Как убивали Сталина

Глава 3 Отчаяние Дзержинского

20 июля 1926 года от разрыва сердца умер Ф. Э. Дзержинский. Лишь самые избранные знали истинную причину этой смерти. Однако архивы сохранили их тайну. Она переворачивает господствующие ныне представления об этом человеке.

Изматывающая Первая мировая война (1914–1918) и разрушительная война гражданская (1918–1920) вместе с её неизбежным «военным коммунизмом» довели Россию до экономической катастрофы. Выход был один — НЭП (1921–1936), т. е. такая новая экономическая политика, которая «всерьёз и надолго» предполагала сосуществование и развитие всех форм собственности и предпринимательства.

Первой задачей НЭПа стало послевоенное восстановление хозяйства. Второй должно было стать его срочное переустройство на основе лучших достижений науки и техники. Ответственность за это во многом была возложена на Дзержинского!

Дзержинский Феликс Эдмундович (1877–1926) — участник польского и российского революционного движения. Более 10 лет — в тюрьмах, на каторге и в ссылке. С 1917 г. председатель ВЧК (с 1922 — ОГПУ), нарком внутренних дел (1919–1923), одновременно с 1921 г. нарком путей сообщения, с 1924 г. — председатель Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ). С 1921 г. — председатель комиссии по улучшению жизни детей. Членом Политбюро ЦК не был…

Вот ответственность(!) — ответственность за порядок в стране, ответственность за экономику государства, ответственность за сохранение нации, в том числе и за счёт возвращения к полноценной жизни неисчислимой преступной массы беспризорников. На всех направлениях Дзержинский одержал победу. Кроме одного. Оно и свело его в могилу.

Этим направлением оказалась политика. Неслучайно за 18 дней до своей трагической кончины 2 июля 1926 года он страстно напишет Председателю Совнаркома А. Рыкову: «Политики этого правительства я не разделяю». Именно «политика этого правительства» убила Дзержинского. Началось это давно, но впервые основательно дало себя знать 16 марта 1923 года, когда в адрес руководителя Рабоче-Крестьянской Инспекции В. Куйбышева было направлено следующее откровение: «…чтобы наша система государственного капитализма, т. е. само… Государство не обанкротилось, необходимо разрешить проблему госаппаратов, проблему завоевания этой среды, преодоления её психологии и вражды. Это значит, что проблема эта может быть разрешена только в борьбе.

Каково настоящее положение. Надо прямо признаться, что в этой борьбе до сих пор — мы биты. Активна и победоносна другая сторона. Неудержимое раздутие штатов, возникновение всё новых и новых аппаратов, чудовищная бюрократизация всякого дела — горы бумаг и сотни тысяч писак; захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия; миллионы излишеств. Это легальное кормление и пожирание госимущества — этой саранчой. В придачу к этому неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность, характеризующая наш, так называемый, «хозрасчёт», преступления, перекачивающие госимущество в частные карманы.

…всё более истощается основной доставшийся нам капитал, и всё большее бремя ложится на крестьянство…»

Под этими словами Дзержинского и сегодня подпишутся все законопослушные граждане и прежде всего предприниматели, бесконечно уставшие от бумажной волокиты и безделья, от беспредельного произвола и поборов постсоветского чиновничества. Не знаю, кто начал изображать Дзержинского кровожадным убийцей, не разбирающим правых и виноватых?! Между тем в сверхсекретных и до сих пор закрытых архивах я обнаружил такие предложения первого председателя ЧК, которые протестовали против негласно утверждённой, безоглядной практики репрессий. В том же письме Куйбышеву, например, предлагается в корне изменить существующий порядок арестов: «Руководство в этой борьбе… должно всецело принадлежать руководителю данного ведомства (органа). Без его согласия аресты и привлечения к следствию его сотрудников по делам, связанным с этой борьбой, не допускаются.

