Как уморительны в России мусора, или Fucking хорошоу!

ГЛАВА 1 ДВА КАПИТАНА

Почти сутки весь наличный состав работников Выборгского[70] РУВД мыл, чистил и отдраивал здание от последствий фекального потопа, устроенного так и не обнаруженным злодеем.

Капитан Ларин, разумеется, скромно промолчал о своей роли в произошедшем.

Петренко, вырвавшийся, наконец, на оперативный простор наземного мира, лютовал так, что у его подчиненных нет-нет, да и закрадывались в головы нехорошие мысли о явившемся следствием длительного пребывания в темноте и одиночестве сумасшествии подполковника, и о необходимости применения к нему принудительных мер медицинского характера…

Всё началось с того, что Мухомор, избив лопатой несчастных Рогова с Плаховым, временно потерял к ним интерес, выстроил адекватный, частично адекватный и совершенно невменяемый личный состав райуправления в кривоватую шеренгу на втором этаже здания и объявил, что никто из его подчиненных не сделает ни глотка, пока на полах, стенах и потолках останется хотя бы одно бурое пятнышко.

Затем начальник РУВД взял из кабинета дознавателя Удодова кнут, конфискованный год назад у цыгана-конокрада и непропитый исключительно по причине затрудненности его коммерческой реализации в городских условиях, щелкнул длинной кожаной плетью перед носом потрясенного перспективой многочасовой трезвости Чердынцева, гаркнул «Выполнять, сукины дети!» и в качестве демонстрации серьезности своих намерений треснул залитой свинцом рукоятью инструмента погонщика лошадей по лбу начальнику дежурной части.

Оглушенный майор тут же упал, за что получил от Петренко пинок ботинком под ребра и упрек в недостаточной физической подготовке.

Потом по приказу подполковника раздетого донага Соловца на веревках опустили в свежепробитую лунку во льду близлежащего пруда и не вынимали до тех пор, пока из начальника ОУРа окончательно не выветрились все алкогольные пары и его трижды не цапнула за ноги какая-то ошалевшая щука. Мухомор гоголем ходил по берегу замерзшего водоема и в мегафон отдавал приказы проводившим водяную экзекуцию сержантам, ударами дубинок и сапогов удерживавших главного «убойщика» в проруби.

Собравшимся поодаль зрителям из числа привлеченных воплями прохожих было объяснено, что Соловец готовится к соревнованиям по моржеванию среди сотрудников силовых ведомств, а на истошные крики о помощи со стороны голого майора не стоит обращать внимания — мол, таковы особенности его метода тренировки.

Когда синего от холода и скрюченного, как сушеная мойва, Соловца принесли обратно в РУВД, Петренко переключился на дознавателей и публично вылил в раковину обнаруженный в кабинете Твердолобова и К полный огнетушитель созревшей браги. Возмущенного таким беспределом и позволившего себе раскрыть рот Гекова Мухомор избил кнутом лично, а поддержавшего своего коллегу Удодова начал по собственной инициативе метелить Чердынцев, явно пытавшийся выслужиться перед подполковником.

За несанкционированное вмешательство в воспитательный процесс начальник дежурной части снова огреб рукоятью кнута в лобешник и удалился от греха подальше к себе в каморку.

После дознавателей настал черед оперсостава.

Плахов и Рогов отходили от побоев в машине МЧС, Волков лежал в больнице в связи с электротравмой, так что отдуваться Ларину, Дукалису и Казанове пришлось за шестерых. Мухомор выстроил бравых оперов по росту и долго издевался над их интеллектуальными способностями, заставляя их решать детективные задачки из потрепанного сборника некоего А.В.Воробьева и отжиматься от пола на кулаках по десять раз за каждый неправильный ответ.

Целый час из помещения ОУРа слышались гнусавый голос Петренко, зачитывавший текст, свист кнута и тяжелое дыхание подчиненных майора Соловца.

Ни одной задачки так решено и не было.

В финале разбирательства подполковник зашел к ментально и физически переутомленным оперативникам с тыла и дал каждому из них мощный пендель под зад, означавший, что «убойщикам» пора хватать ведра и тряпки, и мчаться на свой этаж.

Что они и сделали.

Убегая вверх по лестнице, оперативники слышали, как Петренко зловеще пообещал старшине из ППС: «А с патрульными я займусь строевой подготовкой! Сам! Вечером! На минном поле!..»

Разумеется, отдраить всё так, чтобы не осталось «ни единого пятнышка», как требовал подполковник, не удалось.

И к семи утра следующего дня, когда усталость, бессонная ночь и необходимость сменить перепачканную в процессе подземных блужданий одежду вынудили-таки Мухомора отправиться домой, интерьер здания управления представлял собой хоть и малоприятное, но более-менее соответствующее установленным нормативами МВД зрелище, немного оживляемое лежащими то тут, то там телами измученных сотрудников.

Стресс от перенесенного ими каторжного труда оказался настолько велик, что обмыв проведенной работы был с общего молчаливого согласия перенесен на неопределенное время.

Потерявший за сутки пять кило Дукалис прошел по вздувшемуся зелено-бежевому линолеуму коридора второго этажа, куда на проветривание и просушку была выставлена почти вся мебель, и осторожно постучал в дверь кабинета Соловца.

— Не заперто! — из-за двери глухо донесся голос начальника ОУРа.

— Георгич, — Дукалис сунулся в пустой кабинет и узрел одиноко сидящего на единственной табуретке майора, перед которым на полу стояла банка с водой. В воде болтался самопальный кипятильник, изготовленный из двух бритвенных лезвий «Нева» и пары спичек, скрепленных черной суровой ниткой. Провода от кипятильника шли в розетку радиоточки. — Ты как?

— Нормально, — вздохнул Соловец. — Всё согреться не могу… Вот, решил себе чайку сварганить, — главный «убойщик» потряс зажатой в руке упаковкой «Индийского чая» со слоном на этикетке, на самом деле собранным, высушенным и расфасованным в солнечной Грузии в перерывах между митингами в поддержку независимости Чечни, антироссийскими демонстрациями и разучиванием новых тостов и застольных песен. Таким образом, времени на качественное приготовление чая у грузинов оставалось совсем чуть-чуть, и смесь в пачке представляла собой крупно нарубленные чайные листы пополам с ветками и обрывками какой-то сорной травы. — А он, зараза, не фурычит…, — майор уставился на кипятильник.

— Так ты, это…, — предложил наблюдательный Дукалис. — В электросеть провода воткни. А то от двенадцати вольт твоя вода будет до вечера греться.

— Черт! Ведь правда…, — Соловец вытащил оголенные концы из радиорозетки и сунул их куда надо.

Между бритвенных лезвий проскочила искра, на первом этаже здания РУВД что-то глухо бабахнуло и запахло паленым.

— Хреново заизолировал, — с грустью молвил начальник ОУРа, вытащил из банки неисправный кипятильник, отшвырнул его в угол и поднял на подчиненного усталые глаза. — Чего пришел-то?

— Там тебя, это… внизу двое дожидаются. У Чердынцева, — доложил оперативник.

— Заявители?

— Не, из Главка…

— Из Главка? — испугался Соловец. — И чё им от меня нужно?

— Они не говорят, — Дукалис пожал плечами.

— В больших чинах? — засуетился начальник ОУРа, предполагая самое худшее — целевую проверку работы его отдела инспекторами из Управления собственной безопасности.

Время от времени, если судить по циркулирующим в ментовской среде легендам, такие неожиданные инспекции проводятся для того, чтобы показательно выдрать, а иногда — и посадить, какого-нибудь безответного офицера, не имеющего волосатой лапы наверху. Тем самым достигаются сразу две цели: УСБ демонстрирует руководству, что недаром ест свой хлеб, а МВД в целом, в свою очередь, показывает населению, как оно «отважно борется с негативными проявлениями» в собственных рядах.

За пятнадцать лет службы начальник ОУРа Выборгского района лапой не обзавелся.

Как и деньгами, чтобы откупиться от проверяющих, которым ничто человеческое никогди не чуждо.

Максимум, что мог предложить майор, так это упоить их вусмерть дрянной водкой в какой-нибудь разливочной неподалеку. Или накачать самодельным сидром, изготовляемым его давним приятелем старшим сержантом Циррозовым почти в промышленных масштабах.

— Чё, Георгич, очко жим-жим? — дружелюбно ляпнул Дукалис и тут же об этом пожалел, получив от трезвого, а потому непредсказуемого майора точный удар кулаком в солнечное сплетение.

Когда Анатолий разогнулся, хватая воздух широко открытым ртом и пытаясь сфокусировать взгляд, Соловца в кабинете уже не было.

— Вообще-то у нас спокойно, — Чердынцев вернулся в дежурку после замены перегоревших предохранителей электрощита и разлил по стаканам красное марочное вино. — Район спальный, разборок не бывает. Так, только бытовуха…

Офицеры ГУВД, прибывших для встречи с начальником местного ОУРа, предвкушающе сглотнули. На лицах делегатов из Главка отпечатались многие годы, проведенные в правоохранительной системе России, поэтому, если не знать об их принадлежности к сплоченным рядам борцов с преступностью, этих двух невысоких, пузатых, лысоватых и узколобых мужичков в потрепанных костюмчиках неопределенного цвета, пошитых в братской ГДР[71] где-то в начале восьмидесятых годов ХХ века, легко можно было принять за спившихся механизаторов или водопроводчиков.

— Ну, вздрогнем? — начальник дежурной части поднял стакан. — За МВД?

— За МВД, — согласились гости и осушили поднесенные емкости.

— Только вот Петренко с катушек съехал, — пожаловался Чердынцев и убрал бутылку «Ахашени» в сейф.

Делегаты с Лиговского проспекта проводили остатки вина разочарованными взглядами.

— Объявил месячник борьбы с пьянством, — майор закурил длинный ментоловый «Salem 100’s». — Типа, на рабочем месте чтоб никто…

— Как?! — потрясенно спросил один из гостей. — Новый год же скоро!

— Да, сегодня ж уже двадцать пятое, — поддержал второй делегат. — Декабря, между прочим…

Чердынцев задумался.

События последних нескольких дней напрочь заслонили от него вопрос о новогодних праздниках, традиционно длящихся в России с католического рождества до Старого Нового Года. Хотя, если быть откровенным, для начальника дежурной части Выборгского РУВД, как, впрочем, и для подавляющего большинства его облаченных в мышино-серую форму коллег по всей стране, а также — в некоторых республиках бывшего СССР, праздники мало чем отличались от будней. Разве что к вливаемому внутрь горячительному прибавлялись участие в организации фейерверков, стрельба из штатного ПМа по лампочкам уличных фонарей и более тяжелая, чем обычно, голова наутро.

В отмеченные красным дни календаря телефон в дежурке разрывался от звонков с поздравлениями от бывших и действующих сотрудников, и с сообщениями об актах мелкого и крупного хулиганства. По поводу первых поднимались тосты, на вторые старались не реагировать.

Размышления Чердынцева прервал аккуратный стук в стекло «кормушки» и внутрь сунулась всклокоченная голова Соловца…

— Ба-а-а, Макс! — радостно заорал начальник ОУРа, узрев торчавшего в дежурке старого знакомца, с которым они так славно нажирались на ежегодных двухнедельных курсах повышения квалификации. — Виригин!

— Георгич! — один из гостей вскочил с продавленного дивана. — А мы к тебе!

Соловец обогнул конторку, ногой распахнул дверь в каморку Чердынцева и заключил собутыльника в объятия.

— Познакомься, — Макс представил напарника, чью голову украшали три здоровенные шишки и одна ссадина поперек лба. — Любимов…

— Очень рад! — главный районный «убойщик», которого некоторые непочтительные граждане из числа заявителей именовали «мелким убоищем», крепко пожал руку Любимову. — Соловец. Можно просто — Георгич.

— Жора, — хрипато выдохнул небритый партнер Виригина.

— А ты, небось, уже подпол[72]? — начальник ОУРа подмигнул приятелю, семь лет ходившему в майорах.

— Уже капитан, — вздохнул экс-майор Виригин. — Жора — тоже… А ты что, Георгич, ничего не слышал?

— Нет, — сочувственно сказал Соловец. — И давно?

— С месяц…

— Э-эх, жи-и-исть, — протянул Чердынцев и ощупал свой погон, на котором пока еще чудом держалась одна большая звезда между двух просветов.

— Пошли ко мне, — предложил Соловец. — Там всё и расскажете… Кстати, а чё вы у нас делаете?

— Батончик, урод недобитый, отправил, — хриплоголосый, пытавшийся бездарно подражать Жеглову в исполнении Высоцкого, Жора Любимов скривился, когда упомянул начальника «убойного» отдела ГУВД Анатолия Павловича Шишкина по кличке «Едрён батончик», присвоенной ему за привычку закусывать самогон и портвейн «сникерсами», «твиксами» и «баунти». — На новогоднее усиление. Поработайте, грит, на земле[73], а дальше поглядим, возвращать вас в Главк или нет… Дегенерат усатый. Ненавижу.

— Нам надо какое-нибудь раскрытие организовать. — грустно сказал Виригин. — Или два… Лучше всего — нейтрализацию преступной группы. Тогда хоть майоров обратно дадут. Может быть…

— Организуем, — беспечно пообещал Соловец, ни разу в жизни в глаза не видевший ни одной организованной преступной группы, если не считать сплоченной кучки своих подчиненных в частности и МВД в целом.

ГЛАВА 2 С УТРА ПРИНЯЛ — ВЕСЬ ДЕНЬ СВОБОДЕН

Несмотря на то, что Виригин и Любимов работали в одном отделе и даже считались напарниками[74], лишение их майорских званий произошло по совершенно различным причинам, хотя и связанным с неумеренным поглощением Максом и Жорой спиртосодержащих жидкостей.

В отделе полковника Шишкина оба оперативника были, в общем то, на хорошем счету.

Раскрытия они давали — разными способами, иногда весьма экзотическими, но давали, — если, конечно, не обращать внимание на то, что в качестве подозреваемых задерживались совершенно посторонние и не имеющие никакого отношения к расследуемым преступлениям люди, из которых потом с переменным успехом выколачивались «чистосердечные признания»; всегда подносили руководству презенты к памятным датам типа дня милиции; вовремя писали отчеты и протоколы, рисовали красивые графики и схемы, и вообще содержали бумаги в относительном порядке; с заявителями вели себя хоть и по-хамски, но не переходя рамок приличия — не били и не выбрасывали из окна своего кабинета на третьем этаже, как некоторые их абсолютно несознательные товарищи; во время осмотров мест происшествия и обысков в квартирах задержанных не наглели, прикарманивая лишь причитающееся им по чину — водочку с портвешком, деньжат немного, курево да приглянувшуюся мелочевку вроде зажигалки или мобильного телефона; со следователями и прокурорскими работниками вели себя почтительно, старались с ними не ссориться и «Едрён батончика» не подставляли; с коллегами по службе часто не дрались, а если и дрались — то тут же мирились…

Но два последовавших один за другим отнюдь не прекрасных ноябрьских дня кардинально изменили жизнь обоих майоров.

