Е. Месснер
В книге Бытия сказано: «…И увидел Бог все, что Он сделал и вот, хорошо весьма. И был день и была ночь. День первый».
И устроил Бог жизнь на земле, положив – в неизъяснимой для нас премудрости – в основу строения жизни борьбу за существование. Но, давши тварям в закон жизни умерщвление, Бог воспретил неоправдываемое истребление. Только две твари нарушают это воспрещение: четвероногая ласка и человек. Ласка убивает больше, чем может съесть, и неистовствует в бесцельном убийстве. Человек временами убивает больше, чем то оправдывает борьба за существование. Убивает из ненависти, которая не от Бога и противна Богу, которая от Сатаны и приятна Сатане.
Война – одна из форм борьбы за существование. Пока ее не устранят другие формы, она дозволена Законом Жизни. Но не всякий способ воевания дозволен. Не дозволена война в стиле ласки.
Каждой фазе развития человеческой морали соответствует особый стиль войны. В эпоху рыцарства и чести сражения подобны турнирам, на которых регламентирована мера кровопролития. В эпоху религиозного фанатизма – исступленное братоубийство, Варфоломеева ночь и король, из окна своего дворца подстреливающий собственных подданных, бегущих улицами в поисках спасения от королевских убийц. В эпоху деспотического свободолюбия после Французской революции разыгрывались сражения – Аустерлиц, Бородино, – кровопролитностью своею превзошедшие страшные сечи орд глубокой древности.
В век гуманитарного либерализма – XIX в. – происходит укрощение войны: Царь Александр I провозглашает человеколюбие, Царь Николай II созывает международный съезд в Гааге, создается Красный Крест. Но с XX веком пришла эпоха воинствующего пацифизма: пацифисты войнами пытаются искоренить милитаризм и во имя человечности придают своим войнам сугубо бесчеловечный стиль.
Стиль современной войны – истребление. Стиль ласки. Как Инквизиция ad maiorem Dei gloriam избивала людей, так Пацифизм ad maiorem Hominis gloriam истребляет человека массово и мучительно. Из-под спуда тысячелетий пацифизм извлек военный принцип «на войне все дозволено» и этим упразднил – если не формально, то фактически – и воинскую честь, и благороднейшие воинские традиции, и Красный Крест, и завет Иоанна Крестителя воинам: «Никого не обижайте».
– В 1754 г. в битве у Фонтерай лорд Гай, командир английской гвардии, крикнул командиру французских гренадеров графу д’Отрошу: «Пусть ваши люди стреляют!» – «После вас!» – ответил француз, и залп английских мушкетов повалил первую линию гренадеров Франции. Так воевали встарь. А теперь пацифист Черчилль блокадой обрекает все население Германии на голод. Он же подвергает ее террористическим бомбежкам, а пацифист Эйнштейн дает в руки пацифиста Рузвельта бомбу, «пацифически» истребившую население Хиросимы и Нагасаки.
Дилетанты-стратеги, невежественные в военном деле, но изощренные в партийно-политической борьбе и поэтому обладающие резиновой совестью, ухватились за Людендорфов термин «тотальная война», и войны пошли путем тотальной свирепости. Однако словами «тотальная война» первоначально определяли войну всеми силами. Это значит: не только солдат и матрос в бою должны добывать победу, но и машинист на паровозе, и рабочий у станка, и рудокоп, и чиновник, и учитель – словом, все должны, каждый в своей области, способствовать достижению победы и все должно быть жертвуемо для победы – богатство богатых, скудность неимущих, знание ученых, дарование писателей, самаритянство женщин.
Но понятие «война всеми силами» подменили другим: «война всеми средствами». Масоны переняли у иезуитов безнравственный принцип «цель оправдывает средства», и вершители судеб современного человечества, стремясь к целям якобы высоким, повелевают применять на войне средства низкие, от которых «земля дрожит, звезда падает» – эти слова говорил Атилла, гордясь учиненными кровопролитиями.
Но после Атиллы на протяжении тысячелетия войны были войнами – воины рубили, кололи, стреляли, выполняя свой суровый долг, и Суворов убежденно мог говорить чудо-богатырям: «Бог нас водит. – Он нам генерал». Русские двести лет воевали против турок, но ни в тех, ни в других не создавалось ненависти. Теперь же не долгом, а ненавистью исполнены воины, сражаясь, и сатанинскою ненавистью вдохновляются стратеги на низкие, не воинские предприятия, по привычке. именуемые войной.
Ненавистью полон мир и в дни мира, и в дни войны. Ненависть расовая – цветных народов против белых, ненависть неравенства – ненависть голодных к сытым, сытых к пресыщенным, ненависть доктрин – доктрин красных, розовых, полинявших и белых и, наконец, ненависть ради ненависти, ненависть Зла ко всему, что Добро или что выглядит Добром, – вот двигательная сила политики мира, и политики сосуществования, и политики конфликтов. Когда Рузвельт в Тегеране провозгласил тост за казнь 50 тысяч «лишних» германских офицеров, виновных в том, что они – офицеры противной стороны, то он, тогдашний диктатор полумира, сравнялся в динамике ненависти с диктатором другого полумира, Сталиным, делателем больших и малых «ежовщин».
Всененависть порождает парадоксальные противоречия между материалистическим сознанием людей и народов и идеологическими чувствованиями тех и других, и в наш век материализма народы берутся за оружие ради торжества тех или иных идей, а все виды материализма – диаматный, экзистенциалистический, капиталистический и т. д. – стали своего рода идеализмами, добиваясь всемогущества не только в мире материи, но и в духовном мире.
В наш век интернационалов, ведущих к космополитизму, национализм превращается в неудержимый шовинизм, и, наряду с собирательными процессами паневропеизма, панамериканизма, панарабизма, бурным кипением выявляются процессы распада в виде политической и вооруженной борьбы народов и народиков за свои национальные домогательства.
В наш век безбожия стали возможны и религиозные войны, потому что безбожие сделалось как бы религией. И в то время, как одни, чуя в себе Глагол Божий, готовы бороться и умирать за свое «верую», другие с яростью готовы умирать за свое «не верую». Социалист Жорес сказал: «Война есть варварская форма прогресса». Две всемирные войны способствовали прогрессу тех, кто не воевал, – народы Азии и Африки стали освобождаться от колониальной зависимости, но воевавшим государствам, побежденным и победителям, эти войны причинили регресс – моральный и материальный. Скифская тактика «сожженной земли», возрожденная в Соединенных Штатах во время войны Севера и Юга, когда северяне, борясь за благополучие чернокожих южан, дотла уничтожали благосостояние белолицых южан, – тактика «сожженной земли» стала научным, техническим способом применяться с 1918 г., когда немцы, отходя на линию Зигфрида, разрушали все, что поддавалось молоту, топору и динамиту. Во Вторую мировую войну англичане, уходя с континента, разрушают европейские порты на Ла-Манше, а в Бирме, отступая перед японцами, сжигают полгосударства. Немцы в 1944 г., уходя из Северной Норвегии, не оставляют там камня на камне. Величайший из скифов – Сталин – разорил утраченные в 1941–1942 годах территории, и то же самое там же проделал Гитлер, отступая в 1942–1943 гг. А в 1945 г. в Европу из СССР ворвалось 5 миллионов мстительностей, 5 миллионов буйств, 5 млн. пар хищных рук, 5 млн. глоток, жаждавших «шнапса», 5 млн. похотей, искавших женщин.
Когда случится война, из Евразии двинется моторизованный Чингисхан, замыслы которого уже воспеты в большевистских стихах: «Сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы». И этому разрушению Запад противопоставит свой богатый опыт, почерпнутый в вандальском уничтожении Монте-Касино, и Дрездена, и Хиросимы. Война может разрушить сотни миллионов жизней и всю жизнь, много культур и все культуры, созданные десятками поколений…
Идеологическая исступленность нашего века и повсюду разлившаяся ненависть создали стиль современной войны – войны низменной, предельно ожесточенной, апокалипсической.
И где-то запишется: «И увидел Бог все, что они сделали и вот худо весьма. И был день, и была ночь. День последний».
Испокон веков война происходила на двухмерном пространстве – на поверхности земли, а иногда на такой же двухмерной поверхности моря. Театр войны измерялся в длину и ширину. Но в этом веке он приобрел и третью меру – высоту, а на море – высоту и глубину. Глубинные действия своей потаенностью сделали в военное время мореплавание опасным не только для бойцов, но и для не бойцов, а также для мореплавателей, никакого отношения к войне и воюющим, не имеющим: бедствия, причиняемые войной, распространились и на избегающих войну.
Но высотные действия – воздушные – еще в большей степени увеличили губительность войн. На поверхностном театре войны всякий удар может быть удержан контрударом или фортификацией. Но в высотном пространстве метеорная скорость удара крайне ограничивает возможность отражения его, а удержание его фортификацией невозможно: военные инженеры не считают облака подходящим материалом для фортификационных оборонительных сооружений.
Во все времена воюющий народ чувствовал себя в безопасности за спиной своего войска, если доверял ему. Теперь нет смысла доверять в этом отношении войску земному и воздушному: они бессильны предотвратить удары вражеской авиации по населению в тылу щита-фронта. Слово «фронт» потеряло свой жуткий смысл – жутко стало на всей территории воюющего государства. Слово «воин» потеряло свой мужественный смысл – мужество требуется и от женщин, в глубочайшем тылу долженствующих выполнять свои мирные женские обязанности под завывание сирен, предвестниц бомбежки. В 1945 г. было немало четырехлетних детей, которые в жизни своей еще ни одной ночи не проспали в своей кроватке – они знали лишь ночлежку бункера. Военные лишения, и муки, и опасности стали уделом всего населения. Поэтому последствия войны ложатся тяжкой ипотекой на уцелевших к концу ее. Нервы требуют возбуждения: после 1918 г. пошла эпидемия нудизма, коктейля, женского курения, детского криминализма; после 1945 г. появились «буги-вуги», экстаз болельщиков на стадионах, подросло поколение «роуди», «халб-штарке» с их «рок-энд-рол».
Покуда мода на «тотальную войну» не выжгла у стратегов остатки совести, они ограничивали бомбежки военными объектами. Но постепенно совестливость сжималась, а понятие «военный объект» расширялось, и стратегические талмуды так растянули это понятие, что им стало охватываться все: тотальность войны – тотальность военных объектов. И теперь фабрика пуговиц и молочная ферма стали «военной промышленностью».
Тотальная война, тотальное разрушение, тотальное убийство, тотальное безумие. Силой природы разрушена была Помпея, и это событие осталось памятным в веках, а сейчас силою человека разрушаются сотни Помпей и эти «происшествия» так обыденны, что человечество не заметило, что помельче, а что покрупнее, – забыло лет через 10.
Войны наши 1854, 1877, 1904 и отчасти 1914 гг. были дуэлями армий – население стояло в позе секундантов. А теперь дуэль сменилась всеобщим побоищем: при помощи авиации война из поверхностной превратилась в объёмную, приобрела третье измерение, превратилась в истребление.
Но еще более трагичное преобразование внесено установлением четвертого измерения. Во многих войнах вспомогательным средством победы было ослабление духа вражеских армии и народа. Наполеон попытался было привлечь на свою сторону российское крестьянство обещанием отмены крепостного права – крестьянство ответило на это партизанством; в английском парламенте перед Крымской войной говорилось, что надо использовать энергию всех в России недовольных властями – только десяток поляков стали агентурой английского шпионажа в Крыму. А теперь к делу подходят методически и дают ему огромные размеры: душа вражеской армии, душа вражеского народа стали важнейшими стратегическими объектами; мобилизация духа собственного. народа стала важнейшей задачей верховного стратега. Разложить дух врага и уберечь от разложения свой дух – вот смысл борьбы в четвертом измерении, которое сделалось более важным, чем три прочих измерения.
Расщепление атома в целях массового убийства выполнено впервые в 1945 г. (Хиросима), но за 40 лет до этого немецкие ученые стали работать над расщеплением атома в научных целях. Первая большая операция расщепления духа относится к 1917 г. (обманная декларация Вудро Вильсона с ее 14-ю пунктами), но к проблеме расщепления национального духа в политических целях подошли в 1864 г., когда марксисты образовали в Лондоне «Центральный Совет Международного Товарищества Рабочих». Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» революционировал социальную жизнь человечества в большей мере, чем атомная физика революционировала эту жизнь переворотом в технике, промышленности, в войне.
