Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Может, слышали когда-нибудь о «синдроме Сикстинской капеллы»? Это когда туристы, глядя на расписанный Микеланджело потолок, теряют сознание. Чтобы разглядеть что-то, нужно запрокинуть голову, тут-то и пережимаются позвоночные артерии, и нарушается кровообращение головного мозга.

Выдуманный мною «синдром Площади Революции» – это когда пассажиры метро теряют разум, глядя на скульптуры Матвея Манизера, и, будто охваченные лихорадкой, на бегу за них хватаются. У кого-то – бессознательные навязчивые движения, у других – очень даже сознательные. В расчете «на успехи в личной жизни» девушки трут туфельку у «Студентки», юноши – у «Дискоболки». Верная примета сдать экзамен – потереть нос бронзового пса, того, что с «Пограничником». Прикосновение к шестерне в руке у «Инженера» принесет удачу в защите диссертации. Погладить петуха у «Птичницы» – это к деньгам.

Другой признак «синдрома Площади Революции» – истовая вера в советское прошлое. Его персонажи кажутся многим героями, им из сегодняшнего дня вслед за Николаем Тихоновым кажется, что гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей. Вообще-то героический эпос больше характерен для минувших времен. Это людям далекого прошлого было свойственно эпическое мышление с его категориями великих героев, которые разрушают горы и останавливают реки. Но и нынче многим нужна вера в нечто подобное и, главное, ощущение того, что наши предшественники были сильными и могучими, «нас все боялись», и значит уважали. А все советское воспринимается как «потерянный рай».

Стены Сикстинской капеллы были расписаны живописцами – Боттичелли, Перуджино и Гирландайо, расписать же двадцатиметровый потолок поручили скульптору – Микеланджело. Реальную архитектуру капеллы он преобразил с помощью иллюзионистских приемов, вот почему свод потолка с его изгибами производит впечатление грандиозного архитектурного сооружения. И в московском метро было преображено пространство, задуманное архитектором станции Алексеем Душкиным. Он и не думал ни о каких скульптурах, на них настоял скульптор Матвей Манизер, заполонивший станцию бронзовыми фигурами. Микеланджело перевел скульптуру в плоскость, а Манизер, наоборот, плоскость – в скульптуру. И это, вероятно, то общее, что связывает построенную папой Сикстом IV в конце XV века капеллу и московскую станцию метро.

На потолок Сикстинской капеллы Микеланджело поместил девять сцен из Книги Бытия, первой книги Библии. Создание Богом небес и земли, первых мужчины и женщины, Адама и Евы, их грехопадение и изгнание их из рая, и, наконец, испытания, выпавшие на долю человечества. Смысл всего сюжета – в потребности человечества в Спасении. С ним схож замысел создателей «Площади Революции», поместивших рай под землю, туда, где вообще-то должен был быть ад. В скульптурах станции – сталинская библия, «Краткий курс истории ВКП(б)», лично отредактированный вождем в год ее открытия.

На потолке Сикстинской капеллы, среди других персонажей, можно лицезреть пять сивилл Древнего мира, языческих пророчиц. В идолов из языческого храма со временем превратились и революционные матросы, рабочие, спортсмены и прочие граждане ушедшей эпохи. Взять хотя бы такую примету – загадав желание, покормить петуха рядом с «Птичницей» изюмом, чтобы вернее сбылось. Попробуйте заглянуть за каждого из четырех петухов на «Площади», можете обнаружить изюм. Есть в этом что-то языческое, кормить сушеным виноградом бессмертного идола – все равно что принести жертву в пантеоне.

В советском прошлом вместо чудотворных икон стали поклоняться квазирелигиозным объектам, своего рода тотемам. От сакрального до суеверия – один шаг. В советском человеке революция жила как утопия, как мечта об общем спасении, а в постсоветском магическом мышлении – о частном, такая вот вера в чудо.

