Как велит бог

Пятница

Галактическое звездное скопление — это группа звезд, удерживаемых вместе силами гравитации. Количество звезд может исчисляться тысячами. Слабое космическое притяжение обусловливает их хаотическое распределение вокруг центра системы.

Это неупорядоченное образование чем-то похоже на тысячи городков, поселков, местечек и слободок, усеивающих бескрайнюю равнину, на которой жил Кристиано Дзена и его отец.

Снег, валивший всю ночь напролет, окрасил в белый цвет поля, дома и заводы. Не задержался он только на тяжелых линиях электропередачи, на неоновых рекламных щитах и на поверхности Форджезе — большой реки, серебристой змейкой соединявшей горы на севере с морем на юге.

С первыми лучами солнца снегопад перешел в частый мелкий дождь, который меньше чем за час растопил белый покров, ненадолго придавший долине сходство с ледяной белокожей красавицей, укутавшейся в шубку из песца. Варрано, Сан-Рокко, Рокка-Секонда, Мурелле, Джардино-Фьорито, Марцио, Богоньяно, Семерезе и прочие населенные пункты с их большими и малыми архитектурными убожествами, с побитыми морозом английскими газонами вокруг двухэтажных коттеджей, со сборными ангарами, банками, эстакадами, автосалонами, рядами машин на стоянках и со всей сопутствующей этому грязью вновь окрасились в привычные тусклые краски.

В четверть седьмого утра Коррадо Румиц, прозванный Четыресыра за нездоровую любовь к одноименному сорту пиццы, которой он за свои тридцать восемь лет съел, наверное, целую тонну, завтракал, сидя в старом кресле с потертой цветочной обивкой.

На нем был домашний комплект: заношенные трусы, доходящий до пят фланелевый халат в шотландскую клетку и пара растоптанных казаков, наследие прошлого тысячелетия.

Уставившись застывшим взглядом в тесный дворик, куда выходило окно его кухни, он механически, словно робот, доставал из пакета печенье, макал его в миску с молоком и целиком отправлял в рот.

Проснувшись, он увидал из окна комнаты белые холмы и долины, освещенные слабым светом зари, и ему показалось, будто он живет в горной хижине. Если не смотреть на стену дома напротив, можно даже представить, что ты на Аляске.

Он лежал, свернувшись калачиком под одеялом, и смотрел, как падают легкие, словно пух, снежные хлопья.

Давно уже не было такого снегопада.

Почти каждую зиму рано или поздно с неба сыпался мелкий снежок, но он таял раньше, чем Четыресыра успевал выбраться на прогулку.

В эту ночь выпало не меньше двадцати сантиметров снега.

Когда Четыресыра был маленьким и жил в монастырском приюте, снег выпадал каждую зиму. Машины проехать не могли, некоторые люди даже вставали на лыжи, а дети весело лепили снежных баб с ветками вместо рук и съезжали с гаражного пандуса на старых автомобильных камерах. Сколько раз они до изнеможения сражались в снежки с сестрой Анной и сестрой Маргаритой, а потом катались в санях с бубенцами...

Ну, или так ему казалось.

В последнее время он стал замечать за собой, что часто вспоминает то, чего не было. Или путает с собственными воспоминаниями увиденное по телевизору.

Да, что-то в мире точно изменилось, раз больше не бывает такого снега, как раньше.

По телику объяснили, что мир разогревается, как котлета в духовке, и все по вине человека и его выхлопных газов.

Растянувшись в постели, Четыресыра сказал себе, что если не залеживаться, то можно двинуть к Рино и Кристиано, и когда Кристиано выйдет из дома, чтобы отправиться в школу, он забросает его снежками.

Но погода будто подслушала его и решила ему досадить: снежные хлопья становились все мокрее и тяжелее и в конце концов перешли в дождь, сугробы начали сереть и вскоре превратились в кучи льдистой каши, а из-под них показались залежи старья, которым был забит дворик. Кровати, мебель, шины, ржавые ведра, оранжевый скелет грузового мотороллера, диван, от которого остался только остов.

Четыресыра одним глотком допил свое молоко, острый кадык подпрыгнул вверх-вниз. Он зевнул и поднялся во весь свой почти двухметровый рост.

Он был такой худой и высокий, что казался выпущенным из Освенцима баскетболистом. Непропорционально длинные руки и ноги, гигантские кисти и ступни. На правой ладони у него был мозолистый нарост, на левой икре твердый коричневатый шрам. На костлявой шее сидела маленькая и круглая, как у гиббона, голова. На впалых щеках и подбородке топорщилась бесцветная бородка. Блестящие, ярко-черные, в отличие от бороды, волосы спадали на низкий лоб, как челка у индейцев.

Он поставил миску в раковину, трясясь и дергаясь, словно к его телу были подсоединены сотни электростимуляторов.

Не отрывая взгляда от окна, он наклонил голову набок и скривил рот, потом пару раз стукнул кулаком по бедру и хлопнул себя по лбу.

Когда дети видели его в парке, они завороженно провожали его взглядом, а после подбегали к нянькам и дергали их за рукав: "Почему этот дяденька так странно ходит?"

И обычно в ответ слышали (если нянька была хорошо воспитана), что показывать пальцем на людей некрасиво и что у этого бедняги не все в порядке с головой.

Затем эти дети узнавали в школе от старших, что странного типа, который постоянно околачивается в парке и, чуть зазеваешься, норовит стащить игрушку, зовут Электро, как врага Человека-паука или Супермена.

Это прозвище и впрямь подошло бы ему больше, чем Четыресыра. Когда Коррадо Румицу было тридцать лет, с ним приключилась история, едва не стоившая ему жизни.

Все началось с того, что он выменял пневматическое ружье на длинную удочку. Безуха: у ружья-то прокладка в поршне стерлась, и оно не стреляло, а так, пердело только. Так что нутрий на реке оно могло разве что пощекотать. Зато удочка была почти новая, длиннющая — если грамотно забросить, можно достать до середины реки.

Сияя от радости, Четыресыра с удочкой в одной руке и ведром в другой отправился на реку удить рыбу. Ему рассказали про одно местечко, под самой плотиной, куда рыб сносило течением.

Оглядевшись по сторонам, Четыресыра перелез через ограду и устроился прямо над воротами шлюза, которые в этот день были открыты.

Четыресыра никогда не отличался сообразительностью: в детском доме он переболел тяжелой формой менингита и с тех пор, как он выражался, "думал не спеша"

Однако в тот день он думал хоть и не спеша, но в верном направлении. Пару раз забросил леску и почувствовал, что рыба клюет наживку. Там, под переборками плотины, они толклись сотнями. Те еще проныры: слопают червяка — и поминай как звали.

Надо было попробовать закинуть подальше.

Решительным движением он замахнулся удочкой, описавшей идеальную параболу, кончик лески взлетел над ветвями деревьев, и удилище задело за провода, тянувшиеся у него прямо над головой.

Будь удилище пластмассовое, ничего бы не случилось, но, как на беду, оно было из углеродного волокна, а углерод в таблице электропроводности стоит на втором месте после серебра.

Ток вошел ему в руку и пробил насквозь, выйдя через левую ногу.

Его распластанное на земле полуобуглившееся тело обнаружили рабочие с плотины.

Несколько лет он не мог говорить и двигался, как ящерица, резкими рывками. Со временем Четыресыра кое-как оклемался, но у него так и остались спазмы в шее и во рту и непослушная нога, по которой ему приходилось периодически давать кулаком, чтобы вернуть ее в строй.

Четыресыра достал из холодильника немного мясного фарша и дал его Первой и Второй — водоплавающим черепахам, живущим в пятисантиметровом слое воды в большом бельевом тазу на столе у окна.

Кто-то бросил их в фонтан на пьяцца Болонья, а он взял и отнес к себе домой. Когда он их подобрал, они были величиной с монету два евро; теперь, пять лет спустя, каждая была чуть меньше краюхи хлеба.

Четыресыра посмотрел на настенные часы в форме скрипки. Он не помнил точно во сколько, но у него была назначена встреча с Данило в баре "Бумеранг", а потом они вместе собирались идти будить Рино.

Как раз есть время привести в порядок деревянную церковку у озера.

Он вошел в гостиную.

Комната размером метров двадцать вся была занята горами из цветного папье-маше, реками из оловянной фольги, озерами в тарелках и ванночках, лесами из мха, городами картонных домиков, песчаными пустынями и тряпичными дорогами.

Посреди всей этой красоты были расставлены солдатики, пластмассовые зверюшки, динозавры, пастухи, машинки, танки, роботы и куклы.

Его рождественский вертеп. Он трудился над ним уже много лет.

Тысячи пупсиков, найденных в мусорных баках, подобранных на свалке или оставленных детьми в городском саду.

На самой высокой горе были ясли с младенцем Иисусом, Марией, Иосифом, быком и осликом. Их ему на Рождество подарила сестра Маргарита. Четыресыра было тогда десять. Он с неожиданной ловкостью пробрался на другой конец вертепа, не уронив ни одной фигурки, и поправил мостик, по которому вышагивала колонна телепузиков под командой покемона.

Закончив, он встал на колени и помолился за душу сестры Маргариты. Затем отправился в крохотную уборную, наскоро умылся и облачился в зимний комплект, который включал: трико, хлопковые штаны, фланелевую рубашку в бело-голубую клетку, коричневую толстовку, старый пуховик, ювентусовский черно-белый шарф [3], желтый дождевик, шерстяные перчатки, кепку с козырьком и высокие рабочие ботинки.

Можно выходить.

Будильник зазвенел без пятнадцати семь, вырвав Кристиано Дзену из объятий тяжелого сна без сновидений.

Понадобилось добрых десять минут, чтобы из-под одеяла, словно клешня рака-отшельника, выпросталась рука и остановила пиканье.

Ему казалось, что он только что сомкнул веки. Но самое неприятное — вылезать из теплой постели.

Как и каждое утро, в голове мелькнула мысль сачкануть. Сегодня к тому же перспектива была особенно соблазнительной, учитывая, что отец должен был уйти на работу. В последнее время это случалось нечасто.

Не, нельзя. Сегодня контрольная по истории. Если он и сегодня прогуляет...

"Ну все, вставай".

На низком сером небе нарисовался бледный рассвет, в комнате начало светлеть.

Кристиано потянулся и проверил царапину на бедре. Она была красная, но уже затянулась корочкой.

Он поднял с пола штаны, флисовый джемпер, носки и натянул все на себя, не вылезая из-под одеяла. Зевая, он поднялся, нацепил кроссовки и, как зомби, двинулся к двери.

Комната Кристиано была большая, с голыми кирпичными стенами. В углу — сооруженный из двух козел и положенной сверху доски стол с кипами тетрадей и учебников. Над кроватью постер с рекламирующим пиво Валентино Росси [4]. У двери торчали культи медных труб отопления, которое так и не провели.

Зевая во весь рот, он пересек крытый серым линолеумом коридор и пролез в дыру болтающейся на петлях разбитой двери туалета.

Это была каморка метр на два с кафельной плиткой в синий цветочек вокруг слива душа. Над умывальником — длинный осколок зеркала. С потолка свисала голая лампочка.

Кристиано переступил через остатки отцовской блевоты и выглянул в окно.

Шел дождь, и почти весь снег растаял. Оставалось несколько жалких белых пятен на гравии перед домом, да и те исчезали на глазах.

"Значит, школа открыта".

Сиденья на унитазе не было, и он, стиснув зубы, опустил ягодицы на ледяной фарфор. По спине пробежали мурашки. Так до конца и не проснувшись, он сходил по-большому.

Потом он взял щетку и почистил зубы. Зубы у Кристиано были так себе, дантист хотел ему поставить брекеты, но, слава богу, у них тогда не было ни гроша, и отец сказал, что и так нормально.

Под душ он не пошел, только побрызгался дезодорантом. Зачерпнул пальцами гель и провел рукой по волосам, пытаясь их посильнее взъерошить, чтобы не было видно ушей.

Вернувшись в комнату, он сунул книги в рюкзак и уже собирался спускаться вниз, как заметил слабый свет из-под двери отцовской комнаты.

Кристиано повернул ручку.

Отец спал на широком матрасе, брошенном прямо на пол, запаковавшись в спальник из камуфляжа.

Кристиано подошел к нему. Из мешка виднелся только овал бритого черепа. На полу — пустые пивные банки, носки и ботинки. На тумбочке — еще банки и пистолет. К застоялому запаху старого полысевшего ковролина примешивался зловонный душок пота и грязной одежды. Лампочка с наброшенным поверх красным лоскутом окрашивала в алый цвет прибитое к голой стене огромное полотнище с черной свастикой. Жалюзи опущены, занавески в бело-коричневую клетку схвачены прищепками.

Отец тут только спал. Обычно он отключался в кресле перед телевизором, и лишь холод зимой и комары летом заставляли его перебираться наверх, в комнату.

Когда отец распахивал окна в спальне и прибирался на скорую руку, Кристиано знал, что лысый вознамерился привести девицу и не хочет травить ее вонью тухлых носков и окурков.

Кристиано пнул ногой матрас:

— Папа, папа, просыпайся! Уже поздно.

Ноль реакции.

Он повысил голос:

— Папа, тебе пора на работу!

Отец в себя, наверное, целую бочку пива влил. "Ну и фиг с ним!" — пробурчал Кристиано себе под нос и уже решил уходить, когда до него — то ли с того света, то ли из тюка — донесся слабый стон.

— Нет, сегодня... сегодня... иду... надо... Данило... Четырес...

— Ладно. Потом увидимся. Я побежал, а то на автобус опоздаю. — Кристиано направился к двери.

— Погоди минутку...

— Поздно уже, па... — недовольно ответил Кристиано.

— Дай сигареты.

Пыхтя, мальчик начал искать по комнате пачку.

— Они в штанах. — Из спального мешка показалось зевающее отцовское лицо. На щеке отпечаталась молния. — Мать честная, ну и гадость этот вчерашний цыпленок... Сегодня вечером готовлю я... Как насчет лазаньи?

Кристиано кинул отцу пачку, тот поймал ее на лету. "Ну, па, я спешу... Я же сказал, на автобус опаздываю"

— Погоди минутку! Что с тобой сегодня такое? — Рино закурил сигарету. На секунду его лицо обволокло облачко белого дыма. — Мне приснилось, как мы едим лазанью. Не помню где, но было вкусно. И знаешь, что я сделаю? Я сегодня ее приготовлю.

"Зачем он несет эту чушь?" — спросил себя Кристиано. Отец едва умел жарить глазунью, да и то желток у него все время растекался.

— Уж я бешамели не пожалею. И фаршу. Если купишь продукты, я такую лазанью тебе соображу, что ты встанешь передо мной на колени и признаешь, что я твой бог.

— Ara, как в тот раз, когда ты приготовил спагетти с мидиями и песком.

— А что, с песочком очень даже неплохо.

Кристиано, как всегда, засмотрелся на отца.

Родись его отец в Америке, он точно стал бы актером. И не каким-нибудь голубым красавчиком, вроде того, что играет агента 007. Нет, кем-то типа Брюса Уиллиса или Мэла Гибсона. Из тех, что воевали во Вьетнаме.

У отца было лицо крутого парня.

Кристиано нравилась форма черепа, маленькие округлые уши — не то что у него. Квадратная челюсть и небритый подбородок, маленький нос, кристально голубые глаза и морщинки вокруг губ, когда он смеялся.

И еще ему нравилось, что отец был не слишком высокий, а сложенный пропорционально, как боксер. С хорошо прорисованными мускулами. Еще ему нравилась вытатуированная вокруг бицепса колючая проволока. Чуть меньше нравилось брюшко и эта львиная голова на плече, больше похожая на мартышку. А кельтский крест справа на груди очень даже ничего.

"Почему я не похож на отца?"

Если бы не цвет глаз, даже не скажешь, что он его сын.

— Эй... Ты меня слышишь?

Кристиано взглянул на часы. Ой, как поздно! Первый автобус уже ушел. "Па, мне надо идти!"

— Ладно, но сначала поцелуй единственное в мире любимое существо.

Кристиано рассмеялся и мотнул головой:

— Да ну тебя, ты воняешь, как помойная яма.

— Чья бы корова мычала, сам-то небось последний раз мылся в первом классе. — Улыбаясь, Рино стряхнул пепел в банку от пива. — Иди-ка сюда и поцелуй своего бога. Не забывай, что без меня тебя бы на свете не было. Если бы не я, твоя мать сделала бы аборт, так что иди поцелуй латинского мачо.

— Заканал! — фыркнул Кристиано и на ходу наклонился губами к щетинистой отцовской щеке. Он уже почти развернулся, когда Рино схватил его за кисть, а другой рукой, морщась, вытер щеку.

— Тьфу, черт! У меня сын педрила!

— Да пошел ты! — Кристиано, смеясь, стал лупить его рюкзаком.

— Да... Еще... Еще... Как приятно... — придуриваясь, сопел Рино.

— Ну и козел же ты... — И давай колотить по бритой башке.

Рино помял свой затылок и вдруг взревел с угрозой в голосе:

— Чё ты размахался, на хрен? По голове нельзя! Кретин! Мне же больно! Ты что, не знаешь, что у меня башка болит!

Кристиано растерянно пробормотал:

— Извини... Я не хотел...

Рино рывком схватил пистолет с тумбочки, притянул к себе Кристиано, распластал его на кровати и приставил ему ствол ко лбу.

— Видишь, я каждый раз тебя обставляю? Ты должен быть всегда наготове. Сейчас был бы уже трупом, — прошептал он сыну на ухо, словно кто-то мог их услышать.

Кристиано попытался приподняться, но отец рукой крепко пригвоздил его к матрасу.

— Отпусти! Отпусти! Козел... — сопротивлялся мальчик.

— Я тебя отпущу, если ты меня поцелуешь, — сказал Рино, подставив щеку.

Кристиано нехотя чмокнул его, Рино разочарованно буркнул:

— Так, значит, у меня сын и вправду пидор, — и начал его щекотать.

Кристиано визжал и пытался вырваться, постанывая: "Ну пожалуйста... пожалуйста... Хватит..."

В конце концов ему удалось от него отделаться. Кристиано отошел от кровати, заправляя вылезшую футболку, взял рюкзак, и, когда он спускался по лестнице, Рино крикнул ему вдогонку:

— Ах да, ночью ты хорошо сработал!

Данило Апреа, сорока пяти лет, сидел за столиком в баре "Бумеранг" и допивал третью стопку граппы за утро.

Он, как и Четыресыра, отличался высоким ростом, но, в отличие от своего приятеля, был тучным, с животом, вздутым, как брюхо утопшей коровы. Его нельзя было назвать жирным, он был крепкий, с мраморно-белой кожей. Все в нем было квадратное: пальцы, лодыжки, ступни ног, шея. Череп кубической формы, стенка на месте лба и пара светло-карих глаз, вкрученных по бокам широкого носа. Аккуратная бородка узкой полоской обрамляла идеально выбритые щеки. Он носил золотые очки "Рэй-бэн" с диоптриями и подкрашивал стриженные ежиком волосы в оттенок "красное дерево"

У него, как и у его приятеля Четыресыра, тоже имелась зимняя форма одежды, однако одежда Данило была всегда свежая и идеально выглаженная. Фланелевая рубашка в клетку. Охотничий жилет с множеством кармашков. Джинсы с защипами. Кроссовки. На поясе сумочка со швейцарским ножиком и сотовым телефоном.

Данило экономил на всем, кроме внешнего вида. Раз в две недели он ходил к парикмахеру подстричь бородку и подкрасить волосы.

Данило дожидался Четыресыра, который сегодня для разнообразия опаздывал. Не то чтобы его это сильно беспокоило. В баре хорошо натоплено, стратегическая позиция — столик у застекленной стены с видом на улицу — занята. Данило держал в руках "Ла газетта делло спорт" [5] и время от времени бросал взгляд на улицу. Прямо напротив располагался банк "Итальянский аграрный кредит". Данило видел, как туда-сюда сновали через металлодетекторы люди, а у входа застыла охрана, переговариваясь с кем-то по телефону.

Эти охранники его порядком заколебали. Их пуленепробиваемые жилеты, фуражки со значком, блестящие стволы, черные стекла очков, квадратные челюсти и жвачка во рту — кем они себя возомнили? Томами Крузами?

На самом деле Данило Апреа интересовали не они, а то, что скрывалось за их спинами, — банкомат.

Вот что было объектом его внимания. Самый посещаемый в городе банкомат, а учитывая, что "Аграрный кредит" по сравнению с другими банками имел в Варрано самую многочисленную клиентуру, он наверняка битком набит деньгами.

Над банкоматом были установлены две телекамеры. Одна слева, другая справа, чтобы обеспечить полный обзор. Наверняка подсоединены внутри к целой батарее записывающих устройств. Но это не важно.

Откровенно говоря, у Данило не было никакой необходимости сидеть тут и наблюдать за суетой перед дверьми банка. План был продуман в мельчайших деталях. Просто от взгляда на банкомат у него теплело на душе.

История с ограблением "Аграрного кредита" началась месяцев шесть назад.

Данило сидел в парикмахерской и, листая в газете страницы происшествий, прочел, что где-то под Кальяри банда преступников на джипе проломила стену банка и уволокла банкомат.

Пока ему красили волосы, новость вертелась у него в голове: в его жизни это могло стать переломным моментом.

План был простой.

"Все гениальное просто", — говаривал его отец.

И потом, этот план был легкоосуществим. Ночью в Варрано на улице ни души, так что, если сработать по-быстрому, кто тебя увидит? И кому в голову придет, что Данило Апреа, такой уважаемый человек, способен взять банк?

На эти деньги он сможет воплотить мечту Терезы: открыть бутик нижнего белья. Данило не сомневался, что, если он подарит ей магазинчик, жена вернется, и тогда он найдет в себе силы пойти к "Анонимным алкоголикам" и избавиться от пагубной привычки.

После ухода Кристиано Рино Дзена опять отрубился, а когда проснулся, свист в ушах, как по мановению волшебной палочки, исчез вместе со сжимавшим голову обручем, зато пришел зверский голод.

Он лежал на кровати, и его воображению представлялись обжаренные колбаски и щедрые ломти хлеба на тарелке.

Член стоял, а яйца налились, как помидоры.

"Сколько уже я не трахался?"

Две недели по меньшей мере. Но когда у него болела голова, мокрощелка его интересовала меньше всего.

"Устрою-ка вечерком карательную экспедицию", — сказал себе Рино, поднимаясь с матраса и направляясь голышом в туалет со смотрящим вперед, как бушприт парусника, причиндалом.

В жизни Рино Дзена сталкивался с разными трудностями, но две вещи ему давались легко: найти, с кем переспать и с кем сцепиться.

К тому же в последнее время он вычислил пару местечек, где тусовались скины, панки и вся местная шантрапа. Шайка папенькиных сынков, которые строили из себя крутых парней, разъезжая на "харлей-дэвидсонах" за тридцать тыщ евро. Рино их презирал, но их бабы липли к нему, как мухи к собачьему дерьму.

Все проходило по одному и тому же сценарию: большей частью это были тощие девицы с бритыми головами, которые накалывали себе на заднице свастику и кельтский крест и какое-то время корчили из себя плохих девчонок, трахаясь с кем попало. Когда они по уши вымазывались в дерьме, предки отправляли их проветриться в какую-нибудь американскую клинику. Девочки удаляли лазером татуировки, выходили замуж за владельцев компаний и начинали разъезжать на мерсах в пиджачках и мини-юбках.

Рино пользовался переходным периодом, когда в погоне за острыми ощущениями девицы кидались на каждый член. Он их клеил, а на следующее утро прогонял пинками — с горящей вагиной и парой свежих синяков. И большая часть этих ненасытных потаскушек возвращалась потом за добавкой.

Рино залез под ледяной душ, побрил череп и натянул облегающую спортивную майку, штаны и свои армейские ботинки.

Потом спустился в гостиную — комнату размером около тридцати квадратных метров с дверями на улицу и в коридор, который вел на кухню, в тесную уборную и в кладовку.

На полу лежал бурый линолеум, положенный кое-как, края налезали на голые кирпичные и бетонные стены. С одной стороны стоял покрытый бело-зеленой клеенкой стол и две лавки. С другой был телевизионный утолок: два синих пластмассовых ящика, а на них — древний цветной телевизор "Саба" Чтобы, не вставая, переключать каналы, в семье Дзено пользовались шваброй, тыкая ей по огромным кнопкам каналов. Перед телевизором — диван-кровать с протертой обивкой и три белых пластиковых шезлонга. Еще имелась рыжая железная скамья с нагруженной дисками штангой. В углу, рядом с набитой газетами коробкой и кипой дров, стояла чугунная печка. Стоячий вентилятор зимой рассеивал по комнате тепло от печки, а летом разгонял душный воздух.

Скоро должны были прийти Данило и Четыресыра.

"Успею пару раз качнуться", — сказал себе Рино. Но тут же передумал. В желудке урчало, а стояк так и не прошел.

Он включил телевизор и стал дрочить на блондинистую шлюху с массивным, как ножка индейки, кулоном на шее. Блондинка ассистировала толстяку, готовившему филе барабульки в соусе из малины, каштанов и шалфея.

Но даже с членом в руке Рино не сдержал отвращения. От этой гадости, которую они стряпали, член опал.

Данило Апреа взглянул на циферблат старых электронных "Casio".

Восемь пятнадцать, а Четыресыра нет и в помине.

Он достал кошелек, в котором держал мелочь. У него оставалось три евро и... Он поднес ладонь к лицу. Двадцать... сорок центов.

Уже четыре года прошло, как перешли на евро, а он все еще путался. И чем им только лиры не угодили?

Данило поднялся и заказал еще стопку.

"Но это последняя..."

В это мгновение в бар вошла мамаша, ведя за руку закутанную в белый пуховичок малышку.

"Сколько ей?" — удержался от вопроса Данило.

"Три года", — ответила бы ему женщина. Он мог поклясться, что девочке было три, самое большее четыре года.

"Как.."

"Кончай", — осадил его голос Терезы.

"Вот было бы славно, если бы сегодня после обеда Тереза устроила мне сюрприз".

Тереза Каруччи, женщина пресная, как бульон из овощного кубика (так однажды сказал о ней Рино), которой одним прекрасным вечером 1996 года Данило сделал предложение, ушла от него четыре года назад и теперь жила с продавцом автопокрышек, у которого работала секретаршей.

Тем не менее Тереза продолжала видеться с Данило. Тайком от шиномонтажника она таскала ему в морозилку лотки с лазаньей, гуляш и кролика по-охотничьи. Прибегала всегда запыхавшаяся, подметала пол, гладила рубашки. Он начинал умолять ее остаться и попробовать заново, но она рубила на корню все его попытки, говоря, что жить с алкоголиком невозможно. Поначалу еще случалось, что ее брала нежность, и тогда она задирала юбку и давала ему.

Данило посмотрел на девочку, уплетавшую огромную, больше ее самой булку. Весь рот в сахарной пудре.

Он взял со стойки стакан и вернулся за столик.

Сев, он ухнул граппу в один присест. Алкоголь согрел пищевод, голова просветлела.

"Так-то лучше. Гораздо лучше".

Еще пять лет назад Данило Апреа мог выпить самое большее глоток муската. "Мы с алкоголем не ладим", — отнекивался он, если кто-нибудь ему наливал.

Так было до 9 июля 2001 года, когда алкоголь и Данило решили, что наступил момент заключить мир и стать друзьями.

Девятого июля 2001 года Данило Апреа стал другим человеком, началась новая жизнь. В ту пору он служил ночным сторожем в транспортном агентстве, у него была любимая жена и трехлетняя дочурка Лаура.

Девятого июля 2001 года Лаура Апреа умерла из-за застрявшей в трахее крышки от шампуня.

Год спустя от него ушла Тереза.

Кристиано прилетел на остановку, но автобус только что прошел. Как и первый урок в школе.

Будь он на год постарше... На мопеде десять минут — и ты в школе. Разъезжал бы на нем по полям и грунтовым дорогам. В будущем году, как только окончит школу, он сразу пойдет работать и через полгодика заработает денег.