Идею национального государства создала в конце XVIII в. Французская революция, но уже в начале XX века вертикальные перегородки между национальными государствами стали подгнивать, и возникли горизонтальные перегородки, разделяющие человечество на пролетариев и буржуев, на марксистов, демократов и фашистов, на католиков, магометан, атеистов.
В последнюю войну, не считаясь с голосом национально-государственного эгоизма, маршировали по полям СССР в ногу с германцами фюрера испанская «Голубая дивизия» и дивизии итальянцев, голландцев, венгров, румын, дивизия «Викинг» из норвежцев, «Свободный корпус Дания» и галичане, полки хорватские и словацкие, бригада валонских рексистов бельгийца Де Греля, добровольцы из Фландрии и французский батальон. Так интернационал фашистов, шагая через государственные перегородки, шел в бой против интернационала марксистов. Интернационалы стали силой, противопоставляющей себя государствам: Всемирный Союз моряков вступил в борьбу с Панамой, Либерией и другими странами, «дешевыми флагами» которых пользуются кораблевладельцы-эксплуататоры. Вскоре станет мощным уже существующий интернационал отказывающихся от военной службы. Впрочем, и интернационалы не всесильны: созданное Марксистским Интернационалом государство стало жертвой духовного расщепления, выдуманного в 1864 году марксистами: из племен СССР к строю антимарксистов примкнули дивизии эстонцев, латышей, украинцев, добровольцы из Грузии, Азербайджана, Крыма, с Кавказских гор, из Средней Азии, примкнул Казачий корпус, Особая дивизия полковника фон Регенау и Русская освободительная армия, насчитывавшая в своем составе 2 дивизии на Востоке и 500 батальонов на Западе.
Миниатюрная, но весьма характерная картина расщепления духа народа обнаружилась в Сербии: отбросив завет предков «Только согласие бережет Сербию», люди кинулись в кровопролитное несогласие: генерал Недич с нацистами, полковник Михайлович с демократами и бандит Тито с коммунистами разорвали и тело, и душу Сербии.
Расщепление духа становится таким же атрибутом и войны, и мира, как Пикассо и его последователи в искусстве. Если прежде бывали революционные войны и военные революции, то теперь эти два бедствия сплелись в войну-революцию, т. е. в четырехмерную войну и, как правило, сейчас не может быть войны, которая не была бы четырехмерной. Пожалуй, можно себе представить большую войну неатомного характера, но немыслимо вообразить ее отказавшейся от применения духовного расщепления.
В нынешнюю эпоху легче разложить государство, чем его покорить оружием. Государства стали морально уязвимыми, потому что ослабело мистическое значение государства. Оно в глазах людей перестало быть высшим из земных установлений. Как Христос опроверг верование в установление Царства Божьего на земле и дал более высокое понятие– «Царство Божье внутри нас», так Вольтер начал подкоп под древнее сознание: «Человек – для царства человеческого» и уготовил путь анархическому тезису «царство человеческое для человека». Король говорил: «Государство – это я», а ныне Иоганны, Жаны, Хуаны вопят плебейски-буйным образом: «Я – это государство». Редко гражданин подчиняет свое «я» государственному «мы». Безумно право, не сопряженное с обязанностью. Развратна поэтому «Хартия прав человека». Права, самоуправство, самоволие взорвали устои общественной, политической, государственной жизни. Бриан говорил, что 95 % его энергии уходит на то, чтобы удержаться у власти и только 5 % – на властвование. Абсолютизм пал под ударами парламентаризма, а сейчас парламенты вынуждены заседать под охраной полиции, защищаясь от абсолютизма улицы, черни, возглавляемой демагогами. Демагоговластие, пришедшее на смену депутатовластию, весьма благоприятствует духо-расщепительной деятельности внешнего врага. «Пятая колонна» не должна быть многочисленной: по словам Мирабо «десять объединенных людей могут добиться того, что тысячи не объединенных будут дрожать».
Демагоговластию благоприятствует всеобщая нервность. Человека нервируют очереди к автобусу, давка в автобусе, спешка на работе, торопливость при еде в ресторане-обжорке, безотрадность работы, ограниченность заработка; его нервируют сенсации прессы, радио, телевизии, азарт непрестанной борьбы: за не преподавание Библии в школах, за прибавку к жалованию, за право желтой прессы вторгаться в личную жизнь людей. Полюбовный сговор a priori отвергается: «В борьбе обретешь ты право свое». Многие не имеют родины-матери, потому что для них мачехой является их страна, где большинство тиранит меньшинство или меньшинство тиранит большинство. Из числа взятых американцами военнопленных в Корее 37 % не пожелало репатриироваться; в 1945 г. насильно были репатриированы миллионы россиян. Прежде в мирных договорах оговаривали право пленного на немедленную отправку на родину, а сейчас надо оговаривать его право остаться вне родины. Отвращение к власти собственного государства – чувство, побуждающее бороться (извне или изнутри) против ненавистного режима, – вот та «урановая руда» духовно-расщепительной «индустрии», которая сейчас приобрела огромное значение.
Переброска немцами Ленина под пломбой оказалась для Германии ударом бумеранга. И всякая операция в четвертом измерении может стать бумеранговой, но тем не менее никто не удержится от соблазна использовать подземные силы в стране врага, хотя бы эти силы и были Вельзевуловыми силами.
Четвертое измерение неустранимо в нашу эпоху смятения умов и отсутствия совести. И это трагично: если третье измерение можно уподобить семи египетским казням, одновременно ниспосланным, то четвертое измерение войны можно определить одним лишь словом: ад.
Двадцатидевятиэтажное здание Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке без единого балкона или выступа на фасаде тупо глядит на мир своими пятью тысячами одинаковых окон, а мир видит в этой коробке символ нивелирования всех государств свет’ в Организации равноправны 76 государств – крошечный Либанон и огромная Индонезия, вчера возникшая Ливия и с древности культурная Италия. И даже «пять великих», привилегированных могут свою волю проявить в пассивном «не позволяю», но не в активном «желаю», и мощный Вашингтон для проведения своих планов должен посулами и поблажками вербовать голоса микроскопических суверенностей, знающих себе цену в создавшейся всемирной обстановке.
Прошло время диктаторствующих государств, хотя изобильно возникают диктатуры в странах, где парламент-дегенерат или парламент-недоносок доводят народ до отчаяния. Прошло время изолированных гегемонов – на гегемонию могут претендовать лишь коалиции, образованные на базе взаимной эксплуатации в согласовании интересов. Так, коалиция из 21 американской республики держится «колониализмом наизнанку»: зависящие эксплуатируют Вашингтон, от которого зависят, а этот последний дает себя жать, чтобы при надобности, во время войны прижать своих алчных друзей.
Гегемония Европы растаяла в двух ненужных европейских междоусобицах, превратившихся во всемирные войны Боевые действия на морях, принудили Европу вместо многоемкого сырья для своей промышленности везти из Африки и Азии малоемкие изделия и для этого заморские земли получили свою индустрию, это было необходимо еще потому, что ставшая на военные рельсы европейская промышленность во время войны перестала давать заморской торговле экспортные изделия. Промышленная эмансипация Азии и Африки имела следствием эмансипацию политическую. А использование белыми народами цветных солдат для убийства солдат других белых народов привело к духовной эмансипации раз я имею право убивать белого, то он уже больше не полубог. Восстание Мау-мау в Кении и африканцев в Алжире есть логическое следствие посылки сенегальцев в бой у Вердена.
Европа, считавшая себя центром мира в античные века, в средневековье, в эпоху ренессанса, реформации, просвещенного абсолютизма, французской революции, гуманизма XVIII века, теперь стала захолустьем. Напрасно Мадиарга восклицает «Мы должны любить Европу Рабле, Эразма, Вольтера, Данте, Шекспира, Гете, Достоевского, Микеланджело, Баха, Ньютона, Лейбница»! Европа должна объединиться, чтобы стать силой среди таких сил, как Америка, Россия, Китай, Индия. Но Европа не верит в себя. Это сказал Освальд Шпенглер своим трудом «Крах Запада», это твердят экзистенциалисты Камю и Сартр, а Генрих Манн в своем произведении «Век страха» дает страху доминирующее место в психике Европы. Европа, измученная войнами, боится всякой решительности и в одном лишь решительна – в отказе от стремления к властвованию в мире. Де Голль, разрушающий во Франции депутатократию, падет, вероятно, не от козней адвокатов-партийцев, а от страха французов перед желанием генерала навязать Франции какую-то всемирную миссию «Какие там миссии – быть бы живу!».
В Европе нет центра, Европа перестала быть центром мира. Центр тяжести человечества перемещается из Европы За последние 50 лет население европейского континента возросло на 35 %, а американского на 127 %, за 50 лет этого века количество городов с населением свыше 100 тыс. человек в Европе возросло на 137 %, в Азии на 219 %, в Америке на 280 %, а в Африке на 457 %. Куда переместится центр тяжести, предсказать невозможно, но в данный момент образовалось два полюса США и СССР.
Если сейчас предвидят войну, то подразумевают конфликт между этими двумя потентатами, настоящая война, может быть, в наш век только между великими потентатами, а вооруженные столкновения между потентатиками так малозначащи, как война между Боливией и Парагваем четверть века тому назад. Локальные конфликты – это лишь «инциденты», война же – это явление всемирное или почти всемирное. Мало кто может остаться нейтральным при современном переплетении интересов. В XV веке Испания и Португалия неимоверно усиливают свою мощь захватом открываемых континентов, и это не вызывает ревности ни во Франции, ни в Священной Римской Империи, а сейчас попытайся Австрия отнять у Италии альпийскую долину, населенную австрийцами, и вся Европа, весь мир вмешается в конфликт – одни ради соблюдения равновесия сил, другие ради равновесия принципов, третьи из каких-либо экономических соображений, а четвертые ради собственной амбиции – как же мне не крикнуть свое слово, когда другие кричат..
Война в наш век может быть только коалиционной – ограниченно коалиционной или неограниченно коалиционной, т е всемирной. Даже в каждой локальной войне будут явные или тайные акционеры на стороне Северной Кореи явно стоял Краснокитай и не столь явно – СССР, а на стороне Южной Кореи – огромная коалиция, правда, большинство только символически дало кровь своих солдат на алтарь общего дела, а иные ограничились посылкой крови в жестянках (для трансфузии), но в связывании рук стратега участвовали все.
В таких коалиционных войнах не может быть ни ясно выраженных целей войны, ни ясно очерченной стратегии. Слишком много заинтересованных фигур, и интересы подчас не только трудносогласуемы, но и даже противоположны Черчилль своей самочинной Дарданелльской операцией сорвал русский план высадки у Константинополя, потому что необходимое России открытие водного пути для связи с союзниками шло вразрез с традиционной политикой Англии – не давать России одолеть Турцию. И во Вторую мировую войну Черчилль боролся с Рузвельтом, желая, чтобы на Балканах появился Эйзенхауэр, а не Толбухин. И такие «внутренние фронты» будут непременной принадлежностью коалиционных войн. Раздвоение, раздробление целей войны – основных и промежуточных – ведет к расплывчивости стратегии, к ее неопределенности, а отсюда – медлительность хода действий и длительность войны.
В прежние века войны велись ради покорения или освобождения, ради грабежа или отмщения за грабеж (румынский язык для наименования понятия «война» воспользовался русским словом «разбой»). Теперь началась эпоха войн за «место под солнцем». Эта фраза была придумана Германией, возникшей к шапочному разбору дележа колоний. Но сейчас фраза эта имеет более грозный смысл: население Китая увеличивается на один миллион душ в месяц; проблема перенаселенности тревожит тех, кто умеет думать не только о нынешнем дне, но и о грядущем. В Индии приступили к насильственной стерилизации женщин, родивших трех детей. В других странах Азии перенаселенность становится такой опасностью, что прибывшие из этих стран на съезд Англиканской Церкви епископы добились резолюции, переворачивающей все пуританские понятия: Церковь одобрила «планирование деторождения». Но сейчас длительных тираний не может быть ни в одном государстве (сорок лет диктатуры коммунистической партии в СССР – это не длительный срок в масштабе всемирной истории), а быстроменяющиеся власти не соблюдут насильственного мальтузианства, если его введут.
