У одного мальчика заболела мама, и он так перепугался, что даже «скорую» не смог вызвать, а только молча смотрел на неё.
Но тут маме стало лучше, оказалось, что у неё был приступ, а теперь прошёл.
Кинулся мальчик к маме, зарыдал громко, прижался к ней да стал целовать ей лицо и руки, а она гладит его по голове и тихо говорит:
— Ты думал, что я от тебя ушла? Как же я тебя оставлю?..
А он целовал её ладони с трещинками от работы на огороде, которые ещё несколько минут назад ему были неприятны, а теперь стали вдруг самыми прекрасными на всём свете.
И подумал мальчик:
— Вот что я понял: маму надо каждую минуту своей жизни любить так, как будто она сначала умерла, а сын или дочь очень испугались, а потом мама вдруг ожила…
— Что ты шепчешь? — спросила мама, гладя его непослушные вихры.
А это он, оказывается, нечаянно вслух подумал о своём открытии…
А у Лёни мамы не было. Вернее, была, но умерла так давно, что он её почти и не помнил, но часто думал о ней и грустил. И вот однажды придумал для своей мамы испечь пирожок с яблочным повидлом.
Вот испёк он пирожок и говорит:
— Дорогой мой Ангел Хранитель! Пожалуйста, отнеси его в Рай моей маме. Она такие любит.
Но Ангел Хранитель сказал тихим голосом:
— Слышишь, Лёня, что скажу. А скажу, что знаю. В Раю пирожки не нужны, там и так радости очень много. А подари ты свой пирожок тому, кто в нём нуждается, — мама будет очень рада…
Мальчик согласился и пошёл по улице искать нищего, чтобы ему отдать пирожок. Находился, устал, а не нашёл.
Тут подбегает к нему серый кот, голодный, и мяукает, чтоб его пожалели.
И дал ему Лёня свой тёплый ещё пирожок.
Как накинулся котик на еду — и всё до крошечки съел, вместе с повидлом. Да своим лбом о Лёню потёрся — в знак особой любви и уважения — и в родной подвал ушёл.
А ночью Лёне явилась мама, которая в Раю. Улыбается, будто светится вся.
— Спасибо тебе, Лёнечка! Мне и так здесь радости очень много, а увидела, как ты голодного котика покормил, ещё радостней стало…
После того Лёня не тосковал, а если подкрадывалось к его душе уныние, то он скорей делал пирожок повкусней и, пока тёплый, старался кого-нибудь голодного, бедного угостить и с ним порадоваться…
Шёл дядя Гена по дорожке, а там камень лежал; дядя Гена споткнулся и упал.
«Надо его запомнить, — подумал он. — Говорят, что мудрые люди дважды об один камень не спотыкаются».
А потом ему опять надо было идти той же дорожкой, и он опять споткнулся о прежний камень и упал, ушибся.
«Нет, видно, что не мудрый я», — подумал дядя Гена, потирая ушибленные места.
Как-то ему понадобилось опять идти по той дорожке. И только он чуть было не споткнулся о лежачий камень, как его сын, который возвращался из школы, всё увидел, скорей подбежал, да и откатил камень с дорожки, и отец не споткнулся.
Шёл генерал Генералов, господин бравый и важный, крупного телосложения, а орденов и медалей у него на мундире блестит и позванивает видимо-невидимо. И ему все прохожие приятно кланялись и уступали дорогу.
Вдруг нищая старушка милостыньку просит. И захотелось генералу себя проявить ещё и великодушным перед всем народом, так что достал он из кармана целых пять копеек и подал нищенке.
А старушка та его вдруг обняла и говорит тихо:
— Здравствуй, сыночек мой родной!
Услышал генерал такой родной и самый дорогой на свете голос, а старушка тогда стала невидима.
Стоит генерал растерянный, с лица слёзы утирает большущими руками и думает: «Как же так? Ведь мама-то моя умерла давным-давно ещё молодой, и кто же это, что таким родным голосом говорил со мной?»
