Как он лгал ее мужу

Бернард Шоу КАК ОН ЛГАЛ ЕЕ МУЖУ HOW HE LIED TO HER HUSBAND 1904 Перевод Наталии Волжиной

Восемь часов вечера. В ее гостиной на Кромвел-роуд шторы спущены, лампы горят. Входит ее возлюбленный — красивый восемнадцатилетний юноша во фраке и плаще, с букетом цветов и цилиндром в руках. Дверь в углу гостиной; по правую руку от вошедшего — камин, у стены налево — рояль. На инкрустированном столике у камина лежат длинные белые перчатки, ручное зеркало, веер и белое пушистое облачко — нечто вроде воздушного шарфа, которым женщины закутывают голову. Налево, перед роялем, — широкий мягкий табурет. Гостиная меблирована в излюбленном с аут-кенсингтонском стиле: другими словами, она почти неотличима от витрины мебельного магазина и выставляет напоказ общественное положение и чековую книжку своих хозяев, в то же время лишая их элементарного комфорта.

Ее возлюбленный — повторим это еще раз — очень красивый юноша, двигающийся словно во сне, ступающий словно по воздуху. Он бережно кладет цветы на столик рядом с веером, снимает плащ и, так как на столике места уже нет, кладет его на рояль, ставит сверху цилиндр; подходит к камину, смотрит на часы, снова прячет их в карман; замечает вещи, которые лежат на столике; светлеет лицом, словно перед ним открываются небеса; снова подходит к столику и обеими руками берет «облачко», зарывается лицом в этот мягкий комок и целует его, целует одну за другой обе перчатки, целует веер, испуская долгий, блаженный вздох; садится на табурет и закрывает глаза руками, чтобы хоть на мгновение оторваться от действительности и помечтать; отнимает руки от лица и с улыбкой покачивает головой, укоряя себя за такое безумство; заметив, что ботинки у него чуть запылились, торопливо, но старательно смахивает с них пыль носовым платком, поднимается, берет со столика ручное зеркало и озабоченно поправляет галстук; снова смотрит на часы, и в эту минуту, взволнованная, в гостиную входит Она. В вечернем туалете, сверкая бриллиантами, очевидно, балованная и капризная, Она кажется молодой и красивой, но, если говорить начистоту, отвлекшись от ее претензий и туалетов, это самая обыкновенная саут-кенсингтонская^{1} женщина тридцати семи лет, и в физическом и в духовном отношении явно уступающая красивому юноше. Увидев ее, Он поспешно кладет зеркало на место.

Он (целуя ей руку). Наконец-то!

Она. Генри! Случилась ужасная вещь!

Он. Что такое?

Она. Я потеряла твои стихи.

Он. Они были недостойны тебя. Я напишу другие.

Она. Нет, покорно благодарю. Довольно с меня стихов. Боже мой, какое безумие! Как я могла поступить так опрометчиво! Так легкомысленно!

Он. Да благословит бог твое безумие, твою опрометчивость, твое легкомыслие!

Она (нетерпеливо). Ах, Генри, перестань говорить глупости! Неужели ты не понимаешь, чем это мне грозит? Вдруг кто-нибудь найдет твои стихи! Что подумают?

Он. Подумают: вот мужчина любил женщину такой преданной любовью, какой мир еще не знал. Но кто он, этот мужчина, — останется для всех тайной.

Она. Нечего сказать — утешение, если для всех станет явным, кто эта женщина!

Он. Но каким образом это могут узнать?

Она. Каким образом? Да ведь там на каждом шагу мое имя — дурацкое, злосчастное имя. Господи! Почему меня не назвали Мэри-Джейн или Глэдис-Мериел, Беатрисой, или Франческой, или Дженифер, или как-нибудь совсем просто! Но Аврора! Аврора! Я единственная Аврора во всем Лондоне, и все это знают. Наверно, и во всем мире нет другой Авроры. И вдобавок это имя так легко рифмуется! Ах, Генри, неужели ты не мог умерить свои чувства хотя бы ради меня? Неужели ты не мог писать немного сдержаннее?

Он. Писать сдержанные стихи о тебе! И ты просишь меня об этом!

Она (с напускной нежностью). Конечно, дорогой, это было очень мило с твоей стороны, и я знаю, мы оба одинаково виноваты. Я должна была сообразить, что такие стихи нельзя посвящать замужней женщине.

Он. О, как бы я хотел, как бы я хотел, чтобы они посвящались незамужней!

Она. Ты не имеешь права так говорить. Эти стихи подходят только замужней женщине. В том-то и беда. Что подумают о них мои золовки?