Человечеству становится тесно. Азия и Африка вытесняют европейцев, Европа уплотнена до предела, Америка ровно через 400 лет после вторжения Кортеса вторглась войском в Европу, а затем дипломатами и финансистами – на все континенты, не вмещая своей, энергии в своих пределах. Мировая мечта избавиться от библейского «в поте лица…» воплотилась в Ленине, Сталине, Хрущеве. А они смешали пот с кровью: конфликты и войны стали постоянным явлением и планетарным бедствием.
Сотни миллионов людей находятся под угрозой коммунистической военной инвазии, а другие сотни миллионов думают, что им (угрожает вторжение войск реакции; сотни миллионов страдают под коммунистической диктатурой, а другие сотни миллионов воображают, что их жизненная задача – борьба против колониализма, хотя он уже перестал существовать; в недрах десятков государств клокочет революционная лава; многие государства пребывают в полу-мобилизационной или мобилизационной готовности и почти половина стратегической авиации США денно и нощно парит в небесах, не смея приземлиться, чтобы не стать жертвой советского удара «нажми кнопку!»; вспышки войны классически регулярной и современно иррегулярной нервируют человечество и никто на земле не чувствует себя в безопасности от войны-революции или революции-войны.
Пройдут десятилетия, жизнь оправится от нынешнего безумия. Но сейчас может настать момент, когда «благодать» мира станет людям несносной и они возмечтают о войне, чтобы временным злом устранить длительное зло трагического курьеза: не мир и не война.
Было время, когда военные думали, что все международные болезни можно вылечить войной, а государственные люди полагали, что ею можно вылечить некоторые болезни. Но сейчас никто этого не думает, потому что опыт двух последних войн говорит, что лекарство, убивая бактерии, повреждает и организм. Вторая мировая война обошлась Европе в 32 млн. убитых; 26 млн. человек оказалось в концентрационных лагерях; депортировано, перемещено 45 млн. человек; было ранено 29 млн. воинов; 21 млн. человек потеряли под развалинами зданий все свое имущество, а 150 млн. остались без крова; разрушено 1.000 городов, причем пострадало 23 млн. домов и 14 млн. общественных зданий и фабрик; разрушено около 9.000 км. судоходных каналов, 20.000 км. рельсовых путей и 100.000 км. дорог. Этой ценой куплено прекращение преследования евреев в Германии и утеснения Католической Церкви в ней, подрезан германский империализм. Но зато дан простор советскому империализму и коммунистической тирании над народами 11 европейских государств. Победители «торговали – веселились, подсчитали – прослезились».
Симптоматично, что Эйзенхауэр миролюбивее Трумэна; как генерал, он лучше политика понимает, каким апокалипсическим хаосом будет война. Война всегда была хаосом: полководцы старались обуздать эту стихию своими планами; а чего они не доделали, то подправляли военные историки, и в книжках война, аккуратно причесанная, выглядела не хаосом, а порядком.
Ныне же война будет безгранично хаотичной. Причина не только в обременительном разнообразии средств войны, в многочисленности целей, в сложности коалиционных взаимоотношений, в трудности согласовать операции в четырех измерениях, но и в неимоверной сложности военной машины. В прежних веках мыслительные способности полководцев не вмещали тайны управления большими армиями, но Наполеон своим гением, а Мольтке улучшением организации штабов и войск сделали возможным маневрирование миллионными армейскими массами. А ныне эти массы переросли мыслительные способности одареннейшего стратега. Пришлось выдумать «коллективного стратега», но и такие коллективы не в силах руководить военной стихией. Военные летчики говорят, что иной раз падение самолетов вызвано чрезмерным количеством контрольных приборов, долженствующих предотвратить падение, – авиатор не в силах следить за всеми приборами. Стратег едва ли в силах следить за всеми «контрольными приборами» исполинской машины-войны.
Военная машина слишком сложна и громоздка. Поэтому генералы нашего времени стали амилитаристами; они не противники войны и войск, как антимилитаристы, но сторонники решения вопросов политики без применения вооруженной силы – если это возможно. Увы, это невозможно. Война будет, войны будут. Надо лишь уяснить себе, что в современной большой войне изнуряются побежденный и победитель и что война, устранив несколько причин международных осложнений, создает иные причины осложнений. Если в прежнее время решались на войну с надеждой или даже с уверенностью в победе, в достижение своих целей, то теперь возможен случай, когда люди кинутся воевать, говоря: «Хочь гирше, тай инше».
Война и полувойна
Каждой фазе развития человеческого общества соответствует особая форма вооруженной силы. В феодальную эпоху войско состояло из рыцарских дружин, столь же автономных в отношении вождя, сколь автономны были сюзерены в отношении суверена. В века абсолютизма войско становится королевским и вербуется, главным образом, путем рекрутских наборов. Когда сословия получили права (после французской революции), войско превращается во всесословное на базе воинской повинности.
Теперь парламентское народовластие эволюционирует в сторону прямого народовластия: на Западе митинговые толпы диктуют свою волю, а на. Востоке заводские резолюции создают фикцию «народнонародного» властвования. Сообразно с этим отходом от исторического разделения на правящих и управляемых происходит и отход от традиционного разделения на воинов и граждан: создается понятие «гражданин-воин»: каждый гражданин имеет право и обязанность участвовать в открытом или тайном воевании.
Теперь немыслимо себе представить войну без «резистас», без «армии крайовой» в подполье, без партизанских бригад. Теперь надо считаться с тем, что нет больше деления на театр войны и на воюющую страну: совокупность территорий противников – это театр войны. Теперь нет различия между легальными и незаконными способами войны – все способы узаконены, если не конвенцией, то явочным порядком. Теперь нет разделения на войско и население – воюют все с градуированием напряженности и постоянства: одни воюют явно, другие тайно, одни непрерывно, другие – при удобном случае. Теперь регулярное войско лишилось военной монополии; наряду с ним (а может быть, даже больше, чем оно) воюет иррегулярное войско, а ему секундируют подпольные организации; отсюда три следствия:
Первое: война приобрела новые формы. Алжирцы прошлись по Франции поджогами нефтехранилищ и убийствами на улицах городов, и это – современный вид кавалерийского рейда в глубокий тыл противника. На Кипре английские солдаты устраивали «Варфоломеевские дни» для терроризирования террористов ЕОКА, и это – современное контрнаступление на иррегулярном фронте.
Этого полководцы не предвидели, а увидев, не поняли. Немцы. оказались беспомощными против партизан Ворошилова, бандитов Тито, террористов Сикорского и «макки» де Голля.
Второе следствие: появление иррегулярного войска привело к вульгаризации понятия «войско», а отсюда – снижение военной этики. Этика допускала военные хитрости, но не коварство. Ныне же в штабах разрабатывается тайновоевание: стратегия, оператика и тактика низости – террора, вероломства, измены. Отряд Леонида погиб в Фермопилах вследствие предательства одного грека, полководец Скопин-Шуйский был отравлен каким-то вероломцем, террористические приемы применяли Грант и Шерман в армейской междоусобице. Но все это эпизоды. Сейчас же подлость вводится в систему, и арабский способ ведения войны – «грязная война» – становится основной частью каждой войны. Почувствовавши свою беспомощность в Алжире, офицеры генерала Массю принялись лихорадочно обрабатывать ими приобретенный опыт боевых действий в проигранной «неправильной» войне против Виетмина. То, что поняли парашютисты Массю, еще не постигают иные офицеры Франции, еще менее постигают это офицеры других стран и совершенно не постигают политические деятели Запада.
Третье следствие: воюющее государство стало весьма живучим. Франция под Седаном потеряла свою армию и после этого не могла организовать войска для сильного сопротивления – пришлось запросить мира. А Польша потеряла в две недели сентября 1939 г. все свои армии, но продолжала воевать до 1945 г. В прежние века было почти правилом игры, что государство сдается, коль скоро противником взята столица. Но в Югославии немцы завоевали пять столиц – Белград, Загреб, Любляну и заштатные столицы Цетинье и Скоплье – а война продолжалась. Капитуляция, подписанная правительством, всегда означала конец войны. Маршал Пе– тэн ратифицировал капитуляцию, но часть населения, из-за границы руководимая генералом де Голлем, продолжала сопротивление.
Государства жили в мире или воевали. Третьего положения не бывало. Его выдумал Троцкий: не мир и не война. Эта формула отказа от заключения мира сейчас приобрела иной смысл: отказ от явной войны. Упразднена определенная, очевидная грань между мирными и военными международными отношениями. Можно воевать номинально и даже забыть о своем нахождении в войне: Андорра с 1916 г. «воевала» против Германии и лишь в 1958 г. вспомнила, что еще не заключила мира. Можно быть в войне, не воюя явно: Греция и Турция вели непрямую войну за обладание Кипром, поддерживая ЕОКА и милицию из кипрских турок. Можно и без. войны послать солдат для завоевания: солдаты Сирии тайно проникли в Бейрут, чтобы участием в либанонской мусульман-христианской междоусобице добиться завоевания Либанона Арабской республикой. Можно вести военные действия, сохраняя мирные отношения – так Турция воевала в Корее против Советов. Даже можно воевать, состоя во вражеской коалиции, – так СССР воевал в Корее против Организации Объединенных Наций, будучи членом этой Организации. Можно мирное сожительство и сосуществование совмещать с тем, что в просторечии называется «холодной войной».
Ныне существуют четыре формы международных отношений: война, полувойна, агрессодипломатия и дипломатия.
• Война – это открытая борьба оружием. Безразлично каким – войсковым или бандитским. Безразлично – порваны ли дипломатические отношения или нет. Так, Израиль, не имевший с 1949 г. дипломатических сношений с Египтом, вторгся в 1956 г. на Синайский полуостров, а Франция и Англия вторглись в Порт-Саид, уверяя, что не воюют с Египтом.
• Полувойна – это прикрытое участие в войне или междуусобице. Краснокитай за спиной Виетмина воевал против Франции с Виетнамом; Вашингтон ведет полувойну против Пекина маневрированием 7-ой эскадры в Формозском проливе; Египет воюет против Франции непрямым образом – в отместку за нападение на Порт– Саид питает алжирскую междуусобицу.
• Агрессодипломатией можно наименовать то, чему обычно дают глупое наименование «холодная война», которую можно было бы (столь же малоосмысленно) наименовать «горячей дипломатией». Агрессодипломатия – это усиленная форма дипломатии, подобно тому, как полувойна есть ослабленная форма войны. Кремль препятствует провашингтонгскому курсу аргентинской политики с помощью политических забастовок, буйных демонстраций и массовых актов насилия – это пример агрессодипломатии. Разница между полувойной и агрессодипломатией очевидна: в первой применяется оружие войск, партизан, диверсионных групп, а во второй преобладают политические приемы, хотя случаются пистолетные перестрелки и взрывы бомб ради вящего эффекта.
• И, наконец, четвертая форма: дипломатия. Это политическая деятельность в перчатках с применением классических приемов уговариваний и угроз, выпрашивания и вымогательства. (Примечание к термину «дипломатия»: Даллес – дипломат, а его, деятельность – дипломатия, подобно тому, как Жуков – стратег, а его деятельность – стратегия.)
Эти четыре формы международных отношений переплетаются причудливым образом в человечестве нервном и встревоженном, боящемся войны, ощущающем, что сомнительной стала ценность афоризма: «Война есть зло, позволяющее избежать больших зол». Что ныне большее зло – невыносимо-трагичный мир или свирепая война? «Радуйтесь войне, – говорил немцам Геббельс. – Мир страшнее её!»
Недавно французский высокий дипломат сказал американскому весьма высокому генералу: «Война слишком серьезная вещь, чтобы ее можно было отдать в руки генералов». На это американец ответил: «А мир слишком серьезная вещь, чтобы ею можно было доверить штатским людям». Правы оба. Когда корабль идет в рейс по указанию пароходовладельцев, то они должны считаться с мнением шкипера (стратега), намечающего такой курс, чтобы наиблагополучнее пройти полосу бури; с другой стороны, борясь с бурей, шкипер не должен забывать, что судно надо привести именно в тот порт, какой наметили пароходовладельцы (правительство). В 1945 году строили мир, не считаясь с логикой стратегии, – каково же теперь будет стратегам Запада, если дипломаты потребуют от них оружием сохранить Берлинскую бессмыслицу? Стратегия была права, когда высадила армию Эйзенхауэра в Африке, а потом в Италии, но отнявши у Берлина Рим, она упрямо продолжала отнимать у Гитлера Апеннинский сапог, когда дипломатическая логика подсказывала новое решение: перебросить войско на Балканы, чтобы после войны Югославией владел не Тито, а король Петр.