Следующий автобус шел только через полчаса.

"Ну и что теперь делать?" — спросил он себя, пнув ногой горку снега, таявшую на асфальте, как таблетки алка-зельтцер.

Подвези его кто-нибудь, может, ему бы и удалось пролизнуть в класс незамеченным.

"Да кто тут остановится?"

На этом участке шоссе все гнали как чокнутые.

Кристиано тронулся своей валкой походкой, капюшон натянут по самые глаза, в ушах наушники, руки в карманах. Воздух был насыщен влагой, моросило так мелко, что дождя было почти незаметно.

В ушах гремела "Металлика", он огляделся по сторонам и зажег сигарету.

Не то чтобы ему нравилось курить, но, когда кружилась голова, было приятно. Только если отец засечет его с сигаретой во рту — сразу прибьет.

— Хватит того, что один из нас гробит себя никотином, — всегда говорил ему Рино.

Перед ним уходила вперед ровная, как линейка, полоса асфальта, растворявшаяся вдали в свинцовом месиве. Справа — залитые дождем поля, слева — вереница промышленных корпусов. Проходя перед мебельной фабрикой Кастардинов с ее красными полотнищами, возвещавшими о невероятных скидках, он замедлил шаг. Ворота были закрыты, пес так и лежал там, на земле, обмотанный цепью. Темная лужица вокруг головы. Пасть разинута. Глаза закатились. На морде, у пасти, — пена. Окоченелый, как мороженый окорок. Одна лапа выдалась вперед, прямая и твердая, как палка.

Кристиано затянулся, разглядывая труп.

Жалости он не чувствовал.

Сдох, как последний ублюдок. И все ради чего? Охраняя подонков, которые днем и ночью держали его на цепи и колотили палкой, чтобы еще больше обозлить.

Кристиано бросил на землю окурок и снова тронулся по обочине, обгоняемый машинами и грузовиками, колеса которых поднимали фонтаны грязной воды.

Ему вспомнилась малышка Пеппина, дворняжка с длинным-предлинным тельцем на коротких, как консервные банки, лапках.

Пеппину принесла из собачьего приемника его мать перед тем, как уйти из дома. Сколько раз Кристиано повторял себе, что можно бросить ребенка, мужа, но только не собаку. Чтобы такое выкинуть, надо быть полным дерьмом.

Рино не хотел оставлять Пеппину, говорил, что она безмозглая тварь, и, когда был не в духе, грозился ее прикончить. Кристиано знал, что на самом деле никого он не прикончит, потому что собака напоминает ему о маме: то-то он ее отдавать никому не спешил.

А Кристиано Пеппина нравилась. Она всегда дико радовалась, когда он брал ее на руки, ласково хватала за мочки ушей. Смыслом ее жизни были теннисные мячи. Она просыпалась с мыслью о мячах и уходила спать, думая о них.

Кинешь ей мяч — сразу его принесет, а когда у Кристиано больше нету сил играть — встанет рядом, с мячом между своих лилипутских лап, и тыкается в него мордой, пока он снова не бросит мяч.

Однажды — наверное, было уже лето, потому что стояла сильная жара, — Кристиано возвращался из школы, и школьный автобус (пока он учился в начальных классах, тот подъезжал к самому дому) высадил его прямо напротив, с противоположной стороны шоссе.

Он приготовил Пеппине сюрприз, дошел до спортивного клуба, и там, за ограждениями теннисных кортов, в заросшей сорняками и крапивой сточной канаве, набрал для нее мячей. Он уже собирался перейти дорогу, когда из-за дома на всех скоростях выскочила Пеппина. Смешно было смотреть, как она бегает, мохнатая сосиска да и только. Черт знает, как она почуяла, что Кристиано вернулся? Деревянную калитку обычно закрывали, но в тот день она была только притворена.

Кристиано понял, что эта дурочка намерена броситься ему навстречу через дорогу.

Он глянул направо, потом налево — грузовики неслись один за другим. За долю секунды он осознал, что, если крикнет "Стой!", собака решит, что он ее зовет, и кинется под колеса.

Он не знал, что делать. Хотел перебежать шоссе и остановить ее, но поток машин был слишком плотный.

Пеппина просунула морду между забором и калиткой, пытаясь открыть ее.

Он должен был ее остановить. Но как?

Ну да, надо бросить ей мяч! Далеко. В сторону двора. Но не слишком высоко, а то собака ничего не увидит, и пиши пропало.

Он достал из кармана штанов теннисный мяч, показал ей, прицелился и метнул и, уже запустив его, осознал, что бросил не туда, слишком низко. Он лихорадочно сжал в кулаке воздух, словно желая вернуть мяч, но тот уже летел вперед и через секунду влепился в морду ехавшей навстречу фуры. Желтый шарик отскочил вверх и опустился на середину дороги, а оттуда запрыгал куда попало. Пеппина, которой тем временем удалось выбраться за ограду, увидела прямо по курсу мяч и рванула за ним. Чудом она не попала под первый грузовик, но идущий следом автоприцеп проехался по ней тремя тяжелыми колесами.

За считанные секунды от Пеппины осталось только размазанное по асфальту пятнышко мяса и шерсти.

Кристиано стоял окаменев на другой стороне шоссе. Он хотел что-нибудь сделать, подобрать ее, но перед ним непрерывным потоком текли автомобили.

Остаток дня он провел у окна, плача и глядя, как останки Пеппины превращаются в коврик. Им с отцом пришлось дожидаться вечера, когда движение начало ослабевать, чтобы убрать с дороги то, что оставалось от Пеппины, — лоскут бурой кожи, который отец выбросил в мусорный бак, сказав Кристиано, что нечего нюни распускать, потому что собака, живущая ради мячей, не заслуживает места под солнцем.

Получается, сказал себе Кристиано, что Кастардинова скотина — вторая по счету убитая им собака.

Заперев на все три замка входную дверь, Четыресыра поднялся по ступенькам, ведущим на корсо Витторио. Было морозно, и выдыхаемый воздух образовывал белые кучерявые облачка. Плотная серая пелена затянула небо, моросил мелкий дождь.

Четыресыра махнул рукой Франко, работавшему продавцом в занимавшем целое здание магазине "Мондадори Медиастор".

Здание находилось в центре среди магазинчиков одежды и обувных бутиков, в двух шагах от пьяцца Болонья и от церкви Сан-Бьяджо.

Прежний владелец, старый нотариус Боккьола, оставил дом в наследство сыновьям, за исключением полуподвального помещения за лифтовой шахтой, которое он завещал Коррадо Румицу, известному как Четыресыра, сторожу и доверенному посыльному нотариуса на протяжении десяти с лишним лет.

Наследники выбились из сил, всеми правдами и неправдами пытаясь выселить бомжа: предлагали ему деньги, другое жилье, задействовали адвокатов и психиатров, но все впустую. Четыресыра не сдавался.

В конце концов им удалось сбыть дом за полцены медиахолдингу "Мондадори", который развернул на трех этажах свою каноническую троицу: музыка, книги и видео. Управляющие компанией тоже неоднократно пытались выкупить подвал, чтобы устроить в нем склад, но и у них ничего не вышло.

Четыресыра надел на голову свою каску горохового цвета, снял цепь со старого зеленого Боксера и, выжав педаль, завел его с первой попытки.

Мотор взревел, выхлопная труба выплюнула клуб белого дыма, который метнулся белой змейкой над дорогой и растворился под красно-черным полосатым козырьком кафе "Rouge et Noir" [6].

Сидевшие за столиком синьора Читран и полковник Этторе Манцини закашлялись, дохнув ядовитого смрада. Старушка даже выплюнула кусок слойки с белым шоколадом, который тут же подобрала Оттавия, полковничья жесткошерстная такса.

— Джулиана, умоляю тебя, не дыши! Задержи дыхание! У тебя только что было воспаление легких! — увещевал спутницу полковник, прикрывая рот салфеткой.

— О господи, мне в горло попало! Помогите! — высунув язык, завопила синьора Читран.

Пока они очухивались, Четыресыра верхом на своем мотороллере (невзирая на строжайший круглосуточный запрет перемещаться по центру города на любом средстве, оснащенном колесами, полозьями, воздушными подушками или гусеницами) уже скрылся из виду.

От возмущения старушка и полковник на некоторое время лишились дара речи.

Наконец, отхлебнув капучино, синьора Читран запричитала:

— Это кошмар! Ты видел, что он творит?

Полковник покачал головой:

— Не обращай внимания, Джулиана. Мне рассказывали, что этот несчастный тащит к себе домой всякий хлам из мусорных баков.

— Какая гадость, Этторе! Рассказывать такие вещи за столом...

Манцини откусил пончик и сказал:

— Прости, милая, но от такого безобразия я перестаю соображать. Столько твердят, что центр Варрано нужно благоустроить. Таким людям, как он, надо помогать, помещать их в специальные заведения...

Джулиана Читран смахнула с губ крошки и спросила:

— А ты его знаешь?

Полковник закивал головой:

— Ну конечно.

В городке ходили слухи, что Коррадо Румиц — внебрачный сын покойного Боккьолы, который еще в пеленках сдал сынка в сиротский приют, а спустя двадцать лет его настигли угрызения совести, он взял Коррадо к себе на работу и потом устроил ему квартиру, стоившую целое состояние.

Кристиано Дзена плелся вдоль шоссе, смирившись с мыслью проделать всю дорогу на своих двоих, как вдруг его слух ухватил быстро нарастающий позади визглявый писк глушителя.

Кристиано обернулся, и сердце в его груди екнуло.

Его нагонял бежевый "Скарабео-50" с наклеенным спереди на руле большим желтым смайликом.

Скутер Фабианы Понтичелли. "Что мне теперь делать?"

Он в панике огляделся, ища, где бы спрятаться. Но где? Вокруг была голая пустыня.

Ему абсолютно не катило, чтобы Фабиана Понтичелли увидела его, шагающего по обочине под дождем в трех километрах от школы, как последнего лузера.

Он инстинктивно повернулся спиной к дороге в надежде, что его не узнают. Краешком глаза Кристиано увидел, как скутер пронесся мимо. За спиной Фабианы Понтичелли сидела Эсмеральда Гуэрра. Обе в ветровках из переливающейся плащёвки, одна розового, другая фисташкового цвета. Обе в мини-юбках. Обе в черных кружевных колготках и техасских сапогах. На голове у обеих шлемы с развевающимися на ветру плюмажами.

Они были ровесницы Кристиано (точнее, Фабиана, которая оставалась на второй год, была на год старше и поэтому уже могла ездить на мопеде), учились в той же школе, в параллельном классе. Девчонки были из "Н", а он из "В".

Кристиано был с ними едва знаком.

"Не заметили"

Он ошибался. Метров через пятьдесят скутер замедлил ход и съехал на обочину.

"Спокойно, наверняка они встали, потому что зазвонил мобильник"

Длинные девичьи ноги торчали по обе стороны скутера, как черные лапки тарантула. Из выхлопной трубы вырывался белый дымок.

Затаив дыхание, он протопал мимо как ни в чем не бывало, но в конце концов, обгоняя их, не удержался и взглянул в их сторону.

Фабиана подняла забрало шлема:

— Эй, ты! Стой! Куда топаешь под дождем?

Кристиано невероятным усилием собрал в легких остатки воздуха, чтобы выговорить:

— В школу...

Каждый раз, когда ему доводилось говорить с этой парочкой, случалось одно и то же, отчего он расстраивался и переживал.

Он вдруг робел до такой степени, что не мог выдавить из себя ни одной осмысленной фразы. Его бросало в жар, а уши раскалялись, как головешки.

Не будь он так нелеп, ему, возможно, удалось бы их рассмешить, подружиться с ними — в общем, понравиться им. Но это было невозможно по одной простой причине.

Фабиана и Эсмеральда были слишком красивые.

Его просто вырубало. Когда он видел их, ум у него заходил за разум. Кристиано становился полным кретином и мог только односложно отвечать, кивать или мотать головой.

Они вели себя так, что он чувствовал себя нулем без палочки. Прекрасно зная, что нравятся всей школе, они крутили тобой, как хотели, ради забавы. Заигрывали, а когда игра им надоедала (этот момент наступал очень скоро), ты для них больше не существовал. Превращался в пустое место. И потом, они были странные. Ходили парочкой, гладили друг друга, целовались. В школе говорили, что они наполовину лесбиянки. В общем, они казались неземными существами, которые залетели сюда на мгновение, только чтобы дать тебе понять, что никогда не будут твоими.

С женским полом Кристиано Дзена придерживался простой стратегии: забивать на них на всех. Строить из себя крутого, себе на уме, загадочного чувака. Но было у него подозрение, что это не очень работало.

— Опоздал на автобус? — спросила Фабиана.

Кристиано зажег сигарету и кивнул головой.

— Ой, ты еще и куришь?

Он пожал плечами.

— Пока до школы дотопаешь, уроки-то кончатся... — Фабиана смерила его взглядом и потом улыбнулась: — Тебе ведь на все глубоко плевать, верно? Ты ведь весь мир ненавидишь?

— Точно.

— Хочешь, подвезу?

Тут Эсмеральда, которая дергалась, будто ее мучила крапивница, подняла забрало и фыркнула:

— Кончай, Фабиана! Втроем нас остановят. Фиг с ним! Тебе-то что? Мы опаздываем.

До Кристиано доносились только обрывки спора.

Он спросил себя, кто из них двоих ему больше нравится. У Эсмеральды была смуглая кожа, глаза черные-пречерные, как капельки нефти, гладкие черные волосы и тонкие губы цвета спелой сливы. Фабиана — полная противоположность. Самая что ни на есть блондинка, с зелеными, как болотная вода, глазами и пухлыми бескровными губами. Но в остальном они были жутко похожи. Худые, высокие, курносый носик, длинная шея, прямые волосы до середины спины и маленькие груди. Одевались девицы одинаково. И у обеих было надето на палец потрясное серебряное кольцо с черепом, а в брови, на языке и в пупке красовались одинаковые пирсинги. Минарди уверял, что и щелки у них проколоты и что когда они остаются одни, то пристегивают цепочку к колечкам и так расхаживают по дому.

— Ладно тебе, Эсме, кто еще остановится ради него в такую погоду? — сказала Фабиана подруге. — Посадим его между нами. Давай потеснимся.

— Я пешком, — вылетело у Кристиано безо всякой на то его воли.

Тут уже настал черед Эсмеральды. Она внимательно посмотрела на него и потом сказала с насмешливой улыбкой:

— То есть как? Не хочешь сесть между нами?

В школе болтали, что Гуэрра и Понтичелли трахаются на пару с парнями из лицея. Особенно с одним — с Марко Маттотти по прозвищу Теккен, мускулистым красавчиком с длинным хвостом на затылке, победителем областного чемпионата по тайскому боксу. Когда Теккен подъезжал к школе на своем мотоцикле, они льнули к нему, как кошки в течке, и целовали в губы.

Но в этой сцене было что-то фальшивое, они нарочно разыгрывали спектакль, чтобы одноклассники поумирали от зависти, а одноклассницы получили повод пошушукаться и посплетничать.

И уж не счесть, сколько раз Кристиано дрочил, воображая, как трахает их обеих. Картинка была всегда одна и та же: пока он дрючил одну, другая его целовала. Потом они менялись ролями.

Он попытался прогнать эту сцену из головы.

Что делать?

— Ладно, еду с вами, — вздохнув, нехотя согласился он.

Эсмеральда торжествующе захлопала в ладоши:

— Выиграла! Я выиграла пари! Ты видела? Дашь потом скатать домашку.

— Тоже мне пари. Это ж как нечего делать. — Фабиана опустила забрало.

— Вы о чем? — не удержался Кристиано. Эсмеральда выдала победным тоном:

— Я сказала, что ты фуфло. Что никакой ты не крутой парень и сядешь с нами на скутер. Мы поспорили.

— Поздравляю. Ты выиграла, — сказал Кристиано и, повесив голову, пошел своей дорогой.

Заехав за Данило в бар "Бумеранг", Четыресыра направился домой к Рино Дзене.

Старого "боксера" почти не было видно под ними. Тучные ягодицы Данило наполовину свешивались с сиденья.

Данило терпеть не мог ездить на мопеде с Четыресыра, который гонял как чокнутый, проезжал на красный свет и к тому же не мылся.

— Сегодня вешаем на трактор таран, и тогда, считай, готово? — прокричал Данило Четыресыра в ухо.

— Точно.

В тот день, когда Данило прочитал в газете про кражу банкомата, он в возбуждении помчался к Рино домой.

Рино с Четыресыра согревались граппой и жарили каштаны на электроплитке.

Прочитав им статью, Данило объяснил: "Вы хоть понимаете, как гениально придумано? Никаких пистолетов. Никакого вскрытия сейфов. Никаких хитрых планов. Все чисто. Как белые люди. Ты снимаешь банкомат, прячешь его в надежном месте, а потом безо всякой горячки вскрываешь и — хоп! Ворох чистеньких, готовых к употреблению бумажек"

Ни Рино, ни Четыресыра особо не впечатлились, только сидели и кивали головой, тупо пялясь на него, как рыбы в аквариуме.

В последующие дни Данило капал им на мозги, расписывая, как благотворно скажется налет на их уровне жизни. В конце концов они, не зная, чем заняться, начали соглашаться с ним и сочинять нечто похожее на план.

Для начала надо было раздобыть крепкую машину, чтобы протаранить стену банка. Единственное транспортное средство, находившееся в их распоряжении, — фургон "дукато", принадлежавший Рино, сплющился бы, как пивная банка.

Внимательно проштудировав журнал "Куаттро руоте" [7], Данило предложил купить "паджеро спорт 3.0" — зверюгу со ста семьюдесятью лошадками под капотом.

— И сколько хотят за этот немереный табун? — спросил его Рино.

— Ну, новый, без опций, а нам на все эти опции плевать, примерно тридцать шесть тысяч евро.

Рино чуть не задохнулся от смеха. "Ну-ну. И ты думаешь, я вгоню в стенку семьдесят миллионов? И потом, скажи-ка, родной, кто даст нам денег, уж не ты ли?"

Данило ответил, что крестный его кузена работает в автосалоне и он готов сделать ему фантастическую скидку на "паджеро" девяносто восьмого года в идеальном состоянии. Надо только заложить дом Рино. "Ты же знаешь, мой нельзя, он записан на Терезу"

Рино вскочил на ноги и пригвоздил Данило к стене, рыча: "Ты совсем мозги пропил? Чтобы я влез в долги ради тебя и твоей торговки трусами?"

Данило, лиловый от злобы, проклокотал: "Тогда угоним"

Вот это уже разговор.

"Гранд-чероки" Джорджино Лонго, сына владельца "Спортивного мира", только и ждал того, чтобы кто-нибудь его угнал. Внедорожник размером с пикап и метровыми колесами, на котором юнец выпендривался перед завсегдатаями бара.

Рино идея казалась реальной, но всякий раз, когда предстояло преступить закон, возникала одна и та же загвоздка.

Кристиано.

Рино должен был вести себя так, чтобы комар носа не подточил. Он и без того находился под надзором социальной службы, и, если полиция застукает его за самым ерундовым дельцем, первым делом судья лишит его опеки над сыном.

— Я самое большее могу стоять на стреме.

— А я не вожу машину, — добавил Данило.

Оба они обернулись в сторону Четыресыра, не сумев скрыть садистской улыбочки.

Как всегда, все приходилось делать ему. Странно, Четыресыра ходил в городских сумасшедших, в чокнутых, но только он умел перекусить провода зажигания и без проблем угнать машину.

— Не хочу... Не буду... — промямлил Четыресыра.

Ему давно пора было прояснить кое-что с этой парочкой. Дружба возможна только на равных. Он-то и в огонь бросится ради них, только вот они не были готовы ради него на подобные подвиги. И пользовались тем, что он по доброте душевной ни в чем не мог им отказать. Все эти здравые рассуждения, такие ясные и четкие в его голове, когда наступал момент их озвучить, вдруг сплетались во рту Четыресыра змеиным клубком. Вот и сейчас он, весь пунцовый, скривив рот и стукнув кулаком по ноге, пробормотал только:

— Не хочу.

Чтобы уломать Четыресыра на самые дикие выходки, было достаточно маленькой военной хитрости. Надуться и показать, что обиделся.

Не прошло и трех дней, как Четыресыра согласился угнать джип, лишь бы вернуть расположение своих друзей.

Безлунной ночью, во время матча Лиги чемпионов, Данило и Рино высадили его недалеко от виллы владельца "Спортивного мира" и отправились дожидаться на пустырь у реки.

И — о, чудо! — меньше чем через час две мощные желтые фары осветили поросшее сорняками поле. Четыресыра вылез из джипа, скача как безумный, пританцовывая и брызгая слюной: "Ну?! Ну? Я молодец! Правда, я молодец? Скажете, нет?" Втроем они устроились в "гранд-чероки" отметить дело бутылкой граппы.

Балдеж! Кожаные сиденья, как в кабинете у зубного. В середине подлокотник, о который опираешься, когда ведешь машину, с ячейками для стаканов. Панель отделана деревом. Куча лампочек и датчиков. Они стали робко ощупывать машину, словно это был инопланетный корабль.

Потом они принялись тыкать по кнопкам, от какой-то из них включился плеер, и Стинг затянул свою "Englishman in New York" [8]. Рино признал, что с такой стереосистемой даже этот сморчок Стинг не полный отстой. Потом вдруг зажегся экран, на котором рядом с красной и синей полосками пульсировала черная точка.

— А это что за херня? — спросил Рино.

— Эх ты, темнота! Это навигатор! Точка — это мы, синяя хрень — река, а красная — шоссе. Компьютер тебе и дорогу указывает: "Вперед, — говорит, — направо, налево, не туда", — тоном знатока объяснял Данило.

Рино покачал головой:

— До чего же мы, твою мать, докатились, что без этой электронной срани не знаем даже, куда ехать?

Успокоившись, он стал настаивать, что перед тем, как разбивать "гранд-чероки" об стенку, надо обязательно прокатиться на нем по Италии.

— Прикиньте, какой балдеж... Свозим Кристиано в Гардаленд! [9]

— Не великоват он для Гардаленда? — возразил Данило.

— Блин, я пообещал его свозить туда, когда ему исполнилось пять лет... У них есть пиратский корабль. Все там оттянемся.

— Точно, оттянемся по полной, — согласился Четыресыра.

— Надо только заменить номера, на те... — рассуждал Рино, когда музыка неожиданно стихла, и его перебил голос с характерным миланским акцентом:

— Добрый вечер! Назовите, пожалуйста, любимое блюдо вашего отца!

Троица переглянулась, разинув рот.

— Пожалуйста, назовите любимое блюдо вашего отца.

Голос шел из колонок.

Рино обалдело посмотрел на приятелей:

— Кто это, мать его, вещает?

Данило:

— Спокойно. Судя по всему, это бортовой компьютер.

— Компьютер? На хрена ему любимое блюдо моего отца? Мой отец умер.

— А я почем знаю?

Голос продолжал:

— Это контрольный вопрос. Я должен знать ответ, чтобы выяснить, являетесь ли вы владельцем автомобиля или пользуетесь им с разрешения владельца. Он нас не предупреждал... Вы можете назвать любимое блюдо вашего отца?

— Чьего вашего? — заорал Данило в репродуктор. — Моего? Моему отцу нравился кроличий гуляш.

Рино был озадачен.

— А что, компьютер может понять, что мы говорим?

Данило пожал плечами:

— Новые технологии...

Рино прочистил горло:

— Эй, вы меня слышите?

— Громко и четко, пожалуйста, любимое блюдо вашего отца? — невозмутимо настаивал голос.

Данило склонил голову набок и спросил, продолжая диалог с панелью управления:

— Извините, а вы кто? Вы бортовой компьютер?

— Я сотрудник "SecurCar", спутниковой противоугонной системы, к которой подключен автомобиль. Если вы не ответите, я буду вынужден сообщить ваши координаты ближайшему посту полиции.

Все трое от неожиданности потеряли дар речи, первым подал голос Четыресыра:

— Вы человек, что ли?

— Последний раз задаю вопрос. Любимое блюдо вашего отца?

Они переглянулись, и все, как один, пожали плечами.

— Попробуй ты, — шепнул Рино Четыресыра.

— Но у меня отца не было. Это про твоего спрашивают.

Рино выдал наугад:

— Ризотто с грибами.

— Как? Произнесите отчетливо!

— Ри-зот-то с гри-ба-ми.

— Ответ неверный. Мне очень жаль.

— Погодите... Погодите... отец... это владелец "Спортивного мира"? — вспомнил Рино.

Голос не отзывался.

Четыресыра катапультировался из кабины джипа.

— Он сказал, что вызовет полицию. Сматываемся!

Троица со всех ног бросилась прочь от "гранд-чероки", попрыгала в "дукато" и дала деру.

Они уже проехали с километр по шоссе, когда навстречу им пронеслась с мигалками машина полиции.

Несколько дней спустя они напали на старый проржавелый трактор и решили поставить его на ход. Этот точно болтать не будет.

Четыресыра и Данило почти подъехали к дому Рино, когда им навстречу на бежевом "скарабео" промчались две девушки.

Данило не обратил на них внимания, а Четыресыра пронзила сердце сильнейшая боль, отчего на мгновение у него перехватило дыхание.

"Рамона"

Блондинка за рулем скутера была точь-в-точь как Рамона, главная героиня "Больших губ Рамоны" — непристойной видеокассеты, которую Четыресыра откопал как-то в мусорном баке.

Рамона жила в Америке и ездила автостопом. Ее подбирали на дороге всякие мужики, а потом трахали в своих машинах, среди кактусов в пустыне или в закусочных у дороги, а она была сама учтивость и без проблем делала это с тремя или четырьмя зараз. Потом Рамона встретила чернокожего мотоциклиста, который ее трахнул и избил, но ее спас шериф, который отправил ее в тюрьму, и там ее тоже трахали по очереди все заключенные. Выйдя из тюрьмы, она встретила лесника Боба, он с семьей жил в лесу, и там ее очень тепло приняли, накормили индейкой и потом вместе с женой и сыном трахали сначала на кухне, а затем в лодке на озере, и жили они долго и счастливо. По крайней мере, так предполагал Четыресыра, потому что на оргии в лодке фильм заканчивался.

Четыресыра видел фильм столько раз, что выучил все реплики наизусть. Особенно ему нравился один эпизод, когда Рамона шла в лес с лесником Бобом и улыбалась ему, потом доставала его хозяйство и начинала трогать..

Блондинка на скутере была так похожа на Рамону, что, возможно, это она и была. Хотя Рамона была американка и посисястее.

Он видел, как девица ездит по городку с подругой. И нередко пускался следом за ней. Четыресыра отлично умел шпионить, оставаясь незамеченным. Он глядел на нее, и ему в голову лезли непристойные мысли.

Ну за что собственные мозги устраивают ему такую пытку?

Ведь ему нравится Лилиана. Бухгалтерша с "Евробилда". Зрелая женщина, а не девчонка. Одинокая, как и он. И потом, она милая. Улыбается ему, спрашивает, как дела. Надо только собраться с духом, пригласить ее на ужин в ресторан, и все получится...

Но обитавший в его голове гнусавый голос нашептывал, что Лилиана — не Рамона.

"Помнишь ее с тем парнем на мотоцикле?"

Дело было вечером, Четыресыра прохлаждался в городском парке и как раз подобрал с земли безрукого Кинг-Конга для своего вертепа, когда увидел, как блондинка подъезжает с парнем на мотоцикле. Спрятавшись за деревом, Четыресыра наблюдал, как они целуются, а потом она достала у парня из штанов его причиндал и сжала в ладони.

Вверх-вниз. Вверх-вниз.

Эта сцена засела у него в мозгу осколком гранаты. Он просыпался в ночи, и она вставала у него перед глазами. Пальчики, обнимающие твердый ствол. И Четыресыра поневоле закрывал глаза, спускал резинку и...

Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз.

... он был лесник Боб, и блондинка с Рамоной ему дрочили.