Он (неприятно пораженный). У тебя есть золовки?

Опа. Конечно есть. Ты что, считаешь меня бесплотным ангелом?

Он (кусая губы). Да, помоги мне боже, да, считаю... или считал... или... (Еле сдерживает рыдания.)

Она (смягчаясь и ласково кладя руку ему на плечо). Послушай, милый. Конечно, это очень хорошо, что ты лелеешь меня в своих мечтах, любишь меня и тому подобное. Но разве я виновата, что у моего мужа неприятные родственники?

Он (с облегчением). Да, конечно, это родня твоего мужа, я забыл. Прости меня, Аврора! (Снимает с плеча ее руку и целует.)

Она садится на табурет. Он продолжает стоять спиной к столику и смотрит на нее с блаженной улыбкой.

Она. Если уж ты хочешь знать, так основное богатство Тэдди — это его родственники. У него восемь родных и шесть сводных сестер и бесконечное количество братьев. Но братья еще туда-сюда. Вот если б ты, Генри, хоть чуточку разбирался в жизни, ты бы знал, что во всех больших семьях сестры грызутся между собой, как бешеные, но стоит только одному из братьев жениться, как они дружно набрасываются на свою несчастную невестку и посвящают остаток жизни тому, чтобы убедить брата: твоя жена недостойна тебя. Они могут говорить это прямо ей в глаза, и она все равно ничего не поймет, потому что у них имеется бесконечное количество глупейших семейных шуточек, которые только им одним и понятны. Для меня половина их разговоров совершеннейшая абракадабра. Это меня просто бесит! Надо издать такой закон, который запрещал бы сестрам появляться в доме женатого брата. Даю голову на отсечение, что стихи у меня из шкатулки выкрала Джорджина.

Он. Я уверен, что она не поймет их.

Она. Ну да, конечно! Еще как поймет! Докопается до таких вещей, которых там и в помине нет. Противная сплетница!

Он(подходит к ней). Ну, не надо, не надо так говорить о людях! Забудь о ней. (Берет ее за руку и садится на ковер у ее ног.) Аврора! Помнишь тот вечер, когда я сидел вот здесь, у твоих ног, и в первый раз читал тебе стихи?

Она. И зачем только я это позволила! Стоит мне представить себе, как Джорджина сядет у ног Тэдди и в первый раз прочтет эти стихи ему, и у меня голова идет кругом. Он. Да, ты права. Это профанация.

Она. Профанация или нет, мне все равно. А вот что подумает Тэдди? Что он сделает? (Отталкивает его голову, лежащую у нее на коленях.) Ты, кажется, совершенно забываешь о Тэдди! (Вскакивает с места, волнуясь все больше и больше.)

Он (лежа на полу, так как толчок вывел его из равновесия). Тэдди для меня пустое место, а Джорджина и подавно.

Она. Скоро убедишься, какое она «пустое место». Ты думаешь, если женщина любит посплетничать и одевается, как пугало, так она не может наделать гадостей? Жестоко ошибаешься! (Мечется по комнате.)

Он медленно встает и отряхивает пыль с рук. И вдруг она подбегает и бросается ему на шею.

Генри! Помоги мне! Найди какой-нибудь выход, и я всю жизнь буду благословлять тебя. О-о, как я несчастна! (Рыдает у него на груди.)

Он. О-о! Как я счастлив!

Она (отшатнувшись от него). Не будь таким эгоистом.

Он (смиренно). Да, я заслужил этот упрек. Но если бы нам пришлось идти вдвоем к позорному столбу, все равно я был бы счастлив от одного того, что мы с тобой вместе; я даже позабыл бы, что опасность угрожает не только мне, но и тебе.

Она (смягчается и нежно гладит ему руку). Ты прелесть, Генри, но (с раздражением отталкивает его) пользы от тебя никакой. Хоть бы кто посоветовал мне, что делать?! Он (со спокойной уверенностью). Наступит час, и нужный совет тебе подаст сердце. Я много думал над этим, и я знаю, что мы должны сделать рано или поздно. Она. Нет, Генри. Ничего предосудительного, ничего бесчестного я делать не стану. (Садится на табурет и с непоколебимым видом смотрит на него.)