В старину было просто: Кутузову поручали победить Турцию и заключить с нею мир по его, генеральскому, усмотрению – стратегия, а не дипломатия имела решающее слово. Клаузевиц установил противоположный принцип: цели ставит дипломатия, а когда она справится с делом, доделывает стратегия. Так был установлен примат дипломатии. Но сейчас устарело клаузевицево «Стратегия есть продолжение политики (дипломатии – ЕМ), но лишь иными средствами». Устарело потому, что стерлась отчетливая грань между периодами работы дипломатов и периодом, когда трудятся стратеги. Стерлась грань между миром и войной. Нет больше смены: мир – война – снова мир. Мир переплелся с войной, война с миром, стратегия с дипломатией. Что понимать ныне под словом «мир»? Что это мир, который называется «холодной войной»? Что понимать под словом «война», если во время войны воюют не только битвами стратегов, но и конкуренцией дипломатов в лансировании (распространении – Ред.) «целей войны» (одни, например, козыряют Атлантической декларацией, а другие объявляют козырем «Новую Европу»), В таких условиях международных взаимоотношений не должно быть между дипломатами и стратегами спора о первородстве. Державная цель намечается национальным идеалом и государственными интересами с непременным учетом возможностей дипломатии, стратегии, политики (внутренней) и экономики. Некий верховный государственный орган должен из дипломатии и стратегии плести тетиву для метания в единой целеустремленности дипломатических и стратегических стрел. Можно наметить такую схему:
В мирное время дипломаты идут к державным целям, применяя традиционные приемы: ноты, конференции, интриги, шантаж, подкуп, а на Ближнем Востоке – черный кофе, скрывающий вкус яда, во Франции же – пистолет, убивающий союзного короля. Стратеги предоставляют дипломатам такие «дипломатические инструменты», как приграничные маневры армий, как передвижение 6-й эскадры САСШ в Средиземном море. Когда путь дипломатии окажется близким к оврагу, на дне которого – война, то важнейшим является мнение стратегов, можно ли рискнуть кинуться в овраг и – в каком месте, в какой момент? Дипломаты не смеют побуждать стратегов браться за военные предприятия в неподобающих условиях: неблагоприятное исходное стратегическое положение не может быть выправлено и самыми благоприятными операциями. Победные «котлы» 41 г. и успешные операции 42 г. не упразднили стратегической безнадежности «плана Барбаросса», выдуманного Гитлером и его партийно-дипломатическими бездарностями. Дипломаты Англии толкнули дипломатов Польши в военную авантюру 1939 г.; они же в столь же легкомысленную авантюру толкнули дипломатов Югославии в 1941 г.; а новоиспеченные дипломаты Израиля, никем не подталкиваемые, кинулись в авантюру 1949 г.
В современных условиях дипломатия легко превращается в агрессодипломатию: не прерывая (якобы мирного) сожительства с непокладистым государством, она мобилизует в нем оппозиционеров и революционеров путем пропаганды и подкупа. Радиопропаганда стала мощным средством проведения агрессо-дипломатических акций. Насер предпринимал радиоинвазии в Сирии, Иордании, Ираке. Иной раз дипломаты, когда недостаточно провоза в дипломатическом багаже оружия для подпольщиков, обращаются за помощью к стратегам, и те подкрепляют революционеров своими инструкторами и техниками террора и диверсии (которые принадлежат к кадру иррегулярного войска, имеющемуся при воинстве каждого предусмотрительного государства). Агрессодипломатией руководят дипломаты, но они должны – больше, чем в период дипломатии – считаться с благоразумием стратегов. Бургиба не посчитался, азартно поддерживал алжирских бунтовщиков против Франции и тем подставил стратегически беспомощный Тунис под удар французской авиации.
Когда агрессодипломатия превращается в полувойну, стратеги от роли советников при дипломатах переходят к роли руководителей действиями. Они воюют тут не войсками, а диверсантами, партизанами и – в тяжелом случае – «добровольцами» наподобие тех краснокитайцев, что фигурировали в Корее. Во время Испанской гражданской войны на стороне Франко полувойну вела Германия («Легион Кондор») и Италия («добровольная» пехота), а на стороне Миахи – СССР, Франция и Англия, поставлявшие «интернациональные бригады», штабы и коллективы чекистов. Дипломаты во время полувойны становятся, с одной стороны, советниками стратегов, чтобы действия последних не шли вразрез с основными дипломатическими намерениями, а с другой стороны, в согласии со стратегами продолжают руководить оппозиционной общественностью в неприятельском стане.
Четвертая форма борьбы – война – это бесспорная собственность стратегов. Стратегия решает вопрос, может ли она войной достичь державных целей, казавшихся недостижимыми на путях дипломатии и агрессодипломатии. Она же определяет момент, благоприятствующий началу войны, – но определяет не при помощи астролога и гороскопов, как делал возомнивший себя стратегом Гитлер, а на основании стратегического анализа. Такой анализ могут сделать не все генералы и полковники Генерального Штаба, а только лаборанты, образующие большой Генеральный Штаб; и уж конечно не парламентариям, министрам и диктаторам браться за такой анализ, хотя бы они и дослужились при отбытии ими воинской повинности до звания капрала или даже чина поручика запаса. Дипломаты должны подправлять в дни войны намерения стратегов, если их оперативные поступки мешают дипломатическим успехам. Но, говоря словами Пушкина, «сапожник, суди не выше сапога»: Дипломаты и президенты не должны помыкать стратегами, ведущими военные действия. Макартур стремится к стратегически необходимому берегу р. Ялу, а Трумэн вырывает у него из рук победу и свергает его, будучи во власти дипломатического предрассудка о 38-й параллели. Возмутительное нарушение суворовского принципа: «Полная мочь Командующему генералу!»
Такова идеальная схема четырех ступеней международной борьбы. На практике же она выглядит иначе. В мирное время парламенты ревниво следят, чтобы не образовалась «военная клика», которая в силу, мол, природной кровожадности генералов могла бы ввергнуть страну в пропасть войны. Но из парламентариев и разного рода партийцев образуется невоенная. клика, которая направляет дипломатию, мало считаясь со стратегами или совсем с ними не считаясь. Такая невоенная клика чудачит, пока не упрется в тупик, и тогда ставит стратегам задачу: воюйте, как бы абсурдно это ни было по вашему стратегическому мнению. В 40 г. Италия в положении нейтралитета-угрозы была англо-французам в Средиземноморском бассейне страшна, но Муссолини и Чиано кинулись добывать победные лавры, и Италия стала смешна: не было поля для развертывания армии против Франции, не было силы для применения флота против Англии.
И в агрессодипломатии дипломаты и правители перегибают палку, не спросясь стратегов. В Либаноне диктаторствующий правитель Египта заострил положение так, что счел нужным перейти к полувойне – послать сирийских «добровольцев» для свержения Либанонского правительства. Но в калькуляции отсутствовало стратегическое знание, и Насеру пришлось конфузно убрать свой авангард из Бейрута. Даллесом выдуманная агрессодипломатическая «доктрина Эйзенхауэра» привела Вашингтон к необходимости шагнуть, минуя полувойну, к войне; но Даллес поставил генерала Норстеда в тяжелое положение: у того не оказалось войсковых частей, обученных действию против иррегулярных сил; поэтому американский десант был рад своему бездействию, а стратеги – рады возможности убрать его без большого конфуза для САСШ.
В полувойне штатские правители не дают свободы действия стратегам. Во время борьбы Франции против Виетмина САСШ вели полувойну на стороне Виетнама: были посланы оружие, штабы, инструктора, «вольнонаемные» летчики. Но хирурги Пентагона были по рукам и по ногам связаны гомеопатами Белого Дома, и полувойна закончилась подрывом американского престижа в Азии.
И даже во время войны стратегия идет на поводу у министров, дипломатов, политиков. Образуется «Военный кабинет» – при Черчилле он был явным, при Рузвельте и прочих диктаторах не столь открытым и оформленным – и невоенные люди изъемлют войну из рук военных: в «Военном кабинете» голос представителя стратегии звучит слабо в хоре голосов невежд, дерзающих воительствовать без знания тайн военного дела. Всех превзошел Гитлер, противопоставлявший свой маниакальный мистицизм великолепному знанию германских генералов.
Иной раз стратегам легче победить врага, чем добиться торжества их стратегической концепции над дипломатическими планами «Военного кабинета». Не желая перехода Балканского полуострова из сферы английского влияния в советскую, Черчилль настаивал на создании «второго фронта» на Балканах, и стратегия с превеликим трудом добилась отправки Эйзенхауэра через Алжир в Италию: это был стратегически более удобный марш к победе.
Стратегии приходится в «Военном кабинете» прокладывать себе путь среди множества нестратегических мнений: война ведется на театрах военном, дипломатическом, экономическом, политическом и психологическом. Оберечь свои финансы, торговлю, промышленность, усилить их подспорьем со стороны нейтральных государств, лишить врага такого подспорья, наносить ему удары экономического характера, а также политикой, пропагандой, социальными мероприятиями укрепить воинственный дух своего народа и приобрести симпатии нейтральных народов, внести смущение и смятение в душу врага – все эти намерения ломятся в дверь «Военного кабинета» и сбивают стратегию с ее пути.
Стратегия любит путь прямой и кратчайший: конечная победа достигается сокрушением вооруженной силы врага. Но как идти стратегии прямым путем, если «Военный кабинет» идет по спирали? Эйзенхауэра соблазнили завоеванием антигитлеровской Баварии, он не пошел на Бранденбург и упустил ценнейшую географически стратегическую добычу – Берлин. Гитлер потянулся к украинскому зерну, криворожской руде, донецкому углю, кавказской нефти и, смещая несогласных с ним стратегов, сместил стратегию с прямой линии, которую Браухич упер в грудь красного воинства.
Стратега тысячелетиями в географии интересовала преимущественно топография, а в этнографии – главным образом столицы как административные центры. Теперь появилась геополитика с объектами промышленными, военно-промышленными, политико-социальными и т. д. Сопоставление удельных весов их крайне затруднительно, поэтому составление формулы победы стало сложным делом. Наполеон, сравнив удельный вес Петербурга и Москвы, предпочел Москву и ошибся. Как же не ошибаться стратегам-не-наполеонам, когда надо выбирать среди десятков объектов? К тому же туман, именуемый психологией войны, затуманивает взоры стратега.
Психика стратегии солдатски честна. Не по ней завет Макиавелли завершать войну на стороне того, против кого она была начата, если не было времени возвратиться на сторону первоначального союзника. Гитлер, петляя от антикоммунизма к пакту «Риббентроп-Молотов», а затем к «плану Барбаросса», мог гипотетически перевертывать духовную базу стратегии, но не каждому это удается: французы под командой адмирала Дарлана некрепко отражали десант генерала Эйзенхауэра в Алжире (1944 г.), а изменник маршал Бадольо не мог повернуть итальянские войска против немцев – войско не песочные часы, которые действуют, когда их время от времени переворачивают. На какой психической базе будут американцы, союзники их и их вассалы вести Освободительную войну: Россия или раздробление России? Православие или восточный обряд? Югославия или разделенная Сербия и Хорватия? Германия и Польша в прежних границах или граница по Одеру и Нейсе или у Калиша? В этом супергордиевом узле иное слишком высоко для ума воина, а иное слишком низко для его сердца. Стратегии придется, ломая свое естество, стать зигзагообразной.
Шутники говорили, что термин «тактика» происходит от слов «так или эдак». Какое же дать толкование слову «стратегия», раз она стала мастерицей компромиссов в противоречиях дипломатически-экономически-политико-социально-психологической обстановки?