Пошёл он в церковь узнать. Священник объяснил, что это ему в виде нищей старушки было чудесное явление.
С той поры Генералов ходит в простой дешёвой курточке в поисках нищей старушки, он к каждой из них приглядывается, присматривается с тревогой и любовью и спрашивает тихим-тихим басом:
— Вы, случайно, не моя мама?..
— Нет, — скромно отвечают нищие старушки.
— А обнять вас можно? — спрашивает он просительно.
— Можно, — говорят они.
— А немножко денежек вам можно дать?
— И это можно…
И он каждую обнимает крепко и нежно и каждой даёт по десять тысяч рублей в виде одноразовой помощи, да так, чтобы никакой человек не заметил…
Я шёл по станице и встретил петуха с двумя курами. Петушок серый, невзрачный, а куры ухоженные, с блестящими пёрышками. Они все тихонько паслись вдоль забора, каждый сам по себе.
У меня было два хлеба в сумке: чёрный и белый. Я вспомнил, что когда-то бабушка говорила: «Не давай птицам чёрного хлеба, от него у них болят животы».
«Не буду, не беспокойся», — мысленно я ответил на бабушкино поучение и отломил кусочек белого хлеба.
— Ну-ка, петушок, — я бросил кусочек петуху.
Тот побежал к хлебу, и я думал, что он его склюёт, а петух стал звать: ко-ко-ко!
Прибежали те две курицы, обгоняя друг друга и толкаясь от жадности, и одна курица схватила хлеб и проглотила.
Я подождал, пока куры отойдут, бросил ещё кусочек под ноги петуху. Но петух опять не стал есть, а зовёт кур: ко-ко-ко!
Тут вторая курица подскочила, проглотила хлеб.
«Какой молодец петушок, — подумал я. — Кур накормил, а теперь сам поест», — и бросил ему третий кусочек.
Петух взял хлеб в клюв и стоит молча. Подбежала курица, и он ей передал кусочек.
«Да что же это такое! — удивился я. — Он так всё им и будет отдавать! Брошу последний раз, посмотрю».
Вот бросил четвёртый кусочек петуху под самые ноги.
— Ну, бери, глупый!
Тут подбежали сразу две курицы, растащили хлеб клювами. А он стоит, смотрит…
Я пошёл дальше вдоль заборов. «Нет, он не глупый, — думаю про петуха. — Он удивительный и прекрасный, хотя на вид невзрачен. Он заботится не о себе, а о курах, за которых чувствует свою ответственность».
Я человек городской, в станице бываю редко и такого ещё не видел. Я шёл и улыбался. «Интересно, петухи все такие?»
Тут за забором увидел другую семейку: петух разноцветно-радужный, такой красивый, а с ним две невзрачные курочки.
«Ну-ка, проверю…» — я кинул за забор кусочек хлеба.
Все трое бросились к хлебу, а радужный петух скорее всех. Своих кур растолкал и хлеб быстро съел.
И тогда я подумал: «Видно, и петухи бывают разными».
Была дождливая погода. Я шёл домой, обходя грустные серые лужи. День кончался, и я уже не ждал от него ничего хорошего.
И вдруг мне навстречу с тоненьким лаем, брызгами от луж и сияющими глазами подбежал незнакомый щенок в чёрных кудряшках. Подпрыгивает, визжит — хочет, чтобы я его погладил.
Я присел, а он мне лицо умыл добрым-добрым языком.
Тут прибежал мальчишка, кричит щенку, чтоб не пачкал мне одежду грязными лапами. А я щенка взял на руки и обнял, как родного. И смеяться хотелось от счастья.
«Почему он меня полюбил с первого взгляда?»
