Календарь преступлений

Январь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С «ВНУТРЕННИМ КРУГОМ»

Если у вас имеется диплом Истернского университета и вы не были в Нью-Йорке со времен прошлогоднего общеуниверситетского званого обеда, вы будете удивлены, узнав, что на знаменитой сосновой двери напротив лифтов на тринадцатом этаже вашего «Клуба выпускников» в Марри-Хилл теперь написано: «Бельевая».

Посетите «Клуб выпускников» во время очередного визита в Нью-Йорк и убедитесь сами. На двери, в том месте, где так долго сверкал не подверженный ржавчине стальной медальон с изображением Януса,[1] вы обнаружите лишь призрачного вида окружность примерно девяти футов в диаметре — все, что осталось от январианцев. Сначала вы, разумеется, подумаете, что они перебрались в более роскошное помещение. Не заблуждайтесь! Можете обыскать все здание — от подвала до солярия, но не сумеете найти следов Януса и его поклонников.

Обратитесь к администратору клуба, и он даст вам правдоподобное, но в то же время абсолютно ложное объяснение.

Больше вам ничего узнать не удастся.

Дело в том, что лишь немногие посвящены в тайну исчезновения январианцев и все они дали обет молчания. А почему? Потому что Истерн — очень молодой храм науки, а есть бедствия, которые могут выветрить из памяти только многие годы. Более того, разразившаяся катастрофа нанесла удар по деятельности самих легендарных зодчих, воздвигших святилище и создавших священные каноны. Поэтому позор Истерна надежно скрыт стеною молчания, и если мы решаемся разбирать ее окровавленные камни, то лишь потому, что первое слово на великой печати Истернского университета — Veritas.[2]

Для окончившего Гарвардский университет «Гарвард-13», если только это случайно не его собственный год выпуска, означает едва ли большее, чем «Гарвард-6» или «Гарвард-79». Но для выпускников Истерна, не важно какого года, «Истерн-13» означает sue generis.[3] Имена окончивших университет в 1913 году высечены глубже других на мраморных досках зала «Клуба выпускников». Почетный председатель ассоциации выпускников Истерна — по традиции обязательно бывший студент этого курса. Все до одного они обладают пожизненными золотыми пропусками на истернские футбольные матчи, а на общеуниверситетском званом обеде сидят за столом президента университета. Во время ритуала первого возлияния кружки пенистого пива поднимаются в честь именно этого класса (что является вторым из священных канонов).

Вы можете спросить, почему все эти почести достаются «Истерну-13», а не, скажем, «Истерну-12» или «Истерну-98»? Ответ состоит в том, что ни «Истерн-12», ни «Истерн-98» никогда не существовали.

Ибо Истернский университет был зарегистрирован согласно законам штата Нью-Йорк только в 1909 году от Рождества Христова, из чего следует, что «Истерн-13» был его первым выпуском.

Чарли Мейсон заявил, что они должны быть богами, и он же даровал им Януса. Судьба предназначила Чарли построить сто двадцать три кинотеатра, принесших миллионы Эбботту и Костелло,[4] но в те дни он был всего лишь тощим мечтателем и университетским поэтом с пристрастием к античным аллюзиям. Группа «Истерн-13» собралась накануне выпуска в отдельной комнате пивной Мак-Элви на Ривердейл, где среди клубов табачного дыма и густого аромата пива Чарли поднялся, чтобы произнести свою историческую речь.

— Мистер председатель! — обратился он к Билли Апдайку, временно занимавшему эту должность. — Ребята! — сказал он девяти другим присутствовавшим. — Мы — первые выпускники! — И добавил после паузы: — Глаза будущих поколений устремлены на нас.

(В качестве секретаря вечеринки Стэн Джоунс стенографировал речь Чарли Мейсона, сохранившуюся благодаря этому слово в слово. Вы могли видеть ее в холле «Клуба выпускников». Крепитесь — она тоже исчезла.)

— Следовательно, то, чем мы занимаемся здесь сегодня вечером, превратится в кодекс традиций Истерна.

После этого, как отмечено в записи, в наполненной дымом комнате некоторое время не было слышно ничего, кроме жужжания электрического вентилятора над литографическим портретом Вудро Вильсона.[5]

— Я без колебаний во всеуслышание заявляю, что мы, собравшиеся в этой комнате, имеем значение не как личности, а как выпускники тринадцатого года! — Взяв себя в руки, Чарли добавил более спокойно: — Нас будут помнить, и мы должны дать для этого какое-то основание! (Третий священный канон.)

— А именно? — осведомился Морри Грин, который спустя пять лет погиб в окопе где-то во Франции.

— Знак, Морри, — ответил Чарли. — Символ нашего первенства.

Эдди Темпл, бывший одиннадцатым выпускником в группе, высунул язык и издал резкий вибрирующий звук.

— Может, ты хочешь, Эд, чтобы тебя запомнили по этому знаку… — сердито начал Чарли.

— Исключить его из группы! — завопил Зисс Браун, которого подозревали в радикальных взглядах из-за того, что в двенадцатом году его отец агитировал за Тедди Рузвельта.[6]

— Звучит неплохо, — нахмурившись, заметил Билл Апдайк. — Продолжай, Чарли.

— Какой же именно знак? — спросил Род Блэк.

— У тебя на уме что-нибудь конкретное? — присоединился Джек Кадуайз.

Чарли произнес только одно слово:

— Янус.

— Янус… — задумчиво повторили все.

— Да, Янус, — подтвердил Чарли. — Бог добрых начинаний.

— Ну что ж, мы и есть начинание, — промолвил Морри Грин.

— Которое, несомненно, даст превосходные результаты…

— Подойдет! — кивнул Билл Апдайк.

— Да, — согласился Боб Смит. — Истерн уверенно начинает путь.

— Двуликий Янус! — с таинственным видом воскликнул Чарли Мейсон. — Хочу напомнить, что он смотрит в двух противоположных направлениях!

— В самом деле…

— В прошлое и в будущее…

— Отличная идея!

— Продолжай, Чарли!

— Янус! — восклицал Чарли. — Янус, к которому римляне взывали прежде, чем к другим богам, в начале важного предприятия!

— Здорово!

— Уж наше-то предприятие определенно важное!

— Начало дня, месяца и года посвящались ему! Янус был богом дверей!

— Янус! — завопили все, вскакивая на ноги и дружно осушая пивные кружки.

Таким образом, начиная с того вечера, в день Януса — 1 января — происходили ежегодные собрания выпускников 1913 года, принявших по единогласному решению наименование «январианцы». Янус стал покровителем и следующих поколений Истерна, поэтому до недавнего времени официальные бланки университета украшал его профиль с двумя бородами. По той же причине слова «быть двуликим» в устах кого-либо из Колумбийского или Нью-Йоркского университетов обычно означают «быть студентом или выпускником Истерна». Подобного развития своей идеи Чарли Мейсон, к несчастью, в тот исторический вечер не предвидел.

Но оставим более глубокие исследования психологам. Здесь существенно отметить, что спустя несколько десятилетий эта фраза внезапно обрела мрачное значение и была, выражаясь фигурально, положена январианцами на порог нашего доброго знакомого вместо рождественского подарка.

В Рождественскую неделю уходящего года Билл Апдайк — украдкой — пришел повидать Эллери Квина. Сейчас он мало напоминал юного Билли, председательствовавшего за столом в пивной Мак-Элви памятным июльским вечером 1913 года, это был господин тучный, лысый и цветисто обозначенный на визитной карточке как «Мистер Уильям Апдайк, президент Нью-Йоркского Национального банка, проживающий в Дайк-Холлоу, Скарсдейл». Выглядел мистер Апдайк крайне обеспокоенным, точь-в-точь таким, по всеобщему мнению, должен выглядеть банкир, но что крайне редко бывает в действительности.

— Дела, дела… — промолвила Никки Портер, тряхнув святочной завивкой. — Сейчас Рождественская неделя, мистер Апдайк. Уверена, что мистер Квин не станет браться за…

Но в этот момент мистер Квин появился из кабинета, чтобы опровергнуть слова своей секретарши.

— Никки придерживается старомодных взглядов на рождественские каникулы, — сказал он, пожимая Биллу руку. — А-а, январианцы! Ваше ежегодное собрание должно состояться через несколько дней — в первый день нового года?

— Откуда вы знаете? — ошеломленно спросил президент банка.

— Я мог бы ответить в манере великого Шерлока Холмса, — усмехнулся Эллери, — что выяснил это, тщательно изучив пуговицы на вашем пиджаке, но честность вынуждает меня признаться, что один из моих лучших друзей — «Истерн-28», и он описывал маленькую эмблему, которая красуется на вашем пиджаке, так часто, что я не мог не узнать ее сразу же. — Банкир нервно притронулся к блестящему платиновому диску на лацкане, где в окружении миниатюрных гранатов был запечатлен двуликий Янус. — В чем дело — кто-то ограбил ваш банк?

— Хуже, чем это…

— Хуже?

— Убийство!

Никки бросила свирепый взгляд на мистера Апдайка. Всякая надежда удержать Эллери от работы до 2 января была потеряна окончательно. Но из чувства долга она заговорила:

— Эллери…

— По крайней мере я, — с тревогой продолжал Билл Апдайк, — думаю, что это убийство.

Никки прекратила попытки. Нос Эллери заметно заострился.

— Кто…

— Это сложный вопрос, — пробормотал банкир. — Полагаю, вам известно, Квин, что январианцы начинали всего лишь с группы из одиннадцати человек?

— Полного выпускного состава «Истерна-13», — кивнул Эллери.

— Теперь, когда факультеты Истерна включают по три-четыре тысячи, это кажется нелепым, но тогда мы считали это очень важным делом.

— Ну разумеется.

— Мы были молоды. Потом разразилась Первая мировая война, и мы потеряли двух наших ребят — Морри Грина и Бастера Селби. Поэтому на новогоднем собрании в 1920 году присутствовали только девять. Затем, во времена биржевого краха 1929 года, Берн Хэмишер разрядил себе в голову пистолет, а в следующем году Джек Кадуайз, только что ставший конгрессменом, погиб в авиакатастрофе, когда летел в Вашингтон, — возможно, вы это помните. Так что до этого года нас оставалось семеро.

— Должно быть, вы очень близкие друзья, — вставила Никки, чье любопытство победило досаду.

— Ну… — Апдайк сделал паузу. — Мы уже давно считали все это ребячеством, но продолжали устраивать эти чертовы новогодние собрания в силу привычки… Нет, это неправда. Дело не только в привычке, а и в том, что от нас… от нас этого ожидали! — Он покраснел. — Не знаю, как объяснить… Нас просто обожествили. — Апдайк выглядел весьма агрессивно, и Никки поспешно подавила усмешку. — Это действовало нам на нервы! Я имею в виду… Черт возьми, мы вовсе не были такими уж близкими друзьями, как вам кажется! — Снова помедлив, он заговорил, словно в отчаянии: — Я должен кое в чем признаться, Квин. В течение многих лет среди январианцев существовала особая группа — мы называли себя «Внутренним кругом».

— Как-как? — удивленно переспросила Никки.

Банкир вытер шею, избегая взгляда собеседников. «Внутренний круг», объяснил он, начался с одного из причудливых феноменов современной жизни, известного как «благоприятная возможность для бизнеса» — возможность, которой тогда еще молодой мистер Апдайк не мог воспользоваться из-за одного существенного элемента, который он не станет называть. Необходимым элементом его могли снабдить четверо других январианцев. В то время их товарищество переживало пору расцвета, поэтому Апдайк доверился четырем из шести остальных членов группы, в результате чего возникло партнерство пяти из существовавших тогда семи январианцев.

— По определенным причинам мы не хотели, чтобы нас связывали с этим… э-э… предприятием. Поэтому мы организовали фальшивую корпорацию и условились не открывать наши имена, а всю затею держать в секрете даже от… от двух остальных январианцев. Она и сейчас остается для них секретом.

— Клуб внутри клуба, — заметила Никки. — По-моему, это остроумно.

— И все пятеро из вас, вошедшие в этот… м-м… «Внутренний круг», живы? — вежливо осведомился Эллери.

— Были живы в прошлый Новый год. Но со времени последнего собрания январианцев… — банкир украдкой взглянул на ничем ему не угрожающие окна жилища Эллери, — трое из нас умерли. Трое принадлежащих к «Внутреннему кругу»!

— И вы подозреваете, что их убили?

— Да!

— По какой причине?

Банкир пустился в путаные и — по мнению Никки, с тоской думающей о кануне Нового года, — утомительные объяснения. Это имело отношение к специальному фонду, который вроде бы не был связан с коммерческими аспектами деятельности «Внутреннего круга». К настоящему времени фонд стал весьма значительным, так как каждый год пятеро партнеров вкладывали в него установленный процент их доходов от фальшивой корпорации. Сейчас он составляет примерно двести тысяч долларов в ценных бумагах. Услышав это, Никки, мечтавшая о воздушных шарах и хлопушках, мигом вернулась к реальности.

— Какова цель этого фонда, мистер Апдайк? — резко спросил Эллери. — Что с ним должно произойти и когда?

— Ну… э-э… только то, что я вам сообщил, — промямлил банкир. — О, я знаю, о чем вы думаете, Квин…

— Вы хотите сказать, — осведомился Эллери, и голос его был страшен, — что речь идет о страховании типа тонтины[7] — последний, оставшийся в живых, получает все?

— Да, — пролепетал Уильям Апдайк, на один миг став Биллом.

— Так я и знал! — Эллери вскочил с кресла у камина. — Не говорил ли я вам, Никки, что нет худшего дурака, чем банкир? Умственный уровень финансиста редко возвышается над уровнем восьмилетнего ребенка, у которого самый волнующий момент жизни происходит тогда, когда ему удается за пять булавок получить пропуск на просмотр волшебного фонаря в каком-нибудь вонючем подвале! Этот денежный мешок с твердым взглядом, чей бизнес связан с надежными капиталовложениями, становится участником мелодраматической сделки, при которой возместить свои вклады можно, только перерезав горло четырем партнерам! «Внутренний круг»! Январианцы! — Он снова опустился в кресло. — Где хранится это нелепое приглашение к убийству, Апдайк?

— В сейфе Национального банка, — пробормотал банкир.

— Вашего собственного банка? Весьма удобно для вас, — заметил Эллери.

— Нет-нет, мистер Квин, все пятеро из нас имели ключи от сейфа.

— А что стало с ключами трех членов «Внутреннего круга», которые скончались в этом году?

— Согласно договору, ключи умерших членов уничтожаются в присутствии живых.

— Значит, сейчас существуют только два ключа от сейфа — ваш и другого ныне живущего участника «Круга»?

— Да…

— И вы боитесь, что ваш оставшийся в живых товарищ уничтожил трио из вашего абсурдного квинтета и теперь устремил алчный взгляд на вас, Апдайк, потому что, став последним живым членом «Внутреннего круга», он целиком отхватит куш в двести тысяч долларов?

— А что еще я могу думать? — воскликнул банкир.

— Очевидно, то, — язвительно произнес Эллери, — что трое ваших друзей отправились на тот свет естественным путем. Двести тысяч все еще в сейфе?

— Да. Я проверил как раз сегодня — перед тем, как идти к вам.

— Вы хотите, чтобы я занялся расследованием?

— Да-да…

— Отлично. Как зовут вашего оставшегося в живых соучастника по этому великолепному предприятию?

— Этого я вам не скажу, — заявил Билл Апдайк.

— То есть как?

— Предположим, я не прав. Что, если эти люди умерли естественной смертью, а я втравлю давнего знакомого в неприятную историю? Нет, вы уж сначала разберитесь во всем, мистер Квин. Найдите доказательства убийства, и тогда я сообщу вам все.

— Значит, вы не желаете назвать мне имя?

— Нет!

Перед мысленным взором Никки вновь возникла заманчивая картина встречи Нового года. Но Эллери усмехнулся, и картина ушла в небытие. Вздохнув, Никки потянулась за блокнотом.

— Хорошо, мистер Апдайк. Как звали трех членов «Внутреннего круга», которые умерли в этом году?

— Роберт Карлтон Смит, Дж. Стэнфорд Джоунс и Зисс Браун — Питер Зиссинг Браун.

— Их род занятий?

— Боб Смит возглавлял корпорацию по производству детского питания. Стэн Джоунс командовал в рекламном агентстве «Джоунс, Джоунс, Мэллисон и Джоунс». Зисс Браун отошел от дел.

— От каких именно?

— От бюстгальтеров, — смущенно произнес Апдайк.

— А я думал, от саванов. Пожалуйста, оставьте мне адреса их душеприказчиков и все данные, которые, по-вашему, могут оказаться полезными.

Когда банкир ушел, Эллери потянулся к телефону.

— О боже! — воскликнула Никки. — Неужели вы звоните в клуб «Бонго»?

— Куда?

— Ну, насчет встречи Нового года…

— Господи, конечно нет! Я звоню своему приятелю — «Истерну-28». Калли?.. Спасибо, тебя также… Послушай, Калли, кто такие четверо январианцев? Никки, записывайте… Уильям Апдайк… Да, кто еще?.. Чарлз Мейсон? Ах да, бог, создавший Олимп… Родни Блэк… да, младший… и Эдуард И. Темпл? Спасибо, Калли. А теперь забудь, что я звонил. — Эллери положил трубку. — Блэк, Мейсон и Темпл, Никки! Единственные январианцы, существующие ныне, не считая Апдайка. Следовательно, один из этих троих — последний компаньон Апдайка по «Внутреннему кругу».

— Вопрос в том, кто именно.

— Умная девочка! Но сначала покопаемся в смертях Смита, Джоунса и Брауна. Кто знает — может быть, Апдайк прав.

Понадобилось ровно сорок восемь часов для выяснения, что Апдайк не прав. Смерть троих январианцев — членов «Внутреннего круга» — оказалась абсолютно безупречной.

— Выложите ему все, Вели, — сказал инспектор Квин в Главном полицейском управлении на второе утро после визита банкира в квартиру Эллери.

Сержант Вели прочистил свою могучую глотку.

— Этот тип из корпорации по детскому питанию…

— Роберт Карлтон Смит.

— …много лет страдал ревматическим артритом. Умер в кислородной камере после третьего сердечного приступа под наблюдением трех опытных медиков и в присутствии секретарши, которая находилась там, чтобы записать его последние слова.

— Которые, очевидно, были: «Свободное предпринимательство», — вставил инспектор.

— Продолжайте, сержант!

— Дж. Стэнфорд Джоунс из рекламного агентства. Во время Первой мировой войны отравился газами, а в последние годы у него развился туберкулез, от которого он и помер. Хотите свидетельство из санатория, маэстро? У меня есть телефотокопия из Аризоны.

— Умный малыш — обо всем подумал, — усмехнулся Эллери. — А Питер Зиссинг Браун, ушедший на покой от бюстгальтеров?

— Почки и желчный пузырь. Браун умер на операционном столе.

— Увидите, что я надену вечером, — размечталась Никки. — Абрикосовую тафту…

— Никки, позвоните Апдайку в Национальный банк, — рассеянно попросил Эллери.

— Его там нет, — сказала Никки, положив трубку телефона инспектора. — Сегодня утром он не приходил в банк. У меня есть такая симпатичная юбка…

— Попробуйте позвонить домой.

— Дайк-Холлоу, Скарсдейл, правильно?.. Платье по-новому подчеркивает линии спины и шеи, так что… Алло! — После паузы трое мужчин услышали, как Никки странным тоном произнесла: — Что?! — а затем еле слышно: — О!.. — Она протянула трубку Эллери: — Лучше поговорите вы.

— В чем дело? Алло! Это Эллери Квин. Апдайк дома?

В трубке послышался чей-то бас:

— Нет, мистер Квин. С ним произошел несчастный случай.

— Несчастный случай?! Кто у телефона?

— Капитан Роузуотер из дорожной полиции. Прошлой ночью мистер Апдайк, ведя свой автомобиль, угодил в овраг неподалеку от дома. Мы только что его нашли.

— Надеюсь, с ним все будет в порядке?

— Он мертв.

— Четверо! — бормотал Эллери, когда автомобиль инспектора, за рулем которого сидел сержант Вели, подъезжал к Уэстчестеру. — Четверо за один год!

— Совпадение, — предположила Никки, с отчаянием думая о намечавшихся на вечер празднествах.

— Я знаю только то, что через двое суток после того, как Апдайк попросил меня расследовать, не были ли трое его друзей, умерших в этом году, убиты, он сам найден лежащим в овраге и придавленным автомобилем весом в четыре тысячи фунтов.

— Несчастные случаи… — начал Вели.

— Я сам хочу взглянуть на этот «несчастный случай»!

На Паркуэй полицейский велел им свернуть на боковую дорогу, которая оказалась кратчайшим путем к Дайк-Холлоу и которой Апдайк обычно пользовался, возвращаясь в свой дом, находящийся примерно в двух милях от Паркуэй. Миновав полпути, они наткнулись на свидетельство последней поездки банкира. В этом месте узкая дорога резко сворачивала влево, но Биллу Апдайку не удалось свернуть вместе с ней. Он поехал вперед и, сломав деревянную ограду, угодил в овраг. Падая, машина ударилась о ствол большого старого дуба. Удар катапультировал банкира через ветровое стекло, и он очутился на дне оврага несколькими секундами раньше своего автомобиля.

— Сейчас мы как раз решаем, как нам поднять этот драндулет и освободить тело, — объяснил капитан Роузуотер, когда они присоединились к нему, спустившись на сорок футов ниже дороги.

Здесь овраг разветвлялся, и машина лежала в развилине вверх дном. Вокруг суетились люди с ломами, цепями и ацетиленовыми факелами.

— Мы расчистили достаточно, чтобы понять, что его раздавило всмятку.

— И лицо тоже, капитан? — внезапно спросил Эллери.

— Нет, лицо не пострадало. Мы стараемся извлечь останки в как можно более презентабельном виде, чтобы показать тело вдове для опознания.

Полицейский указал на плоский камень ярдах в двадцати от оврага, на котором сидела маленькая женщина в норковой шубе. Шляпы на ней не было, и зимний ветер развевал ее красивые пепельные волосы. Рядом стояла другая женщина в униформе медсестры.

— Простите.

Эллери зашагал в сторону. Когда Никки, словно гусеница, вскарабкалась на камень, он уже беседовал с миссис Апдайк.

— Вечером у него в банке было собрание совета директоров. Я позвонила одному из его заместителей в два часа ночи. Он сказал, что собрание закончилось в одиннадцать и Билл собирался ехать домой. — Ее взгляд устремился к оврагу. — В половине пятого утра я позвонила в полицию.

— Вы знали, миссис Апдайк, что позавчера ваш муж приходил повидать меня?

— А кто вы такой?

— Эллери Квин.

— Нет, не знала. — Она не казалась ни испуганной, ни удивленной.

— А вы знали Роберта Карлтона Смита, Дж. Стэнфорда Джоунса и Питера Зиссинга Брауна?

— Товарищей Билла по университету? Они умерли в этом году. В этом году… — повторила женщина и внезапно усмехнулась. — Я думала, боги бессмертны.

— Вам было известно, что ваш муж, Смит, Джоунс и Браун составляли «Внутренний круг» среди январианцев?

— «Внутренний круг»? — Она нахмурилась. — Да, Билл как-то упоминал о нем. Нет, я не знала, что они в нем участвовали.

Стоящий на ветру Эллери склонился вперед:

— А участвовали ли в нем Эдуард И. Темпл, Родни Блэк-младший или Чарли Мейсон, миссис Апдайк?

— Не знаю. Почему вы расспрашиваете меня? Почему?! — Ее голос перешел в крик.

Эллери бормотал что-то успокаивающее, когда к ним подошел капитан Роузуотер.

— Миссис Апдайк, не будете ли вы так любезны…

Она спрыгнула с камня.

— Уже?

— Да, пожалуйста.

Капитан взял вдову Уильяма Апдайка за одну руку, медсестра — за другую, и они вдвоем почти что потащили ее к оврагу.

Никки сочла необходимым воспользоваться носовым платком.

Когда она подняла взгляд, Эллери исчез.

Никки нашла Эллери вместе с его отцом и сержантом Вели на дороге, проходящей над оврагом. Они стояли у большого клена, разглядывая прикрепленный к нему указатель с надписью на желтом фоне: «Впереди крутой поворот», что иллюстрировал знак, напоминающий согнутый локоть.

— На этой дороге нет освещения, — говорил инспектор, когда Никки подошла к ним, — поэтому он должен был включить фары.

— А их мощности, безусловно, хватило бы, чтобы осветить знак с отражателем. Не могу этого понять, инспектор, — пожаловался сержант Вели. — Разве только у него фары вышли из строя.

— Более вероятно, что он заснул за рулем, Вели.

— Нет, — возразил Эллери.

— Что «нет», Эллери?

— У Апдайка фары были в порядке, и он не дремал за рулем.

— Когда мне холодно, на меня ничто не производит впечатления, — поежилась Никки. — Но все равно, Эллери, откуда вы знаете?

Эллери указал на две аккуратные дырки в коре клена, расположенные очень близко к знаку.

— Дятлы? — предположила Никки.

— Боюсь, у этой птицы не было перьев, — медленно произнес Эллери. — Вели, принесите что-нибудь, чем можно будет выдернуть этот знак.

Сержант вернулся с инструментами, стирая с лица пот.

— Она только что его опознала, — сообщил он. — Становится теплее, верно? — Но воздух по-прежнему был серым и холодным как сталь — просто Вели не мог забыть выражение лица миссис Апдайк.

— Что ты ожидаешь найти, Эллери? — спросил инспектор.

— Два полных комплекта дыр от заклепок.

Сержант Вели со вздохом облегчения вытащил знак из ствола.

— Будь я проклят! — вполголоса сказал инспектор Квин. — Вчера вечером кто-то выдернул знак, и в результате Апдайк очутился в овраге.

— А потом преступник вернул знак на место! — воскликнула Никки. — Только он был не слишком сообразителен и не воспользовался старыми дырами.

— Убийство! — заявил Эллери. — Смит, Джоунс и Браун умерли от естественных причин. Но трое из пяти совладельцев этого фонда скончались в одном и том же году…

— Что подало номеру пять идею!

— В случае смерти Апдайка двести тысяч долларов в ценных бумагах переходят к… Эллери! — закричал инспектор. — Куда ты?

— В этом деле есть поэтическая красота, — говорил Эллери Никки, ожидая вместе с ней в подземном помещении Национального банка. — Янус был богом входов. Ключ является его официальной принадлежностью. Его еще называли Патульций — открыватель. Открыватель! Я сразу понял, что мы опоздали.

— Не знаю, что вы там поняли, — брюзжала Никки. — Сегодня канун Нового года! А вдруг вы ошибаетесь?

— На сей раз нет. Почему прошлой ночью Апдайка убили таким образом, чтобы это выглядело как несчастный случай? Наш таинственный январианец этим утром первым делом прибежал сюда и обчистил сейф, принадлежащий «Внутреннему кругу». Бумаг там нет, Никки.

Спустя час пророчество Эллери стало историческим фактом.

Сейф был открыт ключом Билла Апдайка. Он оказался пустым.

Никаких следов Патульция обнаружить также не удалось. Это очень расстроило инспектора. Выяснилось, что «Внутренний круг» располагал замечательным приспособлением для доступа к своему сейфу, которое было не куплено, а преподнесено в качестве талисмана. Талисман этот ничуть не напоминал значок на лацканах январианцев. Он представлял собой золотой ключ с гравировкой изображения двуликого бога и двумя окружностями, имевшими единый центр. Внешняя окружность состояла из январианских гранатов, а внутренняя — из бриллиантов. Ключ хранился среди документов подвального помещения банка. Каждый, предъявляющий копию ключа, сообщил управляющий, должен допускаться в хранилище «Внутреннего круга» по распоряжению покойного президента Апдайка, которому, как с горечью заметил инспектор Квин, больше подошло бы президентствовать в Обществе юных сыщиков с Деланси-стрит.

— Кто-нибудь сегодня утром впускал сюда человека, предъявившего эту побрякушку?

Один из служащих вспомнил, что впускал такого посетителя, но, когда он описал его одетым в длинное пальто, закутанным шарфом до глаз, носившим темные очки, слегка прихрамывающим и говорящим хриплым шепотом, Эллери устало промолвил:

— Завтра ежегодное собрание январианцев, папа, и наш Патульций не осмелится там не появиться. Так что лучше попытаться завершить работу там.

Таковы были странные события, предшествовавшие последнему собранию январианцев на тринадцатом этаже «Клуба выпускников» Истерна, за дверью со стальным медальоном, изображающим бога Януса.

Мы не располагаем апокрифическими текстами, повествующими о том, какие сеансы самообожания происходили в этой комнате на предыдущих сборищах, но 1 января начавшегося года январианцы провели весьма неортодоксальное собрание, в котором приняли участие двое непосвященных — Квины, pere et fils[8] — совершившие ритуалы несколько еретического свойства, о которых имеется полный отчет.

Началось с того, что 1 января в четырнадцать часов пять минут сержант Вели трижды постучал в стальные лики Януса, в ответ на что из святая святых послышался испуганный голос:

— Кто там?

Сержант, пробормотав «Ave»,[9] толкнул плечом дверь. Три изумленные пожилые физиономии уставились на незваных гостей. Еретики вошли, и служба началась.

Мы испытываем большое искушение описать во всех подробностях, ради удовлетворения любознательных, интерьер храма, его строгую стальную мебель, отражавшую яркое новогоднее солнце, алтарь на четырех ногах, священные сосуды в форме кубков, наполненные коричневой жидкостью, но с нас довольно профанации. К тому же непосредственное отношение к нашему повествованию имеет сама служба.

Она состояла в основном из вопросов и ответов, чередующихся следующим образом:

Инспектор. Джентльмены, я инспектор Квин из Главного полицейского управления, это мой сын Эллери, а тот громила у двери — сержант Вели из моего отдела.

Блэк. Полиция? Эд, тебе что-нибудь об этом известно?

Темпл. Мне — ничего, Родни. Может быть, Чарли, ха-ха…

Мейсон. В чем дело, инспектор? Это частное клубное помещение.

Инспектор. Кто вы такой?

Мейсон. Чарлз Мейсон — «Мейсонс театр чейн, инкорпорейтед». Но…

Инспектор. Нечего толочь воду в ступе! А вас как зовут?

Темпл. Меня? Эдуард И. Темпл. Адвокат. А в чем, собственно говоря…

Инспектор. Таким образом, вам остается именовать себя Родни Блэком-младшим с Уолл-стрит?

Блэк. Сэр!..

Эллери. Кто из вас, джентльмены, принадлежит к «Внутреннему кругу» январианцев?

Мейсон. Внутреннему чего?

Блэк. По-моему, он сказал «кругу», Чарли.

Темпл. К «Внутреннему кругу»? А что это такое?

Сержант. Один из них наверняка Джон Бэрримор,[10] маэстро.

Блэк. Послушайте, мы три четверти того, что осталось от выпускного класса Истерна 1913 года…

Эллери. Так, значит, джентльмены, вам неизвестно, что Билл Апдайк мертв?

Все трое. Мертв?! Билл?!

Инспектор. Расскажи им все по порядку, Эллери.

Не торопясь Эллери поведал историю «Внутреннего круга», убийства Билла Апдайка и исчезновения двухсот тысяч долларов в ценных бумагах. Покуда он рассказывал, старый джентльмен с Сентр-стрит и его сержант внимательно изучали три физиономии. Театральный магнат, адвокат и специалист по рекламе изумленно переглядывались, а когда Эллери закончил, вновь посмотрели друг на друга.

— Мои руки чисты, Эд, — наконец заговорил Чарли Мейсон. — Как насчет твоих?

— За кого ты меня принимаешь, Чарли? — произнес Темпл тихим, но угрожающим голосом.

Оба посмотрели на Блэка, который пискнул:

— Не пытайтесь проехаться за мой счет, вы, предатели!

Вслед за этим, как будто ничего не было сказано, трое небожителей повернулись и устремили суровые взгляды на иконоборца.

Допрос возобновился:

Эллери. Мистер Темпл, где вы были позавчера вечером между одиннадцатью и полуночью?

Темпл. Дайте подумать… Позавчера вечером… Это за сутки до кануна Нового года… Я лег спать в десять.

Эллери. Вы вроде бы холостяк. Вы сами ведете хозяйство?

Темпл. Мой слуга.

Эллери. А где был он?

Темпл. Куда-то ускользнул.

Сержант. Нет алиби!

Инспектор. Как насчет вас, мистер Блэк?

Блэк. Ну, дело в том, что… я смотрел мюзикл и между одиннадцатью и двенадцатью ехал на машине домой — в Уайт-Плейнс.

Сержант. Ха! Уайт-Плейнс!

Эллери. Один, мистер Блэк?

Блэк. Ну… да. Вся семья уехала на каникулы…

Инспектор. Нет алиби. Мистер Мейсон?

Мейсон. Идите к черту! (Слышится стук в дверь.)

Сержант. Кто бы это мог быть?

Темпл. Призрак Билла?

Блэк. Это не смешно, Эд!

Эллери. Входите. (Дверь открывается. Входит Никки Портер.)

Никки. Извините за вторжение, но она пришла и хочет видеть вас, Эллери. Она очень настаивает. Говорит, что вспомнила кое-что о «Внутреннем круге» и…

Эллери. Она?

Никки. Входите, миссис Апдайк.

— Они все здесь? — осведомилась миссис Апдайк. — Очень рада. Хотелось взглянуть на их лица.

— Я все рассказала миссис Апдайк, — дерзко заявила Никки.

— Вели, закройте дверь, — шепнул инспектор.

Но это дело не удалось раскрыть с помощью виноватого вида преступника. Блэк, Мейсон и Темпл, столпившись у окна, нервно жестикулировали, выкрикивая нечто неразборчивое. Когда наконец в комнате воцарилось молчание, миссис Апдайк беспомощно произнесла:

— Нет… не знаю, — и зарыдала, упав в кресло.

Блэк уставился в окно, Мейсон позеленел, а Темпл сжал губы.

Эллери подошел к вдове и положил руку на ее плечо.

— Вы вспомнили что-то о «Внутреннем круге», миссис Апдайк?

Женщина перестала плакать и, положив руки на колени, устремила взгляд прямо перед собой.

— Вам известно имя пятого члена?

— Нет. Билл никогда не называл мне их имена. Но однажды он сказал: «Мэри, я дам тебе намек».

— Намек?

— По его словам, он как-то заметил, что в именах членов «Внутреннего круга» было нечто забавное.

— Забавное? — резко переспросил Эллери. — В их именах?

— Да, якобы все пять имен имеют нечто общее.

— Общее?

