленгорлита, говорилось, в частности: «Борьба по мобилизации трудящихся на строительство новой жизни требовала от партии развертывания всех средств массовой информации, агитации и пропаганды и, в первую очередь, создание партийной печати. Деятельность таких средств могла стать успешной лишь при наличии очень важного условия: наличия партийного контроля за выпуском печатной продукции. Эту функцию партия осуществляла и осуществляет в настоящее время, опираясь на органы цензуры. Руководствуясь указаниями партии, эти органы становились надежными помощниками в идеологической работе, в утверждении социалистических идеалов в сознании трудящихся. В аппарат Управления пришли верные делу партии коммунисты, партийные работники, зарекомендовавшие себя на различных участках борьбы. Складывались основные принципы цензорской работы, и среди них наиболее важный — это партийность, принципиальность в оценке печатного произведения, с каких классовых позиций оно написано»[40].

Здесь всё названо своими именами. Несмотря на то, что формально Главлит СССР и его региональные управления находились, начиная с 1936 г., в ведении Совета Министров СССР (до этого они подчинялись Наркомату просвещения) и, соответственно, местных исполкомов, документы, свидетельствующие об их связи, практически отсутствуют. Зато сотни документов на сей счет хранятся именно в партийных архивах — в бывшем Центральном партийном архиве (теперь РГАСПИ) и, если говорить о нашем городе, опять-таки в бывшем архиве Обкома и Горкома КПСС, в Смольном (теперь ЦГА ИПД). Идеологические Отделы пропаганды и агитации того и другого не только руководили печатью, но непосредственно и тем ведомством, которое охраняло чистоту и неприкосновенность идеологии.

Выделим следующие направления, по которым велось партийное руководство цензурой. Во-первых, в каждом, даже микроскопическом главлитовском учреждении существовали, разумеется, парторганизации или хотя бы партячейки (в райлитах) — «рычаги», как назвал их А. Яшин в своем нашумевшем одноименном рассказе. Они подчинялись непосредственно горкомам и райкомам партии, инструкторы которых нередко вмешивались в работу цензурных учреждений, давали указания, касающиеся порой изъятия конкретных книг, пропущенных на стадии предварительного контроля, и т. п. Первичная партийная организация регулярно отчитывались перед вышестоящими инстанциями, сигнализируя о недостатках и «упущениях» в работе своего ведомства, постоянно приглядывая за сотрудниками.

Во-вторых, ее руководство именно в партийные, а вовсе не в «советские», как вроде бы полагалось, инстанции посылала отчеты о проделанной работе; ежемесячно именно в агитпроп доставлялись сведения о наиболее важных «вычерках» в текстах, списки запрещенных книг, «идеологических прочетах», допущенных отдельными книжными издательствами, редакциями журналов и газет. Вот фрагмент лишь одного из представленных отчетов:

«31.01.1975.

Леноблгорлит Для служебного пользования

Секретарю Ленинградского Обкома КПСС тов. Андрееву Б. С.

Информация о политико-идеологических замечаниях в представленных верстках.

На контроль в Ленинградское управление по охране государственных тайн в печати поступает печатная продукция от 25 издательств, 150 организаций, имеющих право выпуска печатной продукции, минуя издательства. В управлении проходят контроль 36 журналов, 14 бюллетеней, 127 газет, материалы Лен-ТАСС, комитета по телевидению и радиовещанию, сценарии художественных фильмов, произведения театра, эстрады и другие <…> Практика контроля общественно-политической, научной и художественной литературы показывает, что в ряде случаев редакции и издательства не всегда внимательно готовят к печати произведения, в ряде изданий допускаются политические ошибки, даются субъективные оценки явлениям и событиям».

Далее приводятся наиболее «вопиющие» случаи[41].

В принятом ЦК КПСС Постановлении от 3 апреля 1957 г. «О работе Главлита СССР» прямо говорилось, что «…работники цензуры не должны оставлять без внимания политически ошибочные формулировки и положения, искажающие политику Партии и Правительства, и обязаны сообщать в них соответствующим партийным органам». Другими словами, как сказали бы в XIX веке, «обязаны были доносом»…

Ленгорлит бдительно оберегал «чистоту белоснежных риз» партии, внимательно следил за тем, чтобы ни в коем случае не снижался ее образ. Доходило до курьезов, которыми так богата отечественная цензура. В 1974 г. в Обком партии послана «Информация о политико-идеологических замечаниях в представленных верстках», в которой обращено внимание на детский журнал «Искорка» (выходил в Ленинграде с 1957 по 1992 гг.): «Редакция журнала “Искорка” в № 9 за 1974 г. заверстала главу из рассказа А. Шибаева “Поиграем в слова” под названием “Операция ‘одна буква’ ”. В рассказе говорилось: “Может быть, действительно, беды большой не будет, если вместо одной буквы напишется другая. Возьмем, к примеру, слово ‘притворить’ (притворить дверь) и вместо первого ‘и’ поставим ‘е’, то есть сделаем ошибку. Что же получится? А получится совершенно другое слово— ‘Претворить’ (воплотить). Например, ‘претворить решения съезда в жизнь’ ”. Информация высылается Вам для сведения и возможного использования»[42].

В-третьих, в «сомнительных» случаях Ленгорлит старался заручиться согласием (или несогласием, что бывало чаще) идеологических структур на публикацию того или иного текста. Редакторы издательств и журналов это прекрасно понимали, действуя порою напрямую: еще до отправления того или иного произведения в Ленгорлит, посылали его в Обком партии, «для консультации».

Наконец, решающую роль играли идеологические отделы партии в деле «подбора и расстановки кадров». В упомянутом выше ЦК КПСС Постановлении ЦК КПСС от 3 апреля 1957 г. «О работе Главлита СССР» особое внимание обращалось «…на подбор и воспитание цензорских кадров, укрепление местных управлений квалифицированными кадрами». Начальник Леноблгорлита и его заместитель входили, как говорилось выше, в так называемую «номенклатуру обкома» — они назначались именно им: Глаааит СССР лишь мог согласиться с предложенными кандидатурами. Те, в свою очередь, подбирали сотрудников в соответствии с их партийно-политической подготовкой, опять-таки согласовывая «кадровый вопрос» в соответствующих партийных инстанциях.

Разумеется, партийные установки и решения пронизывали все сферы советской жизни, но в отношении верного ее стража (наравне с КГБ) они играли особую, ни с чем не сравнимую роль.