Средняя школа "Махатма Ганди" располагалась на вершине насыпанного посреди равнины искусственного холма окружностью тридцать метров. Здание имело форму параллелепипеда с большими застекленными проемами, которые в редкие солнечные дни заливало светом. Склоны холма покрывал аккуратный английский газон, снизу вверх поднималась дорожка, ведущая к стоянке для инвалидов и преподавателей. Позади школы находились спортивные сооружения, включая спортзал и ни много ни мало олимпийский бассейн.

Учебное заведение, построенное под Мурелле в восьмидесятые годы, было задумано, чтобы собрать вместе всех ребят из десятков окрестных городков. На сегодняшний день здесь обучались семьсот пятьдесят школьников, разделенных на восемь параллельных классов.

Кристиано Дзена сидел на задней парте и глядел на терзаемую ливнем волейбольную площадку, на засыпанный прошлогодней листвой газон и на проступающие вдали сквозь дымку бетонные бастионы торгового центра "Четыре башни"

Ему удалось войти в класс в середине первого урока. Он выдал первое пришедшее в голову оправдание: из-за холода прорвало воду, и, поскольку отец был на работе, пришлось дожидаться водопроводчика. Учительница итальянского сделала вид, что поверила.

Некоторое время назад Кристиано заметил, что преподаватели перестали его особенно доставать. И он знал почему.

Несколько месяцев тому назад выпускным классам раздали анкету, в которой спрашивалось, кто куда собирается поступать по окончании средней школы. Кристиано поставил жирный крест против строки "Намерен оставить учебу" А в трех строчках графы "Чем определен твой выбор?" отписал: "Потому что хватит с меня учебы, все равно толку от этого никакого, я хочу работать вместе с отцом".

С того самого дня он, будто по мановению волшебной палочки, стал невидимым, как Сью, девушка из команды "Фантастической четверки" [10]. Теперь эти уроды вызывали его нечасто, а если прогуливал, не пердели. Крест, который он нарисовал на том листочке, они ему вывели на лбу.

Остаток первого и весь второй урок Кристиано провел, с отрешенным видом положив голову на парту. Эти шлюхи Понтичелли и Гуэрра не выходили у него из головы. Опять они его обвели. Как же он их ненавидел!

Надо им отомстить. Типа замутить с Лаурой Ре из третьего " D ", которую они обе не выносили, потому что она была еще красивее.

— Ты чего там? Сочинение писать не будешь? — вернул его в класс тихий шепоток.

Это был его сосед по парте. Колицци. Убожество, которое посадила с ним учительница математики, потому что с Минарди Кристиано вечно устраивал бедлам.

Колицци казался старичком. Он и передвигался как старичок. И на парте идеальный порядок. И писал он перьевой ручкой, ни разу не размазав чернила. Больше всего в жизни ему нравились картриджи со светло-синими чернилами, которые он вставлял в свой "Монблан" Подобное ничтожество не имело даже смысла дрючить, потому что стоило его тронуть мизинцем, как он бросался на землю и вел себя как некоторые жуки: коснешься его — а он притворится мертвым.

— Какого хрена тебе надо, Колицци?

Весь класс склонил затылки над партами, корпя над сочинением по истории. Учительница листала глянцевый журнал. Полная тишина, ни мухи не слышно.

— Учти, осталось... — Колицци взглянул на свои огромные часы с калькулятором, — всего час и шесть минут. А ты еще ничего не написал.

— Слушай, тебе какое на фиг до этого дело?

Колицци подался назад, словно пятящийся под камень краб:

— Нет... никакого... я только...

— Вот-вот. Не теряй время. Пиши себе, а то скоро сдавать. Нет, есть идея получше: поскольку ты у нас гений, свое сочинение ты уже накатал; напишешь за меня — подарю игру для приставки.

В крабьих глазах вспыхнула жизнь, но Колицци, размазавшись по парте, недоверчиво прошептал: "У тебя же их нету, видеоигр"

— А я могу пойти в торговый центр и стащить. Скажешь, какую тебе надо.

Колицци секунду поразмыслил, нервно потирая рот пальцами.

— А ты мне ее потом отдашь? Не продинамишь, как обычно?

Кристиано положил руку на сердце: "Даю слово"

— Ладно. Но ты потом его своей рукой перепишешь. А то она нас вычислит.

— Само собой.

Колицци принялся строчить, не поднимая головы. Кристиано в первый раз взглянул на доску, на которой была написана тема сочинения.

Он улыбнулся:

— Брось, Колицци. Сам справлюсь. Не трудись. В этом я секу.

По части нацизма он был эксперт. Отец только о нем и твердил.

Кристиано взял ручку, перевел дух и застрочил.

Рино Дзена начал работать в "Евробилде" в Богоньяно где-то в середине восьмидесятых. После смерти нотариуса Боккьолы приняли на работу Четыресыра, а в 2002 году, после того как в транспортном агентстве ему указали на дверь, пришел Данило Апреа.

"Евробилд" поднялся в девяностые на волне крупных господрядов, потом, начиная с 2003 года, дела пошли все хуже, и постоянный штат постепенно сократился до минимума. Теперь хозяин вызывал Рино и его приятелей на поденную работу, и то лишь когда получал более или менее крупные заказы. Случалось это два-три раза в год. И тогда у них несколько недель была работа.

В остальное время каждый пробавлялся чем мог. Мелкие перевозки. Очистка подвалов и выгребных ям. Доставка растений из питомника. Побелка стен. Починка крыш. Всякая работенка, которую подкидывали в последний момент.

Они вечно сидели без гроша и с трудом сводили концы с концами. Но если Данило и Четыресыра жили по-холостяцки, у Рино на попечении был Кристиано.

По данным последних исследований, Варрано и соседние городки относятся к районам Италии с самым высоким доходом на душу населения. Благодаря поколению мелких и средних предпринимателей, которые сумели наилучшим образом распорядиться промышленными и человеческими ресурсами региона, безработица здесь практически сошла на нет.

Вполне возможно, что наши герои были единственными обитателями Варрано с месячным доходом ниже шестисот евро.

Но в это утро Рино пребывал в хорошем расположении духа. Наконец-то есть работенка за приличные деньги. "Евробилд" выиграл крупный подряд на строительство нового автосалона "БМВ" и набирал разнорабочих.

Через широкие ворота "Евробилда" "дукато" заехал на обнесенную высокой оградой грунтовую площадку, которая в это утро превратилась в озеро жидкой грязи. С одной стороны стоянки были припаркованы грузовики, экскаваторы и бульдозеры, с другой — машины рабочих, секретарей и "порше" Макса Маркетты, сына старого владельца, который год назад занял место отца и стал управлять компанией.

В середине площадки находился сборный домик с офисами и залом для собраний. Рядом стоял барак-времянка, в котором переодевались рабочие.

Рино припарковался недалеко от большого желтого бульдозера, и все трое вылезли из фургона. Дождя уже не было, но зато поднялся холодный порывистый ветер.

— Нам скоро выезжать на самосвале. Не переставишь машину? — попросил Рино чернокожий рабочий в защитной каске.

— Сам и переставь! — Рино бросил ему ключи, тот от неожиданности не успел поймать их на лету, и ему пришлось подбирать их в грязи. — Потрясающе! Ишь раскомандовались! — бросил Рино с ухмылкой приятелям, направляясь в сторону офиса. — Я к Маркетте. Вы куда?

Четыресыра и Данило остановились.

— Подождем тебя здесь...

Рино вытер ботинки о коврик, толкнул стеклянную дверь офиса и вошел в тесную квадратную комнатушку. На полу покрытие под паркет. На стене, рядом с закрытой дверью, — доска объявлений, в углу у заваленного строительными журналами столика — два потертых кресла, напротив входа письменный стол, уставленный армией маленьких деревянных Пиноккио.

За компьютером сидела Рита Пирро. Она работала тут секретаршей испокон веков, насколько помнил Рино. В молодости Рита была далеко не красавица, но годы лишили ее и той привлекательности, которой она обладала.

Женщина неопределенного возраста. Ей запросто можно было дать как пять, так и шесть десятков. Постоянное пребывание в этой каморке без окон, промерзавшей зимой и раскалявшейся летом, иссушило ее, как копченую селедку. Худая и высокая, с толстым слоем пудры на лице и в очках с красной оправой со свисающей с заушин ниткой бисера. На стене за спиной пришпилены выцветшие фото трех малышей, играющих на утыканном солнечными зонтиками пляже. Наверняка эти дети уже обзавелись собственными семьями.

По мнению Рино, какое-то время Рита Пирро была любовницей старого Анджело Маркетты. "Так, отсосала разок-другой. По-быстрому. Прямо в офисе, во время обеденного перерыва, чтобы не терять время"

— Привет, Дзена, — сказала женщина, поднимая глаза от компьютера. Она оглядела его изучающим взглядом и затем снова принялась часто стучать по клавиатуре.

На мгновение Рино вообразил Пирро, сосущую у старого толстяка Анджело Маркетты, и по его губам скользнула улыбка.

— Привет, красотка. Как жизнь?

Секретарша даже не повернула головы:

— Не жалуемся.

Что за странная баба, всегда держалась с ним, словно он дерьмо на палочке, а она герцогиня Йоркская, случайно оказавшаяся в этой дыре. Да она хоть разок в зеркало на себя взглянула? Не спросила себя, что на хрен было у нее в жизни, кроме коллекции Пиноккио, детей, которые нос не кажут, сгоревшего на работе мужа да этой каморки без окон?

Рино подошел к столу:

— Маркетта на месте?

— Ты записывался? — спросила секретарша, по-прежнему перясь в компьютер.

— Записывался? С каких это пор нужно записываться, чтобы поговорить с Маркеттой?

— Теперь так. — Рита Пирро кивнула головой в сторону кабинета начальника. — Если хочешь, я тебя запишу.

Рино облокотился руками об стол и хмыкнул:

— Мы у зубного? Будьте добры, зубной налет тоже удалите.

Секретарша растянула губы в подобие улыбки:

— Смешно. В следующую пятницу подходит?

Рино оторопел.

— В пятницу? Это же через неделю.

— Точно.

— Через неделю уже наберут бригаду для автосалона "БМВ"

— Уже набрали.

— Как набрали? Вы же только позавчера выиграли тендер.

Она наконец подняла глаза и внимательно посмотрела на Рино.

— Ты думаешь, мы тут в бирюльки играем? Состав бригады был утвержден в тот же день. В понедельник приступаем к работе.

— А меня почему не позвали? А Данило, а Четыресыра — их-то вы тоже обошли.

— Ты же знаешь, это решаю не я.

— Где список бригады?

Секретарша снова вперилась в экран:

— На обычном месте. Висит на доске.

Рино подошел к стенду и пробежал глазами по листку, на котором было два десятка фамилий. Сплошь африканцы да восточноевропейцы и только пара бригадиров-итальянцев.

Рино оперся рукой о стену и закрыл глаза.

— И ты не могла позвонить мне? Сказать? Мы с тобой двадцать лет знакомы...

— А ты для меня что-нибудь когда-нибудь сделал? — И она принялась поправлять на столе своих деревянных человечков.

Ярость растекалась по всему телу, как яд.

"Спокойно..."

Да, да, главное — оставаться спокойным. Хладнокровным. Невозмутимым. Но как можно быть невозмутимым, когда тебя методично, как по расписанию, имеют самым грубым способом?

Чтобы оставаться спокойным, нужно было как-то разрядиться. Что-нибудь разбить. Поджечь этот хренов барак. Взять одного из этих буратин и...

Между тем синеватые вены на руках вздулись под кожей, как толстые макаронины, а в подушечках пальцев засвербило, как от крапивной лихорадки. Рино сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь, и начал глубоко дышать, чтобы сбавить гнев.

Но он знал, что этого недостаточно.

Когда он открыл глаза, то обратил внимание, что под списком рабочих стоит подпись Массимилиано Маркетты.

Рино ухмыльнулся.

Макс Маркетта сидел за столом и ругался по телефону со службой поддержки "Водафона" [11].

Он испытывал некоторые затруднения с изложением существа дела из-за отбеливающих полосок "AZ Whitestrips", которые следовало держать на зубах не меньше двадцати минут.

— Я не пойму, в цём дело... Я отправил код, но мне прицла цовсем не та мелодия. Коцмарная...

Маркетта-младший был мужчина лет тридцати, смуглый, с маленькими голубыми глазками. Под носом, имевшим форму клубничины, он отрастил себе усики а-ля д'Артаньян, а под мясистыми губами красовалась бородка клинышком. Уложенные гелем черные волосы отражали свет неоновых ламп. На руках сиял свежий маникюр.

Что-что, а за своим внешним видом Макс Маркетта следил.

"Предприниматель должен быть всегда элегантным, потому что элегантность — синоним надежности и доверия"

То ли кто-то из великих произнес эту фразу, то ли это было из чьей-то рекламы, он точно не помнил. Не важно. В любом случае святые слова.

Обычно он носил пошитые на заказ костюмы из фланели в мелкую полоску с непременным жилетом. Но сегодня для разнообразия на нем был синий двубортный пиджак, сорочка в бело-голубую полоску с воротничком на трех пуговицах и повязанный крупным, с кулак, узлом темный галстук.

Голос оператора с сильным сардинским акцентом осведомился, какую мелодию он хотел загрузить.

— "Toxic" [12] Бритни Цпирц. Там, где она поет... — И он, фальшивя, напел припев.

Оператор его прервал:

— Нет, я имею в виду, какой номер мелодии?

Макс Маркетта сверился с журналом:

— Цетыре три цетыре один сесть.

Секундное молчание, затем сардинский голос выдал:

— Номер 43416 соответствует песне Франко Баттиато [13] "Эра белого кабана"

— Цто за бред? Вы мне мозете объяцнить, поцему в этом журнале написано, цто "Toxic" — это цетыре три цетыре один сесть? Сказите мне, поцему!

— Не знаю... Вероятно, в журнале опечатка...

— Ах, опецятка? А кто мне теперь отдаст мои три евро? "Водафон"? — брызгая слюной, возмущался Маркетта.

Оператор был озадачен:

— Не думаю, что "Водафон" виноват в том, что журнал допустил опечатку.

— Как же удобно сваливать вину на других! В Италии это национальный вид спорта, не находите? Вам-то цто, если васи клиенты теряют цвои деньги? И вообще, у вас вецьма выцокомерный тон. — Макс взял ручку и придвинул записную книжку. — Как васа?..

Он хотел записать фамилию оператора, чтобы тот от страха обделался, но вдруг оказался в воздухе, перелетел через письменный стол и шмякнулся об стену, увешанную рамками с фотографиями и сертификатами. Секунду спустя ему по голове хлопнул диплом о высшем образовании по специальности "Экономика и торговля".

Макс подумал было, что взорвался бак с метаном, и взрывная волна сбросила его с кресла, но потом он увидел пару заляпанных краской армейских ботинок, и в то же самое мгновение две грубых, испещренных уродливыми наколками руки подняли его за лацканы пиджака и пригвоздили, как постер, к стене.

Из легких вышел весь воздух, и он безуспешно пытался сделать вдох сократившейся диафрагмой, издавая при этом звук, напоминавший клекот воды в умывальнике с забитым стоком.

— Тебе перекрыли кислород. Отвратное ощущение, верно? Примерно такое же ощущение испытываешь, когда в конце месяца надо платить по счетам, а денег ни шиша, хоть бейся головой об стенку.

Макс не слышал говорящего. В ушах у него гудел реактор, а перед зрачками мелькали светящиеся змейки. Такие же змейки, которые он видел в детстве, когда летом, на Успение, устраивали фейерверки. Из разинутого рта свисала отбеливающая полоска.

"Если не дышать, я умру" Это была единственная мысль, которую в это мгновение смог выдать его мозг.

— Спокойно. Чем больше дергаешься, тем труднее дышать. Расслабься. Не бзди, не помрешь, — советовал ему голос.

Наконец диафрагма перестала сокращаться, грудная клетка Макса расширилась и впустила струю воздуха в трахею и дальше, в легкие.

Он взревел, как распалившийся осел, и начал потихоньку восстанавливать дыхание. Лицо из пунцового почти вернулось к естественному цвету, когда он увидел в двадцати сантиметрах от своего носа ухмыляющуюся физиономию скинхеда.

Макс узнал его. Его задний проход сжался до диаметра вермишелины.

Это был Дзена. Рино Дзена.

Рино Дзена смотрел на искаженное страхом лицо этого педрилы Макса Маркетты. Усики поникли крысиными хвостиками, лощеная маслянистая челка спадала на лоб, как занавеска.

С зубов свисала какая-то непонятная целлофановая полоска.

Рино не отпускал левую руку, припирая его к стене.

— Прошу тебя... Прошу тебя... Я тебе ничего не сделал... — в отчаянии завывал Маркетта, размахивая руками, как танцор диско.

— Зато я тебе кое-что сделаю. — Рино поднял правую руку и сжал кулак. Он нацелился на нос, предвкушая удовольствие услышать, как под костяшками его пальцев хрустнет хрящ носовой перегородки. Но кулак завис в воздухе.

Как раз рядом с этой перекошенной от ужаса физиономией на стене висела фотография. Снимок был сделан в поле, в ветреный день. Метелки тростника пригнуло набок. Небо исполосовано волокнистыми облаками. В центре стоит старый Маркетта, который тогда еще не был старым. Приземистый, с круглым лицом. Облаченный в доходящее до пят тяжелое пальто, одной рукой он придерживает на голове кепку, другой сжимает трость. Вокруг него пятеро рабочих в синих комбинезонах. Немного поодаль, на колесе трактора, сидит Рино. Он был тогда худощавый, со впалыми щеками. В ногах у него лежит Ритц, фокстерьер Маркетты. Из-под земли торчит уходящая вдаль широкая труба. Все смотрят в объектив с очень серьезными лицами. Даже собака.

Не отпуская Макса Маркетту, Рино протянул руку к фотографии и снял ее с гвоздика.

В углу была подпись "1988". Почти двадцать лет назад.

"Надо же, как давно"

Потом Рино снова перевел взгляд на молодого предпринимателя, который неподвижно застыл и только шептал, зажмурив глаза и закрыв лицо руками:

— Не надо. Не надо. Не надо.

Вот он, новый владелец "Евробилда" Депилирует себе волосы на груди и ходит в спортзал красоваться в зеркале, а чуть только кто его тронет, начинает выть о пощаде.

Рино схватил его за загривок и швырнул в кресло.

Макс Маркетта медленно приоткрыл глаза. Лицо у него было как у омара, которого покачали над кастрюлей с кипящей водой, а потом, по непостижимому промыслу судьбы, швырнули обратно в аквариум.

В кресле по другую сторону стола сидел Рино. Он зажег сигарету и смотрел сквозь него, как будто это не Макс, а призрак. В руке он сжимал фотографию. Очень, очень неприятное ощущение зрело в душе у Макса. Этот день он запомнит надолго, если, конечно, останется в живых.

Дзена свихнулся и был опасен. Сколько раз он читал в хронике происшествий, как рабочие в припадке помешательства расправлялись со своими хозяевами! Несколько месяцев назад неподалеку от Кунео [14] рабочие сожгли молодого владельца текстильного предприятия на стоянке его собственной фабрики. Маркетта украдкой взглянул на сигарету во рту Дзены.

"Не хотелось бы мне сгореть заживо"

— Глянь-ка на этот снимок. — Психопат бросил ему фотографию в рамке. Макс поймал ее, взглянул на снимок и выжидательно замер.

Рино Дзена откинулся на спинку стула и уставился взглядом куда-то в потолок.

— Восемнадцать лет назад. Целая вечность, мать твою. Худой паренек справа — это я. Верхом на тракторе сижу. Тогда у меня еще волосы на голове вовсю росли. Знаешь, сколько времени мы прокладывали этот водопровод? Три недели. Это была моя первая настоящая работа. Из разряда тех, когда приезжаешь в пять утра, а домой возвращаешься на закате. Двадцать восьмого получка. Твой отец лично вручал конверт каждому рабочему, каждый раз с одной и той же шуткой: "В этом месяце я вам плачу, в будущем — как знать". Если так подумать, не очень-то смешно. Но можно было дать руку на отсечение, что он выдаст эту фразу. И двадцать восьмого кровь из носу деньги будут, хоть бы даже в этот день началась третья мировая война. Ви дишь того рабочего, ниже всех ростом? Его звали Энрико Сарторетти, он умер лет десять назад. Рак легких. Два месяца — и к праотцам. Это он привел меня к твоему отцу. В ту пору здесь стоял только барак, в котором теперь раздевалка. Твой отец работал в стеклянной клетушке. Да ты и сам должен помнить. Несколько раз я тебя видел. Ты приезжал на красном спайдере. Мы ведь с тобой примерно одних лет. Короче, твой отец взял меня на испытательный срок в тот самый день, когда начали прокладывать водопровод, который должен был забирать воду из реки и подавать ее на электростанцию. Двадцать дней на все про все. А нас было шестеро. В жизни не помню, когда еще я так вкалывал, как в те три недели. В последний день мы пахали до четырех утра. И ведь управились, мать твою.

"Какого хрена на меня нашло?" — спросил себя Рино. Зачем распинаться перед этим засранцем? И все же он чувствовал, что ему от этого становится легче. Он взял со стола служивший в качестве пресс-папье старый кирпич с латунной табличкой и начал вертеть его в руках.

— Твой отец, он дорожил своими рабочими. Я не хочу сказать, что он был нам как отец родной, или другую подобную чушь. Плохо работаешь — до свиданья. Без лишних разговоров. Но если не ноешь и вкалываешь как следует — он тебя уважал. Есть работа — можно было поручиться, что он тебя позовет.

Как-то на Рождество он привез шампанское и вручил каждому рабочему по бутылке. А мне ничего. Ну мне, конечно, стало обидно. Потом я подумал, что, видно, где-то свалял дурака и теперь он на меня имеет зуб. Я держался за место, прогони он меня — я оказался бы в полном дерьме. И вот вызывает он меня и говорит: "Видал? Тебе никакого шампанского''. Я спросил, что я такого сделал, а он ответил, что я имел глупость произвести на свет сына, не имея достаточно средств, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь. Я ему говорю, что это его не касается. Он начинал действовать мне на нервы. Кем он себя возомнил, чтобы судить о моей жизни?

Но твой отец только рассмеялся: "Думаешь растить его в этой халупе, у которой неизвестно на чем стены держатся? Первое дело — дом, потом уж все остальное" И велел мне выглянуть в окно. Хм, там стоял груженный кирпичом грузовик. Я не врубался. "Видишь кирпич? — спросил он меня. — Это тебе. Осталось от последней стройки. Будешь с умом работать, может, и два этажа выгадаешь". И из этого кирпича, работая по выходным, я выстроил себе дом. — Рино продолжал крутить кирпич в руках. — Точь-в-точь как этот. Не думаю, чтобы отец рассказывал тебе эту историю, не в его это духе. А когда он начал все реже вызывать меня, я понял, что у "Евробилда" дела плохи. Теперь строительных компаний — как собак нерезаных. Последний раз когда я его видел? Полгода назад, в сквере около корсо Витторио. Сидел на лавочке. Голова покачивалась, руки дрожали. Там еще был филиппинец, который нянчился с ним, как с младенцем. Он меня не узнал. Пришлось три раза повторять свое имя. В конце концов до него дошло. Он улыбнулся. И знаешь, что он мне сказал? Он сказал, чтобы я не беспокоился, что теперь ты за него. И что "Евробилд" в хороших руках. Ты слышал? В хороших руках.

Рино треснул кирпичом по столу так, что кирпич разлетелся на две половинки, а Макс Маркетта еще сильнее вжался в огромное кресло из черной кожи.

— Везучий ты тип, скажу я тебе. Если б я не увидел этого снимка, лежать бы тебе сейчас на каталке в "скорой", поверь мне. Но тебя пронесло, и тебе вечно все будет сходить с рук, потому что мир сделан под таких, как ты. — Рино улыбнулся. — Мир скроен под посредственностей. Ты все правильно делаешь. Берешь черных рабов и восточных ублюдков и не платишь им ни гроша. И они не возникают. Потому что голод — не тетка. А работяги, которые корячились на эту фирму? Их — в задницу. Даже не позвонили! Правда в том, что нет в тебе уважения ни к этим сукиным сынам, которые крадут у нас кусок хлеба, ни к нам, ни даже к самому себе. Посмотри на себя, шут гороховый... Шут, переодетый хозяином. Я не стану ломать тебе кости только из уважения к твоему отцу. В конечном счете, видишь ли, весь вопрос в уважении.

Рино поднялся со стула, распахнул дверь и вышел из кабинета.

Минуты две Макс Маркетта приходил в себя от испуга. Реакция его сильно напоминала поведение сардины: если после нападения она остается в живых, то как ни в чем не бывало начинает с прежней энергией работать плавниками.

Макс поднялся, разгладил пальцами костюм и поправил прическу. Руки еще дрожали, под мышками было холодно, словно туда положили по кубику льда.

Он глубоко вздохнул и спросил себя, не заболит ли желудок от отбеливающей полоски, которую он проглотил, когда оказался прижатым к стене. Может, стоит позвонить зубному? Или гастроэнтерологу?

Черт, и как только отец умудрялся работать с такими кретинами? Вот из-за этого психанутого нациста и остальных таких же бездельников "Евробилд" чуть было не пошел ко дну.

Черномазые — другое дело, они его уважают. И Макс возблагодарил отцовский артериосклероз, который помог ему занять причитающееся по праву место и отвести корабль в спокойные воды, чтоб залатать пробоины и избавиться от налипших на него паразитов.

Ладно, Дзена здесь больше не покажется. Что-то подсказывало Максу не пускать в ход адвокатов и не подавать на него заявление, а оставить все как есть и просто держаться от него подальше.

Но кое-кому это с рук не сойдет. Эта дура секретарша не предупредила его о приходе Дзены и даже не додумалась вызвать полицию.

Он поднял трубку, нажал кнопку и дрожащим голосом проговорил:

— Синьора Пирро, вам не трудно зайти ко мне? — Положив трубку, он поправил галстук.

Несколько недель он искал предлог послать к чертям собачьим эту старую клячу. Вот и славно, она сама преподнесла ему такой предлог на блюдечке с голубой каемочкой.

"Нацисты появились в Германии в начале XX века. И всем обязаны своему основателю Адольфу Гитлеру.

Адольф Гитлер был художник без гроша в кармане но у него была великая мечта сделать Германию самой сильной нацией в мире и потом завоевать всю Европу. Для этого надо было прогнать из Германии всех евреев, которые портили арийскую расу. Евреи явились и заграбастали себе все фабрики и занимались ростовщичеством, заставляя немцев работать на стальных заводах. Арийская раса была самая сильная в мире, только им нужен был лидер и Гитлер знал, что надо прийти к власти и силой захватить ее, а потом отправить всех евреев в концлагеря, потому что они марали высшую расу. Он придумал знак свастики, который означает восходящее солнце и сказал немцам, что если они верят в него, то должны убрать с дороги политиков и потом он создаст непобедимую армию. И он все исполнил, потому что вместе с Наполеоном он был величайший человек в истории. Хотя Гитлер на поверку получается даже выше Наполеона; сегодня тоже нужен новый Гитлер, чтобы он выставил из Италии всех черных и иммигрантов, которые крадут работу, и помог с работой настоящим итальянцам. Черные и иммигранты плетут в Италии мафию, которая еще хуже еврейской мафии во время Второй мировой войны. Проблема в том, что в Италии на родину всем начхать.

С Европейским сообществом дали маху, все нации разные и нельзя допускать чтобы славяне крали работу и женщин у итальянцев. Потому что итальянцы всегда были самые сильные, вспомнить хотя бы древних римлян и Юлия Цезаря который завоевал мир и принес цивилизацию варварам, которые между прочим тоже были немцы.