— Он засмеялся и добавил: «Не забывай, Мэри, что я женатый человек». Помню, я сказала: «Билл, перестань говорить загадками! Что ты имеешь в виду?» А он снова засмеялся и ответил: «Понимаешь, Мэри, ты тоже в этом участвуешь».

— «Ты тоже в этом участвуешь»… — словно эхо, повторила Никки.

— Я понятия не имею, что подразумевал Билл, но произнес он именно так — слово в слово. — Глядя на Эллери, вдова с интересом спросила: — Это поможет вам, мистер Квин?

— О да, — мягко отозвался Эллери. — Безусловно, миссис Апдайк. — И он предложил молчащим январианцам: — Хочет ли кто-нибудь из вас, джентльмены, попытаться разгадать эту загадку?

Но джентльмены хранили молчание.

— Надо понимать, ответ отрицательный. Отлично, давайте действовать en masse.[11] Роберт Карлтон Смит, Дж. Стэнфорд Джоунс, Питер Зиссинг Браун, Уильям Апдайк. В этих четырех именах, согласно Биллу Апдайку, есть нечто общее. Что?

— Смит, — сказал инспектор.

— Джоунс, — сказал сержант.

— Браун, — сказала Никки.

— Апдайк, — сказал инспектор. — Сынок, я сдаюсь!

— И я тоже, маэстро, — присоединился Вели.

— Пожалуйста, Эллери! — взмолилась Никки.

— Каждое из этих четырех имен, — заговорил Эллери, — включает в себя название знаменитого колледжа или университета.

Все онемели.

— Роберт… Карлтон… Смит… — с сомнением произнес инспектор.

— Смит! — воскликнула Никки. — Колледж Смита в Массачусетсе!

— Дж. Стэнфорд Джоунс, — продолжал удивленный инспектор. — Университет Стэнфорда в Калифорнии!

— Браун… — задумчиво промолвил сержант Вели. — Университет Брауна в Род-Айленде!

— Апдайк… — начала Никки и умолкла. — Колледжа с таким названием не существует, Эллери.

— Его полное имя было Уильям Апдайк, Никки.

— Но Уильям имя, а не фамилия — оно не может фигурировать в качестве названия. Уильямс — другое дело…

— Что говорил Апдайк миссис Апдайк? «Мэри, ты тоже в этом участвуешь». Значит, в название входят Уильям и Мэри Апдайк…

— Колледж Вильгельма и Марии! — рявкнул инспектор.

— Таким образом, этот ключ подошел ко всем четырем известным именам. Но из того, что Апдайк сказал жене, следует, что он подходит и к пятому имени. Нам остается только уточнить, имя которого из присутствующих здесь трех джентльменов фигурирует в названии колледжа или университета, и мы сможем добраться до негодяя, который убил Билла Апдайка ради ценных бумаг «Внутреннего круга».

— Родни Блэк-младший, — пробормотал обладатель этого имени. — Найдите-ка что-нибудь подобное в названии колледжа, сэр!

— Чарлз Мейсон… — неуверенно промолвил второй джентльмен. — Нет ничего похожего — ни Чарлза, ни Мейсона.

— В таком случае, — заметил Эллери, — петля затягивается вокруг вашей шеи, мистер Темпл.

— Темпл?

— Университет Темпла в Пенсильвании!

Конечно, все это выглядело абсурдом. Взрослые люди, играющие с эмблемами и талисманами, словно мальчишки, придумывающие заговоры в подземелье; дело об убийстве, раскрытое при помощи трюка с именами… Истернский университет слишком солиден для подобного ребячества. И достаточно стар, рискнем предположить мы, чтобы знать правду. А именно:

1. Эдуард И. Темпл, выпускник Истерна 1913 года, не случайно выпал из окна тринадцатого этажа «Клуба выпускников» Истерна, а сам выбросился оттуда.

2. Кафедра античности имени Патульция, основанная в этом году, учреждена не на средства богатого истернца из Ойл-Сити, пожелавшего остаться неизвестным. Она возникла благодаря содержимому сейфа «Внутреннего круга», обнаруженному в сейфе другого банка, куда его под фальшивым именем поместил Темпл 31 декабря.

3. Январианская комната была превращена в хранилище белья не из-за разросшихся хозяйственных нужд «Клуба выпускников» Истерна. Вышел приказ, согласно которому само название общества двуликого бога должно исчезнуть с территории университета. Что же касается висевшего на двери стального медальона с изображением Януса, то сам президент Истерна бросил его в реку Гудзон с моста Джорджа Вашингтона в одну из бурных ночей того же января.

Февраль ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ПРЕЗИДЕНТСКИМ ПЯТИЦЕНТОВИКОМ

Существует категория любопытных путешественников, которые предпочитают сворачивать с шумных шоссе на боковые дороги в поисках интересных встреч и считают прогулку неудавшейся, если не наткнутся по крайней мере на грифона. Однако Эллери Квину повезло больше других, ибо во время очередного странствия он столкнулся с самим президентом Соединенных Штатов.

Было бы достаточно интересно, если бы подобное произошло, как вы, вероятно, вообразили, случайно, на одной из темных улочек Вашингтона, где обрадованного мистера Квина окружили агенты секретной службы, выворачивая его карманы и спрашивая, что ему там понадобилось, покуда черный пуленепробиваемый лимузин уносил президента прочь. Но в данном случае простого воображения явно недостаточно. Тут требуется все богатство фантазии, ибо происшедшее поистине фантастично.

Встреча Эллери с президентом США имела место не темной ночью, а при неромантичном свете нескольких дней (хотя ночь также сыграла свою роль). Ее не назовешь случайной, наоборот, она была устроена дочерью фермера. И это произошло не в Вашингтоне, так как президент, о котором идет речь, занимался делами государства совсем в другом городе. Не то чтобы встреча состоялась именно там — она осуществилась вообще не в городе, а на ферме в нескольких милях от Филадельфии.

Но самым странным было отсутствие лимузина, потому что хотя этот президент и был весьма состоятельным человеком, но все же не настолько, чтобы иметь автомобиль. К тому же всех ресурсов его правительства и всех богатств мира не хватило бы на то, чтобы снабдить его этим средством передвижения.

Упомянутый бриллиант парадоксов обладал еще более любопытными гранями. Встреча произошла в самом буквальном смысле слова, но физически ее не было вовсе, поскольку президент был мертв. Существуют люди, которые не моргнув глазом готовы пожать руку или похлопать по плечу того, кто уже давно в могиле, но Эллери Квин, увы, не принадлежит к их числу. Он не верит в призраков и, следовательно, никогда с ними не встречается. Поэтому он не мог встретиться и с тенью президента.

Тем не менее их встреча была столь же реальной, как, скажем, встреча двух шахматистов, один из которых находится в Лондоне, а другой — в Нью-Йорке, которые не покидают своих кресел, однако продолжают игру до чьей-либо победы. Но если шахматисты преодолевают пространство, то Эллери и основатель его страны преодолели время — целые полтора столетия.

Короче говоря, эта история о том, как Эллери Квин померился умом с Джорджем Вашингтоном.

Иные модники жалуются, что рукава совпадения слишком длинны, но в данном случае Портной может возразить, что он все скроил точно по мерке. Другими словами, события часто варятся в собственном соку. Что бы ни явилось причиной, факт состоит в том, что «Приключение с президентским пятицентовиком», связанное с событиями вокруг пятьдесят девятого дня рождения президента Вашингтона, впервые завладело вниманием Эллери 19 февраля и достигло кульминации спустя три дня.

Утром 19-го числа Эллери находился у себя в кабинете, сражаясь с несколькими упрямыми жертвами насилия, ни одна из которых не обрела полностью плоть и кровь, ибо его роман все еще пребывал в стадии планирования. Поэтому он был раздосадован, когда Никки вошла с карточкой.

— Джеймс Изекил Пэтч, — проворчал великий человек, который на упомянутом этапе планирования никогда не бывал в хорошем настроении. — Я не знаю никакого Джеймса Изекила Пэтча, Никки. Вышвырните этого типа и займитесь примечаниями к возможным мотивам.

— Это совсем не похоже на вас, Эллери, — заявила Никки.

— Что именно?

— Отказываться от назначенной встречи.

— От назначенной встречи? Этот Пэтч имеет наглость утверждать…

— Он не просто утверждает — он это доказывает.

— Кто-то из нас спятил, — огрызнулся мистер Квин и направился в гостиную, чтобы лично вышвырнуть Джеймса Изекила Пэтча. Однако он сразу же понял, как только Джеймс Изекил Пэтч поднялся с кресла у камина, что для этого потребуются героические усилия. Мистер Пэтч, несмотря на мягкий, внимательный взгляд, был крупным, широкоплечим мужчиной.

— Что все это значит? — грозно осведомился Эллери. Присутствие Никки удержало его от более сильных выражений.

— Именно это я хотел бы знать, — дружелюбно отозвался посетитель. — Что вам от меня понадобилось, мистер Квин?

— Что мне от вас понадобилось? Это вам что нужно от меня?

— Я нахожу это весьма странным, мистер Квин.

— Послушайте, мистер Пэтч, сегодня утром я страшно занят…

— И я тоже. — Плотная жилистая шея мистера Пэтча покраснела, а тон его утратил дружелюбие.

Эллери осторожно шагнул назад, когда визитер сунул ему под нос желтый листок бумаги:

— Вы посылали мне эту телеграмму или нет?

Руководствуясь тактическими соображениями, Эллери взял телеграмму, хотя по причинам стратегического порядка при этом воинственно нахмурил брови.

«СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ КО МНЕ ДОМОЙ ЗАВТРА 19 ФЕВРАЛЯ В 10 УТРА. ЭЛЛЕРИ КВИН».

— Ну, сэр? — прогремел мистер Пэтч. — У вас имеется для меня что-то о Вашингтоне, не так ли?

— О Вашингтоне? — рассеянно переспросил Эллери, изучая телеграмму.

— О Джордже Вашингтоне, мистер Квин! Я антиквар и коллекционирую все, что касается Вашингтона. В этой области я авторитет. Все свое немалое состояние я трачу на Вашингтона! Никогда бы не стал жертвовать своим временем, если бы не увидел в телеграмме ваше имя. Это моя самая занятая неделя. У меня назначены встречи для бесед о Вашингтоне…

— Я тут ни при чем, мистер Пэтч, — прервал Эллери. — Это либо грубая шутка, либо…

— Баронесса Чек и профессор Джон Сесил Шо, — объявила Никки, — с такими же телеграммами.

Все три телеграммы были идентичными.

— Конечно, я не посылал их, — задумчиво промолвил Эллери, разглядывая трех посетителей. Баронесса Чек была коротышкой с седыми волосами и сердитым лицом, напоминающим печеное яблоко, а профессор Шо — долговязым субъектом в костюме, висевшем на нем мешком. Вместе с мистером Пэтчем они являли собой самое причудливое трио, какое когда-либо собиралось в квартире Квинов. Эллери внезапно решил не выгонять их. — С другой стороны, кто-то, очевидно, отправил телеграммы, воспользовавшись моим именем…

— Тогда говорить больше не о чем, — фыркнула баронесса, щелкнув замком сумочки.

— По-моему, говорить есть об очень многом, — начал профессор Шо. — Тратить время подобным образом…

— Свое время я больше не намерен тратить, — проворчал мистер Пэтч. — День рождения Вашингтона всего через три дня…

— Вот именно, — улыбнулся Эллери. — Почему бы вам не сесть? Во всем этом может скрываться нечто большее, чем кажется на первый взгляд… Баронесса Чек, если не ошибаюсь, вы вывезли в США замечательную коллекцию редких монет как раз перед вторжением Гитлера в Чехословакию. Сейчас ваш нью-йоркский бизнес также связан с монетами?

— К несчастью, — холодно произнесла баронесса, — человек должен есть.

— А вы, сэр? Вас я, кажется, знаю.

— Я занимаюсь редкими книгами, — буркнул профессор.

— Ну конечно! Джон Сесил Шо, коллекционер редких изданий. Мы встречались в магазине Мима и в других местах. Я отвергаю мою первоначальную теорию. Тут виден какой-то план, и притом нешуточный. Антиквар, нумизмат и коллекционер редких книг… Никки, кого вы впустили на сей раз?

— Если эта особа что-то коллекционирует, — шепнула Никки на ухо своему боссу, — то, держу пари, существ с двумя ногами и волосатой грудью. Чертовски хорошенькая девушка…

— Меня зовут Марта Кларк, — послышался спокойный голос, и Эллери, повернувшись, имел счастье насладиться одним из приятнейших в мире зрелищ.

— Насколько я понимаю, мисс Кларк, вы также получили одну из телеграмм, подписанных моим именем?

— О нет, — ответила хорошенькая девушка. — Я их отправила.

В миловидной мисс Кларк было нечто внушающее если не доверие, то по крайней мере непредубежденность. Возможно, причина заключалась в том самообладании, с которым она, стоя на коврике у камина, как дирижер на подиуме, ожидала, пока они все, включая Эллери, займут стулья в его гостиной. Это никого не возмутило — только вызвало любопытство.

— Не будем терять времени, — заговорила мисс Кларк. — Я поступила так, во-первых, чтобы повидать одновременно и мистера Пэтча, и баронессу Чек, и профессора Шо, во-вторых, потому, что мне может понадобиться детектив, и в-третьих, — добавила она, — потому, что я доведена до отчаяния. Мой отец Тобайас Кларк — фермер. Наша ферма находится к югу от Филадельфии — ее построил один из Кларков в 1761 году, и с тех пор она принадлежит нашей семье. Я не собираюсь докучать вам сентиментальными воспоминаниями. Мы разорились, и ферма заложена. Если нам с папой в ближайшее время не удастся раздобыть шесть тысяч долларов, мы потеряем наш дом.

На лице профессора Шо отразилась неуверенность.

— Весьма печально, мисс Кларк, — промолвила баронесса. — Но я должна сегодня провести свой аукцион…

— Если вам нужны деньги, мисс… — буркнул Джеймс Изекил Пэтч.

— Конечно, мне нужны деньги. Но у меня есть что продать.

— А! — сказала баронесса.

— О? — сказал профессор.

— Хм, — сказал антиквар.

Мистер Квин не сказал ничего, а мисс Портер продолжала ревностно жевать кончик карандаша.

— На днях, убирая на чердаке, я нашла старую книгу…

— Ну-ну, — снисходительно подбодрил профессор Шо. — Значит, старую книгу?

— Она называлась «Дневник Симеона Кларка». Симеон Кларк был папин прапрапра-кто-то-там. Его дневник был напечатан в 1792 году в Филадельфии двоюродным братом Джонатаном, занимавшимся типографским делом.

— Джонатан Кларк. «Дневник Симеона Кларка», — пробормотал похожий на труп коллекционер книг. — Не припоминаю ничего похожего, мисс Кларк.

Марта Кларк осторожно открыла большой конверт и вынула оттуда желтоватый лист бумаги с плохо отпечатанным текстом.

— Титульный лист был оторван, поэтому я захватила его с собой.

Профессор Шо молча обследовал бумагу, а Эллери поднялся и, прищурившись, уставился на нее.

— Конечно, — заговорил профессор после долгого изучения, в процессе которого он подносил бумагу к свету, разглядывал отдельные буквы и проделывал другие таинственные ритуалы, — возраст сам по себе не гарантирует факт раритета, как и раритет не обязательно представляет ценность. Хотя эта страница выглядит соответствующей упомянутому периоду и является достаточной редкостью, поскольку неизвестна мне, все же…

— Главной целью «Дневника», — перебила мисс Марта Кларк, — который я храню дома, было поведать историю посещения Джорджем Вашингтоном фермы Кларка зимой 1791 года…

— Фермы Кларка? В 1791 году? — воскликнул Джеймс Изекил Пэтч. — Чушь! Не сохранилось никаких свидетельств…

— И о том, что Джордж Вашингтон там зарыл, — закончила дочь фермера.

По приказу Эллери телефонную трубку сняли с рычага, дверь закрыли на задвижку и шторы опустили, после чего начались продолжительные расспросы. Спустя некоторое время неизвестная глава из жизни отца нации была должным образом обрисована.

Холодным и серым февральским утром 1791 года фермер Кларк, оторвав взгляд от изгороди, которую чинил, увидел великолепный кортеж, приближающийся со стороны Филадельфии. За всадниками в мундирах следовали группа джентльменов верхом и несколько роскошных карет, запряженных шестерками лошадей, которыми правили негры в ливреях. К изумлению Симеона Кларка, весь выезд остановился у его дома. Он побежал, слыша скрип пружин и фырканье взмыленных лошадей. Джентльмены и лакеи спрыгивали на обледеневшую землю, и к тому времени, когда Симеон добежал до своего дома, все толпились у первой кареты с гербом. Вытянув шею, фермер увидел внутри крупного джентльмена с очень большим носом, облаченного в черный бархатный костюм и черный плащ, отороченный золотом; на его голове в парике красовалась шляпа с пером, а на боку — длинная шпага в белых кожаных ножнах. Этот мужчина, опустившись на одно колено, с беспокойством склонился над круглолицей леди средних лет, закутанной в меха и полулежащей на обитом бархатом сиденье с закрытыми глазами и побледневшими под румянами щеками. Еще один джентльмен, одетый более скромно, также склонился над леди, держа пальцы на ее запястье.

— Боюсь, — сказал он человеку, стоящему на колене, — что было бы неосторожно продолжать путешествие в такую погоду, ваше превосходительство. Леди Вашингтон срочно нуждается в лекарстве и теплой постели.

Леди Вашингтон! Значит, этот высокий, богато одетый джентльмен — президент! Симеон Кларк пробился сквозь толпу.

— Ваше превосходительство! Сэр! — воскликнул он. — Я Симеон Кларк. Это моя ферма. У нас с Сарой крепкий теплый дом, жена приготовит постели…

Президент посмотрел на Симеона:

— Благодарю вас, фермер Кларк. Нет-нет, доктор Крейк. Я сам помогу леди Вашингтон.

И Джордж Вашингтон отнес Марту Вашингтон в маленький фермерский дом Симеона и Сары Кларк. Один из слуг сообщил Кларкам, что президент ехал в Вирджинию, дабы отметить свое пятидесятилетие в уединении Маунт-Вернона.[12]

Но вместо этого он встретил день рождения на ферме Кларка, ибо так настоял врач, который доказывал, что супруга президента не сможет добраться даже до ближайшей столицы штата без риска получить осложнение. По приказу президента весь инцидент хранился в строгом секрете.

— Незачем без нужды тревожить людей, — сказал он, не отходя, однако, три дня и три ночи от постели Марты.

Очевидно, в течение семидесяти двух часов, покуда его жена приходила в себя после недомогания, президент вспоминал о хозяевах дома, так как на четвертое утро послал за Кларками своего слугу, негра Кристофера. Кларки застали Джорджа Вашингтона сидящим у камина, чисто выбритым, напудренным и безукоризненно одетым; его суровые черты были спокойны.

— Мне сообщили, фермер Кларк, что вы и ваша достойная супруга отказались от вознаграждения за скот, который вам пришлось забить ради кормления нашей большой компании.

— Вы мой президент, сэр, — ответил Симеон. — Я не возьму денег.

— Мы… мы не возьмем денег, ваша милость, — запинаясь, повторила Сара.

— Тем не менее, леди Вашингтон и я хотели бы поблагодарить вас за гостеприимство. Если вы позволите, я своими руками посажу за вашим домом рощу молодых дубков, а под одним из них зарою две принадлежащие мне вещи. — Глаза Вашингтона слегка прищурились. — Сегодня мой день рождения, и меня обуял дух авантюризма. Ну как, фермер и миссис Кларк, вы согласны на мое предложение?

— Что… что это были за вещи? — задыхаясь, спросил Джеймс Изекил Пэтч. Он был смертельно бледен.

— Шпага в белых кожаных ножнах, которую носил Вашингтон, — ответила Марта Кларк, — и серебряная монета, которую президент хранил в потайном кармане.

— Серебряная монета? — ахнула в свою очередь баронесса Чек. — Какая именно монета, мисс Кларк?

— «Дневник» утверждает, что пятицентовая, — нахмурившись, ответила Марта.

— Пятицентовая монета Соединенных Штатов Америки? — странным тоном переспросила баронесса.

— Да.

— И это произошло в 1791 году?

— Да.

Баронесса фыркнула и поднялась.

— Я сразу подумала, девушка, что ваша история чересчур романтична. Монетный двор Соединенных Штатов начал выпускать пятицентовики только в 1792 году!

— Как и другие американские монеты, если не ошибаюсь, — сказал Эллери. — Как вы это объясните, мисс Кларк?

— Это была экспериментальная монета, — холодно отозвалась Марта. — «Дневник» не уточняет, выпустил ее монетный двор или какое-то частное предприятие — возможно, Вашингтон не сообщил это Симеону, но президент сказал, что пятицентовик отчеканен из его личного серебра и был вручен ему как памятный подарок.

— Похожая история о пятицентовике имеется в анналах Американского нумизматического общества, — пробормотала баронесса, — но она, безусловно, касается одной из ранних монет, выпущенных монетным двором. Возможно, несколько образцов были предварительно отчеканены в 1791 году…

— Так, во всяком случае, говорится в «Дневнике», — повторила мисс Кларк. — Наверное, президент Вашингтон очень интересовался монетами новой страны, которую он возглавлял.

— Мне нужен этот пятицентовик, мисс Кларк! — заявила баронесса. — Я имею в виду, что хотела бы купить его у вас.

— А я хотел бы, — осторожно произнес мистер Пэтч, — приобрести шпагу Вашингтона.

— «Дневник»! — простонал профессор Шо. — Я куплю у вас «Дневник Симеона Кларка», мисс Кларк!

— С удовольствием продам его вам, профессор Шо, — я уже говорила, что нашла его на чердаке, и сейчас он заперт в комоде, в гостиной. Но что касается двух других предметов… — Марта сделала паузу, а на лице Эллери появилось довольное выражение. Ему казалось, что он догадывается, о чем сейчас пойдет речь. — Я продам вам шпагу, мистер Пэтч, а вам монету, баронесса Чек, в том случае… — и мисс Кларк устремила взгляд ясных глаз на Эллери, — если вы, мистер Квин, будете настолько любезны, что найдете их.

Маленький фермерский дом в Пенсильвании выглядел так уныло, как должен выглядеть дом времен Войны за независимость холодным январским утром, тем более обезображенный нависающей над ним закладной.

— Я вижу яблоневый сад, — заметила Никки, когда они вышли из машины Эллери. — Но где дубовая роща? Вы ее видите?

Эллери сжал губы. Они сжались еще сильнее, когда его соло на дверном молотке не получило ответа.

— Давайте обойдем вокруг дома, — кратко предложил он, и Никки весело побежала впереди.

За домом находился амбар, перед которым виднелись двенадцать безобразных ям в земле. Возле каждой ямы помещались свежесрубленный дуб и его пенек либо старый, недавно выкорчеванный пень. На одном из пней сидел старик в испачканных землей голубых джинсах, воинственно дымящий кукурузной кочерыжкой.

— Вы Тобайас Кларк? — осведомился Эллери.

— Угу.

— Я Эллери Квин. Это мисс Портер. Вчера ваша дочь посетила меня в Нью-Йорке…

— Знаю.

— А я могу узнать, где Марта?

— На станции. Встречает остальных. — Тобайас Кларк сплюнул и уставился на ямы. — Не понимаю, зачем вы сюда притащились. Под этими дубами ничего нет. Я вчера все перекопал под деревьями, которые здесь стояли, и обрубком дуба, который свалился много лет назад. Взгляните на эти ямы. Мы с моим работником рыли землю чуть ли не до самого Китая. Эти дубы называли «рощей Вашингтона». А теперь это всего лишь дрова — только не для меня, а для кого-то другого. — В его голосе послышалась горечь. — Мы потеряем ферму, мистер, если не… — Он не окончил фразу. — А может, и не потеряем. Ведь остается книга, которую нашла Марта.

— Профессор Шо, коллекционер редких книг, предложил за нее вашей дочери две тысячи долларов, если она ему подойдет, мистер Кларк, — сказала Никки.

— Марта сообщила мне это вчера вечером, когда вернулась из Нью-Йорка, — проворчал Тобайас Кларк. — Да, две тысячи — а нам нужно шесть. — Он усмехнулся и снова сплюнул.

— Вот так, — печально промолвила Никки, надеясь, что Эллери сразу же сядет в машину и поедет назад в Нью-Йорк.

Но Эллери не обнаруживал желания вести себя разумно.

— Быть может, мистер Кларк, некоторые деревья погибли от старости и исчезли вместе с пнями, корнями и всем прочим. Марта… — (Она для него уже Марта!) — Марта говорила, что в «Дневнике» не упоминается точное число деревьев, которые посадил здесь Вашингтон.

— Взгляните на ямы. Их двенадцать, верно? И они идут треугольником. А между ними нет места ни для одного дерева. Да и ямы на одинаковом расстоянии друг от друга. Нет, мистер, деревьев всегда было только двенадцать, и я перекопал под всеми.

— Тогда что делает лишнее дерево в центре треугольника? Под ним вы не копали, мистер Кларк.

Тобайас Кларк сплюнул в третий раз.

— Вижу, вы не слишком разбираетесь в деревьях. Эту вишню я сам посадил шесть лет назад. Она никак не связана с Джорджем Вашингтоном.

— Если вы просеяли всю землю в этих ямах… — начала Никки.

— Можете не сомневаться — просеял. Либо кто-то выкопал эти вещи лет сто назад, мистер, либо это просто выдумка. А вот и Марта с остальными. — И фермер сплюнул в четвертый раз. — Не буду вас задерживать.

— Это представляет Вашингтона с довольно… э-э… неожиданной стороны, — заметил вечером Джеймс Изекил Пэтч. Они сидели в гостиной у камина, отягощенные мрачными мыслями и обедом мисс Кларк — и то и другое, по мнению мисс Портер, было достаточно тягостным. Баронесса Чек походила на человека, которого замуровали в пещере, — до утра поездов не было, и она не могла смириться с мыслью о ночи в фермерской постели. Большую часть дня они провели над «Дневником Симеона Кларка» в поисках ключа к кладу Вашингтона. Но ключа не было — интересующий их фрагмент сообщал лишь о «дубах за красным амбаром, которые его превосходительство собственноручно посадил треугольником, как и обещал мне, а потом зарыл под одним из них свою шпагу и пятицентовую монету в медном футляре, изготовленном, по его словам, мистером Ривиром[13] из Бостона».

— В каком смысле «с неожиданной стороны», мистер Пэтч? — спросил Эллери, до сих пор молча глядевший на огонь, едва слушая остальных.

— Вашингтон не был склонен к романтизму, — сухо ответил антиквар. — Не знаю ни о чем в его биографии, что могло бы объяснить столь нелепую шутку. Начинаю думать…

— Но профессор Шо говорит, что «Дневник» не подделка! — воскликнула Марта Кларк.

— О, книга достаточно подлинная. — Вид у профессора был невеселый. — Но это может быть просто литературной мистификацией, мисс Кларк. Боюсь, что если история не будет подтверждена находкой медного футляра с его содержимым…

— О боже! — вздохнула Никки, искренне пожалев Марту.

Но Эллери возразил:

— Я верю в это. Пенсильванские фермеры в 1791 году едва ли занимались литературными подделками, профессор Шо. Что касается Вашингтона, мистер Пэтч, то ни один человек не может быть всегда одинаковым. А в его день рождения, да еще с женой, только что поправившейся после болезни… — И Эллери снова умолк.

Вскоре он вскочил со стула.

— Мистер Кларк!

Тобайас пошевелился в темном углу.

— Что?

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы ваш отец, дед или кто-нибудь из родственников говорили о еще одном амбаре за домом?

Марта уставилась на него и воскликнула:

— Ну конечно, папа! Наверняка был еще один амбар в другом месте, а настоящая роща Вашингтона была срублена или погибла сама.

— Нет, — покачал головой Тобайас Кларк. — Никакого амбара, кроме этого, здесь не было. Несколько бревен сохранилось с самой постройки, а на перекладине осталась выжженная дата — 1761 год.

Никки поднялась рано. Ее разбудил стук, раздающийся в морозном воздухе. Подтянув одеяло к носу, она выглянула в окно и увидела на фоне рассвета мистера Эллери Квина, размахивающего топором, словно первый поселенец.

Ежась от холода, Никки быстро оделась, накинула на плечи ондатровую горжетку, крашенную под норку, сбежала вниз, вышла из дома и обошла его, пройдя мимо амбара.

— Эллери! Что вы тут делаете? Сейчас еще практически ночь!

— Колю дрова, — ответил Эллери, продолжая упомянутое занятие.

— Да у амбара сложены горы дров! — воскликнула Никки. — Право, Эллери, ваш флирт заходит слишком далеко. — Эллери не отозвался. — К тому же кромсать стволы деревьев, посаженных Джорджем Вашингтоном… в этом есть нечто недостойное. Это вандализм!

— Просто я подумал, — пропыхтел Эллери, делая паузу в работе, — что сто пятьдесят лет — большой срок, Никки. За это время могло произойти что угодно — даже с деревом. Например…

— Медный футляр! — ахнула Никки. — Он оброс корнями и находится в одном из пней!

— Ну наконец-то, — усмехнулся Эллери, вновь поднимая топор.

Он все еще размахивал им спустя два часа, когда Марта Кларк позвала всех завтракать.

В половине двенадцатого Никки вернулась, отвезя профессора, баронессу и Пэтча на железнодорожную станцию. Она застала мистера Квина сидящим у огня в нижней рубашке. Марта Кларк массировала его обнаженную правую руку.

— О! — воскликнула Никки. — Прошу прощения.

— Куда вы, Никки? — с раздражением сказал Эллери. — Входите. Марта втирает мазь в мой бицепс.

— Он не привык рубить дрова, — весело заметила Марта Кларк.

— Да я разнес в щепы эти гнилые дубы! — простонал Эллери. — Ой, Марта!..

— Надеюсь, теперь вы удовлетворены, — холодно сказала Никки. — Предлагаю последовать примеру Пэтча, Шо и баронессы, Эллери, — поезд отходит в 15.05. Мы не можем злоупотреблять гостеприимством мисс Кларк.

К ужасу Никки, Марта разразилась слезами.

— Марта!

Никки ощутила желание как следует встряхнуть эту лицемерку.

— Ну-ну, Марта! — «Этого еще не хватало — обнимать ее при мне!» — с презрением подумала Никки. — Не важно, что эти три крысы сбежали с корабля, — я найду для вас шпагу и пятицентовик.

— Вы никогда их не найдете, — всхлипывала Марта, орошая слезами нижнюю рубашку Эллери. — Потому что их здесь нет. И никогда не было. Если история с приездом Вашингтона — правда, то он не стал бы закапывать шпагу и монету, а просто подарил бы их Симеону и Саре…

— Необязательно, — с отвратительной поспешностью возразил Эллери. — Исторические личности понимали, что глаза потомства будут устремлены на них. Так что зарыть шпагу и монету было абсолютно естественным поступком для Вашингтона.

— Вы д-действительно т-так думаете?

«Тьфу, гадость какая!»

— Но даже если Вашингтон зарыл их, — хныкала Марта, — это не значит, что Симеон и Сара тут же не выкопали медный футляр, как только президент повернулся к ним спиной.

— Два простых сельских жителя? — воскликнул Эллери. — Соль земли? Новой американской земли? Не уважить желание его превосходительства Джорджа Вашингтона, первого президента Соединенных Штатов? Вы в своем уме? Да и зачем Симеону парадная шпага?

«Чтобы воткнуть ее в плужный лемех! — со злобой подумала Никки. — Наверняка он так и сделал!»

— А эти пять центов. Разве они могли представлять какую-то ценность в 1791 году? Нет, Марта, они где-то здесь. Подождите и увидите…

— Я бы хотела в это верить, Эллери…

— Успокойтесь, малышка! Перестаньте плакать.

— Лучше наденьте вашу рубашку, Супермен, — сказала мисс Портер, стоя в дверях, — а не то заработаете воспаление легких.

Остаток дня мистер Квин рыскал по ферме Кларка, разглядывая землю. Некоторое время он провел в амбаре. По меньшей мере двадцать минут Эллери посвятил каждой из ям. Он тщательно обследовал поленца дубов, оставшиеся после его упражнений с топором, как палеонтолог обследует древние окаменелости в поисках следов динозавров. Измерив расстояние между ямами, Эллери на мгновение ощутил эмоциональный подъем. В молодости Джордж Вашингтон был землемером, и здесь имелось свидетельство, что его страсть к точности не ослабла с годами. Насколько мог судить Эллери, двенадцать дубов были посажены на одинаковом расстоянии друг от друга, образуя равносторонний треугольник.

Присев на сиденье культиватора за амбаром, Эллери заинтересовался причиной внезапно участившегося пульса. Воспоминания стучали у него в голове. Когда Эллери открыл невидимую дверь, чтобы впустить их, казалось, будто он впустил какую-то конкретную личность. Закрыв глаза, Эллери представил себе высокого мужчину с крупными чертами лица, тщательно отмеривавшего шагами расстояние между двенадцатью точками, словно бросая вызов будущему. Джордж Вашингтон…

Чувство влечения к цифрам сопровождало Вашингтона всю жизнь. Пересчитывание разных предметов не ради них, а ради самого счета было для него самым важным. Еще мальчиком, обучаясь в школе мистера Уильяма в Уэстморленде, он особенно успевал в арифметике, а также в мерах длины, веса и всего прочего. Юный Джордж наслаждался подсчетом кордов[14] дров, пеков[15] гороха, пинт, галлонов, как другие мальчишки — играми на воздухе.

Став взрослым, Вашингтон удовлетворял свою потребность в счете с помощью всего, чем владел. Однако он не довольствовался простым подсчитыванием акров земли, ее плодов, своих рабов и своих денег. Эллери припомнил удивительную историю, как Вашингтон однажды пересчитал количество семян в фунте красного клевера и луговой тимофеевки, получив результаты 71 ООО и 298 ООО. Потом, когда его аппетит возрос, он обратился к траве на берегу Нью-Ривер. На сей раз грандиозный математический труд увенчался числом 844 800.

Глядя на остатки рощи Вашингтона, Эллери думал, что увлечение числами побудило этого человека пересчитать окна в каждом доме его поместья Маунт-Вернон и количество стекол в каждом окне, а потом с триумфом записать полученные результаты.

Это было подобием голода, периодически требующего насыщения. В 1747 году, будучи пятнадцатилетним мальчиком, Джордж Вашингтон после тщательных измерений нарисовал план засеянного репой поля, принадлежащего его семье. В 1786 году, в возрасте пятидесяти четырех лет, генерал Вашингтон, самый знаменитый человек в мире, занимался точным вычислением высоты его веранды над уровнем Потомака и, несомненно, ощущал глубокое удовлетворение, зная, что когда он сидит на веранде и смотрит на реку, то находится на высоте ста двадцати четырех футов десяти с половиной дюймов от ее поверхности.