Традиционный военный объект – армия врага – распылился в воюющий народ, традиционный географический объект – столица – оказывается в ряду суррогатов столиц, т. е. центров разных отраслей народного хозяйства. Вильно-Смоленск-Москва – по такой траектории летела стратегическая стрела Наполеона; стрела Мольтке устремилась прямо от Седана на Париж. Ныне стратегическая идея может уподобиться мячу, гоняемому футболистами из конца в конец поля: конечная цель одна, но промежуточных много, и они находятся в областях военной, дипломатической, экономической, политико-социальной и психологической.
«Военный кабинет» разжаловал Верховного стратега: сделал его исполнителем коллективной воли. И сам Верховный стратег стал коллективом. Только воля его – в рамках осуществления полученных от «Военного кабинета» предписаний – остается единоличной, ум же его, в силу необходимости, стал коллективным.
Для простых вычислений отлично служат русские счеты– костяшки, для сложных – счетные машины, а теперь уже потребовался «электронный мозг». До Наполеона мозг стратега умел «вычислять» движения армии числом не более 100 тысяч солдат; Наполеон уже «считал» до 600 тысяч, а Великий Князь Николай Николаевич, Гинденбург и Фош «калькулировали» в миллионах. В 1943 г. советское войско состояло из 409 дивизий, 138 танковых бригад, 179 стрелковых бригад. При всей продуманности расчленения войскового управления, штаб верховного вождения такой грандиозной армии должен быть огромен. А если это воинство коалиционно, то и подавно: штаб воинства Атлантического пакта (хотя из его ведения изъяты часть морского и воздушного флотов) состоит из 109 офицеров, принадлежащих к. 14 государствам, и 500 человек вспомогательного персонала; кроме этого международного штаба-секретариата генералу Норстэду подчинено два десятка крупных штабов.
Штабы распухли не от одной многочисленности солдат, но и от разнообразия оружия: командиру необходимы помощники по применению разных видов оружия и каждый помощник нуждается в штабном персонале. Верховный главнокомандующий и главнокомандующие на театрах войны (т. е. стратеги) не могут также обойтись без советников, авторитетных в учитывании и не военных элементов стратегии: психологии народных масс, социальных и политических проблем, экономики и дипломатии. Этими элементами стратег не распоряжается, но с их влиянием на стратегию он должен считаться. Его советники восполняют его знания и способность ко всеохватывающему руководству: они, во главе с ним, и являются мозгом вооруженных сил, коллективным стратегом, творящим военные планы. Известны четыре главных типа стратегических планов:
немецкий – погром: подражая Ганнибаловым «Каннам», разгромить войско врага (Мольтке это удалось в 1871 г. у Седана. Браухич в 1941 г. на Востоке не добился решения и полудюжиной «Канн»);
английский – изнурение врага нанесением ему уколов подальше от его клыков и когтей (в прошлом это удавалось Мальборо, но Монтгомери в 1944–1945 гг. не удалось – пришлось всерьез драться);
французский – овладение географическим залогом (Наполеон I потерял на Москве, Наполеон III заработал на Севастополе);
англо-американский – террористический: подавление духа населения враждующей страны; Аттила, устрашая, побеждал; Рузвельту устрашить немцев не удалось, но побочная «прибыль» от террористических бомбежек по населению (разрушение путей сообщения и промышленности) обессилила войско Германии.
Надо предвидеть пятый тип стратегического плана – советский: угроза регулярным воинством и широкое применение иррегулярного войска, а также революционных сил.
Кампания Польская (1939 г.), Французская (1940 г.) и Балканская (1941 г.) были, вероятно, последними крупными осуществлениями идеи «блиц-крига»: теперь возможны молниеносные операции, но большой молниеносной войны быть не может – государства стали очень живучи. В 1941 г. СССР лишился 40 % своей европейской территории, 40 % населения, 60 % материальных богатств, а его воинство потеряло 4 млн. солдат, 60 % танков и самолетов, но государство не было принуждено к сдаче (правда, пространство и климат благоприятствовали упорству в борьбе). Стратегия молний уступает место стратегии медленного огня.
Впрочем, Хрущев грозит молниеносной войной – уничтожением в 2–3 дня враждебных государств. Но его стратеги не надеются на такой успех их стратегического атомного удара, а, с другой стороны, рассчитывают, что американский атомный удар не выведет советское государство из войны. Они предвидят две фазы войны: если первая фаза будет атомной и если в этой весьма кратковременной фазе (6–10 дней) взаимно будут уничтожены все средства атомного единоборства – самолеты, аэродромы, склады атомных бомб и фабрики этих бомб, то наступит вторая фаза, в которой без опасения атомного уничтожения могут выступить массовые армии. Их готовит Советский Союз, который (по предположениям на Западе) считает нужным к концу первого года войны развернуть свое войско до 250 стрелковых, 150 моторизованных, 100 танковых, 10 воздушных и 20 артиллерийских дивизий.
Западные же стратеги сосредоточили свое внимание на первой фазе, столь любезной невежественным вершителям судеб государства. Война «нажми кнопку!» прельщает их воображение: пусть наши стратосферные бомбовозы и трансконтинентальные ракеты атомно ударят по далеким целям, а нас защитят сверхскоростные истребители и управляемые ракеты – войска нужны лишь для обозначения линии фронта и для оккупации того, что зреет для захвата. Формула 1916 г. «артиллерия побеждает, пехота занимает» видоизменилась: «издалека так уничтожить, чтобы и атаковать не надо было». В западной печати не чувствуется осведомленности о наличии в Пентагоне планов, касающихся второй фазы. Держат ли их в несвойственном демократии абсолютном секрете? Уверены ли, что угроза атомного конкурента удержит Кремль от нанесения удара? Надеются ли они превентивным атомным ударом обеспечить свой народ? Или просто считают, что Америка не выдержит удара и поэтому во вторую фазу войны не вступит?
«Каждый народ имеет такую армию, какую он заслуживает иметь». Если эту формулу Троцкого приложить к современным армиям, то приходится признать народы весьма малозаслуженными.
Армия в веках была проявлением аристократизма духа и находилась в руках аристократии – королевской при Людовиках, демократической при Наполеоне. Итальянская конституция 1948 г. гласит: «Италия есть демократическая республика, базирующаяся на труде». В пояснение к сему на первом месте стоит труд физический, а на втором – духовный: мозоли на руках ценнее мыслей в голове. Это – знамение времени, и оно кладет печать и на войско. В нем логика людей с мозолями – солдат, неохотно подчиняющихся логике людей с мозгами – офицеров. В молодой германской армии, по последнему слову демократической доктрины созданной, офицерство с превеликой осторожностью и в гомеопатических дозах внедряет здравые военные принципы. Опасаются солдатского протеста и парламентского негодования.
Воинства из королевских стали парламентскими. На маневрах швейцарской армии главную роль играл министр финансов, объезжавший штабы и следивший, чтобы оперативные и тактические планы согласовались бережливостью: поменьше потрав, поменьше расходования военного оборудования.
Войско перестало быть государством в государстве и лишилось возможности свой дух привить народу – народ диктует войску мораль и мудрость. Комиссия по выработке устройства и духа новой германской армии состояла (по сообщению газет) из 5 офицеров, 2 фельдфебелей, 2 ефрейторов, оружейного мастера, штрафного солдата, солдатской вдовы и 9 гражданских лиц.
Гражданские лица внушают войску удивительные идеи: во время Корейской войны американский «Штаб Психологической Войны» установил давать каждому перебежчику-северокорейцу 5 тыс. долларов (впрочем, некоторые члены штаба полагали, что душу воина можно оценить в 100 долларов). Но меркантильность не одолела дисциплину в армии коммунистической диктатуры, чтобы соблазнять долларами на измену. Как реагировали бы американские солдаты на такое предложение с красной стороны, неизвестно.
Деньгами пытаются подменить сознание воинского долга. Американские солдаты привыкли к денежным наградам: летчики на войне имели «комиссионные» от выполненной бомбежки. Генерал Паттон штрафовал своих офицеров и солдат на фронте за небрежность в одежде. Во время Суэцкого военного эпизода египтяне оценили голову каждого английского офицера в 100 фунтов стерлингов, а голову главнокомандующего генерала Эрскина – в 10 раз дороже. В германской армии сейчас пришли к заключению, что Денежные штрафы на солдат имеют лучшее воспитательное действие, чем наказания, бьющие по самолюбию. Таков дух времени, и с ним приходится считаться.
В средневековье говорили: у воина три умения – вонзить меч в тело врага, укротить буйного коня и опрокинуть на спину девушку. Теперь насчет девушки не уменьшилось умение, мотор же укрощать не надо – его надо знать, а к мечу проявляется отвращение: прямое убийство – не по нравам современному человеку. Даже палач стесняется выдернуть табуретку, а «культурно» нажимает рычажок, чтобы открылся люк под ногами казнимого. Рукопашный, штыковой бой заменен метанием гранат не только потому, что это – лучшая техника, но и потому, что нервы не выдерживают убийства собственноручного. Граната лучше – она убивает, а не я.
Войско создается из материала невысокого качества. В минувшую войну в САСШ от мобилизации было уволено 1 млн. 850 тыс. человек (12 % призванных) по причине психической, умственной или физической ненормальности. Процент алкоголиков в американском народе огромен, они или не годятся для войска, или – меньшие пропойцы – ни на что не годятся в войске.
Психоатмосфера, окружающая войско, вредна ему. В Германии часть молодежи протестовала против введения воинской повинности: «Лучше быть 20 раз изменником, нежели 1 раз мертвым». В Англии писатель Тойнби и ученый Руссель воодушевляют публику фразами, которые можно перевести так: «Пусть нас красные оккупируют, но только не бомбардируют». Народный инстинкт самосохранения, патриотизм, сознание долга десятилетиями подтачивались пропагандой пацифизма и интернационализма, а сейчас к мечтателям присоединились просоветские практики: 17 международных организаций стоят в подчинении «Всемирного конгресса мира», организовавшего в 75 странах свыше 150 тыс. комитетов в защиту мира (под миром понимается не только абсолютный мир, но и всякая «справедливая» экспансия Советов, которые и войны ведут только «справедливые», а к числу последних причисляются и нападение на Финляндию и удар в спину Польши).
Войско не гордость нации. Оно не любимо, оно только терпимо. На могиле, знаменитейшего поэта Греции Эсхила не было упомянуто, что он себя обессмертил написанием «Прометея», но сказано было: «Здесь лежит человек, сражавшийся при Саламине». Быть воином – почетнее всего. Отныне офицер принужден на улице скрывать свое звание ношением гражданского платья. Немудрено, что в Сен-Сирскую школу в 1913 г. на 1 тысячу вакансий было 3 тысячи 700 прошений, 40 лет спустя – на 250 вакансий только 400 прошений.
Снижение психического и физического качества военно-людского материала принуждает снижать требования к воину и к войску. В иррегулярном войске гражданин-воин обладает сугубо милиционными качествами – нервностью, впечатлительностью и малой способностью к перенесению опасностей. В регулярном войске воин-гражданин с неохотой подчиняет гражданские права воинским обязанностям. Лишь коммунистическая власть смеет тренировать солдата в неприхотливости и выносливости. В войсках демократических государств воина обласкивают нежным обращением и ублажают комфортом. Рим пал, когда его легионы стали изнеженными.
Установлены курьезно-краткие сроки службы, чтобы молодые люди не «теряли» своего драгоценного времени на пребывание в казармах. И хотя огромны духовные требования к современному, уже не одиночному, а изолированно-самостоятельному бойцу, его душу не успевают сформировать в казарме – дают ему обучение, но не воспитание. Один немецкий рекрут отказывается выйти на занятия – они ему противны; военный суд признает дело неподсудным, а гражданский суд приговаривает непослушного гражданина к двухнедельному аресту. Английский солдат бежит с поля сражения, и военный суд его оправдывает: ведь бедняга не мог совладать со своими нервами. <…>
Воспитательные приемы в нынешних армиях бывают оригинальны: командир показывает своим солдатам очаровательную молодую актрису и, чтобы придать тактическому учению интерес, приказывает обороняющейся стороне увести девушку, а наступающей стороне ставит задачей отвоевать красавицу. В войска проникает Голливуд.