<…> Аресты и предание суду должны производиться лишь в том случае, если предрешено, что данное лицо вредно для производства, что оно должно быть изъято навсегда и нет нужды его пробовать исправить и покорить делу путём прощения.

<…> В систему мер воздействия и покорения себе (государству, — НАД.) — чиновничества — необходимо ввести беспощадное уничтожение преступлений и бесхозяйственности по намеченной системе и плану (определённые кампании — с широким оповещением и предупреждением) путём изъятия и наказаний (вплоть до террора). Эти изъятия необходимы и для воздействия на трудолюбие и производительность труда остающихся и для сокращения массы чиновничества — голое сокращение в одном месте даёт увеличение в другом. Изъятым чиновничеством следует колонизовать Север и безлюдные безинтеллигентские местности (Печора, Архангельск, Туруханка).

<…> Оказание всемерной помощи и поддержки честным хозяйственникам, тем, которые сознают свои ошибки, которые, руководя, учатся делу и изучают его, и сознают, что делают промахи, и что должны учиться.

<…> Поднятие — при максимальном сжатии аппаратов — жалования до реального прожиточного уровня. Борьба с системой подкупа спецов — путём безумно высоких ставок. Эта система не примирила с нами спецов, а породила чувство безответственности и безнаказанности, и презрения к нам…»

Когда читаешь всё это, невольно начинаешь думать, что Путин успел ознакомиться с предложениями Дзержинского прежде, чем они попали в мои руки. Уж очень схожи подходы президента теперешней России с теми, что предлагал Феликс Эдмундович. Неслучайно, наверное, Путин никогда не говорил о нём плохо. Видимо, знал, что говорит… Только непорядочные и неосведомлённые люди, знающие о том, что было, лишь по слухам, после приведённых выше слов решатся выставлять личность этого легендарного человека в качестве «жестокого железного пугала».

Впрочем, если у кого-то закрадываются сомнения насчёт человечности Дзержинского, рассекречу здесь ещё один неизвестный, быть может, даже и самому Путину документ от 24.12.26 г., а именно письменное свидетельство сестры Дзержинского Ядвиги Эдмундовны: «Он очень любил Христа… Заветы Христа глубоко были вкоренены в его сердце… В 1893 г. Феликс хотел из гимназии перейти в Духовную Семинарию, чтобы в будущем остаться ксендзом, но преподаватель Закона Божьего в гимназии, ксендз Ясинский, отговорил его от этой мысли, так как Феликс был слишком весел и кокетлив, ухаживал за гимназистками, а те влюблялись в него по уши…

<…> В 1894 г. Феликс увлёкся чтением книг разных философов, <…> которые своим материализмом отвлекли его от религии, но уважению личности Христа Феликс остался верен надолго, а может быть, до смерти — не знаю».

При прежней власти такие признания сестры о брате «железном Феликсе», конечно, не были известны широким массам. Хотя, казалось бы, что тут странного, что многие совершенно неверующие люди, в том числе и Дзержинский, могли и могут искренне симпатизировать самоотверженному главному герою Нового Завета, разделяя многие его поступки и заповеди?! Разве не могли на всю жизнь запасть в душу будущему борцу за всеобщую справедливость такие строки из Евангелия от Луки: «И спросил Иисуса некто из начальствующих (выделено мной, — НАД.): …что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: …знаешь заповеди: не прелюбодействуй; не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй; почитай отца и матерь твою. Он же сказал: всё это сохранил я от юности моей. Услышав это, Иисус сказал ему: ещё одного не достаёт тебе: всё, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах… Он же, услышав это, опечалился, потому что был очень богат. Иисус, видя, что он опечалился, сказал: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие… И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними».

Теперь, зная свидетельство сестры и письма Куйбышеву, другим представителям «верхов», можно сказать, что действительно до самой смерти Дзержинский мог сохранить верность заветам Христа по отношению к начальствующим и простым смертным.