А в 1791 году, уже будучи президентом Соединенных Штатов, Вашингтон посадил здесь двенадцать дубов, образующих равносторонний треугольник, и зарыл под одним из них медный футляр со шпагой и пятицентовой монетой, отлитой из его собственного серебра. Под одним из них… Но футляра не оказалось ни под одним из дубов. Или он был здесь, но его давно выкопал кто-то из Кларков? Красивая история, но, по-видимому, она умерла вместе с Симеоном и Сарой. С другой стороны…

Эллери чувствовал неразумное нежелание признать очевидное. Ему не давало покоя увлечение Джорджа Вашингтона числами. Двенадцать деревьев на одинаковом расстоянии друг от друга, образующие равносторонний треугольник…

— В чем дело? — сердито спросил он самого себя. — Почему меня это не удовлетворяет?

И тогда, в сгущающихся сумерках, возникло в высшей степени странное объяснение. Потому что это не должно его удовлетворять!

Глупости, подумал Эллери. Во всей геометрии не найти более удовлетворительной фигуры, чем равносторонний треугольник. Он четок, замкнут, симметричен, уравновешен и закончен во всех отношениях.

Но несмотря на всю симметрию и законченность, он не должен был удовлетворить Джорджа Вашингтона!

Значит, симметрия и законченность существуют и за пределами холодной красоты цифр?

Забыв о времени, Эллери начал подвергать сомнению собственные постулаты.

Его обнаружили в половине одиннадцатого вечера неподвижно сидящим на культиваторе и тупо смотрящим в одну точку.

Эллери позволил увести себя в дом, позволил Никки снять с себя ботинки и носки и вернуть к жизни его окоченевшие ноги, позволил накормить себя приготовленным Мартой обедом, делая все это с равнодушием, которое встревожило не только девушек, но даже старого Тобайаса.

— Если это на него так действует… — начала Марта и повернулась к Эллери: — Бросьте это дело! Забудьте о нем! — Но ей пришлось встряхнуть его, прежде чем он ее услышал.

Эллери покачал головой:

— Они здесь.

— Где? — одновременно воскликнули девушки.

— В роще Вашингтона.

— Вы нашли их? — проскрипел, вставая, Тобайас Кларк.

— Нет.

Кларки и Никки обменялись взглядами.

— Тогда как вы можете быть уверены, что они зарыты здесь, Эллери? — мягко спросила Никки.

Эллери выглядел озадаченным.

— Будь я проклят, если знаю, откуда я это знаю. — Он усмехнулся. — Может быть, мне сообщил Джордж Вашингтон. — Прекратив усмехаться, Эллери вышел в освещенную камином гостиную и тщательно закрыл за собой дверь.

В десять минут первого Марта не выдержала.

— Он когда-нибудь собирается оттуда выйти? — спросила она, зевая.

— Никогда нельзя предугадать, что сделает Эллери, — ответила Никки.

— Ну, я больше не в состоянии держать глаза открытыми.

— Забавно, — сказала Никки. — Мне ничуть не хочется спать.

— Вы, городские девушки…

— Вы, сельские девушки…

Никки и Марта засмеялись, а когда они перестали смеяться, в кухне не слышалось ни звука, кроме тиканья напольных часов и храпа Тобайаса, доносившегося через потолок.

— Как бы то ни было, больше я не могу терпеть, — заявила Марта. — Вы остаетесь, Никки?

— Посижу еще немного. А вы идите спать.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Марта.

У двери Марта внезапно повернулась:

— Он сказал, что ему сообщил об этом Джордж Вашингтон?

— Да.

Марта быстро поднялась по лестнице.

Никки подождала пятнадцать минут, затем подошла к подножию лестницы и прислушалась. Она услышала сопение и храп ворочавшегося в постели Тобайаса и стоны со стороны комнаты Марты, как будто девушка видела дурной сон. Решительно выпятив подбородок, Никки направилась к двери гостиной и распахнула ее.

Эллери стоял на коленях у камина, опираясь локтями на пол и сжимая лицо ладонями. В этой позе его зад был значительно выше головы.

— В чем дело, Эллери?

— Никки, я думал, что вы давно уже спите. — Его лицо при свете огня казалось изможденным.

— Но что вы здесь делаете? Вы выглядите измученным.

— Так оно и есть. Я боролся с человеком, который мог согнуть подкову голыми руками. С человеком, сильным во всех отношениях.

— О ком вы говорите?

— О Джордже Вашингтоне. Идите спать, Никки.

— Вы боролись с Джорджем Вашингтоном?

— Пытался пробиться в его мозг. Это нелегкое занятие, так как он уже давно умер, а мертвецы упрямы. Почему вы не уходите?

Никки вышла, ежась, так как в доме было очень холодно.

Было еще холоднее, когда на рассвете нечеловеческий вопль, сопровождаемый грохотом, сотряс стены спальни Никки, заставив ее вскочить с кровати.

Но это был всего лишь Эллери, который колотил в дверь Марты Кларк, стоя в коридоре.

— Марта! Проснитесь, черт бы вас побрал, и скажите, где я могу найти в этом проклятом доме книгу — биографию Вашингтона, историю Соединенных Штатов, энциклопедический словарь — что-нибудь!

Огонь в гостиной давно испустил дух. Никки, Марта и Тобайас Кларк стояли в халатах вокруг дрожащего и растрепанного Эллери, энергично листающего «Энциклопедию фермера» издания 1921 года.

— Вот оно! — Слова вылетели у него изо рта, словно пули, оставляя за собой облачка дыма.

— Что, Эллери?

— То, что вы искали.

— Говорю вам, он спятил!

Эллери закрыл книгу с предельно умиротворенным выражением лица.

— Вермонт, — произнес он. — Штат Вермонт.

— Какое отношение имеет Вермонт к…

— Вермонт, — с усталой улыбкой объяснил Эллери, — не входил в Союз до 4 марта 1791 года. Это объясняет…

— Что объясняет? — воскликнула Никки.

— Объясняет, где Джордж Вашингтон зарыл свою шпагу и пятицентовую монету.

— Потому что, — продолжал Эллери, стоя за амбаром под быстро светлеющим небом, — Вермонт был четырнадцатым штатом, присоединившимся к Союзу. Четырнадцатым! Тобайас, вы не дадите мне топор?

— Топор? — пробормотал Тобайас и отошел, шаркая ногами.

— Скорее, Эллери! Я з-з-замерзаю! — взмолилась Никки, стуча зубами и подпрыгивая перед культиватором.

— Я ничего не понимаю, — пожаловалась Марта Кларк.

— Все очень просто, Марта… О, благодарю вас, Тобайас… Так же просто, как элементарная арифметика. Эту замечательную историю, дорогие мои, поведали мне числа — числа и их влияние на нашего первого президента, который, помимо всего прочего, был математиком. Это послужило для меня ключом. Оставалось только найти подходящий замок. Им оказался Вермонт — и дверь открылась.

Никки опустилась на сиденье культиватора. Она понимала, что в подобной ситуации торопить Эллери бесполезно и нужно предоставить ему свободу действий. Он заслужил это, думала Никки, видя, каким бледным и усталым выглядит Эллери после ночной борьбы с Джорджем Вашингтоном.

— Число было неверным, — торжественно заявил Эллери, опираясь на топор Тобайаса. — Казалось несомненным, что Вашингтон посадил двенадцать деревьев. Хотя «Дневник Симеона Кларка» нигде не упоминает число двенадцать, но доказательства выглядели неопровержимыми — двенадцать дубов находились на одинаковом расстоянии друг от друга, образуя равносторонний треугольник.

И все же, каким бы совершенным ни был треугольник, я чувствовал, что дубов не могло быть двенадцать, если только их действительно посадил Джордж Вашингтон в 1791 году от Рождества Христова 22 февраля по новому стилю.

Потому что до 4 марта того же года, когда Вермонт присоединился к Союзу, увеличив количество штатов еще на один, в стране существовало другое число, настолько важное, почитаемое и находившееся у всех на устах, что стало уже не числом, а неким священным символом. Оно затмевало собой все другие числа, словно Пол Баньян,[16] и было запечатлено в количестве звезд и полос на новом американском флаге. Это было число, знаменосцем которого являлся Джордж Вашингтон — глава новой республики, рожденной кровью и мужеством ее граждан. Оно постоянно пребывало в сердцах, умах и на устах всех американцев.

Если Джордж Вашингтон, который не просто символизировал все это, но и обладал необычайным пристрастием к числам вообще, захотел посадить дубы в память о пребывании на ферме в 1791 году в свой день рождения, он выбрал бы из бесконечного ряда чисел только одно — число тринадцать!

Теперь рощу Вашингтона освещало солнце.

— Джордж Вашингтон посадил в тот день тринадцать деревьев и зарыл под одним из них медный футляр работы Пола Ривира. Двенадцать деревьев он расположил в виде равностороннего треугольника, и нам известно, что историческое сокровище не было спрятано ни под одним из них. Следовательно, он зарыл футляр под тринадцатым саженцем дуба, который за прошлое столетие успел вырасти, засохнуть и исчезнуть, не оставив ни корней, ни других следов.

Где же Вашингтон поместил тринадцатый дуб? Ибо в том месте, где он некогда стоял, зарыт медный футляр с его шпагой и первой монетой, отчеканенной в новом государстве.

Эллери с нежностью посмотрел на вишню, которую Тобайас Кларк посадил шесть лет назад в самой середине рощи Вашингтона.

— Где мог это сделать Вашингтон — землемер и геометр, все существо которого требовало полной симметрии? Очевидно, только в одном месте — в центре треугольника.

Эллери подошел к шестилетнему дереву и взмахнул топором Тобайаса. Но внезапно он опустил его и с удивлением произнес:

— Послушайте! Разве сегодня не…

— День рождения Вашингтона, — кивнула Никки.

Эллери усмехнулся и начал рубить вишневое дерево.

Март ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ИДАМИ[17] МАЙКЛА МАГУНА

Он обсуждался на третьей сессии 65-го конгресса и был одобрен 24 февраля в 18.55, получив номер 254 (в палате представителей — 12 863).

Не было ничего тревожного в его названии: «Акт, обеспечивающий государственный годовой доход и служащий иным целям». Последние три слова могли вызвать кое у кого эффект «гусиной кожи», но едва ли что-нибудь более серьезное.

При чтении ничего не было понятно, пока вы не доходили до фразы: «15 марта или перед этим днем». Тогда все становилось ясным, как колокольный звон. Ибо единственное несчастье, которое обрушивается на всю Америку — urbs et suburbs[18] — 15 марта или перед этим днем, — это подоходный налог.

Прежде чем перейти к Майклу Магуну и его необычной налоговой проблеме, желательно совершить краткий экскурс в область законов, касающихся не только Майкла, но и почти всех нас. Налоговое законодательство существовало и до, и после Акта о годовом доходе 1918 года, однако упомянутый Акт имел существенное отличие. Это был первый закон о подоходном налоге, который назначал судный день на 15 марта. Его предшественники назначали таковым 1 марта.

Почему же дата изменилась?

Для этого существовала причина, которую, однако, вам не смог бы объяснить налоговый инспектор, несмотря на все его познания.

Кто-то — министр финансов, конгрессмен из Индианы или Огайо, а может, более мелкий слуга народа, дорвавшийся до законодательного пирога и абсолютно лишенный чувства юмора, — вспомнил о Цезаре и окровавленных кинжалах,[19] о грозных знамениях и приметах, о багровых облаках, скрывших луну над Капитолийским холмом. Он мог даже припомнить, что postridie idus — день следующий за идами — считался древними римлянами несчастливым.

И кто из нас, воздавая должное Цезарю, станет отрицать 16 марта, что римляне были правы?

Во всяком случае, для Магуна все сложилось крайне неудачно.

Майкл был частным детективом. Эти слова обычно ассоциируются с субъектами с прищуренными глазами, узкими бедрами и сигаретой в зубах, носящими сшитые на заказ костюмы от Финчли, галстуки от Сулки и тридцатидолларовые шляпы от Доббса, которые приканчивают пятерых громил и одного босса гангстеров во время каждого расследования, ведут себя с дамами как лисы в курятнике, носят на бедре полную фляжку виски и если разговаривают, то с оскорбительным лаконизмом, — словом, с героем Чандлера,[20] воплощенным Богартом.[21]

Увы! Майкл Магун был сутулым человеком с большими плоскостопыми ногами и карими глазами, которые щурились под стеклами очков в черепаховой оправе, придавая лицу удивленное выражение. Он носил шляпы от Эдамса, костюмы от Барни, обувь от У.Л. Дагласа, не курил и не пил — первое не позволяла астма, а второе — любящая жена, обладающая безошибочным нюхом ищейки. Майкл ни разу в жизни и пальцем не тронул ни одну из своих клиенток, не столько из-за отсутствия либидо, сколько из страха потерять лицензию. Уйдя из полиции четыре года назад, он только дважды стрелял из своего револьвера, причем в одном из этих случаев выстрел произошел случайно во время чистки оружия на черной лестнице собственного дома, когда соседская гордость и радость пульнула ему из рогатки в правую руку.

Ни в одном из своих дел Майклу Магуну не приходилось сталкиваться с таинственными толстяками с непроницаемыми лицами, с мальтийскими соколами[22] или главарями гангстеров в роскошных пентхаусах. Большей частью он проводил время, следя за леди тридцати с лишним лет по поручению их ревнивых супругов или хватая на месте преступления продавцов, неравнодушных к кассам хозяев магазинов. По субботним вечерам Майкл водил жену в кино, а по воскресеньям отправлялся в «Маленькую Украину» на Фордем-роуд, так как обожал шашлык и борщ с кислыми сливками. Вечером в среду он играл в бинго.

Первые три года деятельности в качестве частного детектива Майкл Магун принимал клиентов в своей трехкомнатной квартире в Бронксе, подбирая дела с помощью намеков старых друзей из полиции. Потом он и миссис Магун решили, что выигрышей в бинго маловато для оплаты двух телефонных номеров, поэтому Майкл стал арендовать одну из четырех комнат офисных апартаментов в доме на Сорок второй улице, деля упомянутые апартаменты со стенографисткой, художником и лысым маленьким человечком с золотым зубом и четырьмя вечно звонящими телефонами. Спустя неделю после того, как на матовом стекле двери появилась надпись золотыми буквами: «Майкл Магун. Конфиденциальные расследования», Майкл впустил в комнату Клементу ван Дом — клиентку, о которой мечтают магуны всего мира, поскольку она платит ежегодный предварительный гонорар за продолжительные услуги. Дело касалось клептомании… но о миссис ван Дом будет сказано ниже.

С того дня мартовские иды трижды приходили и уходили, и Цезарь был удовлетворен. Но затем наступил четвертый раз, и Майкл помчался так быстро, как ему позволяла астма, в квартиру Квинов.

Созерцание детектива, пришедшего за советом к другому детективу, показалось Никки забавным. А поведение бедного Майкла, оглядывающегося по сторонам, делало его еще более увлекательным.

Однако самое интересное было впереди.

— Эллери, — покраснев, сообщил Майкл, — меня ограбили.

— Ограбили, — повторил Эллери. — И что же у вас украли, Майкл?

— Мою налоговую декларацию.

Никки извинилась и выбежала. Когда она вернулась, Эллери прятал носовой платок.

— Простите, Майкл, — сказал он. — Это мой застарелый плеврит. Говорите, у вас украли налоговую декларацию?

— Вот именно, а ты здоров как бык, — сердито заявил Майкл Магун. — Не упрекаю тебя за твою истерику. Но это вовсе не смешно. Сегодня 14 марта. Что мне прикажешь делать 15-го?

— Ну, ваша… э-э… декларация, Майкл, едва ли так уж сложна, — серьезно ответил Эллери. — Возьмите еще один бланк и заполните его — вот и все.

— Чем мне его заполнить, скажи на милость?

— Как это чем?

— Ведь нужно писать сведения о доходах!

— Конечно. А у вас их нет?

— Нет!

— Но…

— Послушай, Эллери. Все мои записи, использованные для декларации, исчезли вместе с ней!

— Вот как?

— Бумаги лежали в этом портфеле. Мне понадобилась неделя, чтобы собрать дубликаты всех записей! Что я скажу налоговому инспектору? — И Майкл, будучи старым однокашником инспектора Квина и зная Эллери с тех пор, как тот помещался у отца в кармане, сердито добавил: — Ну, что скажешь, умник?

— Эллери, это чепуха, — вмешалась Никки, косясь на стол, дабы убедиться, что все ее бумаги на месте.

— Где было похищено содержимое вашего портфеля, Майкл?

— В моем офисе. Ты бывал там, Эллери, — я делю его с тремя другими съемщиками.

— И у вас общая приемная, — кивнул Эллери. — А вы сами были тогда в вашем офисе, Майкл?

— Да… Нет, не совсем… Лучше я расскажу по порядку, а то у меня голова кругом идет.

Это произошло вчера, в шесть часов вечера. Майкл работал над своей налоговой декларацией. Без нескольких минут шесть он решил, что на сегодня хватит, собрал все чеки, счета и памятки и положил их в портфель вместе с декларацией.

— Я как раз надевал пальто, — продолжал Майкл, кем да миссис Карсон — стенографистка, которая вносит арендную плату за апартаменты, — вбежала в мой офис с криком, что в приемной пожар. Я кинулся туда и увидел, что горит диван. Кто-то, должно быть, бросил спичку в мусорную корзину рядом, там загорелись бумаги, и пламя охватило диван. Я справился с огнем минут за пять, потом вернулся в офис, взял шляпу и портфель и отправился домой.

— И конечно, — вздохнул Эллери, — когда вы пришли домой, то обнаружили, что декларация исчезла вместе со всеми бумагами.

— Вот именно, — с горечью подтвердил Майкл Магун. — Вместо них там лежала газета.

— Подмена могла осуществиться en route[23] из офиса домой?

— Никак не могла. Выйдя из здания, где находится офис, я пошел в гараж с портфелем под мышкой. Потом я сел в свою машину, положил портфель рядом на пустое сиденье и поехал домой.

— Вы уверены, что это был тот же самый портфель?

— Конечно уверен. Это мой старый портфель.

— Значит, подмена была частичной, — задумчиво промолвил Эллери. — Кто-то открыл ваш портфель на столе в офисе, удалил содержимое, сунул в него газету и закрыл, покуда вы боролись с огнем в приемной.

— Должно быть, это миссис Карсон, — предположила Никки, удивляясь, как очевидные вещи могут ускользать от столь опытного сыщика, как Майкл Магун.

— Что вы на это скажете, Майкл? — осведомился Эллери.

— Исключено. Она выбежала из офиса раньше меня, оставалась со мной в приемной, бегая от водопроводного крана к горящему дивану с вазой, которая стоит у нее на столе. Я ни на миг не терял ее из виду.

— Кто еще был в апартаментах?

— Два других съемщика. Один из них художник по имени Леонардо Винс — по-моему, форменный псих. Другой — маленький человечек, именующий себе Джеком Зигги. Он букмекер, хотя думает, что я этого не знаю.

— Винс и Зигги выбегали из своих офисов, когда вы и миссис Карсон тушили пожар?

— Конечно. Но толку от них было чуть — они просто стояли и давали советы. Я не обращал на них внимания.

— Тогда, возможно, один из них…

— Возможно. Но я не могу быть в этом уверенным. Как бы то ни было, вчера вечером я вернулся в офис, думая, что оставил декларацию на столе…

— И ее, разумеется, там не оказалось.

— Я всю ночь не спал, — жалобно произнес Майкл, — а если бы заснул, то меня бы тут же разбудило ворчание моей старухи.

— Этим утром, Майкл, вы были в офисе?

— Нет. Я прямиком направился сюда. Эллери встал и начал набивать трубку.

— Весьма необычная проблема, Майкл.

— Необычная? — удивилась Никки. — Что же в ней необычного?

— Зачем кому-то понадобилось красть налоговую декларацию, да еще у такого человека, как Майкл? Чтобы узнать его прошлогодний доход? При всем уважении к вашей деятельности, Майкл, это едва ли могло кого-либо интересовать, более того — для этого вору было незачем красть декларацию. Один взгляд на нее сообщил бы ему все, что он хотел знать.

— Тогда почему же он украл ее? — осведомилась Никки.

— Это и делает всю проблему такой интересной, — ответил Эллери. Он строго посмотрел на Майкла: — Вы занимались чем-нибудь незаконным?

— Незаконным?!

Эллери усмехнулся:

— Рутинный вопрос, Майкл. Конечно, в таком случае вы вряд ли стали бы сообщать об этом дяде Сэму. — Эллери попыхивал трубкой. — Единственное возможное предположение — один из источников вашего дохода.

— Не понимаю, — пожаловался Магун.

— В конце концов, Майкл, вы ведь частный детектив. Ваша собственная вывеска объявляет о конфиденциальной природе вашей работы. Были ли в вашем портфеле бумаги, относящиеся к клиенту или делу, требующему строгой секретности?

На лице Майкла отразилось сомнение.

— Ну, все мои дела можно назвать конфиденциальными…

— Майкл, я готов поставить свой налог против вашего на то, что у вас имеется по крайней мере один весьма состоятельный клиент, обратившийся к вам с условием соблюдать строжайшую секретность, документы по делу которого вчера находились в вашем портфеле.

— Миссис ван Дом! — воскликнул Магун.

— Миссис ван Дом, — повторил Эллери. — Похоже, я попал в точку, Майкл. Никки, записывайте!

И Майкл Магун поведал историю своего лучшего клиента, миссис Клементы ван Свикен ван Дом.

Даже если бы она была только ван Свикен или ван Дом, то все равно занимала бы высокое место в социальной пирамиде. Но будучи и той и другой, она одиноко царствовала в заоблачных высях, окруженная стратосферой и Богом. Миссис ван Дом находилась так далеко от поля зрения простых смертных, что Никки, которая служила для Эллери «Готским альманахом»,[24] никогда о ней не слышала (чего нельзя было сказать о самом Эллери). Почтенная дама считала Парк-авеню задворками, а «Дочерей американской революции»[25] выскочками. Один из ван Свикенов помогал строить Форт-Амстердам на Манхатасе,[26] а один из ван Домов проложил дорогу к заливу Гованус[27] за девять лет до того, как основал поселение под названием Брейкелен.[28] О высочайшем социальном положении миссис Клементы ван Свикен ван Дом свидетельствовало то, что она получала приглашения на все эксклюзивные мероприятия Нью-Йорка и никогда их не посещала. Сама миссис ван Дом устраивала по одному приему в год, причем гости подбирались не менее тщательно, чем персонал в Оук-Ридж в штате Теннесси,[29] — в список включались лишь те, чьи предки обосновались в Новом Свете до 1651 года и чьи состояния не были запятнаны торговлей — по крайней мере шестью поколениями.

Миссис ван Дом была вдовой и имела одного ребенка — дочь.

— Видели бы вы эту Маргрету, — усмехнулся Майкл Магун. — Ей не меньше сорока пяти, тоща как жердь, вся в угрях, да еще стихи пишет.

— Под псевдонимом Голландия, — кивнул Эллери. — Тяжелый случай. Насколько я понимаю, Майкл, мамаша консультировалась с вами по поводу Маргреты?

— Совершенно верно.

— Только потому, что она пишет плохие стихи? — спросила Никки.

— Потому что она клептоманка, мисс Портер.

— Все становится слишком ясным, Майкл, — заметил Эллери. — Остановите меня, если я ошибусь. Миссис ван Дом боится лишь одного: скандала. Некрасивая Маргрета не только совершает преступление, сочиняя плохие стихи, но и приобрела дурную привычку брать чужое. Возможно, мамаше поступили вежливые жалобы. Она платит, но начинает беспокоиться. Маргрета не проявляет тенденции к исправлению. Дурная привычка усиливается. Есть риск, что это попадет в газеты. Мамаша обращается к сравнительно неизвестному частному детективу — несомненно, проверив вашу репутацию, Майкл, у ваших старых друзей в Главном управлении — и поручает вам Маргрету с условием соблюдать строжайшую тайну.

— Все верно, — кивнул Майкл. — Моя работа — оберегать Маргрету от ареста и огласки. Я слежу за ней, как только она выходит на улицу, а когда вижу, что она крадет какую-то вещь, то потихоньку плачу за нее. Миссис ван Дом оплачивает мне расходы, проверяя все отчеты соколиным глазом. Я получаю ежегодный предварительный гонорар — не бог весть какой, но не маленький.

— И среди ваших документов о доходах, — подхватил Эллери, — были бумаги, имеющие отношение к приключениям Маргреты.

— Кто-то выследил мистера Магуна, — воскликнула Никки, — увидел, что происходит, а потом украл его документы о доходах, чтобы… — Она оборвала фразу. — Чтобы что?

— Очевидно, чтобы воспользоваться ими, — сухо заметил Эллери.

— Шантаж! — рявкнул Майкл, вскакивая, как будто ему дали пинка. — Черт возьми, Эллери, с этими счетами, корреспонденцией и прочим старую леди можно доить до конца дней! Она заплатит сколько угодно, чтобы история не выплыла наружу!

— Но кто шантажист? — осведомилась Никки.

Майкл молча сел.

Однако Эллери, выбив трубку в камин, спокойно ответил:

— Миссис Карсон.

— Но, Эллери, мистер Магун говорит, что миссис Карсон не могла…

— Никки, огонь вспыхивает в мусорной корзине и перекидывается на диван, после чего миссис Карсон с криком врывается в офис Майкла и заставляет его выбежать вместе с ней в приемную. — Эллери пожал плечами. — Они остаются вместе, покуда сообщник миссис Карсон проскальзывает в офис Майкла, не имея времени отобрать бумаги, касающиеся ван Домов, забирает все содержимое портфеля Майкла, заменив его газетой, и незаметно уходит. Майкл, — закончил Эллери, кладя трубку на каминную полку, — давайте сходим к вам в офис и продиктуем кое-что нашей стенографистке.

Итак, пропажа налоговых документов Магуна выглядела простым делом.

Но, увы, оно не оказалось таковым.

Когда они открыли дверь офиса миссис Карсон, то увидели, что теперь ей могут диктовать только в ином мире.

— Чувствуете себя лучше? — осведомился Эллери, допивая остатки бурбона в бумажном стаканчике.

— О, Эллери! — простонала Никки. — Мертвая женщина!

— Мертвая женщина всего лишь мертвая женщина.

— Но у нее не осталось лица!

— Я думал, вы уже привыкли к подобным вещам, Никки.

— Очевидно, потому вы допили мое виски.

— У меня была жажда, — с достоинством промолвил Эллери и снова шагнул в офис миссис Карсон, героически борясь со своим желудком.

Они молча стояли вокруг стола с пишущей машинкой, глядя на то, что осталось от стенографистки.

— Шесть дюймов, Эллери, — с удивлением сказал инспектор Квин. — Стреляли на расстоянии всего шести дюймов от ее лица.

— Нет никаких сомнений, что это миссис Карсон?

— Это она, — с трудом выдавил Майкл.

— Миссис, — произнес Эллери, глядя на ее левую руку. — А где мистер?

— На кладбище Монтефьоре, — ответил Майкл, судорожно глотнув. — Она говорила, что он откинул копыта шесть лет назад.

— А сколько ей было лет, Майкл? — Определить возраст женщины, не имеющей лица, было нелегко.

— Я бы сказал, тридцать шесть — тридцать восемь.

— Она когда-нибудь упоминала о своем бойфренде? — спросил инспектор.

— Нет. И вроде бы никогда не ходила на свидания. Всегда работала здесь допоздна.

— Может, она и работала, Майкл, — усмехнулся инспектор, — но только не за пишущей машинкой.

Позеленевшая физиономия Майкла приобрела озадаченное выражение.

— Мы знаем, что она выманила вас из офиса, устроив пожар, — с раздражением продолжал старый джентльмен. — Мы знаем, что во время этого пожара кто-то взял документы из вашего портфеля. А кто находился здесь тогда? Двое других съемщиков. Значит, один из них был сообщником миссис Карсон. Так что, «работая допоздна», она забавлялась с Леонардо Винсом или Джеком Зигги прямо здесь, в офисе.

— Тогда кто же пришил ее вчера вечером? — пробормотал Майкл Магун. — Выходит, Винс или Зигги?

Старик кивнул.

— Но почему, инспектор?

— Майкл, Майкл!

— По-твоему, папа, он избавился от своей сообщницы? — спросил Эллери.

— А что же еще? Она помогла ему украсть документы для шантажа миссис ван Дом, а он убрал подружку, чтобы прибрать все деньги и не беспокоиться о ее длинном языке. Эллери, ты выглядишь так, будто что-то почуял.

— Должно быть, он очень глуп, — заметил Эллери.

— Еще бы, — усмехнулся его отец. — Только в твоих книгах у преступников ума палата. Кстати, Эллери, если бы ты придумал этот сюжет, кто бы оказался убийцей?

— Майкл, — тут же ответил Эллери.

— Я?! — На лице Майкла появился испуг.

— Конечно, Майкл, — усмехнулся инспектор. — Кстати, сколько было времени, когда вы возвращались сюда вчера вечером проверить, не оставили ли ваши бумаги в офисе?

— Так вот оно что, — сердито буркнул Майкл. — Слушайте, инспектор…

— Не будьте ослом, Майкл, — раздраженно прервал его Эллери. — Сколько тогда было времени? Была ли она жива? Горел ли у нее свет?

— Было без четверти восемь. Миссис Карсон работала в своем офисе. Я спросил, не находила ли она какие-нибудь бумаги из моего портфеля, и она ответила, что нет. Тогда я спросил, где Зигги и этот чокнутый художник, а она сказала, что они давно ушли домой. Ну, я пожелал ей доброй ночи и тоже отправился домой.

— Какой она вам тогда показалась?

— Обычной.

— Не нервной?

— Черт ее знает. Она всегда выглядела нервной.

Инспектор почесал затылок.

— Док Праути смог сообщить только то, что ее убили вчера вечером между семью и девятью. Уборщица говорит, что наводила порядок в офисах около семи и миссис Карсон тогда была одна. Поэтому, Майкл, если вы оставили ее живой около восьми, то ее прикончили между восемью и девятью.

— Один из этих двоих, — добавил появившийся в дверях сержант Вели.

Первый мужчина был высоким, на вид порядком опустившимся, с грязными цепкими пальцами и желтоватыми мешками под глазами. Вторым был маленький лысый человечек с золотым зубом. Взглянув на труп, оба быстро шагнули назад, но в дверях стоял Вели с сигарой во рту.

Высокий мужчина подошел к окну и открыл его, подставив лицо холодному мартовскому воздуху. Маленький подбежал к мусорной корзине миссис Карсон и склонился над ней, почти засунув в нее голову.

— Как вы можете на это смотреть? — пробормотал высокий.

Маленький издал нечленораздельные звуки.

— Это Винс, художник, и Джек Зигги, букмекер, — представил Майкл.

— Я не убивал ее, — заявил высокий мужчина. — Я художник и люблю жизнь. Я не мог бы убить даже паука, ползущего по моей ноге. Спросите кого угодно. И не думайте, что заставите меня признаться. Хоть режьте меня на куски… — Физиономия Леонардо Винса побагровела.

— Мы вас поняли, Винс, — мягко произнес инспектор. — Полагаю, Зигги, вы тоже ее не убивали?

Лысый человечек поднял голову, чтобы ответить, но тут же опустил ее снова, издав тот же звук.

— Инспектор, — заговорил сержант Вели.

— Что? — отозвался старый джентльмен, не глядя на него.

— Ночной портье говорит, что Винс и Зигги возвращались в здание вчера вечером. Он не может вспомнить точное время, но утверждает, что они приходили порознь между восемью и девятью.

Даже сержант Вели с облегчением затянулся сигарой, когда двое мужчин в униформе вынесли тело миссис Карсон.

Леонардо Винс, поежившись, закрыл окно, а маленький букмекер выпрямился с виноватым видом, не выпуская из рук корзину. Инспектор кивнул детективу, и Джек Зигги вышел из комнаты вместе с корзиной.

— Кобальтовая синяя, — сказал инспектор художнику. — Вы говорили…

— Можете называть ее охрой или кармином, но это была кобальтовая синяя, — устало произнес Винс. — Пойдите в мой офис и убедитесь, что этого тюбика там нет. Я вернулся за ним вчера вечером и забрал его домой. Днем я могу работать ради денег — черт бы побрал эту рекламу! — но мои вечера, джентльмены, посвящены Искусству с большой буквы. Я пришел домой, перекусил, подошел к мольберту и обнаружил, что у меня нет кобальтовой синей краски, которая требовалась мне для цели, недоступной вашему вульгарному пониманию. Магазины были закрыты, поэтому я вернулся в офис за тюбиком…

— Кобальтовой синей, — кивнул инспектор. Он посмотрел в упор на Винса, который ответил ему полным ненависти взглядом. — И миссис Карсон была…

— Думали, я буду сам себе противоречить? — с горечью осведомился художник. — Даже ребенок мог бы повторять эту историю ad infinutum.[30] Я не видел миссис Карсон. В ее офисе горел свет, но дверь была закрыта. Можете не задавать следующий вопрос. Было приблизительно четверть девятого. Нет, этого гомункула здесь не было — я имею в виду существо, называющее себя Зигги, — по крайней мере, я его не видел. И я понятия не имею, была ли эта женщина жива или мертва. Из ее офиса я не слышал ни звука. К тому же я женоненавистник. Ну что, повторить все снова?

По окончании этого замечательного монолога в комнату вернулся «гомункул» с детективом, но без корзины.

— Я тоже ничего не знаю, — заныл Зигги.

— Вы сделали отсюда пару телефонных звонков, — вежливо напомнил инспектор, — и…

— Да. Это были конфиденциальные разговоры. Некоторые мои клиенты должны мне деньги и пытались меня надуть, поэтому я вернулся сюда, чтобы поговорить с ними без свидетелей. Я ничего не помню, ничего не слышал и никого не видел. Ни света, ни миссис Карсон…

— Ну и ну! — Инспектор вздохнул. — Что скажешь, Эллери?

— Не вижу причин задерживать здесь этих людей, — откликнулся Эллери.

Старик нахмурился.

— Ты не установил никакой связи между ними и миссис Карсон, — продолжал Эллери, — за исключением того, что они снимали общие апартаменты. По-видимому, женщину убил кто-то другой. Убери их отсюда, папа, меня от них тошнит больше, чем тебя.

Когда Леонардо Винс и Джек Зигги ушли, инспектор осведомился:

— Ну, великий детектив, что у тебя на уме?