Он. Не сомневаюсь, дорогая, иначе ты бы перестала быть Авророй. Наш путь предельно прост, предельно честен, безупречен и правилен. Мы любим друг друга. Я не стыжусь этого: я готов пойти и объявить о нашей любви всему Лондону. Мне будет так же легко это сделать, как рассказать обо всем твоему мужу, когда ты убедишься, — а ты не можешь не убедиться, — что это единственный путь, достойный тебя. Уйдем к нам домой, уйдем сегодня же, не таясь, не зная стыда. Не забудь, мы многим обязаны твоему мужу. Мы его гости здесь; он почтенный человек, он был добр к нам, он, может быть, даже любит тебя, насколько это ему позволяет его прозаическая натура и убогий меркантильный мирок, в котором он живет. Чувство долга обязывает нас позаботиться о том, чтобы он услышал правду не из уст сплетницы. Пойдем к нему спокойно, рука об руку, простимся с ним и покинем этот дом открыто, смело, честно, с полным сознанием собственной порядочности, собственного достоинства.

Она (глядя на него во все глаза). Куда же мы пойдем? Он. Мы ни на волос не отступим от обычного течения нашей жизни. Мы собирались в театр, когда пропажа стихов заставила нас принять решение действовать немедленно. И мы пойдем в театр, но бриллианты твои останутся здесь, потому что мы не можем позволить себе такую роскошь и не нуждаемся в ней.

Она (раздраженно). Я уже говорила тебе, что ненавижу бриллианты; это Тэдди хочет, чтобы я непременно была увешана драгоценностями. Нечего учить меня скромности. Он. У меня и в мыслях этого не было, дорогая. Я знаю, что эта мишура не имеет для тебя никакой цены. О чем я говорил? Ах да! Вместо того чтобы вернуться из театра сюда, мы пойдем ко мне домой, — теперь уже к нам домой, а потом, когда ты получишь развод, мы вытерпим любую процедуру, какая полагается по закону, — все, что ты пожелаешь. Я не придаю этому никакого значения. Моя любовь родилась независимо от закона, и он не в силах связать меня или освободить от моей любви. Все это так просто и так радостно, ведь правда? (Берет со стола цветы.) Вот твои цветы, билеты у меня, мы попросим у твоего мужа коляску и этим докажем ему, что между нами нет места злобе и вражде. Пойдем!

Она. Что же ты предлагаешь — пойти к Тэдди и выложить ему все начистоту, объявить, что мы уходим?

Он. Да. Что может быть проще?

Она. И ты воображаешь, Тэдди стерпит это? Да он убьет тебя!

Он (внезапно останавливаясь, спокойно и уверенно). Ты не понимаешь таких вещей, дорогая, да и не можешь понять Я следовал греческим идеалам и не пренебрегал культурой тела. Как все поэты, я увлекаюсь боксом. Будь твой муж в форме да скинь он с плеч лет десять, и то из него получился бы всего-навсего посредственный боксер в тяжелом весе. А сейчас, даже если его привести в ярость, он сможет продержаться секунд пятнадцать, не больше. У меня хватит подвижности, чтобы не входить с ним в клинч^{2} в течение этих пятнадцати секунд, а потом я на него насяду как следует.

Она (встает и подходит к нему; в глазах у нее ужас). То есть как это так «насяду»?

Он (мягко). Не спрашивай, дорогая. Во всяком случае, клянусь тебе, что опасаться за меня нет никаких оснований.

Она. А за Тэдди? Ты собираешься здесь, при мне, драться с Тэдди, как озверелый боксер?

Он. Все эти тревоги напрасны, дорогая. Поверь мне, ничего страшного не случится. Твой муж знает, что я смогу постоять за себя. А в таких случаях дело до драки не доходит. Я первый, конечно, не начну. Человек, любивший тебя когда-то, для меня священен.

Она (подозрительно). А разве он меня больше не любит? Он говорил тебе что-нибудь?

Он. Нет! Нет! (Нежно обнимает ее.) Дорогая моя, любимая! Как ты волнуешься! Это так не похоже на тебя! Эти волнения где-то там, внизу. Поднимемся к вершинам. Выси, уединение, царство души!

Она (избегая его взгляда). Нет, довольно. Все это ни к чему, мистер Эпджон!

Он (уязвленный). Мистер Эпджон?!

Она. Прости, я хотела сказать — Генри.

Он. Как ты можешь даже мысленно называть меня мистер Эпджон? Я никогда не думал о тебе как о миссис Бом-пас: ты для меня всегда Аврора, Аврора, Авро...

Она. Да, да. Все это прекрасно, мистер Эпджон...

Он хочет прервать ее, но она продолжает.