…Может, и не пришлось бы никакой синдром выдумывать, кабы «Площадь Революции», как и капелла, не была бы одним из главных сооружений эпохи. Период сталинской реконструкции, по Юрию Слёзкину, воплотился в двух знаковых зданиях, построенных примерно в одно время – Мавзолее Ленина и Доме на набережной, одно – для вождя-основателя, другое для его преемников. Я бы добавил к ним эту станцию метро. Тем более, ее восточный вестибюль, тоже сочетая скромный вход с гранитно-мраморным подземельем, смахивает на Мавзолей Ленина, на трибуну которого в дни советских праздников поднимался Сталин, попирая ногами своего предшественника. А ее западный вестибюль, тот, что рядом с Музеем Ленина, планировалось обстроить огромным новым зданием Академического кинотеатра (на месте будущей гостиницы «Москва»). Пассажиры поднимались бы прямо туда по эскалатору, от бронзовых скульптур к живым образам. «Площадь Революции» не должна была существовать сама по себе, как и станция метро в основании Дворца Советов (нынешняя «Кропоткинская»). Так и не построенный дворец сверху должна была венчать стометровая статуя Ленина, то есть он уходил бы не только ввысь, но и вглубь земли.

Прибытие поезда

13 марта 1938 года. Понятно, вождь не мог не прибыть на открытие «Площади Революции». Главный пассажир быстро обошел всю станцию. Увиденное ему понравилось. Оглядывая фигуры хозяйским взглядом, он приговаривал с грузинским акцентом – «как живые, как живые». Пройдя всю станцию, в ее торце вождь встретился с самим собой.

Торцевой стены давно нет, на ее месте – второй выход из метро, но о том, что увидел вождь, хорошо известно. Это был своего рода мозаичный иконостас. Сталин стоял со свитком Сталинской Конституции в руках и, словно Моисей со Скрижалями Завета, вел народ в землю обетованную.

На украшение станций метро пошел камень из отделки уничтоженных московских церквей, возможно, включая Храм Христа Спасителя. Скульптуры «Площади Революции» отлили в бронзе, доставшейся от церковных колоколов сносимых тогда храмов. Так что можно сказать, что функции храмов в какой-то мере взял на себя метрополитен.

В тот день у вождя были все основания быть собой довольным. В четыре утра в Верховном суде был вынесен смертный приговор по делу «антисоветского правотроцкистского блока». Это был третий и последний из числа показательных Московских процессов. Шестнадцати подсудимым, и в их числе Бухарину с Рыковым, инкриминировалось, будто они «по заданию разведок враждебных СССР иностранных государств» собирались свергнуть Советскую власть и расчленить СССР. На первом из них, два года назад, в 1936 году, по делу так называемого «троцкистско-зиновьевского объединенного центра» был осужден Лев Каменев. Тот, кто в 1922 году, будучи заместителем председателя Совнаркома, выдвинул кандидатуру Сталина в генеральные секретари ЦК. Тогда же Каменев, будучи председателем Моссовета, строил планы строительства московской подземки.

«Да здравствует лучший метростроевец товарищ Каганович!»

Идея строительства метрополитена в Москве появилась еще в 70-е годы XIX столетия. Тогда некий инженер Титов предложил проложить в городе подземную железную дорогу. Центром предполагаемой сети «сабвэя» должен был стать Кремль и его окрестности, те места, где потом советскими строителями была возведена «Площадь Революции». Тогда идея не нашла поддержки, в казне не хватило средств. К тому же против выступили представители церкви, возражавшие против того, чтобы человек, созданный по образу и подобию Божию, спускался в преисподнюю.

В начале нового века группой инженеров по инициативе российского предпринимателя, «железнодорожного короля» Николая фон Мекка был разработан проект московского метрополитена. В 1902 году Московская дума его отвергла. Не последнюю роль в этом сыграл Сергей Нилус, известный как публикатор «Протоколов Сионских мудрецов», полагавший, что метрополитен – это происки «слуг антихристовых, вредное и греховное сооружение».

В 1920-е годы москвичи в основном передвигались на трамвае, всегда переполненном. Ни в одной столице мира трамвай не перевозил столько пассажиров – только в 1930 году их число составило один миллиард. Ну а те, кто побогаче, нанимали извозчика – с лихача на метро собирался пересесть падкий на все новое Маяковский.

Жаль, не успел. Возглавивший Москву в год смерти поэта Лазарь Каганович занялся строительством метро вплотную. «Метростроевцы часто спрашивали себя, когда же отдыхает Лазарь Моисеевич, – написано в книге „Метро“, изданной в 1937 году „Детгизом“ для детей старшего возраста. – Они видели товарища Кагановича у себя под землей и в 9 часов утра, и в 3 часа дня, и в 4 часа ночи».

Понятно, имя Николая фон Мекка никто не вспоминал, хотя и на этом этапе во всем этом участвовал коллектив фонмекковских инженеров-проектировщиков, уже без него, расстрелянного без суда в 1929 году.