— И почему вы велели ничего не упоминать о краже документов Майкла, касающихся миссис ван Дом? — спросил сержант Вели.

— Предположим, — ответил Эллери, — этот вор, убийца и потенциальный шантажист отчаянно нуждается в деньгах.

— Он не осмелится приступить к шантажу сейчас! — воскликнул инспектор.

— Ведь это страшный риск, маэстро!

— Но ведь он не знает, что мы установили хотя бы малейшую связь между кражей бумаг Майкла и убийством миссис Карсон.

Инспектор Квин прошелся по офису, дергая себя за усы.

— Майкл, — сказал он наконец, — позвоните этой миссис ван Дом. Я хочу поговорить с ней.

На следующее утро Эллери, положив трубку, обратился к аудитории:

— Разговаривать с миссис ван Дом — интересный опыт. Вчера тебе так не показалось, папа?

— Не важно, что мне показалось, когда я разговаривал с этой чванливой старухой, — проворчал инспектор. — Что она сказала тебе, Эллери?

— Это как полет в космос. Оставляет возбуждающие воспоминания о неописуемом величии и почти никакого чувства реальности. Майкл, неужели она в самом деле существует?

— Какая разница, существует она или нет? — рявкнул Магун. — Что она сказала?

— Что получила записку с первой утренней почтой.

— Право, Эллери, — заметила Никки, — ваше всеведение просто отвратительно.

— Пожалуй, я пройдусь туда, — промолвил сержант Вели, — повидаю ее милость, возьму записку и устрою…

— Вас не примут, — прервал Эллери. — Если миссис Клемента ван Свикен ван Дом хочет заплатить шантажисту, она ему заплатит, а если полиция города Нью-Йорк подошлет на свидание хотя бы одного детектива, то она, по ее словам, предъявит упомянутому городу иск на энное количество миллионов.

— Ты имеешь в виду… — начал инспектор.

— Миссис ван Дом боится, что полиция спугнет шантажиста, папа, и он передаст в газеты всю историю Маргреты, подкрепленную документами. Чтобы это предотвратить, она готова заплатить десять тысяч долларов. Миссис ван Дом говорила весьма властно и решительно.

— Выходит, наши руки связаны, — простонал инспектор. — Если бы мы только знали, что говорится в этой записке…

— Это записано в моем блокноте слово в слово.

— Она прочитала ее тебе?

— Я все-таки джентльмен, хотя и не слишком высокого происхождения, — улыбнулся Эллери. — Ты слышал, как я с ней говорил. В записке сказано: «Миссис ван Дом! У меня есть доказательства, что ваша дочь — воровка. Будьте сегодня в восемь вечера в южном зале ожидания вокзала Пенсильвания. Захватите с собой десять тысяч долларов в купюрах не крупнее двадцатидолларовых. Наденьте черную шляпу с пурпурной вуалью. Заверните деньги в красную бумагу и держите пакет в левой руке. Не предупреждайте полицию! Если я замечу легавых, то позабочусь, чтобы каждая газета в городе получила документы с фотокопиями, рассказывающие о том, как ваша дочь годами совершает кражи в нью-йоркских универмагах. Имейте в виду — я не шучу». Подпись отсутствует.

— Похоже на человека с золотым зубом, — с сомнением промолвила Никки.

— А я думаю, это Винс! — возбужденно воскликнул Майкл.

— Это может быть и тот, и другой, — проворчал инспектор. — Зигги постарался улучшить свой английский, или же Винс намеренно использовал небрежный слог. Отличная работа, сынок. Мы будем там, и…

— Ну нет!

— То есть как это?

— Помни об иске на несколько миллионов.

Инспектор стиснул зубы.

— Кроме того, — продолжал Эллери, — я дал миссис ван Дом слово джентльмена, что ни одного полицейского не будет на вечернем свидании.

— Эллери! — простонал старик.

— С другой стороны, я не полисмен и не официальный детектив, не так ли? И Майкл тоже. А тем более Никки.

— Эллери!

— Майкл, вы не кажетесь довольным.

— Довольным! Сегодня 15 марта, — сквозь зубы процедил Магун. — Эта крыса не покажется до восьми вечера, а срок подачи деклараций истекает в полночь. Он еще удивляется, что я не выгляжу довольным!

— Ничего, Майкл, — успокоил его Эллери. — У нас останется четыре часа.

— Схватить за шкирку эту вонючку, узнать, где он спрятал мои документы, найти их, закончить работу с декларацией, отправить ее по почте — и все это от восьми до двенадцати!

— Можете считать, что декларация уже в сумке почтальона, — заверил его Эллери.

Но пророчества — рискованное занятие.

Без двенадцати минут восемь вечера 15 марта высокая, полная женщина в черной шляпе с пурпурной вуалью и с красным пакетом в левой руке появилась в дверях южного зала ожидания вокзала Пенсильвания.

Миссис Клемента ван Свикен ван Дом обозревала своих соотечественников. Черты ее лица выражали возбуждение. «Так вот как выглядит Народ», — казалось, говорили они.

Народ смущенно взирал на миссис ван Дом, которая царственно проплыла к ближайшей скамейке. Негр-солдат подвинулся, освобождая ей место. На другом конце скамейки молодая мама перепеленывала орущего младенца. Глубоко вздохнув, миссис ван Дом опустилась на скамейку и застыла как вкопанная. Ее лицо покрылось румянцем.

Без двенадцати минут десять она все еще сидела на прежнем месте. Теперь ее соседями были старик без галстука и с бумажной сумкой и девушка в норковом манто и без шляпы, курящая сигарету.

Три наблюдателя обменялись взглядами поверх газет.

— Он не мог нас заметить, Эллери, — пробормотал Майкл.

— Не мог, — согласился Эллери. — Если только он не был здесь в шесть часов и не видел, как мы вошли. В том месте, где мы сидим, нас нельзя заметить, входя в зал ожидания, поэтому я его и выбрал.

— Но мы должны были заметить его, — сказала Никки.

— Вот именно. — Эллери поднялся. — Либо нас одурачили, либо он передумал в последний момент.

— А что делать с миссис ван Дом? — спросила Никки.

— Оставим ее вдыхать запахи Америки, — ответил Эллери. — Это ей на пользу. Пошли.

— Моя декларация! — простонал Майкл Магун.

Первыми людьми, которых они увидели, войдя в приемную инспектора Квина в Главном полицейском управлении, были Леонардо Винс и Джек Зигги.

— Эллери… — начала Никки, но умолкла, взглянув на лицо инспектора.

— Вот человек, которого заинтересует ваша история, мистер Винс, — добродушно сказал старик. — Кстати, сынок, ты хорошо пообедал?

— Ужасно. Сплошное разочарование.

— В этих меню трудно разобраться, верно? Так вот, в половине восьмого мистер Винс явился в управление. Мистер Винс, расскажите моему сыну то, что рассказали мне.

— Я занимался живописью дома, — устало начал Винс. — Без четверти семь зазвонил телефон. Звонили из «Вестерн Юнион» — они прочитали мне телеграмму: «Хочу заказать вам портрет дочери. Уезжаю из города вечером, но у меня есть несколько минут, чтобы все обсудить с вами перед отходом поезда. Встретимся в восемь вечера в южном зале ожидания вокзала Пенсильвания. Я буду в черной шляпе с пурпурной вуалью и красным пакетом в руке».

— Подписано: «Клемента ван Свикен ван Дом», — закончил инспектор Квин.

— А вы… — начал Эллери.

— Ну конечно, маэстро, — прервал сержант Вели. — Я уже получил в телеграфной конторе копию телеграммы. Текст был передан по телефону во второй половине дня. Кто звонил, они не знают. Им велели доставить телеграмму или сообщить адресату текст без четверти семь.

Обернувшись к художнику, Эллери вежливо осведомился:

— Почему же вы не пошли на встречу, мистер Винс?

Художник усмехнулся, обнажив зубы, похожие на деревянные:

— С малышом Леонардо этот номер не пройдет. Когда человека в этом мире преследуют столько, сколько преследовали меня, у него развивается животный инстинкт в отношении опасности. Богатый заказчик снизошел до меня как раз в тот день, когда я стал подозреваемым в убийстве? Ха-ха! Я отправился прямиком к инспектору Квину.

— И с тех пор он находится здесь, — сухо добавил инспектор.

— Не могу выставить его из офиса, — пожаловался сержант.

— Здесь так уютно и безопасно, — осклабился Винс.

— А мистер Джек Зигги? — внезапно спросил Эллери.

Маленький букмекер вздрогнул.

— Это клевета, — заявил он. — Я не знаю…

— Вы ничего не знаете, — кивнул инспектор. — Мистера Джека Зигги задержали в половине восьмого во время обычной облавы в большом притоне букмекеров на углу Тридцать четвертой улицы и Восьмой авеню.

— Когда ребята увидели, кого они схватили, — злобно добавил Вели, — то притащили его прямо сюда.

— Где он составил компанию мистеру Винсу. Оставайтесь здесь, Вели, и развлекайте этих джентльменов. Мы идем ко мне в кабинет.

— Моя декларация… — пробормотал Майкл Магун.

— План преступления кажется мне весьма ловким, — сказал инспектор, закидывая ноги на стол. — Наш человек — Винс. У него есть голова на плечах, и он понимает, что мы связываем кражу с убийством. Возможно, он понял это, потому что мы не обращались с Майклом как с одним из подозреваемых. И Винс решает обеспечить свою безопасность.

— Он посылает эту записку миссис ван Дом, — подхватила Никки, — назначая ей встречу на вокзале Пенсильвания, а сегодня телеграфирует самому себе, назначая такое же свидание!

— И конечно, тут же бежит ко мне, — кивнул инспектор. — Результат? Он — невинный человек, которому старались приписать кражу, попытку вымогательства и убийство.

— Но тогда, — возразил Майкл, — каким же образом он собирался шантажировать миссис ван Дом? Я думал, что целью преступника было именно это.

— Винс хитер, Майкл, — ответил инспектор. — Поняв, что его первоначальный план терпит неудачу, он решает замести следы. Как тебе эта теория, Эллери?

— Приемлемая, но слишком путаная. — Эллери нахмурился. — Есть альтернативная теория, которая гораздо проще. Мистер Джек Зигги, чувствуя опасность, решает подсунуть нам невинную жертву. Он отправляет записку миссис ван Дом, а потом телеграмму Винсу.

— Возможно, до него дошел слух об облаве, — воскликнула Никки, — и он нарочно отправился в этот притон, чтобы его задержали до восьми часов — времени свидания на вокзале! Если Винс встретится с миссис ван Дом, когда Зигги будет арестован по пустяковому обвинению…

— Что плохого в этой теории, папа?

— Ничего, — проворчал инспектор. — Две теории. Почему они никогда не возникают в единственном числе?

— Моя налоговая декларация, — заныл Майкл. — Хоть кого-нибудь она волнует? Посмотрите на часы!

— Двумя теориями это дело не ограничивается, папа, — рассеянно произнес Эллери. — Я могу придумать еще минимум две, которые удовлетворят меня гораздо больше. Беда в том… — Он внезапно умолк и уставился на ноги отца.

— В чем дело? — спросил инспектор, также глядя на свои ноги. — У меня дырка в ботинке?

— Портфель, на который ты положил ноги, — сказал Эллери.

— Что-что?

— Это мой портфель, — вмешался Майкл. — Помнишь, Эллери, тот, который я принес, когда приходил к тебе…

— Погодите минуту, Майкл, — остановил его Эллери. — Мне пришло в голову, что я ни разу не обследовал этот портфель в офисе, когда мы нашли мертвую миссис Карсон… Папа, могу я его осмотреть?

— Конечно. Но он тебе ничего не скажет.

— Эту газету засунул сюда вор? — спросил Эллери, вытаскивая из портфеля мятый номер «Нью-Йорк таймс».

— Дай-ка взглянуть, — попросил Майкл. — Да. Я помню, что она была разорвана над буквой «Т».

— Вы уверены, Майкл?

— Конечно!

— Что вы так сосредоточенно рассматриваете? — фыркнула Никки, заглядывая за плечо Эллери. — Это просто экземпляр вчерашней «Нью-Йорк таймс».

— И на нем нет отпечатков пальцев, поддающихся идентификации, — добавил инспектор.

— Ну, скажите нам, что вы сделали ошеломляющий вывод!

Эллери открыл рот, но одновременно открылась и дверь в приемную инспектора Квина. На пороге стоял сержант Вели.

— Ее высочество вернулась с поля битвы, — доложил он, — злая как черт.

— А, миссис ван Дом! — воскликнул Эллери, вскакивая на ноги. — Входите, входите — вы как раз вовремя.

— Думаю, Майкл, — сказал Эллери, — что ваш первоначальный план вообще не предусматривал использования сообщника.

— Что-что? — воскликнул Магун. — О чем ты, Эллери?

— Когда вы поджигали диван в приемной, замысел был менее изощренным. Вы должны были почуять дым и выбежать с криком из офиса. Зигги, Винс и миссис Карсон выбежали бы из своих офисов посмотреть, в чем дело, вы бы сами потушили огонь, а любой из трех ваших соседей — в том числе миссис Карсон — мог бы оказаться «вором», проскользнувшим в ваш офис и укравшим документы, касающиеся клептомании дочери миссис ван Дом. Вы бы предоставили нам трех подозреваемых вместо двух — более калорийную диету.

— Что ты несешь, Эллери?

— Но что-то пошло не так. Фактически, Майкл, самая интересная часть вашего плана — извлечение денег у миссис ван Дом — так и не начала осуществляться. Что-то пошло не так с самого начала. Поскольку миссис Карсон была убита, не нужно обладать сверхмощным интеллектом, чтобы понять, что именно она явилась препятствием. Что же произошло, Майкл? Миссис Карсон случайно увидела, как вы устроили пожар?

Майкл, сидевший прямо на почетном месте за столом инспектора, внезапно обмяк.

— Конечно, она увидела это, Майкл. Но вы не знали об этом, пока не вернулись вечером в офис якобы проверить, не забыли ли вы там ваши налоговые документы. Вы застали одну миссис Карсон, спросили ее о документах, и она сказала вам, что видела, как вы устраивали пожар. Поняла ли она также, что вы сами забрали ваши документы? Думаю, что да, Майкл. Очевидно, миссис Карсон обвинила вас в надувательстве, и вам пришлось оставить надежды выдоить из миссис ван Дом значительно больше денег, чем она платила вам за охрану доброго имени дочери. Вы вытащили пистолет и застрелили миссис Карсон. Глупо, Майкл. Вы просто потеряли голову. Но так всегда бывает с честными людьми, решившими пойти по кривой дорожке. Вам бы следовало позволить миссис Карсон говорить. Самое худшее, что вам грозило, — потеря лицензии; вы ведь еще не совершили никакого преступления! А даже если бы вы уже попытались шантажировать миссис ван Дом, стала бы она обращаться в полицию? Конечно нет! Весь ваш план — создание версии о воре, якобы укравшем ваши документы и таким образом получившем возможность для шантажа миссис ван Дом, — с самого начала был рассчитан на то, что миссис ван Дом пойдет на все, лишь бы история о клептомании ее дочери не стала достоянием гласности. Все это должно было являться очевидным для вас, Майкл, и все же вы застрелили миссис Карсон.

Инспектор сидел разинув рот.

— Остальное было логическим продолжением, — снова заговорил Эллери. — Совершив убийство, вы должны были отвлечь от себя внимание. Убийство выглядело так, будто миссис Карсон прикончил сообщник. Вы и занялись «сообщником», решив свалить вину на Леонардо Винса. Однако всего предвидеть нельзя — он не попался в вашу ловушку. Это было вашей очередной ошибкой, Майкл. Но вы допустили еще худшую ошибку.

Инспектор дважды пытался заговорить, но смог извлечь из себя только невнятные звуки. На третий раз ему повезло.

— Но, Эллери, ты же не представил никаких доказательств. Это просто догадка!

«Догадка» была самым оскорбительным словом в лексиконе Квинов.

— Ты не прав, папа. Существует указатель, который, если его вовремя заметить, приводит к логическому выводу. Эта газета. — Эллери взмахнул «Нью-Йорк таймс» из портфеля Майкла.

Даже Магун проявил признаки любопытства. Выйдя из ступора, он несколько раз моргнул, облизнул губы и уставился на газету.

— Никки, — осведомился Эллери, — какое сегодня число?

Никки вздрогнула:

— Число? 15 марта.

— А какая дата указана на этой газете?

— Вы же сами ее видели. И я вам сказала, что это вчерашняя газета.

— Вчерашняя. Иными словами, это «Нью-Йорк таймс» от 14 марта. А когда Майкл приходил консультироваться со мной?

— Вчера утром.

— Утром 14 марта. Когда, согласно рассказу Майкла, произошли пожар, кража документов и замена их газетой в его портфеле?

— Позавчера вечером.

— 13 марта. А что говорил Майкл? — воскликнул Эллери. — Что пожар и замена документов газетой произошли 13 марта около шести вечера! Как же могла «Нью-Йорк таймс», датированная 14 марта, попасть в портфель Майкла Магуна в шесть вечера 13 марта? Этого не могло быть. «Нью-Йорк таймс» не выходит вечером, предшествующим дате выпуска! Майкл Магун лгал. Замена произошла не 13-го, а утром 14-го — перед его приходом ко мне — и, очевидно, была проделана самим Майклом. Это подвергало сомнению всю его историю, и мне пришлось пересмотреть все известные факты в свете двуличия Майкла. — Эллери посмотрел на часы. — У вас еще есть время отправить вашу декларацию дяде Сэму, Майкл, — сказал он, — хотя боюсь, что вам придется изменить адрес.

Апрель ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ИГРАЛЬНЫМИ КОСТЯМИ ИМПЕРАТОРА

Когда Калигула[31] стал императором, он назначил консулом своего коня Инцитата. На этом основании историки считают внука Тиберия[32] сумасшедшим. Впрочем, вывод весьма спорный. Консулы во времена Калигулы осуществляли отправление уголовного правосудия и, очевидно, могли, в случае необходимости, обратиться в бегство, сидя верхом на лошади. Бывали куда менее удачные назначения, причем не только в римской истории.

Нам также известно, что Калигула убил своего приемного сына Луция, что он отправлял на арену граждан, вызвавших его неудовольствие, что этот наследник сокровищ Тиберия играл налитыми свинцом костями и тому подобное. Несомненно, это исторические факты, но оправдывают ли они выводы историков? Мы уже разобрались с эпизодом, касающимся преторианского коня. Что до Луция, то по завещанию Тиберия он являлся сонаследником Калигулы, а император, убивший своего сонаследника, прежде чем тот смог убить его, может считаться мстительным, излишне осторожным, но никак не безумным. Превращение недругов в гладиаторов сочетает личный интерес с общественным удовольствием и является признаком политического, а не психопатического ума. И хотя наливать кости свинцом непростительно в моральном отношении, нельзя отрицать, что подобная практика увеличивает шансы игрока.

Короче говоря, отнюдь не будучи безумцем, Калигула был в высшей степени здравомыслящим человеком — демонстрацией этого факта может служить предлагаемая история.

Это было время весеннего равноденствия — короче говоря, последний день третьего месяца Квинианского календаря и ночь знамений в виде ветра, дождя и грома. Однако голос Марка Хэггарда перекрывал шум бури. Хэггард вел свой протекающий многоместный автомобиль по коннектикутской дороге, выкрикивая проклятия разбушевавшимся стихиям. Квины и Никки Портер могли только цепляться друг за друга и молиться, чтобы скорее наступила полночь и взошла спасительная луна.

Эллери не жаждал провести уик-энд в коннектикутском доме, где обитали неизвестные ему лица. Он не раз бывал в домах, чьи хозяева все сорок восемь часов плавали в морях алкоголя или играли в канасту. Но в инспекторе взыграла сентиментальность.

— Я не видел Марка, Трейси и Мальвину Хэггард с тех пор, как десять лет назад умер их отец, — сказал он, — да и раньше редко встречался с детьми Джима — разве только когда они были малышами. Если они похожи на Джима и Кору…

— Дети редко походят на родителей, — ехидно вставил Эллери. — Да и вряд ли Марк Хэггард собирался приглашать и меня.

— Джим и я вместе учились в полицейской академии, сынок. Я был его шафером, когда он женился на Коре Мелони в… да, в 1911 году, сорок лет назад. Я как сейчас вижу этого великана, — мечтательно произнес инспектор, — стоящего перед священником в нелепом костюме — Кора в нем Джима и похоронила.

— Неужели он с возрастом не прибавил в весе? Но я все еще не понимаю, почему…

— Эллери слишком умный, чтобы общаться с простыми людьми, — сказала Никки. — Это так скучно! Кроме того, он знает, что я не смогу поехать без него…

— Ладно, — огрызнулся Эллери, и они отправились в путь.

Все началось с того, что они сошли с поезда не на том полустанке, там не оказалось такси и им пришлось ждать в темноте и сырости целый час. Когда гостеприимный хозяин наконец разыскал их, даже инспектор начал сожалеть о затеянном предприятии. Марк Хэггард оказался крикливым субъектом с черной щетиной, которой неделю не касалась бритва; к тому же он вел машину как ненормальный.

— Не могу выразить, как я был рад получить от тебя весточку, Марк, — сказал старый джентльмен, подпрыгивая на сиденье. — Я чувствовал себя подлецом из-за того, что так долго не писал вашей матери. Приятно будет снова повидать Кору.

— В аду! — прокричал Марк Хэггард, скользя по льду, образовавшемуся после недавнего снегопада.

— Что-что, Марк?

— Ма в аду!

— Очень сожалею, — смущенно произнес инспектор. — А когда…

— Два года назад.

— Но Кора никак не могла попасть в ад!

Марк расхохотался:

— Вы ее не знали. Вы не знаете никого из нас.

— Конечно, люди меняются, — вздохнул инспектор и продолжал, пытаясь сохранить беспечный тон: — Помню, Марк, когда твой отец ушел из полиции, твоя мать была против этого. Но думаю, ему ударили в голову деньги, которые он унаследовал.

— По-вашему, инспектор, до того его голова была другой? Он всегда был чокнутым. Мы все чокнутые.

Эллери это показалось весьма мудрым замечанием.

— Еще далеко ехать? — с отчаянием в голосе спросил старый джентльмен.

— Я уже вся промокла, — пожаловалась Никки.

— Швырялся деньгами как маньяк, — сердито продолжал Марк Хэггард, как будто тема разговора не менялась. — Тоже мне, великий коллекционер! Кем он себя считал — Розенбахом?[33]

— Он коллекционировал книги? — с внезапным интересом осведомился Эллери.

— Отец? Да он едва умел читать! Собирал все, что относится к играм, — старые колеса от рулетки, средневековые игральные карты, древние кости. Заполнил хламом всю оружейную комнату… Держись на своей стороне дороги, ты…….!

— Звучит как вполне безобидное хобби, — дрожащим голосом сказала Никки.

Встречная машина скрылась в ночи. Молния осветила лицо Хэггарда, и Никки закрыла глаза.

— Безобидное? — фыркнул Марк. — В нашей семейке нет ничего безобидного. Включая чертову хибару, которую папаша унаследовал от дяди Джонаса.

— Очевидно, — заметила Никки, не открывая глаз, — вы живете в доме с привидениями, мистер Хэггард?

— Да! — радостно отозвался мистер Хэггард.

Никки взвизгнула. Но это оказалась всего лишь ледяная капля, скользнувшая по ее шее.

— И там есть знакомые мне призраки? — спросил инспектор.

— Призрак нераскрытого убийства.

— Убийства?

— Нераскрытого? — переспросил Эллери.

— В доме тогда проживала семья из пяти человек, — усмехнулся их шофер. — Отец, мать и трое взрослых детей. Два сына увлекались охотой, и у них был целый арсенал. Однажды ночью в оружейной обнаружили труп отца. Он был застрелен. Судя по уликам, самоубийство и преступление, совершенное посторонним, исключались полностью. Той ночью убийца находился в доме, а там не было никого, кроме матери и трех взрослых детей. Здорово, а?

Эллери что-то промычал.

— Лучше потакайте ему! — шепнула Никки.

— Марк все это выдумал, — добродушно сказал инспектор Квин. — Слушай, Марк, я промок до костей. Ты что, потерял дорогу?

Хэггард снова расхохотался, но смех сменился руганью, когда он объезжал очередную машину. Эллери поежился.

— Самое интересное — никто так и не заподозрил, что отца убили. Даже полиция.

— Видишь? — весело сказал инспектор. — Это всего лишь сказка.

— Тогда каким же образом удалось скрыть убийство? — спросил Эллери.

— Самым простым. Один из сыновей был врачом, а другой — владельцем похоронного бюро. Врач выписал фальшивое свидетельство о смерти, а гробовщик приготовил тело к похоронам. — Хохот Хэггарда смешался с шумом дождя и раскатами грома. — Поэтому убийство так и не раскрыли. И не раскроют, если кому-нибудь не удастся разобраться в трех ключах к разгадке.

— Значит, ключи все-таки были?

— Это зашло слишком далеко, — резко сказал инспектор. — Ты уверен, Марк, что не ездишь по кругу? — Он посмотрел в окошко, но вид там был такой, словно они переправлялись через Стикс.[34]

— Что это за ключи, Марк?

— Эллери! — простонала Никки.

— Первый — пуля из револьвера 38-го калибра, которая убила отца. В оружейной было два таких револьвера — это второй ключ.

— Баллистическая экспертиза… — пробормотал инспектор.

— Нет, — усмехнулся Марк Хэггард. — Пуля прошла навылет и расплющилась о кладку камина. А оба револьвера чистили после убийства.

— А третий ключ?

— Он в вашем вкусе, Эллери. Его нашли сыновья в руке отца.

— Что же это было?

— Пара игральных костей — притом очень знаменитых. — Хэггард опять захохотал.

— Когда, вы сказали, все это произошло, Марк? — спросил Эллери.

— Я не говорил, но это произошло десять лет назад.

— Десять… — Инспектор с трудом сдержался.

— Вы бы хотели взглянуть на револьвер и кости?

— А они у вас?

— Ага, — ответил Марк. — Дома, в деревянной коробке.

— Это уже черт знает что! — взорвался инспектор. — Прекрати эти бесконечные повороты, Марк, или вези нас назад на станцию!

Марк Хэггард снова засмеялся. При свете молнии они на миг увидели его выпученные глаза, синеватую кожу под черной щетиной, беспокойные руки, лежащие на руле.

Эллери услышал, как застучали зубы Никки.

— М-мистер Хэггард, — заикаясь, спросила она, — чем вы и ваш б-брат з-зарабатываете на жизнь?

— Трейси — врач, — прокричал Марк, — а я — владелец похоронного бюро!

Автомобиль резко затормозил, отчего пассажиров бросило вперед. Марк Хэггард спрыгнул в темноту, откуда вскоре донесся его голос:

— Выходите — приехали! — Казалось, какой-то демон командовал пассажирами для развлечения.

Таким было начало этой исторической ночи. Из всего дома они смогли разглядеть только скрипящее под ногами крыльцо. Испуганная Никки повисла на Эллери. Правый кулак Марка Хэггарда заколотил в невидимую дверь.

— Открывай, Мальвина, черт бы тебя побрал! Почему ты заперла дверь?

Существо в белом халате, ниспадающем складками, держало в левой руке свечу в черном подсвечнике. Никки хихикнула, пробормотав о статуе Свободы, ставшей левшой. Лицо существа было еще белее халата. Живыми казались только пронизывающие собеседника насквозь глаза.

— Хорошо, что ты вернулся, Марк, — заговорила женщина абсолютно безжизненным голосом. — Свет погас, а горячая вспышка следует за мной по всему дому и обжигает меня. Почему нет света?

— Горячая… что? — пробормотал инспектор. Хэггард щелкнул выключателем.

— Авария в электропроводке.

— Она обжигает, Марк, — повторила его сестра.

— Мальвина, у нас гости. Дай мне свечу. Я принесу пару фонарей. — Правая рука Марка Хэггарда ухватилась за подсвечник, и пламя метнулось в сторону, оставив гостей в темноте с женщиной в белом халате.

— Ты ведь помнишь меня, Мальвина? — Казалось, инспектор обращается к ребенку. — Я друг твоего отца — Ричард Квин.

— Нет. — После этого нечеловеческого звука воцарилось молчание. Дрожа от холода и сырости, гости ждали в темноте со своими чемоданами возвращения Марка Хэггарда.

Наконец он появился вне себя от ярости.

— Ни света, ни тепла, ни обеда! Трейси ушел по вызову, прислуга где-то шляется… Мальвина! Где, черт возьми, Бесси и Коннорс?

— Ушли. Они хотели убить меня, но я погналась за ними с кухонным ножом, и они убежали. А Трейси тоже ушел. Мой родной брат — врач, но его не беспокоит, что меня обжигают горячие вспышки. — Послышалось жуткое сопение, и они поняли, что существо плачет.

Марк сунул в руку Эллери фонарик и взмахнул своим собственным, осветив голый пол, темную мебель и плачущую сестру.

— Прекрати, не то у тебя начнется очередной припадок! — Припадок, очевидно, уже начался, так как Мальвина с визгом корчилась на полу. — Чтоб тебя… Если бы Трейси не ушел… Нет-нет, я сам с ней справлюсь. Поднимайтесь в ваши комнаты. В кухне найдете хлеб и банку сардин…

— Не могу даже подумать о еде, — проворчал инспектор Квин. — Переоденусь в сухое и лягу спать.

Но Хэггард уже убежал, неся сестру на руках. Луч его фонарика описывал бешеные параболы в темноте.

— Нам лучше переодеться, отдохнуть и поскорее убраться отсюда, — сказал инспектор.

— Почему бы не убраться сразу? — предложила Никки. — Иногда мне очень нравится ходить в мокром, и я ничуть не устала. Если мы сможем вызвать такси…

— В то время как тайна убийства десятилетней давности витает в доме, моля о раскрытии? — Эллери устремил взгляд на черную дыру лестницы. — Я остаюсь на уик-энд.

Инспектор Квин растянулся на одной из двух холодных кроватей, а Никки хныкала в соседней комнате — она обещала устроить истерику, услышав предложение закрыть дверь между спальнями ради соблюдения приличий. Внезапно дверь мужской спальни распахнулась, и в нее ворвался луч света. Никки взвизгнула, инспектор подскочил на кровати, а Эллери уронил ботинок.

Но это был всего лишь ухмыляющийся Марк Хэггард. В одной руке он держал фонарь, а в другой — старую деревянную коробку размером с сигарную.

— Это ключи к тайне убийства, — усмехнулся он, поставив коробку на комод у двери.

Хэггард смотрел на Эллери, сверкая зубами из-под щетины. Инспектор в пижаме поднялся с кровати, а Эллери медленно открыл коробку.

Внутри лежали два ржавых револьвера кольт 38-го калибра и маленькая квадратная шкатулочка, похожая на золотую.

— Кости, — сказал Марк Хэггард. — Откройте ее.

— Держите фонарь повыше, — попросил Эллери. Инспектор вытянул шею над его плечом.

Две ярко-красные игральные кости, оправленные в золото, полыхнули как искры с пурпурной бархатной подкладки.

— Выглядят как драгоценности, — заметил инспектор.

— Так и есть, — отозвался Марк. — Отшлифованные рубины в золотой оправе. Им почти столько же лет, сколько христианской эпохе. Предполагают, что они принадлежали римскому императору Калигуле. Мы подарили их отцу для его коллекции.

Эллери прищурился, разглядывая надпись на шкатулке.

— Подержите фонарь еще немного, Марк… «Папе от Марка, Мальвины и Трейси в день его рубиновой свадьбы». Каким же образом, Марк, эти кости являлись ключом к…

Но Хэггард уже скрылся в полярной ночи коридора.

Инспектор первым услышал звуки. Протянув руку через промежуток между кроватями, он притронулся к плечу Эллери. Было начало четвертого. Эллери сразу же проснулся.

— Слушай, Эллери!

За окнами все еще шумел дождь. Где-то ветер хлопал ставнем. В соседней комнате отчаянно скрипели пружины кровати, на которой ворочалась Никки.

Затем Эллери услышал скрип половицы, и в ту же секунду молния осветила спальню. У комода стоял человек, протягивая правую руку к коробке, которую несколько часов назад принес в комнату Марк Хэггард. С первым треском грома Эллери вскочил с кровати, бросился под ноги незнакомцу, ударил его плечом ниже колен, и тот с криком повалился на пол, стукнувшись головой о комод.

Эллери уселся на поверженного противника.

— Трейси Хэггард! — Инспектор склонился над ними, пытаясь сделать устойчивым луч фонаря, который держал в руке.

— Что случилось? — послышался из соседней комнаты испуганный голос Никки.

Доктор Хэггард был маленьким опрятным человечком с умным лицом и начинающими седеть волосами. Вскоре он открыл светлые остекленевшие глаза.

— Неплохая встреча после стольких лет, Трейси, — проворчал инспектор. — Что за идея разыгрывать вора в собственном доме?

— Коробка Марка с «ключами», папа, — объяснил Эллери. — Очевидно, вернувшись домой, Трейси Хэггард узнал, что его брат проболтался нам об убийстве десятилетней давности и оставил здесь коробку. Он пытался забрать ее, чтобы избавиться от ключей, прежде чем мы начнем докапываться до истины.

— Не знаю, почему я давным-давно не уничтожил эти револьверы и эти кости, — спокойно заговорил Трейси Хэггард. — Эллери — вы ведь Эллери, не так ли? — вы не возражаете убрать вашу derriere[35] с моего пищеварительного тракта? У вас не вполне «вес пера».

— Это верно, — согласился Эллери, не двигаясь с места.

— Я ведь был на похоронах Джима и ничего не заподозрил, — с горечью произнес инспектор. — Кто из вас, Трейси, застрелил вашего отца? И почему?

— Не знаю ответа ни на один из ваших вопросов, инспектор. Это был сущий ад… Все эти годы мы четверо жили в одном доме, зная, что один из нас сделал это… Из-за этого мать отправилась в могилу. — Трейси Хэггард попытался встать, но не смог и напряг мышцы живота. — Я рад, что она умерла и избавлена от этого кошмара. Полагаю, вы видели, во что превратились Марк и Мальвина? Марк всегда был немного чокнутым, но перед Мальвиной открывалась многообещающая карьера в театре, когда это произошло и она повредилась в уме.

— Да что у вас здесь творится, в конце концов?! — крикнула Никки.

— Ваш брат, доктор Хэггард, без колебаний сообщил мне об убийстве вашего отца. Значит, Марк хочет выяснить правду?