Нет, ничего не поделаешь, вы вдруг стали для меня мистер Эпджон; «Генри» сейчас как-то неуместно. Я считала вас мальчиком, ребенком, мечтателем. Я думала, что вы никогда ни на что не решитесь. А вы хотите побить Тэдди, разрушить мой семейный очаг, опозорить меня, вы хотите, чтобы газеты подхватили эту скандальную историю. Это жестоко, низко, это недостойно мужчины.

Он (с грустью, не веря своим ушам). Ты боишься?

Она. Конечно боюсь. Вы бы тоже испугались, если б у вас была хоть капля здравого смысла. (Поворачивается к нему спиной, подходит к камину и нервно постукивает ногой по решетке.)

Он (сосредоточенно глядя на нее). Совершенная любовь изгоняет страх. Вот почему я не боюсь. Миссис Бомпас, вы не любите меня.

Она (поворачивается к нему, со вздохом облегчения). Благодарю, благодарю вас, Генри! Какой вы милый, когда захотите.

Он. За что вы благодарите меня?

Она (жеманясь, подходит к нему). За то, что вы снова назвали меня миссис Бомпас. Теперь я знаю, что вы будете благоразумны и отнесетесь ко мне, как истый джентльмен.

Он падает на табурет, закрывает лицо руками и стонет.

Что случилось?

Он. Раз или два в жизни мне чудилось, что я счастлив, блаженно счастлив. Но эти смутные предчувствия, рождающиеся с первым проблеском сознания! Эти удары действительности! Тюремные стены спальни! Горечь пробуждения! И теперь снова! Теперь, когда я был уверен, что это не сон!

Она. Послушайте, Генри! Сейчас не время нести всякую чепуху.

Он вскакивает с табурета, точно она нажала в нем какой-то рычажок и, приведя в действие мощную пружину, выпрямила его тело. Сжав губы, проходит мимо нее к столику.

Ой, осторожнее! Вы чуть не ударили меня головой в подбородок.

Он (с ядовитой вежливостью). Прошу прощение. Что вы от меня хотите? Я к вашим услугам. Я готов быть истым джентльменом, если вы потрудитесь объяснить, что для этого требуется...

Она (испуганно). Благодарю вас, Генри. Я нисколько в этом, не сомневалась. Вы не сердитесь на меня, нет?

Он. Говорите. Говорите же! Займите чем-нибудь мои мысли, или я... я... (Схватив веер, чуть не ломает его, судорожно сжимая в руках.)

Она (подбегает к нему и вцепляется в веер, причитая). Не ломайте! Что вы делаете!

Он медленно разжимает пальцы, она вырывает веер у него из рук.

Какие глупые шутки! Я не выношу этого! Как вы смеете! (Открывает веер и видит, что ленточка, соединяющая пластинки, в нескольких местах порвана.) Ну как вам не стыдно!

Он. Прошу прощения! Я куплю вам новый.

Она (сварливо). Где вы такой найдете? Это мой любимый веер.

Он (резко). Обойдетесь без веера, только и всего.

Она. Очень мило с вашей стороны — исковеркали мой любимый веер да еще грубите.

Он. Если б вы только знали, насколько я был близок к тому, чтобы исковеркать любимую жену Тэдди и преподнести ему одни обломки, вы... вы не хныкали бы над этой дешевенькой дрянью. Благодарите бога, что остались в живых. Черт бы побрал ваш веер!

Она. Перестаньте ругаться. Можно подумать, что вы мой муж.

Он (снова в изнеможении падает на табурет). Это какой-то кошмар! Что с вами сделалось? Где моя Аврора?

Она. Уж если на то пошло, так что с вами сделалось? Неужели вы думаете, я бы стала поощрять ваши ухаживания, зная, что вы такой злюка?

Он. Не тащите меня в эту пропасть! Не надо, не надо! Помогите мне снова выбраться к вершинам.

Она (опускаясь перед ним на колени, умоляюще). Будьте благоразумны, Генри! Поймите, ведь я на краю гибели! И перестаньте твердить, что все это очень просто.

Он. Мне так кажется.

Она (вскакивая на ноги, вне себя). Если вы повторите это еще раз, я сделаю что-нибудь такое, о чем мне придется потом пожалеть. Мы стоим на краю бездны. Я не сомневаюсь, что перешагнуть через нее и покончить со всем этим очень просто. Но неужели вы не можете предложить что-нибудь более приемлемое?

Он. Сейчас я ни на что не способен. Меня окутала холодная черная тьма... Я не вижу ничего, кроме обломков наших сновидений. (Встает с глубоким вздохом.)