Сейчас люди ненавидят нацизм, потому что хотят делать вид что надо быть открытыми разным культурам. Говорить-то говорят, но на самом деле сами же в это не верят. Арабы еще хуже евреев: подумать только, что они делают с женщинами, они с ними обращаются как с рабынями и заставляют ходить под черным покрывалом. Хоть бы они все друг друга перерезали. Нас они хотят уничтожить. Они нас ненавидят. Потому что наша культура выше. Но мы должны дать им отпор. Атаковать и разделаться с ними как с евреями"

Кристиано на секунду остановился. Он будто открыл кран, слова сами текли рекой. Он не очень подробно написал о том, как нацисты пришли к власти, потому что не помнил дат. Сочинение получилось коротенькое, но оставалось всего пятнадцать минут, а еще надо было переписать все начисто.

Пока Рино был на приеме у Макса Маркетты, Четыресыра избавился от Данило и направился в отдел кадров.

Подходя, он бросил взгляд в окно. Лилиана Лотти сидела на своем рабочем месте.

Четыресыра задержался у окна полюбоваться на нее, зная, что его не видят. Она была полноватая, но красивая. Не сразу разглядишь. Нужен был острый глаз, чтобы обнаружить скрытую под телесами красоту. Она прятала ее, как кузнечик прячет свои разноцветные крылышки.

И потом, у них с Лилианой много общего. Оба одинокие, живут одни. И оба любят пиццу (правда, она всегда брала "Неаполитанскую"). У нее собачка. У него две черепахи.

Он часто видел ее в церкви Сан-Бьяджо, на вечерней службе.

Протягивая руку для братского рукопожатия в конце мессы, она ему улыбалась. Однажды под Рождество он встретил ее в центре с кучей пакетов в руках...

— Коррадо! — окликнула она его.

Его уже давно никто не звал по имени, так что Четыресыра не сразу сообразил, что она обращается к нему.

— Как поживаешь?

Он поправил очки на носу и дал кулаком по ноге.

— Хорошо.

— Вот накупила подарков для родных... — Лилиана раскрыла сумки, полные красочных свертков.

— А ты готовишь подарки?

Четыресыра развел руками.

— Смотри, что я купила... Это я для себя. — С этими словами она достала из пакета статуэтку торговца рыбой за прилавком, полным осьминогов, мидий и серебристых рыб. — В этом году я достала из кладовки вертеп. И подумала, что не помешает какой-нибудь новый персонаж.

Потрясенный до глубины души, Четыресыра вертел статуэтку в руках.

— Нравится?

— Да. Очень. — Он хотел рассказать ей, что у него тоже есть вертеп, но вдруг она захочет взглянуть? Он же не может впустить ее в дом!

— Слушай, хочешь оставить его себе? Это будет мой подарок на Рождество. Конечно, не совсем то, без подарочной упаковки...

Четыресыра почувствовал, как у него от смущения запылало лицо.

— Я не могу...

— Прошу тебя, возьми. Мне будет очень приятно. В итоге он взял торговца. Ему нашлось место у озера. Четыресыра почитал его наряду с барбапапами [15], самыми ценными экспонатами вертепа.

Если сейчас он зайдет в офис поздороваться, Лилиана, ясное дело, будет ему рада. Проблема была в том, что у него никак не получалось поговорить с ней. Язык приклеивался к нёбу, как только он к ней приближался.

Четыресыра стукнул кулаком по ноге и хлопнул себя по шее, собрался с духом и взялся было за ручку двери, но тут увидал, как она берет трубку и начинает рыться в толстой, набитой бумагами папке.

"В другой раз"

Данило Апреа ждал приятелей, опершись спиной о кузов фургона, когда Рино, набычившись, вышел из офиса. По его походке Данило понял, что он обозлен. Узнал, что про них забыли.

Данило-то уже пару дней как знал, что сыну Маркетты они не нужны, но он поостерегся сообщать об этом Рино.

Ему сказал Дуччо, который тоже работал в старой команде и был выброшен за борт, как и они.

И потом, эта работа в "Евробилде" была та еще подстава. На месяц, если не больше. И Рино, который и так без особого воодушевления согласился на налет, разжившись деньгами, вышел бы из дела, а за ним и Четыресыра.

Зачем горбатиться, когда есть почти безупречный план, как всем им разбогатеть.

Однако сейчас Рино был уж очень не в духе, не стоило и заговаривать с ним о налете. Как с пароваркой: сначала выпусти пар, а потом открывай.

В сумке у Данило дожидалась бутыль граппы. Два с половиной литра. Лучшее средство против обломов и всякой хрени.

— Поехали. Давайте. В машину. — Рино сел в "дукато" и завел мотор.

Данило и Четыресыра молча повиновались.

Фургон тронулся, поднимая фонтаны грязи, и, игнорируя знак "Стоп", рванул на дорогу.

— Что случилось? — робко спросил Четыресыра.

Рино вперился в дорогу, нижняя челюсть его заметно подрагивала.

— С этой дерьмовой конторой покончено. — И продолжил: — Надо было его прибить, а я вместо этого... Почему я его не прикончил? Какого хрена на меня находит последнее время?

— Кристиано, — подсказал Четыресыра.

Рино сглотнул и стиснул руль, словно хотел его раскрошить. Потом глаза его прояснились, будто озаренные внутренним светом.

— Точно! Это все из-за Кристиано.

Данило понял, что наступил черед вынимать гаситель. Он расстегнул сумку и вытащил бутыль:

— Сюрприз! Маленький сюрприз! — Он отвинтил пробку и покачал бутылкой у Рино перед носом.

— Если б не вы двое... — Нечто, с чем он был не в состоянии совладать, нахлынуло на Рино и не дало ему закончить фразу. Он принялся хватать ртом воздух. — Дай сюда. — Он сделал приличный глоток. — Вот дерьмо, мать твою! Обдает, как скипидар. Где ты добыл это пойло, в ОБИ? [16]

И они молча стали по очереди прикладываться к бутыли. Никто не спрашивал, куда они направляются. За окном, позади голых стволов деревьев, черной лентой тянулись поля, на которых выстроились шеренгами эйфелевы башенки опор высоковольтных линий.

Вдруг ни с того ни с сего Рино захохотал.

— Ты чего смеешься? — спросил у него Четыресыра.

— Ну и урод этот Маркетта. У него на зубах была хренотень для отбелки. Ее еще рекламируют по ящику. Так он ее проглотил...

И все трое покатились со смеху, держась за животы и колотя кулаками по панели.

Наконец-таки алкоголь начал действовать.

Рино вытер слезы:

— Нам разве не надо было доделывать твой трактор?

Данило подскочил на сиденье:

— Ну конечно! Осталось только таран навесить.

Рино включил авторадио, крутанул баранку и покатил обратно в сторону города.

— Сначала заедем за Кристиано. Устроим ему сюрприз!

"Мы снова можем стать великой чистой нацией, как древние римляне, чтобы была работа для всех и не было коммунистов, которые развалили идею семьи, не верят в Бога и разрешили аборт — убийство невинных младенцев — и еще хотят дать право голоса иммигрантам.

КОНЕЦ"

Кристиано пробежался глазами по сочинению.

Неплохо. Совсем неплохо.

Он взял чистый листок и уже начал было переписывать, когда его посетило сомнение. Он остановился и внимательно перечел написанное.

Нет, он не мог его сдать, эта подлая коммуняка училка покажет его социальному работнику [17].

В нерешительности он еще раз перечитал текст, покусывая колпачок ручки.

"На фига подставлять шкуру из-за какого-то дурацкого сочинения? Эх, жалко все-таки, здорово получилось"

Кристиано аккуратно сложил листок и засунул его в карман штанов.

— Ты чего? — спросил его Колицци, который уже полчаса как сдал свое сочинение и сидел, разгадывая сканворд.

— Ничего. Не буду сдавать.

— Вот видишь, зря отказался! — сказал Колицци.

Кристиано не удостоил его ответом. Он уперся подбородком в парту и перевел взгляд за окно. И не поверил своим глазам.

В дальней части лужайки, там, где холм начинал сходить на нет, он увидел отца, Данило и Четыресыра. Они преспокойно сидели себе на скамейке, раскинув ноги, и соображали на троих пузырь с граппой.

Кристиано хотел окликнуть их, но удержался и взглянул на часы над доской. До звонка оставалось семь минут.

Была бы сейчас мобила... Во всем классе только у него не было сотового. Он протянул руку в сторону Колицци и легонько сжал его за пальцы.

— Дай сотовый, — шепнул он ему.

— Не могу. Мама проверяет его каждый вечер. Она меня прибьет, если обнаружит, что я звонил.

Кристиано посильнее нажал на пальцы:

— Лучше дай по-хорошему.

Колицци скривил рот и едва слышно взвыл:

— На, но только по-быстрому. И если можно, звони на номер TIM [18]. У меня тимовский льготный тариф "Горизонт"

Кристиано взял телефон и набрал отцовский номер. Выглянув в окно, он увидел, как отец ощупывает карманы куртки и достает мобилу.

— Да?

— Папа! Ты чего здесь делаешь?

— Сколько тебе еще? — Рино посмотрел в сторону школы, увидел Кристиано за стеклом, показал на него остальным, и те замахали ему руками.

— Пять минут.

— Мы тебя ждем.

Кристиано прыснул со смеху. Эти кретины на улице принялись скакать паровозиком вокруг лавки.

"Дукато" ехал по залитой лужами и усеянной белым камнем тряской дороге вдоль берега Форджезе. Стебли тростника и ветки колючей ежевики обтирали бока фургона.

Небо было серое, но дождь перестал.

Кристиано Дзена был зажат между отцом, курившим, закинув ноги на лобовое стекло и вперив отрешенный взгляд в дорогу, и Данило, рассеянно щелкавшим крышкой сотового. Машину вел Четыресыра.

Когда они перебирали, за руль всегда садился Четыресыра. Сегодня они начали пить раньше обычного, обыкновенно до такого состояния они доходили ближе к вечеру.

Кристиано догадывался, что не заладилось что-то на стройке. Вчера Рино сказал, что они начинают работать, и вот...

Но раз они сами молчат, лучше не спрашивать.

Он взглянул на Четыресыра. На него алкоголь не действовал. Рино считал, что это из-за удара током. Как бы то ни было, Кристиано ни разу в жизни не видел его пьяным.

Он боготворил Четыресыра.

С ним не нужно было слов, чтобы понять друг друга. И совсем неправда, что он слабоумный. Если он мало болтает языком, это потому, что ток порядком попортил ему артикуляцию. Но он всегда внимателен, все слушает и еще делает головой такие странные движения, будто дирижирует разговором.

Кристиано проводил с ним целые дни. Они смотрели телик или катались на "боксере". Четыресыра шарил в моторах и умел поставить на ход даже груду ржавого железа. Когда что-нибудь было нужно или чтоб тебя отвезли хоть на край света, Четыресыра никогда не отказывал.

Он, конечно, был чудной с этими своими тиками и маниями типа никого не пускать к себе в дом. Но Кристиано хотелось задушить всех, кто над ним издевался. Пацанов, кривлявшихся у него за спиной. Были даже такие, кто говорил, что он держит дома труп матери, притворяясь, что она жива, чтобы получать ее пенсию. Полная лабуда.

Четыресыра был сирота.

"Как я"

— В школе что сегодня было хорошего? — спросил Данило, перебивая мысли Кристиано.

— Сегодня было сочинение по истории. Хотите, прочитаю?

— Валяй, — сказал Четыресыра.

— Да, прочти его нам, — согласился Данило.

— Идет. — Кристиано достал из кармана листок и начал читать. Трясло так, что тошнота подкатывала к горлу. Он сделал усилие и дочитал до конца. — "Мы снова можем стать великой чистой нацией, как древние римляне, чтобы была работа для всех и не было коммунистов, которые развалили идею семьи, не верят в Бога и разрешили аборт — убийство невинных младенцев — и еще хотят дать право голоса иммигрантам. Конец. — Он поднял взгляд от бумаги". — Ну как, понравилось?

Четыресыра одобрительно бибикнул.

Данило был в экстазе:

— Потрясающе! Невероятно! Особенно там, где ты говоришь, что нам нужен новый Гитлер, чтобы устроить концлагеря для славян и арабов. Эти ублюдки крадут у нас работу. Пять с плюсом!

Кристиано обернулся к отцу:

— А тебе понравилось? Рино затянулся и не ответил.

"А теперь какая муха его укусила?"

Полчаса назад он плясал как чокнутый, а теперь, нате, снова не в духе.

Данило хлопнул Кристиано по ляжке:

— Ну конечно ему понравилось. Сочинение что надо. Еще бы не понравилось. Быть такого не может.

Рино Дзена спустил ноги и поглядел на Кристиано, затем задавил окурок красной "Дианы" в переполненной бычками пепельнице. Мигрень накатила, как прилив, и выключила мозги. Все из-за дерьма, которым их напоил Данило.

Он грозно взглянул на сына:

— Ты что, идиот?

Кристиано непонимающе посмотрел на Данило:

— А что такого?

— И ты это сдал?

Кристиано помотал головой:

— Нет. Не стал я сдавать. Я что, дурак?

— Вранье. Сдал ты его. Я слишком хорошо тебя знаю. Думал, шедевр сочинил, самодовольный болван. И не догоняешь своим умишком, что за дерьмо устроил на свою голову. Ты хоть понимаешь, что проклянешь день, когда написал эту хрень?

Голос Кристиано дрогнул:

— Я же тебе сказал! Ты что, оглох? Я его написал и положил в карман! Точка! Вот оно.

— Дыши ровно. Успокойся. Может, он и правда не врет.

— А кому-нибудь почитать ты его давал? — спросил Рино сына, подавляя желание схватить его за волосы и треснуть безмозглой башкой о панель.

Кристиано с ненавистью посмотрел на него:

— Никому не давал.

Да наверняка показал своим приятелям. Обычное дело.

— Ей-богу, не давал, чего ты мне не веришь!

Рино предостерегающе поднял палец:

Не божись на вранье, Кристиано. Не божись. А то я тебя прибью.

Когда отец был такой, Кристиано его ненавидел.

Отец ему не верил. И никогда не поверит. Даже если бы ему явилась училка собственной персоной и сказала бы, что он не сдавал этого сочинения. Даже если бы сошли с небес Господь, Мадонна и все святые. Он бы решил, что они сговорились. Все против него.

"Ну что же за отец мне достался?"

Все, кому не лень, давали ему понять, что Рино осел, и Кристиано каждый раз, как фурия, бросался на наглеца. За свою жизнь он уже порядком шишек получил, защищая отца. Но они были правы. Тысячу раз правы. Грудь пронзила жгучая боль.

— Никому я его не давал читать.

Рино покачал головой и улыбнулся своей мерзкой улыбочкой:

— Да ладно врать-то. Само собой небось вышло, хотел покривляться перед дружками... "Я, мол, наци, то да се". Чего тут такого? Ну, скажи, что так и было. Что плохого?

Голос Кристиано перешел в надрывный крик:

— Нет, не делал я ничего такого! Да пошел ты! Ты не заставишь меня признаться в том, чего я не делал. И друзей у меня нет. А хочешь знать почему? Потому что все считают, что ты не в своем уме. Псих несчастный, вот ты кто...

К горлу подступил комок, но он бы скорее вырвал себе глаза, чем пустил слезу.

Рино Дзена уже никого не слышал. Его словно засосало в воронку глухого ужаса. Перед глазами замаячил социальный работник с командой карабинеров, размахивающий у него под носом сочинением Кристиано.

Они заберут у него сына. Навсегда.

Этого не должно произойти, потому что без Кристиано он ничто.

Рино проглотил ком, застрявший в горле, и прикрыл глаза руками.

— Да как тебе только такое в голову пришло? — сказал он тихим голосом, широко раздувая ноздри. — Сколько раз я тебе повторял, что все надо держать в себе... Что никому нельзя показывать, что ты на самом деле думаешь, они же тебе это в жопу вставят. Мы с тобой одной веревкой повязаны, ты это понимаешь? И все ее хотят порвать. Черта с два, ни у кого это не выйдет. Я всегда буду с тобой, а ты будешь со мной. Я буду помогать тебе, а ты мне. Пораскинь мозгами, неужели сам не понимаешь, что нельзя так подставляться? Вспомни про черепах, какой у них панцирь. Ты должен быть сильным, чтобы никто не смог сделать тебе больно. — И он треснул кулаком по панели с такой злостью, что откинулась крышка бардачка, вывалив наружу мятые обертки и прочий хлам.

— Папа, ну зачем ты так? Почему ты мне не веришь? — выдавил Кристиано, глотая слезы.

— Не надо только мне нюни разводить! Тебя здесь никто не обижал. Ты что, девчонка? Заплачь мне еще!

Данило жестами показал Кристиано не заводиться и помалкивать, а сам попробовал вступиться:

— Ладно тебе, Рино, он сказал правду. Твой сын не врун. Ты его знаешь.

Рино чуть не разорвал его на куски.

— А ты заткнись! Не встревай! Я же не встреваю между тобой и твоей шлюхой женой? Я с сыном разговариваю. Так что цыц мне тут.

Данило опустил глаза.

Кристиано вытер глаза руками. Никто не решался подать голоса. Повисло молчание, нарушаемое только поднимающимся от реки гулом и шуршанием трущихся о кузов фургона веток.

Они остановились на площадке у заброшенной установки, в семидесятые годы качавшей здесь речной песок. Высоченные горы песка полукругом поднимались вокруг изъеденной ржавчиной техники.

Кристиано выскочил из машины и пустился бегом в сторону вышки.

Остановился он перед обветшалым строением с выбитыми окнами и исписанными стенами.

Хотелось двинуть домой, хоть бы и на своих двоих. Идти было далеко, но это не важно. Холодно, конечно, но дождя какое-то время не будет. Погода менялась. На юге серую пелену прорвало, и в просветах показалось ясное синее небо. Над головой пронеслась пара бакланов. Издалека доносилось гудение вздувшейся от дождя реки.

Он натянул на голову капюшон.

Перед входом в барак на земле чернело кострище. Металлический каркас кресла. Изуродованные огнем шины. Пляжные шлепки. Газовая плитка.

Кристиано достал из кармана сочинение и зажигалку. Он уже подносил пламя к листку, когда за плечами раздалось:

— Кристиано! Кристиано!

К нему шел отец. Шерстяная шотландская куртка с плюшевой подкладкой нараспашку, под ней одна майка.

"И как он только не мерзнет?"

Кристиано поджег уголок листа.

— Погоди! — Рино выхватил у него бумагу и задул огонь.

Кристиано кинулся на него, пытаясь вырвать листок у него из рук:

— Отдай. Оно мое.

Отец отступил на пару шагов:

— Ты совсем двинулся? Зачем ты хотел его сжечь?

— Чтобы избавиться от вещественных доказательств. И ты успокоишься. А то ночью могут залезть воры и украсть его у нас, так? Или полиция... Или инопланетяне.

— Нет, не надо сжигать.

— Тебе-то что? Тебе же оно не понравилось. — Кристиано побежал в сторону реки.

— Стой!

— Оставь меня в покое! Я хочу побыть один.

— Погоди! — Отец догнал сына и поймал его за руку.

Кристиано стал вырываться, крича во все горло:

— Отстань! Отвали! Иди в задницу!

Рино притянул его к себе и крепко прижал голову сына к груди:

— Послушай меня. Потом уйдешь, если захочешь.

— Чего тебе от меня надо?

Рино отпустил его и принялся поглаживать свой бритый череп.

— Я только... Видишь ли... — Он с трудом подбирал слова. Закурил. — Ты должен понять, что, если я злюсь, на то есть причина... Если бы ты его сдал, твоя поганая училка тут же вручила бы его этому гребаному социальному работнику и завтра он явился бы к нам домой с твоим сочинением в портфеле.

— Я же не дурак сдавать его. Я тебе сказал, что не сдавал, но ты мне не веришь. С тобой бесполезно говорить.

— Нет, просто я... должен быть уверен. — Рино пнул ботинком камешек и со вздохом поднял глаза к небу. — Я боюсь, Кристиано... Боюсь, что нас могут разлучить. Они только этого и хотят. Если нас разлучат, я... — Он замолк на полуслове. Присев на корточки, он в молчании докурил сигарету, держа ее между большим и указательным пальцами.

Вся кипевшая у Кристиано в груди злость тут же растаяла, как выпавший ночью снег. Его охватило жгучее желание обнять отца, но он лишь выговорил, борясь с подкатившим к горлу комком:

— Я никогда тебя не предам. Ты мне должен верить, папа, когда я тебе что-то говорю.

Рино поглядел на сына и вдруг, прищурившись и зажав окурок зубами, на полном серьезе сказал:

— Поверю, если ты меня побьешь.

— То есть? — Кристиано не понимал.

— Я поверю, если ты раньше меня заберешься вон туда. — И он махнул рукой на песчаный холм напротив них.

— Какого черта?

— То есть как это какого черта? Ты хоть чуешь, какой невероятный шанс тебе представился? Если ты меня побьешь, мне придется верить тебе до конца своих дней.

Кристиано старался не рассмеяться.

— Что за фигня... Ты опять за...

— А в чем проблема? Ты у нас молодой. Спортсмен. Я уже не в том возрасте. Что тебе мешает победить? Прикинь, если ты меня побьешь, то сможешь сказать мне, что слышал, как Четыресыра твердил "Тридцать три трентинца..." [19], и мне приде... Ах, подлец!

Кристиано рванул в сторону песчаного холма.

— Нет уж, на этот раз я тебя обойду, — выдохнул Кристиано, ринувшись на крутой откос насыпи.

Он сделал три шага и вынужден был вцепиться пальцами в песок, чтобы не соскользнуть вниз. Все осыпалось. Отец карабкался снизу, отставая на пару метров.

Он должен справиться. Вечно он проигрывает отцу. И в тире. И в армрестлинге. Во всем. Даже в пинг-понг, хотя уж тут-то Кристиано точно отцу десять очков вперед даст. Они доходили до счета восемнадцать — девятнадцать против шести или что-то в этом духе, и тут этот козел начинал свою песню, что Кристиано выдохся, что боится победить, в итоге он заговаривал ему зубы так, что Кристиано не мог набрать больше ни очка, и побеждал Рино.

"Только не в этот раз. Я тебя сделаю"

Кристиано вообразил себя огромным пауком с цепкими щупальцами. Секрет был в том, чтобы правильно упираться ногами и руками. Песок холодный и влажный. Чем выше, тем круче уклон, под ботинками все осыпалось.

Он обернулся посмотреть, где отец. Тот его догонял. Лицо перекошено от натуги, но он не сдавался.

Проблема была в том, что, забравшись на три шага вверх, Кристиано соскальзывал вниз на два. Вершина была недалеко, но казалась недостижимой.

— Давай, Кристиано! Ну же, черт... Ты можешь! Побей его! — подначивали его снизу Данило и Четыресыра.

Он с криком сделал последний рывок и уже был почти там, наверху, оставалось каких-то полтора метра, готово, он его сделал, когда вдруг железные тиски сжали ему лодыжку. Его снесло вниз вслед за осыпавшимся песком.

— Так нечестно! — взвыл мальчик, в то время как отец, словно танк, двигал наверх прямо по его спине. Кристиано попытался ухватить его за край штанины, но рука соскользнула, и он чуть не получил пяткой в лоб.

А отец запустил пальцы в песок на вершине холма, упал на колени и торжествующе вознес руки к небу, словно только что покорил Чогори [20]:

— Победа! Победа!

Кристиано, судорожно дыша, лежал распластанный по песку в полуметре от вершины, а вокруг него все слоилось и осыпалось.

— Давай... Забирайся... У тебя почти получилось... В конце концов, ты пришел вторым... вторым, а не последним, — выдохнул Рино, едва держась на ногах от изнеможения.

— Так нечестно! Ты схватил меня за ногу.

— Да, а... стартовать раньше сигнала? Это... по-спортивному?

Лицо у него было пунцового цвета.

— Как же мне хре... Сигареты... Ну же, держись давай.

Кристиано схватился за отцовскую руку, и тот подтянул его наверх. Его поташнивало от усталости.

— Ладно, ты... проиграл... но был... молодцом. .. Я тебе верю.

— Ко... зел. Я дал себя обыграть... потому что ты старый... Вот почему...

— Да... правильно сделал. Стариков нужно уважать. — И Рино положил ему руку на плечи.

Отец с сыном сидели на пятачке наверху и глядели на затянутую пеленой равнину и на реку, которая в этом месте расширялась, образуя большую песчаную излучину. Противоположный берег тонул в далекой дымке, и только голые верхушки тополей одиноко торчали, как мачты кораблей-призраков. Ниже по течению река вышла из берегов и разлилась по полям. С верхушки холма просматривался силуэт электростанции с вереницей опор высоковольтных линий и дорожная эстакада.

Рино нарушил молчание:

— Отличное сочинение написал. Мне понравилось. Хорошо сказал. Вон иммигрантов, и работу итальянцам. Правильно.

Кристиано зачерпнул ладонью песок и стал катать шарик.

— Ну да, только здесь человек даже не может написать то, что думает.

Рино застегнул куртку.

— Вот только о свободе не надо. У нас здесь все Здорово наловчились трындеть о свободе. Свобода то, свобода сё. Полон рот свободы. И какого хрена тебе сдалась эта свобода? Если у тебя нет ни гроша и работы тоже нет, будь у тебя самая что ни на есть свобода — что с ней делать? Уедешь? И куда ты двинешь? И на чем? Бомжи — самые свободные в мире люди, так они помирают от холода на скамейках в парках. Свобода — это слово, которым только запудривают людям мозги. Знаешь, сколько засранцев подохло за свободу, не зная даже, что это такое? А знаешь, кто по-настоящему свободен? Тот, у кого есть деньги... Эти да... — Он замолк, занятый на некоторое время этой мыслью, потом взял сына за локоть. — Хочешь глянуть, где моя свобода?

Кристиано кивнул.

Рино вытащил из-за спины пистолет.

— Познакомься с барышней по фамилии Свобода и по имени "магнум-44"

Кристиано от удивления разинул рот. "Красотища какая"

— Высший класс. "Смит-вессон" Короткий ствол. Весь хромированный. — Рино, сияя от удовольствия, вертел его в руке. Откидывал барабан, вращал его и потом одним взмахом запястья возвращал на место.

— Дай подержать.

Рино протянул ему револьвер рукояткой вперед.

— Ничего себе, тяжелый какой. Такой же, как у этого, как его?.. — Кристиано взял обеими руками пистолет и прицелился вдаль. — Как его звали? Из "Подкрепления".

— Инспектор Каллахан. Только у него длинный ствол. Ну как? Шикарный, а?

— Потрясный. Представляешь, во что превратился бы пес Кастардина, стреляй я в него из такого ствола?

— Ты бы его размазал по асфальту. Эта милашка — сирота, как и ты. Только у нее ни отца, ни матери. Серийный номер сбит.

Прикрыв один глаз, Кристиано любовался на револьвер, вытянув руку и наклонив его набок.

— И сколько ты за него отдал?

— Немного...

— Но на что он тебе? У тебя уже есть "беретта"

— Блин, ты меня достал! Устраиваешь допрос, вместо того чтобы попросить пострелять?

Кристиано бросил недоверчивый взгляд на отца:

— А можно?

— Да. Только осторожно с отдачей. Этот ствол не как тот, другой. Этот тебе вдарит. Сними с предохранителя. Держи обеими руками. Мягко. Не делай руки как палки, а то покалечишься. И подальше от лица.

Кристиано сделал, как велел отец.

— Куда стрелять?

Рино поискал глазами мишень. Найдя цель, улыбнулся:

— Стреляй по миске с макаронами. Эту парочку кондрашка хватит, — шепнул он сыну на ухо.

Кристиано рассмеялся.

Внизу, в дальнем углу площадки, Данило и Четыресыра возились со старым трактором. Метрах в пяти от них, рядом с обшарпанным диваном, стояла пластиковая миска, до краев полная рожков с рагу, ящик с пивом и початая бутыль граппы. Пикник от Данило.

— Только целься как следует. В них не попади. И в бутылку тоже, а то, если полетят осколки... — вполголоса давал указания Рино.

Кристиано закрыл один глаз и прищурил другой. Прицелился в миску. Было трудно удерживать мишень на прицеле, пистолет был тяжелый.

— Если сейчас не выстрелишь, руки не выде...