— Когда умерла мама, — холодно отозвался Трейси, — между нами тремя был поделен солидный доход. Согласно завещанию, если бы нас осталось только двое, доход каждого значительно бы увеличился. Марк вечно без денег — проигрывает почти все. Это отвечает на ваш вопрос?

— Кто-нибудь наконец скажет, в чем дело? — взвыла Никки. — Не могу же я сюда войти!

— Поэтому он и пригласил нас, верно? — буркнул инспектор. — Чтобы пришить убийство Джима тебе или Мальвине. Очевидно, Марк считает, что сам он в полной безопасности.

— Мы намерены постараться угодить вашему брату, доктор. — Эллери поднялся и протянул руку к коробке.

Доктор Хэггард тоже встал.

— Среди ночи?

— Папа, надень халат и брось мне мой… Да, доктор, именно так. Не проводите ли вы нас в комнату, где был застрелен ваш отец?

Они спустились по лестнице при нервном дрожащем свете карманных фонариков. Эллери держал в руке коробку. Никки шла рядом в шерстяном халате, уверяя, что сразу же умрет, если останется наверху одна. Трейси Хэггард остановился перед массивной дверью в конце коридора.

— С ночи преступления никто из нас туда не входил и ничего там не трогал. — Он отпер дверь и шагнул в сторону. — Могу добавить, что с тех пор ни Марк, ни я не охотились — по крайней мере с этим оружием.

Боковые стены оружейной были уставлены полками с винтовками, дробовиками и револьверами. Полки на двух других стенах содержали экспонаты игровой коллекции Джеймса Хэггарда, более громоздкие предметы которой находились на полу. Все покрывал толстый слой пыли.

— Где именно было обнаружено тело вашего отца? — спросил Эллери.

— Сидящим за этим столом.

Письменный стол с ножками в виде ружейных прикладов был изготовлен из дерева, инкрустированного металлом. Перед ним стоял стул в том же стиле с кожаным сиденьем.

— Он сидел лицом к двери, доктор Хэггард?

— Да.

— В комнате одна дверь, — заметил инспектор Квин. — Поэтому убийца наверняка стрелял стоя в проеме. Выстрел был один, Трейси?

— Да, только один.

Эллери открыл коробку Марка и извлек два ржавых револьвера.

— Вижу, оружейные полки пронумерованы. На какой из них, доктор, обычно находились эти револьверы 38-го калибра?

— Вот этот взяли с полки справа от двери.

— Справа от двери, доктор? Вы уверены?

— Да, он лежал совсем рядом с дверью под номером 1. Второй находился на полке слева от двери. Вон там, под номером 6.

— Итак, револьвер «А» лежал на полке справа от двери, под номером 1, а револьвер «Б» — на полке слева, под номером 6. — Эллери нахмурился. — И по словам Марка, убийство было совершено одним из этих револьверов. А рубиновые кости, доктор, — какое они имеют отношение к убийству?

— Кости Калигулы? Мы нашли их у отца в руке.

— В его руке?! — воскликнула Никки. — Я не поверила вашему брату, когда он сказал это…

— Обследовав тело, я определил, что отец в течение нескольких минут после выстрела был еще жив. Обратите внимание, что один из стеллажных футляров за стулом открыт и пуст. Там были кости императора, как их называл отец. Когда убийца ушел, папа, должно быть, добрался до футляра, открыл его и вытащил кости, а потом умер.

— Но почему он это сделал? — спросила Никки.

— Отец прошел полицейскую школу. Он оставил ключ к личности своего убийцы. Но мы не смогли разгадать, на кого указывает этот ключ. Кости были подарком отцу от нас троих.

— Странно, когда на годовщину свадьбы дарят подарок только одному из родителей, — холодно заметила Никки.

— Мы подарили папе кости, а маме рубиновый кулон.

— Ничего не понимаю! — с раздражением сказал инспектор. — Ключи, рубиновые кости, императоры!.. Эллери, ты можешь разобраться в этой мешанине?

— Будем надеяться, что нет, — промолвил доктор Хэггард. — Я был готов убить Марка за эту его выходку…

— Так же как вы убили вашего отца, доктор Хэггард? — осведомилась Никки.

Трейси улыбнулся:

— Это показывает, насколько коварен пропагандистский план Марка. — Он пожал плечами и исчез в темном коридоре.

Инспектор и Никки уставились ему вслед, когда Эллери резко сказал:

— Ты и Никки, отправляйтесь спать.

— А что ты собираешься делать? — спросил его отец.

— Оставаться здесь, — ответил Эллери, катая между ладонями исторические кости, — пока не выброшу двенадцать.

Мальвина Хэггард визжала весь остаток ночи, и ее визг доносился в оружейную комнату вместе с голосами спорящих братьев. Но в самой оружейной слышались только звуки катящихся костей, словно двухтысячелетний призрак императора явился сразиться в кости с Эллери. С наступлением холодного рассвета звуки прекратились, и Эллери, поднявшись к спальням, разбудил всех по очереди, пригласив их — даже полоумную Мальвину — присоединиться к нему на месте давнего преступления. Что-то в его поведении успокоило Мальвину, и она послушно спустилась вместе с остальными.

Они заняли места вокруг письменного стола в пыльной оружейной. Марк был злобен и возбужден, Трейси — напряжен и внимателен, Мальвина — сонлива, а Никки и инспектор с трудом сохраняли спокойствие.

— Дело раскрыто, — объявил Эллери.

Марк расхохотался.

— Черт бы тебя побрал, Марк! — выругался его брат.

Мальвина начала напевать унылую мелодию.

— Я часами бросал эти рубиновые кости, — продолжал Эллери, — с самым удивительным результатом. — Встряхнув кости в правом кулаке, он бросил их на стол.

— Девять, — сказал Трейси Хэггард. — Ну и что тут удивительного?

— Не просто девять, доктор Хэггард. Три и шесть.

— Ну, это и есть девять!

— Нервничаешь, Трейси? — хохотнул Марк.

Эллери снова бросил кости.

— Одиннадцать.

— Не просто одиннадцать, доктор. Пять и шесть. — Эллери бросил кости в третий раз. — А теперь семь — один и шесть. Вот так всегда.

— Что — всегда? — спросила Никки.

— Всегда шестерка, малышка. Пока вы были наверху, я сделал несколько сотен бросков этих костей, и, хотя одна из них вела себя с заслуживающим одобрения разнообразием, другая каждый раз показывала шестерку!

— Мошенничество! Кость «заряжена» — налита свинцом! — воскликнул инспектор. — Кому, ты сказал, принадлежали эти кости?

— По словам Марка, Гаю Цезарю, более известному как Калигула — императору Рима с 37 по 41 годы. И это очень похоже на правду, так как Калигула был одним из самых выдающихся в истории мошенников при игре в кости.

— И что все это значит, Эллери? — спросил Марк Хэггард.

— Ваш отец оставил эти кости в качестве ключа, указывающего на одного из вас как на его убийцу. Здесь были две кости, а в комнате было два револьвера 38-го калибра. Теория: кости были для вашего отца каким-то образом связаны с двумя револьверами. Но теперь мы знаем, что одна из этих костей «заряжена» — ты сам использовал этот термин, папа, — а другая нет. Вывод: Джим Хэггард хотел сообщить, что убийца зарядил один из этих револьверов.

— Великолепно! — воскликнул Марк Хэггард.

— Нелепо, — возразил его брат. — Конечно, он зарядил один из них. Но какой именно?

Мальвина продолжала улыбаться и напевать, отстукивая ритм точеными белыми пальцами.

— «Заряженная» кость всегда показывает число шесть, — объяснил Эллери, — а один из револьверов лежал на полке под номером 6. Очевидно, револьвер, связанный с этим числом, и был тот, который зарядил убийца, иными словами, тот, из которого он всадил роковую пулю в Джима Хэггарда.

— Ну и что? — фыркнул Трейси Хэггард. — Каким образом знание того, из какого револьвера застрелили папу, поможет нам определить, кто из нас это сделал?

— Убийца открывает дверь — револьверы 38-го калибра находятся на полках справа и слева от него. Мы знаем, что он выбрал револьвер с левой полки. Какой человек, столкнувшись с подобным выбором, автоматически берет предмет слева? Разумеется, левша. И это указывает на… — Эллери умолк.

— Здорово! — с восхищением произнес инспектор. — Как только это получается у моего малыша, Никки?

— И каждый раз! — с восторгом подхватила Никки.

— Так на кого же это указывает, сынок? — спросил старик, потирая руки.

— Предполагалось, что это должно указывать на Мальвину, — сказал Эллери, — которая, открыв нам дверь, держала свечу в поднятой левой руке — что вслух прокомментировала мисс Никки Портер, — в то время как братья добросовестно демонстрировали в течение ночи, что они оба правши. К сожалению, леди и джентльмены, мне придется разочаровать вас. Помимо множества мелких, чтобы не сказать смехотворных, нелепостей в замысле, в нем был один чудовищный изъян.

— Замысел? Изъян? — пробормотал инспектор Квин.

Братья уставились на Эллери. Даже помраченный ум Мальвины, казалось, прояснился от его слов.

— Мне сказали, — продолжал Эллери, — что рубиновые кости были подарены Джиму Хэггарду по случаю рубинового юбилея свадьбы мистера и миссис Хэггард.

— Ну конечно, Эллери! — воскликнул инспектор. — Ты ведь сам видел надпись на шкатулочке!

— А ты говорил мне, папа, что был шафером на свадьбе твоего старого друга Джима Хэггарда сорок лет назад. Даже упомянул дату — 1911 год.

— Да, но я не понимаю… — с сомнением начал старик.

— Не понимаешь? Сколько лет назад был убит Джим Хэггард?

— Десять лет, Эллери, — ответила Никки. — Так они сказали.

— Женился сорок лет назад и умер десять — значит, во время смерти Джим Хэггард не мог быть женатым более тридцати лет. А какой юбилей называют рубиновой свадьбой? Не напрягайтесь — сорокалетний. Поэтому я вынужден спросить, — вежливо продолжал Эллери, — каким образом мистер и миссис Хэггард могли получить подарки в честь сорокалетия их свадьбы, когда мистер Хэггард умер, будучи женатым всего тридцать лет? Не дожидаясь ответа, я должен прийти к выводу, что математическая ошибка заключена в цифрах, касающихся «смерти» мистера Хэггарда. Это подтверждают кости, чьи два невинных глаза в золотой оправе доказывают, дорогие детки, что ваши родители отмечали рубиновый юбилей в этом году. Поэтому я счастлив сообщить — как если бы вы сами этого не знали, — что ваши отец и мать живы, друзья мои, и что все это было мистификацией! Вы лгали, Марк. Вы лгали, Трейси. А ваше исполнение роли безумной Офелии, Мальвина, полностью подтверждает слова Трейси о вашей многообещающей карьере на сцене. А ты, мой достойный родитель…

Инспектор Квин вздрогнул.

— Во имя высшей справедливости нужно упомянуть и о тебе. Разве ты не рассказывал мне с волнением в голосе, как присутствовал на похоронах Джима Хэггарда десять лет назад? Значит, ты тоже состоишь в этой банде. И вы тоже, Никки, с вашими криками, визгами и драматическим подчеркиванием того факта, что Мальвина — левша.

В оружейной Джима Хэггарда на миг воцарилось молчание.

— Все было подстроено, — весело заговорил Эллери. — Поездка в бурную ночь, атмосфера безумия, погасший свет для ее создания, тщательно наложенная пыль в оружейной и все остальное подстроено моим собственным отцом в сообществе, особенно с его дорогими друзьями — семейством Хэггард! Цель? Очевидно, привести меня к выводу с помощью разбросанных приманок, что Мальвина убила своего отца. Потом Джим Хэггард со своей драгоценной Корой выбрались бы из кладовой, где они прячутся, чтобы посмотреть, каким легковерным тупицей я оказался. Мой родной отец! Не говоря уже о моей преданной секретарше! Разум жалобно вопрошает: почему? Я нашел ответ, когда вспомнил дату.

Эллери усмехнулся:

— Вчера был последний день марта. Значит, сегодня, — и он, раскрыв ладонь, приставил большой палец к кончику носа и пошевелил остальными пальцами, обращенными в сторону слушателей, — 1 апреля — День дураков!

Май ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ГЕТТИСБЕРГСКИМ ГОРНОМ

Эта старая история произошла в дни молодости Эллери, когда он разбрасывался своими талантами, как шеф-повар по воскресеньям, а рыжеволосая девица по имени Никки Портер только-только приковала себя к его пишущей машинке. Однако история не утратила свежести — она сохранила свой аромат, которым до сих пор наслаждаются те, кто принимал в ней участие.

В Америке имеются гурманы, чей аппетит возбуждают любые блюда, датированные 1861–1865 годами.[36] У них слюнки текут при одном упоминании таких кушаний, как «Кровавый угол»,[37] «Пули Минье»,[38] «Малыш Мак», «Ночной лагерь»,[39] любимое виски Улиссиса Гранта,[40] не говоря уже об «Отце Аврааме».[41] Для их сентиментальных сердец Гражданская война — это Война с большой буквы, а армии «синих» и «серых»[42] — нечто большее, чем скопление людей. Конечно, романтики приукрашивают историю. Но именно они стоят на часах у ночного Потомака, слыша скрип колес фургонов с боеприпасами, потрескивание лагерных костров, стоны раненых. Они скачут через пылающий Уилдернесс[43] рядом с давно усопшими, склоняются вместе с хирургами над умирающими в хлюпающей грязи. Благодаря им развеваются флажки и зеленеет плющ на могилах ветеранов.

Эллери принадлежал к числу романтиков и поэтому отнесся к делу стариков из Джексберга в штате Пенсильвания с особым вниманием.

Эллери и Никки наткнулись на деревушку Джексберг случайно, как это часто бывает, когда люди ненароком натыкаются на самое лучшее. Они ехали в Нью-Йорк из Вашингтона, где Эллери занимался детективной деятельностью на стеллажах Библиотеки Конгресса. Возможно, зрелище Потомака, геометрических пропорций Арлингтона,[44] гигантской статуи застывшего в печальной позе Авраама Линкольна побудило Эллери свернуть в сторону Геттисберга, где убийство приобрело национальный характер.[45] К тому же Никки ни разу там не была, а погода настраивала на сентиментальность, так как был конец мая.

Они пересекли границу Мэриленда и Пенсильвании и провели бесконечные часы, бродя по Калпс-Хилл, Семинари-Ридж, Литтл-Раунд-Топ и Спэнглерс-Спринг[46] среди молча наблюдающих за ними памятников. Это было место вечной жизни, где Пикетт и Джеб Стюарт[47] все еще вели людей в атаку, где все еще лилась свежая, хотя и бесцветная кровь, где над могилами все еще звучал голос высокого некрасивого человека.[48] Эллери и Никки забыли о времени, темнеющем небе и направлении, на которое был сориентирован нос «дюзенберга». Их привел в чувство тревожный сигнал самой природы. Небеса над ними разверзлись, хлынувший дождь промочил их до костей. Геттисберг позади них снова стал полем битвы, посылая во тьму огненные молнии под аккомпанемент небесной канонады. Эллери поднял верх автомобиля, но обнаружил, что с зажиганием что-то произошло. Они оказались брошенными на волю судьбы в пустыне. Никки хныкала, а Эллери сердился, хотя понимал, что она права.

— Мы не можем двигаться дальше в мокрой одежде, Эллери!

— Вы предлагаете, чтобы мы остались в ней здесь? Я заведу эту чертову перечницу или… — Но в это время молния осветила впереди, совсем неподалеку, дом, и Эллери снова повеселел. — По крайней мере, мы узнаем, где находимся и насколько это далеко от места, где нам следует быть. Может, у них даже есть гараж.

Это был маленький белый дом, окруженный маленькой каменной оградой, покрытой вьющимися розами. Дверь путникам открыл маленький человечек в подтяжках, с кожей и глазами, напоминающими о скалах и расщелинах Пенсильвании. Человечек гостеприимно улыбался, но улыбка стала беспокойной, когда он увидел, насколько они промокли.

— Не приму никаких возражений, — заявил маленький человечек удивительно низким голосом и усмехнулся. — Это приказ врача, хотя думаю, вы еще не видели моей вывески — она вся укрыта плющом. У вас в машине есть сухая одежда?

— Да! — радостно отозвалась Никки.

Эллери, ощущая себя суровым мужчиной, колебался. Дом выглядел чистым и опрятным, в камине соблазнительно потрескивал огонь, а позади шумел ливень.

— Ну, благодарю вас… но если бы я мог воспользоваться вашим телефоном, чтобы позвонить в гараж…

— Лучше дайте мне ключ от багажника.

— Но мы не можем превратить ваш дом в кемпинг.

— Он становится им, когда Господь посылает мне путников. Буря будет продолжаться всю ночь, и дороги превратятся в месиво. — Человечек надел дождевик и галоши. — Попрошу Лу Бэгли отвезти в гараж вашу машину, а пока что дайте мне ключ.

Спустя час они сидели в уютной гостиной доктора Мартина Стронга, закусывая плетенками с маком и кофе. Доктор жил один и сам готовил еду. К тому же он являлся мэром и шефом полиции деревни Джексберг, о чем поведал с усмешкой.

— Большинство жителей деревни имеет две работы. Билл Йодер из скобяной лавки — владелец похоронного бюро. Лу Бэгли из автомастерской — брандмейстер. Эд Мак-Шейн…

— Вы можете владеть всеми профессиями, доктор Стронг, — сказал Эллери, — но для меня вы навсегда останетесь прежде всего добрым самаритянином.

— Аллилуйя! — благочестиво воскликнула Никки.

— С моей стороны это всего лишь эгоизм, мистер Квин, — промолвил их хозяин. — Мы живем в стороне от проезжей дороги и рады каждому новому лицу. Думаю, я знаю все шишки и шрамы у каждого из пятисот тридцати четырех жителей Джексберга.

— Очевидно, работа шефа полиции не отнимает у вас много времени.

Доктор Стронг рассмеялся:

— Почти вовсе не отнимает. Хотя в прошлом году… — Прищурившись, он встал и пошевелил кочергой в камине. — Вы говорили, мисс Портер, что мистер Квин — кто-то вроде детектива.

— Вроде! — возмутилась Никки. — Доктор Стронг, он раскрыл несколько совершенно невероят…

— Мой отец — инспектор нью-йоркского департамента полиции, — прервал Эллери, взглядом обуздав энтузиазм своей секретарши. — Иногда я сую нос в его дела. Так что насчет прошлого года, док?

— Я вспомнил об этом, — задумчиво произнес мэр Джексберга, — так как вы сказали, что побывали сегодня в Геттисберге. К тому же вы интересуетесь преступлениями… Может быть, это глупо, но я беспокоюсь.

— Беспокоитесь из-за чего?

— Ну… Завтра День памяти павших в войнах,[49] и впервые в жизни я не жду его с нетерпением. В Джексберге по этому поводу все вверх дном. Не каждая деревня может похвастаться тремя живыми ветеранами Гражданской войны.

— Тремя? — воскликнула Никки. — Как интересно!

— Это поможет вам представить, каково быть здесь врачом, — усмехнулся доктор Стронг. — Мы могли бы занять первое место по долгожительству… Мне следовало сказать, что у нас было три ветерана Гражданской войны: Калеб Этуэлл девяноста семи лет — Этуэллов полным-полно в округе; Зэк Бигелоу девяноста пяти лет, который живет с внуком Энди, его женой и их семью детьми, и Эбнер Чейс девяноста четырех лет — прадедушка Сисси Чейс. В этом году их осталось двое — Калеб Этуэлл умер в прошлый День памяти павших.

— Эй, Би, Си, — пробормотал Эллери.

— Что-что?

— У меня мозг бухгалтера, док. Этуэлл, Бигелоу и Чейс. Можете назвать это сиюминутной вспышкой мнемонической системы. «Эй» умер в прошлогодний День памяти павших. Поэтому вы опасаетесь завтрашнего дня? Думаете, что «Би» последует за «Эй»?[50]

— Разве не таков порядок алфавита? — сказал доктор Стронг. — Хотя боюсь, тут все не так просто. Лучше я расскажу вам, как умер Калеб Этуэлл. Каждый год Калеб, Зэк и Эбнер были звездами торжеств в День памяти павших, которые происходят на старом кладбище по дороге в Хукерстаун. Самый старший из всех трех…

— «Эй» — Калеб Этуэлл.

— Совершенно верно. В качестве старшего Калеб всегда сигналил в горн — почти такой же древний, как он сам. Калеб, Зэк и Эбнер служили в пенсильванском 72-м полку Второго корпуса Хэнкока[51] под командованием генерала Александера С. Уэбба. Они покрыли себя бессмертной славой — я имею в виду 72-й полк, — сражаясь при Геттисберге против Пикетта, и этот горн играл большую роль в битве. С тех пор его называют геттисбергским горном — во всяком случае, в Джексберге. — Маленький мэр словно взирал на прошедшие годы. — Сколько я себя помню, существовала традиция, что старейший из ветеранов трубит в этот горн. Я еще мальчишкой наблюдал разинув рот, как ветераны Великой республиканской армии — тогда их было значительно больше — стояли у магазина Марони Оффката (старина Оффкат умер тридцать восемь лет назад), по очереди упражняясь в игре на горне, чтобы не ударить в грязь лицом, когда придет их черед. — Доктор тяжко вздохнул. — Зэк Бигелоу, самый старший после Калеба Этуэлла, был знаменосцем, а Эб Чейс, следующий по возрасту, возлагал венок к памятнику на кладбище. В прошлый День памяти, пока Зэк держал знамя, а Эб — венок, Калеб дул в горн, что он проделывал уже раз двадцать до того. И внезапно на самой высокой ноте Калеб свалился замертво — он был мертвее, чем церковь в понедельник.

— Старик перенапрягся, — сочувственно вздохнула Никки. — Какая поэтичная смерть для ветерана Гражданской войны!

Доктор Стронг бросил на нее странный взгляд:

— Возможно, если вам нравится поэзия подобного рода. — Он подтолкнул ногой полено, отчего искры взметнулись в дымоход.

— Но разумеется, док, — заметил Эллери с улыбкой, ибо в те дни он был еще молод, — у вас не могла вызвать подозрений смерть девяностосемилетнего старца.

— Может быть, и могла, — покачал головой врач. — Дело в том, что я тщательно обследовал Калеба всего за день до его смерти. Я был готов держать пари на свой диплом, что он доживет до ста и протянет еще несколько лет сверх того. Самый здоровый старик, какого я когда-либо видел, хоть он и потерял глаз на Гражданской войне… Очевидно, я просто дряхлею, что и твердил себе целый год.

— Что именно вы заподозрили, док? — На сей раз Эллери удержался от улыбки, так как доктор Стронг был явно расстроен.

— Я не знал, что подозревать. Предложил сделать вскрытие, но Этуэллы даже не пожелали слышать об этом. Заявили, что я осел, если думаю, будто человек в возрасте девяноста семи лет может умереть от чего-либо, кроме старости. Мне пришлось согласиться. В итоге тело Калеба было похоронено непотревоженным.

— Но, док, в таком возрасте человеческий организм действительно может отказать без предупреждения. У вас должна быть другая причина для беспокойства. Вам был известен какой-то мотив?

— Ну… может быть.

— Он был богатым человеком? — мудро предположила Никки.

— Калеб не имел ни гроша, который мог бы назвать своим собственным, — ответил доктор Стронг. — Но тем не менее, если старая история правдива, кое-кто выиграл с его смертью. Понимаете, мистер Квин, в Джексберге об этих стариках существовало нечто вроде легенды. Впервые я услышал о ней, когда бегал босиком в коротких штанишках. Люди болтали и болтают до сих пор, что в 1865 году Калеб, Зэк и Эб, служившие в одной роте, нашли какое-то сокровище.

— Сокровище?.. — Никки закашлялась, скрывая смех.

— Сокровище, — упрямо повторил доктор Стронг. — Легенда гласит, что они притащили его с собой в Джексберг, спрятали и поклялись не говорить ни единой душе, где оно находится. Конечно, о Гражданской войне существует множество подобных историй, — он сурово посмотрел на Никки, — и многие кашляют и впадают в истерику, слыша их, но в эту историю я всегда отчасти верил. Это уже второй признак старческого маразма. Все же я вздохну спокойно, когда завтрашняя церемония кончится и Зэк Бигелоу отложит горн Калеба Этуэлла до следующего года. Как старейший ветеран, именно Зэк завтра должен горнить.

— Выходит, они прятали сокровище более пятидесяти лет? — Эллери снова улыбнулся. — Это не кажется мне разумным, док. Разве только сокровище воображаемое — тогда его незачем предъявлять.

— Согласно легенде, — пробормотал мэр Джексберга, — они поклялись…

— Не прикасаться к сокровищу, пока в живых не останется только один из них, — закончил Эллери, разражаясь хохотом. — Переживший остальных забирает все. Так всегда бывает в подобных сказках, док. — Он зевнул и поднялся. — Кажется, я слышу зов перины в соседней комнате для гостей. Никки, у вас слипаются глаза. Послушайтесь моего совета, док, и ложитесь спать. Вам не о чем беспокоиться, кроме того, чтобы дети вели себя тихо, когда вы завтра будете произносить речь.

Как выяснилось, природа разделяла заботы доктора Мартина Стронга насчет Дня павших в войнах. Эллери и Никки проснулись в чисто вымытом дождем и сверкающем на солнце мире. Спустившись, они обнаружили мэра Джексберга снующим по кухне со спущенными подтяжками.

— Доброе утро, — рассеянно приветствовал их доктор Стронг. — Решил приготовить вам завтрак, прежде чем вздремнуть часок.

— Вы просто душка, — улыбнулась Никки. — Но неужели вы не выспались ночью, доктор?

— Я вообще не сомкнул глаз. Метался в постели, а только начал засыпать, как меня срочно вызвала по телефону Сисси Чейс. Надеюсь, это вас не потревожило.

— Сисси Чейс… — Эллери посмотрел на хозяина дома. — Это не ее вы упоминали вчера вечером как…

— Как правнучку старого Эбнера Чейса. Совершенно верно, мистер Квин. Сисси — сирота и единственная родственница Эба. Она вела хозяйство в доме старика и заботилась о нем с десяти лет. — Плечи доктора поникли.

— Значит, старый Эбнер… — странным тоном начал Эллери.

— Я пробыл с Эбом всю ночь. В половине седьмого утра он скончался.

— В День памяти павших! — воскликнула Никки, словно маленькая девочка, впервые столкнувшаяся с суровой реальностью.

Последовала пауза, нарушаемая шипением бекона, который жарил доктор Стронг.

— От чего умер Эбнер Чейс? — спросил наконец Эллери.

Доктор Стронг сердито посмотрел на него и покачал головой:

— Я не один из братьев Мейо,[52] мистер Квин, и полагаю, что мои познания в медицине далеко не всеобъемлющи, но их вполне достаточно, чтобы распознать кровоизлияние в мозг. В возрасте девяноста четырех лет это самая естественная смерть, какую только можно себе представить. Тут не было ничего необычного.

— Кроме того, — пробормотал Эллери, — что это снова случилось в День памяти павших.

— Человек — странное существо. Ложь он проглатывает, а правдой давится. Возможно, Господь устал от своей неблагодарной работы и обрывает нити жизни с некоторой долей юмора. — Казалось, доктор Стронг обращается не к собеседникам, а к самому себе. — Как вам приготовить яйца?

— Предоставьте яичницу мне, доктор, — твердо заявила Никки. — Лучше поспите немного.

— Мне придется это сделать, чтобы достойно выполнить свои обязанности, — со вздохом промолвил мэр Джексберга. — Хотя смерть Эбнера Чейса сделает церемонию еще более торжественной. Билл Йодер клянется, что не посрамит свою древнюю почтенную профессию и обеспечит похороны Эба по высшему разряду. Думаю, это к лучшему. Если мы добавим к сегодняшней программе похороны Чейса, то с ней не смогут соперничать даже бессмертные слова Эйба Линкольна! Между прочим, мистер Квин, я утром разговаривал с Лу Бэгли и он сказал, что ваша машина будет готова через час. Спецобслуживание гостя мэра, — усмехнулся доктор Стронг. — Когда вы собираетесь уезжать?

— Я собирался… — Эллери нахмурился. Никки бросила на него насмешливый взгляд. Она уже научилась различать на физиономии своего босса определенные признаки его расположенности к работе.

— Интересно, — пробормотал Эллери, — как воспримет эту новость Зэк Бигелоу?

— Он ее уже воспринял, мистер Квин. Я заглянул в дом Энди Бигелоу по пути домой. Пришлось сделать крюк, но я решил пораньше сообщить новость Зэку.

— Бедняга, — сказала Никки. — Каково ему было узнать, что он остался в одиночестве? — Она разбила яйцо.

— Мне не показалось, что Зэк очень потрясен, — сухо ответил доктор Стронг. — Он только сказал: «Черт возьми, кто же теперь возложит венок к памятнику после того, как я протрублю в геттисбергский горн?» Очевидно, в возрасте девяноста пяти лет смерть значит не так много, как для молодых шестидесятитрехлетних парней, вроде меня. Так когда вы собираетесь уезжать, мистер Квин?

— Разве мы очень спешим, Никки? — осведомился Эллери.

— Не знаю. А вы как считаете?

— Кроме того, уезжать до торжества было бы непатриотично. Как вам кажется, док, Джексберг не будет возражать, если пара янки из Нью-Йорка пригласят сами себя на ваше празднование Дня памяти павших?

Деловой район Джексберга состоял из единственной мощеной улицы, ограниченной с одной стороны незрячим глазом сломанного светофора, а с другой — двумя бензиновыми насосами перед гаражом Лу Бэгли. В промежутке грелись на солнышке несколько нуждающихся в краске магазинов. Над головами трепетали красные, белые и голубые транспаранты. Ветхие каркасные домики, украшенные американскими флагами, обрамляли улицу с обоих концов.

Эллери и Никки нашли дом Чейса в том месте, где он должен был находиться по описанию доктора Стронга — за углом гаража Бэгли, между укрытой плющом церковью и зданием, где размещалась пожарная команда. Но объяснения мэра были излишними, так как народ толпился только возле этого дома.

В центре толпы сидела в кресле-качалке широкоплечая девица в черном платье. Нос у нее был таким же красным, как и ее большие руки, но она пыталась улыбаться в ответ на раздававшиеся со всех сторон соболезнования.

— Благодарю вас, мисс Плам… Да, мистер Шмидт, я знаю… Он был таким бодрым стариком, Эмерсон, что я просто не могу поверить…

— Мисс Сисси Чейс?

Даже если бы голос принадлежал шпиону конфедератов, в толпе не воцарилось бы более глубокого молчания. Глаза жителей Джексберга с холодным любопытством изучали Эллери и Никки.

— Моя фамилия Квин, а это мисс Портер. Мы присутствуем на торжестве по случаю Дня памяти, как гости мэра Стронга… — атмосфера на крыльце тотчас же потеплела, как от дуновения теплого ветерка, — и он просил нас подождать его здесь. Очень сожалею о кончине вашего прадеда, мисс Чейс.

— Должно быть, вы им очень гордились, — добавила Никки.

— Да, благодарю вас. Это случилось так внезапно… Не хотите ли присесть… я имею в виду, войти в дом? Прадедушки здесь нет — он у Билла Йодера, в холодильнике…

Девушка заплакала. Никки взяла ее за руку и повела в дом. Эллери задержался на минуту, дабы обменяться подобающими замечаниями с соседями, которые утратили холодность, но не любопытство, а потом тоже вошел в дом, очутившись в маленькой сырой гостиной.

— Ну-ну, не надо плакать, Сисси — можно я буду вас так называть? — успокаивала девушку Никки. — Вам сейчас лучше держаться подальше от толпы. Эллери, она ведь совсем ребенок!

И очень некрасивый ребенок, подумал Эллери. Со сморщенным лицом и пустыми глазами. Он почти желал, чтобы они проехали мимо сломанного светофора и повернули к северу.

— Насколько я понял, шествие к кладбищу начнется от вашего дома, Сисси, — сказал Эллери. — Кстати, Эндрю Бигелоу и его дедушка Зэк уже прибыли?

— Не знаю, — скучным голосом ответила Сисси. — Это все как во сне…

— Ну конечно. Вы теперь совсем одна, Сисси, — у вас не осталось никаких родственников?

— Нет.

— Может быть, какой-нибудь молодой человек…

Сисси печально покачала головой:

— Кто на мне женится? Это единственное приличное платье, которое у меня есть, и ему уже четыре года. Мы жили на прадедушкину пенсию и на то, что мне удавалось случайно заработать, — а это бывало редко и помалу. Ну а теперь…

— Уверена, что вы найдете чем заняться, — утешила ее Никки.

— В Джексберге?

Никки промолчала.

— Сисси, — снова заговорил Эллери, но девушка даже не подняла взгляд. — Док Стронг упоминал что-то о сокровище. Вы что-нибудь знаете об этом?

— О! — Сисси пожала плечами. — Только то, что рассказывал мне прадедушка, а он редко рассказывал одинаково одну и ту же историю. Насколько я поняла, во время войны он, Калеб Этуэлл и Зэк Бигелоу отправились из лагеря на разведку, за фуражом или еще за чем-то. Это было где-то на юге, и они провели ночь в пустом полусгоревшем доме. Наутро они стали смотреть, чем там можно поживиться, и нашли в подвале сокровище. Прадедушка говорил, что там была зарыта целая куча денег. Они побоялись брать их с собой, поэтому зарыли деньги там же, нарисовали план места, а после войны вернулись туда втроем и выкопали деньги. Потом они заключили договор…

— Ах да, — сказал Эллери. — Договор.

— Они поклялись не прикасаться к деньгам до тех пор, пока в живых не останется только один из них, который получит все. Не знаю, почему они так решили. По крайней мере, так говорил прадедушка. Эту часть истории он всегда рассказывал одинаково.

— А он когда-нибудь говорил, сколько там было денег?

Сисси засмеялась.

— Около двухсот тысяч долларов. Не то чтобы прадедушка был чокнутым, но вы знаете, как бывает со стариками.

— Он ни разу не намекал, где они спрятали деньги, вернувшись на север?

— Нет, только хлопал себя по колену и подмигивал.

— Может быть, в этой истории что-то есть, — заметил Эллери.

Никки уставилась на него:

— Но, Эллери, вы же говорили… Слышали, Сисси?

Девушка покачала головой:

— Даже если так, все это теперь принадлежит Зэку Бигелоу.

Вошел доктор Стронг, свежий как маргаритка, в выглаженном голубом костюме, с накрахмаленным воротничком и галстуком-бабочкой. Вместе с ним вошли еще несколько человек. Эллери и Никки были вынуждены уступить Сисси Чейс Джексбергу.