Она. Ах, не видите? А я вижу. Я вижу, как Джорджина пичкает Тэдди вашими стихами. (Наступает на него с решительным видом.) И я заявляю вам, Генри Эпджон: вы втянули меня в эту историю, и вы должны помочь мне выпутаться из нее.

Он (вежливо и безучастно). Могу сказать только одно: я к вашим услугам. Что прикажете мне делать?

Она. Вы знаете какую-нибудь другую Аврору?

Ои. Нет.

Она. Не смейте говорить «нет», да еще таким дурацким ледяным тоном. Вы обязаны знать какую-нибудь Аврору.

Он. Вы же сами сказали, что во всем мире нет другой Авроры, кроме вас. (Поднимает кулаки в порыве нахлынувших на него чувств.) Боже мой! Вы и были для меня единственной Авророй! (Отворачивается, пряча от нее лицо.) Она (гладит его по плечу). Ну полно, милый, полно! Все это очень трогательно с вашей стороны. Я ценю такое отношение, честное слово, ценю; но сейчас оно совершенно неуместно. Ну послушайте меня. Ведь вы, наверно, знаете эти стихи назубок?

Он. Да, я знаю их назубок! (Поднимает голову и подозрительно смотрит на нее.) А вы?

Она. У меня стихи не держатся в голове. Кроме того, все это время я была так занята, что просто не успела прочесть их до конца, но прочту в первую же свободную минуту, обещаю вам, Генри. А теперь постарайтесь вспомнить: попадается там где-нибудь фамилия Бомпас?

Он (негодующе). Нет!

Она. Вы уверены?

Он. Конечно уверен. Неужели я мог вставить такую фамилию в свои стихи!

Она. А что тут такого? Она рифмуется со словом «компас», а компас в нашем положении как нельзя более кстати! Впрочем, вы поэт, вам лучше знать.

Он. Какое это имеет значение сейчас?

Она. Какое? Громадное! Если Бомпас в стихах не упоминается, мы можем сказать, что они написаны другой женщине, а вы показали их мне только потому, что меня тоже зовут Авророй. Так что извольте изобрести какую-нибудь другую Аврору ради такого случая.

Он (ледяным тоном). Если вы хотите, чтобы я солгал...

Она. Неужели вы, порядочный человек, джентльмен, скажете правду?

Он. Вы сломили мой дух, вы осквернили мои сновидения. Хорошо ! Буду лгать, отпираться, клянусь честью. Не беспокойтесь, я сумею сыграть роль джентльмена!

Она. Вы хотите свалить все на меня? Это низость, Генри!

Он (с усилием овладевая собой). Вы правы, миссис Бомпас. Виноват. Простите мою вспышку. Это у меня, вероятно, болезнь роста.

Она. Болезнь роста?

Он. Переход от романтической юности к цинизму зрелого возраста обычно занимает пятнадцать лет. Если они сжимаются до пятнадцати минут, такие темпы слишком стремительны, в результате — болезнь роста.

Она. Неужели сейчас время умничать? Ведь это решено, правда? Вы будете пай-мальчиком и солжете Тэдди, что у вас есть другая Аврора.

Он. Да, теперь меня ничто не остановит. Раньше я говорил ему только половину правды, а теперь исправлю свою ошибку и буду лгать вовсю. Я буду просто упиваться ролью джентльмена.

Она. Мой милый мальчик, я была уверена в вас. Я... Ш-ш! (Кидается к двери, открывает ее и прислушивается, затаив дыхание.)

Он. Что случилось?

Она (побелев от ужаса). Тэдди!.. Стучит по барометру. А если он подошел к барометру, значит, все в порядке. Может быть, Джорджина ничего ему не сказала? (Возвращается на цыпочках к камину.) Сделайте вид, будто ничего не случилось. Дайте мне перчатки, скорей.

Он подает ей перчатки. Она торопливо натягивает одну и с притворным спокойствием застегивает пуговицы.

Отойдите от меня подальше, скорей!

Он отходит от нее, упрямо сжав губы, и останавливается возле рояля, так как дальше идти уже некуда.

Я буду застегивать перчатки, а вы напевайте что-нибудь, тогда, может быть...

Он. Картина преступления будет полная. Ради всего святого, миссис Бомпас, оставьте свою перчатку в покое, вы похожи па карманного воришку.

Входит ее муж — цветущего вида, хорошо одетый коммерсант. У него короткая толстая шея, квадратный подбородок, по глаза веселые, а по линии рта можно судить, что это натура доверчивая. Выражение лица у него серьезное, но без тени недовольства — скорее наоборот.

Муж. Хэлло! А я думал, вы в театре.