Впрочем, наряду с чудачествами, войска стремятся достичь наилучшего использования людского материала: путем психоанализа попытаются поставить каждого на место, соответствующее его темпераменту, менталитету, психическим свойствам. Но психоанализ – наука опасная: она нередко дает солдату оценку «не годится для линии огня», чем узаконивается трусость. Она же побуждает судей оправдывать тяжких преступников. Для наиболее тяжких есть диагноз: «шизофрения». Если у атомного предателя было «раздвоение личности», то следовало казнить его злую половину, хотя бы при этом погибла и добрая. Но, скажут, это ведь логика «военщины».
Время сейчас своеобразное: лучший воин Франции, Петэн, закопан на тюремном кладбище, глава «резистанса», де Голль – в чести и на вершине власти. Это своеобразие времен влияет на дух воинства и на стратегию. В воинстве снижена культура воинской добродетели. В стратегии – оползень с высот классического искусства регулярного воинства в низину джаз-банда всенародного воевания. Тотально, от мала до велика, независимо от пола, народ участвует в тотальной войне, применяя тотально-многообразное оружие: тяжелое оружие боя, облегченное оружие партизанского воевания, потайное оружие партизанского воевания, потайное оружие террора и диверсии, дешевое «оружие-слово» и общедоступное «оружие» – вредительство и саботаж. Применение традиционного оружия, оружия боя связано с такими опасностью и самопожертвованием, к каким не склонен современный эгоцентричный человек.
Поэтому стратегия перемещает центр тяжести войны в сторону борьбы более легкими и популярными видами оружия. Это изменило лик войны.
При Петре I ружье било на 300 шагов, а пуля попадала метко на 60. Два века увеличивали дальнобойность, но, придумав отличное оружие дальнего пехотного боя – пулемет, продолжали мучиться обучением рот дальнему огню. Теперь догадались оставить дальнее поле пулемету, а для ближнего дать пехоте карабин и автомат.
Танк, вооруженный пехотным пулеметом и артиллерийским орудием, восприняв пехотный натиск и унаследовав кавалерийское дерзновение, сотворил ударные дивизии большого маневренного размаха, упразднив в пехоте ударные дивизии – в пехоте осталось множество, но не отбор.
Танк сделался и ударной артиллерией, но старая, в своей мощи уверенная артиллерия стала опаснейшим врагом танка: она вместе с миной, базукой и самолетом отнимает у танка гегемонию.
Артиллерия завершила минувшую войну эффектнейшей концентрацией 22 тысяч орудий при прорыве к Берлину. Мощью она одолела фортификацию, а дальнобойностью достигла поражения отдаленных целей. Она еще не исчерпала всех возможностей химии порохов и механики, как наступили для нее сумерки: любимица артиллеристов, легкая пушка, уже после Первой Всемирной войны оказалась замененной гаубицей, а теперь гаубицу заменяет ракетомет, орудие упадочное с точки зрения артиллерийского искусства.
Примитивная ракета, которою полки Скобелева вызывали паническое бегство коней коканской кавалерии, модернизированная изобретением «сталинского органа» и доведенная ныне до способности лететь к Луне или вертеться спутником Земли, стала фаворитом на суше, на море и в противосамолетной стрельбе.
Тысячу лет назад французские рыцари говорили:
Презрен тот, кто первым начал из лука стрелять:
Он был трусом и не смел наступать.
Если лук был оружием уклоняющегося от соприкосновения с врагом, то что сказать о трансконтинентальной ракете? Но, оставив без рассмотрения моральную сторону вопроса, надо сказать, что ракетометание будет декадентским способом поражения, пока оно не научится преодолевать рассеивание своих снарядов, достигающее на дальних дистанциях многих километров. Конечно, «детская болезнь» ракеты будет излечена улучшением баллистических ее свойств, телеуправлением и, может быть, высылкой «передовых наблюдателей» – летчиков с телеуправительными приборами для точного нацеливания ракеты. Впрочем, последний способ, как и фантастическая мысль о посадке в ракету наводчика-парашютиста, напоминают о неудаче японских «камикадзе», с малой пользой погибавших в самоубийственный атаках на «летающие крепости» в воздухе и на корабли в море. Во всяком случае, ракетам сулят блестящее будущее. Но в военном деле только духовное не уравновешивается, материальное же стремится к равновесию; надо предвидеть, что будет изобретено противоракетное оружие и тогда ракету постигнет участь всех военно-технических «вундер-киндов» – она станет в ранжир строя видов оружия.
Ракета стремится помочь пушке согнать с неба самолет. А самолет, пользуясь метеорными скоростями и стратосферными высотами, управляемый радаром, несет к цели свое мощное оружие – бомбу. Авиационная бомба гораздо мощнее равного ей по весу артиллерийского снаряда и несомненно «дальнобойнее» его. Самолет дополнил поле артиллерийского действия неограниченным пространством бомбометательного действия. Бомбоносный самолет растянул дистанции морского боя на сотни километров, что, в связи с установкой на кораблях ракетометов, грозит судовой артиллерии разжалованием во вспомогательное оружие. Но, вооружаясь по последнему слову техники, флот воскресил оружие древних галер – таран и применяет его в схватках малых единиц. Глубинная бомба и радар под конец минувшей войны парализовали подводную лодку. Полно драматизма было состязание между подводной лодкой и противолодочными средствами, и оно продолжается и ныне, обещая большие неожиданности в будущей войне.
Война не ограничилась усовершенствованием убойного оружия – она ввела в употребление оружие истребительное. Разница между ними в следующем: убойное оружие пронизывает – более или менее густо – пространство боя убивающими частицами, а истребительное оружие насыщает это пространство убивающими частицами, делая пребывание в нем невозможным для человека.
Переходными видами от убойного к истребительному оружию сперва был огнемет, а теперь напалм с его сжигающим действием.
Уже в 1855 г. во время осады Севастополя английский химик Дендональд предлагал «выкурить» защитников Малахова Кургана сожжением дров, соломы, угля и серы. Тогда же англичанами были применены «вонючие бомбы» при обстреле Одессы. От этих предков появились в 1915 году удушливые газы, первое «научное» истребительное оружие. Боевые газы, примененные в Первой Всемирной войне, превратили бой в убой. Химия позаботилась о разнообразии типов газового оружия: слезоточивые, удушающие, комбинированные (побуждают скинуть маску, а затем отравляют), мучительные (вредят коже и внутренним органам), явные и потайные (неприметно в течение известного времени приводящие к тяжелым заболеваниям). Говорят, о существовании газов усыпляющих, временно парализующих, отнимающих у воина волю. Если бы боевая химия осталась на уровне 1915 года, то она бы и теперь имела широкое применение. Но, к счастью, она стала столь ужасной, что люди страшатся применять ее. Не из соображений гуманности (фанатики гуманности погребли ее в 1918 году, по заключении перемирия продолжили голодную блокаду Германии) – страх перед газовым возмездием удерживает от газового нападения.
Другим чудовищным видом оружия убоя, истребительного оружия, является фосфорная корзинка. Тысячи людей были в бомбоубежищах Гамбурга и Кенигсберга сжарены фосфором, развивающим температуру в тысячи градусов, а выскакивающие на улицу прилипали подошвами к размякшему асфальту и сгорали живыми факелами; были Нероновы факелы, теперь история запомнит Черчиллевы факелы (кстати, сэр Уинстон претендовал на получение Нобелевской премии за мир).
Непревзойденным истребительным оружием является термоядерное. Впрочем, рекорд истребления поставлен не им в Хиросиме, а обычными бомбами в Дрездене, где в одну ночь авиацией было погребено под развалинами домов, разрушенных или сожженных, 250 тысяч женщин, детей и инвалидов. «Тот, у кого нет больше слез, заплачет при виде гибели Дрездена», – сказал престарелый Герхард Гауптманн. Пожалуй, некому будет и плакать, когда в будущей войне решатся применить термоядерное оружие, действие которого теперь несоизмеримо с Хиросимским. <…>
Оптимисты, как Фуллер, полагают, что страх перед атомной бомбой не только удержит от ее применения, но – даже от войны. Однако медицина знает случаи, когда больной кончал самоубийством из страха смерти.
Благородное слово «оружие» сопрягают со средствами борьбы, поистине мерзостными. Говорят: «бактериологическое оружие», «токсикологическое оружие». Достоверно известно, что ядами пользовались итальянские партизаны для отравления колодцев в районах расположения немецких войск; достоверно известно, что американцы не «подбросили» бактерий в Краснокорею, но что эпидемии в ней были естественным следствием военного хаоса и коммунистического «порядка». Вероятно, военные ведомства держат связь с лабораториями на случай, если обстоятельства или провокация принудят к применению этих военных средств, но планами войны такое применение, конечно, не предусматривается.
Говорят также: «оружие-слово», «психологическое оружие». С точки зрения публицистики выражение «оружие-слово» великолепно, но в военной номенклатуре «слово» надо отнести к категории не оружия, а военных средств. Клич «ура!» это не оружие, но средство дать наступательный порыв носящим оружие. Психология тоже не есть оружие: она является средством наилучшего планирования применения оружия.
Хотя и материалисты, американцы поняли значение науки о нематериальном, о психозе и создали в минувшую войну при верховном командовании «Отдел психологической войны» (примечание: «психологическая война» – бессмыслица, потому что надо отличать понятие общее «война» от понятия частного – «психологические методы ведения войны»). Такие отделы штабов необходимы не только при верховном стратеге; и на менее высоких ступенях иерархии нужны если не коллективы, то советники по вопросам борьбы в четвертом измерении войны.
Психологический метод заключается в установлении национальных целей войны, в расположении их в порядке их важности и в направлении всех действий к этим целям. Все виды деятельности правительства должны быть согласованы с психо-стратегическими планами и действиями. Во-вторых, он заключается в выяснении психо-стратегических планов врага и способов противодействия им.
Психологический отдел штаба Эйзенхауэра по высадке в Европе изучал, опрашивая пленных, состояние духа Германии. В сентябре 1944 г. Гитлеру доверяло 60 % пленных и в победу верило 46 %, а в марте 1945 г. эти проценты снизились соответственно до 31 и 11. Поэтому в марте напрашивалось решение главные пропагандные усилия и боевые действия направить не столько на ослабление веры в Гитлера, сколько на окончательное разрушение остатка веры в победу.
О военной психологии полководцы знали за тысячи лет до возникновения науки «Военная психология»: первобытные войска применяли «психические атаки», т. е. воинственным кличем смущали врага, тем усиливая физическую мощь своего удара. «Психической обороне» служили размалеванные на стенах китайских городов Драконы. Военная психология учит, что и небольшое на фоне большой войны событие может иметь грандиозные психологические последствия: потопление «Луизиании» («Лузитании – Ред.) вызвало такое возмущение, что имело результатом вступление Америки в войну против Германии. Восемь десятилетий тому назад Франко-Прусская война – битва у Гравелотта, осада Парижа – не волновали ни русских, ни балканцев, ни испанцев, не говоря уже о народах других континентов; ныне же психологический эффект взятия Роммелем Тобрука или сдачи фон Паулюса у Сталинграда распространялся до краев земли и создавал благоприятные или неблагоприятные для Германии настроения, а за настроениями следовали и поступки (например, разрешение или воспрещение в нейтральном порту погрузить уголь на пароход, снабжающий крейсирующий в океане немецкий военный корабль).
Лабиринт психологии войны еще не освещен научным познанием. Стратеги идут ощупью, но должны идти, потому что в эпоху властвования масс надо, воюя, считаться с психологией масс.
Террористическая стратегия англо-американцев имела не столько материальную цель – разрушение промышленности, сколько психологическую цель – разрушение духа населения. Поэтому на германские промышленные объекты было сброшено только 140 тысяч бомб, а на города 430 тысяч. Тут психологическое вождение ошиблось, плохо учтя свойства немца: в страданиях борьбы он укреплялся в решении бороться до конца. Такое же действие имел и ставший известным в Германии план американского еврея Моргентау, добивавшегося превращения Германии в агрокультурную страну путем уничтожения всей ее промышленности. <…>
Психостратегам трудно предвидеть все последствия их психоманевров: миф об «унтерменшах» помог внушить немцам необходимость драться против вчерашнего друга на Востоке, но когда этот Восток двинулся в 1944 г. на Германию, то население ее угрожаемых областей в панике от нашествия «унтерменшей» хлынуло назад, препятствуя движениям войск и нарушая хозяйственную систему неугрожаемых областей.