В прежние годы мы привыкли слышать, что Дзержинский — «рыцарь без страха и упрека»; никогда, нигде, ни в чём несдающаяся несгибаемая личность… Так оно и было, но… до поры до времени, до того времени, как этот действительно кристально чистый, честный и справедливый человек впал в полное отчаяние, столкнувшись с системой, которую представляла власть бюрократов и политических выскочек в лице Троцкого, Зиновьева, Каменева, Пятакова, Рыкова и им подобных. Здесь надо заметить, что Сталин, «сделавшись генсеком», при всём своём умении «сосредоточивать в одних руках необъятную власть» тогда ещё (к 1926 г.) всей полнотой власти не обладал. Главная, исполнительная власть находилась в те годы (особенно с 1923 по 1930 гг.) у группы Рыкова, наследовавшего после смерти Ленина (в 1924 г.) пост Председателя Совнаркома и СТО (Совет Труда и Обороны). Так продолжалось до конца 1930 года, когда оформилась почти неограниченная власть Сталина, а именно вместо Рыкова Председателем Совнаркома был назначен ближайший соратник нового вождя — В. М. Молотов. С этого времени не только партийная, но и государственная власть, можно сказать, перешла в одни руки, возможность чего ещё 3 июля 1926 года (т. е. за 17 дней до своей внезапной смерти) в одном из последних писем предостерегающе предсказывал в каком-то демократическом порыве Дзержинский: «Если не найдём правильной линии в управлении страной и хозяйством — оппозиция наша будет расти, и страна тогда найдёт своего диктатора — похоронщика революции, — какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне — бывшие красные — Муссолини, Пилсудский…»

Вопрос поиска «правильной линии в управлении страной и хозяйством» в годы НЭПа особенно невыносимо стал мучить Дзержинского, начиная с конца 1925 года и… вплоть до самой смерти 20 июля 1926 г. Именно в эти исключительно тяжёлые для него месяцы и дни были написаны наиболее откровенные и отчаянные письма, многие из которых так и не дошли до своих адресатов.

Среди этих писем буквально кричит неотправленное письмо Сталину. При том, что отношения между ними выглядели так, как будто товарищами они не были, но и врагами назвать их нельзя. Впрочем, на последнем (смертельном для Дзержинского) пленуме ЦК и ЦКК Сталин, когда начались нападки на Феликса, встал на его защиту, а когда тот скоропостижно скончался, дал весьма необычную оценку его жизни, сказав, что, если бы потребовалось охарактеризовать её одним словом, то этим словом было бы слово «горение»…

Как бы не складывались их отношения, но 3 декабря 1925 г. Дзержинский решается написать Сталину следующее письмо отчаяния: «В связи с положением, создавшимся для промышленности и ВСНХ, я должен просить ЦК об отставке, так как при создавшемся положении руководить успешно промышленностью не в состоянии. У нас нет ни правильного плана, ни единого плана для всего советского хозяйства, ни единого оперативного руководства в хозяйственной области, ни единой увязки разных отраслей. На этой почве мы идем быстрыми шагами к кризисам частичным, которые, всё дальше разрастаясь, будут всё шириться и смогут превратиться в серьёзнейший кризис, если партией не будут в самом срочном порядке приняты необходимые меры. Я лично, не будучи политиком и не умея своевременно поставить вопросы так, чтобы они были своевременно рассмотрены и разрешены партией… становлюсь в должности предс. Президиума ВСНХ помехой для быстрого и своевременного разрешения вопросов, а потому мне не остаётся ничего, как просить отставки, и я уверен, что если бы жив был бы Владимир Ильич, он мою просьбу удовлетворил бы».