Она. Я так беспокоилась, Тэдди. Почему ты не пришел к обеду?

Муж. Я получил записку от Джорджины. Она просила заехать к ней.

Она. Милая Джорджина! Как жаль, что я всю эту неделю не могла к ней выбраться. Надеюсь, у нее все благополучно?

Муж. Да, но она беспокоится о моем благополучии... и о своем.

Она бросает на Генри испуганный взгляд.

Кстати, Эпджон, мне бы хотелось поговорить с вами, если Аврора согласится обойтись без вас минуты две-три.

Он (сухо). Я к вашим услугам.

Муж. Торопиться некуда, успеем после театра.

Он. Мы решили не ходить в театр.

Муж. Вот как! Тогда, может, переберемся в мою берлогу?

Она. Зачем? Лучше я уйду, мне все равно надо спрятать бриллианты, раз мы не идем в театр. Дай мне мои вещи.

Муж (подает ей пушистое облачко и зеркало). Ну что ж, здесь, кстати, и места больше.

Он (оглядываясь по сторонам и расправляя плечи). Я, пожалуй, тоже за просторное помещение.

Муж. Так если ты не возражаешь, Рори...

Опа. Нет, нет, пожалуйста. (Уходит.)

Как только двое мужчин остаются одни, Бомпас неторопливо вынимает из бокового кармана тетрадку стихов, смотрит на нее в раздумье, потом смотрит на Генри, стараясь привлечь его взгляд. Генри прилагает все усилия, чтобы сохранить безмятежный вид.

Муж. Разрешите спросить, вам знакома эта рукопись?

Он. Рукопись?

Муж. Да. Может быть, вы хотите взглянуть на нее поближе?

(Сует тетрадку ему под нос.)

Он (разыгрывая приятное изумление). Да это мои стихи!

Муж. Как будто так.

Он. Какой ужас! Миссис Бомпас показала их вам! Вы, должно быть, считаете меня круглым идиотом. Но это было так давно! Я начитался суинберновских «Песен перед восходом солнца»^{3} и не успокоился до тех пор, пока сам не настрочил несколько песен Восходящему солнцу. Помните? «Аврора — розовоперстая Аврора». Они все полны Авророй. Когда миссис Бомпас сказала мне,. что ее зовут Авророй, я не устоял перед искушением и дал ей почитать. Но мне и в голову не пришло, что она может представить их на ваш суровый суд.

Муж (ухмыляясь). Эпджон! Вы за словом в карман не полезете! Вам сам бог велел стать сочинителем. Мы с Рори еще будем гордиться, что принимаем у себя знаменитость. Каких только вралей мне не приходилось слушать — и постарше вас были, да где им с вами тягаться!

Он (прикидываясь удивленным). Неужели вы хотите сказать, что не верите мне?

Муж. Неужели вы надеетесь, что я поверю?

Он. Почему же нет? Не понимаю.

Муж. Бросьте. Нечего прикидываться дурачком, Эпджон. Прекрасно вы все понимаете.

Он. Клянусь вам, я совершенно не знаю, что подумать. Может быть, вы потрудитесь разъяснить свои слова?

Муж. Не надо переигрывать, дружок! Но раз уж на то пошло, я не поскуплюсь на разъяснения. Если вы воображаете, что эти стихи звучат так, будто они написаны не о живой женщине, а о том холодном, промозглом времени дня, ради которого вы ни разу в жизни не вставали с постели, — это не делает чести вашему таланту; а я, заметьте, могу ценить и уважать его не меньше, чем кто-либо другой. Ну, признавайтесь! Вы посвятили эти стихи моей жене?

Внутренняя борьба мешает Генри ответить.

Ну конечно! (Бросает тетрадку на стол, подходит к коврику перед камином, останавливается там в монументальной позе и, слегка посмеиваясь, выжидает дальнейшего хода Генри.)

Он (сухо, взвешивая каждое слово). Мистер Бомпас, вы ошибаетесь, клянусь вам. Надо ли говорить, что миссис Бомпас — женщина с незапятнанной репутацией — не способна допустить по отношению ко мне ни одной недостойной мысли. Тот факт, что она показала вам мои стихи...

Муж. Это совсем не факт. Они попали ко мне в руки помимо нее. Она мне их не показывала.

Он. Разве это не говорит о том, что мои стихи абсолютно невинны? Миссис Бомпас не замедлила бы показать их вам, если б она приняла вашу совершенно необоснованную точку зрения.

Муж (потрясенный). Эпджон, будьте честны. Не клевещите на свои умственные способности. Неужели вы думаете, что я разыгрываю из себя дурака?