Кристиано спустил курок. Бум! — миску разорвало, как от пули суперагента Круза. Рожки, ошметки рагу и куски пластмассы разлетелись по сторонам в радиусе десятка метров.

Данило и Четыресыра аж подпрыгнули от испуга.

Лопаясь со смеха, Кристиано и Рино кубарем скатились с песчаной горки, меж тем как парочка внизу, с головы до ног уделанная рожками и соусом, ругалась, поминая Христа и всех святых, вместе взятых.

Заслужить прощение было нелегко.

Данило был просто вне себя. Соус заляпал ему штаны, а известно, что масло не отстирывается даже в стиральной машине.

Кристиано встал на колени и начал упрашивать его, хватая за ноги:

— Данилуччо, Данилуччо, не сердись. Мы просто пошутили. А ты такой хороший, такой красивый...

— Иди ты! Вы же нас убить могли! И потом, рожки были с рагу! Самым настоящим, с морковкой, сельдереем и луком. Тереза его готовит от силы раз в месяц.

Четыресыра тем временем молча бродил по площадке, собирая рожки в полиэтиленовый пакет.

В конце концов Рино пообещал, что, как только разживется монетой, пригласит их в пиццерию "Золотой корабль" и за всех заплатит.

Они уселись на диване каждый со своим пивом, пустив по кругу пакет с рожками.

— Как продвигаются дела с трактором? — спросил Кристиано, пытаясь сдуть с макаронины песок.

— Неплохо, — ответил Данило, приложившись к пиву. — Четыресыра говорит, что нужно раздобыть диски сцепления и тогда мотор заработает как часы.

— А стену он правда сможет проломить?

— Шутишь? Я там все внимательно рассмотрел. Стена банка сложена из кирпичиков, которые развалятся от одного чиха.

Подкрепившись, взрослые неподвижно замерли на диване. Кристиано замаялся сидеть с ними. Было холодно, и потом, назавтра должен был прийти со своей проверкой Беппе Трекка, социальный работник, а в доме было как в хлеву.

— Папа, пошли, а? Завтра суббота. Трекка явится. Надо прибраться.

— Еще пять минут. Может, пойдешь поиграешь?

По его тону Кристиано понял, что отец раньше заката с дивана не поднимется.

— Тоска зеленая! — пробурчал он вполголоса и стал кидать камешками в закопченную сажей бочку.

Устроившись на продавленном диване, Четыресыра следил за катившимися по небу облаками.

— Вы зна... зна... знаете Лилиану? — Его рот скривился в гримасе, а рука начала подрагивать.

Данило сидел прикрыв глаза, осоловелый от пива. Он приподнял было голову, но она тут же рухнула обратно на спинку дивана.

— Это кто? — промямлил он без особого оживления.

— Она работает... (пауза) в "Евробилде"

— Это кем?

— В бухгалтерии. У нее... (пауза) черные волосы. Длинные. Она... (пауза) красивая.

Рино, растянувшийся с другой стороны дивана, закинув ноги на газовый баллон, подтвердил:

— Сидит в бухгалтерии. Я ее знаю.

— А, понял! Эта слониха, у которой вечно три кило штукатурки на лице? — спросил Данило.

Четыресыра кивнул головой.

— Старая добрая Лилианиха, — рассеянно пробормотал Рино и приложился к пустой бутыли, ловя последние капли граппы.

Четыресыра, не в состоянии совладать с разыгравшимся тиком, смог только промямлить:

— Это... это...

— Говори! Что такое? — ткнул его в бок кулаком Данило.

— Я хотел бы... Хотел бы пригласить ее на ужин... — выдохнул он, и что-то, комком сидевшее у него в горле, наконец прошло вниз.

Данило ухмыльнулся.

— Да она не пойдет с тобой, даже если... — Тут он призадумался. — Слышь, мне даже в голову не приходит, ради чего она согласилась бы пойти с таким, как ты.

— Пусть скажет, — со вздохом перебил его Рино.

Четыресыра собрался с духом:

— Я бы хотел на ней... же... ниться.

Данило икнул и покачал головой:

— Бред собачий!

— Это не бред. Я хочу на ней жениться.

— Она тебе нравится? — спросил Рино.

— Да. Очень. Она... — Четыресыра замолк.

Покатываясь со смеху, Данило повалился на диван.

— Да ты хоть ее рассмотрел? У нее задница величиной с Сардинию. И самое ужасное, что при этом она мнит себя красоткой. Брось, такая не для тебя.

Но Четыресыра не сдавался:

— Неправда. Я могу ей понравиться.

Данило пихнул локтем Рино:

— Ну, тогда ступай к ней и сделай ей предложение... Только сначала меня позови, не хочу пропустить такую потеху.

Четыресыра поднял камешек с земли и запустил его вдаль.

— У меня есть план.

Данило почесал живот.

— План чего?

— Того, как поговорить с ней.

— Ну давай, выкладывай...

Четыресыра три раза стукнул кулаком в грудь.

— Ей нравится Рино.

Рино удивленно поднял брови:

— Я?

— Да. Она всегда на тебя смотрит.

— Ну, не знаю! Я как-то не замечал.

Данило не понимал:

— Если ей нравится Рино, то ты, извини, в полном дерьме.

Четыресыра нервно прищурил глаза:

— Дай мне договорить. — Он повернулся к Рино. — Ты приглашаешь ее в ресторан. Являешься с Данило. И не разговариваешь с ней, говоришь все время с Данило и только о футболе. Женщины терпеть не могут футбол...

— Ты-то откуда знаешь? Ты теперь у нас еще и эксперт по части женщин? — в сотый раз перебил его Данило.

Но Четыресыра продолжал, не обращая на него внимания:

— Потом появляюсь я... Вы уходите, и мы остаемся с ней вдвоем. — Он сделал паузу. — Что скажешь, Рино?

— А за ресторан кто платит? — уточнил Данило.

— Я. Я уже и деньги отложил.

— А нам что с этого будет?

Четыресыра растерянно огляделся. К этому вопросу он не был готов. Он с силой хряснул по ноге.

— Вам будет пицца.

Рино поднялся на ноги и потянулся.

— Хватит болтать, поехали домой, что-то мне совсем скверно. Кристиано, до шоссе ведешь ты!

Кристиано не хотелось садиться за руль, но отец настоял:

— Ты должен набить руку. У тебя еще с передачами плоховато. Давай без выкрутасов, у меня и без того голова раскалывается.

Кристиано начал водить несколько месяцев назад и считал, что у него уже неплохо получается. Трогался он пока с трудом: когда отпускал сцепление, не получалось ровно давать газ, и мотор либо глох, либо фургон начинал ехать рывками. Но когда наконец удавалось тронуться с места, дальше было все просто.

Однако ездить с отцом, который орал ему прямо в ухо, было полным кошмаром. "Следи за дорогой! Переключи скорость! Ты что, мотор не слышишь?!"

Сегодня у Рино болела голова. В последнее время с ним это случалось все чаще. Как будто рой пчел гудит в черепе, говорил он. И слышно, как пульсирует кровь в ушах. Иногда головная боль мучила его целый день, он валялся плашмя в темноте и зверел от малейшего шума. В такие дни Кристиано приходилось отсиживаться у себя в комнате.

Когда Данило посоветовал ему показаться врачу, Рино однозначно изложил свое мнение на сей счет:

— Если и есть что, в чем медики хрена лысого не смыслят, так это мозги. Насочиняют невесть что. Напичкают дорогущими лекарствами, которые так тебя пришибают, что потом нет сил самому расстегнуть ширинку и отлить.

Кристиано вел машину, а остальные трое, все еще под парами, похрапывали вповалку сбоку от него. Солнце село, оставив розоватые разводы на горизонте, над рекой кружили и ныряли в воду чайки.

На шоссе за руль пересел Четыресыра.

Домой приехали впотьмах.

Не проронив ни слова, Рино начал перемывать скопившуюся в раковине за две недели груду посуды, а Кристиано взялся наводить порядок в гостиной.

Оба ненавидели день, когда приходил социальный работник.

Они прозвали его показушным днем. Но наверное, еще больше они ненавидели день накануне показушного дня, потому что приходилось приводить в порядок весь нижний этаж. Верхний этаж они не трогали, поскольку, как выражался Рино, подметать надо только там, где проезжает епископ.

Это случалось раз в две недели по субботам.

Все остальное время дом был предоставлен сам себе.

Посуду они не мыли, пока в раковине не оказывались все до единой тарелки и вилки. Белье стирали раз в месяц в стиральной машине Данило и развешивали его в гараже. Прибраться в гостиной было не так уж трудно, учитывая, что там почти не было мебели.

Кристиано собрал пивные банки, коробки из-под пиццы, алюминиевые формочки из закусочной. Это добро было разбросано повсюду. Даже под мебелью и под диваном. Одних банок набрался полный мусорный мешок.

Потом он наскоро протер пол мокрой тряпкой.

Пока отец мыл посуду, Кристиано занялся холодильником: извлек из него покрывшийся зеленой плесенью сыр "Проволоне", гнилые овощи и абрикосовый джем, поросший какими-то белесыми метелками. Потом тряпкой протер весь в жирных пятнах стол.

Хотя Рождество давным-давно прошло, в коридоре все еще стояла высохшая до последней иголки елка. Кристиано украсил ее пивными банками, а на верхушку надел бутылочку "Кампари-Сода".

Елку пора было выносить.

— Я всё! — сказал Кристиано отцу, стирая пот со лба.

— Что у нас из еды?

— Макароны с... — Кристиано заглянул в опустелый холодильник, — с плавленым сыром.

Намазываешь сырок на тарелку, а сверху наваливаешь макарон, с которых не до конца сливаешь воду.

Не промахнешься.

Он поставил кастрюлю на огонь.

После еды Кристиано устроился на диване перед телевизором. Тут было уютнее всего. От печки исходило приятное тепло. Ему нравилось засыпать тут, закутавшись в шотландский плед.

Отец растянулся в шезлонге с банкой пива в одной руке и деревянной палкой для переключения каналов в другой.

Этим вечером Кристиано был не прочь посмотреть "Не рой другому яму" — программу, в которой устраивали всякие розыгрыши (хоть там все было подстроено, все равно было смешно), но почувствовал, как тяжелеют веки, и незаметно для себя заснул.

Рино Дзена ненавидел телевидение. Развлекательные передачи, ток-шоу, политические программы, документальные ленты, новости и даже спорт и прогноз погоды, который никогда не сбывался.

Не то что раньше.

Когда он был маленький, телевидение было совсем другое. Два канала. Ровно два. И оба государственные. Программы отличные, с душой. Такие, что ждешь их всю неделю. "Пиноккио", например. Просто шедевр. А актеры какие? Манфреди, большой артист. Альберто Сорди, гений. Тото, лучший комик в мире.

Теперь все иначе.

Рино ненавидел крашеных ведущих и полуголых ассистенток, ему становилось плохо от одного вида людей, готовых разглагольствовать на полИталии о личных неурядицах. Он презирал жалких засранцев, которые тащились на телевидение и начинали там ныть и зудеть, как они страдают оттого, что их бросила жена.

И еще он ненавидел эту лицемерную учтивость ведущих. Розыгрыш призов со звонками в студию. Нелепые танцы. Тухлые шутки юмористов. Не выносил пародистов и пародируемых. Плевался от политиков. Его воротило от сценариев с хорошими полицейскими, славными карабинерами, милыми священниками и бригадами по борьбе с организованной преступностью, тошнило от прыщавых подростков, которые мать родную убьют, лишь бы попасть в этот грошовый рай. Ненавидел сотни зомби из числа несостоявшихся знаменитостей, которые шлялись повсюду, как бездомные псы, выклянчивая себе местечко под солнцем. При виде наживавшихся на трагедиях экспертов он выходил из себя.

"Все-то они знают. И что такое предательство, знают, и что такое бедность, и зачем подростки накачиваются всяким дерьмом на дискотеке и потом пачками убиваются на мотоциклах, и что творится в голове убийцы, им тоже известно"

Рино ненавидел, когда они делано возмущались. Когда обнюхивали друг дружке задницу, словно собаки в парке. Ненавидел ссоры, длящиеся не дольше щелчка пальцами. Ненавидел сборы пожертвований для африканских детей, когда в Италии люди дохнут с голоду. Но самое большое отвращение у него вызывали бабы. Шлюхи с круглыми, как грейпфруты, сиськами, пухлыми губами и одинаковыми штампованными лицами.

"С утра до вечера твердят о равенстве, а о каком равенстве тут может идти речь? Когда они сами — стадо безмозглых вертихвосток". Ложатся под любого мало-мальски влиятельного засранца, лишь бы только улизнуть из дома и получить намек на известность. Такие ради минуты славы перешагнут через чей угодно труп.

Он их всех ненавидел, в этом телевизоре, ненавидел настолько, что порой едва удерживался от того, чтобы взять палку и разнести ко всем чертям проклятый ящик.

"Будь моя воля, я построил бы вас в шеренгу, одного за другим, и всех бы перестрелял. Спросите — за что? За то, что вы проповедуете ложь. Оболваниваете миллионы ребят, показывая им жизнь, которой не существует. Люди разоряются, чтобы купить себе машину, потому что вы вбиваете им в голову, что так надо. Из-за вас Италия летит в тартарары!"

При всем этом Рино Дзена не мог не смотреть телевизор. Торчал перед ним ночи напролет. И днем, если был дома, сидел в своем шезлонге, уставившись в экран и понося вся и всех.

Рино переключил канал, обернулся и тут заметил, что Кристиано уснул.

Виски все еще пульсировали, но спать не хотелось. На мгновение промелькнула мысль пойти к Данило, но он отбросил ее. По вечерам Данило был сущее наказание, заводил пластинку про жену и продолжал занудствовать, пока граппа его не одолевала и он не валился с ног.

"Нет, я хочу девку"

Рино накинул куртку и вышел из дома без четких планов, куда податься.

Бак был почти пустой. Эта парочка, видно, думает, что машина ездит на воде. Хоть бы раз выложили монету. На шоссе он остановился на круглосуточной заправке и сунул в автомат последнюю десятку. Теперь денег не оставалось даже на кружку пива.

Он повесил пистолет на место и уже собирался сесть в машину, когда в паре метров от него взвизгнул тормозами серебристый "мерседес", ослепив его включенным по полной дальним светом. Стекло водительского окошка опустилось, и из него высунулась тонкая женская рука. Между пальцами была зажата банкнота пятьдесят евро и двухъевровая монета.

Рино подошел поближе.

За рулем сидела женщина, худощавая, с длинными светлыми волосами, на носу овальные очки в тонкой синей оправе. Из уха вдоль щеки к тонким темно-красного цвета губам тянулся микрофончик.

— На пятьдесят евро, — бросила она Рино, затем продолжила говорить в микрофон: — Не думаю... Вовсе нет... Ты сбился с пути, упустил из виду существо проблемы, дорогой Карло...

Рино взял деньги, сел в фургон и дал газу.

Данило Апреа лежал в кровати в полной темноте. Руки вытянуты вдоль туловища. Нос смотрит в потолок. На нем была зеленая в синий горошек пижама, благоухающая ароматом цветущего луга. Простыни тоже были свежие и наутюженные. Он протянул руку в сторону места, где раньше спала Тереза. Оно было холодное и ровное. Он который раз пожалел о том, что сменил матрас. Новый, пружинный, был жесткий и недеформируемый. Не то что старый шерстяной матрас, который со временем принял форму их тел. Со стороны Терезы образовалась продолговатая вогнутость в форме цифры "5", потому что она спала на боку. Спиной к нему и лицом к стене.

Красные циферки на радиобудильнике показывали 23:17.

Спать больше не хотелось. А ведь перед телевизором глаза слипались... Показывали документальный фильм о миграции китов. Документальные передачи о природе всегда были страстью Терезы. И всем остальным она предпочитала ленты про китов и дельфинов. Ей нравились китообразные, потому что, как она объясняла, они столько сил положили, чтоб покинуть море, а оказавшись затем на суше, решили вернуться в воду. Миллионы лет, брошенные на то, чтобы превратиться в животное на четырех лапах, и миллионы лет, чтобы снова стать рыбами. Данило не понимал, что было такого замечательного в этой истории. Тереза объяснила ему: "Потому что, когда ты ошибся, надо уметь повернуть назад" Данило все не мог взять в толк, имела ли она в виду их двоих.

Он мог позвонить ей и сказать, что по телевизору идет документальный фильм о китах.

Она его поблагодарит.

— Не за что... Как насчет того, чтобы увидеться завтра?

— Давай.

— Встретимся в "Rouge et Noire"? У меня куча новостей.

— В четыре?

— В четыре.

Он зажег ночник, нацепил очки и посмотрел на телефон...

"Нет. Я же ей обещал"

... и взял с ночного столика "Код да Винчи", из которого за два года едва осилил двадцать страниц.

Данило устроился поудобнее и прочел страницу, не вникая в содержание. Потом поднял глаза от книги и уставился на стену.

Но в этот раз он позвонит по важному поводу. Она еще застанет последние пятнадцать минут фильма. Там и касаток показывали. Он взял трубку и, затаив дыхание, набрал номер. В трубке раздались длинные гудки. Никто не отвечал.

"Еще три гудка, и я повешу трубку".

Один... два... и три...

— Алло! Кто это? — раздался сонный голос Терезы.

Он затаил дыхание.

— Алло, кто говорит? Это ты, Данило?

Он сдержал порыв ответить и начал водить ладонью по щекам и губам.

— Данило, я знаю, что это ты. Ты должен прекратить мне звонить, можешь ты это понять или нет? Я отключила сотовый, но я не могу отключить домашний номер. Ты же знаешь, что у Пьеро болеет мама. Каждый раз, когда ты звонишь, у него внутри все обрывается. Ты нас разбудил. Пожалуйста, хватит. Я тебя очень прошу. — Она замолкла на секунду, словно у нее кончились силы. Данило слышал ее тяжелое дыхание. Но потом она продолжила ровным голосом: — Я тебе сказала, что сама позвоню. Если будешь продолжать в том же духе, я больше не буду тебе звонить. Клянусь.

И повесила трубку.

Данило положил трубку, закрыл книгу, снял очки, убрал их в футляр и потушил свет.

Рамона только что вышла из тюрьмы. На ней маечка без рукавов, обтягивающие джинсовые капри и ковбойские сапоги. Она голосует на дороге, и лесник Боб в клетчатой рубашке тормозит свой грузовичок.

— Тебе куда? — спрашивает он у Рамоны.

Сидя в трусах перед маленьким телевизором, Четыресыра ответил вместе с блондинкой: "Куда повезет. Ты что можешь мне предложить?"

Боб улыбнулся и пригласил ее в кабину.

Четыресыра протянул руку к магнитофону и нажал кнопку быстрой прокрутки.

Картинки на экране замельтешили. Фургон подъезжает к домику лесника. Все быстро здороваются. Обед с индейкой. А вот все голые трахаются на столе. Темнота. Утро. Рамона просыпается голая и выходит во двор. Лесник Боб рубит дрова. Рамона расстегивает ему штаны и сжимает ладошкой его причиндал. На этом месте Четыресыра нажал на паузу.

Это была его любимая сцена. Он пересмотрел ее тысячу раз, качество изображения было ужасное, все цвета отдавали красным. Он пошел на кухню и зажег свет.

На кухне все еще воняло вареной цветной капустой, которую он ел два дня назад и побуревшие остатки которой плавали в стоящей на газовой плитке кастрюле. На столе сох скелет цыпленка и валялась пустая бутылка от фанты.

Четыресыра вытащил из морозилки десяток формочек для льда, поднес их под струю воды и ссыпал кубики в ведро, на дно которого налил пять сантиметров воды. Поставив ведро на стол, он засучил правый рукав халата и сунул руку в лед.

Тысяча игл пронзила его плоть. Но через некоторое время вода начала казаться ему обжигающе горячей.

По опыту он знал, что нужно самое меньшее десять минут.

Стиснув зубы, он стал ждать.

Когда ему показалось, что прошло достаточно времени, он вынул свою покрасневшую ледяную руку из ведра и вытер ее полотенцем.

Разок ущипнул.

Ноль реакции.

Тогда он взял со стола вилку и ткнул ею в ладонь.

Ноль реакции.

Подняв вверх правую руку, он вернулся к телевизору и нажал на "PLAY"

Потом он сел, спустил трусы и одеревеневшей рукой обхватил член.

Почувствовал, как холодные пальцы сжимают его.

Такое же ощущение, когда тебе его трогает кто-то другой.

Точно такое.

Ледяная рука Рамоны начала неистово водить вверх-вниз.

Четыресыра развел ноги и приоткрыл рот. Голова его упала назад, и наслаждение огненной волной взорвалось в основании затылка.

Социальный центр "Peace Warrior" [21] располагался в здании бывшей кожевенной фабрики, закрывшейся в начале семидесятых и стихийно занятой молодежью. Теперь здесь часто устраивали концерты. Блок из шести ангаров с исписанными стенами и покрытая гравием площадка. Из бочек вырываются языки пламени и черный дым. Такой чад, что вокруг фар автомобилей светится золотистый ореол. Изнутри доносится оглушительная музыка.

Рино припарковался у стоящих рядком массивных чопперов.

С бутылкой "Джонни Уокера" в руке — подарок девицы из "мерседеса" — он вылез из кабины и, сузив до щелок глаза, направился в сторону входа.

Кучки юнцов, одетых кто панками, кто американскими байкерами, кто металлистами, толклись перед входом.

Раздавая тычки, Рино начал проталкиваться сквозь толпу. Кто-то пытался протестовать, но при виде его умолкали и сторонились даже самые накачанные и боевые. Хотя алкоголь затуманивал сознание, Рино все равно, словно дикий зверь, чувствовал, что его боятся, и ему это страсть как нравилось. Будто у тебя на лбу табличка с надписью: "Я ТОЛЬКО И ЖДУ, ЧТОБЫ КТО-НИБУДЬ ПОПАЛСЯ МНЕ ПОД РУКУ".

Но сегодня драться ему не хотелось. И напрасно он принял на борт столько виски, со своей-то больной головой.

Наконец Рино добрался до охранников у входа. Три засранца со скатанными в толстые свечки сальными вонючими волосами держали в руках набитые купюрами обувные коробки.

Один из них, в темных очках и со впалыми щеками, попросил с него взнос в пользу музыкантов. Вероятно, в сутолоке он не обратил внимания, кто перед ним стоит, но когда поднял взгляд и обнаружил у себя перед носом зверя с лысым затылком, кучей мускулов и без намека на глаза, то смог лишь выдавить жидкую улыбочку и промямлить: "Нет... ты.. знаю... проходи, проходи..." И живо пропустил его.

Внутри температура зашкаливала за тридцать градусов, было не продохнуть. Все из-за набившихся в зал сотен тел, колыхавшихся, как волны морского прибоя. В нос била мерзкая вонь. Тошнотворная мешанина из травы, сигарет, пота и влажной штукатурки.

Из глубины зала батарея динамиков обрушивала на публику мегатонны звука. Там же, вдали, дергались мелкими точками в лучах красной подсветки музыканты, игравшие обычную дрянь, сплошное завывание электрогитар и громыханье ударных. Какой-то убогий драл глотку и скакал по сцене, словно у него еж сидел в заднице. Над сценой полоскалось гигантское семицветное полотнище "Радужного флага" [22].

Рино нырнул в толпу и стал продираться к боковой стене зала. Тут давка была поменьше и можно было вздохнуть. Свет подвешенных под потолком ламп сюда не доходил, и в полутьме виднелись сидящие на полу фигуры, дрожащие огоньки сигарет, целующиеся парочки, кучки переговаривающихся между собой людей.

Переступая через ноги и пивные банки, Рино пробирался вперед, пока не оказался метрах в тридцати от сцены. Музыка здесь была такая громкая, что заглушала даже его мысли.

Отсюда было видно музыкантов. Со своими длинными лохмами, сапогами на платформах и размалеванными рожами они казались скверной копией какой-нибудь американской металлистской группы. А что может быть хуже, чем скверная копия скверного оригинала.

Среди танцующих у самой сцены он приметил высокую худую девицу с длинными светлыми волосами.

"Точь-в-точь как Ирина".

Он прислонился к колонне, жадно глотнул из бутылки и закрыл глаза. Подбородок упал на грудь, перед глазами все поплыло. Он схватился за колонну, чтобы не упасть.

Ирина была высокая и худющая. Маленькие груди торчком и ноги, от которых захватывало дух. Ноги и шея — лучшее, что у нее было. Да и все остальное, кроме мозгов, было ничего себе...

Как же он ее любил! Не видел ее полдня — так у него начинало сводить желудок.

Ну почему все полетело к чертям собачьим?

— Я хочу сделать аборт... Я слишком молода, Рино. Я пожить хочу.

— Только попробуй, я тебя прибью.

И его рука сжималась в тяжелый кулак.

Рино открыл глаза.

"Это мне начинает не нравиться. Все! Пора сваливать"

Все равно в его состоянии о том, чтобы клеить девицу, не могло было и речи. Плюс ко всему на него нахлынула такая тоска, что, задержись он тут еще немного, начнет ныть, как последний засранец.

С потухшим взглядом посаженного в клетку льва он сделал еще один глоток и перевел глаза на колыхавшуюся перед ним толпу, на фигуры, бившиеся в экстазе от всей этой дребедени.

"Пить"

Напротив, у противоположной стены зала, стоял длинный стол, с которого торговали пивом и минералкой.

Деньги у него в кармане еще оставались. Только вот пересечь этот живой ковер казалось невыполнимой затеей.

Среди теснившихся перед столом была и блондинка. Теперь он мог рассмотреть ее получше.

"Это она..."

Рино узнал худое тело манекенщицы, эту шею... Ему даже показалось, что он припоминает белое платье, которое трубой спадало вдоль тела, оставляя обнаженной спину.

Сердце в груди забилось, будто он увидал привидение. Рино икнул и, размахивая руками, повалился спиной на колонну, словно оглушенный ударом в лоб. Ноги его не держали.

"Ирина!.. Не может быть. Что она здесь делает? Она с ума сошла. Я же ей сказал, что, если только сунется к нам, я ее прикончу"

И все же это была она. Тот же рост. Те же волосы. Та же походка.

Он не верил своим глазам. Ни разу за эти двенадцать лет ему не пришла в голову мысль, что они могут снова увидеться.

Однажды утром он проснулся с похмелья. Кристиано плакал в кроватке. Ирины не было. И вещей ее тоже не было. Она ушла.

"И зачем она сейчас сюда явилась? Хочет забрать Кристиано. Иначе какого черта?"

Комок подкатил к горлу. Набычившись, он стал пробираться сквозь толпу, не теряя из вида светлую шевелюру на другом конце зала и расталкивая локтями танцующих. Она была уже близко. Он видел ее длинные волосы и острые плечи. Точно она. Ни капельки не постарела.

Оставалось только схватить ее за руку и шепнуть на ухо: "Сюрприз! Я тебя застукал" И вытащить ее на улицу. Она была в нескольких метрах.

Сердце бешено забилось. Он протянул руку, в это мгновение Ирина обернулась и...

"Чтоб тебя!"

... это была не она.

Рино посетило странное чувство, похожее на разочарование. Как если бы...

Если бы да кабы.

Это была не она.

Кристиано проснулся на диване. По телику какой-то тип резал ножом банку от кока-колы.

Он встал и подошел к окну. Фургона не было.

"Свалил"

Кристиано помочился в мойку на кухне. Потом открыл кран и напился воды. Вернулся в гостиную, сел перед телевизором и стал искать что-нибудь, переключая шваброй каналы. На одном из местных каналов Антонелла, бледная девица с рыжими волосами и наколотым на плече орлом, раздевалась, жеманно болтая по телефону. На то, чтобы решиться и расстегнуть лифчик, у нее ушло не меньше десяти минут. С такими скоростями трусики она снимет утром. И потом, за всеми этими цифрами и надписями хрена с два чего увидишь.

Наверное, можно было подрочить.

