«Однако, — может заметить кто-нибудь с английским пренебрежением ко всему, кроме сути, — куда он клонит со своими двадцатью четырьмя часами? Я без труда живу на двадцать четыре часа в день. Я успеваю всё, что хочу сделать, и ещё нахожу время участвовать в газетных конкурсах. Конечно, когда знаешь, что в сутках только двадцать четыре часа, легко довольствоваться двадцатью четырьмя часами!»
Вам, дорогой сэр, я приношу свои извинения. Вы именно тот человек, с которым я мечтаю встретиться вот уже сорок лет. Будете ли вы так любезны прислать мне ваше имя и адрес и назвать свою цену за то, чтобы рассказать мне, как вы это делаете? Не я должен читать лекцию вам, а вы мне. Пожалуйста, выйдите вперёд. То, что вы существуете, и мы до сих пор не сталкивались, несомненная потеря для меня. Между тем, пока вы не объявитесь, я продолжу беседовать со своими товарищами по несчастью — неисчислимой армией душ, преследуемых более или менее болезненным ощущением, что годы всё утекают и утекают, а они до сих пор не смогли привести свою жизнь в надлежащий порядок.
Если исследовать это чувство, мы увидим в основе его беспокойство, ожидание, предвосхищение, стремление. Оно является источником постоянного дискомфорта, ибо ведёт себя как скелет на пиршестве наших наслаждений. Мы идём в театр и смеёмся, но в антракте оно грозит нам костлявым пальцем. Мы неистово спешим на последний поезд, и когда в старости мы переводим дух на платформе в ожидании последнего поезда, оно прохаживается рядом и спрашивает: «О человек, что содеял ты с юностью твоей? Что делаешь ты со своей старостью?» Вы можете утверждать, что это чувство постоянного заглядывания в будущее, стремления, есть неотъемлемая часть жизни. Верно!
Но есть градации. Человек может желать посетить Мекку. Его совесть велит ему отправиться в Мекку. Он странствует, при помощи агентства Кука или без; он может никогда не достичь Мекки, он может утонуть, не добравшись до Порт-Саида, он может без вести пропасть на побережье Красного моря; его желание может вечно оставаться неутолённым. Неосуществлённое стремление может постоянно тревожить его. Но он не будет мучиться так, как тот, кто, желая попасть в Мекку и измученный желанием желанием достичь Мекки, так и не покидает Брикстон.
Большинство из нас не покинуло Брикстон. Мы даже не наняли кэб до Лудгейт-цирка и не узнали у Кука цену экскурсии. И говорим в своё оправдание, что в сутках всего двадцать четыре часа.
Если продолжить анализ нашего смутного тревожного стремления, мы увидим, как я полагаю, что оно проистекает из навязчивой идеи, будто нам следует делать что-то в дополнение к тем вещам, которые нам велят делать долг и совесть. Мы обязаны, по писаным и неписаным законам, поддерживать себя и свои семьи (если таковые имеются) в здравии и довольстве, платить наши долги, делать сбережения, увеличивать наше благосостояние путём увеличения своей продуктивности. Задача достаточно сложная! Задача, с которой немногие из нас справляются! Задача, зачастую превышающая наши способности! Тем не менее, если здесь мы добиваемся успеха, что иногда бывает, мы не удовлетворены; скелет по-прежнему с нами.
И даже когда понятно, что задача превосходит наши способности, что мы не в силах её решить, мы чувствуем, что будем меньше досадовать, если приложим наши силы, уже перегруженные, к чему-то ещё.
И это действительно так. Желание сделать что-то сверх своей обязательной программы является общим для всех людей, кто в ходе эволюции поднялся над определённым уровнем.
До тех пор, пока не будет предпринято усилие, чтобы утолить это желание, чувство беспокойного ожидания начала чего-то, что не начинается, будет нарушать душевный покой. У этого желания много названий. Это одна из форм универсальной жажды знаний. И оно настолько сильно, что люди, чья жизнь целиком посвящена приобретению знаний, под действием этого желания превышают свою программу в поисках всё нового знания. Даже Герберт Спенсер, по моему мнению, величайший из когда-либо живших умов, часто бывал вовлекаем этим желанием в небольшое исследовательское противотечение.
Полагаю, у большинства людей с желанием жить — то есть людей любознательных — стремление превысить обязательную программу принимает книжные формы. Они избирают путь чтения. Бесспорно, британцы становятся всё более и более начитанными. Но я бы хотел заметить, что книги отнюдь не исчерпывают сферы знания, и беспокойная жажда самоусовершенствования — увеличения своих знаний — вполне может быть утолена помимо книг. О различных путях к этому я расскажу позже. Здесь же только замечу тем, кто не имеет естественной склонности к чтению, что книги не единственный источник.