Он (серьезно). Так и получается, уверяю вас. Даю вам честное слово джентльмена, что я никогда не питал к миссис Бомпас никаких других чувств, кроме самого обычного уважения и признательности за приятное знакомство.

Муж (коротко; впервые за все время проявляя раздражение).

Ах, вот как! (Отходит от камина и медленно приближается к Генри, оглядывая его с головы до ног с возрастающей неприязнью.)

Он (стараясь закрепить впечатление от своей лжи). Мне бы и в голову не пришло писать ей стихи. Это полнейший абсурд.

Муж (зловеще багровея). Почему абсурд?

Он (пожимая плечами). Да я просто не восхищаюсь миссис Бомпас, не чувствую к ней ничего такого...

Муж (кричит Генри прямо в лицо). Разрешите вам сказать, что миссис Бомпас восхищались более достойные люди, чем такой пронырливый щенок, как вы.

Он (ошеломленный). К чему такие оскорбления? Даю вам честное слово джен...

Муж (вне себя от ярости, ничего не слушая, теснит Генри все дальше и дальше к роялю). Вы не восхищались миссис Бомпас! Вам и в голову не приходило посвящать ей стихи! Моя жена недостаточно хороша для вас! (Кричит яростно.) А кто вы такой, скажите, пожалуйста, чтобы так задирать нос?

Он. Мистер Бомпас, я допускаю, что ревность способна...

Муж. Ревность? Да неужто вы вообразили, что я ревную к вам? И не подумаю, даже к десятку таких, как вы. Но если вам кажется, что я позволю оскорблять мою жену в ее же собственном доме, то вы жестоко ошибаетесь!

Он (зажатый между роялем и наступающим Тэдди). Ну как мне убедить вас? Будьте благоразумны. У нас с миссис Бомпас далекие отношения, мы совершенно равнодушны друг к другу...

Муж (презрительно). Повторите, ну-ка повторите это еще раз! Вы как будто гордитесь этим? Эх, о вас даже руки марать не хочется!

Совершенно неожиданно Генри использует прием, называющийся у боксеров уклоном, и меняется местами с мужем, который оказывается теперь зажатым между ним и роялем.

Он. Довольно! Я больше не намерен это терпеть.

Муж. Ого! Да вы, оказывается, не робкого десятка! Молодец, молодец!

Он. Это нелепо! Уверяю вас, что миссис Бомпас совершенно...

Муж. Хотел бы я знать, за кого вы принимаете миссис Бомпас? Я вам сейчас доложу, что такое миссис Бомпас. Это самая элегантная женщина из самого элегантного общества в Саут-Кенсингтоне! Красавица, умница! Перед такой обольстительной женщиной не устоит ни один, даже самый искушенный мужчина, что бы там ни говорили о ней всякие зазнавшиеся рифмоплеты, на которых ничем не угодишь. Это признано самыми известными людьми нашего круга, а вы будто ничего не знаете! Так что это доказывает? Только то, что вы человек безвестный, ничтожный! Три или четыре режиссера предлагали ей сотню фунтов в неделю, согласись она выступать на сцене. И я думаю, они не хуже вас понимают, что делают. Единственный более или менее представительный мужчина в кабинете министров пренебрег делами государственной важности ради того, чтобы потанцевать с ней, хотя сам он не принадлежал к нашему кругу. Лучший поэт Бедфорд-парка написал в ее честь сонет, который один стоит всей вашей любительской брехни. На прошлогодних скачках в Аскоте^{4} старший сын одного герцога отказался прийти ко мне с визитом только потому, что его чувства к миссис Бомпас противоречили его долгу по отношению ко мне как к хозяину дома; и это делало честь нам обоим. А для вас (с возрастающей яростью), для вас она, видите ли, недостаточно хороша! Вы к ней холодны, равнодушны и имеете наглость заявлять об этом мне прямо в лицо. Да я вам нос расквашу, может быть, тогда вы повежливей станете! Знакомить вас с интересной женщиной — все равно что метать бисер перед свиньей. (Кричит на него.) Перед свиньей! Слышите?

Он (к сожалению, забыв свои хорошие манеры). Только посмейте еще раз назвать меня свиньей... я так вас двину по физиономии, что вам на неделю хватит звона в ушах!

Муж (вне себя). Что? (Налетает на Генри, точно разъяренный бык.)