Он представил, как рыжая входит в комнату. На ней обтягивающая синяя маечка, доходящая ей до пупка, а снизу она совсем голая. На ногах черные остроносые туфли на высоких каблуках. А между ног русая полоска. Она садится на стул, разводит ноги, и просачивающийся из окна луч солнца освещает ее распахнутое, как раковина моллюска, влагалище... И при этом она как ни в чем не бывало спрашивает его об уроках.

В ушах стоял хриплый голос из телевизора: "Ну же, позвони мне... Позвони... ну, что ты там делаешь? Чего ждешь? Позвони... Не робей. Позвони" Фоном шла музыка: сперва Эрос Рамадзотти тянул "Я завяз в тебе...", потом зазвучала грустная-прегрустная песня одного из знаменитых старых авторов, имени которого он не знал, и в ней пелось: "Когда ты здесь, со мной, в этой комнате больше нет стен, есть деревья, есть целый лес, уходящий в небо..." [23]

По радио Кристиано как-то слышал француженку, которая пела эту песню таким нежным и чистым голосом, аж слезы на глаза наворачивались. И пела она ее нормально, будто она у себя дома и поет ее на ночь ребенку. Может, так оно и было. Муж тайком сделал запись и потом сказал, что она должна записать диск, так она и прославилась.

Неизвестно почему, Кристиано эта песня напоминала о маме. Он воображал, как она сидит себе на его кровати с гитарой в руках и поет ему эту песню. Волосы у нее были гладкие и светлые, и она походила на ведущую "Необычной семьи", которая шла по второму каналу.

Он отправился было в "Диско-Бум" за компакт-диском, но, оказавшись перед прилавком, постеснялся спросить продавца, знает ли он такую певицу. Кристиано не знал ни ее имени, ни даже названия песни. И он бы выглядел полным идиотом, если бы стал напевать "Когда ты здесь, со мной..."

Дрочить расхотелось. Кристиано выключил телевизор и потопал наверх спать.

Рино Дзена проснулся среди ночи, отчаянно колотя руками.

Он падал вниз с самолета. Под ним черной дырой разверзся голый асфальт. Лихорадочно дыша, он очнулся и понял, что это был всего лишь сон и что он уже кончился.

Было темно. Во рту стоял прогорклый вкус виски, язык вздулся, словно его укусила оса, и адски болела голова. По запаху сигаретного дыма и влажного ковролина он догадался, что лежит у себя в комнате на матрасе.

Потянувшись к выключателю, он коснулся рукой лежащего рядом тела. В первый момент Рино подумал, что это Кристиано. Еще несколько лет назад он пускал сына к себе в постель, когда тому снились страшные сны.

Он включил лампочку и, когда ему наконец удалось разлепить глаза, увидел блондинку с концерта. Ту, которую он принял за Ирину. Она спала раскинув руки. Рот приоткрыт. Голая, если не считать расстегнутого лифчика, из-под которого виднелись маленькие груди с темными сосками размером с мелкую монету.

При ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что она совсем не похожа на Ирину. Та же кожа молочного цвета, те же длинные ноги, узкая талия и тонкая шея. Но в лице сходства не наблюдалось. У этой нос был длиннее и тоньше, и выступал подбородок. И ей было самое большее двадцать пять лет.

"Как она здесь оказалась?"

Рино попытался вернуться в памяти обратно, на концерт. Он помнил, что пересек танцпол в уверенности, что это Ирина, а потом обнаружил, что это не она.

Больше ничего.

Провал в памяти.

Значит, он привел ее с собой.

Рино потрогал свой член. Тот слегка ныл.

Он ее трахал.

В голове всплыла смутная картинка. Он сверху, она снизу. Он держит ее за волосы.

Рино собирался встать и пойти отлить, когда заметил рядом с матрасом со стороны блондинки шприц с иголкой и прочими наркоманскими причиндалами.

Рино оглядел руки девушки. Кожа в крошечных дырочках, а вокруг — синяки.

"Наркоманка хренова. И вмазалась прямо здесь, при мне, через стенку от Кристиано".

Рино схватил ее за шею и стащил с матраса, потом сунул руку между ягодиц, словно хотел залезть в нее пальцами, но вместо этого подбросил ее, как мешок с картошкой, девица разинула рот и, даже не успев проснуться, закричать, сделать хоть что-то, шмякнулась о дверцу стенного шкафа и сползла на пол.

— Мамочки! — в ужасе завизжала она, приходя в себя. Одной рукой она схватилась за шею, другую вытянула перед собой, пытаясь защититься, потом встала на колени и принялась ползать по комнате на четвереньках.

— Вали отсюда, скотина! Ширяться у меня в доме! — Рино дал ей пинка под зад, отчего ее ноги взлетели в воздух. Наркоманка качнулась вперед и проехалась физиономией по ковролину, а когда открыла глаза, обнаружила на полу в двух сантиметрах от носа пистолет.

Рино, голый и злой как черт, метнулся к пистолету, но наркоманка проворно схватила оружие и, стиснув ствол обеими руками, отступила в угол.

— Не приближайся, чертов сукин сын! Я тебя пристрелю. Клянусь, пристрелю. — Она тяжело дышала, глаза навыкате. Потом, очевидно, девушка сообразила, где она оказалась: на стене — полотнище со свастикой, а психопат в наколках хочет с нею расправиться. — Ах ты, хренов нацист, вот тебе! — И она спустила курок.

— Дубина! Он же разряжен. — Рино покачал головой. Он уже занес правую руку и шагнул в ее сторону, но тут наступил на шприц, и игла вонзилась ему в подошву. Подавив крик, он запрыгал по комнате, схватившись рукой за ступню.

Девушка воспользовалась ситуацией и метнулась в сторону двери.

Рино поднял полную окурков пепельницу и запульнул ею в нее, как летающей тарелкой. Пепельница угодила девушке в плечо, взвыв, она согнулась, уронила пистолет и выскочила за дверь.

Кристиано Дзена проснулся от истошных женских воплей.

"Папа трахает очередную шлю..." Не успел он закончить мысль, как кто-то с криками влетел к нему в комнату.

Кристиано тоже закричал и включил свет.

Голая девица в испуге билась об стены, как нечаянно залетевшая в окно ласточка.

Следом за ней в комнату ввалился Рино, тоже голый. В одной руке он держал одежду и сумку девицы, в другой — ее остроносые черные сапоги. Глаза его злобно сузились, челюсть дрожала от ярости.

"Сейчас он ее прибьет", — подумал Кристиано и вжал голову в плечи.

Но Рино лишь швырнул ей в лицо одежду:

— Мотай отсюда, тварь.

Девушка собрала вещи и хотела ретироваться, но боялась проходить мимо Рино.

Потом она все же решилась. Зажав одежду в руках, она бросилась к двери и получила от Рино коленом под зад. Запнувшись, она растянулась в коридоре. Кристиано слышал, как она торопливо сбегала по лестнице и как хлопнула входная дверь.

Отец подошел к окну:

— Так-то вот. Больше нос сюда не сунет.

Кристиано забрался под одеяло:

— Что случилось?

Рино подошел к кровати:

— Ничего. Просто шлюха. Спи. Спокойной ночи. — И ушел к себе в комнату.

Суббота

По субботам уроков не было, так что спать можно было допоздна.

Когда Кристиано Дзена высунул голову из-под одеяла, часы показывали полдвенадцатого.

К часу должен был прийти Трекка. Только-только время умыться и позавтракать.

Кристиано проснулся голодным как волк. Он, наверное, проглотил бы с костями целого цыпленка. При одной мысли об этом в животе громко забурчало.

Но придется довольствоваться хлебом с джемом.

Он протер глаза и, позевывая, выглянул в окно. При мысли о незадачливой девице, вылетевшей ночью из дома голышом с пунцовым задом, он рассмеялся.

После обеда неплохо было бы отправиться в мотосалон поглазеть на мотоциклы. Можно попросить Четыресыра свозить его туда.

Он оделся и спустился вниз. Телевизор был включен на канале MTV.

Рино был уже на кухне, готовый к визиту социального работника. Каждый раз при виде отца, разодетого как на свадьбу, Кристиано разбирал смех. Отец походил на манекен. Голубая рубашка. Галстук. Синие брюки. Кожаные туфли на шнурках.

— Глянь-ка туда! — Отец кивнул в сторону крапчатой кухонной полки.

На ней лежал развернутый лист вощеной бумаги с тонко нарезанной мортаделлой [24], а рядом, на тарелке, аппетитный шмат свежего сыра страккино и батон. В воздухе витал кофейный аромат. А из-за дверцы духовки веяло жаром.

Горячий сэндвич с мортаделлой и страккино был для Кристиано самым вкусным на свете (следом за ним в рейтинге шли сэндвичи с моццареллой и ветчиной). Что могло быть прекраснее, чем умять такой сэндвич поутру, прихлебывая свежесваренный кофе с молоком.

С чего бы это? Вроде сегодня не Рождество и не день рождения.

— Я рано проснулся и сходил купить кой-чего. Садись есть.

Кристиано не заставил себя просить дважды. Они молча жевали, смакуя каждый кусочек. Рино на всякий случай держал свой сэндвич подальше от рубашки.

Беппе Трекка ехал за рулем своей "пумы" по улицам Варрано, слушая сидюк с голосами дельфинов на фоне фортепьянной музыки. Он купил его со скидкой в кафе на заправке, прочтя на обложке компакт-диска, что эта музыка специально создана для занятий йогой и релаксации после напряженного рабочего дня, однако пронзительные крики этих рыбин ничуть его не расслабляли, особенно после бессонной ночи.

Он выключил приемник, остановился на светофоре и в ожидании зеленого света открыл дипломат. Там лежала бутылка "Баллантайнса" Оглядевшись по сторонам, Трекка отвинтил крышку, глотнул виски и засунул бутылку обратно в чемоданчик.

Загорелся зеленый, Трекка нажал на газ и произнес хорошо поставленным голосом:

— Некоторые люди видят вещи такими, какие они есть, и спрашивают: "Почему?" Я мечтаю о том, чего никогда не было, и спрашиваю: "Почему бы и нет?"

Эта фраза Джорджа Бернарда Шоу, отысканная им в "Большой книге афоризмов", идеально подходила для того, чтобы открыть "круглый стол" на тему "Молодежь как двигатель изменений в обществе", который он должен провести сегодня после обеда среди приходских активистов.

Он не мог точно сказать, какое отношение имела эта фраза к теме семинара, но звучала она хорошо.

Беппе Трекка родился тридцать пять лет назад в Аричче, небольшом городке в тридцати километрах от Рима, и переехал в Варрано, выиграв конкурс на замещение должности социального работника.

Росту в нем было метр семьдесят. За последние дни он исхудал, и, будучи худощавого телосложения, теперь, потеряв пару килограммов, походил на морского конька, такой стал сухой и костлявый. На голове росла копна светлых вьющихся волос, не покоряющихся даже самым стойким гелям.

Одет он был в синий костюм с белой рубашкой и галстуком в полоску. Ставшие слишком свободными брюки держались на желтых подтяжках.

Он одевался так с тех пор, как прочел книгу "Иисус как менеджер"

Написал ее некий Боб Брайнер, гениальный американский предприниматель, долго изучавший Евангелие, чтобы доказать, что Иисус был не только Сыном Божьим, но еще и выдающимся менеджером. Разработка масштабного проекта, выбор сотрудников (двенадцать апостолов), отказ от всякого рода коррупции и хорошие отношения с палестинским народом — вот победоносное оружие, сделавшее его величайшим предпринимателем всех времен и народов.

Вдохновленный прочитанным, Трекка решил, что ему следует сменить подход к работе с ассистентского на менеджерский, и поэтому стал одеваться, как менеджер.

Он снял темные очки и вгляделся в свое отражение в зеркале. Круги вокруг глаз делали его похожим на енота.

Он слышал, что женщины замазывают круги под глазами каким-то специальным средством, надо бы и ему обзавестись таким.

Ида не должна была видеть его в этом состоянии. Хотя и так можно было биться об заклад, что после случившегося на "круглый стол" она не придет.

Ида Монтанари была женой Марио Ло Вино, директора территориального управления здравоохранения Варрано и, вероятно, лучшего друга Беппе Трекки.

Вероятно — потому что после того, что он ему устроил, Беппе не был уверен, что они по-прежнему были друзьями.

Беппе влюбился в его жену. Нет, "влюбился" не то слово, он просто помешался на ней.

На него это было не похоже. Он верил в традиционные ценности, такие как верность, преданность, дружба.

И все же не было его вины в том, что в унылом волонтерском мирке двадцатисемилетняя Ида выделялась, как райская птица в пораженном птичьим гриппом курятнике.

Все началось с невинной дружбы. Познакомились они благодаря Марио. Когда Беппе, подавленный и деморализованный, приехал в Варрано из Ариччи, его приняли в доме Ло Вино как друга. Он открыл для себя радость семейного тепла, коротая с ними вечера за картами и бокалом вина. Для их детей Микеле и Дарьи он стал почти родным дядей. Прошлым летом он даже ездил с ними в отпуск в горы. Там-то ему и открылась душа Иды. Женщина, рядом с которой ему становилось хорошо и которая показывала ему жизнь с лучшей стороны. А самое главное — с ней ему было легко. Бывали дни, когда между ними ни на минуту не смолкал смех.

Это она попросила его помочь вести работу с приходскими активистами.

В общем, все шло как нельзя лучше. Вплоть до того момента, когда сами Бог и сатана не решили сговориться против него. Случилось это три дня назад.

В тот вечер по непонятной причине отменилась встреча с неблагополучными прихожанами, и Беппе оказался наедине с Идой в мультимедиа-зале. Даже отец Марчелло, который за последние пятнадцать лет из церкви носа не высунул, ужинал в пиццерии с группой выздоравливающих алкоголиков.

И тут вмешался лукавый, который завладел его устами и челюстями и стал говорить от его имени. "Ида, у меня есть интересный фильм о деятельности волонтеров в Эфиопии. Хотел тебе показать. Стоит посмотреть, правда. Кажется, ребята там отлично работают"

Встав на красный, Беппе Трекка принялся стучать себя кулаком по лбу. "Перед — бум — экраном — бум — с африканскими — бум — детьми. Постыдился бы!"

Он осекся, заметив, что два парня на мегаскутере ошарашенно наблюдают за ним.

Смущенно улыбнувшись, Беппе опустил стекло и сказал им:

— Ребята.. это я так... мысли... лезут в голову всякие мысли...

Ида посмотрела на часы и улыбнулась. "Марио с детьми поехали ужинать к бабушке Эве. Почему бы и нет?"

— Проклятая бабушенция! — Беппе дал газу и вырулил на шоссе.

И вот Беппе вставил кассету в видеомагнитофон, который вечно барахлил, но в этот вечер, бог знает почему, послушно включился. Пошла запись.

По одну сторону экрана — они, сидящие рядом на диване из кожзаменителя, по другую — дети с раздувшимися от голода и дизентерии животами.

Ида чинно сидела себе, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди, как вдруг откинулась назад и безотчетно положила руку в нескольких сантиметрах от его бедра. Тогда он, не отрывая взгляд от экрана, стал медленно, неуловимо, но упорно, как корни дикой смоковницы, раздвигать ноги, пока не почувствовал, как костяшки ее пальцев трутся о ткань его брюк.

Он развернулся и с решимостью исламского камикадзе поцеловал ее.

Позабыв о Марио Ло Вино, о невинных Микеле и Дарье, позабыв обо всех тех вечерах, когда он был накормлен, обогрет, принят под кров как друг, даже больше — как брат.

А она? Как поступила она? Она позволила себя поцеловать. По крайней мере, в первый момент. Беппе все еще чувствовал след ее губ на своих губах. Вкус жевательной резинки с ксилитолом. Эфемерное, но все же случившееся прикосновение мягкого влажного языка.

Затем Ида отстранилась, оттолкнула его и, покраснев до кончиков ушей, закричала: "Ты с ума сошел? Что ты делаешь?!" И ускакала, возмущенная, как дамочка из бульварного романа.

На следующий день она в приходе не появилась, и через день тоже.

Все это время Беппе отчаянно мучился, как ему не доводилось еще ни разу в жизни. Муки были физические. Особенно в кишечнике. У него даже опять случилась кишечная колика.

Он осознал, что скрывал от себя самого страсть к Иде, словно венерическую болезнь.

Он даже подумал излить душу кузине Луизе. Попросить ее о помощи. Но ему было слишком стыдно. Вот так, одинокий, запутавшийся, не имея возможности поделиться с другом, он молча страдал, надеясь, что эта болезнь пройдет сама собой, что его организм выработает иммунитет против дьявольского вируса.

Ничего не вышло. Он перестал спать и начал пить, чтобы забыть о происшедшем. Забыть не получалось. Он проклинал себя за свой поступок, но в то же время продолжал повторять, что языка ее он коснулся. Совершенно точно. Сомнений не было. Это была правда, как правда то, что он родился в Аричче. Если бы она и не хотела, она бы не пустила его язык к себе в рот. Ведь так?

Сегодня, в пять сорок три утра, он послал ей эсэмэску. Текст, о котором он думал всю ночь, был такой:

ПРОСТИ МЕНЯ.:(

И все. Просто и ясно. Естественно, она не ответила.

Социальный работник остановился перед домом Рино Дзены, взял с сиденья "дипломат" и вышел из "пумы".

"Так, ну все, мои личные проблемы не должны мешать работе", — сказал он себе, прыгая между луж, чтобы не испачкать туфли, и уже собирался позвонить в дверь, когда у него в кармане дважды провибрировал сотовый.

По телу пробежала дрожь, словно ему дали электрический разряд в сердце.

Он застыл как вкопанный и, затаив дыхание, достал телефон из кармана. Рядом с конвертиком светилась надпись "ИДА".

Беппе зажмурился, нажал на кнопку и открыл глаза.

ЗА ЧТО? ЭТО БЫЛО ЧУДЕСНО.

УВИДИМСЯ ЗАВТРА?

УСТРОЙ ВСЕ ТЫ. :)

Вот коза! Значит, ей понравилось!

Он стиснул зубы и, спружинив в коленях, ликующе сжал кулаки и вполголоса воскликнул:

— Ддаааа!

И позвонил в дверь.

— Видали, какал погодка, парни? Ну, что скажете? — Беппе Трекка уселся рядом с Рино, положив "дипломат" на колени и довольно потирая руки.

— Все нормально. Я выигрываю, — ответил Кристиано, бросив кости и обведя его взглядом.

Странный какой-то он был сегодня. Возбужденный, при этом с последнего своего прихода он, казалось, осунулся, словно переболел тяжелой болезнью, а глаза ввалились, и под ними темнели синеватые круги, словно он не спал ночами.

— Замечательно! Замечательно! Я гляжу, вы пристрастились к "Монополии"?

С тех пор как Беппе отчитал их за то, что они недостаточно времени проводят за играми (а игра способствует установлению более тесных и доверительных отношений между отцом и сыном), всякий раз, когда он заходил к ним, они ломали комедию.

Рино тоже бросил кости и хмыкнул.

— Еще как. Приятно ворочать такими деньжищами.

Кристиано всегда поражался, как отцу удается сохранять спокойствие во время визитов Трекки. Рино было не узнать. Он ненавидел этого типа, с радостью сбил бы его машиной, но, несмотря на это, наклеивал на лицо фальшивую улыбочку и отвечал ему с учтивостью английского лорда. Какое нечеловеческое усилие он совершал над собой, чтобы не сорваться, не схватить Трекку за галстук и не въехать ему по роже головой... Но через некоторое время Кристиано начинал тревожиться, видя, как отец синеет, хватает ртом воздух и стискивает пальцами край стола, словно желая раскрошить его, — тогда нужно было срочно придумывать способ поскорее сплавить социального работника.

Беппе раскрыл чемоданчик и достал несколько печатных листков:

— Рино, тут анкета, заполни ее, пожалуйста!

— И о чем там? — с недоверием спросил Рино.

— Коварство алкоголя в том, что те, у кого проблемы с этим социальным бедствием, отрицают это. Алкоголик скрывает свое пагубное пристрастие даже от самого себя. И знаешь почему, Рино? Потому что все смотрят на проблемы, связанные со злоупотреблением алкоголем, как на позор. Поэтому человек все отрицает. Я не стану тебе говорить о серьезном вреде, который наносит твоему организму алкоголь. И о том, какие негативные последствия он может иметь для твоих семейных, трудовых и социальных отношений.

Кристиано нервничал. Этот тип искал только повод, чтобы отправить его в интернат. И разлучить с отцом. Два дня назад он повстречал его в городе, и Трекка едва ответил на приветствие, будто что-то скрывал. А теперь еще эта анкета. Похоже, он что-то замышляет.

Социальный работник улыбнулся:

— Рино, послушай, я всерьез рассматриваю возможность твоего участия в моем семинаре о вреде алкоголизма, так что ответь на вопросы анкеты откровенно. Я знаю, что ты пьешь, не надо это скрывать. Знаешь что, сегодня мы кое-что сделаем. Символический жест в присутствии твоего сына. — Трекка открыл "дипломат" и достал оттуда полупустую бутылку "Баллантайнса". — Кристиано, принеси, пожалуйста, два стакана.

Кристиано убежал на кухню и вернулся со стаканами.

— Спасибо. — Беппе плеснул в один стакан на донышко и протянул его Рино, а себе налил добрую половину стакана. — Это последний стакан крепкого спиртного, который ты берешь в рот до нашей следующей встречи. Идет? Ты мне обещал. Ясно?

— Хорошо, — послушно, как оловянный солдатик, ответил Рино.

Социальный работник вознес стакан к небу и одним залпом опрокинул его. Рино повторил за ним.

— Ааааааах... — Трекка скривился и отер губы тыльной стороной ладони. Затем поправил галстук. — Ребята, можно мне на минутку в туалет?

— Конечно, — с облегчением выдохнули Кристиано и Рино.

Социальный работник закрылся в уборной.

— Что это с ним? Ты видел? Ухнул стакан виски... — прошептал Рино.

Кристиано пожал плечами. Кто его знает...

Беппе Трекка заперся на ключ в уборной и умыл лицо.

Он беседовал с Рино и Кристиано, совершенно не отдавая себе отчета в том, что говорит. Все его мысли были о темных, как спелая вишня, губах Иды, о впадинке между грудей, которая у нее всегда виднелась в вырезе одежды, и об огромных глазах лани, которые делали ее похожей на Мэг Райан. И главное, где бы им встретиться?

Он посмотрел на себя в зеркало и покачал головой.

"Я слишком бледный, надо, пожалуй, сходить в солярий"

У него дома нельзя, слишком рискованно. В отеле слишком пошло. Нужно особое место, романтичное...

И тут его озарило.

"Ну, конечно! Кемпер мужа моей кузины!"

Беппе достал сотовый и торопливо набрал:

ПРЕКРАСНО!

УВИДИМСЯ ЗАВТРА ОКОЛО 22

В КЕМПИНГЕ БАГАМЫ.

Перед тем как отправить сообщение, он на секунду задумался и, замирая, приписал:

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. :)

После обеда Кристиано Дзена сел в автобус и поехал прошвырнуться.

Планов у него не было, в кармане лежало всего три евро, но сидеть в субботу дома — ни в какие ворота не лезет.

Поев, он попробовал было позвонить Четыресыра, чтобы узнать, не хочет ли тот поехать смотреть мотоциклы, но его сотовый, как всегда, был отключен.

В церкви сидит, наверное.

Когда двери автобуса с фырканьем распахнулись и Кристиано сошел на тротуар, было всего четыре часа пополудни, но на долину уже спускалась ночь. Между небом и землей оставалась лишь тонкая полоска розоватого цвета. С востока дул порывистый ветер, и высаженные вдоль разделительной полосы шоссе кипарисы дружно накренились в одну сторону. Подвешенные под пешеходным мостом рекламные растяжки хлопали на ветру, как слабо натянутые паруса.

Напротив на полтора километра растянулись склады, оптовые, розничные и распродажные магазины, автомойки самообслуживания, неоновые огни, мигающие вывески с объявлениями о специальных предложениях и распродажах. Имелась даже мечеть.

Слева, позади "Храма обуви", за клубами дыма, поднимавшимися от торгующих жареными колбасками и бужениной палаток, виднелись внушительные стены торгового центра "Четыре башни". Чуть поодаль — стеклянный куб "Медиастора", а с другой стороны дороги — гигантский автосалон "Опель — Дженерал Моторс" с рядами новых машин и большой площадкой авторынка, обвешанной плакатами суперпредложений. И еще стоянка перед мультиплексом рядом с павильоном "Макдоналдса"

Посредине кольцевой развязки, в которую вливались еще две прямые, как линейка, дороги, заслуженный скульптор Каллисто Арабуйя воздвиг свое последнее творение: огромный бронзовый фонтан в форме рождественского кулича, вращающийся и брызгающий во все стороны тонкими струйками воды.

Кристиано направился в сторону торгового центра. Высящиеся по углам здания четыре бастиона в хорошую погоду было видно за километры. Говорили, что они в высоту на полметра побивали колокольню Сан-Марко в Венеции. За один евро можно было взобраться на лифте на самый верх башни номер два. Оттуда виднелись изгибы текущей в сторону моря Форджезе и все крохотные городки и поселки, скарлатинной сыпью усеявшие долину.

Торговый центр — огромный синий параллелепипед, размером больше авиационного ангара, без единого окна — был построен в середине девяностых годов.

Сегодня, в честь начала месяца распродаж, над башнями парили желто-синие аэростаты, на которых огромными буквами было написано: "ВЫГОДНЫЕ ПОКУПКИ — В "ЧЕТЫРЕХ БАШНЯХ" Со всех сторон здание окружали километры асфальта, уставленные тысячами машин.

Сюда, в "Башни", приезжали издалека. Самый крупный торговый центр в радиусе ста километров. Сто тысяч квадратных метров на трех этажах и двух галереях. С подземной стоянкой, вмещающей до трех тысяч автомобилей. Первый этаж полностью занимал гипермаркет "Коралловый риф", царство сверхнизких цен, — тут реально было затариться ящиком пива меньше чем за десять евро. Все остальные площади были заняты магазинами. Здесь было все, что угодно: отделение банка, пункты продаж сотовых операторов, почта, детский утолок, магазины обуви и одежды, три парикмахерских, четыре пиццерии, винотека, китайский ресторанчик, ирландский паб, игровой зал, зоомагазин, спортзал, медицинский центр и солярий. Разве что книжного не хватало.

На втором этаже в самом центре находилась большая овальная площадка с фонтаном в форме лодки и мраморной лестницей, ведущей наверх. По замыслу архитектора, она в сюрреалистической манере воспроизводила римскую площадь в Испании.

Сутулясь от хлеставшего по лицу ледяного ветра, Кристиано пересек стоянку. Повсюду царил ажиотаж — сегодня был первый день месяца распродаж.

Нескончаемая вереница машин выстроилась перед автоматическим шлагбаумом парковки, у входов в торговый центр бурлили людские реки. На улицу вываливались семьи с ломящимися от покупок тележками и мамаши с упакованными, как космонавты, малышами в колясках, компании подростков на мотороллерах лавировали между автомобилями, водители ссорились за места на стоянке, автобусы извергали из своих недр отряды стариков. В углу стоянки развернулся передвижной мини-парк аттракционов с непременными картингом и тиром.

Динамики над входом в торговый центр гремели оглушающей музыкой.

Кристиано заглянул за батарею мусорных баков, где Фабиана Понтичелли и Эсмеральда Гуэрра летом обычно тусовались со своей компанией, а зимой оставляли мотороллеры.

"Скарабео" со смайликом был тут, пристегнутый к мотоциклу Теккена.

Сердце Кристиано бешено забилось.

Он оглядел мотоцикл. Неприятно признавать, но конь у этого сукина сына был что надо. Он поменял колеса на гоночные, чтобы шнырять между машинами на трассе. Кристиано заметил, глушитель тоже был не родной. Этот тип ухлопал кучу денег на то, чтобы наворотить свой мотоцикл. С чем с чем, а с бабками у него проблем не было. Отец Теккена был большим начальником на "Биолумексе" — фабрике, где делали лампочки, недалеко от Сан-Рокко, так что с малых лет исполнялся каждый его каприз.