Первым накосорезил обычно спокойный Виригин.

В течение рабочего дня опер принял на грудь в общей сложности примерно литр розового портвейна и триста граммов экзотической самогонки из репы, канистру с которой принес знакомый сотрудник из отдела по борьбе с мошенничествами. Под вечер майор в гордом одиночестве направил свои стопы по одному адресу, где, судя по сообщению стукача, проживала дама, могущая дать ценные показания и пролить свет на обстоятельства давно и трудно расследуемого ГУВД убийства крупного торговца говядиной.

Бизнесмена замочили в его собственном автомобиле — бронированном по высшей категории «мерседесе» S-класса, — пальнув по нему подкалиберным снарядом из стадвадцатипятимиллиметровой противотанковой пушки, установленной в кустах напротив ворот дома коммерсанта. Куски немецкого седана вперемешку с обрывками костюмов барыги и его шофера потом собирали в радиусе полукилометра от места уничтожения "кабана[75]".

Убийство, конечно же, сразу попало в разряд «заказных», а в качестве основных подозреваемых были взяты под стражу повар и секретарь бизнесмена, и парочка наугад выбранных сотрудников мясоперерабатывающего комбината, принадлежавшего конкуренту убитого предпринимателя.

Дознание шло медленно и напряженно — арестованные отчего-то не хотели облегчить жизнь подчиненным «Едрён батончика» и сознаться в совершении заказухи, требовали адвокатов, орали о каких-то «процессуальных нормах» и вообще вели себя неадекватно по отношению к оперативникам, обзывая тех «козлами».

Повар так просто до того обнаглел, что, когда Любимов попытался его отлупить в своем кабинете, дал Жоре сдачи, приковал нокаутированного опера к батарее его же собственными наручниками, сунул в рот «убойщику» кляп из комка документов со стола, спокойно вышел из кабинета и удрал через окно туалета на первом этаже здания ГУВД, объявившись через месяц аж в Швеции, где получил статус «беженца».

На все запросы России об экстрадиции «беглого преступника» горячие скандинавские парни отвечали отказом и требовали предоставить доказательства его вины. Их, видите ли, не устраивали присланные Генеральной прокуратурой документы, где обвинение повара строилось на «внутреннем убеждении» следователя и оперов.

На эту тему главный законник страны, внешне смахивающий на хряка-производителя, даже поскандалил с невысоким и худощавым шведским послом.

Разговор на повышенных тонах происходил в Кремле, во время одного из многочисленных торжественных приемов, посвященных какой-то очередной экономической инициативе Президента. Генпрокурор наорал на посла, схватил того за грудки, но чуть не описался от испуга, когда в самый разгар выяснения отношений со шведом ему на плечо опустилась рука и голос главы российского государства спросил «Ну, и что у нас здесь происходит?».

Хрякообразный законник залепетал нечто невразумительное в свое оправдание, втянув голову в плечи и не оглядываясь, однако встрепенулся, когда вокруг неожиданно засмеялись.

Позади него стоял отнюдь не Президент, а один из эстрадных пародистов, бывший в то время молоденьким любовником дряхлеющей примы российской попсы.

Генпрокурор раззявил было пасть, дабы высказать актеришке всё, что он думает о таком безответственном поведении эстрадника. Но в последнюю секунду заметил уже настоящего Президента, с доброй улыбкой дедушки Ленина и чекистским прищуром Железного Феликса смотрящего на разворачивающуюся сцену, и перевел всё в шутку, громко поздравив пародиста с удачным розыгрышем и про себя пообещав устроить наглецу веселую жизнь…

Облом Генпрокурора негативно сказался на проводивших расследование операх — по указке из Москвы подчиненных «Едрён батончика» жестоко отымели за «недостаток собранных улик» и пригрозили лишить премиальных, если те за месяц не управятся и не представят «качественных обвиняемых», которые хотя бы не сбегут и которых можно будет довести до суда.

Дама, к которой поперся Виригин, училась с убитым бизнесменом в одном классе и как-то раз высказалась в том духе, что «не удивлена таким финалом жизни Борюсика».

Случившийся поблизости милицейский осведомитель сию фразочку запомнил и доложил своему куратору Максу, ожидая от последнего скромное вознаграждение в размере трех бутылок водки.

Но не дождался.

Выделяемые на оплату услуг "барабанов[76]" суммы пропивались оперативниками еще в начале года, так что к ноябрю о деньгах оставались лишь смутные воспоминания, и как-то материально поддержать своих добровольных помощников можно было только путем привлечения их в качестве процессуального лица при проведении следственных действий. Что Виригин и сделал, отправив осведомителя понятым на осмотр места двойного убийства, случившегося на складе ликеро-водочного завода и являвшегося обычнейшей бытовухой на почве ссоры после употребления крепкой алкогольной продукции — бригада грузчиков-аборигенов не сошлась во мнении с пришлыми экспедиторами насчет необходимости применения военной силы против Ирака и в качестве последнего аргумента убеждения оппонентов использовала ломы и снятый с пожарного щита топор.

Выгнать следственную бригаду и понятых с завода удалось только через месяц.

Тридцать дней те скрывались на территории, перебегая от одного штуцера к другому и воруя ящики со спиртным прямо из кузовов подготовленных к выезду в магазины грузовиков…

Путь Макса к однокласснице «Борюсика» был извилист и долог.

Виригин несколько раз останавливался у ларьков и подкреплялся пивом, сел не в тот троллейбус и уехал на другой конец города, храбро бился на станции метрополитена с дебелой дежурной, не желавшей пускать шатавшегося опера на вверенный ей эскалатор, долго травил в конце перрона станции «Достоевская», при подъезде к которой его укачало, час искал нужный дом, приставая на улице к шарахавшимся от него прохожим и, в результате, ошибся квартирой.

Всё было бы ничего, если бы за той дверью, в которую позвонил оперативник, не проживал родной младший брат начальника питерского ГУВД Курицына.

Выглянув на лестничную площадку и узрев там какого-то толстого бухарика в грязной одежде, ожидавший приезда юной любовницы родственник городского Мусорбаши[77] хотел было в грубой форме послать алконавта, но не успел.

Виригин, чьи мозги окончательно заклинило в процессе «лакировки» выпитых водки и портвейна пивом, завопил:

— Попался, гад! От нас не уйдешь! — и ударил визави носком ботинка под коленную чашечку.

Затем опер схватил согнувшегося от боли младшего Курицына за грудки и втолкнул в квартиру.

После чего запер дверь, приставил ошалевшему брату начальника ГУВД пистолет ко лбу и начал требовать признательных показаний в соучастии в убийстве мясоторговца, а также — «добровольной выдачи» запаса снарядов к пушке и адресов подельников.

Курицын-младший вяло посопротивлялся, получил по зубам рукояткой потертого ПМа и дал Максу прямой телефон Мусорбаши, чтобы тот разрулил ситуацию.

Виригин, в предвкушении «блестящего раскрытия», немедленно позвонил.

Как решил перевозбужденный Макс — по номеру главного организатора и заказчика преступления.

На беду «убойщика», генерал-полковник Курицын оказался на рабочем месте и в течение десяти минут ошалело слушал доносящиеся из телефонной трубки угрозы в свой адрес, вскрики брата, которого Виригин обещал пристрелить на месте, если «организатор» не явится с повинной, и цитаты из Уголовного Кодекса, коими опер подкреплял свои многоэтажные матерные сентенции.

Наконец, до Курицына-старшего дошло, что с ним говорит один из работничков отдела полковника Шишкина.

Генерал-полковник, не прерывая соединения с городской линией, по внутренней связи вызвал к себе «Едрён батончика» и молча передал тому трубку, из которой продолжали сыпаться рубленные бессвязные фразы Виригина. Начальник «убойного» отдела ГУВД едва не скончался на месте от ужаса, и попробовал осторожно и мягко вразумить своего подчиненного.

Услышав голос «любимого руководителя», балансирующий на грани потери сознания пьяный Макс страшно обрадовался и решил, что Шишкин, со своей стороны, тоже вышел на «организатора» и сейчас проводит у того обыск. Поэтому, дабы не мешать полковнику колоть «главного преступника», Виригин бросил трубку и с удвоенной энергией накинулся на «подозреваемого», не обращая внимания ни на начавший тут же трезвонить телефон, ни на крики на лестнице, куда по прямому приказу Мусорбаши прибыла группа захвата из местного РУВД и блокировала подъезд, ни на вой сирен и всполохи красно-синих огней на улице, ни на передаваемые через громкоговорители предложения немедленно сдаться.

Потом подтянулся СОБР и для начала вынес железную дверь в квартире этажом ниже.

Вместе с куском несущей стены.

Разумеется, сей печальный инцидент случился в силу элементарной ошибки, а не из-за тупости бойцов…

К тому же, по причине важности мероприятия использовалась взрывчатка. Причем пластида не пожалели, заложив в дверную коробку колбаску граммов на триста.

Дом вздрогнул, с потолков посыпался мел и все перекрытия просели сантиметров на десять.

— Руки в гору! — заорали одетые в камуфляж бойцы, и наставили автоматы на голого волосатого хачика[78] лет сорока и длинноногую пухлощекую блондинку, с которой дитя гор только-только собрался слиться в экстазе всего за пятьдесят долларов. — Лежать! Работает СОБР!

— Ой, мальчики! Вы к нам? — радостно спросила блондинка.

— Она сказала, что ей уже есть восемнадцать! — успел выкрикнуть гость из Закавказья и огреб прикладом автомата по выдающемуся во всех отношениях носу и сапогами в иные части организма.

Однако до смерти хачика не запинали.

Так, лишь для вразумления, разминки и дабы отбить охоту спать с белыми женщинами.

Умные собровцы быстро, всего за пятнадцать минут, сориентировались в происходящем, еще раз уточнили у своего руководства адрес, бросили потерявшего остатки сознания носатого торговца хурмой на разгромленной кухне и кинулись на выход.

Чтобы не повторяться, бойцы изменили тактику штурма, пошли по веревкам с крыши и бодро ворвались в жилище Курицына-младшего через окна, забросав комнаты гранатами со слезоточивым газом. Тем самым они, однако, только усилили мучения избитого и связанного родственника начальника ГУВД, ибо к этому моменту силы у Виригина давно закончились, он уже с полчаса мирно спал под включенным теплым душем в ванной и на «Черемуху» не реагировал…

Не прошло и суток с момента выноса бесчувственной тушки Макса из квартиры брата Мусорбаши и начала служебного расследования, организованного «Едрён батончиком» по горячим следам, как отличился Любимов.

ГЛАВА 3 У МУСОРОВ ТАКАЯ ДОЛЯ — ИМ НЕ ПРОЖИТЬ БЕЗ АЛКОГОЛЯ…

В детстве оперативник-"убойщик" Жора Любимов был евреем, носил фамилию Горелик и портфель Жене Богданову — самому толстому и сильному мальчику в классе, безуспешно терзал скрипку в музыкальной школе и мечтал о том, как они с мамой уедут к перебравшейся в Хайфу тете Циле.

Будут кушать апельсины, ходить по субботам в синагогу и готовить фаршированную курочку по вырезанному из газеты рецепту Голды Меир [79].

Но время шло, а документы на выезд так и не появлялись.

Циля Бушман, в девичестве Коган, не спешила сажать себе на шею ленивых и прожорливых питерских родственников, всячески оттягивала момент оформления приглашения, а спустя пару лет и вовсе пропала, переехав из Хайфы в Тель-Авив и «позабыв» оставить кузине Саре свой новый адрес…

Мадам Горелик за время учебы отпрыска в школе и театральном институте сменила трех мужей, если не считать изгнанного из семьи биологического папаню Жоры, исчезнувшего в неизвестном направлении, когда кучерявому мальчугану было всего два года, и наградила сына фамилией второго по счету супруга, заодно посоветовав ему записаться гоем [80] при получении паспорта. Что экс-Горелик, ставший Любимовым, и сделал.

Третий муж Жориной мамы оказался весьма перспективным спекулянтом, жутким пройдохой и они через Рим эмигрировали в США, пообещав студенту четвертого курса Любимову, что заберут его к себе сразу же, как только тот закончит институт.

Правда, к этому моменту Жоре было, в принципе, всё равно, уедет он в Америку или нет.

Получив паспорт, где в графе «национальность» значилось «русский», Любимов на себе ощутил всю глубину и правоту философского принципа «Бытие определяет сознание».

«Русскому» Жоре очень понравилось безбоязненно кушать копченое свиное сало, пить в подвале портвейн с новообретенными друзьями, орать «жидовская морда» в лицо любому встретившемуся на пути их компании очкастому интеллигенту, писать разные словосочетания на заборах, махаться с такими же, как он, гопниками на дискотеках, прогуливать занятия в институте, играть на расстроенной гитаре и орать песни «под Высоцкого» на заплеванной лестнице, и курить дрянную анашу с отсидевшими в зоне корешами. В общем и целом — чувствовать себя членом великой славянской общности.

Таким образом, под влиянием внешних обстоятельств и "правильного пятого пункта[81]", примерный юноша из хорошей еврейской семьи всего за два года превратился в законченного алкоголика, придурка и юдофоба…

В Америке новый супруг Сары Горелик получил для себя и жены вид на жительство, и принялся ковать большое капиталистическое счастье на нью-йоркской фондовой бирже, но через месяц был случайно застрелен прямо перед ее парадным входом в ходе разборки между двумя конкурирующими гарлемскими бандами гаитянских наркоторговцев.

Жорина мама немного погоревала, позвонила сыночку, услышала его пьяное бормотание, перемежающееся антисемитскими лозунгами, обиделась и вышла замуж уже в пятый раз.

Теперь — за кантора синагоги на Лонг-Айленде.

Юдофоб Любимов возмутился, получив сообщение об очередном избраннике мамули, продал оставшуюся от нее двухкомнатную квартиру и ушел в трехмесячный запой, окончившийся его распределением в театр имени Ленинградского Комсомола, ставшим после перестройки «Балтийским гномом».