Геббельса надо признать гением психологического вождения воюющего народа. Он знал душу немца. Немец самоуверен – его самоуверенность подымали эффектно поднесенные победные реляции; немец рассудителен – пред ним во всеуслышание (с умеренностью, конечно) анализировали ошибки в ведении войны; немец горд – его взвинчивали отвращением к капитуляции, и он укреплялся в своем упорстве. Но понимания духа других народов у Германии не было, и поэтому ее цели войны вели к поражениям в сражениях идей. «Новая Европа» не справилась с идеею «Против тирана! За демократию!», а «расчленение России» не справилось с идеею «Отечественной войны». И в будущем проиграет психосражение тот, кто вообразит, что Россию можно расщепить: единство России – не атом.»
Не только цели войны, но и отдельные действия на войне должны быть предварительно взвешены на весах психостратегии и психооператики. Требование пропуска германских войск через Югославию для нападения на англичан в Греции вызвало «путч» Симовича и войну, на 6 недель задержавшую начало Восточной кампании. Черчиллев приказ от 1.1 мая 1940 года приступить к бомбардировке незащищенных городов (начали с Фрейбурга) кажется английскому министру Дж. Спэйту «великолепным решением… столь же героическим, как решение русских принять тактику выжженной земли»; но Черчилль развязал руки немцам: исчезло свойственное им уважение к закону и международным правилам, и они жестокой бомбардировкой Коверти (Ковентри – Ред.) начали штурм Англии с воздуха.
В прежнее время полководцы не должны были так считаться с психологией в оператике, а о стратегических сражениях не было и понятия. Ныне на лике войны явственно изображаются психические процессы в воюющих массах. Как атака без артиллерийской подготовки не дает обычно победы, так и стратегические действия должны быть предваряемы психологической подготовкой. В наше время и тираны вынуждены свой произвол декорировать ложным народным энтузиазмом. Массы, властвуя или думая, что властвуют, не любят приказа; правители не любят уговаривания-керенщины; остается одно: убеждать, внушать идеи. Рузвельт дал клятву американским матерям, что их дети не будут посланы воевать за океан, а через короткое время те же матери сочли необходимой военную интервенцию в Европе: им внушили идею активного антинацизма. Идеи надо вколачивать, как вколачивают гвозди. Этим занимается пропаганда. Как бриллиант оправляют в золото, сказал Вольтер, так идею надо оправить словом. Впрочем, пропаганда вправляет подчас и не бриллианты, а камни, не имеющие ценности.
Неуверенная в себе наука «психология масс» и уверенные в себе диктаторы от Гитлера до Насера подняли на такую высоту искусство пропаганды, что из вспомогательного средства стратегии, дипломатии или внутренней политики она превратилась в огромную силу: с интервенциями военными стали возможны и пропагандные интервенции, подобные Насеровым в Аммане и Дамаске.
Война XX века не есть чисто военное предприятие: в ней политики не меньше, чем тактики, в ней пространство надо завоевывать и войском, и пропагандой: теперь народ может не признать физического завоевания и продолжать духовное сопротивление («резистанс») даже и по капитуляции воинства. Надо пропагандою влить эликсир жизни в свои массы и яд во вражеские, и надо пропагандным противоядием спасти своих от неприятельского яда. Неизвестно, кто больше способствовал разгрому Франции: прорвавшийся ли от Седана к морю Гудериан-танкист или Марти – коммунист, введший среди французов моду (в 1939–1940 гг.) на пуловеры с вытканной надписью «Pourguoi?» – «К чему воевать?»
Наряду со сражением идет и бой внутри политических программ. Последнее обстоятельство упраздняет формулу «Армия вне политики», продукт недоразумения: в старину объявили армию, инструмент государственной политики, вне политики, потому что тем же словом «политика» определяется и деятельность в государстве. Воинство – вне партийности, но оно – в политике, в государственной политике, и оно должно кольчугой политического сознания быть защищено от политических и партийных стрел врагов внешних и внутренних.
Пропаганда нападательная и оборонительная обречена на провал, если она похожа на пропаганду. Тон пропаганды должен быть подобран применительно ко вкусу, психике каждого народа. Пропаганда борется для пользы стратегии, руководствуясь указаниями психологии…
Первая Всемирная война была и первой пропагандной борьбой. Начальные шаги массовой пропаганды были шатки. Тогда вообразили, что первой жертвой войны должна быть правда, и залили собственные страны, и вражеские, и нейтральные морями лжи. Казаки, пожирающие детей; сестры милосердия, приканчивающие раненых, сердцещипательно преподносились пропагандой ужасов. Некий офицер английской разведки выдумал, что немцы перетапливают трупы врагов на стеарин для свечей и на маргарин для кормления свиней; это вызвало такое возмущение, что Китай стал на сторону Антанты, а в США тысячи людей хлынули в вербовочные бюро.
Но во Вторую войну поняли, что сто правдивых сообщений не восстановят доверия, подорванного одной ложью. Пропаганде вымышленных ужасов предпочли пропаганду страха: Гитлер страшил врагов намеками, что располагает оружием чудовищной силы. Рузвельт же пугал сограждан скачком нацистов через океан, и янки поверили этому, хотя знали, что Гитлер оказался не в состоянии перескочить Ла-Манш. Народ не верит очевидности, если не хочется верить, и верит «возвышающему обману»: в Белграде в 1944 г. мечтали о приходе «братьев-русов» и верили, что они приплывут на лодках, которые так малы, что могут пройти через Джердаппские пороги на Дунае, а в то же время так велики, что вмещают по роте каждая.
Пропаганда должна избегать лжи – с нею «мир обойдешь, но назад не воротишься» – и предпочитать ей извращение понятий, внушение ложных представлений. В этом отношении радиостанция Би-би-си была на большой высоте, но ее предварял талантливейший немецкий радиовещатель Ганс Фриче (за что в Нюрнберге его повесили): предвидя английское сообщение о каком-либо печальном для Германии факте, он сам сообщал немцам об этом факте, давая ему сбое освещение, а потом спорил с Би-би-си, в результате чего в Германии его считали рыцарем правды, а английскую станцию лживой.
Такая борьба против пропаганды действительное запрещения слушать вражеские радиовещания или продажи населению (как было в СССР) аппаратов, принимающих лишь одну, правительственную волну. Борьба в эфире стала ожесточенной, и на радиоглушение тратят больше энергии, нежели на радиовещание. Но техника и изобретательность пропагандистов дают пропаганде огромные возможности. Чтобы использовать эти возможности, оборонительная и нападательная пропаганды должны быть хорошо организованы и руководимы. Верховный пропагандовец так же необходим, как верховный полководец.
Пропаганде словом (радио, публичные речи, шепот), печатью, графикой, сценой, киноэкраном, выставками и т. д. должна способствовать пропаганда делом: своевременный, хотя бы и маловажный, но эффективный боевой успех дает отличные результаты в состязании нервов, в психологических сражениях, руководимых пропагандовцами. <…>
В 1812 г. генерал Кутузов выслал на коммуникации Наполеона «корволаны» (летучие отряды) Фигнера, Сеславина и казачьи. По недоразумению, история назвала их партизанами, но партизанами были не они, а крестьяне, взявшиеся за оружие против врага. Их действия и испанская герилья, а затем политическая и психологическая особенность гражданских войн в России, Испании, Греции, Китае и, наконец, поучения кровавой борьбы в Индокитае, Корее и на Малайе, а в особенности многообразие форм иррегулярных действий в войне 1939–1945 гг. должны были побудить военную науку заняться изучением феномена воевания не в поле, а в народе. Но старообрядческая психика офицерства препятствует осознанию того, что открылось французским поручикам и полковникам в Виетнаме, где оказались перевернутыми тактика, военная администрация, воинская психика. На Западе феномен этот не изучают в должной мере (книга генерала Хольмстона «Война и политика» блистает одинокой звездой на темном небе незнания); на Востоке феномен не может быть изучен правильно вследствие марксистской предвзятости. А изучать есть что.
Народ перестал быть пассивным зрителем или безмолвной жертвой единоборства войск. Народ воюет. Гражданин свободной страны привык к тайному, но упорному сопротивлению мучителям. Это – предпосылки для того, чтобы во время войны воспротивиться оккупационной власти в сотрудничестве с родным войском или подняться против власти страны в союзе с другой воюющей стороной.
На периферии этой народной борьбы стоит акция неповиновения (саботаж), в которой без большого личного риска может принять участие великое множество людей обоего пола и всех возрастов. Вторая форма борьбы – вредительство. Это уже не просто невыполнение распоряжений властей, это – связанное с известным риском причинение ущерба порчею машин, продуктов и т. д.; тут нет предела изобретательности и инициативы. Эти две периферийные формы не требуют ни организованности, ни поддержки извне: тайные группы из членов революционно-политической партии показывают пример, заразительность которого побуждает широкие круги населения подражать увлекательным образцам. Участие в этих двух видах сопротивления может принять эпидемический характер, если тому соответствуют духовные свойства народа, если война создает надлежащую психологическую атмосферу и, если в массы будут брошены психологически ударные политические лозунги. Направлять сопротивление может, пользуясь своим опытом мирного времени, дипломатия, но, конечно, согласуясь с планами стратегии.
Стратегия же берет в свои руки управление такими формами борьбы, как диверсия и террор. Диверсия – это разрушение объектов военных (склады, телеграфные линии и т. п.) и невоенных (амбары с зерном, нефтеводы и т. д.). Террор низовой – это убийство из-за угла солдат на улицах и дорогах, мелких агентов власти и людей, сочувствующих противной стороне; террор верховой – по принципу Пугачева «руби столбы, заборы сами повалятся». Диверсию и террор в тылу врага выполняют специалисты, доставленные в надлежащие районы на самолетах или подводных лодках (если невозможен простой переход линии фронта или границы); такую же акцию проводят и местные диверсионные и террористические группы («пятые колонны»), а кроме того, и партизанские отряды выделяют, при надобности, небольшие партии. Все это укладывается в рамки иррегулярной организованности и тактического, а может быть, и оперативного руководства.
Пятой формой иррегулярного воевания является партизанство, то есть вооруженные действия отрядов, формируемых населением. Местные отряды собираются от случая к случаю и действуют каждый в своем округе; постоянные отряды прячутся в горах или лесах и обладают некоторой подвижностью, но не отрываются от родных деревень, потому что их население доставляет им снабжение, заботится о раненых и собирает разведывательные сведения; отряды из пришлого элемента (бежавшие военнопленные, переброшенные через фронт специальные команды и т. д.) могут быть и подвижными, т. е. способными к переброске по распоряжению высших партизанских штабов из одного района в другой; такие отряды, бывают вынуждены силою добиваться содействия населения, их чуждающегося; подобное насилие не всегда возмущает население – иной раз оно даже радуется принудительной мобилизации в партизанские отряды; факт принуждения снимает с населения круговую ответственность, а с мобилизованного – и часть личной ответственности.
Шестой и высшей формой народной борьбы является восстание, когда не отдельные партизанские отряды, но значительная часть населения берется за оружие.
Классической надо признать акцию населения Польши в 1939–1945 годах: она прошла, постепенно развиваясь, через пять стадий и завершилась шестой стадией – восстанием генерала Бор-Коморовского в Варшаве (40 тыс. бойцов). Но вполне возможны случаи неполного развития иррегулярства или ограничение его одной какой-либо формой борьбы (как, например, в Чехии, где дальше саботажа не пошло). Все зависит от свойств народа, от политики его врага, от случайности – появление, скажем, даровитых атаманов.
В Москве уже в 1933 г. была издана Инструкция о партизанской борьбе, но лишь на третьем году войны Сталину удалось организовать иррегулярное войско, декоративно поставив во главе его Ворошилова. Верховный штаб прибрал к рукам все множество (до 300 тыс.) партизан, а затем распространил свое влияние и за границу (тогда в ставку Тито прибыли советские «спецы»).