Генри занимает оборонительную позицию, обнаруживая повадку хорошо натренированного боксера, и ловко увертывается от удара, но, к несчастью, забывает о табурете, который стоит сзади. Валится навзничь, нечаянно толкая табурет под ноги Бомпасу, и тот падает на него. Миссис Бомпас с воплями влетает в комнату, бросается к поверженным бойцам, садится на ковер и правой рукой обнимает мужа за шею.

Она. Тэдди, перестань, перестань! Он убьет тебя, он же настоящий боксер!

Муж (горя мщением). Я ему покажу настоящего боксера! (Пробует вырваться из ее объятий, но тщетно.)

Опа. Генри, не дразните его! Ну я прошу вас!

Он (жалобно). У меня громадная шишка на затылке. (Приподнимается с пола.)

Она (хватает Генри левой рукой за фалды и не дает ему встать, правой продолжая обнимать Тэдди). Нет, сначала обещайте мне, что не будете драться, обещайте оба! (Тэдди приподнимается, но она снова притягивает его к себе.) Тэдди, ведь ты обещаешь? Ну скажи — да! Будь умницей!

Муж. Нет, пусть он сначала возьмет свои слова обратно.

Она. Возьмет, возьмет! Вы берете свои слова обратно, Генри? Да?

Он (свирепо). Да! Беру!

Она отпускает его фалды. Он встает. То же самое делает и Тэдди.

Я беру назад все! Все до последнего слова.

Она (сидя на ковре). А мне никто не поможет встать?

Оба поднимают ее.

Теперь протяните друг другу руки и будьте умницами.

Он (не задумываясь). Ни за что! Я погряз во лжи ради вас, и мое единственное вознаграждение — это шишка на затылке величиной с яблоко. Но теперь я снова вернусь на правильный путь.

Она. Генри! Ради бога...

Он. Бесполезно. Ваш муж дурак и скотина...

Муж. Что вы сказали?

Он. Я говорю, что вы дурак и скотина. Потрудитесь выйти со мной отсюда, и я скажу это еще раз.

Тэдди снимает пиджак, готовясь к бою.

Эти стихи действительно были посвящены вашей жене, все до последней строчки, — только ей, никому другому. Свирепая мина сходит с лица Бомпаса. Просияв, он снова надевает пиджак.

Я написал эти стихи потому, что любил ее. Она была для меня самой прекрасной женщиной в мире, и я повторял ей это сотни раз. Я обожал ее, слышите? Я называл вас тупым дельцом, недостойным такой женщины, — и это правда.

Муж (настолько польщен всем этим, что боится верить своим ушам). Не может быть!

Он. Еще как может! Вы еще не то услышите. Я просил миссис Бомпас уйти со мной из этого дома, оставить вас, развестись с вами и выйти замуж за меня. Я умолял, настаивал еще сегодня вечером. И только после ее отказа мне стало ясно, что между нами все кончено. (Презрительно глядя на него.) И что только она в вас находит, одному богу известно!

Муж (полный раскаяния). Дорогой мой, что же вы раньше этого не сказали? Извините меня. Ну, перестаньте сердиться. Дайте руку. Рори, заставь его дать мне руку.

Она. Ради меня, Генри. В конце концов, ведь это мой муж. Простите его. Пожмите ему руку.

Оторопевший Генри позволяет ей соединить свою руку с рукой Тэдди.

Муж (горячо трясет ее). Признайтесь, что ни одна из ваших литературных героинь и в подметки не годится моей Рори. (Поворачивается к жене и с горделивой нежностью похлопывает ее по плечу.) А, Рори? Перед тобой никто не устоит, никто! Нет такого мужчины, который продержался бы больше трех дней.

Она. Перестань говорить глупости, Тэдди. Генри, вы не очень ушиблись? (Щупает ему затылок. Он ежится.) Бедный мальчик, какая шишка! Сейчас велю принести уксус и восковую бумагу. (Звонит.)

Муж. Хотите сделать мне большое одолжение, Эпджон? Я не люблю просить, но это было бы просто замечательно для нас обоих.

Он. Чем могу быть полезен?

Муж (берет тетрадку со стихами). Разрешите мне напечатать их! Будет сделано как нельзя лучше. Прекрасная бумага, роскошный переплет — я не поскуплюсь. Это же замечательные стихи! Мне бы хотелось показать их кое-кому.

Она (подбегает, восхищенная этой затеей, и становится между ними). Генри, ведь вы не будете возражать!

Он. Нет, я не возражаю. Теперь мне все равно.

Муж. А как мы назовем ваш томик? «Авроре» или что-нибудь в этом роде, а?

Он. Я бы предпочел другое название: «Как он лгал ее мужу».