На подмостках Жора не блистал.

Он служил "штанами[82]" и перебивался с "советского баночного[83]" на вермут "Два мента[84]" и "плодово-выгодное[85]", пока, наконец, ему не улыбнулась удача и его не пригласили выступить в роли конферансье на праздновании дня милиции во Дворце Культуры имени Дзержинского.

В разгар фуршета, последовавшего сразу за концертом, Любимов помог подняться с пола какому-то замызганному мужику в штатском костюме, выпил с ним на брудершафт, облобызался и получил от новоприобретенного «друга» шутливое предложение послужить Родине в качестве сотрудника уголовного розыска.

— Будешь как сыр в масле кататься!.. Обещаю! — бессвязно кричал мужик. — Да у нас!.. Да мы их знаешь как?!.. — кого «их», собеседник не уточнял. — Ого-го!.. Милиционер — это звучит гордо!.. Вот ты кто такой?..

— Актер! — самозабвенно врал Любимов. — Настоящий! Гамлета играю!

— Гамлет — это фигня!.. А можешь стать сотрудником органов! Понимаешь?.. С большой буквы сотрудником!.. Ты — и в органах! Прикинь, а?.. Причем во внутренних!.. Это ж красота!.. Вылез, арестовал, кого надо, и обратно… во внутренние органы!..

Бухой в сосиску и хохочущий от показавшейся ему удачной шутки Жора тут же написал заявление с просьбой принять его на работу в УР[86], не менее наклюкавшийся мужик с веселым ржаньем завизировал бумагу, сунул ее стоявшему неподалеку навытяжку какому-то генерал-лейтенанту и опять упал…

На следующее утро похмельный актер очнулся в кабинете на втором этаже Литейного, 4[87] в обнимку с бронзовым бюстом тогдашнего Генерального секретаря КПСС и страшно гудящей головой.

Рядом в застегнутых на все пуговицы рубашке со сбившимся насторону галстуком и в пиджаке, но при этом — в линялых семейных сатиновых трусах, сидел давешний собутыльник, оказавшийся первым заместителем министра внутренних дел, и тупо рассматривал новенькие удостоверение лейтенанта милиции и табельный «макаров» в заводской смазке, принесенные не в меру исполнительными подчиненными. Идиоты-подчиненные успели за ночь оформить все документы, вытащить из постели директора Ленкома, заставить того составить и подписать приказ об увольнении Любимова «в связи с переходом на другую работу», и поставили в трудовую книжку Жоры две печати: одну, закрывающую его актерскую карьеру, — в театре, другую, открывающую блестящие перспективы на правоохранительной ниве, — в отделе кадров ленинградского ГУВД.

Отступать было поздно.

Причем всем.

В те далекие времена завизированное заместителем министра заявление гражданина с просьбой принять его на службу «в ряды» имело непреложную силу первого закона Ньютона, а крутить бюрократическую машину назад означало подставить и высокого госчиновника, и всё руководство ленинградской милиции. Последствия же для попытавшегося бы возмутиться Жоры наступили бы весьма печальные, вплоть до отправки новоиспеченного лейтенанта в психушку.

Так второсортный и сильно пьющий лицедей Любимов, в девичестве — Горелик, неожиданно для себя стал ментом.

Последним смутным воспоминанием Жоры о проведенном в компании коллег вечере было хоровое исполнение матерных частушек с дежурным по питерскому ГУВД в качестве солиста и с Любимовым в качестве дирижера.

Во всяком случае, до того момента, пока майор не навернулся с табуретки.

Шишка на лбу и «дирижерская палочка» — вилка с наколотым на нее куском жирной селедки, найденная впоследствии во внутреннем кармане пиджака, — являлись тому доказательствами…

Любимов приоткрыл левый глаз и пошарил руками вокруг себя.

Было светло и холодно.

Жора с трудом приподнял правое веко, уперся руками в нечто прямоугольное, оторвал голову от какой-то плоской, твердой и шершавой поверхности, и огляделся.

Взору заслуженного опера открылись голые бетонные стены недостроенного дома, куда его непонятным образом занесло ночью. А, судя по пронизывающему ветру и расположенной примерно на одном уровне с местоположением оперативника кабинки оператора подъемного крана, Жора заседал еще и на одном из верхних этажей.

Любимов посмотрел прямо перед собой, ощупал под собой сиденье шатавшегося стула, убедился, что оно сухое, облегченно вздохнул и опустил глаза.

С иллюстрации в газете «Невское семя», на которой были разложены замерзшие остатки скудной закуски — вскрытая полупустая банка кильки в томате, два обгрызенных леденца и половинка бублика с маком, — на майора сурово смотрело знакомое горбоносое лицо с черной повязкой на левом глазу.

— У-у, Черт Одноглазый [88].., — юдофоб Любимов узнал человека на фото, ему снова поплохело, он рухнул ничком с трехногого стула и стукнулся многострадальным лбом о служивший банкетным столом пустой ящик.

Придя в себя минут через пять, опер огляделся повнимательнее и заметил те детали, что ускользнули от его пытливых глаз ранее.

Например, из-под листа толя, валявшегося возле деревянного стола-ящика, торчали худые ноги, обутые в стоптанные и перемазанные застывшим цементным раствором кирзовые сапоги размера эдак сорок девятого.

Жора несколько минут тупо рассматривал конечности неизвестного, потом откинул толь, вгляделся в небритое незнакомое лицо, скользнул расфокусированным взором по оранжевому комбинезону со множеством карманов, в который был облачен оказавшийся отнюдь не гигантом хлипкий мужичок, и ничего из событий минувшей ночи так и не вспомнил.

Однако рассиживать Любимову было недосуг, организм требовал срочной поправки здоровья путем поглощения литра, а лучше — двух или трех, пива, и потому майор снова прикрыл незнакомца толем, встал и, пошатываясь, двинулся вниз по лестнице без перил.

Где-то на середине спуска, в районе седьмого-восьмого этажа, оперативник не удержал равновесие, его качнуло в сторону узкого пролета, он запнулся о выступавшую из бетона арматуру, заколотил руками в воздухе в тщетной попытке за что-нибудь схватиться и полетел к земле, обреченно перебирая в памяти знаменательные даты своей жизни и прикидывая, кто из сослуживцев придет на его похороны.

Додумать сию фаталистичную мысль Жоре не удалось.

Полет майора завершился в куче джутовых мешков, спружинивших как самый настоящий батут и отшвырнувших оперативника вверх и вбок, в результате чего Любимов упал аккурат напротив пустого дверного проема, за которым расстилался заснеженный пустырь, и отключился.

Чудом избежавший смерти опер пришел в себя, немного полежал на холодном бетоне, потом сел, нащупал в кармане пачку «Космоса» и зажигалку, и закурил.

Глядя на струйку дыма, истекавшую в морозный воздух с тлевшего кончика сигареты, Жора припомнил, что сегодня у них в отделе состоится празднование дня рождения одного из старейших сотрудников, имевшего кличку «Фильтр», и настроение майора несколько поднялось.

Чей-то день рождения всегда означал море халявной выпивки.

Скурив полторы сигареты, Любимов окончательно повеселел и даже попытался насвистеть веселенький рэповский мотивчик. Но только он напряг мышцы диафрагмы, как его стошнило и Жора снова потерял сознание…

Выбравшись минут через сорок на пустырь, майор поводил жалом, увидел на заборе огромный плакат «Туалет — 100 м. Бегом — 50 м.», возвышавшийся над ограждением стройплощадки рекламный щит с метровыми буквами «Коррекция и исправление горбов. Недорого. Гарантии качества. Клиника доктора К.Могилы.», и в сотне метров от себя — с детства знакомый профиль крейсера «Аврора», и понял, что заночевал в Петроградском районе.

Отсюда до места работы Любимова на Лиговском проспекте было далековато.

«Убойщик» немного повздыхал, с трудом перелез через забор, плюхнувшись в удачно расположенный с другой стороны двухметрового препятствия сугроб, и потопал по Петровской набережной, имея цель поймать у Каменноостровского моста какую-нибудь машину, и посулами или угрозами заставить водителя привести себя в ГУВД.

Маленькую кучку пикетчиков у бывшего Дворца Бракосочетаний, превращенного представителем Президента по Северо-западному региону в свою резиденцию, Жора заметил издалека.

Пикет был политически правильным и верноподданическим, в связи с чем на его охрану были выделены всего два сотрудника милиции.

Демонстранты стояли с плакатами «Генерал Чаплин — мы с Вами!», «Не допустим губернатора на третий срок!», «Мы поддерживаем все инициативы ЗАКСа!», «Решения Уставного суда СПб — в жизнь!», «Час Треф» — самая интересная газета!" и «Эмму Чаплину — в мисс Вселенные!».

Пикетчики вели себя тихо и почтительно взирали на окна особняка.

Время от времени к молчаливым митингующим выходил кто-нибудь из многочисленного аппарата представителя Президента и под объективами телекамер горячо благодарил «сознательных жителей Петербурга» за поддержку курса экс-генерала ФСБ В.В.Чаплина, направленного на смещение действующего главы города и замену нынешнего градоначальника на того, кто будет дружить с семейством Эммы и Виктора Васисуальевича, и не мешать их друзьям разворовывать городской бюджет.

Пикетчики «восторженно» внимали, а тележурналисты бубнили о «многотысячном» митинге.

Камеры были расставлены так, чтобы скрыть истинное количество демонстрантов, равное двум сотням нанятых безработных и нескольким десяткам переодетых в гражданскую одежду курсантов близлежащего Зенитно-ракетного училища.

Особенно разорялся по поводу председателя городского правительства питерский корреспондент российских «Вестей».

Записной трепач аж приплясывал, когда наступало его время выходить в прямой эфир.

Вот уже месяца три он начинал каждый свой репортаж со слов «Все горожане считают, что губернатору пора уходить со своего поста…». Эта фраза настолько крепко засела в его мозгах, что ни о чем ином он уже не был способен говорить. Даже когда речь заходила об открытии птицефабрики или о проведении на берегах Невы международной конференции экологов-гомосексуалистов.

Возлюбленная журналиста, уставшая от непрекращавшегося даже в моменты постельных игрищ антигубернаторского бубнежа молодого человека, послала его подальше, некоторые коллеги перестали подавать руку, отец корреспондента с матюгами выкинул придурковатого сыночка из своего дома, когда тот явился поздравить папаню, заслуженного учителя России, с тридцатилетием его преподавательской карьеры, штатный психолог с соседнего телеканала начал с подозрением посматривать на «говорящую голову» и невзначай интересоваться, какой сегодня день и год, перемалывающий челюстями бесконечную жвачку оператор попросил «акулу эфира» не приставать к нему в нерабочее время и вообще держаться подальше.

Но телекомментатор уже ни на что не обращал внимание, полностью охваченный розовой мечтой о карьерном росте.

В Москве корреспонденту пообещали пост главы информационной службы РТР, если питерское отделение «Вестей» раздует хороший скандал вокруг местного градоначальника.

Недалекий журналист принял пустое обещание за чистую монету, зачастил на поклон к экс-генералу ФСБ Виктору Васисуальевичу Чаплину, скорешился с пиарщиками противников губернатора и расстарался так, что после просмотра его репортажей многие зрители испытывали непреодолимое желание пальнуть из гранатомета как по санкт-петербургскому офису гостелерадиокомпании, так и по особнячку представителя Президента, где окопалась шайка манерных педиков, составлявших добрую половину помощников кремлевского назначенца…

— Все, буквально все горожане считают, что губернатору пора уходить со своего поста! — примкнувший к толпе пикетчиков Любимов с интересом слушал выступление ведущего «Вестей». — Это такой же факт, как вращение Земли вокруг Солнца, и об этом много раз говорил ведущий городской политик господин Чаплин, сегодняшний светоч питерской интеллигенции. Когда же губернатор поймет, что надо уходить? Ответа мы, увы, не слышим. Прячущаяся в Смольном банда отказывается говорить с народом, их ограждают от простых людей толстые стены и многочисленные кольца охраны. Они бояться народного гнева. Но не всё потеряно! Городская прокуратура не дремлет и одно за другим возбуждает уголовные дела против заместителей губернатора! И они все сядут! Так пообещал нам источник в горпрокуратуре и подтвердил сам Виктор Васисуальевич.

Жора пошевелил бровями, вспоминая, что ему известно о прокурорских расследованиях, но, кроме того, что все возбужденные по фактам якобы имевших место быть должностных преступлений вице-губернаторов дела развалились и давно прекращены, ничего в голову не лезло.

«Наверное, возбудили по вновь открывшимся обстоятельствам, — решил майор. — А нам не сообщили. Какие же всё таки козлы эти прокурорские…».

— Губернатор замешан во всех громких политических убийствах! — продолжал разоряться журналист РТР. — Не зря его называют «губернатором криминальной столицы»!

Слово «убийство» вызвало у Любимого ряд ассоциаций с тем, чем он занимается на работе, и ему захотелось водки.

— Нет сомнений в том, что даже к смерти Ицхака Рабина [89]губернатор Санкт-Петербурга имеет самое непосредственное отношение. — корреспондент сурово насупился. — Он антисемит, это все знают, поэтому не мог не участвовать в разработке планов этого убийства! А вот, кстати, и сам господин Чаплин, — ведущий информпрограммы радостно улыбнулся, заметив появившегося на ступенях главного входа экс-генерала ФСБ. — Давайте спросим у представителя Президента, что он думает о соучастии губернатора в тех печальных событиях… Виктор Васисуальевич! — журналист, которому в связи с особой важностью его работы был разрешен практически беспрепятственный доступ к телу госчиновника, сунул под нос Чаплину микрофон. — Как вы считаете, действующий губернатор был главным заказчиком убийства Рабина, или только знал о готовившемся преступлении и промолчал?

— Гм-м… ну, это…, — представитель Президента опешил от неожиданного вопроса и покраснел. — В общем… наверное, знал…

Всё нутро бывшего кадрового сотрудника спецслужбы восставало против прямого и конкретного ответа, однако Чаплин всё же пересилил себя, как его учила многоопытная, но несколько туповатая супруга-интриганка, сконцентрировался на политической важности момента и начал говорить более-менее завершенными предложениями, лихорадочно соображая, кто ж такой этот «Рабин»:

— Конечно, нельзя однозначно утверждать… Надо проверить. Но мой опыт генерал-полковника подсказывает, что такое положение дел вероятно. Весьма…

Наконец, до Виктора Васисуальевича дошло, что «Рабин» — это Рабинович.