Это своё неумение ФЭД с горькой усмешкой объяснял тем, что вопросы он «ставил не раз, и не раз, а почти всегда они сдавались для проработки, согласования и т. д., и в результате вопросы и до сих пор прорабатываются…»

Письмо Сталину Дзержинский так и не отправил, после трёх дней мучительных раздумий обречённо написав на машинописной копии карандашом: «Не послал. 6. XII. Ф.Д.» Явно его мучило то, что, получив такое письмо, Сталин вызовет и скажет: «Что, Железный Феликс, сломался? Тебе трудно. И мне трудно. Всем трудно. А товарищу Ленину не было трудно? Однако он до последнего сражался… Какой же ты Железный Феликс, если в самый тяжёлый момент УХОДИШЬ С ПОЛЯ боя, прося отставки?!» (Примечание. В очерке «В. И. Ленин» Горький приводит следующие ленинские слова: «Надо бороться. Необходимо! Нам тяжело? Конечно! Вы думаете: мне не бывает тоже трудно? Бывает — и еще как! Но — посмотрите на Дзержинского, — на что стал похож он! Ничего не поделаешь! Пусть лучше нам будет тяжело, только бы одолеть!»)

Письмо Сталину не было отправлено, вероятно, ещё и потому, что Дзержинский снял нараставшее напряжение, что называется, выговорившись на бумаге. Тогда этого хватило. Правда, разрядка оказалась недолгой. Паразитирование чиновников и разного рода посредников на теле экономики настолько выводило его из себя, что 11 февраля 1926 г., выступая в Ленинграде с разоблачительной речью в защиту политики снижения розничных цен, он с негодованием произнёс: «Что значит снижение розничных цен? Снижение розничных цен — это значит сокращение того тунеядского, того дармоедского аппарата, который присосался к нашей кооперации и к нашей торговле. Они наживают на нашей торговле миллионы, и поэтому товары, которые мы делаем, не попадают к крестьянину, а попадают именно к этим посредникам-дармоедам…»

К сожалению, высшая исполнительная власть в образе Председателя Правительства А. Рыкова и «тех, — как писал Дзержинский Сталину, — кто ВСНХ регулирует и исправляет, кто над ним коммиссарствует» (в лице Шейнмана, Цюрупы, Сокольникова, Каменева, и им подобных), не разделяла таких подходов руководителя Высшего Совета Народного Хозяйства; и если в открытую не ставила палки в его колёса, то подходы эти просто не замечала.

Дзержинский не сдавался, пытался стучаться во все двери, но часто не находил понимания даже у своих «комчванствующих» заместителей (вроде тов. Пятакова), к которым решил обратиться 1 июня 1926 г. со следующим письменным признанием: «…Я вынес твёрдое убеждение о банкротстве нашей системы управления, базирующейся на всеобщем недоверии… Эту систему надо отбросить, она обречена». Слова «о банкротстве» он зачеркнёт и вместо них напишет явно сдерживающую его раздражение фразу «о непригодности в настоящее время нашей системы». Что же касается фразы «она обречена», то от неё в печатном тексте не останется даже следа. И только то, что написано рукой Дзержинского в порыве откровения, полностью сохранит его действительное признание…

Пройдёт месяц, и 2 июля 1926 г. в послании Председателю Совнаркома и Совета Труда и Обороны А. И. Рыкову Дзержинский, словно чувствуя, что наступают его последние дни на земле, сделает обнажающее весь смысл действующей власти и в то же время не оставляющее ему никаких надежд заявление: «Я вынужден обратиться к Вам… при создавшихся условиях диктатуры т. Шейнмана (Председатель Госбанка, — НАД.) и непринятия реальных мер со стороны правительства для обеспечения кредитования промышленности и снижения розничных цен, а также полной изоляции ВСНХ в его усилиях справиться со всё увеличивающимися трудностями… я снимаю всякую ответственность за состояние нашей промышленности и ВСНХ и ввиду этого прошу Вас возбудить вопрос в ЦК о моей отставке. <…> При нынешней экономической политике на практике я не могу перед органами госпромышленности выступать и руководить ими как представитель правительства, ибо политики этого правительства я не разделяю.