Воевание без войск – воевание партизанами, диверсантами, террористами, вредителями, саботерами, пропагандистами примет в будущем огромные размеры, чему порукой факты из недавнего прошлого. Иррегулярство, не поддержанное войском (инструкторы, оружие, медикаменты, одежда, деньги), беспомощно. Оно становится мощным, получив и материальную поддержку войска, и моральную: успехи войск усиливают активность иррегулярных сил и увеличивают их численность (по появлении Эйзенхауэра в Алжире Италия выставила 100 тыс. партизан, а по занятии американцами Рима – 250 тыс.). Красная армия кинула в партизанский район конный корпус Белова, чтобы он, раздробившись, укрепил костяк партизанских отрядов. Удавалось координировать действия отрядов общей численностью до 10 тыс. человек, давая такой массе задание сотворить хаос в тылу немецкого сектора, на котором красные войска предпринимали наступление. Продуктивность партизанских действий увеличивалась прикомандированием к отрядам минеров, связистов, разведчиков, офицеров Генерального штаба. В одну ночь июня 1943 г. в центральной части Восточного фронта, было заложено 10 тыс. мин; в Югославии на линии Загреб-Белград в одну ночь были подорваны рельсы в 80 местах; ежемесячно на Восточном театре жертвами взрывов становились 200 немецких паровозов; борьба против иррегулярного войска Вьетмнама обошлась Франции в 1400 убитых офицеров и 60 тыс. солдат – убитых, раненых, попавших в плен, а также в 3 тысячи миллиардов франков. Тито с помощью партизан овладел горной частью Хорватии, образовал партизанское государство и, давши своим бандам подобие войсковых дивизий и бригад, оторвал их от родных мест и пошел завоевывать Сербию. Партизаны Кубы ставили даже Соединенным Штатам ультиматумы и уводили в плен их граждан.
Иррегулярная сила стала мощным фактором войны. Кто из офицеров с нею вдумчиво соприкоснется, пред тем открывается новый военно-политический мир, в котором заменены: долг – фанатизмом, храбрость – лукавством, благородство – жестокостью, традиции – импровизацией, порядок – своеволием, иерархия по старшинству – выдвижением энергичнейших, государственная идея – оппортунистическими лозунгами, унаследованная этика – учетом полезности, слово разума – криком буйства. Этот странный для офицерства мир врывается в войну, в стратегию – именно в стратегию, потому что иррегулярные силы за время одной войны от тактики шагнули в оператику, а теперь вступили в стратегию: почти все войско Франции – 450 тысяч – привязано к Алжиру, где партизанят сотни, террорствуют тысячи, а саботируют миллионы арабов.
На некоторых секторах некоторых театров будущей войны народное сопротивление создаст анархию, на иных – диверсия-террор вызовут смятение, на третьих партизанство или восстание парализует вражеское воинство, а на четвертых все вместе взятое превратит войну в ничем не сдерживаемую борьбу политических фанатизмов, безумствующих в убийствах и разрушениях, на фоне которых хладнокровные бои войск будут казаться атаками милосердия к противнику. <…>
Революцию на войне пожрет лишь контрреволюция. Деструктивное можно одолеть только конструктивным. В борьбе против иррегулярства победу дают не карательные экспедиции и не овладение территорией, но овладение душой. Суворов, сражаясь против революционеров-французов, говорил: больше благородством побеждать, нежели оружием. <…>
….Сделан набросок лика войны. Он страшнее злобных образин идолов Китая. Он страшит человечество, но все же люди будут вынуждены поклониться немилосердному истукану.
Тогда столкнутся в преодолении ужасов войны фанатическое спокойствие азиатов, энергия племен вступающей в жизнь Африки и сознательная воля белых народов, которая в час смертельной опасности приходит на смену обычному легкомыслию. Упорство, организованность и экономическая сила Западного блока победят напористость коммунизма и выносливость его российского и китайского рабов. Запад может преодолеть утомление, лишения, кровавые потери. Не одолеть ему лишь истребительности атомного оружия. Скученность западных народов и их нервность создают большую физическую и моральную уязвимость по сравнению с СССР.
Садясь за шахматный столик, стратегия Запада не должна сметь предложить шахматный гамбит: он привел бы к получению мата. Стратеги должны угрозой атомного рипоста чудовищной силы удерживать безумие и низость властителей Востока от «развязывания» атомных стратегических действий. Блок свободы и человечности должен вооружиться для безатомной победы. Такой стратегией Запад не только избежит гибели, но и предотвратит совершение человечеством самоубийства.
Но и не согрешивши атомно, человечеству придется, после Третьей Всемирной, отмаливать множество грехов. Оно еще не отмолило грехов, свершенных во время Второй Всемирной.
Пусть, по выражению Кайзера, международный договор – не более, чем клочок бумаги. Это – договор фальшивый, подобный коммерческому: его иногда расторгают. Но договоры моральные нерасторжимы. Даже «жестоковыйный» еврейский народ старался выполнять договор с Богом. А теперь, во время минувшей войны люди расторгли договор с Богом, поправши моральные обязательства. Эти обязательства были зафиксированы и формулированы параграфами резолюции Гаагской конференции «О законах и обычаях сухопутной войны». В 1912–1914 гг. знатоки международного права стали давать этому соглашению талмудское толкование: для спасения государства можно нарушить эти законы и обычаи, но для выполнения тактических или оперативных планов – нельзя. С этим «нельзя» Черчилль не посчитался и, нарушив § 25 Гаагской конференции, приказал, лишь только стал верховным стратегом Британии, приступить к террористическим бомбежкам. Среди каждых 100 жертв этого стратегического террора было: 20 стариков, 20 детей, 40 женщин и только 20 мужчин (в том числе раненые инвалиды).
Существовали международные правила обращения с военнопленными. С ними перестали считаться: пленных заставляли работать в военной промышленности и тем способствовать их врагу; их поворачивали на 180 градусов и побуждали воевать против родного войска; советские партизаны безжалостно уничтожали пленных; осенью 1944 г. французский командующий генерал приказал за каждого своего солдата, убитого из засады, казнить 5 военнопленных германцев.
4-я Гаагская Конференция (1907 г.) установила правила участия населения в военных действиях: партизаны должны носить отличительный знак и не смеют снимать его или прятать оружие; только законная власть может назначить им ответственных начальников; партизанские отряды обязаны соблюдать военные законы и обычаи; после капитуляции всякое сопротивление должно прекратиться. Ничто из этого не выполнялось. Партизаны были не явными воителями, а коварными убийцами; зачастую возглавляли их безответственные, никем не назначенные атаманы; руководили ими не законные правительства, а беженские комитеты (поляки в Лондоне), или представители иностранных властей (сын Черчилля и генерал Маклин при Тито); коварство и жестокость итальянских, французских, польских партизан не поддаются описанию…
Моряки тоже грешили жестокостями. В 1943 г. у Новой Гвинеи американские катера и самолеты топили японцев (пехоту и матросов), пытавшихся вплавь спастись с потопленных пароходов; японские крейсера в Индийском океане, чтобы скрыть свое присутствие в этих водах, топили пароходы вместе с командами; англичане делали то же самое в Атлантическом океане просто из злобы против германских «прорывателей блокады» (грузовых пароходов).
Жестокость в отношении не воевавшего населения не имела границ. Пример тому показали, конечно, англичане, всегда старавшиеся «усовершенствовать» войну: впервые в 1900 г. генерал Маскуэл соорудил концентрационный лагерь и засадил в него около 120 тысяч бурских женщин и детей, заморивши в нем насмерть 30 тысяч. Гитлер соорудил множество концентрационных лагерей и в них предписал жестокость общую, жестокость специальную (медицинские опыты над людьми) и жестокость «библейскую» (расовое истребление). Режим в отношении «ост-арбайтеров» был бесчеловечен. А насильственное возвращение после войны миллионов этих несчастных россиян, равно как изгнание немцев Польшей и Чехословакией, относится также к категории военных преступлений (при изгнании погибло полтора миллиона немцев, а сколько погибло из возвращенных россиян, никогда не станет известным).
Заложенное Русским Царем здание Международного права сожжено во Вторую Всемирную войну. На его пепелище пытаются – без всякого воодушевления – строить какие-то шалаши: на большее не хватает у государства доброй воли. Красный Крест хочет контрабандой протащить воспрещение истребительного оружия, осторожненько включив туманную о том фразу в проект Конвенции о защите населения. Проект этот, плохо защищая население, выдает с головой офицеров, давая всеми параграфами возможность каждому пострадавшему от войны лицу возбуждать против офицеров обвинения в совершении «военных преступлений», ставя им в вину поступки, проистекающие от естества войн и от природы воинской дисциплины. Конвенция 1949 г., не воспретив гражданам убийство воинов из-за угла, воспретила взятие заложников и репрессии: воинство выдано на произвол террористов.
Права военнопленных снова ограждаются, но признается ли право казнить военнопленных, если они в плену продолжают воевать, как это делали красно-корейцы? <…>
«Победителей не судят». Это значит: прощаются воину ошибки в ведении военных операций, раз довел до победы. Теперь же «победителей не судят» стало означать: победителей не надо наказывать за беззаконные действия, побежденных же можно казнить за законные. Победа или поражение определяют отношение к «военным преступлениям» – такова мораль века.
Впрочем, английский генерал Гаррис, издавна специализировавшийся в Индии, Месопотамии и Тринидаде на аэрорепрессиях, возглавивший в минувшую войну террористическую авиацию Англии и после войны заявивший, что выполненное им в 1943 г. сожжение Гамбурга и его жителей фосфором было большей победой, нежели Сталинградская, и имело большее значение, чем высадка в Нормандии, этот Гаррис оказался единственным британским высшим военачальником, не получившим пэрского достоинства. И никто из летчиков террористической авиации не внесен в хранящуюся в Вестминстерском аббатстве почетную книгу погибших при обороне Острова. В Англии после войны «совесть Господь пробудил». Немножко.
Было бы лучше, чтобы совесть пробуждалась не после войны, а во время ее. Народам, правительствам и их воинствам придется бороться против больших искушений: современная дипломатия, политика, стратегия и военная техника таят в себе соблазн идти к Победе бессовестным манером.
Только две силы могут воспротивиться этому искушению: страх Божий и воинская честь.
Пацифизм был мечтой о всеобщем прекраснодушии. Он стал пораженчеством, когда ограничился проповедничеством на Западе, не проникая на агрессивный Восток. Пацифизм был фантазией. Он стал реальным предательством, когда начался поход коммунизма ко Всемирной революции.
Совесть, разум и инстинкт самосохранения требуют сопротивления коммунизму. Когда откажут другие способы – сопротивляться войной. Поклониться войне, как бы страшен ни был лик ее. Страшное не устрашает мужественного. Не в силах современный человек сделать лик войны не страшным. Но в его силах не допустить, чтобы он стал подобным смертоносному лицу Медузы-Горгоны.
Запад должен отказаться планировать войну в атомном стиле – как стратегически, так и тактически. Назначением атомного оружия должно быть – обоюдное принуждение не применять атомного оружия. Страх перед возмездием удерживает от преступления. Даже бесчестнейший полководец не посылает к противнику тайных убийц, потому что опасается, что такой способ борьбы обратится против него же.
Малодушие утверждать, что Запад иначе, как атомным оружием, не может победить красный блок. Победе Запада благоприятствуют соотношения потенциалов численности, экономики, техники и, в особенности, социала и политики: на Западе меньшинство бедно и антинационально, а на Востоке большинство нище и антикоммунистично.
Угрозой истребления изъявши из войны истребление, мы удержим ее на базе многотысячелетнего военного принципа силою духа и оружия принуждать противника к прекращению сопротивления. Война остается ужасной вследствие ее грандиозности, многосложности и тотальности. Герои Троянской войны ужаснулись бы размеров и стиля войн Ксеркса, Александр Македонский растерялся бы на месте Наполеона, а «Маленький капрал» дивился бы Гинденбургу, Фошу, Эйзенхауэру, их способности руководить операциями в грандиозно-хаотичных войнах. Руководить хаосом невозможно, но руководить в хаосе можно и через хаос придти к победе можно. Надо лишь быть мужественным. Надо лишь перед войной не устрашиться войны и надо во время войны не утратить мужества. Запад думает, что в пантеоне войны главный бог – Плутон-техника; он должен уверовать, что доблесть – это Зевс между богами. Побеждают не оружием, а доблестной уверенностью в себе. Побеждают верою. Константин победил не усовершенствованием оружии, а «Сим победиши».
Месснер Е. Лик современной войны. – Буэнос-Айрес, 1959.