Только сокращенно.

Правда, тут же встал следующий вопрос — «О каком Рабиновиче идет речь и почему его надо называть сокращенно?», но на поиск ответа времени у тугодума Чаплина уже не оставалось.

— Особенно в свете… м-м-м… участия… м-м-м… этого Рабина в залоговых аукционах и в нефтяном бизнесе, — экс-силовик нашел, как ему показалось, обтекаемую форму ответа — все убитые в последние годы крупные фигуры так или иначе были замешаны и в аукционах по приобретению госсобственности, и в перепродаже «черного золота». — Следствие покажет, кем же был Рабин на самом деле и прочность его связей с губернатором, исламским экстремизмом и скинхэдами… Может, его вообще бритоголовые убили? Встретили в парадном, — Виктор Васисуальевич, еще во времена своей службы в Следственном Управлении УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области славившийся своей способностью всё путать, посчитал, что взял верный тон, и повысил голос. — попросили закурить, а, когда потерпевший им отказал, забили насмерть цепями и арматурой. Скажете, не бывает такого? Очень даже бывает! И губернатор мог заранее знать о нападении! Или сам нанять фашиствующих молодчиков, — тема борьбы со скинами была модной и любой российский политический деятель считал своим долгом отметиться, как непримиримый гонитель нео-нацистов. — Надо разобраться… Еще раз провести экспертизу повреждений на теле этого… ну, как его?.. Рабина, осмотреть место происшествия, опросить свидетелей. Свидетели обязательно найдутся! Пусть их сейчас вроде бы нет, но в будущем мы их обнаружим. Ведь не может такого быть, чтобы уважаемого человека убили и никто этого не видел. Я вам однозначно заявляю — не бывает такого! Хотя бы одного свидетеля мы отыщем и тогда я не завидую убийцам этого… черт, ну как же его?… Рабина… Да, Рабина! Фашизм не пройдет! Мы их всех выведем на чистую воду!..

Курсанты в толпе захихикали.

Чаплин понял, что в очередной раз сморозил какую-то глупость, и растерянно умолк.

«Обрезанных защищает! — злобно подумал похмельный юдофоб Любимов, в девичестве — Горелик. — У-у, сука пархатая!..»

И, не раздумывая, бросился вперед, вытаскивая на ходу «макаров» из наплечной кобуры и напрочь забыв, что перед ним — официальный представитель российского Президента…

Дальнейшее можно было бы описать фразой из лермонтовского «Бородина» — «Смешались в кучу кони, люди…».

Жора бился аки лев, прорываясь к визжащему от испуга и застигнутому на месте приступом «медвежей болезни» Чаплину, но силы были неравны.

На хрипло орущего «Бей жидовского прихвостня!» майора-"убойщика", разбросавшего худосочных курсантов, пытавшихся остановить «покушающегося на жизнь представителя Президента чеченского террориста», и снесшего вставших на его пути сотрудников милиции, сразу с трех сторон набросились телохранители экс-генерала, вместе с ним скатились вниз по ступенькам крыльца, сбили с ног первые ряды пикетчиков, дали раскладной металлической дубинкой по буйной головушке, вырвали пистолет из скрюченных пальцев и сковали Жорины руки и ноги новенькими американскими «браслетами».

Часть бодигардов поволокли бесчувственного Любимова к милицейскому УАЗику, остальные подхватили под руки охраняемую персону и увели ее внутрь особнячка менять испачканные портки…

ГЛАВА 4 КТО ХОДИТ В ГОСТИ К МУСОРАМ, ТОТ ВОДКУ ГЛУШИТ ПО УТРАМ…

— Эх, житуха, — посочувствовал коллегам Соловец, когда два экс-майора изложили истории своих злоключений. — Ладно, подумаем, чем помочь…

Присутствовавшие при этом душераздирающем повествовании и сидевшие на принесенных из коридора скамьях для посетителей Ларин, Рогов и Дукалис согласно покивали головами, а Анатолий с опаской покосился на начальника ОУРа.

— Нам бы дело какое-нибудь, — заныл Виригин. — Покрупнее…

— Дело — это хорошо, — согласился Рогов, вот уже с полгода не участвовавший ни в одном оперативном мероприятии, и всё свое рабочее и большую часть свободного времени посвящавший то употреблению внутрь горячительных напитков разной степени нажористости, то связанному с этим употреблением хулиганству на правительственных дачах и в подъездах, то ознакомлению с достопримечательностями психбольницы, то беготне по темным подвалам.

— Но у нас все материалы дел пропали, — грустно вставил Дукалис.

— Куда? — не понял Любимов.

— Смыло могучим потоком. — объяснил Ларин. — Затопило нас. Напрочь. Вот все бумаги и гикнулись…

— А-а, понятно, — протянул Виригин, до которого дошла взаимосвязь царившего в РУВД крепкого сортирного амбре и отсутствием даже намека на документы во всех кабинетах, где им удалось побывать. — И чё делать?

— Посидите пока, я мигом. — начальнику ОУРа пришла в голову какая-то мысль.

Соловец спустился в дежурку, отвлек Чердынцева от чтения статьи в журнале «Полный песец» — специализированном издании о правильном выкорме пушного зверя на домашней ферме, — и поинтересовался, не было ли за прошедшие два часа каких-либо заявок.

— Обижаешь, Георгич. — майор открыл на первой странице новенький гроссбух. — Целых три есть. Первая — о бисексуальном маньяке, вторая — звонил стукачок Волкова, верещал о какой-то готовящейся «заказухе», и третья — о погроме в рюмочной…

— В какой рюмочной? — заинтересовался начальник ОУРа, предоставлявший «крышу» семи из полутора десятков крупнейших разливочных точек в районе, за что его там поили бесплатно.

— Да вон, напротив нас, — Чердынцев ткнул пальцем в окно дежурки. — Там до сих пор машутся…

Соловец обернулся и увидел толпу бухариков, валтузивших друг друга всего в десяти метрах от входа в РУВД, бегавших туда-сюда сквозь выбитые стекла витрин рюмочной и швырявших на проезжую часть стулья.

Сквозь двойные стекла в дежурное помещение доносились невнятные крики возбужденных алкоголиков.

— И чё они орут? — меланхолично осведомился главный «убойщик» района.

— «Это был не Нескафе!» — процитировал Чердынцев. — Я на крылечко выходил, послушал.

— А чего ты патруль туда не пошлешь?

— Так нет же никого. — пожал плечами майор. — После вчерашней строевой все постовые — в лёжку. Тут пока никто не объявлялся. Может, к обеду подтянутся…

— Мухомор тоже?

При упоминании подполковника Петренко Чердынцев побледнел и инстинктивно бросил взгляд на входную дверь:

— Не знаю, Георгич. Еще не было. И не звонил.

— Ну, и славно, — Соловец сел на край стола. — Давай, просвети меня насчет двух первых заявочек.

— А чё тут просвещать? — буркнул начальник дежурной части. — Первая о том, что в районе объявился маньяк. Опять его видели, уж пятый раз за сутки. Пристает в неосвещенных местах к мужчинам и женщинам и просит, чтобы его отымели… Короче, маньяк довольно безобидный. Еще предлагает купить у него деревянный фаллоимитатор, и кричит, что он изготовлен в восемнадцатом веке. Пару раз получал по морде, но не успокаивается. Одет в солдатскую шинель и какую-то пижаму… Носит очки.

— Неинтересно, — начальник ОУРа покачал головой. — А вторая о чем? Что за «заказуха»?

— Да я откуда знаю? — разозлился Чердынцев. — Волков в больнице, а мне с его барабанами трепаться недосуг. Придурки малолетние… Клея нанюхаются, потом им киллеры по углам мерещатся.

— Ты мне тут не гони! — Соловец недобро блеснул глазами. — Забыл, как сам зебру по туалетам ловил? А потом это матрос оказался?

Чердынцев обиженно засопел.

— Ну, перепутал! Да, бывает! Сильно быстро он пробежал. И к тому же — в тельняшке. Ты, Георгич, старое-то не припоминай… Я тебе не мальчик, чай. Дам в рог — мало не покажется.

— Ладно, — примирительно сказал Соловец. — Не буду… Но чё хоть барабан проблеял, не помнишь?

— Депутат какой-то деньги из Москвы повезет, — начальник дежурной части наморщил лоб, пытаясь напрячь свою память. — Вроде, из Госдумы, и переоденется бабой… Или он — баба, а мужиком нарядится? Эх, не помню… Вот его или ее и должны хлопнуть. Два киллера… Или три?.. Или один киллер и два депутата?.., — Чердынцев замолк.

— Это всё? — разочарованно спросил начальник ОУРа, выждав для приличия пару минут.

— Вроде да… Нет, погоди! — лицо майора озарила счастливая улыбка. — Вспомнил! С ним помощник будет.

— С кем — с депутатом или с киллером?

— С депутатом, конечно. Я даже фамилию его записал.

— Депутата?

— Нет, помощника, — Чердынцев покопался в кучке бумажек, сваленных в верхнем ящике стола. — Вот, нашел. Его фамилия — Линько. Зовут Бесланом.

— Ага! Это уже что-то, — обрадовался «убойщик» и достал из кармана ветхий органайзер. — Давай-ка я себе помечу… И ты черкани в журнале — ОУР, мол, взял дело на контроль. Когда, гришь, мочить должны?

— Да, вроде, сегодня вечером…

Когда Соловец вернулся к коллегам, то обнаружил их пьющими принесенный капитаном Казанцевым портвейн «777» и закусывавших его жаренными подсолнечными семечками из огромного, килограмма на два, кулька, свернутого из газеты «Час Треф». Ни на что другое сие печатное издание всё равно не годилось — статьи в нем печатались зело скучные и многословные, карикатур не было, бумага была слишком плотной и царапучей для использования ее в клозете. Но форматом «Час Треф» выгодно отличалась от других псевдодемократических листков.

Шелуху опера по-свойски сплевывали себе под ноги.

— Нашел я вам дело, — радостно сообщил начальник ОУРа и покосился на черный кожанный ошейник с заклепками, выпирающий из под ворота рубахи Казановы. — Чё это там у тебя?

— Так, ничего, — смутился капитан, которому прошлой ночью ради прикола одели этот садо-мазохистский аксессуар его новоприобретенные «голубые» друзья из клуба «Пассивный петушок», но в процессе пьянки, инициированной оперативником, потеряли ключ от маленького замочка на шее.

Внутри ошейника шел тонкий витой стальной шнур, так что без кусачек аксессуар не снимался.

Казанцев утром пытался перерезать шнур ножницами, но лишь покромсал тисненую кожу и чуть не вспорол себе шею в районе сонной артерии.

— Какое дело? — оживился Виригин.

— Настоящее. Покушение на депутата Госдумы, — Соловец подмигнул Максу.

— Это хорошо, — согласился Любимов и предложил выпить за удачное раскрытие еще не совершенного преступления.

Разумеется, воздержавшихся не нашлось.

Разгром рюмочной мгновенно прекратился, как только алконавты заметили выворачивавших из-за поворота мрачных пэ-пэ-эсников.

Патрульные шли молча, в колонну по четыре, некоторые приволакивали ноги, но с шага не сбивались. На неотягощенных интеллектом лицах рядового состава застыло выражение полной покорности.

Позади конвоируемых к месту службы постовых на УАЗике везли подполковника Петренко, по грудь торчавшего из открытого окна правой передней дверцы и время от времени выкрикивавшего в мегафон «Ать-два! Левой!..». Рожа сержанта Крысюка, маячившая за рулем, была сосредоточенна и деловита.

Привязанные за обмотанные веревкой руки к заднему бамперу милицейского «козла», тащились младшие сержанты Дудинцев и Коган, отказавшиеся исполнить приказание Мухомора и встать в строй.

Зная своих подчиненных как облупленных, Петренко не стал пускать на самотек их приход на работу после продолжавшейся полночи строевой подготовки, сел в «козла» и лично объехал их места обитания, благо что большая часть пэ-пэ-эсников компактно проживала в милицейской общаге неподалеку от РУВД. Выгнав личный состав из общежития на улицу, подполковник выстроил милиционеров по росту и погнал вперед, по пути подбирая остальных…

За УАЗиком медленно ехала еще одна милицейская машина с синей надписью "ОВО[90] Выборгского района СПб" на белых бортах и капоте, в которой на заднем диване сидел немного всклокоченный человечек явно нездешней внешности — в неброской, но дорогой одежде, при галстуке, гладко выбритый, в изящных очках, с двумя мобильными телефонами на поясе и с ноутбуком на коленях, — и озирался по сторонам.

Потрясенные зрелищем, сравнимым разве что с виденным в кинохронике проходом пленных солдат вермахта по улицам Москвы после Сталинградской битвы, местные бухарики предпочли незаметно ретироваться.

— Стой! Раз-два! — рявкнул подполковник и колонна замерла. — Нале-е-во!

Патрульные четко развернулись лицом к фронтону РУВД.

— Бегом в двери — марш! — приказал Петренко.

Постовые гуськом, в затылок друг другу, кинулись ко входу в здание.

Мухомор выпрыгнул из «козла», прошел назад к машине ОВО, по пути отвесив по пенделю Дудинцеву и Когану, и гостеприимно распахнул заднюю дверцу бело-синих «жигулей», приглашая нездешнего гостя выйти:

— Прошу! То есть — wellcome[91]! — Петренко осклабился. — We are very glad to recieve you here[92]! — на этом словарный запас подполковника, подчерпнутый им из быстро пролистанного утром словаря, кончился и он показал рукой — вылезай, мол, не тяни.

Зарубежный пассажир «жигулей» приветливо заулыбался и начал выбираться из машины.

ГЛАВА 5 СЭР ГЕЙ

В холле первого этажа собрали всех без исключения сотрудников и рассадили на принесенных со всего РУВД скамейках, стульях и табуретах.

Помещение щедро обрызгали из привезенных Мухомором пяти баллончиков освежителя воздуха «Хвойный», так что некоторое время даже хорошо пахло.

Петренко и иноземный очкарик заняли места в президиуме — за столом, стоявшим на свободном пятачке.

— Представляю нашего гостя из Великобритании, — Мухомор обвел аудиторию тяжелым взглядом и коротко доложил. — Сотрудник Скотланд-Ярда. Из Лондона. У нас пробудет двое суток. Прибыл на конференцию по оптимизации сотрудничества между полицейскими силами разных стран. Будет знакомиться с работой в районном управлении. По-русски не говорит.