<…> Кончаю повторным заявлением, что ответственность за ВСНХ с себя снимаю. Ф. Д.»

На другой день после заявления, которое, казалось, не оставляло ему никаких надежд, Дзержинским овладевает такое отчаяние, что он вдруг пишет поистине трагическое «обращение без адреса». Пишет так, как пишут самоубийцы перед смертью, пытаясь хотя бы фактом своей насильственной кончины доказать кому-то свою правоту…

Вот крик его души: «Устал жить и бороться» — это слова записки одного из лучших хозяйственников т. Данилова (директор Выксы), покончившего с собой самоубийством… Эти слова т. Данилова и его настроение характеризуют настроение в настоящее время огромного количества лучших хозяйственников… Такого настроения нельзя оставить без внимания — не найти его источников, не найти средств излечить этого убийственного недуга.

Каковы же эти источники?

Это положение наших хозяйственников и бесплодность 9/10 их усилий. <…> 9/10 сил и энергии уходит… не на создание новых ценностей, не на само производство, не на изучение его, подбор работников и организацию дела, а на согласование, отчетность, оправдание, испрашивание. Бюрократизм и волокита заели нас, хозяйственников. На работу нет времени. Мы устали жить и бороться.

Система управления нашим хозяйством от верху до низу должна быть в корне изменена. Эта система ныне является пережитком, вреднейшей преградой дела. <…> Она основана на полной безответственности; они основана на принципе постоянной проверки всех деталей работы и неслыханно разветвлённых параллелизмов работ.

<…> Эта отчётность въелась так в систему у всех органов, что поголовно все органы живут тем, что требуют от других всякой отчётности, справок, сведений, докладов… Получился в результате настоящий паралич при полном ходе всех машин — всех звеньев государственного управления и хозяйствования.

<…> Отсюда — тысячи тысяч комиссий. При нашей системе они неизбежны, какими бы ругательствами мы ни разражались.

Отсюда — у нас хорошие работники сходят с ума и занимаются «писаниями» — для творческой работы создания ценностей нет у них времени. Отсюда мы кормим сотни и сотни тысяч людей излишне, отсюда — неслыханные потери в народном хозяйстве. Отсюда — аппараты объедают рабочих и крестьян, тех, кто своим трудом создает реальные ценности; отсюда — между нами — руководителями государства и хозяйства — и между рабочим и крестьянином — стена миллионного аппарата.

Вместе с тем и темп нашего развития приостановлен. Мы решаем вопросы и даём указания с неслыханным опозданием. Так дольше не может продолжаться не только потому, что лучший людской материал износился — «устал жить и бороться», но и потому, что иначе мы не можем справиться с той задачей, которую история поставила перед нами… 3.VII.26 г. Ф. Дзержинский».

Я представляю: какую непримиримую бурю чиновничьей злобы могло вызвать это, похожее на завещание, письмо… ни к кому, и в то же время обращённое ко всем, в том числе и к нашим, переживающим нечто подобное, дням!

Дзержинского и до этого травили по-чёрному. Неслучайно он вынужден был написать Сталину: «…по состоянию своего здоровья (нервы) я не в состоянии сейчас руководить… Я опасаюсь, что… мне придётся уйти для лечения». Уйти лечиться он не успел. Его успели затравить. Его сердце довели до предела. И оно не выдержало…

Отчаяние и от положения в стране, и от того, что происходит с ним лично, Дзержинский в тот же день, 3 июля 1926 г., буквально выплеснул в письме Куйбышеву: «Существующая система — пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчётах, бумагах, комиссиях. Капиталисты, каждый из них имел свои средства, и был ответственен. У нас сейчас за всё отвечает СТО и П/бюро… У нас не работа, а сплошная мука. <…> Сейчас мы в болоте. Недовольства и ожидания кругом, всюду. <…> Я лично и мои друзья по работе тоже «устали» от этого положения невыразимо. Полное бессилие. <…> Так нельзя. Всё пишем, пишем, пишем. Нельзя так. А вместе с тем величайшие перед нами проблемы, для них нет у нас времени и сил. Муссолини вводит 9-часовой рабочий день и говорит: я знаю моих итальянцев, если призову, будут работать 10 часов. А у нас — мы знаем наших рабочих — при 8-часовом рабочем дне будут работать 5–6. Прогуливать будут до 30 %. <…> Не находим общего языка.