Стройке был присвоен статус ударной, она получила право на приоритетное обеспечение ресурсами. Тринадцать первых станций метро и перегонов между ними построили всего за четыре года. 15 мая 1935 года, в день открытия регулярного пассажирского движения, по всему городу шли массовые гулянья, сравнимые по размаху с революционными торжествами. Накануне на всех фабриках и заводах не стихали митинги. Над Москвой кружил агитационный самолет «Максим Горький», самый большой самолет того времени, с громкоговорящей радиоустановкой «Голос с неба» на борту. Через несколько дней после открытия метро он упадет во время демонстрационного полета.

Долго не смолкавшими «ура» и возгласами «Да здравствует наш Сталин!» встретили вождя участники торжественного заседания в Колонном зале. Первым, понятно, выступил он сам (впервые под кинопленку), затем – передовики, после чего председательствовавший Николай Булганин объявил о закрытии заседания. Объявил, как писали в советских романах, «с доброй улыбкой», намекая, что это он не всерьез. Потому что публика ждала выступления «лучшего метростроевца товарища Кагановича» и стала скандировать его имя, в чем, разумеется, не было никакой самодеятельности. И тот вышел на трибуну.

С этого дня московское метро стало носить имя Кагановича. В 1955 году Никита Хрущёв, в 1930-е годы бывший правой рукой Кагановича, переименовал метро в честь «великого Ленина». Это случилось после открытия ленинградского метро, которому сразу присвоили имя вождя революции. Кагановичу подсластили пилюлю станцией «Охотный ряд», переименованной в «Имени Кагановича». Через два года «дорогой Никита Сергеевич» расправился с «антипартийной группой в составе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова», пожелавших сместить Хрущёва с должности, и имя Кагановича навсегда ушло из топонимики метрополитена.

«Метрополитен Парижа. Здесь все подчинено интересам капиталистической наживы. Пассажиров мутит от спертого воздуха… Оформление парижского метро неряшливо и убого, освещение очень тусклое» («Архитектура московского метро имени Л.М.Кагановича»). И, правда, разработчики метро в Нью-Йорке, Париже, Лондоне и Берлине относились к нему лишь как к одному из видов транспорта. На Западе подземки не украшали, это было чисто советское изобретение. При строительстве московской подземки возобладал иной, идеологический подход: метро должно было поражать воображение пассажиров картиной будущего – коммунизма. Как сказал Каганович, выступая в Колонном зале, «что ни станция, то дворец, что ни дворец, то по-особому оформленный!»

Много позже Маргарет Тэтчер на вопрос, как ей понравилось московское метро, ответит: «У нас дворцы принято строить над землей, а не под землей». За полвека до ее визита в Москву тот же вопрос был задан Сталину.

На сей счет есть одна журналистская байка. Перед самым открытием метрополитена главный редактор «Вечерней Москвы» Абрам Романовский сообщил редакции, что следующий номер будет посвящен откликам трудящихся на это событие. В кабинете редактора задержался репортер Трофим Юдин и, когда тот вышел, подошел к вертушке и сделал вызов. Ответил сам Сталин, накануне совершивший ознакомительную поездку. – «Понравилось ли вам метро?» – «Записывайте: метро понравилось. Московское метро – лучшее в мире. Сталин».

Когда об этом узнал главный, с ним случилась истерика. «Печатать интервью с вождем? А если Юдин все выдумал? Не печатать? А вдруг правда! Добудь мне подтверждение, не то – уволю!» Юдин вновь позвонил Сталину: «Товарищ Сталин, меня увольняют – не верят». – «Скажите, что я не велел вас увольнять». Юдина не уволили, он пересидел в газете шестерых редакторов.

Музей бронзовых фигур

Станция получила название по имени площади, на которую выходит. Площадь же назвали именем Революции, а, точнее, переименовали из Воскресенской. В феврале 1917 года, сразу после отречения Николая II, здесь, у стоящего на площади здания Московской думы, собиралась и подолгу стояла революционная толпа. В честь чего и случилось переименование. Но, натурально, вспоминать об этом в 1937 году было не принято. К тому же в октябре 1917 года тут был опорный пункт юнкеров в борьбе против большевиков.

Нас учили, что Февральская революция была «буржуазной», вот большевики и устроили другую революцию – Октябрьскую. Правда, концепция двух революций сложилась позже, в сталинские годы, да и сам термин «Октябрьская революция» появился позже, а в то время и еще довольно долго сами большевики, включая Ленина и Сталина, называли произошедшие в октябре 1917 года события переворотом. Двадцать лет спустя об этом еще не забыли.