— А мы как с ним будем общаться? — засуетился Чердынцев, посаженный с дубинкой в руках позади наиболее несознательной группы патрульных.

— Ничего, справитесь как-нибудь… Его переводчик забухал, — доверительно сообщил подполковник. — А свободного толмача в Главке нет.

Лица милиционеров посветлели.

Объяснение было простым и доступным.

Забухал.

С кем не бывает?

— Забухаль, забухаль! — с мягким акцентом подтвердил англичанин, услышав знакомое слово.

— Как зовут-то этого кадра? — поинтересовался Любимов.

— Гей. Генри Гей. — Петренко с удивлением посмотрел на смутно знакомое лицо и попытался сообразить, что сей субъект тут делает.

— Гей — это пе-де-раст. — громко прокомментировал интеллектуально подкованный сержант Криворучко. — Вот, гомика прислали… Совсем не уважают, козлы британские.

— No, I’m not gay, my name is Ghey[93]! — попытался объяснить встрепенувшийся от произнесенного по слогам «педераста» англичанин, изучавший в колледже латынь и в семнадцатый раз за последнюю неделю сталкивавшийся с такой расшифровкой его фамилии, но его уже никто не слушал.

В холле РУВД стихийно возник страшный гвалт.

— Только педерастов нам для полного счастья не хватало! — выкрикнул явившийся позже всех Плахов.

— Гомосеков — на лесосеку! — поддержал Рогов.

— В обезьянник его! — внес предложение Крысюк.

— Я увольняюсь! — заблажил Дудинцев. — Надоело!

— Гомик?! — заорал усатый старшина ППС по прозвищу Педигрипалыч, большой любитель закусить пивко и вермут сухими катышками собачьего корма. — Да я с этим…

— Ма-а-алчать!!! — взревел Мухомор и кивнул Чердынцеву.

Начальник дежурной части взвился в воздух, словно самурай-мастер "иаи-дзюцу[94]", и обрушил дубинку на голову первому попавшемуся крикуну.

Младший сержант Дудинцев кулем свалился под скамью и там затих.

— Кто-нибудь еще хочет?! — рыкнул Петренко.

Желающих больше не оказалось.

— Fucking хорошоу! — изумился иноземный гость.

— Что он говорит? — Соловец толкнул локтем в бок Ларина, знавшего английский язык несколько больше других оперов благодаря своей учебе в медицинском институте.

— Хорошо, говорит…

— Это я и так понял. Перед этим что?

— «Факинг» — это, типа, обалденно. — пояснил Андрей. — Если мягко сказать…

— Наш человек! — обрадовался сидевший рядом Дукалис.

По рядам пронесся шепоток — правоохранители передавали друг другу значение сказанного британцем.

Петренко искоса взглянул на дорогого гостя, весьма неожиданно высоко оценившего методы воспитания личного состава, приосанился и продолжил:

— Гей — он еще и аристократ. Так что будете называть его «сэром». Сэр Генри Гей. Или сэр Гей. В общем, без разницы…

— Yes, yes! Sir Ghey, — закивал лондонский детектив.

— Сэр Гей. — промычал Дукалис. — Серёга по-нашему…

— Точно, Серёга! — вскинулся задремавший было Казанова. — Эй, Серёга, выпить хочешь? — и капитан щелкнул себя пальцами по горлу, демонстрируя известный любому россиянину жест.

Но Казанцев не учел двух вещей.

Во-первых, Генри Гей никогда раньше не посещал Россию и, соответственно, не владел богатым языком жестов и мата, иногда заменяющих гражданину великой страны всего Даля с Ожеговым.

Во-вторых, на шее Казановы болтался пресловутый ошейник, однозначно свидетельствовавший о сексуальных пристрастиях оперативника.

Генри воспринял предложение капитана как намек о знакомстве с последующим продолжением в постели — хорошо еще, если только с одним Казанцевым в качестве партнера, — вздрогнул и замкнулся. Несмотря на несколько двусмысленное звучание его фамилии, ориентация у Гея была самая что ни на есть традиционная.

— Казанцев! Я тебя на ноль помножу, дятел, если еще раз выступишь! — прорычал Петренко. — У нас кто-нибудь по-английски чешет? — Мухомор в упор посмотрел на Соловца.

— Андрюха немного говорит, — признался майор.

— Вот и хорошо. — облегченно вздохнул подполковник. — К вам и припишем гостя. Ответственность несешь лично ты! Понял? Чтоб не пили при нем и делали вид, что работаете!

— Так точно! — Соловец выпятил грудь. — У нас даже дело для расследования есть!

— Это ты ему мозги вкручивай, — заворчал Петренко, кивая в сторону сэра Генри. — Дело у него есть… Ишь, врет и не краснеет.., — начальник РУВД треснул кулаком по столу и объявил. — Через час сбор ППС в полном обмундировании у входа! Со щитами, дубинками, в шлемах и бронежилетах! Будем отрабатывать разгон несанкционированного митинга. Заодно и наш гость посмотрит… Чердынцев!

— Я!

— Обеспечь демонстрантов, человек тридцать…

— А где я их возьму? — пролепетал майор, хорошо помнящий о кнуте с залитой свинцом рукоятью, и зажмурился.

— Отловите хануриков, дайте им снеговые лопаты… ну, чтобы типа плакатов были… Выполняй!

— Есть! — Чердынцев ожил и развернулся через левое плечо. — Перепойко, Коган, Спиногрызенко — ко мне! Отнесите этого дурика Дудинцева в кладовку, а сами — на улицу и хватайте хануриков… Чтоб через час их не меньше двадцати было!

Остаканившиеся жидкостью для обезжиривания поверхностей, украденной со стола в дежурной части, патрульные преданно закивали, стараясь дышать в сторону.

— Вот такая у нас служба. — подполковник похлопал Гея по плечу и отправился в свой кабинет.

Генри проводил Мухомора немного печальным взглядом.

К одиноко сидящему в пустом холле британцу подошел Ларин и потянул Гея за рукав.

— Stand up and follow me[95]! — оперативник довольно быстро произнес с трудом составленную им в течении последних десяти минут фразу и подивился тому, с какой готовностью вскочил сэр Генри.

«Понимает!» — обрадовался Андрей и повел втянувшего голову в плечи англичанина на третий этаж в кабинет Соловца, куда в срочном порядке втащили наиболее высохшую мебель.

ГЛАВА 6 МАЛЕНЬКИЙ МУСОР НАШЕЛ ВОДОМЕТ… БОЛЬШЕ НА МИТИНГ НИКТО НЕ ПОЙДЕТ

У Соловца Ларин с Геем, помимо самого хозяина кабинета, Дукалиса, Рогова и Плахова, застали еще двух следователей из местной прокуратуры — Баблуменко и Фамильянца, с семи часов утра рыскавших по району в надежде, что их кто-нибудь угостит.

Эта парочка славилась тем, что появлялась на всех мало-мальски значимых внутриментовских мероприятиях, где только попахивало спиртным, и радостно «садилась на хвост».

— Совсем ничего нет? — ныл Фамильянц, когда Ларин открыл дверь. — Совсем-совсем?

— Да, совсем, — недружелюбно бубнил Соловец, которого халявщики-следователи давно уже достали. — И вообще — идите, нам работать надо.

— А если мы в коридоре подождем, может, появится? — с надеждой спросил Баблуменко.

— Не появится, — отрезал майор. — И не надейтесь.

Взгляды прокурорских работников остановились на сэре Генри, с интересом оглядывавшим интерьер кабинета, и следователи заметили висевшие у него на поясе две трубки мобильных телефонов.

— У меня тоже два телефона, — как бы невзначай заметил жирный Фамильянц.

— А у меня — больше, — Баблуменко продемонстрировал целых три «мобильника», один из которых представлял собой сломанный калькулятор, изготовленный под миниатюрную серебристую трубочку «Siemens S45», второй был игрушечный, отобранный пьяным следователем на детской площадке у какого-то пацана, третий — пустой корпус от настоящей мобилы, с затолканным внутрь для веса пластилином.

Игрушечный телефон мог даже очень натурально звенеть, если нажать на кнопочку в торце возле десятисантиметровой резиновой антенны.

Но Баблуменко этого не знал и звонком не пользовался.

У Фамильянца аппараты сотовой связи были не лучше, хоть и настоящие.

Оба телефона не работали по причинам фатальных для нежных микросхем технических неисправностей после попадания их во включенном состоянии в кипящую воду, благодаря чему и оказались в руках у обрюзгшего прокурорского работника. Мастер из сервис-центра компании «Южно-питерский GSM» вручил следаку эти бесполезные куски пластмассы взамен возможности провести пару вечеров со своей пассией на диване в кабинете районного прокурора, от которого у Фамильянца был ключ.

Похвастаться количеством телефонов следователи любили.

Ибо иных возможностей привлечь к себе внимание у них не находилось — оба были малообразованными, хамоватыми и закомплексованными воришками, пришедшими в прокуратуру лишь потому, что нигде в другом месте им никто бы не доверил ничего делать самостоятельно.

Даже коз пасти.

Вислоусый Баблуменко прибыл в Питер из солнечного Еревана с краткой остановкой в Москве, где полгода прослужил сантехником в главном здании телецентра в Останкино, что позволяло ему считать себя экспертом в вопросах телевидения в частности и культуры в целом, и постоянно поучать своих знакомых, вещая, как он запросто «сгонял с толчка» самого генерального директора ОРТ, когда ремонтировал у него в личном сортире прохудившуюся итальянскую сантехнику.

Про то, как его самого в три минуты выбросили на улицу, уличив в краже смесителей, Баблуменко умалчивал.

В прокуратуру он попал совершенно случайно.

Шел себе по улице, мечтая о том, как было бы хорошо, если б он нашел полный кошелек долларов, увидел наклееное на дверь невзрачного зданьица объявление о приглашении на собеседование всех желающих стать дознавателями и следователями, и решил зайти. Проводившему опрос претендентов заместителю прокурора Выборгского района вислоусый претендент отчего-то приглянулся и уже через неделю новоиспеченный следователь-стажер допрашивал своего первого клиента.

А еще через месяц поразительно жадного даже для правоохранительной системы, всё время стремящегося «присосаться» то к одному, то к другому коллеге и за чужой счет налакаться до поросячьего визга, Баблуменко стали называть «Мальчиком, воспитанным клопами»…

Фамильянц родился и вырос в самостийном Львове, с трудом окончил там два курса местного "нэзалэжного[96]" финансово-экономического института, более напоминавшего ПТУ для бухгалтеров с задержкой умственного развития, долго мыкался без работы и объявился в Северной столице в составе бригады кочующих хохляцких строителей, где тут же нарвался на проводимую по приказу начальника ГУВД общегородскую операцию по проверке документов у подозрительных брюнетов.

Носатого «хача», несмотря на его южноукраинский говор, задержали и на неделю заперли в районном КПЗ, предварительно отрихтовав дубинками.

Выйдя на свободу, Фамильянц полной грудью вдохнул свежий питерский воздух, прошел ровно двести метров и попал в руки патрульных из соседнего РУВД, шакаливших на чужой территории с целью выполнения плана по задержанию брюнетов.

Визжащему от возмущения «подозрительному хохлу» накидали по почкам и по жбану, отвезли на базу и опять кинули в камеру. Там он немного послужил "наседкой[97]" местному оперу по кражам и возлюбленным двухметровому уголовнику, взятому на грабеже, обозлился на весь белый свет и сразу же после освобождения устроился на работу в прокуратуру, предъявив подслеповатому кадровику купленный в переходе станции метро «Гостинный двор» липовый диплом об окончании юрфака МГУ…

«Воспитанный клопами» сел за свободный стол, положил перед собой рядком все три «телефона» и уставился на них, словно ждал важного звонка.

Такой прием он часто использовал в процессе ведения допроса подозреваемых и обвиняемых. Следователь считал, что это заставляет визави понервничать. В чем-то Баблуменко был прав — посетители его кабинета, большинство из которых могли отличить настоящий мобильник от имитации, немедленно начинали предполагать психическую неадекватность прокурорского работника, старались побыстрее закончить неприятную процедуру ответов на тупые вопросы и ретироваться.

Рядом с коллегой на продавленный стул плюхнулся Фамильянц и тоже выложил на стол мобильники.

Повисла пауза.

Сэр Генри с изумлением посмотрел на поджавшего губы Соловца, у которого ходили по щекам вздувшиеся желваки. Британец не знал, что так майор реагирует на попытки покуситься на скудные запасы спиртного в его отделе.

— И долго вы тут сидеть собираетесь? — сквозь зубы поинтересовался начальник ОУРа.

— Пока не нальете. — честно признался Баблуменко. — Башка трещит — не передать, как!

— Георгич! Трубы горят, аж мочи нет, — подтвердил Фамильянц.

Майор медленно встал со своего места, вышел на середину кабинета и встал напротив следаков, широко расставив ноги и уперев руки в бока.

Лицо Соловца было, по обыкновению, глупым, но напряженным.

— У вас десять секунд, — начальник ОУРа передернул плечами и серьезным тоном предупредил обоих следователей. — Или убираетесь, или будет то же, что и с Пупогрызом.

— Да ты чё, Георгич?! — возмутился Баблуменко. — Мы ж свои! А ты при постороннем, да еще гражданском.., — «Воспитанный клопами» ткнул пальцем в Гея.

Но договорить прокурорский не успел.

Майор не стал выжидать десять секунд, привычным движением подхватил прислоненный к стулу черенок от лопаты и врезал им по руке обнаглевшему Фамильянцу, пытавшемуся показать Соловцу фигу.

Жирный хохол тоненько завопил, затряс ручонкой и бросил в начальника ОУРа один из телефонов.

Следующий удар деревянной палкой — с разворота и из-за спины, словно Соловец исполнял прием «хвост солнечного дракона», популярный в кун-фу школы северного Шаолиня, пришелся по морде Баблуменко и сбросил того со стула под ноги Дукалису, не упустившему возможности приложить надоедливому прокурорскому ботинком по причинному месту.

«Воспитанный клопами» глухо ухнул, словно филин.

А затем подключились и остальные опера…

Следователей выкидывали из кабинета долго и с чувством.

Фамильянц и Баблуменко под градом сыпавшихся со всех сторон ударов катались по полу, верещали, кое-как отмахивались, применяя подручные предметы, но уходить не хотели.

Наконец Ларин с Дукалисом подхватили Фамильянца с двух сторон и бросили незванного гостя головой вперед в дверь, выбив крепким следственно-прокурорским лбом фанерную нижнюю филенку и временно лишив следователя сознания.