А он не только меня полюбил. Вон усталая женщина идёт с работы. Щенок соскочил с моих рук, прибежал к ней по лужам с радостным лаем. Женщина присела на корточки, улыбнулась и погладила маленькую собачку в чёрных кудряшках. Погладила — и будто усталость вся куда подевалась! Бодро пошла к подъезду, а с балкона ей дети машут руками.
Шёл старик, весь серый-серый. Серый плащ, серые брюки, и лицо серое, недовольное.
Подбежал к нему щенок, стал на него прыгать с лаем да плащ ему испачкал.
— Пошла прочь! — закричал старик. — Чья собака? Я её сейчас камнем!
Мальчик хотел щенка взять на руки и унести от беды подальше, а щенок бегает вокруг, весело лает на старика. Тут старик поднял камень…
— Что вы делаете! — закричал мальчик. — Посмотрите, он вас любит!
— Любит? — удивился серый старик и опустил руку с камнем. — За что ему меня любить? Я его вообще впервые вижу…
Но что-то пробудилось в этом человеке. И он нагнулся к щенку. А тот дотянулся до его лица розовым языком и лизал до тех пор, пока всю серость с лица не слизал. А под серостью, оказывается, у старика прятались румянец и светлая улыбка до ушей.
— Ах, ты маленький, — нежно сказал румяный старик. — На-ка вот тебе печеньице…
И я подумал, видя это чудо преображения: «У щенка в маленьком сердечке так много радости и любви, что они в нём не помещаются. Вот он и бежит к каждому, кого увидит, чтобы только порадовать его, а больше щенку ничего и не надо…»
Жил-был Петенька, и стал он играть в мяч, не выходя из квартиры на седьмом этаже. Но мяч прыгал по полу вяло и невесело.
Вот наконец мяч перестал прыгать и вдруг сказал человеческим голосом:
— Знаешь, Петенька, я хоть предмет неодушевлённый, но что-то мне жаль ту бабушку этажом ниже, которой от нашего шума совсем плохо…
Жила-была тропинка, по которой люди ходили к колодцу за водой. Но вот колодец высох. Тогда неподалёку вырыли другой колодец, и к нему проложили новую тропинку.
— Ух, — говорит первая тропинка. — Натерпелась-то я, бедная, сколько меня топтали ногами, все бока болят. Теперь-то отдохну, поживу всласть. А ты, новая тропинка, потерпи, может, и тебя оставят в покое.
Шли дни, день за днём — и заросла первая тропинка травой, исчезла навсегда.
А по другой тропе люди ходят за водой, и она рада, что им нужна, и ей исчезнуть не хочется.
Однажды от меня ушла моя молитва. Стою перед иконой, а молиться не могу.
Спросил я у отца:
— Не видел ли ты, куда она ушла?
— Нет, — ответил отец. — Может, мать видала.
— Мама! Не встречала моей молитвы?
— Не встречала. А может, твой младший братишка знает?
— Братишка! Где моя молитва? Признавайся!
— Я не видел, а наш котёнок мог видеть: он такой маленький и юркий, что даже в щель в полу пролазит.
— Эй, котёнок!..
— В доме не видел, в подполье не встречал. Может, синичка на дереве видела? — отвечает котёнок.
— Она не скажет… — говорю. — Я в неё камешком бросался.
— Так прощения попроси! — сказали хором родители, братишка и котёнок.
И я сказал, подойдя к дереву, краснея от стыда:
— Я больше не буду никогда в жизни ни в тебя, ни в воробьёв и ни в кого ничего бросать (разве что только если враг будет обижать слабых, тогда в него брошу)! Скажи, где моя молитва? Мне без неё плохо жить.
И простила меня синичка. А как простила — вернулась ко мне молитва, вошла в моё сердце, и в нём стало светло.
Мастер по литейному делу придумал в расплавленную медь добавлять цветочный порошок, от которого аромат. Мастер вылил новенький колокол и принёс настоятелю храма.
— Вот, — с поклоном сказал он священнику. — От меня Богу подарок.