<…> У нас сейчас нет единой линии и твёрдой власти. Каждый комиссариат, каждый зам и пом, и член в наркоматах — своя линия. Нет быстроты, своевременности и правильности решений.

Я всем нутром протестую против того, что есть. Я со всеми воюю. Бесплодно. <…> Я знаю, что мои выступления могут укрепить тех, кто наверняка поведут… страну к гибели… Как же мне, однако, быть?

<…> Я столько раз подавал в отставку. Вы должны скорее решить. Я не могу быть председателем ВСНХ — при таких моих мыслях и муках. Ведь они излучаются и заражают…»

Долго так продолжаться не могло. Развязка клубка противоречий, пропитанного духом отчаяния, наступила неожиданно скоро. 20 июля 1926 г. на пленуме ЦК и ЦКК его опять начали травить. Его пытался защитить Сталин. Дзержинский отбивался, как мог. Это была его последняя, предсмертная речь. Он опять пытался докричаться до совести «верхов». Страшно взволнованный, он говорил страстно и самоотверженно: «…если вы посмотрите на весь наш аппарат, если вы посмотрите на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к Председателю СТО и Совнаркома и говорил: дайте мне отставку… нельзя так работать!

<…> А вы знаете отлично, моя сила заключается в чём. Я не щажу себя… никогда. <…> Я никогда не кривлю своей душой. Если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них. Мне одному справиться трудно, поэтому и прошу у вас помощи…»

Однако и эта последняя его просьба повисла в воздухе. В зале заседаний политическая стихия дискуссий захватила всех. Было не до Дзержинского…

И только через несколько часов председательствующий А. Рыков сообщит: «Сегодня после утреннего заседания партию постиг исключительной силы удар. С т. Дзержинским после его речи сделался припадок сердца. На протяжении 2,5 часов он лежал в соседней комнате, к нему были вызваны врачи. После того, как ему стало немного легче, он пошёл к себе на квартиру. Там уже в его комнате с ним случился новый сердечный припадок, и т. Дзержинский помер. Врачи определили его смерть, как результат паралича сердца. Относительно первого припадка, который с ним произошёл в соседней комнате, врачи устанавливают, что это был типичный, как они мне сказали, припадок грудной жабы. После второго припадка, через несколько минут прибыли врачи, но оказались бессильными перед совершившимся фактом».

Вечернее заседание было отложено.

Дзержинскому было 49 лет. Почти 49…

1) Дзержинский не допустил бы произволов Ягоды, «вязания ежовых рукавиц» Ежовым и «терновых венцов Берии». Это официально признано высшим политическим руководством СССР.

2) Как руководитель Высшего Совета Народного Хозяйства Дзержинский был против искусственной ликвидации многоукладности экономики. Только естественная конкуренция могла быть причиной отмирания тех форм собственности и предпринимательства, которые изжили себя экономически. Дзержинский горой стоял за «общественный строй цивилизованных кооператоров», действующих в интересах расцвета государства.

3) Законопослушные предприниматели наших дней заинтересованы в защите от произвола чиновничества и сбора дани разного рода «преступными крышами», что сумел предотвратить Дзержинский во времена НЭПа.

4) Малолетняя беспризорность, разлагающая общество преступность, распространение явления лиц без определённого места жительства (бомжей), вымирание населения страны благодаря организаторскому таланту Дзержинского были остановлены и в конце концов сведены до безопасного уровня.

После всего этого только у непорядочного человека поднимется рука бросить в Дзержинского камень.