— Если в этой истории что-то есть, — шепнула Никки Эллери, — и если мэр Стронг прав, значит, старый негодяй Бигелоу убил своих друзей, чтобы получить деньги.

— Спустя столько времени, Никки? В возрасте девяноста пяти лет? — Эллери покачал головой.

— Но тогда почему…

— Не знаю. — Но, найдя в толпе маленького мэра, Эллери отвел его в сторону и зашептал ему на ухо.

Процессия — почти все автомобили Джексберга, о чем с гордостью объявил доктор Стронг, — тронулась в путь ровно в два.

Никки была смущена, но не удивлена, когда ее посадили в головную машину — старый, но отполированный до блеска туристский автомобиль, предоставленный по случаю торжества Лу Бэгли. В тот момент, когда Никки заметила на переднем сиденье седую дрожащую голову под форменной шляпой юнионистской армии, она услышала шепот своего босса. Тощая трясущаяся фигура Зэка Бигелоу восседала между водителем и крепышом с красной шеей и грубой физиономией, который, как предположила Никки, был внуком старика, Энди Бигелоу. Никки оглянулась назад, где развевался флаг, прикрепленный к багажнику автомобиля. Сисси Чейс в черной вуали ехала во второй машине, плача на плече толстой женщины. Сама Никки сидела между Эллери и мэром Стронгом, прижимаясь к цветам, из которых торчал флажок, и глядя в затылки обоим Бигелоу, чью роль в этом деле она уже давно для себя определила. Когда доктор Стронг представил их друг другу, Никки едва кивнула оставшемуся в единственном числе джексбергскому ветерану Великой республиканской армии, да и то лишь в знак признания его исторических заслуг.

Однако Эллери был сама сердечность и вежливость, даже разговаривая с звероподобным внучком. Склонившись к его волосатому уху, он зашептал:

— Как мне обращаться к вашему дедушке, мистер Бигелоу? Я не хочу ошибиться в его воинском звании.

— Дедуля у нас генерал, — громко отозвался Энди Бигелоу. — Верно, дедуля? — Но Зэк Бигелоу гордо смотрел вперед, что-то сжимая в лежащем у него на коленях вещевом мешке. — Он прошел всю войну рядовым, — признался его внук, — но не любит об этом говорить.

— Генерал Бигелоу… — начал Эллери.

— Это ухо у него не слышит, — сказал внук. — Попробуйте другое.

— Генерал Бигелоу!

— А? — Старик повернул дрожащую голову. — Говорите громче! Чего вы там бормочете?

— Генерал Бигелоу! — крикнул Эллери. — Теперь, когда все деньги ваши, что вы намерены с ними делать?

— Какие деньги?

— Сокровище, дедуля! — рявкнул Энди Бигелоу. — Они прослышали о нем даже в Нью-Йорке. Он хочет знать, что ты собираешься с ним делать.

— Вот оно что! — Старый Зэк мрачно ухмыльнулся. — Не могу разговаривать, Энди. Шея болит.

— Сколько там денег, генерал? — настаивал Эллери.

Старик обернулся и посмотрел на него:

— Любопытный парень, а? — Он захихикал. — Когда мы последний раз их пересчитывали — Калеб, Эб и я, — там был почти миллион долларов. Да, сэр, один миллион. — Левый глаз старика закрылся. — Все самоуверенные нахалы и фомы неверующие здорово удивятся. Погодите немного — и сами увидите.

Энди Бигелоу усмехнулся, и Никки захотелось придушить его.

— По словам Сисси, — шепнула она доктору Стронгу, — Эбнер Чейс говорил, что там было только двести тысяч.

— Зэк с каждым разом увеличивает сумму, — кисло отозвался мэр.

— Я слышал тебя, Мартин Стронг! — завопил Зэк Бигелоу, повернув тощую шею настолько неожиданно, что Никки испугалась, как бы она не треснула. — Погоди! Я покажу тебе, проклятое ничтожество, кто из нас пустозвон!

— Ну-ну, Зэк, — успокаивающе произнес доктор Стронг. — Поберегите дыхание для горна.

Зэк Бигелоу вновь захихикал и вцепился в вещевой мешок, с торжеством глядя перед собой, словно одержал великую победу.

Эллери умолк. Как ни странно, он смотрел не на старика, а на Энди Бигелоу, который сидел рядом с дедом, усмехаясь невидимым зрителям, как будто также был на пути к триумфу.

Солнце здорово припекало. Мужчины сняли пиджаки, а женщины обмахивались носовыми платками и сумочками.

— «Это больше нужно живым…»

Дети бегали среди надгробий, преследуемые матерями. На большинстве могил виднелись свежие цветы.

— «…чем этим достойнейшим мертвецам…»

Надгробия также украшали американские флажки.

— «…продемонстрировать в полной мере…»

Голос доктора Мартина Стронга был глубоким и уверенным, совсем не походя на голос высокого некрасивого человека, который произносил те же слова много лет назад тихо и виновато.

— «…что они умерли не напрасно…»

Доктор стоял на пьедестале памятника павшим в Гражданскую войну, украшенном флагами, и смотрел на ряды выщербленных надгробий, словно главнокомандующий в полной униформе.

— «…что, даст Бог, эта нация…»

Почетный караул джексбергского поста Американского легиона вытянулся по стойке «смирно» между мэром и публикой. В руках группы легионеров, стоящей лицом к могилам, были старинные снайперские винтовки.

— «…и это государство…»

Позади мэра стоял «генерал» Зэк Бигелоу, прямой, как дуло винтовки, с вещевым мешком, прикрепленным к синему мундиру.

— «…не исчезнут с лица Земли».

Старик нетерпеливо кивнул и начал рыться в мешке.

— «Отряд — на караул!»

— Давай, дедуля! — крикнул Энди Бигелоу.

Старик с трудом вытаскивал из мешка горн.

— Дай я тебе помогу.

— Оставь старика в покое, Энди, — тихо сказал мэр Джексберга. — Мы не торопимся.

Наконец был извлечен армейский горн, такой же старый, как Зэк Бигелоу, и поцарапанный в сотне мест.

Старик поднес его к землистого цвета губам. Теперь его руки не дрожали. Даже дети угомонились, а легионеры застыли как вкопанные.

Старик начал сигналить.

Едва ли это можно было назвать игрой. Он дул в горн, и из раструба вырывались хриплые звуки. Когда звуков не было вовсе, вены на шее старика раздувались, а лицо становилось багровым. Время от времени он отсасывал через мундштук слюну, а потом продолжал свои упражнения. Деревья кивали от теплого ветерка, а люди внимательно слушали, как будто этот кошачий концерт был райской музыкой.

Но внезапно звуки прекратились. Старый Бигелоу выпучил глаза. Геттисбергский горн со звоном покатился к пьедесталу.

Все словно застыло — движения детей, дыхание слушателей, даже шелест листьев.

Затем послышалось испуганное бормотание, и Никки открыла глаза, которые только что зажмурила, успев увидеть, как последний из ветеранов Великой республиканской армии рухнул к ногам доктора Стронга и Энди Бигелоу.

— Вы были правы в первый раз, док, — сказал Эллери.

Они находились в доме Энди Бигелоу, куда доставили с кладбища тело старого Зэка. Дом наполняли болтающие женщины и бегающие дети, но в этой комнате было всего несколько человек, и они разговаривали очень тихо. Старик лежал на диване, прикрытый лоскутным одеялом. Выглядевший постаревшим доктор Стронг сидел в качалке рядом с телом.

— Это моя вина, — бормотал он. — В прошлом году я не стал обследовать рот Калеба и мундштук горна. Это моя вина, мистер Квин.

Эллери успокаивал его:

— Вы ведь знаете, док, что этот яд нелегко обнаружить. Кроме того, подозрения казались нелепыми. Конечно, вы бы нашли следы яда при вскрытии, но Этуэллы не позволили вам его произвести.

— Они все умерли — все трое. — Доктор Стронг свирепо уставился на Энди Бигелоу: — Кто отравил горн?

— Господи, да не смотрите вы на меня! — взмолился Энди. — Это мог сделать кто угодно, док.

— Кто угодно, Энди?! — крикнул мэр. — После смерти Калеба Этуэлла Зэк забрал горн, и он находился в этом доме весь год!

— Кто угодно, — упрямо повторил Энди. — Горн висел над камином, и любой мог сюда проскользнуть. Как бы то ни было, до прошлого Дня памяти он был у Калеба. Кто отравил горн в его доме?

— Так мы ни к чему не придем, док, — прервал Эллери. — Бигелоу, ваш дед когда-нибудь говорил, где спрятано сокровище времен Гражданской войны?

— Допустим, говорил. — Энди облизнул губы. — А вам что до этого?

— Убийства совершены из-за этих денег, Бигелоу.

— Это еще надо доказать. В любом случае на них никто не имеет права, кроме меня. — Энди Бигелоу выпятил широкую грудь. — Когда умер Эб Чейс, дедуля остался последним из трех. Деньги принадлежали Зэку Бигелоу, а я его ближайший родственник — значит, они мои!

— Ты знаешь, где они спрятаны, Энди? — Доктор Стронг вскочил с качалки, сверкая глазами. — Где?

— Не скажу! Убирайтесь из моего дома!

— Не забывай, Энди, что я представляю в Джексберге закон, — предупредил мэр, — а это убийство. Где деньги?

Энди расхохотался.

— Вы не знали этого, верно, Бигелоу? — сказал Эллери.

— Конечно нет. — Он снова засмеялся. — Видите, док? Этот тип на вашей стороне, но тоже говорит, что я этого не знаю.

— Не знали, — поправил Эллери, — но узнали несколько минут назад.

Улыбка исчезла с лица Энди.

— О чем вы?

— Этим утром Зэк Бигелоу написал записку, как только док Стронг сообщил ему о смерти Эбнер Чейса…

Лицо Энди стало пепельным.

— …и запечатал ее в конверт…

— Кто вам это рассказал? — рявкнул Бигелоу.

— Один из ваших детей. И первое, что вы сделали, когда мы вернулись с кладбища с телом вашего деда, — это проскользнули в спальню старика. Дайте мне записку.

Бигелоу стиснул кулаки, но потом опять расхохотался:

— Ладно, я покажу ее вам! Черт возьми, я даже позволю вам выкопать для меня денежки! Почему бы и нет? Ведь они мои по закону. Вот, читайте! Видите, он написал мое имя на конверте!

Так оно и было. Записка оказалась написанной теми же чернилами и той же дрожащей рукой.

«Дарагой Энди тепер когда Эб Чейс тоже помер если что случится со мной ты найдеш денги что мы прятали много лет в железной коропке в гробу где мы пахаранили Калеба Этуэлла. Я оставляю все тебе патаму што ты был харошим внуком. Твой Зэк Бигелоу».

— В гробу Калеба! — ахнул доктор Стронг.

Лицо Эллери оставалось бесстрастным.

— Когда вы сможете получить ордер на эксгумацию, док?

— Прямо сейчас! — воскликнул доктор. — Я ведь заместитель коронера этого округа!

Взяв с собой нескольких мужчин, они вновь отправились на старое кладбище, при свете клонящегося к закату солнца выкопали гроб Калеба Этуэлла, открыли крышку и обнаружили на коленях трупа плоскую жестяную коробку с застежкой, но без замка. Пока двое сильных мужчин держали за руки Энди Бигелоу, чтобы он не бросился на крошащийся гроб, доктор-мэр-шеф полиции-заместитель коронера Мартин Стронг, затаив дыхание, поднял крышку коробки.

Она была до краев наполнена крупными купюрами, но… в конфедератских деньгах.

Некоторое время все молчали — даже Энди Бигелоу.

— Само собой разумеется, — заговорил наконец Эллери. — Они нашли их зарытыми в подвале старого дома на юге — откуда же там взяться «зеленым» денежкам северян? Когда после войны они снова выкопали их и привезли в Джексберг, то, возможно, еще надеялись, что эти деньги имеют хоть какую-то ценность, а поняв, что это не так, решили позабавиться. Трое старых шутников «забавлялись» таким образом с 1865 года. Когда в прошлый День памяти умер Калеб, Эбнер и Зэк, вероятно, решили, что Калеб, как первый из трио, ушедший в мир иной, должен стать вечным хранителем их конфедератского «сокровища». Поэтому один из них сунул коробку в гроб, прежде чем забили крышку. Записка Зэка, вручающая «сокровище» его «харошему внуку», в свете того, каким я видел упомянутого внука сегодня, была последней шуткой старика.

Собравшиеся усмехались, но малоприятное созерцание трупа вновь повергло их в молчание, которое нарушали негромкие проклятия Энди Бигелоу.

— Но, мистер Квин, — озадаченно заметил доктор Стронг, — это не объясняет убийства.

— Теперь объясняет, док, — ответил Эллери. — Давайте вернем старого Калеба на прежнее место вплоть до повторной эксгумации для вскрытия, а потом закроем книгу ваших убийств в День памяти павших.

Эллери закрыл книгу в сумерках на крыльце дома Сисси Чейс, который находился в центре города и потому был удобен для всех. Эллери, Никки, доктор Стронг, Сисси и Энди Бигелоу, все еще с ошеломленным видом держащий в руках жестяную коробку, собрались на крыльце, а остальные жители Джексберга стояли на лужайке и тротуаре. В воздухе веяло печалью, как будто что-то важное и значительное в жизни деревни подошло к концу.

— Это отнюдь не шутка, — начал Эллери, — хотя каждый из убитых был так стар, что смерть устала его ждать. Ответ столь же прост, как инициалы их фамилий. Кто знал, что «сокровище» было в конфедератских деньгах и, следовательно, бесполезно? Только три старика. Один из них едва ли задумал бы убить других, чтобы завладеть ничего не стоящими бумажками. Поэтому убийцей должен быть человек, веривший, что сокровище настоящее, и — так как до сегодняшнего дня не было никаких указаний на местонахождение денег — знавший, что он сможет завладеть им по закону.

Разумеется, история с пережившим остальных, который получит все, была выдумана Калебом, Зэком и Эбнером для забавы и мистификации жителей деревни. Но будущий убийца этого не знал. Он верил, что история правдива от начала до конца, иначе вовсе не стал бы планировать убийства.

Кто легально унаследовал бы деньги, если бы последний из трех стариков, переживший двух других и, следовательно, завладевший всем «сокровищем», умер в свою очередь?

— Наследник этого старика, — ответил доктор Стронг и встал.

— А кто этот наследник?

— Внук Зэка Бигелоу — Энди.

Маленький мэр Джексберга сурово посмотрел на Бигелоу, среди людей внизу послышался ропот, а Энди прижался к стене позади Сисси, словно ища у нее защиты. Но Сисси отодвинулась от него.

— Ты думал, что сокровище настоящее, — с презрением сказала она, — поэтому убил Калеба Этуэлла и моего прадедушку, чтобы твой дед стал последним из трех, а ты мог бы убить и его, как сделал сегодня, и получить деньги.

— Это так, Эллери! — воскликнула Никки.

— К сожалению, Никки, это не совсем так. Вы все считаете, что Зэк Бигелоу пережил остальных…

— Но ведь так оно и было, — удивленно сказала Никки.

— Как же иначе? — подхватил доктор Стронг. — Ведь Калеб и Зэк умерли первыми…

— Фактически это так, — согласился Эллери. — Но вы забываете, что Зэк Бигелоу оказался последним совершенно случайно. Разве Эбнер Чейс умер сегодня утром в результате отравления или других насильственных действий? Нет, док, ведь вы были абсолютно уверены, что он умер от обычного кровоизлияния в мозг. Неужели вы не понимаете, что если бы Эбнер Чейс сегодня утром не умер естественной смертью, то сегодня вечером он был бы еще жив? Зэк Бигелоу поднес бы днем горн к губам, что он и сделал и что сделал Калеб Этуэлл год назад, и сейчас Эбнер Чейс был бы последним из ветеранов.

А единственный наследник Эбнера Чейса — его праправнучка, которая получила бы «состояние», когда Эбнер в положенный срок или с ее помощью присоединился бы к своим друзьям.

Вы лгали мне, Сисси, — обратился Эллери к съежившейся девушке, покуда жители Джексберга застыли в ужасе, напоминающем тот ужас, который охватил их днем на кладбище. — Вы притворялись, что не верите в историю о сокровище. Но это было уже после того, как ваш прадед случайно умер от удара всего за несколько часов до того, как старый Зэк должен был умереть от яда, и вы знали, что так или иначе не сможете унаследовать это «огромное состояние»!

Никки заговорила, только когда Джексберг остался позади на расстоянии двадцати пяти миль.

— Теперь некому трубить в геттисбергский горн, — промолвила она, глядя на юг в темноту.

Июнь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С МЕДИЦИНСКИМ ПАЛЬЦЕМ

Изучая особые пристрастия женщин со времен Древнего Рима, следует отметить, что царица небесная имела больше имен, воплощений и форм, чем знаменитая Софи Лэнг. Как Капротина[53] Юнона была почитаема рабынями. Как Соспите — спасительнице — к ней взывали женщины в часы опасности. Под именами Цинксия, Унксия и Пронуба она играла ведущую роль в брачном ритуале; о покровительстве Юноны Люцины молились роженицы; на матроналии[54] в храме Юноны в роще на Эсквилине[55] приносили жертвы замужние дамы и их дочери. Юнона почиталась и как военная богиня — этим люди античной эпохи доказывали, что прекрасный пол связан не только с лунным светом и розами. Посвящаемыми ей представителями животного мира были гусь — воплощение глупости, павлин — символ красоты, кукушка, обладающая монотонным голосом и подкладывающая яйца в гнезда других птиц, и змея, чьи свойства слишком хорошо известны, чтобы напоминать о них. Она была богиней совета и денег, что также вызывало особый интерес женщин, и конечно, со времени злополучного суда Париса, когда Юнону под именем Геры ловко обошла Афродита, она стала самой ревнивой и злопамятной из всех богинь.[56]

Короче говоря, Юнона была для женщин абсолютно всем, поэтому Овидий[57] вложил ей в уста слова, что месяц июнь назван в ее честь, как самый благоприятный для брака. «Мужчину ждет успех, а женщину — счастье, если они поженились в июне», — гласила древнеримская пословица.

С тех пор в это верили миллионы женщин, и старшая дочь Ричарда К. Троя с Саттон-Плейс в Палм-Бич не являлась исключением. Она всегда хотела свадьбы в июне и получила ее — правда, быть может, не совсем такую, о какой мечтала. Но календарь оказался прав — на мисс Трой было одеяние невесты, кольцо тоже присутствовало, так что старинная пословица доказала свою жизнестойкость, хотя и на очень короткое время.

Отец назвал ее Хелен, ибо Ричард К. Трой обладал опасными свойствами сентименталиста, реализующего это качество на деле. Для мистера Троя в начале было слово, а так как он располагал обширным лексиконом и клише на все случаи жизни, то сделал бизнес на поздравительных открытках. Имя первого ребенка явилось сентиментальным вдохновением молодости, а когда Хелен Трой превратилась в юную красавицу, ее отец не был удивлен — это явилось всего лишь очередным аргументом в споре, который он вел всю жизнь, доказывая, что слово обретает плоть.[58]

Мистер Трой всегда сожалел, что не оказал аналогичную услугу младшей дочери Эффи, выбор имени которой он предоставил жене. Миссис Трой более всего заботилась о приличиях, и имя Юфимия казалось ей символом благопристойности. Об Эффи и в самом деле говорили только самое хорошее, но беда заключалась в том, что сама она крайне редко вступала в разговор, не блистала красотой и выглядела так, будто собиралась убежать. Одним словом, Эффи была крестом мистера Троя.

Зато Хелен была наливным яблочком — «золотым яблоком», как он любил повторять. «Помните причину, по которой разразилась Троянская война, ха-ха!» Будучи миролюбивым человеком, мистер Трой говорил это не без гнева, ибо армии молодых людей сражались из-за Хелен с тех пор, как она начала выходить из детского возраста. С бесстрастием Юноны ступала Хелен по полю битвы, усеянному разбитыми носами и сердцами. Мистеру Трою пришлось нелегко, когда после того, как бдительные материнские глаза его супруги закрылись навсегда, Хелен начала флиртовать с неподходящим мужчиной. Но Хелен только смеялась и говорила, что вертит этим парнем, как хочет, и мистер Трой оказался достаточно глуп, чтобы этому поверить.

Но он совершил ошибку.

Виктор Луз был молодым европейцем с густыми черными бровями и могучими руками крестьянина, которых он стыдился, ибо его отец, прикомандированный к одной из делегаций ООН, был аристократом с головы до пят, а его длинные точеные пальцы походили на женские сигаретные мундштуки. Виктор приехал в Штаты учиться. В Принстоне[59] его уговорили извлечь пользу из своих рук, поэтому, обладая атлетическим телосложением и мощным от природы ударом левой, он без труда возглавил боксерскую команду. Но соревнования между колледжами обнаружили удручающий факт, что в пылу схватки Луз забывает о правилах и превращается в опасного зверя, колотя противника куда попало и разве что не пользуясь своими мощными зубами. Однажды он покатился по ковру вместе с ошеломленным оппонентом из Ратгерса,[60] в результате чего был дисквалифицирован и исключен из команды. Но будучи красивым и обаятельным, а также благодаря европейским манерам и изрядному количеству денег Луз имел успех в обществе, особенно с тех пор, как после окончания университета снял холостяцкую квартиру на Парк-авеню. Он редко показывался в Лейк-Саксесс,[61] где его знали только как сына международного чиновника, зато регулярно появлялся на ипподромах и в охотничьих клубах, стал завсегдатаем кафе и даже был интервьюирован под своим полным именем, включающим дворянскую приставку, самим Шерманом Биллингсли в телепрограмме Сторк-клуба.[62]

Луза представил Троям Генри Миддлтон Йейтс, который знал его по Принстону, а ныне продавал акции на Уолл-стрит. Иейтс был влюблен в Хелен Трой с мальчишеских лет. Он принадлежал к воинам, чьи носы кровоточили, но сердца оставались невредимыми, ибо его, как прирожденного маклера, было невозможно обескуражить. Когда большинство его соперников с позором отступило, Йейтс продолжал упорное преследование троянской красавицы. Хелен нравился Генри — он был миловидным, добродушным и покладистым парнем, и она даже могла бы выйти за него замуж, если бы жажда битвы не бурлила по-прежнему в ее крови и если бы этот брак одобрила ее мать, чего та не делала. Генри знал о двух препятствиях на пути к счастью, но был терпелив и надеялся, что их устранит само время. Когда миссис Трой умерла, Генри решил, что пришла пора действовать, и напустил на Хелен Виктора Луза.

План Генри опирался на его знание Хелен и проницательную оценку ее душевного состояния. Обожание на почтительной дистанции не могло удовлетворять ее вечно, и появились признаки, что троянские войны начали ей надоедать. Генри решил, что Хелен нужен финальный поединок, который полностью удовлетворит ее жажду побед. Виктор Луз казался ему самым подходящим кандидатом на эту работу. Увлечь его для Хелен не составит труда. И нет никакой опасности, что она влюбится в него или что его знатное имя побудит ее натворить глупостей. На вкус Хелен Луз — слишком явный иностранец, а сама она слишком разумна, чтобы продать свободу за титул. Некоторое время Виктор будет ее забавлять, а потом Хелен бросит его, ожидая, что он воспримет это как другие — с бодрой улыбкой и разбитым сердцем. Однако Хелен до поры до времени не следует знать, что в бою Луз нарушает все правила. Проигрыш взбесит его, и эпизод закончится полным разрывом. Генри не сомневался, что подобный опыт побудит Хелен с благодарностью броситься в его объятия.

Но это тоже оказалось ошибкой, хотя все начиналось именно так, как надеялся Генри.

Он привел Виктора Луза в дом Троев. Луз был очарован, Хелен — заинтересована, они стали часто видеться, и Виктор приступил к активным ухаживаниям. Хелен играла им, покуда ее интерес не иссяк, а потом прекратила игру, но Луз продолжал упорствовать. Тогда Хелен впервые по-настоящему обратила на него внимание. В его настойчивости ощущалось нечто тревожное, похожее на напряжение закупоренного резервуара, в котором кипит жидкость. Луз не упорствовал по-джентльменски ненавязчиво — он повсюду следовал за Хелен, угрожал ее спутникам, посылал безумные письма, звонил по телефону, грозя самоубийством, проливал слезы на ограде сада напротив ее спальни, врывался в дом средь бела дня и падал к ее ногам. Кульминация наступила однажды ночью в «Эль Морокко», когда Луз устроил сцену настолько безобразную и унизительную, что Хелен убежала в слезах — прямиком в объятия Генри Миддлтона Йейтса.

Для Генри это выглядело счастливым концом. Но к несчастью, Виктор Луз следовал собственному сценарию.

На следующее утро после скандальной сцены в ночном клубе Ричард К. Трой мирно допивал свой бескофеиновый кофе, когда вошла его младшая дочь Юфимия и заговорила с непривычной быстротой:

— Виктор Луз в библиотеке и хочет тебя видеть.

— Этот парень? — нахмурился мистер Трой. — Что ему нужно?

— Не знаю, папа, — ответила Эффи. — Но держится он вежливо и благовоспитанно. Может быть, он хочет извиниться за прошлую ночь?

— Полагаю, мне следует дать ему в морду, — беспомощно произнес ее отец. — А где Хелен?

— Она не захотела его видеть. К тому же Хелен в саду с Генри Йейтсом. Держу пари, Генри с удовольствием отделает его.

— Я сам способен уладить дела своих детей, — заявил мистер Трой, хотя его тон свидетельствовал об обратном, и нехотя направился в библиотеку.

Виктор Луз сидел на краю стула, слегка раздвинув колени, теребя ручищами замшевые перчатки и фетровую шляпу на наконечнике сложенного зонта. Его смуглая кожа пожелтела. Он сразу же встал.

— Послушайте, Луз… — начал Трой.

— Простите, мистер Трой, — прервал Луз, — но я пришел к вам по двум причинам. Я хотел извиниться перед вашей дочерью за то, что прошлой ночью устроил сцену на публике. Но она не желает меня видеть. Поэтому, сэр, я приношу свои извинения вам.

— Да-да, понимаю… — пробормотал мистер Трой.

— Вторая цель моего визита — получить у вас разрешение просить руки вашей дочери, — продолжал Виктор Луз. — Я безумно люблю Хелен, мистер Трой. Я не могу…

— …жить без нее. Да-да, — вздохнул мистер Трой. — Просто удивительно, сколько парней не может без нее жить. Мистер Луз, моя единственная миссия в жизни — видеть моих дочерей счастливыми. Если Хелен считает, что вы способны это осуществить, то мое мнение не имеет значения. Идите и спрашивайте у нее.

— Вы великий человек! — радостно воскликнул Луз.

— Не совсем, — усмехнулся мистер Трой. — Просто я передаю решение в более надежные руки.

Но Луз не унимался:

— Я говорил Хелен о моей любви, о ее красоте, хотя и не упоминал о браке… Но неужели она могла неправильно меня понять? Я немедленно спрошу ее!

В этот момент дверь открылась, и в библиотеку вошла прекрасная Хелен, за которой следовал Генри Миддлтон Йейтс. Позади Генри маячила дрожащая Эффи.

Луз заморгал, словно от яркого света. Он быстро подошел к Хелен и взял ее за руку:

— Хелен, я должен с тобой поговорить!

Хелен засмеялась, высвободила руку и вытерла ее носовым платком. Потом она подошла к отцу и сказала:

— Папа, Генри должен кое-что тебе сообщить.

— Генри? — переспросил мистер Трой. — Да-да…

— Я просил Хелен стать моей женой, — заговорил Генри Миддлтон Йейтс, — и она дала согласие. У вас нет против этого возражений?

Мистер Трой выглядел ошеломленным. Ибо раздался крик, и вырвался он из неожиданного источника — из горла его младшей дочери Эффи. Издав этот единственный звук, Эффи выбежала в коридор, как мышь, за которой гонится кошка. Хелен казалась задумчивой, а Генри Йейтс — недоумевающим.

Это было уже чересчур для мистера Троя, тем более что в следующий момент Генри Йейтс лежал на спине на полу библиотеки, очень напоминая человека, борющегося за свою жизнь. Он был сбит с ног ударом Виктора Луза, который сдавливал своими ручищами горло Генри и стучал его головой об пол. До ушей мистера Троя донеслись неприятные пронзительные крики, на сей раз издаваемые его старшей дочерью.

— Ах ты, вшивое отродье! — орал побагровевший Луз. — Ты никогда ее не получишь! Скорее я ее убью!

Генри издавал негодующее бульканье, а Хелен колотила Луза по голове рукояткой его же зонтика. Мистер Трой ощутил приступ гнева. Он всегда верил в братство людей и искренне поддерживал Организацию Объединенных Наций, но этот эпизод…

Мистер Трой стал с такой силой дубасить Виктора Луза, что тот отпустил несчастного Генри и свалился на пол, бледный и беспомощный.

Хелен опустилась на колени перед своим задыхающимся кавалером, бормоча слова утешения. Луз поднялся, ища свой зонтик и ни на кого не глядя.

— Я сказал, что убью ее, — прошипел он, ни к кому конкретно не обращаясь, — и, если она выйдет за Йейтса, я это сделаю!

— Но это не все, мистер Квин, — говорил мистер Трой месяц спустя. — Поднявшись на ноги, мой будущий зять нокаутировал того парня, и можно было подумать, что это конец. Но это оказалось только началом.

— Снова угрозы? — спросил Эллери. — Или настоящие покушения на жизнь вашей дочери?

— Нет-нет, это явилось началом совершенно новых отношений. Я не претендую на понимание нынешней молодежи. — Мистер Трой вытер лоб носовым платком. — В мое время его бы отстегали хлыстом или засадили в тюрьму, сколько бы он ни ползал на четвереньках. Но это меня просто доконало.

— Боюсь, мы не вполне вас понимаем, мистер Трой, — заявила Никки от своего имени и от имени своего босса.

— Не успел Луз прийти в себя после нокаута Генри, как он стал совсем другим человеком. Ворковал как голубок и словно наслаждался этим. Извинялся практически на коленях. Совсем смутил меня. На следующий день он прислал Хелен букет орхидей с запиской: «С наилучшими пожеланиями по поводу грядущего события. Ваш друг Виктор Луз». Боюсь, что в бизнесе на поздравительных открытках он бы не преуспел, ха-ха! — а Генри Йейтсу отправил ящик коньяка шестидесятилетней выдержки. В результате через неделю Хелен его простила, а Генри начал говорить, что Луз не такой уж плохой парень.

— А через две недели? — осведомился Эллери. — Очевидно, на этом дело не закончилось?

— Вы чертовски правы, — мрачно кивнул мистер Трой. — Через две недели Хелен пригласила его на свадьбу, поскольку Луз устроил большой прием в «Версале», где Хелен и Генри были почетными гостями, и, как я понял, весь вечер провозглашал тосты за их счастье.

— Какая любезность, — заметила Никки.

— Полагаю, Никки, мистер Трой чует какой-то подвох, — сказал Эллери.

— Я не более злопамятен, чем другие, мистер Квин, — серьезно произнес мистер Трой, — и дело вовсе не в том, что этот парень прибыл из Европы — некоторые из моих лучших друзей европейцы, — но я чувствую, что ему нельзя доверять. Он опасен, даже если бы был стопроцентным американцем. Я разбираюсь в людях и видел его лицо, когда он услышал, что Хелен выходит замуж за Генри Йейтса. На нем читалась жажда убийства!

— Кларенс Дэрроу[63] однажды признался, что хотя сам не мог бы никого убить, но часто испытывал удовлетворение, читая некрологи, — заметил Эллери. — Итак, вы не доверяете этому человеку…

— Я знаю эту породу!

— …и он собирается присутствовать на свадьбе вашей дочери.

— Не только присутствовать, — проворчал мистер Трой, — но и быть шафером!

Последовала пауза.

— Боже! — воскликнула Никки. — Как же он смог этого добиться?

— Луз не отставал от Генри после той драки в библиотеке, — мрачно отозвался мистер Трой, — и очевидно, внушил Генри мысль, что единственный способ показать Лузу то, что он не держит зла, — это позволить ему быть шафером. Я предупредил Хелен, но она эти дни витает в облаках и думает, что это в высшей степени романтично!

— Когда и как произойдет свадьба, мистер Трой? — спросил Эллери.

— В высшей степени скромно, мистер Квин. Моя жена недавно скончалась, так что пышное венчание в церкви, разумеется, отпадает. Я хотел, чтобы Хелен подождала несколько месяцев, но в пятницу начинается июнь, а она настаивает на июньской свадьбе — ведь июньские браки считаются удачными — и не желает ждать год до следующего июня. Поэтому свадьба состоится дома и с очень небольшим числом гостей — только семья и несколько друзей — в ближайшую субботу… Я бы обратился в полицию, мистер Квин, — мрачно добавил Трой, — если бы не… Вы бы не возражали присутствовать на свадьбе и наблюдать за происходящим?

— Не думаю, чтобы у вас было много причин для беспокойства, мистер Трой, — улыбнулся Эллери, — но если это облегчит вашу душу…

— Благодарю вас!

— А присутствие незнакомца не вызовет подозрений у этого Луза? — спросила Никки.

— Ну и пускай! — воинственно произнес Трой.

— Мистер Трой прав, Никки. Зная, что за ним наблюдают, Луз вряд ли на что-нибудь решится. Если только, — снисходительно добавил Эллери, — это вообще входит в его намерения.

Тем не менее Эллери не стал дожидаться субботы, чтобы познакомиться с Виктором Лузом. Он приступил к этому немедленно — правда, на расстоянии. Вдобавок Эллери доверился инспектору Квину, и тот поручил сержанту Вели специальное задание, которое состояло в открытом следовании за мистером Лузом, куда бы он ни шел. Сержант добросовестно выполнял поручение, хотя и ворчал на оскорбление, нанесенное его профессиональной гордости. В результате ко дню свадьбы Эллери был осведомлен об образе жизни и привычках мистера Луза, а мистер Луз — о том, что за ним наблюдают. Что касается досье Луза, то Эллери не обнаружил в нем ничего интересного, кроме того, что у Луза свирепый нрав и он иногда впадает в ярость, а также что он происходит из старинного рода европейских аристократов, которые в минувшие эпохи обращались с крестьянами с изощренной жестокостью и садизмом pour le sport.[64] Что до остального, то Луз безбедно существовал на деньги отца, а его личная жизнь была не более сомнительной, чем у любого молодого холостяка с Парк-авеню.

Но Эллери на всякий случай договорился с Ричардом К. Троем о присутствии на свадьбе и сержанта Вели.

— Он будет играть роль детектива, — объяснил Эллери.

— То есть как это играть роль? — возмутился сержант.