С оставшимся в одиночестве Баблуменко справились быстро.

Лишь два раза пришлось бить ему ножкой от сломанного в пылу боя стула по пальцам, когда он цеплялся за косяк двери, будучи уже практически вытолканным в коридор.

— Факинг хорошоу! — потрясенно покачал головой сэр Генри, когда битва закончилась и крики обиженных следователей, угрожавших немедленным, только они доберутся до прокуратуры, возбуждением уголовного дела по "сто семидесятой[98]" против распоясавшихся ментов, стихли вдали.

— А ты как думал?! — разгоряченный Соловец хлопнул британского коллегу по плечу. — С нами не забалуешь! Как ты говоришь, мы в драчке — факинг хороши! — майор подмигнул Гею. — Особенно, когда нас много, а их — мало.

— Не выпить ли за это? — предложил отдышавшийся Дукалис.

— И за знакомство, — напомнил Рогов.

— Само собой, — майор решил наплевать на предупреждения Петренко. — Вась, слетай за Максом и Жорой, они там у Волкова в кабинете торчат, и приступим…

Начальник ОУРа распахнул дверцы шкафа, за которыми скрывались от посторонних глаз трехлитровая стеклянная банка с принесенным Роговым мутным турнепсовым самогоном, дюжина пива «Балтика Портер», восемь бутылок «Ркацители», добытые Плаховым на заветном складе в бомбоубежище, и прозрачный полиэтиленовый мешочек с закуской — перьями зеленого лука и десятком окаменевших сливочных ирисок, и с гордостью показал открывшееся богатство немного растерянному британцу.

— Факинг хорошоу.., — выдохнул сэр Генри.

— Соображает! — довольно ухмыльнулся Дукалис. — Я ж говорю — наш человек.

Разогнаться как следует у оперов и их коллеги с берегов туманного Альбиона не получилось.

Едва они приняли по первому стакану и запили его кружечкой пива пополам с грузинским сухим вином, как пришлось выводить из ступора Гея, у которого от ядрёной самогоночки Роговского тестя едва не случилась остановка дыхания.

— Oh, my gorge… Shit[99]! — просипел сэр Генри.

— Действительно, что-то горчит, — согласился Соловец, налил самогонку в стакан и посмотрел на свет. — Васёк, а чё это там за крошки плавают?

— Где?

— Да в стакане! — майор поднял емкость повыше.

— Ах, это…, — махнул рукой Рогов. — Не обращай внимания. Плохо отфильтровали.

— А горечь откуда? — не унялся начальник ОУРа.

— Турнепса мало было, вот папа редьки и бросил, — признался старший лейтенант, вместе с тестем регулярно тыривший мешки с овощами в близлежащем совхозе, за что довольно часто огребал по харе от складского охранника.

Сторож Васю уже хорошо знал и иногда бил просто так, на будущее, встречая на улице прогуливавшегося по деревне Рогова.

«Еще две банки просроченного хрена в чан вывалил, чудило старое, — добавил про себя Васятка, но вслух говорить этого не стал. — Шкуснее будет, сынок, позабориштей!.. — Рогов мысленно передразнил иногда шепелявившего после второго инсульта, вызванного, как и первый, неумеренным потреблением собственной продукции, тестя. — Ур-род!..»

Не успели бравые мусора налить по второй, как с улицы до них донесся какой-то шум, и Дукалис присвистнул, бросив взгляд в окно:

— Мужики, это надо видеть!..

Перед крыльцом РУВД стояла стайка худосочных бомжей и бухариков в количестве двадцати восьми особей, вяло выкрикивала антиправительственные лозунги, махала лопатами-"транспарантами" и ожидала, когда начнутся учения. Некоторые стучали по наледи на асфальте пустыми полиэтиленовыми бутылками, выданными им хозяйственным Чердынцевым.

Поодаль жались на тротуаре любопытствующие прохожие.

Сам начальник дежурной части прохаживался рядом с «демонстрантами» и покрикивал на состоящее из экипированных по полной програме патрульных жидкое оцепление, дабы те не расслаблялись и не давали разбежаться «восставшим» до подхода основных сил, ведомых подполковником Петренко.

Тут же возле крыльца урчал насос цистерны-говновозки, откачивавший из подвала результаты прорыва канализации, а метрах в пятидесяти от входа в РУВД застыла красная пожарная машина с водометной пушкой на крыше кабины и сержантом Крысюком в качестве наводчика струи. Сами пожарники сидели на сложенной лестнице, курили и с интересом ждали дальнейшего развития событий.

Происшедшее буквально через две минуты их не разочаровало.

Оперативники подтащили к окну скамьи, открыли створки, благо на улице потеплело, и подняли стаканы за успех учений.

Сэр Генри благоразумно воздержался от того, чтобы хлопнуть второй стакан и только пригубил.

— Щас начнется! — взгромоздившийся на стол, чтобы не пропустить ни одной детали, толстый Дукалис помахал кулаком с зажатым в нем одиноким луковым пером и ткнул им же в спину английского детектива, зажатого между Плаховым и Любимовым. — Ты, Серёга, такого еще не видел!

Как оказалось, такого не видел еще никто…

— Оцепление! Са-а-амкнись! — приказал Чердынцев, краем глаза заметив выходящего из арки внутреннего дворика РУВД подполковника Петренко, сопровождаемого в чем-то яростно оправдывавшемся Педигрпалычем.

Кольцо постовых, выставив перед собой прозрачные пластиковые щиты и помахивая дубинками, начало сдвигаться.

«Восставшие против существующего строя» заволновались, зашумели:

— Эй, начальник, такого уговору не было!

Катализатором последовавших за опрометчивым приказом Чердынцева событий стал ефрейтор Моромойко, сдури врезавший «резиновым изделием номер один» по голове крайнему «митингующему».

— Ах, так! — заорал пострадавший бухарик. — Палкой, да по голове!

Ряды «демонстрантов» сомкнулись и понеслось.

— Вот это да! — возопил Дукалис, вскочил на ноги и навис над подоконником. — Не, вы гляньте!..

На пятачке перед зданием РУВД началась настоящая, хорошая массовая драка.

Непривычные к уличным столкновениям постовые заполошно махали дубинками и щитами, что-то орал красный от ярости Мухомор, бестолково метался Чердынцев, подхватывая под спины вылетавших из гущи боя подчиненных и толкая их обратно, а разошедшиеся бомжи и бухарики всё теснили и теснили своими лопатами правоохранителей к стене здания…

Учитывая, что российские менты по весу и физической силе ничем от хануриков не отличаются, а некоторые еще и слабее, и девятикилограммовый бронежилет только мешает бить «демократизатором» прицельно, после трехминутной драки шлемы, щиты и резиновые палки оказались в руках у «демонстрантов».

Всклокоченные и полураздетые постовые были вытолкнуты с проезжей части дороги на тротуар.

Первая победа осталась за восставшими.

Народ, собравшийся вокруг, бурными аплодисментами поддержал бунтарей.

«Демонстранты», почувствовав поддержку сограждан, осмелели, и начали по одному выдергивать из почти разгромленного оцепления ошалевших пэ-пэ-эсников и стучать им отобранными дубинками по головам. Постучат-постучат, выбросят в сугроб стонущее тело и начинают за другим гоняться.

Особенно досталось Чердынцеву, которого отлупили дважды.

— Крысюк! — рыкнул пришедший в себя Петренко. — Струей по толпе! Давай!

— Есть! — молодцевато вякнул Пенёк и дал.

До хануриков было далеко, ствол бранспойта у неопытного водометчика смотрел немного вниз и на пути струи оказались ни кто иные, как коллеги бравого водителя УАЗика.

— Идиот! — взревел Мухомор. — Выше, выше струю!!!

Постовые летели как кегли в боулинг-клубе, а Крысюк всё никак не мог справиться с управлением водяной пушкой.

Струя била то влево, то вправо, окатывая разбегавшихся кто куда прохожих, омывая стены здания РУВД, снося зеркала заднего вида у припаркованных поблизости автомобилей и взрывая свежевыпавший снег. По асфальту катились каски, щиты, сорванные портупеи, весело подпрыгивали выпавшие из подсумков баллончики с «Черемухой», звякали цепочки скользивших по льду наручников, воздушными змеями неслись вдоль улицы синие фуражки.

Сочувствующие восставшим зрители поняли неудачу Пенька по-своему, закричали:

— Пожарники на стороне народа! — и присоединились к «демонстрантам», атаковав остававшихся на ногах милиционеров с тыла и для начала оглушив штакетиной центральную фигуру — подполковника Петренко…

Апофеозом учений стало использование содержимого цистерны коммунальной службы.

На цистерне был закреплен черпак на длинной ручке, коим предполагается чистить выгребные ямы и дачные сортиры.

Один из бухариков забрался наверх, откинул люк, зачерпнул и метнул первую порцию в кое-как сплотившихся вокруг упавшего начальника РУВД сержантов.

В ту же самую секунду вошедший в раж Крысюк окатил сослуживцев из бранспойта.

Так развлекались еще минут десять — восставшие кидают дерьмо, Пенёк его смывает, чистые постовые кидаются вперед к цистерне, им навстречу летит хорошая порция свежих фекалий и они опять вынуждены возвращаться под импровизированный душ…

Наконец, запасы гуано истощились, вода в пожарной машине кончилась, а пэ-пэ-эсники изрядно притомились и замерзли.

К тому же, без руководящих указаний Мухомора рядовой состав просто не знал, что делать дальше.

Бухарик-говнометатель слез с цистерны и отступил к толпе бунтарей, сверля злыми глазками мокрых и понурых ментов.

— Ну, что? — хмуро предложил лидер восставших, сжимая в руках верный черпак. — Может, миром разойдемся?

— А-а, давай миром, — вздохнул старшина Педигрипалыч, кивнул Моромойко с Коганом, чтобы те волокли тело подполковника внутрь здания РУВД, и устало потопал следом за ними…

— Факинг хорошоу! — в который уже раз за минувшие четверть часа воскликнул британец.

— Тебе всё «хорошоу», — покачал головой протрезвевший от увиденного Соловец. — А ребятам не до смеха…

— Да-а, — протянул Виригин. — Не часто такое позыришь.

— Еще по одной? — предложил Ларин, никогда не забывавший о главном.

— Само собой, — согласился начальник ОУРа. — Наливай…

По итогам учений, обозначенных в документах как «Тренировочный разгон несанкционированного пикета, завершившийся массовыми погромами и порчей личного имущества посторонних граждан», были проведены три заседания специальной выездной комиссии Главка, подполковнику Петренко объявлен строгий выговор с формулировкой «уклонение от участия в воспитательной работе с личным составом», а майор Чердынцев представлен к ордену Мужества, которого он, впрочем, так и не дождался.

Присутствовавший на мероприятии в качестве зрителя местный литератор Марлен Цветаев, по паспорту — Мойша Аронович Блюмкин, был настолько потрясен зрелищем, что всего за год сотворил двухтомный философский роман в стихах под витиеватым и остромодным названием "Резус Радзинского[100]", в котором речь шла о роли дерьма, как оружии восставшего люмпен-пролетариата, и исследователях «гуанизации» общества, подвергающихся гонениям со строны властей.

Главный герой «Резуса Радзинского», микробиолог Шмулик Кац, всю свою жизнь посвятивший изучению состава естественных выделений разных групп населения, по описанию сильно смахивал на Чердынцева, чей героический образ накрепко впечатался в память Цветаева.

В дальнейшем Марлен получил за свое многостраничное поэтическое произведение премию «Анти-Цукер» и по морде от настоящего Эдварда Радзинского, возмущенного издевательским тоном Цветаева в отношении членов расстрелянной царской семьи, выведенных в романе как «противники гуанизации России»…

ГЛАВА 7 «МЫ МОГЛИ БЫ СЛУЖИТЬ В РАЗВЕДКЕ, МЫ МОГЛИ БЫ ИГРАТЬ В КИНО…» [101]

Обсудив последние политические события и посетовав на неповоротливую европейскую юстицию, раз за разом отказывающую России в экстрадиции разнообразных преступников типа сбежавшего в Швецию повара убитого мясоторговца или «представителя ичкерийского президента», опера накрыли разморенного самогоном и прикорнувшего в уголке Гея двумя бушлатами, и продолжили банкет.

— А чё там по нашему делу-то? — спустя час промычал осоловевший Любимов.

— Ах, да! — начальник ОУРа хлопнул себя ладонью по лбу и достал перетянутый черной аптечной резинкой ветхий органайзер. — Вроде, есть фамилия помощника депутата…

— Это хорошо, что депутат, — Виригин заворочался на скрипучем стуле. — Дело громкое, политическое.

— Какая фамилия у помощника? — пискнул из-под стола упавший туда Рогов, поудобнее пристраивая голову на плече храпящего Дукалиса.

— Линь-ко, — с расстановкой прочел Соловец. — Зовут Бесланом…

— Погоди-ка, — встрепенулся опоздавший из-за заклинившего в двери туалета замка и потому не видевший «учений» почти трезвый капитан Казанцев. — Линько?

— Линько, — подтвердил майор.

— Так я его знаю. Педик еще тот!..

Остававшиеся в вертикальном положении оперативники с интересом посмотрели на украшенного садо-мазохистским аксессуаром Казанову.

— Чё ты имеешь в виду? — поинтересовался хрипатый Любимов.

— То и имею! — обозлился капитан. — Что сказал!

— А откуда ты знаешь? — не отставал Жора.

— Откуда надо!

— А-а-а, — ехидно протянул экс-майор. — Тогда я-я-ясно…

Казанцев не стал ждать развития оскорбительной для него, как для заслуженного гетеросексуала, темы, достал свою раскладную титановую дубинку и коротко, без замаха, засадил ею Любимову между глаз.

Жора без звука свалился на пол.

— Ты это… полегче, — мягко пожурил подчиненного Соловец, опасливо скосив глаза на казанцевское «орудие производства».

— Не надо зарываться, — для всех разъяснил Казанова и спрятал дубинку.

С «голыбыми» капитан общался довольно часто, но только бухал.

— Так что там с Линько? — спросил Плахов.

— Он в соседнем доме живет. — хмуро сказал Казанцев, обитавший в коммунальной квартире почти в центре города, на набережной канала Грибоедова в доме под номером девяносто один.

— Как в соседнем? — удивился Соловец, неоднократно бывавший в гостях у сослуживца и смутно помнивший, что тот живет недалеко от Казанского собора. — Ты что, переехал?

— Почему? — растерялся Казанова.