Батюшка повесил колокол на колокольне и зазвонил. И вместе со звоном полетел по свету цветочный запах. Люди даже в далёких странах услыхали звон и удивились его аромату.
И даже в дымных от заводов и машин городах, куда прилетел звон, люди улыбнулись и сказали:
— Чувствуете? Цветами запахло, как будто мы в прекрасном саду!..
Однажды в детстве я был с родителями в Геленджике. Там на морском берегу продавали большущими кусками на палочке сахарную тёплую вату, и мама купила нам по пышному куску.
Я от своей ваты только начал откусывать, как прилетела оса и хотела попробовать мою сахарную вату.
Я ударил по осе рукой, она звучно шлепнулась на асфальт, а я её растёр сандалией по асфальту.
— Зачем ты? — сказала мама и в самые глаза посмотрела мне. — Она ведь не может себе купить и хотела только крохотный кусочек от твоего большущего.
…С того дня прошли десятки лет. А я иногда всё вспоминаю ту бедную осу, и мне так стыдно и так её жалко, что у меня рука не поднимается даже на комара, только, если возможно, его осторожно поймаю и выпущу в окно.
Он всю свою жизнь выращивал цветы на клумбах города, он любовался своими цветами и радовался.
Но вот у него заболели глаза, и он ослеп.
А потом как-то прохожие увидели, что тот слепой садовник опять трудится на клумбе.
— Зачем вы сажаете цветы, которых не видите? — удивились прохожие.
А он ответил с тихой улыбкой:
— Но их видите вы…
И как только она стоит на земле, не падает? У неё внутри — труха древесная, и дерево стоит большей частью только на своей сухой коре, да и кора уцелела не со всех сторон.
А на её корявых ветках растут… спелые грушки, румяные, здоровенькие!!!
Она похожа на старую, согбенную нищую бабушку, и кора у неё будто в старых морщинах. Но она ничего не просит, а в руках у неё спелые грушевые плоды, которые она предлагает всем прохожим.
— Старая груша! — сказал я. — Как ты можешь ещё и плоды давать?!
А груша ответила тихим старческим голосом, в котором слышна добрая улыбка:
— Очень хочется что-то хорошее сделать…
На одном воздушном шаре с подвешенной к нему корзинкой можно было кататься без пилота, потому что этот шар был живой. И он катал детей с утра до вечера. Иногда также вечером, на заре. И в самых исключительных случаях — ночью. Шар и ребёнок в его корзинке взлетали прямо к звёздам.
Но однажды пришёл мальчик, залез в корзинку и сказал:
— Полетели скорей, дорогой воздушный шар! В самое небо!
А тут шар и говорит:
— Не смогу тебя поднять. Ты слишком тяжёлый.
— Я? — удивился мальчик, потому что он был самый худенький в классе, и роста небольшого…
— Не могу тебя поднять… Извини, мальчик, — сказал шар.
Мальчик скорей побежал домой, вытянул из-под дивана весы и взвесился. Оказалась такая тяжесть, как будто он самый толстенький в классе, а роста — метра в два!
Испугался мальчик, побежал в поликлинику.
— Срочно, пожалуйста! Взвесьте меня, а то я ничего не понимаю! — воскликнул он, и его взвесили на больших медицинских весах.
— Невероятно! — удивились люди в белых халатах. — Такой худенький, такой невысокенький мальчик — сто двадцать килограммов да ещё и с граммами!.. А сколько было раньше?
— Неделю назад — тридцать три кило и сто граммов, — проговорил бедняжка, втянув голову в плечи, и пошёл из поликлиники.
Сел он на скамейку, ничего не понимая: что ж такое происходит, а?
— А ты за последнюю неделю ничего плохого не сделал? Может, обидел кого? Может, родителей не слушался? Или в бродячую собаку камешком бросил развлечения ради?
Это спросил старик, который сидел на той скамейке, читая книгу.
— Ну? — спросил его мальчик. — Допустим, и что из этого выходит?