— Частного детектива, сержант, якобы охраняющего свадебные подарки.

— А-а, — протянул Вели. Тем не менее на свадьбу он явился отнюдь не в благостном настроении.

Июньский день был настолько великолепен, насколько могла желать любая невеста. Свадьба происходила в саду — стены дома покрывали тысячи роз. Платье невесты было от Мейнбохера, букеты — от Макса Шлинга, кушанья и официанты — из «Рица», венчание проводил епископ, а гостей было не более пяти дюжин. И Юнона улыбалась им с небес.

Эллери был доволен происходящим. Вместе с Вели, облаченным в полосатые брюки, он прибыл рано, и они вдвоем обыскали дом и участок, стараясь, чтобы мистер Луз видел их за работой. Мистер Луз слегка побледнел при виде могучей фигуры сержанта и обратился с вопросами к отцу невесты.

— О, это детективы, — ответил мистер Трой, стараясь говорить беспечным тоном.

Луз закусил губу и поднялся в комнату жениха. Заметив, что Эллери следует за ним по пятам, он заскрежетал зубами. Эллери терпеливо ждал у двери. Когда Луз наконец вышел вместе с Генри Йейтсом, Эллери последовал за ними вниз, слыша их разговор.

— Кто это? — спросил Йейтс.

— Мистер Трой сказал, что детектив.

— Зачем он здесь?

В переполненной нижней комнате Эллери кивнул сержанту Вели, и тот столкнулся с Лузом.

— Эй, парень! Чего это ты делаешь? — сердито рявкнул Луз.

Сержант извинился и доложил Эллери, что объект их наблюдения не вооружен.

Никто из них двоих ни на миг не спускал глаз с Луза.

Когда началась церемония, Эллери сидел в первом ряду, прямо за Лузом. Сержант Вели стоял в дверях, ведущих на террасу, в классической позе Наполеона, держа одну руку за полой пиджака.

Эллери сосредоточил внимание на шафере, не вслушиваясь в бормотание епископа. Все с самого начала казалось ему глупым и фальшивым. Луз стоял чуть позади жениха, выглядя подобающе торжественно и, без сомнения, зная о любопытном незнакомце, сидящем позади. Фигура Йейтса отделяла его от Хелен Трой — он не мог добраться до нее, не оттолкнув жениха. Невеста была слишком очаровательна в свадебном платье, чтобы пробуждать мысли о смерти, — очаровательнее любой из присутствующих женщин, особенно подружки невесты, чью роль исполняла ее сестра Юфимия, которая, казалось, вот-вот заплачет. Мистер Трой, стоя рядом с невестой, исподлобья смотрел на шафера, словно призывая его нарушить торжественность обстановки каким-нибудь насильственным действием.

— А теперь кольцо, пожалуйста, — сказал епископ.

Жених повернулся к шаферу, чьи пальцы устремились к нижнему левому карману жилета, пошарили в нем и застыли, как парализованные. По саду пронесся жуткий смешок. Виктор Луз начал ожесточенно рыться во всех карманах. Епископ возвел очи горе.

— Ради Бога, Виктор! — зашептал Генри Йейтс. — Сейчас не время для шуток!

— Какие шутки! — воскликнул Луз. — Уверяю тебя… Я мог бы поклясться…

— Может быть, ты оставил его в пальто?

— Да-да. Но где…

Эффи Трой вытянула тощую шею и прошипела:

— Твое пальто в стенном шкафу верхнего коридора, Виктор. Я сама поместила его туда после твоего приезда.

— Скорее! — простонал жених. — Из всех идиотских… Мне так жаль, дорогая… Епископ, извините, пожалуйста…

— Все в порядке, молодой человек, — вздохнул епископ.

— Не пройдет и минуты, — заторопился Луз. — Я ужасно сожалею…

Эллери наморщил нос, и, когда Виктор Луз скрылся в передней, сержант Вели последовал за ним.

Как только Луз вышел из дома, Эллери встал и направился на террасу, где ждал сержант. Луз двинулся по лужайке, смущенно демонстрируя кольцо, облегченно вздохнул и вручил кольцо Генри Йейтсу, после чего епископ с видом мученика возобновил церемонию.

— Теперь повторяйте за мной…

— Что делал Луз, сержант? — шепнул Эллери.

— Поднялся в верхний коридор, порылся в карманах мужского пальто в стенном шкафу и вышел с кольцом.

— И это все?

— Все. Он просто спустился с кольцом.

Они продолжали наблюдать за происходящим.

— Ну вот и все.

— И ради этого я пропустил турецкие бани! — с отвращением буркнул сержант.

Эллери поспешил на лужайку. Молодоженов окружали смеющиеся люди, которые целовали их, пожимали им руки и говорили одновременно. Новоявленная миссис Генри Миддлтон Йейтс никогда не выглядела более счастливой, ее сестра Эффи — более невзрачной, ее муж — более смущенным и обрадованным, а ее отец — более озадаченным и в то же время умиротворенным. Что касается Луза, то он спокойно поздравил новобрачных и с улыбкой что-то говорил бледной Эффи, чей трагический взгляд был устремлен на мужа сестры. Мистер Трой оживленно беседовал с епископом. Одни официанты начали выкатывать столики, другие — сновать с переносными барами. Двое фотографов суетились с аппаратурой. Солнце мягко пригревало, в воздухе ощущался аромат роз, а буксир на реке посылал гудком поздравление молодоженам.

Эллери пожал плечами. Теперь, когда Хелен Трой благополучно стала миссис Йейтс, напряжение последних двух часов казалось нелепым. Он собирался подойти к мистеру Трою, но услышал голос молодого супруга:

— Дорогая! В чем дело?

Эллери вытянул шею. Толпа вокруг пары внезапно застыла. Мистер Трой и епископ с удивлением обернулись.

Эллери решительно пробился сквозь толпу.

— Генри… — Новобрачная прислонилась к мужу. Ее щеки под румянами были белыми как мел. Она поднесла руку к глазам, словно защищая их от солнечного света.

— Что с тобой, любимая? Хелен!

— Держите ее! — крикнул Эллери.

Но новобрачная уже лежала на траве бесформенной белой грудой, уставясь в небо.

Инспектор Квин в этот день был на редкость грозен. Он поссорился с доктором Праути из офиса главного медэксперта, произнес несколько уничижительных слов в адрес ошеломленного сержанта Вели и был крайне холоден с собственным сыном, который уже был пригвожден к позорному столбу Ричардом К. Троем, прежде чем беднягу уложил в постель его врач. Эффи Трой билась в истерике у себя в комнате на попечении медсестры. Генри Йейтс сидел в передней, пил бренди из стакана для воды и даже не поднимал взгляд, когда к нему обращались. Виктор Луз непрерывно курил в библиотеке Троя под убийственным взглядом сержанта Вели. Перекинуться словом было абсолютно не с кем, и Эллери слонялся вокруг с жалким видом, тоскуя по обществу Никки Портер.

Все без возражений согласились только в одном: это был самый краткий июньский брак во всей истории человечества.

Наконец инспектор поманил рукой сына.

— Да, папа! — Эллери стрелой подлетел к отцу.

Инспектор держался крайне враждебно.

— Я все еще не знаю, как это произошло, — жаловался Эллери, словно собираясь заплакать. — Она просто потеряла сознание, папа, и умерла через несколько минут.

— Через семь минут после того, как был введен яд, — мрачно уточнил инспектор.

— Но каким образом? Она ничего не пила и не ела!

— Прямо в кровь. Вот этим. — Старик разжал кулак. — И ты это допустил!

— Ее обручальное кольцо?

На ладони инспектора поблескивал широкий золотой ободок.

— Можешь посмотреть. Жало удалено.

Эллери покачал головой, взял кольцо и принялся изучать его. Вскоре он недоверчиво посмотрел на отца.

— Вот именно, — кивнул инспектор. — Отравленное кольцо. Скрытая автоматическая пружина, выталкивающая под давлением иглу с внутренней стороны ободка. Как ядовитый зуб у змеи. После церемонии все поздравляли новобрачную, обнимали ее, пожимали ей руку… При рукопожатии пружина сработала, и бедняжка умерла через семь минут. Если она и почувствовала укол, то была слишком возбуждена, чтобы обратить на это внимание. Я слышал о смертельном поцелуе, но смертельное рукопожатие — это нечто новое!

— Не такое уж новое, — возразил Эллери. — Отравленное кольцо восходит по меньшей мере к временам Демосфена.[65] Или Ганнибала,[66] убившего себя таким способом. А это кольцо напоминает венецианское anello della morte,[67] только изготовленное по обратному принципу. В средневековой модели ядовитое острие скрывалось в гнезде камня и царапало того, с кем обменивался рукопожатием носивший кольцо. А эта модель убивает того, кто его носит.

— Средневековая Европа, — мрачно промолвил инспектор. Он был по натуре мягким человеком, и зрелище трупа красивой молодой девушки в свадебном платье под июньским солнцем приводило его в ярость. — Я уже показывал кольцо экспертам. Это антикварное изделие. Такие смертоносные штучки аристократы Старого Света, вроде Луза, могли веками хранить в семейных шкатулках.

— Такую штучку можно приобрести и в антикварной лавке на Третьей авеню, — сказал Эллери. — За исключением механизма. Это точная копия кольца, купленного Йейтсом?

— Я не смог много вытянуть из Йейтса, но, насколько я понял, кольцо не совсем такое же. Разумеется, кольцо Йейтса исчезло. Убийца рассчитывал, что волнение, испытываемое женихом во время церемонии, помешает ему заметить, что кольцо, переданное ему Лузом, немного отличается от купленного им самим. Йейтс купил кольцо две недели назад и показывал его всем, кроме Хелен, поэтому у убийцы было достаточно времени, чтобы разыскать похожее кольцо с механизмом для введения яда — если только оно все время не находилось у него под рукой.

— А когда Йейтс передал обручальное кольцо Лузу?

— Вчера вечером. Луз, конечно, настаивает, что ничего не знает об отравленном кольце. Он говорит, что когда поднялся наверх во время церемонии и нащупал в кармане своего пальто кольцо, то просто вытащил его и побежал вниз, даже не взглянув на него. Вели это подтверждает.

— А потом он вручил кольцо Йейтсу, который мог спрятать его в руке.

— Жених? Спрятать кольцо в руке? Не понимаю…

— Предположим, Генри Йейтс уже держал в руке отравленное кольцо, а Луз вручил ему безвредное. Йейтс спрятал его в руке и надел отравленное кольцо на палец Хелен.

Инспектор выпучил глаза:

— Ты что, спятил? Парень убивает девушку, на которой женится! Притом какую девушку и каким образом!

— Я не говорю, что он это сделал, — сказал Эллери, — но не забывай, что Хелен Трой получила кучу денег в тот момент, когда вышла замуж, по завещанию ее матери, обладавшей независимым состоянием. А Генри Йейтс, в конце концов, всего лишь биржевой маклер — правда, весьма смышленый, иначе он не смог бы заполучить эту девушку. И ты не можешь игнорировать тот факт, что избранные метод и время убийства предоставили бы Йейтсу первоклассного козла отпущения — человека, который вручил ему кольцо, которого отвергла его невеста и который угрожал убить ее, если она выйдет замуж за Йейтса. Не говоря уже о психологических преимуществах, даваемых Йейтсу временем, выбранным для преступления…

— Знаешь, в чем твоя беда, сынок? — усмехнулся инспектор Квин. — У тебя слишком буйное воображение.

— Это не воображение, а логика. Потом нельзя упускать из виду и Эффи Трой, — продолжал Эллери. — Эффи безнадежно влюблена в Йейтса — это ясно даже слабоумному. Именно Эффи, по ее собственному признанию, повесила пальто Луза в стенной шкаф в верхнем коридоре. Вели утверждает, что ни гости, ни нанятая прислуга не имели доступ к этому шкафу, папа. Он все время держал лестницу в поле зрения и говорит, что только Луз и члены семьи пользовались ею после прибытия в дом Луза.

Инспектор сверлил сына глазами:

— Значит, ты не веришь, что это сделал Луз?

— Я не вижу неопровержимых доказательств. Есть по крайней мере еще две возможные теории, каждая из которых более логична.

— Наверняка ты можешь придумать еще восемьдесят восемь теорий, — огрызнулся старик. — Но моему простому уму все ясно. Луз угрожал убить Хелен Трой, если она выйдет замуж за Йейтса. Это мотив…

— Один мотив, — терпеливо произнес Эллери.

— Будучи шафером, Луз отвечал за обручальное кольцо и мог легко заменить его отравленным. Это возможность.

— Одна возможность и не лучшая, чем те, которые имелись у Эффи Трой и Генри Йейтса, — сказал Эллери.

— Луз пожимал новобрачной руку после церемонии…

— Как и дюжины других людей.

Лицо инспектора приобрело цвет баклажана.

— Если в течение ближайших двадцати четырех часов не появятся противоположные доказательства, — заявил он, — то отец я гения или нет, но я арестую Луза за убийство этой девушки!

Нужно сказать прямо, что в этом деле Эллери выглядел не лучшим образом. Июньская свадьба оказалась для него — хотя и в меньшей степени — такой же несчастливой, как для невесты. Он не только не смог выполнить возложенную на него задачу и предотвратить трагедию, но и обнаружил, что потерял уважение в глазах собственной секретарши. Никки была посланницей Юноны к смертным ее пола — освященная браком любовь не имела более фанатичного адвоката на земле. Убийство красавицы новобрачной в день свадьбы, все еще ощущающей на губах тепло поцелуя мужа, казалось мисс Портер более бесчеловечным преступлением, чем четвертование новорожденных детей. Никки призывала бдительный закон обрушиться на голову этого чудовища Луза — она не сомневалась, что он чудовище, — а после чтения подробностей в воскресной газете явилась в квартиру Квинов, несмотря на выходной день, дабы внушить столь же кровожадные чувства мистеру Квину, вначале высказав все, что она думает о его халтуре.

— Как вы могли допустить, чтобы это случилось, Эллери? — вопрошала мисс Портер. — Под вашим хваленым носом! Когда считалось, что вы за всем наблюдаете!

— Думаю, — устало ответил мистер Квин, — мне можно простить то, что я не предвидел возможность убийства при помощи обручального кольца. Даже гениям — цитируя одного моего близкого родственника — не могут прийти в голову мысли об обручальных кольцах как о смертельном оружии. Мы живем не во времена Борджиа,[68] Никки. — Эллери вскочил и начал мерять шагами комнату. — Тут использован весь арсенал мифов и поверий, окружающих институт брака. Вы когда-нибудь слышали о медицинском пальце?

— Что за странный способ перемены темы? — холодно осведомилась мисс Портер, слегка покраснев.

— Это и есть тема. Медицинским пальцем в Англии много веков назад именовали безымянный палец. Лекари использовали его для втирания бальзамов и мазей…

— Очень поучительно… — начала Никки.

— Считалось, что этот палец непосредственно связан с особым нервом, отвечающим за реакцию организма на ядовитое вещество. И как раз на этом пальце, Никки, носят обручальное кольцо…

— …и поэтично, — закончила Никки. — Но вам не кажется, что, учитывая все происшедшее, это выглядит полной чушью и едва ли поможет отправить Луза туда, где ему место? Почему он не в камере? Почему инспектор весь вчерашний день терзал бедняжку Эффи Трой и несчастного Генри Йейтса? Чего вы ждете?.. Что с вами?

Она прервала свою горячую речь, ибо Эллери застыл как вкопанный в центре комнаты и уставился перед собой, как будто смотрел в четвертое измерение и был возмущен увиденным.

— Эллери, что не так?

Вздрогнув, Эллери вернулся в Солнечную систему.

— Не так? — переспросил он. — Разве я сказал, что что-то не так?

— Нет, но вы выглядели…

— Наэлектризованным, Никки. Меня всегда наэлектризовывает собственная тупость. Свяжитесь с папой по телефону, — велел он. — Попробуйте позвонить в управление. Я должен с ним поговорить… Боже, помоги мне!

— Инспектор занят, — сказала Никки, положив трубку. — Он сам вам позвонит. Эллери, вы ведете себя очень странно.

Эллери снова сел и начал ощупью искать сигареты.

— Никки, предпосылкой в этом деле было то, что давление при рукопожатии, осуществленном определенным способом, освободило пружину в кольце с ядом. Когда вы обмениваетесь с кем-нибудь рукопожатием, какую руку вы протягиваете?

— Правую, конечно.

— А другое лицо?

— Тоже правую.

— А на какой руке женщины носят обручальное кольцо?

— На… левой.

— Это простейшая, тривиальная деталь, но я вспомнил о ней только сейчас. — По его тону Никки казалось, что он сейчас достанет бич с металлическими шипами. — Как могло обычное рукопожатие высвободить отравленную иглу, когда кольцо было на левой руке Хелен?

— Никак! — возбужденно отозвалась Никки. — Значит, это было сделано не рукопожатием!

— Рукопожатием, Никки, — тут альтернативы нет. Но если кольцо было на левой руке Хелен, значит, ей пожимали левую руку.

Никки выглядела озадаченной.

— Неужели вы не понимаете? В толпе, окружавшей Хелен после брачной церемонии, убийца подошел к ней и протянул левую руку, вынудив ее также протянуть левую.

— И что же?

— А то, что убийца был левшой.

Мисс Портер задумалась над этим.

— Необязательно, — сказала она без особого почтения в голосе. — Кольцо, будучи обручальным, должно было находиться на левой руке, поэтому убийца и протянул ей свою левую руку, хотя мог и не быть левшой.

Но ее босс устало улыбнулся.

— Его преступление, Никки, требовало пожатия левыми руками. Мозг в таких случаях работает автоматически. Если правша задумывает преступление, зависящее от использования руки, он инстинктивно планирует использование правой руки. Сама концепция «леворучного» преступления указывает на убийцу-левшу. — Эллери пожал плечами. — Когда епископ во время церемонии потребовал кольцо и жених повернулся к шаферу, рука последнего машинально скользнула к нижнему левому карману его жилета. Если бы он был правшой, то стал бы искать или притворяться, что ищет кольцо, в правом кармане, так как правша, имея выбор и не будучи связанным обстоятельствами, в подобных случаях всегда лезет в правый карман. А Виктор Луз автоматически полез в левый. В итоге, — вздохнул Эллери, — логика привела к подтверждению косвенных улик. Луз осуществил свою угрозу — он нарочно оставил обручальное кольцо в кармане пальто, чтобы потом все выглядело так, будто кольца мог подменить не только он. Папа был прав…

Зазвонил телефон.

— Эллери? — послышался в трубке резкий голос инспектора Квина.

— Папа… — начал Эллери, сделав глубокий вдох.

Но отец прервал его:

— Я же говорил тебе, что Луз — наш человек, но ты упрям как осел. Мы выяснили, что кольцо купили в антикварном магазине на Мэдисон-авеню, и, когда Луз столкнулся с неопровержимыми доказательствами, он сломался. Я только что промокнул чернила на его подписанном признании. А твои фантазии насчет Генри Йейтса и Эффи Трой… Так почему ты звонил, Эллери? Что тебе было нужно?

Эллери судорожно глотнул.

— Ничего, папа, — робко ответил он и положил трубку.

Июль ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ПАДШИМ АНГЕЛОМ

Вечный чичероне мирового форума, Марк Туллий,[69] где-то по-дружески сообщает нам, что Огонь и Вода «вошли в поговорку» — то есть что эти древние элементы жизни первичны. Если пойти дальше и предположить, что там, где пламенеет жизнь, всегда поблизости смерть с ее поливальным шлангом, то дело Майлса Сентера et al[70] может считаться классическим. Огонь фигурирует в нем почти в пиротехническом смысле, ибо ко второму месяцу нью-йоркского лета солнце успело изжарить сад Сентера до состояния подгоревшего пирога и довести каменную ограду до температуры, как правило ассоциирующейся с подземным миром. Что до Воды, то за восточной стеной ее протекало более чем достаточно, ибо дом Сентера примостился на самом побережье Манхэттена, а его фасад высокомерно взирал на неопрятный коммерческий профиль района Квинз на противоположном берегу Ист-Ривер.

Увы, география и время года в данном случае отнюдь не сочетались с античной гармонией. В деле Сентера в равной степени участвовали мифология и искусство. Дом был спланирован в напыщенном архитектурном стиле, породившем в былые времена немало монстров. Фармацевтическое состояние Сентеров было крещено в купели, наполненной слабительным, до сих пор пользующимся популярностью в сельской Америке. Основатель этого состояния, возможно, стремился сгладить впечатление от его прозаичного источника, поэтому, строя свой особняк, обращал взор к небу и сооружал свой дом если не навечно, то по крайней мере на долгие десятилетия, гарантированные очистительными пилюлями. Ему удалось заполучить архитектора, явно вдохновленного собором Парижской Богоматери. К сожалению, несмотря на свободу в средствах, обеспеченную слабительным, у архитектора не было ни острова Сите[71] в качестве места постройки, ни папских ресурсов двенадцатого столетия. Поэтому ошеломленные соседи видели перед собой гигантского архитектурного Квазимодо[72] — вульгарного, безобразного и крайне неудобного. Майлс Сентер, который родился в нем, как-то провел тяжкие шесть месяцев на койке нервной клиники, вспоминая кошмарные сны, посещавшие его в детстве.

Самым жутким во всем сооружении были гротескные резные камни, торчавшие на крыше подобно уродливым наростам. Они являлись архитекторской версией химер собора Парижской Богоматери.

А Химера,[73] если вы помните Булфинча[74] и Беллерофонта,[75] дышала смертоносным огнем. Таким образом Огонь снова дал о себе знать. Что до Воды, то архитектор, к несчастью, перепутал химер с горгульями,[76] и, хотя монстры, установленные им на карнизах башен, имели голову льва, тело козы и хвост дракона, как у настоящей Химеры, они выполняли традиционные функции горгулий, являясь входными отверстиями труб для стока дождевой воды, собирающейся на крыше. В довершение неразберихи Сентер-основатель до последнего дня упорно именовал монстров «ангелами», а его внук Майлс, вступив в права наследства, канонизировал эту ересь. Зато младший брат Майлса, Дейвид, разрушал образы с такой же легкостью, с какой создавал их. Дейвид был художником, чья студия находилась на крыше сооружения, которое он — к легкому раздражению брата — именовал «собором». Когда Майлс в присутствии гостей отзывался о водосточных монстрах как об ангелах, Дейвид неизменно замечал, что это наглядно демонстрирует, каким представлял себе небо их дедушка, если не сам Майлс.

Но все это приятные и пустячные отступления. Нас интересует более серьезное событие, происшедшее в один из недавних летних вечеров в саду Сентеров, у ограды которого плескалась Ист-Ривер.

Две молодые леди задыхались от жары при лунном свете. Одной из них была жена Майлса, царствующая миссис Сентер, а другой — Никки Портер, которая воспользовалась правом личной секретарши покидать вечером своего босса, хотя тот переживал критический момент в связи с приближением срока сдачи книги издателю. Но Никки случайно встретилась с Дороти после многолетнего перерыва и не могла не возобновить старое знакомство. Результатом явилось ее дезертирство в сад у реки. Встреча была ознаменована важной новостью, что Дороти теперь миссис Майлс Сентер, каковой она определенно не являлась во время их предыдущей встречи, и еще кое-чем, что не поддавалось анализу и потому требовало его. Темные тени под блестящими глазами Дороти и какая-то отчаянная веселость показались Никки не соответствующими гармонии недавнего брака. Обед слегка напоминал трапезу французских аристократов во время революции с ожидающими у дверей повозками, которые доставляли их к месту казни. Даже личный секретарь Майлса Сентера, мистер Харт — стриженный под ежик молодой человек с лощеными манерами младшего сотрудника рекламного агентства — при первой возможности скромно и с явным облегчением удалился к себе в комнату. Вскоре после этого Дороти с чисто женской улыбкой выпроводила своего мужа, увела Никки в темный сад и тут же разразилась слезами.

Никки дала ей выплакаться, интересуясь, не является ли дом всему виной. Он выглядел ужасно — с большими тусклыми помещениями и одинаковыми спальнями, выходящими окнами на реку, откуда веяло сыростью. Ремонт здесь не проводился много лет. Было очевидно, что Майлс Сентер — человек мягкий и добродушный, но крайне консервативный и лишенный воображения. Никки он изрядно шокировал. Майлс утверждал, что ему сорок пять лет, хотя выглядел на все шестьдесят, а в действительности ему, вероятно, было около пятидесяти пяти. Дороти же исполнилось всего двадцать шесть. Конечно, хотя Дороти была практичной девушкой, она вполне могла влюбиться в мужчину вдвое старше ее. А может, все дело в Дейвиде? За обедом Никки много слышала о Дейвиде, хотя он к ним так и не присоединился. «Дейвид вечно возится в своей студии наверху», — сказал Майлс Сентер. Никки поняла, что Дейвид симпатичный парень, напичканный идеями, свойственными бескомпромиссной молодежи. «Почти красный», — с усмешкой охарактеризовал его брат. Поэтому она с удивлением узнала от Дороти, что Дейвиду тридцать пять лет. По-видимому, для Майлса он всегда будет подростком, нуждающимся, чтобы его поглаживали или шлепали рукой, держащей кошелек. В гостиной висел автопортрет Дейвида, написанный маслом, где он выглядел достаточно байронически, чтобы объяснить слезы Дороти в саду. Дейвид был смуглым красивым мужчиной с демоническим взглядом — во всяком случае, на портрете.

Очевидно, дело действительно было в Дейвиде. Ибо когда Дороти начала объяснять свои слезы, то прежде всего похвалила мужа. Майлс самый прекрасный, нежный, заботливый и щедрый муж в мире. А она, Дороти, самая неблагодарная, черствая и безответственная дрянь, которой когда-либо удавалось удачно выйти замуж. Она думала, что любит Майлса, который был таким солидным и, конечно, настойчивым… Не то чтобы она его завлекала — он сам в нее влюбился, — но она не до конца была честна с самой собой…

— О, Никки, не думай обо мне плохо, но я полюбила другого мужчину.

Наконец-то!

Никки потягивала коктейль, который предусмотрительно захватила с собой в сад.

— Ну, предположим, — сказала она, но веселье в ее голосе было таким же обманчивым, как яркое отражение луны в реке. — Такое иногда случается, Дотти.

— Но, Никки, что же мне делать? Я не хочу обижать Майлса. Конечно, он немного ограниченный, но очень славный, и если я уйду от него так быстро, то боюсь, что…

— Чего ты боишься?

Дороти снова заплакала.

— Послушай, Дотти, — сказала Никки. — Ты съела свой пирог и теперь хочешь получить его назад. А тут без грязи не обойтись.

— В твоих устах это звучит ужасно, — сердито отозвалась Дороти, вытирая глаза.

— Мой босс всегда называет вещи своими именами, — объяснила Никки, делая очередной глоток. — Дотти, дорогая, мужчин рядом нет, так что мы можем говорить откровенно. Насколько сильно ты любишь этого Д. М.?

— Д. М.?

— Другого Мужчину?

— Никки, я его безумно люблю!

— А что думает Другой Мужчина об этой ситуации?

— Он говорит…

— Погоди. — Никки положила ладонь на обнаженную руку подруги. — Улыбайся, Дотти. Кто-то идет.

Широкая фигура Майлса Сентера появилась из-за северо-восточного угла дома. Его силуэт обозначился на фоне освещенного фасада, когда он остановился на дорожке, вытирая лысеющую голову носовым платком и вглядываясь в темноту сада.

— Дороти? — неуверенно окликнул он. — Ты здесь с мисс Портер?

— Да, Майлс, — откликнулась Дороти.

— О! — произнес ее муж и откашлялся. — Внутри так душно, а по радио передали, что похолодания не ожидается… Я подумал, что ты и мисс Портер захотите поиграть в канасту… — Сентер шагнул к ним с платком в руке.

Никки он показался похожим на рыбу, извлеченную из среды обитания, и ей пришло в голову, что Майлс Сентер, возможно, не такой уж бесчувственный. Испытывая к нему жалость, Никки отвела взгляд и случайно увидела падение ангела — одной из химер с горлом горгульи, торчавшей на крыше над садом три четверти века. Уродливая масса падала прямо туда, где в следующий момент должна была очутиться голова Майлса Сентера. Никки закричала, масса упала, Сентер тоже, а Дороти начала вопить как одержимая. На ее крики, от которых веяло холодом смерти, прибежал старый доктор Грэнд — врач Сентера, живущий в соседнем доме и дремавший в своем саду. Дьявол или ангел, заметил доктор Грэнд, склонившись над упавшим человеком, но он не попал в цель. Поэтому врач посоветовал Майлсу Сентеру подняться и встать на колени, приняв более подобающую позу для благодарности Создателю.

Супруг Дороти поднялся на ноги белее валяющегося на дорожке каменного монстра и возвел глаза к небу, но не ради выражения признательности за свое спасение. На крыше в сиянии луны просматривалась черная голова, похожая на еще одну горгулью, обладатель которой осведомился, что означает весь этот шум. Так как ни Майлс, ни его жена не ответили, доктор Грэнд дал объяснения, после чего голова Дейвида Сентера исчезла в наступившем молчании. Никки внезапно почувствовала холод, и это ей не понравилось. А когда Дейвид появился из-за угла, чтобы помочь брату вернуться в дом, он показался ей еще более выраженным байроническим типом, чем на портрете.

На следующий день Эллери терпеливо указал Никки, что он зарабатывает себе на жизнь, изобретая куда более умные преступления, чем те, с которыми Никки когда-либо сталкивалась в кругу своих знакомых. Поэтому не будет ли она любезна сесть за машинку, так как ее выходы в свет препятствуют исполнению служебных обязанностей, не говоря уже о том, что издатель не выплатит ему аванс, пока не получит законченную рукопись.

— Но, Эллери, вчерашнее происшествие — не несчастный случай, — возразила Никки, используя пишущую машинку в качестве подставки для локтей.

— Вот как? — усмехнулся Эллери, в отчаянии положившись на иронию. — Очевидно, это подтверждается доказательствами, как большинство ваших выводов?

— Я пытаюсь вам объяснить. После случившегося я обследовала крышу, откуда упала эта штуковина…

— С лупой и кронциркулем? И что же вы обнаружили?

— Я вам говорила, но вы не слушали.

— Вы обнаружили, что цемент, которым прикреплялась «эта штуковина», крошится как рокфор. Поразительно! Сколько, вы сказали, весила эта горгулья?

— По словам мистера Сентера, около ста фунтов.

— Отсылаю вас к сэру Исааку Ньютону и закону притяжения. Может, теперь обратимся к литературным преступлениям?

— Все равно я уверена, что это не несчастный случай, — заявила мисс Портер. — Поэтому я предложила Майлсу Сентеру…

В дверь позвонили, и Никки умолкла.

На лице ее босса отразилось ужасное подозрение.

— Никки, — произнес он голосом Бэзила Ратбоуна,[77] — что вы предложили Майлсу Сентеру?

Никки молча посмотрела в сторону прихожей, что было достаточно красноречивым ответом. Эллери застонал.

— Вы ангел! Я знала, что вы согласитесь! — Никки выбежала из комнаты. Вскоре Эллери услышал, как она уверяет посетителя в прихожей, что мистер Квин его ждет не дождется.

К своему удивлению, Эллери сразу же ощутил жалость к визитеру. Президент фармацевтической компании едва не вполз в комнату. Нервному скольжению соответствовали испуганные глаза и отросшая щетина. Майлс Сентер походил на торговца наркотиками, торопившегося завершить продажу. Он протянул руку, отказался от выпивки и рассыпался в благодарностях за то, что мистер Квин согласился его принять. Все это чертовски неловко… Мисс Портер — подруга Дороти… Если бы Никки не спасла ему жизнь вчера вечером…

— Мистер Сентер, — прервал его Эллери, — что вы пытаетесь мне сказать?

Сентер уставился на незажженную сигарету в своей руке, потом скомкал ее между пальцами.

— Квин, я думаю, что моя жена и мой брат влюблены друг в друга. — Пепел высыпался возле его локтя, но он тем не менее сунул остатки сигареты в карман. — Влюблены друг в друга, — повторил Сентер и умолк, словно ожидая, что Эллери скажет нечто сокрушительное.

Но Эллери вообще ничего не сказал. А Никки внимательно изучала свои ногти.

— Не то чтобы у меня были какие-нибудь существенные доказательства, — забормотал Сентер. — Просто поведение Дороти… Ну, я не могу точно объяснить, но в последнее время в наших отношениях что-то изменилось. Она стала слишком вежливой со мной. А Дейвид — красивый молодой художник и сущий дьявол во всем, что касается женщин. Конечно, мне нечего жаловаться, старому дураку, но почему они просто не придут ко мне вместо того, чтобы… Мистер Квин, — внезапно воскликнул он, — что вы об этом думаете?!

— Давайте подведем итоги. Ваши брат и жена влюблены друг в друга, а вчера вечером тяжелая горгулья упала с крыши, где находится студия вашего брата, и чуть не вышибла вам мозги. Выглядит так, мистер Сентер, как будто ваш брат пытался вас убить.

— Значит, вы со мной согласны? — Майлс съежился на стуле.

— Нет, — улыбнулся Эллери. — Я делаю вывод всего из пары фактов, один из которых, возможно, даже не факт, а всего лишь мнение.

— Но есть третий факт, о котором я не упомянул. — Теперь голос Сентера звучал твердо. — Этот факт удовлетворил бы даже налогового инспектора. Мой отец оставил предприятие Сентеров мне до конца дней. Но когда я умру, его получит Дейвид.

Эллери вздохнул.

— Люди иногда совершают страшные поступки, не так ли? — Он встал. — Хотя я не могу разделить вашу уверенность, мистер Сентер, но понимаю ваши страхи. Как и когда я мог бы обследовать крышу, чтобы ваш брат Дейвид не знал об этом? И чем скорее, тем лучше.

Майлс Сентер обещал уведомить Эллери, когда возникнут подходящие условия, и в тот же день позвонил, предложив провести обследование ночью.

— Мой секретарь встретит вас у боковых ворот в полночь, — сообщил он и положил трубку, прежде чем Эллери успел повести бровью.

Оставив машину на Первой авеню, Эллери и Никки медленно направились в сторону реки — у них еще оставалось несколько минут, а ночь была душной. Из-за жары все прямые линии казались волнистыми, поэтому, когда они подходили к дому Сентеров, им почудилось, что это уродливое сооружение шевелится, словно собираясь превратиться во что-то еще. Эллери почувствовал, как ему в руку вцепились пальцы Никки, и пробормотал что-то насчет духоты и оптического обмана, но девушка не отпускала его, пока из железных ворот не вышел мужчина, в котором она узнала секретаря Майлса Сентера.