Кристиано ничего не мог поделать со вспыхнувшей завистью. Но потом он сказал себе, что папенькины сынки растут на всем готовом, а чуть только с ними приключится какая-нибудь фигня, начинают ныть, как бабы.

"Например, если случится землетрясение и все разнесет в прах, Теккен окажется абсолютно беспомощным, впадет в отчаяние оттого, что стал бедным, и повесится на первом суку. А мне терять нечего.

Да, землетрясение — это было бы классно"

Еще для поднятия духа он напомнил себе, что все великие люди продирались через дерьмо сами. Взять хотя бы Эминема, или Гитлера, или Кристиана Вьери [25].

И он нырнул в поток входящих в торговый центр.

Внутри было очень жарко. По флангам выстроились девицы в мини-юбках и пиджачках, совавшие всем подряд рекламные листки с новыми тарифами от сотовых операторов и скидками в спортзал и солярий. Кучка людей толпилась вокруг мужика, нарезавшего пластмассовой штуковиной морковь и кабачки.

Как всегда, Кристиано остановился перед "Сотолендом" — салоном сотовой связи.

Как же ему хотелось иметь свой сотовый!

Кажется, у него одного во всей школе не было трубки.

— И ты не гордишься тем, что не похож на других? — ответил отец, когда Кристиано заикнулся об этом.

— Нет. Не горжусь. Я тоже хочу себе сотовый.

Он прошел мимо магазина электроники, в витрине которого все было увешано объявлениями о суперскидках на мониторы и компьютеры. Но здесь он не задержался. Его толкали плечи и животы, оглушали оравшие прямо в уши накрашенные губы, слепили фальшивым блеском крашеные волосы, лез в нос навязчивый запах духов и лосьонов после бритья.

Какого черта он притащился в этот бедлам?

Он дошел до паба "Заводной медведь" и заглянул туда в надежде увидеть Данило.

Вокруг едва освещенных приглушенным светом столиков сгрудились темные силуэты. У стойки с высокими табуретами тоже было не протолкнуться. Три плазменных экрана крутили соревнования по армрестлингу. Оглушающе гремела музыка, и каждый раз, как кто-нибудь давал на чай, официанты били в гонг.

На Данило не было и намека.

Кристиано вышел из паба и на имевшиеся три евро купил себе кусок пиццы с сервелатом и грибами. Перекусив, он решил, что обойдет центр, не останавливаясь перед витринами.

Зажатый в толпе, плотным потоком двигавшейся по галерее "В", он чуть не столкнулся с Фабианой Понтичелли.

Он просто чудом успел увернуться. Сбоку раздался голос Эсмеральды: "Сюда! Сюда!"

Два чертенка в цветастой одежде, радостно визжа, скакали сквозь толпу, прыгали, хватаясь за руки, и расталкивали встречных. На них отовсюду сыпались ругательства, но они их даже не слышали. Словно их обуял какой-то шальной бес.

Кристиано пустился следом за ними, стараясь остаться незамеченным и не потерять их из виду. Неожиданно Фабиана показала на магазин одежды, и они с Эсмеральдой, держась за руки и хихикая, ввалились внутрь. Кристиано подошел к витрине.

Подружки занимались тем, что стаскивали с полок юбки, свитера и футболки и, едва удостоив взглядом, засовывали скомканные вещи между стопками аккуратно сложенной одежды. Время от времени они прерывались и смотрели на стены и в потолок.

Кристиано все не мог понять, но потом его осенило.

"Видеонаблюдение".

Когда они не попадали в радиус телекамер, одна, отвлекая на себя внимание, устраивала беспорядок, а другая быстро пихала вещи в сумку.

Потом он увидел, как Фабиана с сумкой вошла в примерочную, а Эсмеральда встала на стреме, делая вид, что меряет шапочку, а когда подошла озверевшая от устроенного ими бедлама продавщица, она растянула губы в фальшивой улыбочке и, осыпая ее вопросами, увела девушку к дальнему ряду стеллажей.

Кристиано мог дать руку на отсечение, что Фабиана в примерочной в этот момент орудовала кусачками, снимая с одежды магнитные датчики.

Выйдя из кабинки, она подала знак Эсмеральде, и подружки с набитой сумкой преспокойно вышли из магазина и слились с толпой.

Классно у них получалось, черт возьми.

У него с этим делом было никак. Он все делал криво.

Сначала тыщу лет собирался с духом, и продавщицы его не вычисляли только потому, что сами тормозили похлеще его. В конце концов он всегда брал что-то ненужное. Один раз пару адидасов, которые ему жали. Другой раз — пульт для игровой приставки, от которого без консоли толку было ноль.

Самым неудачным его предприятием стала попытка украсть из зоомагазина хорька по кличке Ягодка.

Он с первого взгляда влюбился в это пушистое создание. Мышиная мордочка, но уши большие, как у медвежонка, и глаза как две капли чернил. Шерстка цвета кофе с молоком, хвостик кисточкой. Он мирно посапывал в большой клетке, устроившись в некоем подобии гамака. На табличке было написано: "РУЧНОЙ". И Кристиано тайком от хозяйки магазина открыл дверцу и просунул в клетку руку. Ягодка дал погладить себе брюшко и, обхватив лапками его большой палец, лизнул его шершавым языком.

Несколько дней подряд Кристиано дежурил в магазине, донимая хозяйку вопросами: сколько стоит Ягодка (какая-то несусветная сумма!), что он ест, куда ходит по нужде, хорошо ли себя ведет, сильно ли воняет. В конце концов она, обессилев, заявила: "Или ты его покупаешь, или чтобы я тебя больше не видела".

Оскорбленный, Кристиано направился к выходу, но в последний момент заметил, что ведьма отошла за сухим кормом. Он открыл клетку, схватил Ягодку за шею, без лишних раздумий засунул его в штаны и дал деру.

Хорек через несколько секунд начал дергаться, извиваться и царапаться, словно его собирались прикончить.

Кристиано шагал по галерее, стараясь сохранять непринужденный вид, но зверек обдирал ему кожу на ногах. Терпеть не было мочи, Кристиано закричал и заметался в толпе как бесноватый. Не успел он запустить руку в штаны, как за спиной раздался вопль: "Держи вора! Вор! Он украл хорька! Держите его!"

Провожаемая изумленными взглядами прохожих, следом за ним неслась хозяйка зоомагазина. Кристиано пустился вскачь. Головка хорька выглянула из штанины, Кристиано брыкнул ногой, зверек выскочил наружу и, пролетев пару метров, приземлился и юркнул в салон сотовой связи, в то время как Кристиано летел к выходу.

После этого ужасного случая он зарекся воровать в магазинах.

Да, но куда же подевалась сладкая парочка?

Он пошел дальше по галерее, высматривая их в магазинах одежды и обуви.

На площади Испании было не протолкнуться. Столики бара "Луна в колодце" сплошь были заняты отдыхающими посетителями. За три евро можно было сфотографировать детей рядом с клоуном в цилиндре. На кровати лежала блондинка в бикини, ее задница вибрировала под какими-то пластырями, подсоединенными к цветным проводкам.

"Ara, вот и они"

Подружки сидели на ступенях, рассматривая краденые обновки.

Кристиано предпочел бы ретироваться, но вместо этого, как заговоренный, протопал в сторону девушек, исподтишка наблюдая за ними, никого и ничего не замечавшими. Он прикинулся, что ждет кого-то, время от времени поглядывая на большой циферблат часов над головой.

"Еще тридцать секунд, и я ухожу".

По прошествии тридцати секунд он решил подождать еще двадцать. И правильно сделал, потому что на восемнадцатой секунде Эсмеральда, как ему показалось, окликнула его.

Клоунская песенка все заглушала, так что было непонятно, сердитый у нее тон или нормальный.

Потом подружки жестом поманили его к себе.

Кристиано как можно более неспешным шагом поднялся по лестнице. Эсмеральда похлопала рукой по ступеньке, приглашая его сесть:

— Как дела?

Слюна изо рта мгновенно испарилась, и Кристиано с трудом промямлил:

— Хорошо.

Эсмеральда натянула поверх блузки фиолетовую футболку:

— Ну как?

— Классно.

— Классно, и только? — Она повернулась к подруге: — Видишь? Она мне не идет. — И, сняв футболку, швырнула ее на пол.

Фабиана задержала на нем взгляд зеленых глаз:

— Ты чего здесь делаешь?

— Ничего...

— Ждешь кого-то?

— Нет... — Потом он вспомнил, какую комедию разыгрывал минуту назад. Кристиано пожал плечами. — Да... Но я опоздал.

Эсмеральда вытащила из сумки толстовку с суперменской "S" на груди.

— К подружке?

"Нет" у него вырвалось слишком поспешно.

— Да ладно тебе, что плохого в том, чтобы иметь подружку. Боишься девчонок?

— С чего бы это? — С этой парочкой он вечно чувствовал себя как на допросе. Для большей ясности он добавил: — Нету у меня подружки, и точка.

— А Анджела Барони?

— Что Анджела Барони?

— Она всем уши прожужжала, что втюрилась в тебя...

— А ты ее и знать не желаешь, бедняжку. Крутой ты у нас парень, — с издевкой заметила Фабиана.

Анджела Барони была девчонка из третьего "С". Маленькая, с длинными черными волосами. Кристиано как-то не замечал, чтоб он ей нравился.

— Не нравится она мне, — смущенно буркнул он.

— А кто тебе нравится? Кристиано впился ногтями в руку:

— Никто.

Эсмеральда положила голову ему на плечо. Он окаменел, словно ему в задницу всунули палку. От волос шел круживший голову аромат шампуня, она промурлыкала ему на ухо:

— Не может такого быть. Ты самый классный парень в школе, а тебе никто не нравится?.. — и легонько поцеловала его в шею.

Хотя Кристиано был уверен, что она водит его за нос, ощущение от этого поцелуя было головокружительное, на бесконечно долгое мгновение у него потемнело в глазах и перехватило дыхание, а спина вся пошла мурашками.

— Вот засада! Ты его целуешь, а я нет? — И Фабиана звонко чмокнула его в губы. Кристиано хватил второй удар, может быть, даже сильнее первого, как будто ему вонзили нож в грудь. Он издал нечленораздельный звук.

Слишком кратко было касание этой мягкой плоти. Слишком прекрасно и болезненно. Он еле удержался от того, чтобы коснуться рта пальцами, проверить, не осталась ли на губах эта влага.

— А мы?

— Мы тебе не нравимся?

Эсмеральда нахлобучила ему на голову плюшевую шапку ядовито-зеленого цвета и рассмеялась:

— Тебе классно.

Фабиана достала помаду и накрасила ему губы.

Кристиано настолько оторопел, что, наверное, дал бы этой парочке даже намылить шампунем голову.

Эсмеральда достала из сумки зеркальце:

— На, посмотрись!

Кристиано едва взглянул на себя и принялся стирать с губ помаду.

— Пошли в игровой зал? — сказала Эсмеральда подруге и двинулась в сторону галереи.

Фабиана сложила руки на груди и состроила недовольную мину:

— Фу! Знаешь, кто ты? Зануда! Почему ты никогда не улыбаешься? Наверное, это у тебя от отца.

Кристиано напрягся. Ему не нравилось, когда заговаривали об отце.

— Это почему?

— Ну, он весь такой мрачный, с бритым черепом и всеми этими татуировками... Кстати, скажи-ка мне одну вещь! Где он их себе сделал?

— Что?

— Татуировки.

— Не знаю... У татуировщиков. — Кристиано и вправду не знал, большую часть наколок Рино сделал, когда он был слишком маленький, чтобы помнить об этом, а последние отцу делали где-то недалеко от Мурелле.

— Ясное дело. Но где?

Кристиано пожал плечами:

— А тебе зачем?

— Хочу сделать себе одну.

— Где?

Она улыбнулась и помотала головой:

— Не скажу.

— Да ладно, где?

— В одном потайном месте.

— Ну ладно тебе, скажи.

— А ты скажи, где их делал твой отец.

Кристиано прижал руку к груди:

— Клянусь тебе, не знаю.

— Ты смотри, я ведь и сама могу его спросить. Думаешь, струшу? Да мне раз плюнуть!

Кристиано пожал плечами:

— Ну так иди и спроси.

Фабиана встала и потянула его за руку:

— Пошли.

Игровой зал оказался битком набит. Тут были несколько ребят из школы, но в основном тусовался народ постарше.

В просторной комнате разместились боулинг с пятью дорожками; игра, в которой надо было забросить мяч в корзину, а на табло высвечивалось количество заброшенных мячей; стеклянные короба с клешнями, которыми надо было ухватить плюшевую игрушку, и сотни видеоигр. Звучала оглушительно громкая музыка. Было полно филиппинцев и китайцев, детвора вразнобой скакала на мостике музыкального игрового автомата, пытаясь подражать танцующим на экране персонажам. В глубине был еще один зал, хуже освещенный и с меньшим количеством посетителей. Десяток зеленых столов с низкими светильниками и черные фигуры вооруженных киями игроков, а за их спинами — мигающие экраны видеопокера.

Кристиано туда ни разу не заходил. Во-первых, у двери висело объявление, что вход разрешен только совершеннолетним, во-вторых, он там никого не знал, и в-третьих, он не умел играть в бильярд.

Фабиана, начхав на запрет, нырнула в зал, и Кристиано направился было за ней, но, увидев, что там Теккен, застыл в дверях.

Теккен играл парную игру, а Эсмеральда его тормошила — ударяла по кию, когда он забивал шар, щекотала и терлась об него плечами. Он делал вид, что сердится, но за километр было видно, что парень млеет от удовольствия.

С ним было еще двое. Меммо, с аккуратно подстриженной эспаньолкой и затянутыми в хвост волосами, и Мушмула, вбивший себе в голову, что он похож на Робби Уильямса.

Дошло до того, что Эсмеральда взобралась на бильярдный стол и расставила ноги, а Теккен под всеобщее улюлюканье пустил под ними шар.

Кристиано прикрыл глаза и прислонился к стенке. Ему не хватало воздуха, а на шее и на губах он все еще чувствовал поцелуи Эсмеральды и Фабианы.

— Ну и шлюхи... — пробормотал он.

Отец был прав, таким, как они, нравятся папенькины сынки. Как Теккен. Их мотоциклы. Их деньги.

А у него в кармане ни гроша — они над ним только изгаляются.

Какая-то кислая гадость жгла ему желудок, как будто он выпил бутылку хлорки. К горлу подступала тошнота.

От нахлынувшей бешеной ярости у него помутилось в голове. Зачесались руки. Хотелось пойти туда, взять кий и сломать его о башку этого урода. Но вместо этого Кристиано развернулся и, дыша полной грудью, бросился прочь. Он ненавидел это место. Этих людей. Эти витрины, полные барахла, которое он не мог себе позволить.

Он зашел в магазин товаров для дома, вынул из деревянной подставки длинный нож, сунул его за пазуху и, расталкивая окружающих локтями, выбрался на улицу.

На стоянке он завернул за мусорные баки, подскочил к мотоциклу Теккена и ножом искромсал ему сиденье и продырявил шины. Собирался еще поцарапать бак, когда услышал за спиной чей-то голос:

— Эй! Ты что творишь?

От испуга сердце у Кристиано подскочило и застряло где-то между миндалинами.

Он обернулся. На крутом "дукати" сидел тип в черном шлеме и кожаной куртке.

— Ах ты, сукин сын, я тебе башку проломлю! — заорал парень, ставя свой мотоцикл на подножку.

Кристиано бросил нож и пустился наутек между машинами, в то время как в спину ему неслось:

— Трус! Куда удираешь! Я тебя знаю! В школе видел! Мы все равно до тебя доберемся. Поймаем и...

Он выбежал на шоссе и помчался вдоль обочины.

Просто не верилось, что он так бездарно вляпался. За несколько секунд влез в дерьмо по самые уши.

Более идиотской глупости и придумать было нельзя. Испохабить мотоцикл Теккена и попасться с поличным!

Он бежал, опустив голову и стараясь не попадать в лужи. Селезенка ныла, заставляя его прижимать ладонь к животу. Раз-два, раз-два — в глазах расплывалась и вновь фокусировалась трасса, дорожное ограждение, фары проезжающих машин.

От долгого бега началась одышка, а в ушах все еще звучали угрозы черного мотоциклиста: "Куда удираешь? Я тебя знаю! Ты за это заплатишь!"

Казалось, что ему снится дурной сон, что стоит остановиться, зажмуриться — и, открыв глаза, снова окажешься в темном углу игрового зала и вдохнешь застоялый душок пота и дезодоранта.

Наверное, на него нашло помрачение. Как под гипнозом, он украл нож и остервенело набросился на мотоцикл. В хозяйственном он даже не огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не видит.

Непонятно, как у него не подгибались ноги от засевшего внутри страха. Очень скоро месть Теккена безжалостно обрушится на него со всей своей разрушительной силой.

Этот тип и пришить может.

Однажды Кристиано видел, как он дерется с дальнобойщиком на стоянке перед баром.

Запомнилось, как спокойно он шел на мужика килограммов на двадцать тяжелее его и с огромными, как дубины, ручищами. Теккен приплясывал, мерзко виляя задом, словно танцор меренге [26]. Он был явно увлечен, радуясь случаю потренироваться на живом мясе.

Пока орангутан размахивал руками и изрыгал проклятия, Теккен точным ударом в колено повалил его наземь. Потом он приподнял его голову за ухо и, ткнув в лоб пальцем, пригрозил: "Ты здесь никто. Так что не зарывайся".

И все это из-за того, что бугай забыл сказать "Пожалуйста", когда попросил Теккена переставить свой мотоцикл, чтобы он мог припарковать грузовик.

"Что же тогда он сделает со мной после того, как я изуродовал его любимую игрушку..."

Легкие пылали, и ему пришлось замедлить бег. Кристиано взбежал на мост над каналом и остановился отдышаться под навесом автобусной остановки, находившейся точно посередине моста. Табло расписания и стенки павильона были сплошь исписаны и разрисованы. На скамейке был разлит кетчуп и валялись остатки хрустящей картошки и попкорна. Воняло мочой. Над крышей потрескивал тусклый неон.

Кристиано повернулся к дороге, высматривая автобус.

Мотоциклист наверняка уже обо всем доложил Теккену. "Кто это был, мать его?" — "Белобрысый пацан, из средних классов".

Фабиана и Эсмеральда, конечно, сразу поняли, что это был он. "Мы его знаем. Это Кристиано Дзена. Он учится в нашей школе"

Эти шлюхи ни за что не станут его покрывать.

Автобуса было не видать. А Теккен со своей бандой наверняка уже пустился в погоню. Кристиано спрятался в узком проеме между навесом и дорожным ограждением. В десятке метров внизу под мостом клокотала в канале вода.

Кристиано все еще колебался, ждать или топать дальше, когда вдали засветились желтые зрачки автобуса.

"Решено".

Он вышел из-под навеса на дорогу и уже собирался помахать водителю, когда справа из-за автобуса, ослепив дальним светом, вынырнули три мотоцикла. Кристиано отступил на шаг, и автобус проехал мимо, даже не притормозив. Мелькнули люди в окошках, следом мигнули красные габаритки, и всё.

Автобус не остановился. А мотоциклы остановились.

Он попытался улизнуть, но черный "дукати" тормознул рядом с ним, и сидевший на заднем сиденье Теккен одним прыжком бросился на него.

Кристиано упал в грязь, сильно ударившись плечом. Он попробовал вырваться, брыкнуть ногами, но Теккен ухватил его за плечо и придавил локтем поперек туловища. Другой рукой он схватил Кристиано за волосы, приподнял и со всего маху влепил по лицу тыльной стороной ладони так, что Кристиано отлетел на дорожное ограждение.

Надпочечники Кристиано выпустили миллионы молекул адреналина, которые не дали ему в это мгновение почувствовать боль.

Он рывком встал на ноги, пытаясь выбежать на шоссе, но, сделав несколько шагов, рухнул на землю.

Теккен подсечкой сбил его с ног.

Кристиано ворочался в ледяной грязи, пытаясь подняться, но ноги не слушались.

Он поклялся себе, что не издаст ни единого стона.

Теккен поставил каблук ему на ладонь и надавил, и Кристиано в пронзительном вопле выпустил весь воздух, который оставался у него в легких.

— Почему ты это сделал, а?! Почему? — дрожащим голосом, чуть не плача, повторял Теккен.

Кристиано не мог ответить ему, потому что не знал ответа, кроме того, что на пять минут у него поехала крыша.

Теккен надавил сильнее, отчего пальцы и предплечье взорвались болью.

— Почему? Говори!

С одной стороны, хотелось просить о пощаде, умолять Теккена прекратить, сказать, что это не он, что они ошибаются, он тут ни при чем, но с другой — твердая, как камень, глыба в груди не позволяла ему это сделать. Пусть его прикончат, он не будет молить о пощаде.

Теккен отступил, и Кристиано пополз к остановке. Все вокруг смешалось в ералаш красок, выхлопных газов, колес и ног. В ушах жужжало, и ему не удавалось разобрать, о чем переговариваются, сидя на мотоциклах, остальные.

Ему показалось, что он слышит женские голоса.

Эсмеральда и Фабиана.

Они тоже здесь. Тем более надо держаться. Кристиано заполз под скамейку автобусной остановки.

"Может, удастся отползти подальше и они меня не найдут".

Но надежды были напрасны. Теккен ухватил его за щиколотку и вытащил наружу.

— Ну и что мне с тобой делать? — Он пнул Кристиано ногой. — Вам понятно? Этот мелкий засранец испоганил мне мотоцикл. — Он был в отчаянии, словно у него застрелили мать. — И что мне теперь с ним делать?

Кристиано свернулся калачиком, прижав колени к груди. Дрожь во всем теле не унималась. Надо было реагировать, подниматься, драться.

— Скинем его вниз, — предложил чей-то голос.

Пауза, потом Теккен распорядился:

— Точно.

Несмотря на боль, от которой у него темнело в глазах, мысль умереть вот так, сброшенным с моста, показалась Кристиано почти прекрасной, мгновенным избавлением.

— Возьми его за ноги.

Его подняли за лодыжки. Чья-то рука железной хваткой обхватила кисть. Кристиано не сопротивлялся.

Его, расплющенного как таракан о бетонный откос канала, заметит на следующий день какая-нибудь дрянь, пока ждет автобуса. Отца только жалко.

"Он умрет с горя".

Но когда он почувствовал под собой готовую засосать его темную пропасть, услышал шум воды и гул ледяного ветра, то осознал, что его вот-вот сбросят вниз, и внутри неожиданно что-то сработало. Он вылупил глаза и начал вертеться как одержимый, вопя:

— Ублюдки! Подонки! Сволочи! Вы за это заплатите! Я убью вас. Я вас всех убью!

Но вырваться ему не удавалось. Они держали его как минимум втроем.

Кровь ударила ему в голову. Под ним шумел черный поток, отблескивавший серебром каждый раз, как проезжала машина.

— Ну что, засранец, не хочешь умирать?

— Да пошел ты!

— Ах, ты у нас крутой?

Его выпихнули еще дальше за парапет.

— Пошли вы, сволочи!

Ему залепили оплеуху, от которой из носа фонтаном брызнула кровь.

Голос Теккена:

— Послушай-ка меня хорошенько. Если в понедельник ты не выложишь мне тысячу евро, клянусь головой своей матери, я тебя прикончу! Не надейся улизнуть, я все равно до тебя доберусь. — И обращаясь к приятелям: — Оставьте его.

Его бросили на землю.

Весь мир превратился в круговорот огней и безликих силуэтов.

Так, брошенный под ограждением, Кристиано смотрел, как они трогают, разворачиваются и удаляются в сторону города.

Прошло пять минут, прежде чем он попробовал пошевельнуться, и в этот момент обнаружил, что описался.

Когда Кристиано Дзена добрался до дома, в окнах горел свет.

Надо же, чтоб такая невезуха.

Если отец увидит его в таком виде, в заляпанных грязью и пропитавшихся мочой штанах, куртка вся изодрана и выпачкана кровью...

"Ладно, по фигу".

Кристиано, прихрамывая, пересек двор, обогнул фургон и завернул за угол дома. На заднем дворе в гараж с наглухо опущенными алюминиевыми роль-ставнями спускался бетонный пандус. Он приподнял стоящий рядом цветочный горшок, под ним лежал ключ. Кристиано вставил ключ в замок, подавляя стон, поднатужился и поднял ворота ровно настолько, чтобы можно было попасть внутрь.

В гараже было холодно. Кристиано зажег свет, и из тьмы показались очертания помещения. Пахнуло сыростью и краской, банками с которой были уставлены длинные стеллажи. Гороховый и кислотно-желтый цвет стен делали гараж похожим на мертвецкую. Посередине стоял старый стол для настольного тенниса, на котором навалены кипы газет, шины и разный хлам, скопившийся здесь за много лет, как на свалке. К стене вертикально прислонено покрытое толстым слоем пыли и изъеденное жучками старое фортепьяно. Вопрос о его происхождении Рино всегда старался замять. Эта штуковина никак не вязалась с их жизнью. Отцу вообще медведь на ухо наступил. На миллионный по счету вопрос Кристиано удалось вытянуть ответ:

— Оно принадлежало твоей маме.

— И что она с ним делала?

— Она на нем играла. Хотела стать певицей.

— А хорошо она пела?

Отцу было нелегко признать это. "Красивый голос. Но в конечном счете ей нравилось не петь, а наряжаться как шлюха и торчать в музыкальных забегаловках, чтобы ее там клеили. Я пробовал продать его, но покупателя не нашлось"

Некоторое время Кристиано ходил в гараж и пытался освоить инструмент. Но у него со слухом было еще хуже, чем у отца.

Порывшись в сложенных штабелями коробках, Кристиано отыскал старую одежду. Сняв ветровку, он натянул изъеденный молью свитер и джинсы. Затем умылся в мойке и привел в порядок волосы. Хотел поглядеть, в каком состоянии его физиономия, но зеркала в гараже не было.

Кристиано запер гараж и направился в дом.

Проблемой была распухшая губа. Имелась еще и ободранная спина, руки в ссадинах, ушибленная нога, но это не так бросалось в глаза.

Вторая проблема, которая на самом деле была не проблема, а трагедия, — где взять тысячу евро. Ну, об этом лучше будет подумать потом, в спокойной обстановке, потому что он все равно не имел ни малейшего понятия, как ее решать.

Сейчас он должен был, моля Бога, что отец спит или залил глаза, войти в дом, неслышно, как кошка, подняться по лестнице и юркнуть в свою комнату.

Он сделал глубокий вдох. Еще раз поправил одежду, открыл дверь и тихонько прикрыл ее за собой.

В гостиной горела только лампа у телевизора. Все остальное растворено в полутьме.

Отец, как обычно, валялся в шезлонге. Кристиано был виден его бритый череп. На диване спиной к нему сидел Четыресыра. Спят? Он подождал, чтобы понять, разговаривают они или нет. Тишина.

Хорошо.

Он на цыпочках направился к лестнице. Затаив дыхание, поставил ногу на первую ступеньку, затем на вторую, но не заметил лежащих на ступенях молотка и клещей, и те с шумом грохнулись вниз.

Кристиано стиснул зубы, обернулся и в это же мгновение услышал с трудом ворочающего языком отца:

— Кто там? Это ты, Кристиано?

Ругнувшись про себя, Кристиано ответил, вовсю пытаясь изобразить спокойный тон:

— Да, я.

— Привет! — махнул рукой Четыресыра.

— Привет.

Отец медленно повернул голову — застывшая маска в синих бликах от телеэкрана.

— Ты дома, что ли, был?

Кристиано, застыв как статуя, впился в поручень:

— Да.

— Свет в твоей комнате вроде не горел.

— Я спал, — выдал он наудачу.

— А.

Пронесло. Набрался достаточно, чтобы не интересоваться тем, что делает сын. Кристиано поднялся еще на одну ступеньку.

— Там мортаделла еще оставалась. Сделаешь мне бутерброд? — попросил Рино.

— А сам не можешь сходить?

— Нет.

— Да ну, чего тебе стоит?