Архитектор Алексей Душкин проектировал станцию как «застывшую музыку» революции как таковой, имея в виду все революции, предшествовавшие «Великой Октябрьской», и прежде всего Великую французскую революцию, получившую в советских учебниках имя буржуазной. Предполагалось по углам арок, соединяющих пилоны, установить бронзовые рельефы с изображениями Дантона, Робеспьера и других революционеров прошлого. Душкинский замысел показался начальству слишком смелым, хотя о вождях Февраля 1917 года, каких-нибудь Милюкове или Родзянко, и речи не было.

«Изначально пластической идеей станции была мировая революция, такой подземный энергетический взрыв, – рассказывал мне внук архитектора, художник Алексей Душкин. – Я видел эскизы станции без скульптур и переходов на другие станции посередине. Выглядело как кипящее пространство, где низкие арки по бокам похожи на котлы или ядра».

«Самой любимой станцией моего мужа была „Площадь Революции“, – вспоминала Тамара Душкина. – …Алексей Hиколаевич боролся за свою идею, считая, что фигуры загромоздят пространство. Hо молодой еще тогда архитектор не смог выиграть сражение с маститым скульптором: академик М.Г.Манизер оказался сильней».

По замыслу Душкина, никаких скульптур и в помине не было. Откуда же они появились? Поскольку диаметр арки шире, чем проход, то в углах пилонов получились свободные пространства. Эти ниши Душкин собирался заполнить бетонными уголками с барельефами на революционную тему. Конкурс на заказ на барельефы отдали в Ленинград, так в проекте появился известный скульптор Матвей Манизер. Он-то и настоял на том, чтобы вместо барельефов разместить в углах объемные скульптуры. По словам искусствоведов, такая замена в корне изменила систему взаимоотношений элементов ансамбля. Цоколь пилона превратился в постамент для фигур, и уже не пластика служила архитектуре, а наоборот, архитектура – пластике. Вся станция стала походить на музей скульптуры. Вот почему «Площадь Революции» с согбенными скульптурами Манизера не раз была обругана как китч в архитектуре. И, тем не менее, этот ни на что не похожий микст превратился в один из ярчайших символов эпохи.

А, может, и не было в природе какого-то единственно верного художественного решения. Так или иначе, «арт-объект» остался и существует именно в этом виде, исторический факт состоялся, оба автора обрели мандат на бессмертие.

Это сейчас они вровень, а тогда Душкину трудно было состязаться со скульптором-орденоносцем. Отстоять свой замысел под напором Манизера он не сумел. И это понятно. Из всех искусств для них (властей) важнейшим была, наряду с кино и цирком, еще и скульптура. Когда немногим позже присуждались первые Сталинские премии, из тринадцати премированных работ шесть были скульптурными монументами, прежде всего памятники Ленину и Сталину, и Манизер был автором одного из них. Он ваял первые советские памятники – не только вождям, но и другим деятелям (Кирову, Володарскому, Чапаеву).

Манизер быстро подготовил серию эскизов и привез их из Ленинграда в Москву. Заказчиком – Главпромстроем – они были приняты на ура. Были утверждены 24 темы «скульптурных образов, как бы перелистывающих замечательные страницы величайшей в мире революции», 20 из которых были реализованы Манизером и его помощниками.

Душкин решил схитрить – он согласился с эскизами, но предложил сделать фигуры из гипса, надеясь, что простоят они недолго. Так и поступили. У Душкина были союзники. Историк Леонид Максименков обнаружил в архиве документ – адресованную в ЦК записку редактора газеты «Советское искусство» Виктора Городинского с предложением предотвратить отливку в бронзе «страшных и грубых фигур Манизера»[1]. Приведу несколько отрывков оттуда. «Скульптурное оформление станции метрополитена „Площадь Революции“ вызывает серьезное недовольство в художественных и артистических кругах Москвы… Первое, на что наталкивается пассажир, сходя с эскалатора, – это матрос, целящийся в него в упор… Пограничник подозрительно всматривается в рабочего, который сидит с ребенком прямо против него. Известный скульптор Цаплин рассказывает, что увидя этот страшный паноптикум под землей – он заболел».

27 июля 1938 года кляуза была переслана Молотову, но было уже поздно. Точку в споре архитектора и скульптора поставил Сталин своим проходом по станции, сопровождавшимся восклицаниями: «Как живые, как живые!» Понятно, фигуры вскоре отлили в бронзе.