— Дык я в ЦАБ[102] звонил, — пояснил начальник ОУРа. — Там сказали, что Линько живет где-то на Гражданке. У нас в районе. Я и обрадовался, что далеко ехать не нужно…

Капитан немного подумал, потеребил свой ошейник, вспоминая, не переехал ли он действительно на Гражданку, и отрицательно покачал головой:

— Не, Георгич, Линько точно в соседнем доме торчит. Я даже этаж знаю..

Казанова неожиданно умолк и посмотрел на товарищей по борьбе за законность тяжелым взглядом.

Но коллеги не стали интересоваться, откуда капитану известен этаж квартиры, где проживает «педик Линько».

Оперативник облегченно вздохнул и продолжил:

— У нас он, небось, только прописан. А реально тусуется в квартире своего депутата.

— Депутат тоже педик? — заинтересовался Виригин.

— Не знаю. — зло насупился Казанцев и достал дубинку. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто так! — испугался Макс. — Для общего развития!

— Если Линько живет на Грибонале[103], то это многое меняет, — Соловец задумчиво побарабанил пальцами по столешнице. — Не наша территория… И не наша подследственность.

— Дык мы убийствами вообще не должны заниматься, — вмешался Плахов.

— То есть? — не понял майор.

— Мы ж по наркоте специализируемся, — в мозгах у Игоря что-то явно перемкнуло. — Ты — начальник ОБНОНа, я — твой зам.

— Понятно, — Соловец кивнул Ларину. — Налей ему пивка…

Андрей подумал, что «друг Георгич» говорит эзоповым языком и от души перетянул Плахова резиновой дубинкой по почкам.

Игорь свалился на пол рядом с Любимовым и захныкал.

— Блин! Зачем ты его?! — подскочил майор.

— Ты ж сам сказал…

— Я сказал — «налей пивка»! Ты что, уже не понимаешь, что тебе говорят?!

— Ладно, бывает, — мрачно отреагировал Ларин и склонился над Плаховым. — Извини, Игорян…

— Давайте к делу, — пробормотал из-под стола Рогов.

— Действительно, — поддержал коллегу Виригин. — Иначе мы так до завтрашнего дня не управимся…

Петренко ощупал перевязанную бинтами голову, тихонько застонал и выглянул на улицу.

За окном шли снег и ефрейтор Моромойко.

С третьего этажа РУВД из кабинета начальника ОУРа доносились невнятные крики и характерный звон сдвигаемых граненых стаканов.

«Работают…» — с неожиданной душевной теплотой, вызванной сотрясением мозга средней степени тяжести, подумал подполковник и приоткрыл дверь в коридор.

Перед его кабинетом на красном плюшевом диване сидели грустный худощавый мужчина лет сорока пяти и маленький мальчик.

— Папа, а инопланетяне есть? — серьезно спросил мальчуган.

— Нет, сынок, это фантастика, — печально молвил мужчина, не глядя на высунувшегося, словно хорек из норы, начальника РУВД.

— Я занят, — на всякий случай сказал Мухомор и спрятался обратно, оставив себе для наблюдения узкую щелочку.

— А снежные люди есть? — не отставал пытливый ребенок.

— Нет, сынок, это фантастика…

— А Лох-несское чудовище?

— Нет, сынок, это тоже фантастика…

— А чупакабра?

— Нет, сынок, и это фантастика…

«Вот заладил, — Петренко с неприязнью осмотрел папашу, не желающего нормально поговорить с отпрыском, а отделывающимся короткими фразами. — Сержантов, что ли, пригласить? Они его быстро научат тонкостям общения…»

— Пап, а «голубые» есть?

Лицо у мужчины неожиданно посветлело:

— Да, сынок! И это — фантастика!

После очередного громогласного тоста, посвященного «неземной красоте и гипер-сексуальности» женской половины служащих РУВД, в процессе которого капитан Казанцев живописал свои романтические взаимоотношения с толстой и горластой паспортисткой Пенкиной, а коллеги восхищеннно внимали, удивляясь познаниям одышливой капитанши в «Кама-сутре» и «Дао любви», Соловец опять вернулся к делу:

— Так, что получается? Депутат приезжает сегодня и его кто-то будет мочить…

— Где-то, — добавил проснувшийся от звуков разливаемого по стаканам самогона Дукалис.

— Где — мы знаем, — отмахнулся майор. — Вопрос — когда?

— Уже узнали, где?! — восхитился Анатолий. — Ну, вы молотки!..

В дверь осторожно постучали.

— Не заперто! — развязно крикнул пьяненький Рогов.

На пороге кабинета материализовался худосочный очкарик со скошенным назад подбородком и в шинели, надетой на ворсистую полосатую пижаму. На ногах посетителя болтались разношенные войлочные тапки, в руках был зажат какой-то продолговатый предмет из почерневшего то ли от старости, то ли от сырости дерева.

— Фаллоимитатор не желаете? — тихо спросил вошедший. — Восемнадцатый век. Дуб. Раритет. Вещь элитарнейшая…

— Пудрик! — радостно завопили Дукалис с Лариным, узнавшие своего знакомца по дурдому.

— Какими судьбами?! — Рогов раскрыл объятия «Павлу Первому».

Алехандро Борухович Пудров, привлеченный в кабинет Соловца разносившимся по всему РУВД эротическим рассказом Казановы, с трудом вырвался из рук наклюкавшегося Васятки, отложил в сторону «раритет», на деле оказавшийся сломанной пополам ручкой от швабры, сел и поведал оперативникам, что он два дня назад сбежал из психиатрической клиники на Пряжке, где его держали, разумеется, «по заказу конкурентов», и теперь мыкается по чердакам и подвалам, не зная, куда бы притулиться на недельку-другую, окрепнуть физически и морально, и начать «восстанавливать лидирующее положение» своей фирмы на рынке элитарных брачных знакомств и не менее элитарных интим-услуг.

При словах «интим-услуги» Казанцев навострил уши и предложил Пудрову пожить у него.

Рогов, стоявший за спиной у Алехандро, показал капитану на посетителя и покрутил пальцем у виска — псих, мол.

Казанова свое предложение тут же снял, внезапно «вспомнив» о том, что к нему приехала из Казахстана сестра с тремя дочерьми, свекром и дюжиной овец, и жить в его комнате просто негде.

Истощенному пищевым и сексуальным воздержанием Пудрику плеснули немного самогона, он выпил и через пол-минуты заснул.

— Если мы не знаем, когда депутата будут мочить, то надо сесть в засаду, — Плахов высказал свежую мысль. — У него дома.

— Нам к нему в кваритиру не попасть, — Соловец причмокнул, перекатывая ириску из-за одной щеки за другую, и задумчиво посмотрел на прислоненную к стене огромную фомку.

— Тогда рядом с дверью, — с пьяным упрямством буркнул Игорь.

— Можно на чердаке, — предложил Казанцев.

— Умно! — оценил начальник ОУРа. — Как говорит наш английский друг — «факинг хорошоу». Именно так мы и поступим…

Пудрика решено было доставить обратно в медицинское учреждение, дабы не путался под ногами и не приставал к жителям района, ухудшая показатели по борьбе с уличной преступностью.

Грязную шинель, в которой Алехандро появился в РУВД, выбросили в окно, а великодушный Соловец пожертвовал психу свою, почти новую. Но лишь на время, строго-настрого приказав отряженному сопровождать сумасшедшего Рогову забрать верхнюю одежду обратно, как только Боруховича примут в больницу.

На выходе из здания толпа перевозбужденных грядущим «раскрытием» ментов во главе с размахивавшим фомкой майором едва не затоптала писателя Андрея Кивинова, пришедшего в управление поздравить бывших коллег с наступающими праздниками, и следующим за ними тяжелым алкогольным отравлением, послушать новые истории, по мотивам которых можно было бы написать несколько сценариев к снимаемому «Первым каналом» телесериалу об «умных и честных» стражах порядка, и не успевшего вымолвить ни слова.

— Потом, потом! Всё после убийства! — прокричали оперативники удивленному посторонившемуся литератору, забросили бесчувственного сэра Генри в «собачник» УАЗика, остановили проезжавшие мимо красные «жигули», просто перегородив своими телами улицу, посадили в «ладу» Рогова с Пудриком, пригрозив водителю табельным оружием, если тот вздумает сопротивляться и не доставит Васятку с Алехандро по нужному адресу, набились всемером в «козла», рявкнули Крысюку «Трогай!» и убыли в направлении канала Грибоедова, горланя соответствующую моменту песню — «Не думай о ментярках свысока…».

Шинель Соловца сыграла фатальную роль в дальнейшей судьбе как Пудрика, так и Рогова.

Мирно проспавший до самой Пряжки Борухович в приемном покое больницы ожил, неожиданно толкнул вперед сильного, но легкого Рогова и выдал:

— Вот, держите! Я вам дурака привез!

Смена дежуривших сутки через трое хмурых санитаров, ранее не видевшая ни того, ни другого пациента, естественно, поверила майору милиции, а не мелкому придурковатому ханурику с лицом сильно и давно пьющего имбецила, начавшему было орать, что он-де «старший лейтенант», «убойщик» и остальную лабуду, включая словесные угрозы в адрес медбратьев.

Васю мгновенно спеленали, для острастки ударили пару раз по башке, прямо через одежду вкололи лошадиную дозу успокоительного, отволокли в знакомую Рогову палату для буйных и выдали скромно ожидавшему на улице Пудрову справку о том, что «дурак принят».

Повеселевший Алехандро раскланялся с санитарами, прихватил из предбанника приемного покоя ручку от швабры взамен забытого в РУВД Выборгского района «фаллоимитатора», и в тот же вечер был сбит, правда — не насмерть, несущимся по Невскому проспекту оранжевым «шевроле субурбаном», когда выскочил у того в метре перед мощным хромированным бампером с целью предложить водителю и бритоголовым пассажирам заокеанского джипа «элитный раритет»…

ГЛАВА 8 ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ «ЗАКАЗУХИ» или СИСЬКИ НАБОК

Идея переодеться в женское платье для более безопасной транспортировки крупной суммы «черных» денег, выделенных на предвыборный пиар московскими подельниками питерских псевдо-демократов, пришла в голову депутату Государственной Думы и лидеру карликовой партии «Демографический выброс России» Гелию Васильевичу Старопропойцеву в тот самый момент, как он увидел шествующего по «зеленому коридору» аэропорта Шереметьево представителя Президента по Северо-западному региону, прилетевшего из Северной столицы на встречу со своим шефом.

Виктор Васисуальевич ступал осторожно, брюки его в районе таза были сильно раздуты вширь, а зад выпирал, как у женщины из племени масаев.

Это не было удивительным — под штаны у высокопоставленного государственного чиновника был поддет памперс размера XXXL, предохранявший Чаплина от последствий возможного испуга в процессе доклада об успехах во вверенном ему регионе лично главе государства. Экс-генерал спецслужбы не хотел повторения конфуза, случившегося с ним месяц назад при попытке нападения на него пьяного мента-антисемита. Да и к тому же, изделия фирмы «Хаггис» надевали почти все бюрократы, вынужденные время от времени общаться с действующим Президентом. Чаплин исключением не был.

Со стороны Виктор Васисуальевич напоминал высокую, толстогузую и плоскогрудую женщину, переодетую в мужской костюм.

«А ведь можно и наоборот…» — подумал лидер ДВР.

Гелий Васильевич поразился простоте и гениальности посетившей его мысли, и послал одного из помощников в ближайший магазин дамской одежды больших размеров купить нечто такое, что налезло бы на круп Старопропойцева. Второго прихлебателя депутат отрядил в отдел спорттоваров за парочкой гандбольных мячей, должных изобразить шикарный бюст. Затем политик позвонил в Северную столицу своему основному единомышленнику и правой руке Беслану Линько и предупредил, что вылетает вечерним рейсом и чтобы тот не удивлялся чудесному перевоплощению пузатого и страшненького Гелия Васильевича в «роскошную аристократку».

Линько что-то затараторил в трубку о «готовности дела», которое они обсуждали несколько недель назад, но Старопропойцев, увлеченный грядущими переменами своего облика, пропустил слова Бесланчика мимо ушей и отключил мобильник.

— Куда сэра то? — спросил Крысюк, помогая шатающемуся Гею выбраться из «собачника» на темную набережную канала Грибоедова.

— С нами пойдет, — с пьяным энтузиазмом заявил Соловец, озираясь по сторонам. — Мухомор сказал его приобщать к работе, вот пусть и приобщается… Казанова, так где квартира этого… депутата?

— Тута, — капитан махнул рукой в сторону дома, на котором еле-еле просматривалась табличка с номером «93». — Вон парадная его…

— А чердак там есть? — спросил Дукалис, набрав с обочины горсть снега и остужая им разгоряченную физиономию.

— Не может не быть, — тряхнул головой Плахов. — Это ж старый фонд! Здесь чердаки — ого-го!..

— I sit by my window, strawberrie wine, night and you[104]…, — внезапно заорал сэр Генри и упал в сугроб, увлекая за собой Крысюка.

— Чего это он?! — засуетился начальник ОУРа.

— Выпить хочет, — пояснил Ларин, разобравший только одно слово из выкрикнутого Геем — «wine».

— А-а, — успокоился Соловец. — Ты, Серёга, погодь чуть-чуть… Ща в засаду сядем и нальем. Пенёк, ты его пока к дереву прислони. Пусть остынет. Вот так…, — Начальник ОУРа покрутил башкой. — А где, кстати, Рогов?

— Ты ж его сам в дурку с этим психом отправил! — напомнил Казанова.

— Действительно, — огорчился майор. — Эх, память… Ладно, почапали. Серёгу там поднимите кто-нибудь.

Плахов с Дукалисом подхватили сэра Генри по руки и поставили на ноги.

Британский детектив покачнулся и замычал.

Но не упал.

— Молодчина! — Соловец похвалил крепкого иноземца. — Сам сможешь идти?

Гей пробормотал нечто невразумительное, показал майору «козу», выдал свое коронное «Факинг хорошоу!» и весело засмеялся.

— Не понимает, — огорчился начальник ОУРа.

Депутат Старопропойцев зря так легкомысленно отнесся к попытке Линько сообщить ему нечто важное.

Дело было в том, что Бесланчик наконец-то договорился со знакомыми наркоманами об имитации покушения на Гелия Васильевича, что должно было вздернуть рейтинг лидера «ДемВыбРоса», которого многие журналисты и политики цинично называли «демвыкидыш», до заоблачных высот.

Жертв неудавшихся покушений в России любят.