— Тяжесть. Всякий нераскаянный грех — тяжесть в душе. Конечно, шар тебя такого не может поднять в синее небо.
— А какого может? — с надеждой спросил мальчик.
— Вот храм православный, — сказал старик. — Пойди, расскажи всё священнику. И у Бога Самого прощения попроси, только очень искренне. Господь всех людей любит и прощает, особенно детей…
Вскочил мальчик, побежал скорей и в храм вошёл, где свечи и лампады горят тихой радостью.
А священник спросил его:
— Что за печаль?
— Тяжесть, — признался мальчик. И всё-всё рассказал про свои грехи.
Выслушал священник, его своей пушистой бородой накрыл, а сверху епитрахилью и отпустил все-все грехи!
— Я уже не тяжёлый? — спросил мальчик.
— Уже нет, — улыбнулся священник, бороду поглаживая. — Бога поблагодари…
Мальчуган поблагодарил своими искренними горячими словами. И вышел. И побежал скорей и прибежал к тому воздушному шару с корзинкой.
Залез в корзинку и говорит:
— Ну? Полетим?
— Вот теперь можно, теперь подниму, — ответил шар, и они стали подниматься выше, выше, в самое синее небо, где облака и радость велика.
Был ливень, и земляные червяки повылазили из норок на землю и на асфальтовую дорогу, потому что вода затопила их жилища. И некоторые попали в лужи, из которых им самим не выбраться.
Тут шёл по улице грязный мужичок с синим носом и червячка вынул из лужи, отнёс на травку и там положил, а затем другого червячка так же и так далее. Некоторые лужи так разлились, что туфли у мужичка насквозь промокли. А он бормочет, утирая слёзы:
— Господи! Спаси меня, как я его!..
Один прохожий над ним смеётся, другой отворачивается с большой брезгливостью. А третий, внимательный прохожий, на него посмотрел и подумал:
«Конечно же будет ему и от пьянства избавление, и бессмертной душе — Радость Радостей!..»
Сеня был старшим братом, а Саня младшим. И Сеня обижал братишку. Однажды он несправедливо ударил Саню по щеке.
А это увидел комарик.
Вот вечером все легли спать, а комарик прилетел к Сене на правую щёку и давай пищать.
Тот себе по щеке — шлёп. А комарик успел взлететь и сел ему на левую щёку. Сеня себя шлёп по щеке, а комарик отлетел и сел ему опять на правую щёку.
Бил себя Сеня то по правой, то по левой щеке. Он и под одеяло прятался с головой, да комарик и под одеяло успел влететь и опять сел на щёку.
Сеня одеколоном натёр лицо, но настырный комарик не испугался, всё приставал.
Наконец Сеня вспомнил, как ударил брата, и сказал:
— Не за это ли я сам себя бью? Утром надо попросить прощения.
Только тогда комарик отстал.
Утром Сеня попросил у брата прощения, а у самого щёки были красные-красные от пощёчин.
А в это время воевали Наши против Ненаших.
Пришёл Наш, подоил корову, напился и ушёл.
Прибежал Ненаш, подоил корову и с молоком убежал.
— Корова! — говорю я ей. — Ты даёшь молоко и тем, и этим. У тебя что, нет своих убеждений?
Она удивлённо посмотрела на меня большими глазами и ответила:
— Так ведь тот человек и этот человек. А мне напоить человека молоком — одна радость. Хочешь, и тебя напою?..
Был здоровый-здоровый, сильный-сильный, гордый весельчак, который смеялся над своим дедом, что дед так сутул от старости, что при ходьбе задевает руками пол.
— Когда-то я тоже смеялся над моим дедушкой, когда я был, как ты теперь, а он как теперь я, — сказал ему старик. — Не будет ли с тобой такое в старости?
Но здоровый, сильный и гордый засмеялся:
— Таким старым и безобразным, как ты, не буду!