Слово Сталина – закон

Его слово сразу становилось законом. Согласно одной из легенд Сталин, слушая доклад о перспективном развитии метрополитена, поставил чашку кофе прямо на план – на бумаге остался круглый кофейный след. И тут же Кольцевая линия была внесена в проект, хотя проектировщики поначалу планировали обойтись только радиальными линиями и пересадочными станциями между ними. Кольцевую – с самого начала стали обозначать на схемах коричневым цветом.

То ли была эта чашка кофе, то ли нет – но известно, что Сталин особо выделял строительство Кольцевой линии и ездил по новым станциям, осматривал отделку. В одну из таких поездок Лазарь Каганович, согласно легенде, наглядно убеждал его в безопасности дверей, засовывая в створки руки и голову. Возможно, о безопасности дверей могли бы лучше рассказать их конструкторы, но разработчики первых проектов метро были арестованы еще до пуска первых станций. Их отправили на Соловки, где, как говорили, лагерные охранники принялись уничтожать чаек, крачек и гагар – боялись, кто-нибудь отправит с ними врагу донесение с секретными схемами метро. Затем этих инженеров перебросили на Беломорканал, исключая тех, кого стараниями Кагановича вернули в Москву строить метро.

Образ Сталина как главного вдохновителя строителей фигурировал и в других легендах. Будто бы он лично утверждал окончательный проект гостиницы «Москва», представленный Щусевым, и именно это обстоятельство стало причиной заметной асимметрии главного фасада здания. Сталину дали проект фасада с двумя вариантами оформления, которые были совмещены в одном чертеже и разделялись осью симметрии. Сталин поставил свою подпись посредине: уточнить, что он имел в виду, никто из проектировщиков не решился, и Щусев реализовал в одном фасаде оба варианта оформления.

Еще одна похожая история. Когда московские высотки только строились, они напоминали контуры ньюйоркских небоскребов, поскольку планировались с плоскими крышами. Говорят, Сталин, проезжая мимо строившегося здания МИДа на Смоленской, по пути на Ближнюю дачу, вдруг сказал: «Вижу здесь шпиль». Видимо, у него в сознании запечатлелся образ кремлевской башни, из ворот которой он выехал. Пришлось вносить изменение в планировку пяти верхних этажей здания.

Старший брат

Возвращаясь к сталинскому визиту на «Площадь Революции» и его словам («Как живые!»), скажу, что такая реакция для вождя весьма характерная, он не раз проявлял подобную, так сказать, непосредственность. Кинорежиссер Григорий Козинцев вспоминал, как показывал в Кремле «Юность Максима», вслушиваясь в его реплики себе под нос – то одобрительные, то, напротив, возмущенные. Он не сразу понял, что «и гнев и похвалы не имели отношения к качеству фильма… Сталин смотрел картину не как художественное произведение, а как действительные события, дела, совершавшиеся на его глазах». А зрители попроще и вовсе поверили в существование героя картины и на улице обращались к сыгравшему его Борису Чиркову как к живому Максиму. Перед первыми выборами в Верховный Совет СССР, прошедшими в декабре 1937 года, на Ленфильм пришла бумага с решением собрания избирателей одного сибирского поселка о выдвижении своим кандидатом в депутаты Максима, героя кинофильма.

Сюжет кинотрилогии о Максиме был навеян биографией Максима Литвинова, в прошлом подпольщика и агента ленинской «Искры». Поскольку он происходил из еврейской семьи (его настоящая фамилия Валлах), предполагалось, что Максима сыграет Соломон Михоэлс. Но к моменту запуска картины кое-что изменилось. В середине 1930-х были забракованы первые советские учебники истории, созданные десятилетием раньше. В новых на роль главной преобразующей силы в стране и мире, наряду с пролетариатом, выдвигался русский народ, для него даже был изобретен титул «старшего брата» в советской семье народов. Так что фильм решили снимать о русском пареньке с рабочей окраины, и от неосуществленного замысла осталось лишь имя героя. А настоящего Максима Сталин снял с министерской должности в мае 1939 года и назначил на его место Вячеслава Молотова, дабы послать Гитлеру сигнал, что дипломатическое ведомство больше не возглавляет представитель ненавистного тому народа – путь к подписанию Пакта Молотова – Риббентропа был открыт.