Раз кто-то пытается убить депутата — значит, недострелянная или недовзорванная персона кому-то сильно мешает. И при грамотно раздутой истерии можно представить недобитка борцом за народные интересы, бесстрашным рыцарем, выступающим против власти «олигархов», и набрать много дополнительных очков на политической сцене.

Правда, лучше, если покушение удается.

Лучше и для оставшихся в живых соратников, могущих спокойно списать на покойного все свои грехи и разворованные деньги спонсоров, и для ореола пышно похороненного «мученника», и для СМИ, получающих прекрасный повод повопить о творящемся в стране беспределе, и для «наследников», которым освобождается место на политической арене, и для руководства правоохранительных структур, под маркой «усиления борьбы с преступностью» выбивающих из бюджета лишние ассигнования и возводящих на эти деньги личные четырехэтажные особняки в престижных районах Подмосковья.

Но человек предполагает, а Господь располагает.

А если еще в ситуацию вмешиваются бухие до полной непредсказуемости районные стражи порядка, то предположить результат даже с минимальной степенью успеха становится просто невозможно. Ни человеку, ни Высшей Силе…

Нанятые Линько торчки должны были встретить Старопропойцева и Беслана на лестнице дома, где проживали депутат с помощником, несколько раз выстрелить из стартового пистолета, пошуметь и скрыться на угнанной машине.

Затем Гелий Васильевич предъявил бы журналистам пропоротый в паре мест пиджак — гвоздь нужного диаметра лежал у Линько в кармане, — и рассказал бы, как он уклонялся от пуль и что именно кричали нападавшие.

Важнее всего было последнее.

По замыслу Беслана и Старопропойцева, «покушавшиеся» обязаны были бы орать: «Вот тебе за выступления против губернатора!», «Умри, соратник Чаплина!» и «Не дадим „Демографическому выбросу России“ победить на выборах!», что услышат соседи и тоже расскажут охочим до сенсаций корреспондентам. Выдуманные депутатом и его помощником крики «наемных убийц», лишь «по случайности и из-за хорошей реакции» Гелия Васильевича не попавших в цель, очень правильно позиционировали лидера «ДемВыбРоса» на местной и общероссийской политических сценах: как союзника представителя Президента и связанных с Виктором Васисуальевичем финансовых кругов, что могло быть весьма полезно в дальнейшем, и как «борца с губернаторской диктатурой», что было просто модно.

Листочки с утвержденным текстом речевок Линько роздал наркоманам и приказал выучить наизусть.

Но тут торчков подвели их любимые опиаты и грибочки — разжиженные мозги напрочь отказывались запоминать ключевые фразы. Беслан провозился с нарками три дня, чуть сам не начал колоться, потом плюнул и решил, что проорать текст они смогут и по бумажке, и выдал каждому по две распечатки.

Дырки в стенах на лестнице, должные оставаться, если стреляют по-настоящему, Линько прорубил заранее с помощью примитивных молотка и дюбеля, и засунул в искрошенную штукатурку специально расплющенные до невозможности идентификации подобранные в тире пульки от духового ружья.

За то, что он ночью шумел, его, не говоря ни слова, отоварил мрачный, со страшного бодунища, участковый, явившийся в подъезд около четырех утра по звонку разбуженных стуком жильцов, и отобрал инструмент.

Однако дело к тому моменту уже было сделано, дырки прорублены, а пульки вложены.

Пока «великолепная восьмерка» мусоров и примкнувший к ним британец поднимались на чердак, Казанова успел перебить в подъезде все лампочки и лестница погрузилась во тьму, которую рассеивал лишь проникавший в сбоку неверный свет уличного фонаря.

Чердачная дверь оказалась гостеприимно распахнута.

— Вот тут и засядем. — шепотом сказал Соловец, указывая на очертания каких-то ящиков, сваленных справа от входа.

Плахов и Виригин чиркнули колесиками зажигалок и, держа их высоко над головой, словно факелы, походили туда-сюда по чердаку.

Два маленьких язычка голубоватого пламени позволили чуть лучше, чем раньше, рассмотреть открывшийся взорам правоохранителей интерьер, и убедили прибывших, что опытный майор интуитивно выбрал идеальное место для ожидания — близко к трубе парового отопления, недалеко от двери и с достаточным для организации «круглого стола» количеством ящиков.

Любимов опустил на засыпанный шлаком пол рюкзак со звякнувшими бутылками «Ркацители», а Крысюк передал Соловцу, как старшему по званию, доверенную сержанту на время пластиковую двухлитровую канистру с самогоном.

Тем временем Ларин и Дукалис поставили ящики в круг, водрузив два в центре, дважды пересчитали количество посадочных мест и сверили его с количеством присутствующих.

— Закрываемся? — тихо спросил Казанова.

— Конечно. — закивал майор. — Мы ж в секрете.

Капитан плотно прикрыл ведущую на лестницу скрипучую дверь и присоединился к товарищам.

— Пьем без тостов. — предупредил начальник ОУРа. — Чтобы не демаскироваться раньше времени. — Соловец подал сэру Генри полную кружку вина. — Заждался, родненький…

Детектив Гей привычно припал к емкости.

Старопропойцев был не единственный, кого посетила мысль о переодевании.

Один из «убийц»-наркоманов также натянул на себя парик и женское платье. Зачем он это сделал, оставалось загадкой, но двое его укуренных подельников этот маскарад поддержали и посетовали, что для них тоже не нашлось подходящих шмоток…

Машину торчкам угнать не удалось.

Попытка взлома двери на припаркованном недалеко от места «покушения» стареньком «москвиче» привела только к тому, что живущий на первом этаже хозяин железного коня выскочил на улицу с монтировкой, оглушил одного наркома и прогнал двоих.

Лишившись товарища, должного стоять на стреме, неунывающие торчки зажевали припасенные грибочки и потопали к нужному дому на набережной.

В темном подъезде они наощупь устроились под лестницей, немного послушали доносящееся откуда-то сверху негромкое и нестройное пение, решили, что в одной из квартир бухают жильцы, успокоились и стали ждать появления жертвы с помощником.

— Гелий Василич! Гелий Василич! — педик Линько всплеснул ручонками, завидя выходящего в зал прилета неумело и ярко накрашенного Старопропойцева с торчащими вперед огромными шарообразными «сиськами», в обтягивающем синем платье, наброшенной на плечи шубе и почему-то в унтах.

Со стороны лидер «ДемВыбРоса» сильно смахивал на старого потасканного трансвестита.

Прилетевшие вместе с ним пассажиры, пряча улыбки, обходили комичную парочку стороной.

— Заткнись! — прошипел депутат. — Какой я тебе «Гелий»?!

— А как же мне вас называть? — заполошно прогундосил Беслан.

— Ну-у…, — Старопропойцев наморщил лоб. — Например… м-м-м… Галина Васильевна.

— Хорошо, Галина Васильевна! — громко сказал Линько.

— Не ори, а бери багаж и пошли…

— Гелий… ой, извините!.. Галина Васильна, тут такое дело…

— Потом расскажешь, — депутат прервал помощника и сунул ему багажные талоны. — Иди за чемоданами. — Старопропойцев прижал к животу объемистую дамскую сумку с лежащими внутри нее тремястами тысячами долларов США, полученными им из рук главы общероссийской энергетической монополии.

Беслан вприпрыжку побежал за вещами босса.

— И мне на пенсии не обрести покой,

Готов дубинку я отдать за день с тобой…, — солировавший Соловец закончил последний куплет песни о форме генерала МВД и взмахнул руками, удерживая равновесие.

— За день с то-о-обо-о-ой.., — хором затянули остальные, восприняв жест майора как попытку дирижировать.

— Факинг хорошоу. — сэр Генри снова выдал свое бессмертное.

— Йес. — подтвердил Ларин, чьи лингвистические способности раскрывались всё больше и больше с каждым выпитым стаканом. — Факинг…

В такси Старопропойцев опять прервал Линько, сказав, что тот ему всё может рассказать и дома.

До набережной канала Грибоедова ехали молча.

Оставив Беслана расплачиваться с водителем и нести чемоданы, депутат направился в подъезд…

— Вон он, — главный из наркоманов, предупрежденный Линько по мобильному телефону, ткнул пальцем в силует толстой женщины, появившейся в дверном проеме.

— Это ж баба! — удивился напарник «убийцы».

— Да какая разница? — торчок вытащил из кармана хромированный стартовый пистолет. — Ты пока бумажку приготовь…

— Какую бумажку?

— Ну, с фразами. Мы ж еще орать должны…

— Щас, — напарник стрелка подивился феноменальной памяти торчавшего на "герыче[105]" коллеги и зашарил по карманам.

Как они в почти кромешной темноте будут читать мелкий текст с распечатки, ни один из наркоманов не подумал.

Стрелок поднял пистолет и шагнул из-под лестницы.

На первый выстрел засевшие на чердаке мусора никакого внимания не обратили, ибо были заняты избиением Плахова, случайно расплескавшего из канистры немного самогона.

Только Гей удивленно поднял голову и прислушался.

— Не умеешь — не берись! — рычал Соловец на подчиненного, взявшегося разливать по кружкам ценный продукт и оросивший им шлак на полу, и методично обрабатывал ногами забившееся под трубы тело.

При звуке второго выстрела менты насторожились.

А после третьего толпой ринулись к двери на лестницу, оставив Плахова в покое и размахивая кто пистолетом, кто дубинкой, а кто и просто кулаками…

Откуда-то снизу послышался сухой треск.

Старопропойцев обернулся и заметил поднимавшуюся вслед за ним тень.

В руке у тени что-то поблескивало.

Опять треснуло, лестницу озарила яркая вспышка и Гелий Васильевич понял, что в него стреляют.

— Помогите!!! — неожиданный истошный крик депутата оглушил наркомана-"убийцу" и он затряс головой.

Старопропойцев кинулся вверх по лестнице, услышал еще один выстрел, и упал ничком, прикрывая руками голову…

Сдвоенное «Ба-бах!» лопнувших «сисек»-мячей лишило перепуганного депутата сознания, а торчков — уверенности в том, что они напали на того, на кого надо.

— Она отстреливается! — закричал «убийца», бросил «ствол» в «жертву» и прыжками помчался прочь из парадного.

— Стоять! — вниз по лестнице скатывалась какая-то огромная, темная, многоголосая и двуязычная масса. — Стой, гад!.. Ай, блин, ты мне ногу отдавил!.. Freeze, motherfucker[106]! Стрелять буду!!.. Стой, скотина, стой!!!

Напарник покушавшегося торчка побежал в сторону второго выхода из парадной, ведущего во внутренний двор дома.

Входивший с чемоданами в подъезд Линько был сбит с ног, ему на лицо опустилась подошва грязного наркоманского сапога и он отключился…

Несущийся первым Соловец заметил перегородившее лестницу тело слишком поздно, споткнулся и кубарем покатился вниз, считая ребрами ступени.

Остальные «убойщики» и примкнувшие к ним Крысюк и Гей не заставили себя долго ждать и с дикими воплями повторили путь майора, образовав на площадке между первым и вторым этажами матюгающуюся на все лады кучу малу.

— Факинг хорошоу…, — простонал оказавшийся в самом низу сэр Генри.

— Какой, на фиг, «хорошоу»?! — возопил начальник ОУРа, пытаясь выбраться из-под сопящего Дукалиса, на котором, в свою очередь, лежали Виригин и Крысюк.

— Георгич, это он так оптимизм выражает, — выдохнул прижатый телом Любимова к радиатору парового отопления Казанцев.

— А-а, тогда ясно, — успокоился майор. — Английская сдержанность. Понимаю. Поддерживаю. Сам такой, — Соловец ткнул лежавшего на нем Дукалиса коленом между ног и заорал в лицо ойкнувшему коллеге. — Ты, придурок жирный! Ты слезешь с меня или нет?!!!…

ЭПИЛОГ

Прибывшие на набережную канала Грибоедова экипажи местной ППС и наряды общегородского ОМОНа долго разбирались в произошедшем, пытаясь понять, кто стрелял, зачем депутат Старопропойцев обрядился в женское платье, как менты из Выборгского района оказались на месте чуть было не свершившегося политического убийства раньше всех, когда такси с Гелием Васильевичем и Бесланом Линько подъехало к дому, почему среди оперов присутствует пьяный в дымину британский детектив, как это может быть связано с деятельностью лидера «ДемВыбРоса» и чей стартовый пистолет валяется на лестнице.

Но так и не разобрались…

Старопропойцева с Линько увезли в Военно-медицинскую академию и положили в отделение экстренной неврологической помощи, а остальных просто прогнали взашей. Предупредив явившегося за своими подчиненными хмурого Петренко, чтобы ноги их больше не было на чужой территории.

На следующее утро провожали Гея.

Опохмеленный заботливым Чердынцевым сэр Генри крепко обнял всех своих русских друзей, на «козелке» был с ветерком доставлен в "Пулково-2[107]" и умильно смотрел из иллюминатора прогревавшего двигатели «боинга-747» на перебравшихся через забор прямо на летное поле сильно поддатых Ларина, Дукалиса, Плахова, Казанову и Соловца, взявшихся за руки и хором кричавших на прощанье — «Факинг хорошоу! Факинг хорошоу!»…

Лондон встретил Генри Гея туманом и моросящим дождиком.

Детектив миновал паспортный контроль, вышел в центральный зал аэропорта Хитроу и пожал руку прибывшему его встретить заместителю директора Скотланд-Ярда сэру Ричарду Паттерсону.

— How are you[108]? — осведомился сэр Ричард.

— Well, thank’s[109].., — вздохнул Гей.

— Are you sick[110]? — участливо поинтересовался заместитель директора.

— No[111].., — сэр Генри опять вздохнул.

— But not all is normal [112]? — почти утвердительно сказал второй в должностной иерархии Скотланд-Ярда чиновник.

— See, sir Patterson, I’m shaking by russian reality and russian police [113].., — Гей задумчиво покачал головой. — It was genuine… fucking horror show. But russian policemen don’t turn any attention to this. It’s astonishing! When I talked them that all environment is fucking horror show they supported my words with great satisfaction [114]. Но русские полицейские не обращают на это никакого внимания. Это поразительно! Когда я говорил им, что вся окружающая нас действительность — это долбанное шоу ужасов, они с большим удовлетворением поддерживали мои слова… (англ.).]…

— Oh, my friend, russian soul is very mysterious [115], — согласно закивал Паттерсон и они вместе пошли на стоянку, где их ожидал темно-синий седан «воксхолл-астра» из отдела криминальной полиции Лондона…