А скоро высокого, сильного и гордого вдруг одолела какая-то болезнь, и он согнулся. Ходит теперь, задевая руками пол, и так невольно кланяется и своему деду, и всем другим людям…
Жили две сестры-двойняшки. Внешне друг на друга похожи, как две росинки. Чтобы их различали, одна носила розовое платье, а другая — голубое. Их звали Розовая Росинка и Голубая Росинка.
Однажды папа принёс из магазина заводную собачку. Она умела ходить и лаять.
— Ура! — хором обрадовались девочки.
— Только собачка одна, — говорит папа. — Кому её подарить?
— Мне! — сказала Розовая Росинка. — Мне подарить!
Голубая Росинка ничего не сказала и опустила глаза.
— Что ж, бери, — сказал папа и отдал Розовой Росинке собачку. А потом вынул из кармана точно такую же заводную собачку, подошёл к Голубой Росинке и сказал:
— А это твоя. Я купил их две, но хотел узнать, которая из вас жадная, а которая нет.
Голубая Росинка улыбнулась, и папа её поцеловал.
А Розовая Росинка смутилась и ушла в другую комнату.
Дочка сильно провинилась, и мама в наказание велела ей:
— Стань перед зеркалом и стой, пока не покраснеешь от стыда.
Та смотрела в зеркало, смотрела и говорит:
— Ну и почему же я совсем не краснею? Значит, не за что!
Тогда от стыда покраснело зеркало.
Было лето. Наполеон наступал — наши отступали. А во вражеском тылу активно действовали русские партизаны. И Наполеон вскричал:
— До каких пор эти дикие партизаны с кольями в неумытых руках будут причинять потери нашему доблестному революционному войску?!
И послал большой отряд лучших своих солдат в лес, чтобы всех партизан поймать, а кто не поймается, того застрелить точным попаданием.
Вот окружили наполеоновские захватчики наш лес и подумали:
— Уже вечереет. Подождём до утра, да и начнём их вылавливать. Или метким выстрелом…
Стемнело. А партизаны собрались на полянке, стали Богу молиться, чтобы спас от неминуемой гибели, потому что мало их и боеприпасы закончились. И даже колья уже все поломаны о тех оккупантов несчастных.
Только закончили они молиться, как засветилось что-то на самой высокой ели. Подняли головы, а там Ангел сидит на самой макушечке, качается, как ребёнок на качелях, и светится с улыбкой.
— Братцы, — сказал Ангел. — Вот вам вместо боеприпасов еловые шишки. Так вы их соберите, а когда враги придут, то смело бросайте шишки прямо в них. Каждому противнику — по еловой шишке…
И с ели высокой посыпались на партизанские головы (совсем не больно) шишки. Партизаны их собрали, и тогда Ангел невидим стал.
А противники тоже видели Ангела на макушке ели, но они же были неверующие и ничего не поняли, а решили, будто это партизаны с высокой ели своим вдаль светят, чтобы пришли к ним на помощь.
— Не будем ждать, пока к ним Кутузов российских солдат пришлёт в подкрепление, — сказали завоеватели и пошли на свет ангельский со штыками наперевес. И окружили партизан узким кольцом. А в этот момент как раз все шишки были уже собраны и Ангел стал невидимым.
А наполеоновские солдаты говорят:
— Рус, сдавайся! А не то будем всех ой-ля-ля!
Партизаны стали кидать в них шишки. А как шишка стукнется о неприятеля, так тот вдруг становится ребёнком маленького роста. И так одна за другой все шишки попали в цели, потому что партизаны были очень меткие.
Смотрят партизаны и не знают, то ли изумляться, то ли смеяться. Стоят маленькие голенькие мальчики младенческого возраста вокруг поляны и ничего не поймут.
Тут партизанский командир говорит им ласковым голосом на чистом французском языке, потому что это был поэт Денис Давыдов:
— Дорогие ребята! Кто из вас хочет к маме с папой?