— Давай я схожу, — вызвался Четыресыра.

— Нет, ты сиди, где сидишь. Если отец просит сына принести мортаделлу, сын идет и приносит ему мортаделлу. Такой порядок. А то на кой тогда сыновья? — Отец повысил голос. Ara, либо он не в духе, либо у него болит голова.

Кристиано, фыркая, спустился обратно и пошел за мортаделлой. В пустом холодильнике одиноко лежал последний кусочек.

Кристиано положил колбасу на хлеб. Стараясь держаться в тени, подошел к отцу.

Но в то самое мгновение, когда Кристиано протягивал ему бутерброд, судьба опять ополчилась на него. По телевизору какой-то тип ответил на вопрос на двадцать тысяч евро, и на экране одновременно вспыхнули две тысячи миллионвольтных лампочек, залив комнату светом.

От вспышки Кристиано зажмурился, а когда снова открыл глаза, выражение отцовского лица переменилось.

— Что у тебя с губой?

— Ничего. А что такое? — Он прикрыл рот ладонью.

— А с руками?

— Я упал.

— Где?

Кристиано выдал первую пришедшую в опустелую голову нелепость:

— На лестнице. — И поспешил заверить: — Так, ерунда.

Отец недоверчиво:

— На лестнице? И так убился? Скатился, что ли, кубарем с самого верха?

— Да... В шнурках запутался...

— И как это ты умудрился? Похоже на фингал...

— Нет... Я просто упал...

— Хорош гнать.

Врать отцу было невозможно. У него был особый нюх на вранье. Он говорил, что брехня смердит и он чует эту вонь за сотню метров. Он всегда тебя вычислял. Как у него это получалось, Кристиано не знал, но подозревал, что все дело было в нижней челюсти, которая вечно дрожала, когда он пытался врать.

Странно, вообще-то в том, что касается вранья, Кристиано был настоящим асом. Самую несусветную туфту он выдавал с такой уверенностью, что никто и не думал сомневаться. Но с отцом не прокатывало, его было не провести, Кристиано всякий раз чувствовал на себе буравящий взгляд высматривающих правду черных глаз.

И потом, сейчас Кристиано был не в том состоянии, чтобы выдержать отцовский допрос.

Ноги дрожали, в желудке началась революция. Слабый голосок разума подсказывал ему, что единственный человек, который поможет выпутаться с этой тысячей евро, — его отец.

С тяжелым предчувствием он опустил голову и тихо-тихо произнес:

— Я соврал. Не падал я. Я подрался...

Рино замолк на бесконечно долгое время. Слышно было только, как он громко сопит носом. Потом он выключил телевизор, сглотнул и сказал:

— И что-то мне подсказывает, что тебе досталось.

Кристиано молча кивнул головой.

Он не мог говорить, потому что чувствовал: усилия, прилагаемые им, чтобы не расплакаться, на исходе. Казалось, трахея обмотана в несколько оборотов колючей проволокой.

Он задрал толстовку и показал ободранную спину.

Отец посмотрел на нее безо всякого выражения, потом обхватил ладонями лицо, как человек, которому только что сообщили, что вся его семья погибла в автомобильной катастрофе.

Кристиано пожалел, что сказал правду.

Рино Дзена задрал голову и, глядя в потолок, вежливо попросил:

— Четыресыра, ты не мог бы, пожалуйста, уйти? — Он тяжело вздохнул. — Мне нужно побыть с сыном наедине.

"Сейчас он меня поколотит..." — подумал Кристиано.

Четыресыра, немой как рыба, поднялся, нацепил старое пальто, состроил Кристиано невнятную мину и удалился.

Когда дверь за ним захлопнулась, Рино встал, зажег весь свет и дотошно, как у коняги, осмотрел у Кристиано ссадины и рот.

— Спина болит?

— Немного...

— Наклониться можешь?

Кристиано согнулся:

— Да.

— Ничего серьезного. А нога?

— Тоже.

— Руки?

— Ерунда.

Ничего не говоря, Рино принялся кружить по комнате, потом опустился на стул. Закурив, он пристально посмотрел на сына:

— А ты?

— Что я?

— Ты ему врезал? — Достаточно было заглянуть в глаза сыну, чтобы все стало ясно. — Ни хрена ты ему не врезал! — Рино сокрушенно покачал головой. — Ты... ты не умеешь драться. — Это было как откровение. — Мой сын не способен постоять за себя. — Он сказал это то ли возмущенным, то ли виноватым тоном. Словно не научил сына говорить или ходить. Словно у его сына была смертельная аллергия на мучное, а он килограммами впихивал в него хлеб.

— Но... — Кристиано попытался перебить его, чтобы объяснить, что за хрен был этот Теккен. Но отца уже понесло.

— Это моя вина. Моя. — Теперь он ходил кругами, схватившись руками за голову, словно кающийся паломник в Лурде [27]. — Он не умеет защищаться. Это я виноват. Что за кретин...

Кто знает, сколько бы он так еще продолжал, не закричи Кристиано ему прямо в ухо:

— Папа! Папа!

Рино поднялся.

— Что такое?

— Он совершеннолетний... и чемпион по тайскому боксу. Он выиграл областные соревнования.

Отец глядел непонимающим взглядом.

— Кто?

— Теккен.

— Что еще за Теккен, мать его?

— Это он меня отдубасил.

Рино взял сына за шиворот. Лицо его перекосилось, ноздри раздулись, губы крепко сжаты. Он поднял кулак. Кристиано инстинктивно закрыл голову руками. Рино подержал его так, раздумывая, что делать с отпрыском, потом швырнул на диван.

— Ты полный болван. Все еще веришь в этот вздор, якобы кто занимается всеми этими единоборствами, умеет драться? Да ты чему-нибудь, мать твою, научился в жизни? Чем ты думаешь? А, вот оно что! Я понял! Ты веришь тому, что показывают по ящику: вот как ты учишься жизни. Говори! Это так, нет? Смотришь мультики, в которых все подряд мастера кунг-фу и прочей туфты, и думаешь, что надо быть как Брюс Ли или как другие китайские недоумки, которые вместо того, чтобы вмазать, скачут, как акробаты, и визжат. Знаешь, что нужно для драки? Знаешь ты или нет?

Кристиано помотал головой.

— Очень просто. Злость! Злость, Кристиано! Надо просто быть сукиным сыном и плевать на всех. Пусть перед тобой стоит хоть сам Иисус Христос, если ты умеешь работать кулаками, то разделаешься с ним, как с кеглей в боулинге. Подходишь сзади, говоришь "Простите?", он оборачивается, и ты въезжаешь ему по морде, он валится на землю, и, если охота, добавляешь ему еще ботинком в зубы. Всё, аминь. А если эта мразь на тебя наезжает, лезет с кулаками, вякает, пытается напугать своими коленцами, знаешь, что тебе надо делать? Ничего. Стой себе и жди. Потом, — он выставил ногу вперед, — ставишь ногу так и, когда он подойдет, лупишь ему башкой по носу! Как будто бьешь по мячу, орудуешь шеей и плечами. Бить надо вот этим местом, иначе сам ушибешься. — Он показал на верхнюю часть лба. — Если чисто проделаешь, тебе ничего не будет. Самое большее назавтра немного покраснеет. А тот валится на землю, и потом та же история: ногой в зубы и готово. Поверь отцу, вряд ли кто-нибудь подымется после такого, даже этот засранец, как его там к черту звать... Но ты должен быть решительным и злым, понял? А теперь подойди сюда.

Кристиано посмотрел на него:

— Зачем?

— Подойди, я сказал.

Кристиано нехотя подчинился.

— Теперь врежь мне. Покажи отцу.

— Чего?

— Я сказал: врежь мне.

Кристиано не верил своим ушам:

— Я? Я должен тебе врезать?

Рино взял его за локоть.

— А кто еще? Давай, черт возьми, врежь мне.

Кристиано попытался высвободиться.

— Нет... Прошу тебя... Я не хочу... Не надо.

Рино сильнее сжал руку.

— Слушай меня внимательно. Никто тебя не должен бить. Никогда. Никто на свете не должен лезть на тебя с кулаками. Ты не пидор, которого может поколотить первый встречный подонок. Ты не представляешь, как я хотел бы тебе помочь, но не могу. Ты сам должен разруливать свои проблемы. А для этого есть только один способ: тебе надо разозлиться. — Он взял его за руку. — Ты слишком добрый. Размазня. Нету в тебе злости. Как будто сделан из мягкого теста. Яйца у тебя есть? — Рино тряхнул его, как куклу. — Так что давай, врежь мне. Не думай, что я твой отец, ни о чем не думай, думай только, что должен сделать мне больно и что я всю оставшуюся жизнь должен раскаиваться в том, что вздумал драться с тобой. Пойми, когда поколотишь парочку засранцев, пойдет молва, что ты сукин сын, и никто больше не станет тебя доставать. Это я для тебя стараюсь. Если не сможешь врезать мне, то и с другими не выйдет. — Он махнул сыну рукой: — Так что давай, вперед!

Делать было нечего, Кристиано это знал. Он должен был врезать отцу.

Он выставил ногу, отвел назад голову и резко двинул вперед лбом. Раздался неприятный хруст, как когда ломаешь куриные косточки. Кристиано попал отцу по носовой перегородке. Сам он почувствовал лишь легкое покалывание в середине лба.

Рино отступил на шаг, словно получивший апперкот боксер, и, заглотив вопль, схватился руками за нос, а сам весь побагровел. Когда он отнял руки, из ноздрей вытекали две струйки крови.

Кристиано прижался к отцу:

— Извини, папа, я не хотел...

Рино крепко обнял сына, потрепал его за волосы и прогнусавил:

— Молоток! Кажется, ты сломал мне нос.

Усевшись на толчок, Кристиано смотрел, как Рино Дзена засовывает себе в нос ватные тампоны, и размышлял о том, что проблема, в сущности, никуда не делась.

Ну да, он научился бить головой, но если после того, как он изуродовал Теккену мотоцикл, он еще и даст ему по башке, теккеновские дружки схватят его, привяжут к мотоциклу и с гиканьем поволокут по шоссе.

Но больше всего его удивляло, что отец не спросил, из-за чего была драка. Ему даже в голову не пришло.

"Его колышет только одно: чтобы его сын умел махать кулаками"

По правде говоря, эти тумаки он заслужил. Кристиано тоже так бы отреагировал, если бы кто-нибудь покусился на его мотоцикл.

Он оперся лбом на руку.

"А если сказать ему про тысячу евро?"

Придется тогда все выкладывать. Кристиано был в полной прострации.

— Ты готов? — спросил отец голосом Дональда Дака, вытирая лицо.

— К чему?

Рино переодел майку.

— Как к чему? Поедем отыщем твоего супербоксера и дадим ему понять, что, побив тебя, он крупно облажался.

Кристиано чуть не стошнило. Он не верил своим ушам.

— Ты шутишь, что ли?

— Ни в коем случае. Такое нельзя спускать. Надо сразу же отвечать на удар. И как сказано в Библии, семикратно.

— Обязательно сейчас это делать?

— Не говори, что хочешь прослыть тюфяком, который все сносит, не пикнув... С такими делами надо разбираться сразу.

Кристиано поникшим голосом возразил:

— Но он не один...

Рино начал скакать, как боксер на ринге.

— Тем лучше. Все увидят, что с Кристиано Дзеной шутки плохи.

— А если остальные станут его защищать?

— Не дрейфь... На это есть твой отец. — В глазах Рино поблескивал лихорадочный огонек.

— А если он потом на меня заявит? Влипну по уши...

Отец ушел в гостиную, ничего не ответив.

Кристиано поперся за ним, продолжая умолять:

— Па, ну пожалуйста. Ты же знаешь Трекку... В этот раз он меня точно упечет в интернат.

Рино подошел к печке, около которой были навалены дрова, выбрал среди них чурку сантиметров в семьдесят длиной и удовлетворенно помахал ею в воздухе, словно бейсбольной битой.

— Славно! Отведает твой чемпион буковой дубинки!

— Я не пойду, па. — Кристиано мотнул головой и обессиленно рухнул на диван. — Ты сам всегда говоришь, что нельзя делать глупости. Я остаюсь дома... Мне наплевать. Иди ты, если хочешь.. Ты сказал, что я сам должен расхлебывать свои проблемы... Так вот я и разберусь сам. Пожалуйста, я прошу тебя, брось эту палку. Нарвемся...

— Слушай сюда. Думаешь, твой отец дурак? Может, и не заметно, но твой отец мозгами-то ворочает. — Он коснулся пальцем виска. — Кое-что в этой башке еще есть, так что просто делай, что я тебе говорю. Расслабься. Успокойся. Я все устрою. — Он сжал Кристиано за плечи. — Ему восемнадцать, а тебе всего тринадцать. Он совершеннолетний, а ты нет. Уж если кому и не поздоровится, так это ему. Он первым начал... По мне, так ты всего лишь постоишь за себя. И если после этого он начнет возникать, пусть только пикнет... — Он достал из ящика комода пистолет. — Мы познакомим его с этим мальцом. Сунем ему ствол под нос — он по-другому заговорит.

— Но...

— Никаких "но"!

Рино взял со стола бутылку граппы, влил в горло четвертую часть содержимого и икнул:

— На-ка, глотни. Это придаст тебе храбрости.

Кристиано тоже приложился к бутылке. Он почувствовал, как алкоголь обжигает внутренности, и понял, что Теккену песец.

По пути в Варрано Кристиано трижды порывался выложить все как есть, но каждый раз, проиграв про себя сцену признания, сдерживался.

"Па, мне надо тебе кое-что сказать... Знаешь, я ему поломал мотоцикл... За это он меня и бил. Он влетел из-за меня на тысячу евро при том, что ничего мне не сделал".

Истинная правда. Теккен совсем ничего ему не сделал. Ни разу. На школьном сачке он кучу народу достал, но его ни разу ничем не задел. Ни единым словом. Возможно, до этого вечера Теккен даже не догадывался о его существовании.

Когда они до него доберутся, Теккен скажет, что Кристиано испохабил ему мотоцикл, и отец обо всем узнает...

"Вот дерьмо".

Но когда они подъехали к торговому центру, он был уже закрыт. Ворота заперты. Иллюминация погашена. Черные башни. Пучки света от фонарей на асфальтовом пустыре, пузырящемся под струями припустившего с новой силой дождя. Мотоцикл свой Теккен тоже уволок.

Кристиано вздохнул с облегчением:

— Нету его. Поехали домой.

В ответ он получил только:

— Спокойно. Я его найду.

Они стали колесить по городу. Бар. Главный проспект. Улочки в центре. Было всего лишь пятнадцать минут десятого, а на улице — ни души.

Отец гнал фургон рывками, на большой скорости, ежеминутно нарушая правила.

Куда он, мать его, запропастился?

— Наверно, домой вернулся. Фиг с ним. Уже поздно.

Дороги опустели, дождь барабанил по крыше фургона.

Они съехали на обочину шоссе. Рино закурил очередную сигарету:

— Что будем делать?

— Не знаю.

Отец молча курил, щупая распухший нос.

— Поехали домой, па, — предложил Кристиано.

И они собрались домой, но Рино для верности решил еще раз проехаться по городу. Обогнув церковь, он углубился в жилой квартал, весь застроенный особнячками со светящимися окнами и аккуратными палисадниками, с припаркованными перед воротами джипами и внедорожнинами, и, наконец, снова выехал на пустынное шоссе. Каждые сто метров фонари чертили на асфальте желтые крути, а за лобовым стеклом мельтешили "дворники".

Кристиано собирался попросить отца заехать в забегаловку, когда увидел на другой стороне шоссе черную фигуру, одиноко толкавшую под дождем мотоцикл.

Теккен.

Ветровка насквозь мокрая. Шины проколоты. Ну и замаялся же он, наверное. Один-одинешенек на шоссе со своим мотоциклом... Никакого риска облажаться и тем паче нарваться на полицию.

Теккен со страха так уделается, что не посмеет больше требовать с него денег. Однако действовать надо было быстро, выпрыгнуть из фургона и шмякнуть чуркой, не дав ему пикнуть.

Кристиано досчитал до трех и, подскочив в сиденье, закричал:

— Я его вижу! Па, я его вижу!

— Где?! Где? — очнулся от спячки Рино.

— На той стороне шоссе. Мы его обогнали. Он пешком. Давай разворачивай!

— Знай наших! Сукин ты сын, мы тебя все-таки зацапали! — заорал Рино и, не глядя, крутанул баранку так, что колеса пронзительно взвизгнули. — Он один?

— Да. Толкает мотоцикл.

— Мотоцикл?

— Да.

Рино воспринял информацию без комментариев.

Кристиано чувствовал, как внутри нарастает возбуждение и начинает укорачиваться дыхание. Он приподнял полено. Весит что надо. Во рту пересохло.

— Как поступим, па?

— Для начала выключим фары, чтобы он не заметил нас позади себя. Когда будем метрах в пятидесяти, ты вылазишь, незаметно приближаешься, окликаешь его, а когда он обернется, даешь время узнать тебя и бьешь. Один раз. Если попадешь куда надо, этого достаточно. Потом я тебя подберу.

— А куда мне бить?

Рино подумал секунду, потом коснулся нижней челюсти:

— Сюда.

Мимо проехала машина, осветив задние отражатели мотоцикла.

— Вот он. Давай. — Рино остановил "дукато"

Кристиано вылез из кабины, крепко сжимая палку. Сейчас этот сукин сын узнает, что значит наезжать на Кристиано Дзену.

"Я тебе башку проломлю, урод".

Он обернулся. Машин на дороге не было.

Тогда он побежал с палкой наперевес. Движущееся темное пятно с каждым шагом становилось все ближе. Хлюпанье сдутых шин по асфальту. Метрах в десяти Кристиано резко замедлил бег и дальше пошел на цыпочках, подобравшись к нему на расстояние вытянутой руки.

"Не мазать", — приказал он сам себе.

Затем поднял дубину и выпалил:

— Теккен! Пошел ты...

Теккен обернулся, и, прежде чем он успел понять, что происходит, Кристиано заехал ему дубиной по виску. Теккен точно скончался бы на месте или впал в кому, если бы в последний момент, инстинктивно или по привычке к бою, не отклонил голову ровно настолько, чтобы палка проехалась ему по скуле и ударила между шеей и ключицей.

Без единого стона Теккен отпустил руль мотоцикла, который, хрустнув зеркалом, повалился на асфальт, еще мгновение удержался на шатающихся ногах, как в замедленной съемке, коснулся ладонью места, куда пришелся удар, а затем, шокированный и онемевший, рухнул навзничь поверх своего мотоцикла.

— Вонючий урод! Оставь меня в покое, понял? Ты меня не знаешь, отвяжись от меня. — Кристиано снова замахнулся. — Если не оставишь меня в покое, я тебя убью. — Ему жутко хотелось ударить его, проломить череп этому уроду. — Возомнил себя фиг знает кем, а сам — полное дерьмо. — Кристиано сглотнул. — Понял? Полное дерьмо.

Кристиано посмотрел ему в лицо. В округлившихся от ужаса глазах Теккена читалась уверенность в неминуемой смерти. Вся наполнявшая тело Кристиано ярость погасла столь же стремительно, как зажгла до этого каждую клетку его существа, — достаточно было взглянуть ему в глаза и...

"Я чуть его не прибил"

... больше ее не было, как будто откупорили бутылку, и гнев вышел, как газ. Осталась лишь тошнота и жуткая усталость.

— За что? Я тебе ничего не сделал... Ниче... — пробормотал Теккен, поднимая руки.

В этот момент за плечами Кристиано затормозил фургон и распахнулась дверь кабины.

— Залезай! Живее! — махнул рукой Рино. Кристиано опустил руку, бросил на землю палку и сел на "дукати".

Воскресенье

Везде только и трындели, что о "Трехцветных стрелах"

В два часа пополудни триста тринадцатая пилотажная группа Военно-воздушного флота должна была подняться в небо над Мурелле и окрасить его в белый, красный и зеленый цвета.

В восемь утра Данило Апреа в приподнятом настроении позвонил Рино Дзене:

— Суперпредставление! Лучшие пилоты в мире! Наша гордость. Я уже видел их десять лет назад... И это не только я вам говорю. Их во всем мире знают. К тому же бесплатно.

Рино спросил у Кристиано, хочет ли он пойти, и Кристиано ответил "да".

Решено.

Они ехали смотреть "Стрелы"

Четыресыра тоже позвали, и, учитывая, что представление должно было состояться над большим полем, решили устроить пикник с жаренными на гриле колбасками, чесночными хлебцами и вином.

Облака серой пеленой затянули небо над полем, над которым должны были пролететь "Трехцветные стрелы"

Территорию в несколько гектаров огородили по периметру красно-белыми целлофановыми лентами, редкие голые деревья торчали из грязи, как грустные черные антенны.

Когда наши герои приехали на стоянку, здесь уже скопилось несколько сотен машин и микроавтобусов. Мысль устроить барбекю пришла не только им. Отовсюду над мангалами поднимался спиральками дымок. Тут же выстроились рядами грузовички со светящимися вывесками, которые под тарахтенье электрических генераторов отоваривали напитками и сэндвичами.

Народ сидел в шезлонгах и на пластиковых табуретах, утопив ноги в грязи и задрав кверху носы.

Четыресыра припарковался рядом с большим синим пикапом.

Рассевшееся в открытом кузове семейство уплетало пиццу, рисовые тефтели и куриные фрикадельки.

Рино вышел из фургона и понял, что чувствует себя отвратно. Головная боль по-прежнему не отпускала — живучая, пульсирующая, временами она, как спрут, затаивалась в закоулках его мозга, но, когда он перебирал с алкоголем или сигаретами, сердито выползала и протягивала свои электрические щупальца к вискам, глазницам, затылку, добираясь до самого желудка.

"Надо завязывать с выпивкой. Ничего не попишешь"

Может, стоило записаться в "Анонимные алкоголики" или последовать советам Трекки, но что-то явно надо было делать. Хотя для социальной службы это стало бы доказательством того факта, что он не в состоянии содержать Кристиано.

"Прежде чем лечь на лечение, надо жениться. И лучше на бабе с деньгами"

Была тут одна, на которой в какой-то момент Рино чуть не надумал жениться. Марианджела Сантарелли, владелица магазина парикмахерских принадлежностей в Марецци, под Варрано. У нее было три дочери (пяти, шести и семи лет), недавно она овдовела. Ее муж, владелец склада стройматериалов, на девятый год брака умер от лейкемии.

На самом деле Рино встречался с Марианджелой, потому что она присматривала за Кристиано, когда он пускался в ночные загулы. "Раз они втроем здесь спят, то и вчетвером спокойно поместятся", — говорила парикмахерша, стоя на пороге спальни и глядя на оккупированную спящими ребятишками двухспальную кровать.

Рино, который терпеть не мог спать рядом с женщинами, с которыми занимался сексом, заезжал за Кристиано рано утром и отвозил его в ясли.

Потом Рино и Марианджела расстались, потому что он был безответственный и не хотел на ней жениться.

— Посмотрим, где ты еще найдешь себе другую такую дурочку, которая будет заботиться о твоем сыне и при этом терпеть, что ты ходишь на сторону, — бросила ему парикмахерша.

И выиграла пари.

Может, стоило опять объявиться...

Хотя вряд ли Марианджела была по-прежнему одна. Красивая баба да с надежным доходом.

Подошел Кристиано с пакетом из дискаунта в руках:

— Па, как будем огонь разжигать для колбасок?

Рино потер глаза.

— Не знаю. Поищи дров или попроси у кого-нибудь немного угля. Мне надо на минутку прилечь. Когда начнутся самолеты, кликни меня. — Он открыл задние дверцы "дукато" и растянулся на днище кузова.

Может, если поспать, полегчает.

— Как ты себя чувствуешь?

Рино открыл один глаз и увидел склонившегося над ним Четыресыра.

— Да как тебе сказать.

— Хотел тебя кое о чем попросить.

— Выкладывай.

Четыресыра растянулся рядом с Рино и почесал живот, потом оба молча уставились в потолок.

— Ты поможешь мне с Лилианой?

Рино зевнул:

— Она что, серьезно тебе нравится?

— Думаю, да... А ты что скажешь?

— Да я что об этом знаю, Четыре. Тебе видней.

Рино после разговора у реки справился про Лилиану и разузнал, что у нее уже больше двух лет есть кавалер, но так и не собрался с духом сказать об этом другу.

— Нет, про меня ты один все знаешь. Ты меня спасаешь. Ты мне в интернате помог. Помнишь..

— Я тебя умоляю, не заводи опять старую пластинку, что я тебя спасаю... У меня и без того голова раскалывается.

Четыресыра то и дело настойчиво напоминал ему про интернатскую пору, когда они познакомились. Тогда его звали еще Коррадо Румицем, и все, кому не лень, над ним измывались, мучили его, унижали, помыкали им под равнодушным взглядом священников.

А Рино ему помог. Может, затем, чтобы показать всем, что они должны отвязаться от Рино Дзены и всего, что ему принадлежит, включая этого дурачка. По правде, именно так оно и было.

Четырнадцатилетний Рино сидел себе и курил верхом на ограде школьного двора, когда три дурня засунули беднягу в бидон и стали катать по двору, пиная бидон ногами. Рино бросил бычок и сбил одного из них с ног.

— Еще раз пристанете к нему — будете иметь дело со мной. Представьте, что у него на лбу написано "Собственность Рино Дзены", усекли?

С того дня дурачка оставили в покое.

Так завязалась их дружба, если это можно назвать дружбой. И все же двадцать лет прошло, а они по-прежнему вместе.

— Ну что, Рино, поможешь?

— Слушай... Эта Лилиана не для... нас. Ты видел ее? Она пойдет за того, кто будет приносить в дом деньги. А мы что ей можем предложить? Ни хрена. Забудь про нее. И потом, что ты будешь с ней делать, куда отведешь, если к себе домой ты даже меня не пускаешь?

Четыресыра тронул его за руку:

— У нее кто-то есть?

— Не знаю я...

— Скажи мне.

— Ну ладно. Есть! Теперь ты доволен? Так что кончай с этой историей. Конец. Точка. Не хочу больше об этом слышать.

Молчание. Потом Четыресыра тихонько отозвался:

— Хорошо.

Четыресыра сказал: "Хорошо". И в молчании уставился в крышу фургона, лежа рядом с Рино.

На самом деле ему тоже говорили, что у нее есть кавалер, но он надеялся, что Бог решит помочь ему и сделает так, чтобы она с тем типом поссорилась.

Вообще-то Рино был прав: такой, как она, Четыресыра ничего путного предложить не мог. Но вот когда он закончит вертеп, кое-что весомое и у него будет за душой. И его дом превратят в музей.

Как странно: теперь, когда он знал, что с Лилианой у него нет никаких шансов, ему стало непривычно легко.

Рино протянул ему бутыль вина:

— Ну что, банк-то грабить будем или как?

Четыресыра глотнул и сказал:

— Решай ты.

— Трактор готов?

— Да.

— Ну, не знаю, я бы попытал удачи. Только если увидим, что с первого раза банкомат снять не получается, уносим ноги. Полиция нагрянет — не успеешь оглянуться.

— Идет. А когда?

— Сегодня вечером. Скажешь Данило?

— Нет, лучше ты.

— Мы ему потом скажем. Устроим ему сюрприз.

И они молча продолжили хлебать вино.

Развалившись в тачке с бутылкой в одной руке и сырой колбаской в другой и не ведая, что в нескольких метрах от него Рино решил дать ход его плану, Данило Апреа зачарованно взирал на триста тринадцатую пилотажную группу, под овации сотен зрителей чертившую у него над головой трехцветные полосы.

Он был пьян, к губам приклеилась тупая улыбка, и в голове вертелась единственная мысль: "Черт возьми, молодцы. Молодцы, ничего не скажешь"

Потом, как осоловелый верблюд, он опустил глаза и увидел рядом с собой Кристиано, в молчании глядевшего на самолеты, и тогда его мозг выдал еще одну мысль: "Если бы Лаура была жива, сейчас бы она точно сидела здесь между мной и Кристиано".