Однажды Максим Литвинов оказался причастен к судьбе великого Душкина. Незадолго до открытия спроектированной им «Кропоткинской» (тогда она называлась «Дворец Советов»), в марте 1935 года Душкина арестовали. Его остановили милиционеры для проверки документов, их с собой не оказалось (потерял паспорт), после чего он был задержан, и на него, как рассказывают, начали «вешать» серьезные обвинения. Какие именно, мне не известно, известно лишь, что освободили его в конце апреля, и помогло этому посещение почти законченной первой очереди метро английским министром иностранных дел Энтони Иденом. Иден с сопровождавшим его Максимом Литвиновым выходил на каждой станции. Пораженный красотой «Дворца Советов», Иден захотел познакомиться с автором. Литвинов переадресовал просьбу «хозяину Москвы» Кагановичу. Как вспоминала жена архитектора музыкант Тамара Душкина, «Каганович спросил, где же Душкин? И получил ответ: „Сидит в Бутырках“. Через три дня он вернулся».

Между прочим, Кагановичу не понравился душкинский проект этой станции. По подсказке одного из душкинских недоброжелателей он назвал причиной своего недовольства сходство станции с древнеегипетским храмом Амона в Карнаке, с его колоннами в форме цветка лотоса. На что Душкин возразил со всей возможной политкорректностью: «У них дворцы для фараонов, а у нас – для народа!»

Все скульптурные персонажи на «Площади Революции» принадлежат, как сказали бы сейчас, к «славянской национальности». Все сплошь, и никакой тебе «дружбы народов», никаких «народов СССР», нет даже часто встречавшегося в кинокартинах тех лет «симпатичного грузина». Правда, «младшие братья», пусть и не все, нашли себе место на открытой пять лет спустя соседней станции метро, нынешней «Театральной», носившей тогда название «Площадь Свердлова». На своде ее центрального зала – представители семи «главных» народов СССР – русского, украинского, белорусского, грузинского, армянского, казахского и узбекского. Нет ни таджиков, ни туркмен, нет молдаван и прибалтов. Я уж не говорю о представителях той, по сталинскому определению, «народности», к которой принадлежал прототип Максима. Что было отмечено в одном из тостов Расула Гамзатова: «За дагестанский народ, предпоследний среди равных!» На вопрос, кто же последние, усмехнулся: «Неужели не понятно – последние у нас евреи».

Маска

В упоминавшейся уже жалобе редактора газеты «Советское искусство» Виктора Городинского говорилось, что барельеф Сталина и Ленина в торце станции «исполнен безграмотно» и «неверны пропорции (например, коротко предплечье в фигуре И.В.Сталина)». Донос положили под сукно, на судьбу скульптора он никак не повлиял, а после смерти Сталина именно Матвея Манизера позвали снимать с него посмертную маску.

«Нам позвонили часов в 12 ночи, – вспоминал сын скульптора Гуго Манизер. – Отец сказал: „Поедешь со мной“. Можно было догадаться, куда нас везут: пресса ежедневно передавала бюллетени о состоянии здоровья Сталина». Ему запомнились «лампы, операционный стол, человек, накрытый простыней», и то, как долго ждали парикмахера – Сталин оказался небрит. После вскрытия мозг вождя передали в Институт мозга человека, основанный по инициативе Владимира Бехтерева. Того самого психиатра, который умер от пищевого отравления через два дня после обследования Сталина в декабре 1927 года и неосторожного высказывания в узком кругу о том, что у вождя «тяжелая паранойя». А с посмертной маски Сталина было сделано 10 копий, всплывающих время от времени на зарубежных аукционах. Последняя была продана в 2018 году в Англии за 14 тыс. фунтов. Там же, в Англии, живет внучка скульптора Ольга Манизер. К ней-то первой я и обратился, как только почувствовал интерес к моделям, позировавшим скульптору, и, заглянув в интернет, нашел массу поразительных историй об этих людях.

Представьте, каково было мое разочарование, когда я услышал от Ольги Гуговны Манизер: «Матвей Генрихович не оставил никаких записей о работе над этой серией скульптур. Все истории о моделях, дошедшие уже и до Википедии – лишь пустые домыслы людей, выдающих себя или своих родственников за неких моделей». Петр Оттович Манизер, внук от другого сына скульптора, был не столь категоричен, как его двоюродная сестра, и пообещал мне поискать в отцовских бумагах, но спустя какое-то время сообщил, что ничего не обнаружил. Их отцы на этот счет публично не высказывались.