— Я! Я хочу! И мы все тоже домой хоти-и-им! — заплакали дети.
— Всех отправим по домам, не волнуйтесь! Вот только утро настанет. А пока мы вас овсяной партизанской кашей угостим.
И угостили. Детишки поели, успокоились, да и легли спать во взрослых мундирах, которые как были большие, так и остались лежать. А партизаны их вместе с мундирами взяли и перенесли к костру, чтобы стало потеплей. Как бы дети не простыли…
А утром, когда тёплое солнце уже было над лесом, Давыдов скомандовал:
— Дети, подъём! В две шеренги — становись! Возьмитесь дружно за ручки да ступайте из нашего леса прямо к дяде Наполеону. Он вас и доставит к родителям.
Дети помахали на прощание партизанам свободной рукой и пошли прямо голышом (тепло же!), а повёл их партизан Ерофей, который знал этот лес, как все четыре пальца на своей правой руке (а пятый — враги в бою отрубили саблей). Тот же Ерофей потом и к Кутузову завернул.
И пришёл к этим партизанам в лес фельдмаршал Кутузов Михаил Илларионович. За ним адъютант и партизан Ерофей несли сундук, потому что Кутузов уже всю эту историю знал.
Открыл он свой сундук, достал боевые медали и всем партизанам прикрепил к груди.
А тогда вдруг и тот Ангел явился, улыбается и говорит:
— А мне?
Фельдмаршал и все наши ему, прекрасному, до земли поклонились. Затем Кутузов робко подошёл к Ангелу Божьему и приколол боевую медаль к его сияющей одежде.
Ангел обрадовался, как маленький мальчик: свою медаль трогает, любуется. И сказал на прощание:
— Полечу, там у нас покажу всем на радость…
И улетел высоко-высоко. А наши потом Наполеона победили.
На тумбе для объявлений висел листок со словами:
Куплю слёзы на вес.
Очень надо.
Вот одна хорошенькая барышня принесла к тому покупателю свою огромную блестящую слезу. А вот рано поседевший солдат, у которого вчера от ран умер друг, принёс махонькую слезинку.
Покупатель взвесил огромную слезу и маленькую слезинку. И оказалось, что маленькая намного тяжелее. А большая была пустой и легковесной, потому что барышня плакала и рыдала по любому поводу и капризу.
Покупатель ей заплатил ломаный грош, а солдату крупную монету. Разрыдалась барышня от обиды и убежала, а солдат пошёл и купил за ту монету много цветов — на могилу друга.
А у купившего слёзы была мать, у которой давно не было слёз, и она не могла выплакать свои скорби. Сын и придумал такую затею: сделал из купленных слёз и отвара целебных трав лекарство, мать выпила, и у неё вдруг глаза засияли долгожданными слезами. И она выплакала все свои скорби…
Жила-была Таня, которая училась в спецшколе. Не для особо одарённых детей, а наоборот. И когда она шла через двор в свою школу или возвращалась домой, соседские дети над ней потешались.
Позавчера они вытряхнули из её портфеля в грязную лужу все учебники с тетрадками. Вчера сунули ей за пазуху холодный камень. А сегодня они Тане в лицо плевали. Им было очень весело…
— Вон дебильная идёт! — кричали дети, завидев её.
И ходила она, опустив голову, чтобы не видеть, как на неё смотрят здоровые, красивые люди. Она ведь понимала их взгляды, но ни на кого не держала зла. И она считала, что в её жизни было только две больших беды.
Первая — это когда от старости умерла кошка, которая жила у них в семье, сколько Таня помнила, и тогда в квартире остались только Таня с мамой.
А вторая беда — когда тяжело заболела мама. Женщине предложили лечь в больницу, но она побоялась, что тогда дочку — для присмотра за ней — насильно заберут в другую больницу, где решётки, а больных могут обидеть. И мама осталась дома.
Много-много молилась Таня Богу. Да сама и квартиру прибирала, в магазины ходила, сама готовила на кухне нехитрую еду. И маму из ложки кормила.
А потом сядет к маме на кровать с какой-нибудь доброй книгой и читает вслух.
Мама и поправилась!
Училась Таня с огромным старанием. Здоровые ровесники уже давно отучились в нормальных школах, а она всё школьница.
Наконец закончила она все четырнадцать классов в своей спецшколе, а затем поступила в институт, на библиотечный факультет.
Теперь, когда она подходила к родному дому, соседские сверстники, а также новая, подросшая детвора её не мучили, а удивлялись:
— Эта дебильная в самом деле учится в институте!..
А Таня всё ходила, склонив голову, и к удивлению многих сдавала экзамен за экзаменом. И окончила институт. И получила интересную работу в городской библиотеке.
А сосед по двору, поскольку прежде учиться не хотел, теперь копал канавы лопатой, другой таскал в магазине ящики. А одну молодую женщину, которая раньше над Таней смеялась, взяли уборщицей как раз в ту библиотеку. Она мыла пол в Танином кабинете и с интересом, даже с уважением поглядывала на Таню, скромно склонившуюся над книгами, и не могла понять: как это?..
Однажды на поляне дрались два могучих оленя с крепкими рогами. Тут рога у них сцепились, будто ветви сплелись, и олени не могли разойтись.
Сначала они толкали друг друга, и каждый не мог понять, что с ним происходит. И день за днём, ночь за ночью были они сцеплены рогами. Только один захочет пощипать травы, наклонит голову, а другой в сторону клонит. Так ни есть, ни пить они друг другу не давали и наконец упали без сил.
Вот один олень говорит:
— Видно, не жить нам. Мы были врагами, но теперь-то нам что делить? Давай помиримся хоть перед смертью.
Другой согласился, и они всё друг другу простили.
А тут по лесу шёл добрый человек, увидел их и спас.
Один мальчик из-за болезни был недвижим, да ещё слеп и нем. Он лежал и грустил, а однажды подумал:
«Зачем я живу? От здоровых людей есть польза, а я не могу ничего, только другие работают, чтобы меня содержать».
Ему стало жаль своих близких, и он начал о них молиться Богу. Как мог: что-то слышал из молитвослова и запомнил, а что-то своими словами. Особенно горячо он молился, чтобы папу на работе начальник не ругал понапрасну, как часто бывало.
А вечером папа вернулся домой и сказал:
— Удивительно! Мой начальник вместо того чтобы, как обычно, напрасно поругать меня, вдруг предложил мне повышение и большую зарплату.
Тогда его сын улыбнулся:
«А ведь вот как много я могу: молиться Богу!»
Шли по дороге два смеха. Злой и Добрый.
Ковыляла старушка навстречу — споткнулась и упала.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Злой смех. — Очень люблю, когда падают, особенно когда больно ушибаются!
А Добрый смех помог той старушке встать и подбодрил её доброй улыбкой.
— И не такое бывало, — сказала старушка, тоже улыбнулась, пошла дальше.
Вот злой мальчишка бросил камнем в собаку, та заскулила и прочь попрыгала на трёх лапах.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Злой смех. — Ой не могу, как смешно!
А Добрый смех ту собаку погладил, печеньице ей дал, и она утешилась.
Шли мимо эстрады, и там много людей уселись на скамейках, ждут представления.
Злой смех забежал на эстраду и начал публику смешить. Уж он и кривлялся, уж он и всякие глупости и непристойности рассказывал, а люди так хохочут, что собой не владеют от хохота, и некоторые от него даже под скамейками катаются, схватясь за животики.
Вздохнул Добрый смех и ушёл, больше никогда не ходил он вместе со Злым смехом.
А пришёл Добрый смех к песочнице, где играли маленькие хорошие дети, и они приняли его в свою компанию.
А взрослые люди сказали с улыбкой:
— Вы послушайте, как же хорошо смеются наши дети!..