— Я рада, что это вы, мистер Харт, а не какой-нибудь служитель черной мессы!

Мистер Харт выглядел озадаченным, но затем обменялся рукопожатием с Эллери, сделал вежливое замечание насчет жары и повел их через переднюю лужайку. Эллери с любопытством оглядывался вокруг. Дом на фоне неба продолжал выделывать странные трюки.

Никки вновь повисла на нем.

— Очевидно, вам известна причина моего визита, мистер Харт?

— Мистер Сентер только что сообщил мне. — Секретарь говорил секретарским тоном.

— И каково же ваше мнение по этому поводу?

— Человек в моем положении не должен иметь своего мнения, не так ли, мисс Портер?.. Дейвид? О, у него есть какая-то лачуга в Уэстпорте,[78] куда он отправляется, когда мы ему надоедаем или если он хочет изображать коннектикутские амбары. Дейвид должен был уехать этим вечером на праздник, но мистер Сентер не знал, каким поездом, поэтому пригласил вас на полночь… Уверен, что Дейвид уехал, — я не видел его, когда только что вернулся с вечеринки… Мистер Сентер ждет вас наверху, в своих комнатах. Слуг он отпустил, так что у вас полная свобода действий… Миссис Сентер? Право, не знаю. Не сомневаюсь, что мистер Сентер… э-э… позаботился об этом лично. — Казалось, мистер Харт твердо решил выглядеть самым доверенным и в то же время самым неразговорчивым из секретарей.

Дверей было три, как в Париже. Эти имитации ранней готики увенчивали изображения двадцати восьми царей Израиля и Иудеи, круглое окно-розетка и другие диковины. Пройдя через центральную дверь, они очутились в средневековой утопии, которая, к счастью, была погружена во мрак. Во всяком случае, о материальных объектах можно было только догадываться. Вокруг никого не было, большой коридор был звуконепроницаем, как съемочный павильон Голливуда, и Эллери бы не удивило, если бы появился некто в крагах и громким голосом распорядился начать съемку. Почерневший от возраста дуб и железо выглядели непрочными, как театральный задник.

Когда они поднимались по широкой лестнице, Эллери с уважением заметил:

— Это настоящие норманнские доспехи, мистер Харт, или мы в музее Метрополитен?

Внезапно сверху донесся приглушенный звук, похожий на отдаленный удар грома.

Все остановились, напрягая слух. Но звук не повторился, и они посмотрели друг на друга.

— Что это было? — дрожащим голосом спросила Никки.

— Едва ли то, на что это похоже, — с нервным смешком ответил секретарь Майлса Сентера.

— А почему нет? — осведомился Эллери и ринулся вперед.

Они обнаружили его в гостиной наверху, склонившимся над распростертым человеком, который, казалось, окунул голову в целую лужу томатного пюре.

— О нет, — нелепо произнес Харт.

— О да, — возразила Никки. — Я была права. И мистер Сентер тоже. Он убит.

— Не совсем. — Эллери быстро огляделся. — Раны на голове часто выглядят как кровавое месиво. Никаких следов оружия… Не думаю, что это смертельно. Никки, высуньте голову в окно и вопите.

— Вопить?

— Зовите этого доктора! Вы говорили, он живет рядом? Харт, пошли со мной. — Эллери уже был в коридоре.

— Но мистер Сентер… — начал секретарь.

— Не прикасайтесь к нему! — Харт, спотыкаясь, вышел в коридор. — Кто бы ни стрелял в Сентера, он не мог уйти далеко. Где другой спуск?

— Другой спуск?

— Черт возьми, Харт, мы поднимались по парадной лестнице и никого не видели, значит, стрелявший в Сентера ушел другим путем. Так есть здесь другой спуск?

— Да, мистер Квин. Черная лестница в конце коридора.

Эллери побежал, и Харт уныло затрусил следом. Сзади слышались вопли Никки, призывающей доктора Грэнда.

Мрачная черная лестница спускалась к отделанной железом дубовой двери, ведущей в конец большого коридора.

— Харт, посмотрите спереди — на лужайке, в кустах, на улице, — а я проверю сзади. — Эллери подтолкнул секретаря.

В кухне было темно. Эллери натыкался на разные предметы, бормоча ругательства, пока не увидел звезду, не взял верный курс и не вышел из дома. Он оказался на узкой полосе заднего двора и прежде всего заметил паукообразную фигуру на стене, отделяющей участок Сентеров от соседнего.

Эллери подпрыгнул и вцепился руками в костлявую лодыжку.

— Благодарю вас, — послышался сердитый голос. — Я уже не так проворен, как когда перелезал через эту стену всякий раз, как только Элмо Сентеру казалось, будто он умирает, что бывало каждую неделю. Поймайте меня, пожалуйста. — Эллери принял в свои объятия сначала медицинский саквояж, а потом пыхтящего старого джентльмена, который, казалось, состоял из одних костей. — Ну? Что здесь произошло? Говорите, приятель! Эта женщина что-то орала насчет убийства. Кстати, а вы кто такой?

— Сначала займитесь Майлсом Сентером, доктор, — он в гостиной, ранен в голову. Поторопитесь!

Доктор Грэнд недоверчиво посмотрел на Эллери, взял саквояж и поспешил в дом.

Эллери двинулся вдоль стены, разделяющей участки, в сторону реки. Когда он дошел до ограды, выходящей на реку, то свернул к северу, идя среди клумб. Два темных верхних окна смотрели из черной массы дома на другую сторону сада. Эллери увидел, как в одном из них мелькнула Никки, точно испуганная муха. Затем его рука нащупала крошащееся деревянное сооружение, которое, очевидно, прерывало ограду, обращенную к реке. Осторожно обследовав его, Эллери выяснил, что это длинный низкий сарай, стоящий спиной к саду, от северной стены которого деревянные ступеньки спускались к реке. Лодочный сарай… Эллери подумал, что преступник не мог упустить такую возможность.

Сжимая в руке фонарик и горько сожалея, что он не Дэниел Бун,[79] Эллери начал спускаться. Но ступеньки издавали жуткие стоны, поэтому он спрыгнул вниз, зашел за угол лодочного сарая, обнаружил дверь и шагнул внутрь, осветив помещение фонарем. Луч поймал испуганное лицо молодой женщины. Больше в сарае никого не было. Эллери сел на канатную бухту и спросил:

— Кто-нибудь проходил здесь в последние несколько минут? Я имею в виду, кроме вас?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что, насколько я понимаю, вы миссис Майлс Сентер, а если так, — с сожалением промолвил Эллери, — то мой печальный долг сообщить вам, что ваш муж только что получил наверху пулю в голову. Теперь вы не возражаете ответить на мой вопрос?

— Никто не проходил.

— Вы не кажетесь удивленной.

— Майлс мертв?

— Еще не знаю. Итак, вы никого не видели. Тогда я могу спросить…

— В этом нет надобности, — прервала Дороти Сентер. — Я застрелила его.

Когда прибыл инспектор Квин, его глаза были красными от недосыпания.

— Ты, конечно, можешь вести бурную жизнь, — проворчал он, — но я, как видишь, достаточно стар, чтобы быть твоим отцом. Неужели ты не мог обратиться в местную полицию?

— Мне показалось, — ответил Эллери, — что это дело требует более изощренного ума.

После этого сонливость инспектора как рукой сняло. Эллери задумчиво наблюдал за его действиями.

Расспросив справившихся наконец с неизбежной истерикой Никки Портер и Дороти Сентер, инспектор уяснил ситуацию, и они стали дожидаться вердикта доктора Грэнда под звуки телефонных звонков и шагов входящих и выходящих людей. Без нескольких минут два доктор Грэнд открыл дверь спальни Майлса Сентера, вытирая руки полотенцем с монограммой.

— Ничего страшного, — усмехнулся врач. — Правда, не знаю, сколько у него теперь останется волос, но в общем он дешево отделался. У этих Сентеров крепкий организм — убить их не так-то просто. — При виде Дороти выражение его лица изменилось. — Только как можно короче, инспектор Квин. — Он шагнул в сторону.

Казалось, в большой кровати с балдахином лежит человек без головы, но, подойдя ближе, они поняли, что это причудливое впечатление создают бинты на фоне подушки и абсолютно бескровное лицо.

Майлс Сентер бросил на жену резкий взгляд, но тут же закрыл глаза.

— Мистер Сентер, — заговорил инспектор Квин, — вы можете рассказать нам, что произошло?

— Не знаю. Я поговорил с моим секретарем, мистером Хартом, послал его вниз встретить мистера Квина и остался один. Дверь открылась. Я собирался повернуться, когда что-то взорвалось и наступила темнота.

— Значит, вы не видели, кто в вас стрелял?

— Нет. — Голос доносился словно издалека.

— Тогда, миссис Сентер, — промолвил инспектор, — прошу вас рассказать мужу то, что вы сообщили мне.

— Я вышла из дому после обеда, сказав, что иду навестить друзей, — начала Дороти. — Я пришла в Центральный парк и села на скамью. Через некоторое время я встала, еще немного погуляла по парку и пошла домой. Была почти полночь. Я поднялась к себе в комнату, пройдя мимо гостиной Майлса. Он разговаривал там с Харри Хартом, и они меня не слышали. Я подождала, пока Харри спустится вниз, а потом взяла в своей комнате револьвер, который хранила давно, пошла в комнату Майлса и выстрелила в него. — Человек в кровати слегка шевельнулся и снова застыл. — Потом я выбежала по черной лестнице в сад, увидела лодочный сарай, бросила револьвер в реку и спряталась внутри. Не знаю почему.

Майлс Сентер прищурился, как будто ему мешал свет.

— А теперь насчет оружия, миссис Сентер, — сказал инспектор, потирая щеку. — Вы говорили, что это был револьвер 22-го калибра?

— Да.

— С вращающимся барабаном, куда вложены пули?

— Да. Но я бросила его в реку.

— Весьма любопытно, миссис Сентер, — заметил инспектор, ослабляя воротник рубашки. — Найдя вашего мужа на полу, мой сын обнаружил рядом патронную гильзу. Но револьверы при выстреле не выбрасывают гильзу — она остается в камере. И еще один интересный момент: эта гильза не от 22-го, а от 38-го калибра. Поэтому должен с сожалением заявить, что вы лжете, миссис Сентер, и хотел бы знать, кого вы покрываете.

Дороти вцепилась в спинку кровати мужа.

— Я скажу вам, кого она покрывает, — заговорил Майлс Сентер, глядя на балдахин. — Моего брата Дейвида. Вместо того чтобы уехать в Уэстпорт, Дейвид где-то спрятался и выстрелил в меня. Дороти видела, как он это сделал, но так как она безумно влюблена в него…

— Нет, Харри! — вскрикнула Дороти.

Но секретарь Майлса Сентера покачал головой:

— Это бесполезно, Дотти. Я не могу позволить этому продолжаться. Дейвид тут ни при чем, Сентер. Это мы с вашей женой любим друг друга.

Майлс Сентер приподнялся и уставился на Харри Харта, словно впервые осознав, что перед ним нечто большее, нежели комплект одежды. Казалось, этот взгляд видит все сразу, как объектив фотоаппарата. Потом раненый откинулся на подушки и отвернулся.

Харт побледнел до корней стриженных ежиком волос.

— Мы пытались избегать друг друга. Но как можно остановить это? Я хотел рассказать вам, но…

— Но подумали о жалованье, — закончил Сентер. — Верно, Харри?

Харт с усилием встал.

— Дороти думает, что я пытался убить вас. Вот почему она сказала, что стреляла сама.

— Весьма благородно с ее стороны.

Секретарь молчал.

— Значит, все это из-за любви, Харри?

— Да, из-за любви, — упрямо ответил Харт.

— Трогательно. Но я бизнесмен, Харри, и у меня коммерческий склад ума. Вы ведь знали, что я завещал свое состояние Дороти. Думаю, вашей целью была жизнь в праздной роскоши, на пути к которой стоял только простодушный лысый муж. Один выстрел — и проблема была бы решена…

— Если бы только это действительно было так, — послышался голос.

Все, вздрогнув, обернулись. Но это был всего лишь Эллери.

— Харри Харт, бесспорно, талантливый парень, мистер Сентер, но, чтобы выстрелить в вас, ему пришлось бы стать волшебником. Харт поднимался по лестнице между мною и Никки Портер, когда мы услышали звук выстрела над нашими головами. Так что, возможно, здесь в самом деле любовь без всяких кровожадных намерений… Быть может, папа, мы были правы в первый раз?

— Похоже на то, — проворчал инспектор Квин. — Ну, мистер Сентер, думаю, на эту ночь с вас довольно нашего присутствия, тем более что доктор Грэнд явно нервничает. Мы больше не будем вас беспокоить, если только сможем получить сведения о вашем брате.

— О моем брате? — с болезненной гримасой переспросил Майлс Сентер.

— Насколько я понимаю, после вашей смерти фармацевтическое предприятие по завещанию вашего отца отойдет Дейвиду Сентеру. А судя по моим сведениям, это лакомый кусочек. Боюсь, мистер Сентер, нам придется начать розыски вашего брата.

Когда Никки вышла в сад, она понятия не имела, сколько сейчас времени. О том, что время не стоит на месте, свидетельствовала только сменившая тьму серость, превращавшая все вокруг в клейкую массу, безвкусную и бесформенную. Никки собиралась присесть на бамбуковый стул, когда чья-то рука ухватила ее за запястье.

Она взвизгнула.

— Это всего лишь я, — послышался голос, и вскоре Никки разглядела в полумраке Эллери, который лежал в бамбуковом шезлонге, склонившись набок.

— Вы окончательно поглупели, — сердито сказала Никки. — На вас так подействовала неудача?

— Я нуждался в каких-то действиях, — отозвался Эллери. — Никки, посмотрите на эти звезды…

— На эту ночь с меня достаточно действий, — огрызнулась Никки, опускаясь на стул. — И романтики тоже. Я наконец усыпила Дороти с помощью таблетки, которую дал мне доктор Грэнд, и не забыла сказать пару слов мистеру Харту. Его тип мне хорошо знаком. Играет в гольф и с женщинами как профессионал, а на бирже как простофиля… По-вашему, Нью-Йорк когда-нибудь прекратит поджариваться?

— Выглядит так, как будто он только начал это делать, — задумчиво промолвил Эллери и указал на небо: — Звезды, Никки.

— Какие звезды? — Никки посмотрела туда, куда указывала его призрачная рука. — Знаете, я не расположена шутить.

— Я тоже. — Эллери все еще поглядывал на небо. — Но эта шутка имеет серьезные аспекты. Я лежал здесь в духоте, поджидая вас и интересуясь, каким образом человек, который всего лишь уехал в Уэстпорт, мог напрочь исчезнуть, как это, по-видимому, сделал Дейвид Сентер, когда заметил под луной нечто новое. Посмотрите на крышу, Никки… Вон туда, над апсидой — кажется, это так называется. Видите нечто вроде пентхауса?

— Это студия Дейвида Сентера, — сказала Никки.

— Видите ее трубу?

— Конечно вижу.

— Что над ней вьется?

— Похоже на какой-то туман.

— Это дым.

— Ну и что? — фыркнула Никки. — Что еще может идти из трубы?

— Только не дым, Никки, когда мы уже полторы недели пребываем в том, что можно смело назвать пеклом, и когда время — около трех часов ночи, а термометр продолжает зашкаливать. — Эллери поднялся, все еще вытягивая шею. — Никки, там наверху кто-то играет с огнем, а я чувствую себя прожаренным достаточно глубоко, чтобы хотеть выяснить причину. Пошли?

— Пошли, — согласилась Никки. — Может, на крыше прохладнее.

Спустя несколько минут Эллери ползал на четвереньках в камине Дейвида Сентера, исследуя с тщательностью ищейки обугленные остатки. В студии царили байронический беспорядок и невыносимая жара, но Эллери, поглощенный своими мыслями, даже не замечал капель пота, с шипением падающих на раскаленную решетку. Никки, стоящей в дверях, казалось, что он уменьшился в размере. На крыше не было прохладнее, хотя не так припекало, как в студии, дверь и окна которой оказались закрытыми.

— Кто-то разводил огонь в камине? — простонала Никки.

— Вот именно, — отозвался Эллери, вертя носом в разные стороны. — Ясно, что его развели не для тепла. Пепел и обгоревшая древесина поведали мне, что это странное возгорание произошло около трех часов назад. Дерево было зеленым и горело медленно. К тому же заслонка прикрыта…

— А трихинопольских сигар тут нет?[80] — устало осведомилась Никки.

— Нет, — ответил Эллери, — но есть вот это.

Он поднял предмет, показавшийся Никки обугленной человеческой рукой. Но это была всего лишь белая плотная хлопчатобумажная перчатка — одно из тех бесполых изделий, которые продаются в отделе садоводства любого универмага. Она была опаленной, испачканной сажей, покрытой таинственными черными пятнами и вызвала у Никки после мимолетного облегчения чувство подавленности. Ибо перчатка подтверждала версию ночного преступления и делала невыносимую жару не только дьявольской, но, что куда хуже, абсолютно не относящейся к делу. А когда Эллери с видом гурмана попробовал на язык несколько черных пятнышек и заявил, что это крупицы пороха, Никки мрачно кивнула.

— Значит, Дейвид надевал эту перчатку, когда стрелял в своего брата. Заранее разведя огонь, он прибежал сюда, бросил перчатку в камин и убежал, пока мы искали Майлса. Художник действовал неумело. Ему следовало, по меньшей мере, убедиться, что перчатка сгорела.

— Он очень спешил. — Эллери вернул обгоревшую вещь на место. — К тому же ему не повезло. Посмотрите, Никки.

Никки посмотрела. Но все, что она увидела, было несколькими красными обрывками бумаги или картона, прилипшими, словно конфетти, к одной из боковых стенок камина.

— Что это?

— Отнюдь не священные реликвии, Никки. Довольно извращенное чудо. Подождите минутку здесь, ладно? Я позову отца. Тут летают остатки какой-то копоти, так что крышу лучше обыскать.

— Куда вы идете?

— Я буду в саду, — сказал Эллери и вышел так быстро, что Никки не успела предупредить его о своем нежелании оставаться на крыше одной. В итоге ей пришлось дожидаться инспектора, который так ругался, что она убежала, заткнув уши.

Никки нашла Эллери у северо-восточного угла дома обшаривающим лучом фонарика дорожку и кусты, как будто он что-то потерял.

— Где это, Никки? — не оборачиваясь, осведомился он.

— Где что?

— Горгулья, которая едва не прикончила Майлса Сентера.

— Господи! — сердито воскликнула Никки. — Откуда мне знать?

— Разве она упала не сюда?

Никки услышала в голосе Эллери знакомую нетерпеливую настойчивость.

— Позавчера вечером она была здесь. Видите — где плитки разбиты.

— Вижу, — неожиданно суровым тоном ответил Эллери и вернулся в дом.

В течение следующего часа он бродил по дому, будя людей и расспрашивая их о горгулье, чем явно не снискал себе популярности. Зачем ему понадобился предмет, который в итоге не оказался орудием смерти, своим жертвам он не стал объяснять. Разбудили Харри Харта, Дороти Сентер, доктора Грэнда в соседнем доме, не пощадили даже Майлса Сентера, хотя его расспросили быстро и тактично. В результате горгулью так и не нашли, хотя обыскали дом от подвала до крыши и весь участок дюйм за дюймом. Никто не видел горгулью со вчерашнего дня, когда дворецкий споткнулся о нее в том месте, куда она свалилась предыдущим вечером, но, будучи дворецким, а не садовником, всего лишь чертыхнулся и пошел по своим делам. Садовник, пожилой ирландец, ответил со свойственным людям его профессии лаконизмом: «Никто не велел мне убирать эту штуковину», после чего отправился спать.

На вопрос инспектора Квина, какое имеет значение, где находится горгулья, Эллери рассеянно ответил:

— Никакого, кроме самого факта ее отсутствия.

— Значит, по-твоему, тот, кто пытался вышибить Сентеру мозги, взял эту хрено… эту чертову штуку, потому что она каким-то образом указывала на него?

— Его отпечатки пальцев? — предположила Никки с проблеском интереса.

— На камне, Никки? И даже если так, то почему он просто не стер их? К тому же если он воспользовался перчаткой во второй раз, то поступил бы так же и в первый. Это напоминает мне о чем-то более важном, чем пропавшие ангелы и пропавшие братья, сжигающие улики в камине… Вели! — рявкнул инспектор.

Приплелся усталый сержант Вели, вытирая физиономию носовым платком размером с детскую пеленку.

— Что вы узнали?

— От уэстпортской полиции ничего, кроме пары новых ругательств. Они клянутся, что нет никаких доказательств пребывания Дейвида Сентера в его хижине в течение последнего месяца. Как бы то ни было, он не в Уэстпорте. Проводники вечерних поездов из Нью-Йорка, останавливавшихся там этой ночью, не могут вспомнить никого, соответствующего его описанию. Нью-йоркские кассиры на вокзале Грэнд-Сентрал также не припоминают никого похожего. То же самое касается и таксистов.

— Ну что, теперь ты убедился? — повернувшись, осведомился инспектор Квин, но не обнаружил сына. — Куда, черт возьми, он делся?

— Он в кабинете Майлса Сентера, — сказала Никки.

В этот момент дверь кабинета открылась, и появился Эллери.

— Дейвид Сентер исчез, — сообщил ему отец. — Теперь ты убедился?

— В том, что он исчез? Безусловно.

— Вели, объявите повсеместный розыск Дейвида Сентера, а потом все отправляйтесь домой и примите душ. Я не вернусь, пока его не найдут.

— На это понадобится… — Эллери взглянул на часы, — скажем, семь-восемь часов. За это время обеспечь доставку сюда оборудования, которое я заказал от твоего имени… ну хотя бы к полудню.

— Оборудования? К полудню?

— Тебе ведь нужен Дейвид Сентер, не так ли?

— Конечно нужен!

— Ну, ты и получишь его к полудню.

— Здесь?

Эллери сел на диван, кряхтя, как старая леди, которая только что поднялась по лестнице.

— Обычная арифметика, — сказал он. — Дважды два четыре и никаких трюков… Тяжелый каменный предмет весом в сотню фунтов исчезает. Человек также исчезает. А возле дома протекает река. Исчезнувший человек, исчезнувшая глыба и глубокий водоем. Дейвид Сентер убит, его тело утопили в Ист-Ривер, и как только водная полиция доставит сюда драгу и водолазов… Никто не возражает, если я вздремну?

Дейвида Сентера подняли со дна за двадцать пять минут, и инспектор Квин, который так и не уходил домой, сообщил, что брат-художник Майлса Сентера был убит пулей в голову, прошедшей навылет, по крайней мере двенадцать часов назад.

— Они все еще ищут оружие, — добавил инспектор, окидывая взглядом спальню Майлса Сентера, где собрались все. — И когда его найдут…

— Не думаю, — прервал Эллери, — что нам нужно так долго ждать. Не желаете присесть, миссис Сентер? Все доказательства — логические доказательства против того, кто убил Дейвида и едва не убил вас, мистер Сентер, — в нашем распоряжении, нам остается только собрать их воедино. Кстати, мистер Сентер, вы уверены, что чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы пройти через это? Доказательства состоят из четырех элементов: крупиц пороха на хлопчатобумажной перчатке, которую не сумели сжечь в камине Дейвида; обрывков красного картона, приставших к стенке камина; выстрела, прозвучавшего на верхнем этаже дома, когда мы поднимались по лестнице; наконец, даты.

— Даты? — переспросила Никки.

— Это едва ли не самое интересное, — с энтузиазмом откликнулся Эллери. — Ближайший праздник, который Дейвид Сентер собирался провести, изображая уэстпортский амбар, выпадает на 4 июля.[81] Сопоставляя 4 июля с крупицами пороха, обрывками красного картона и громким звуком, трудно не подумать о… петарде.

Мы прибыли сюда в полночь, Никки, а в три часа ночи я говорил вам, что огонь в студии разожгли примерно три часа назад. Поэтому звук, который мы слышали, поднимаясь по лестнице, и приняли за револьверный выстрел, очевидно, был взрывом петарды в камине студии Дейвида Сентера. А так как был только один звук, мистер Сентер, в вас не могли стрелять в тот момент. Возможно, в вас выстрелили за несколько минут до того.

— Тогда почему мы не слышали настоящего выстрела? — осведомилась Никки. Ее подруга Дороти напоминала ей какую-то жуткую фигуру из Музея мадам Тюссо,[82] и она понимала, что в своей грязной одежде выглядит не лучше. — Было так тихо, что мы бы услышали выстрел даже с улицы.

— Думаю, ответ сейчас войдет в комнату, — усмехнулся инспектор Квин. — Оружие, Вели? Ага, было завернуто в наволочку! Отлично, сержант. Заверните его снова и закройте за собой дверь.

Несколько секунд в комнате не было слышно ничего, кроме тяжелых шагов сержанта Вели и щелчка закрывшейся двери.

— Взрыв, который должны были услышать, — снова заговорил Эллери, — и выстрел, который не должны были услышать. В итоге свершилось чудо — взрыв петарды приняли за револьверный выстрел. Эта простейшая иллюзия заставила нас поверить, что в вас стреляли, мистер Сентер, когда мы поднимались по лестнице, хотя в действительности это произошло несколькими минутами раньше. Фальсификация времени выстрела могла преследовать лишь одну цель: обеспечить стрелявшему алиби на тот момент, когда произойдет взрыв петарды.

Кто же имел алиби, когда петарда взорвалась? — улыбаясь, продолжал Эллери. — Вы, Дороти Сентер? Нет, вы были одна в лодочном сарае. Вы, мистер Сентер (хотя это предположение абсурдно)? Нет, вы были один в гостиной, с ощутимо ободранным скальпом. Вы, доктор Грэнд? Нет, даже вы дремали в одиночестве у себя в саду. И Дейвид Сентер также был один — на дне Ист-Ривер.

Эллери перестал улыбаться.

— Боюсь, что только у вас, Харт, было алиби на момент взрыва петарды. Причем самое железное алиби, какое только можно иметь. Вы поднимались по лестнице между мною и Никки Портер. Мастерски спланированная сцена.

Но техники вам недостает. Вы совершили два покушения на Майлса Сентера, и оба прошли неудачно. Сначала вы ослабили горгулью и столкнули ее с крыши, когда Майлс Сентер шел по дорожке внизу. Вы избрали этот метод, потому что студия его брата Дейвида находилась на крыше и Дейвид с его финансовым мотивом становился естественным подозреваемым. Когда это не сработало, вы несколько перестарались. Вчера вы спрятали горгулью, а ближе к ночи застрелили Дейвида, привязали горгулью к телу и утопили его в реке, рассчитывая, что он станет идеальным козлом отпущения, так как его вряд ли когда-нибудь найдут. Потом вы отправились в гостиную Майлса Сентера, поговорили с ним, вышли, но тут же вернулись и выстрелили ему в голову через подушку, чтобы заглушить звук. Думаю, вы видели это, миссис Сентер. А вы, Харт, сочли мужа вашей возлюбленной мертвым, что было весьма неосторожно с вашей стороны. Остальное шло по графику. Вы выбросили оружие в реку из окна, помчались в студию, зажгли фитиль петарды в камине, бросили туда же перчатку, в которой проделывали все процедуры, подожгли приготовленные в очаге дрова, дабы уничтожить все улики — что вам не удалось, — и побежали вниз встретить меня и Никки у ворот и подтвердить ваше алиби, когда петарда взорвется. Умно, Харри, но вам не кажется, что немного слишком? Самые запутанные дела зачастую оказываются самыми простыми.

Таким образом, Огонь и Вода сыграли важную роль в деле, которое, как считают энтузиасты, также войдет в поговорку. Если время докажет их правоту, Эллери будет очень рад, ибо он всегда считал Марка Туллия Цицерона одним из крупнейших авторитетов в его бизнесе.

Август ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ИГОЛЬНЫМ УШКОМ

Хорошо, что эта история о пиратах и украденном сокровище произошла в то время года, с которым по традиции связаны лунный камень и мак. Ибо лунный камень — удивительный в моральном отношении предмет. Своему законному владельцу он приносит только хорошее. Если держать его во рту во время полнолуния, лунный камень предсказывает будущее; к тому же он распаляет страсть влюбленного и охлаждает того, кто уже разгорячен, излечивает эпилепсию, оплодотворяет деревья и так далее. Но горе тому, кто наложит на него воровскую руку, ибо тогда лунный камень обнаруживает черную сторону своей натуры и не приносит вору ничего, кроме зла. Такое безошибочное правосудие, бесспорно, не помешает в истории о пиратстве, которая хотя и не может похвастаться лунными камнями, но касается других драгоценностей и достигла своего апогея в месяц Августа Цезаря[83] — месяц лунного камня. А мак возникает из крови убитого — его алые цветы усеивают поля сражений и места кровавой резни. Поэтому наш поэтический долг сообщить, что в этой августовской истории также фигурирует убийство.

Пират, о котором идет речь, был хозяином галеры «Эдвенчер», шотландцем, которого повесили в Лондоне два с половиной столетия назад — увы, в майский день — и чье имя с тех пор стало символом морского разбоя. Эллери и раньше приходилось сталкиваться с историческими лицами, но еще ни разу со столь колоритными, и нужно признать, что он взялся за дело о сокровищах капитана Кидда[84] с рвением, более приличествующим мальчишке, только что прочитавшему о золотом скарабее мистера Леграна,[85] чем утомленному литератору и закаленному в борьбе с преступлениями сыну современного нью-йоркского полицейского.

Во всем был виноват Эрик Эрикссон, который являл собой трагическую фигуру исследователя в тот век, когда на земле уже нечего было исследовать.

Ему приходилось довольствоваться не абсолютно неведомым, а самым далеким, высоким или глубоким. Когда были известны пять проливов Северо-Западного прохода, открыл шестой. В западно-китайской провинции Шикань он обнаружил в хребте Амне Мачин пик почти на целую тысячу футов выше Эвереста, но потерял свои инструменты, в результате чего Эверест продолжает фигурировать в книгах как высочайшая вершина планеты. Эрикссон осуществил более обширные и подробные исследования гигантской впадины Джуф в пустыне Сахара, чем экспедиция Ситроена,[86] но это не компенсировало досадный факт, что путь проложили другие люди. И так продолжалось всю его жизнь. Теперь, будучи пожилым человеком с подорванным здоровьем, Эрикссон почивал на своих горьких лаврах — почетных членствах и медалях разных научных обществ, членствах и званиях в клубах типа «Космоса» и «Атенеума» — и предавался воспоминаниям в нью-йоркской квартире или у камина старого каменного дома на острове возле мыса Монток на Лонг-Айленде.

Эллери услышал историю Уильяма Кидда и острова Эрикссона во время первой встречи с Эрикссоном в «Клубе исследователей». Не от самого Эрикссона — их всего лишь представили друг другу, а беседа была настолько краткой, что если во время нее и было сделано какое-либо открытие, то Эрикссоном, исследовавшим Эллери с быстротой, способность к которой любой другой исследователь едва ли мог заподозрить в ком-то, кроме себя. После этого высокий, загорелый и сутулый мужчина заковылял прочь, предоставив Эллери расспрашивать известного картографа, устроившего прием. Когда этот симпатичный персонаж упомянул об острове Эрикссона и пирате с «Эдвенчера», ноздри Эллери затрепетали от любопытства.

— Вы имеете в виду, что никогда не слышали эту историю? — спросил картограф с недоверием всезнайки. — Я думал, она известна всем. — И, с бокалом в руке, он начал рассказ.

Кто-то из предков Эрика Эрикссона в последней четверти семнадцатого столетия приобрел островок и смог удержать права на него во время территориальных конфликтов той бурной эпохи. Упорный северянин добыл королевский патент, который вынес долгое плавание в водах колониальной и американской истории.

— Знал ли Кидд об острове Эрикссона? — спросил сам себя картограф. — Это подтверждают косвенные доказательства. Например, нам известно, что в 1691 году он получил сто пятьдесят фунтов от городского совета Нью-Йорка за услуги во время беспорядков в колонии «после мятежа 1688 года». А после ареста Кидда в 1699 году по обвинению в убийстве и пиратстве на острове Гардинера, также неподалеку от Лонг-Айленда, было найдено сокровище. Оттуда в ясную погоду можно разглядеть в бинокль остров Эрикссона. Мог ли Кидд не знать о нем?

— Вам виднее, — рассудительно заметил Эллери. — Продолжайте.

Уильям Кидд храбро сражался с французами в Вест-Индии, продолжал картограф, а в 1695 году прибыл в Лондон. Рекомендованный королю, он получил от него задание арестовать всех пиратов и флибустьеров и в 1696 году отплыл на галере «Эдвенчер» из Плимута, но не для того, чтобы арестовывать пиратов, а чтобы перещеголять их.

— Остальное — известная история, — добавил картограф, — хотя местами и сомнительная. Мы знаем, что около 1698 года Кидд побывал в этих местах на маленьком шлюпе. Все двести пятьдесят лет, прошедшие с того времени, как Кидд дезертировал с «Эдвенчера» на Мадагаскаре и отплыл на шлюпе в эти воды, историки утверждают, что он посетил остров Эрикссона.

— Остров Гардинера, — поправил Эллери.

— И Эрикссона, — настаивал картограф. — Почему бы и нет? На корабле Кидда и на острове Гардинера нашли четырнадцать тысяч фунтов, но ведь сокровищ должно быть куда больше. Пират Джон Эйвери по прозвищу Длинный Бен за один рейд захватил восемьсот тысяч пиастров и дочь Великого Могола в придачу! Что же стало с остальной частью добычи Кидда? Мог ли он спрятать все в одном месте? Кидд знал, что его ждут крупные неприятности, — вы ведь помните, что он пытался подкупить губернатора Белломонта. А имея под рукой остров Эрикссона…

— Ну и что говорит история? — осведомился Эллери.

— Что однажды ночью Кидд приплыл в шлюпке в бухту на острове, с помощью хитрости проник в дом Эрикссона — он отлично сохранился до сих пор, — дал хозяину и его семье пятнадцать минут на то, чтобы убраться с острова, и в течение нескольких дней пользовался им как штаб-квартирой. Когда Кидд покинул остров и вскоре отплыл в Англию навстречу аресту и казни, Эрикссоны вернулись домой…

— И перерыли остров вдоль и поперек в поисках сокровищ, которые Кидд якобы спрятал там, — закончил Эллери.

— Разумеется, — сердито подтвердил картограф. — А вы бы так не поступили?

— Но они не нашли клад?

— Ни они, ни их наследники. Однако это не значит, что его там нет.

— Но и не значит, что он есть.

Тем не менее Эллери отправился домой с таким чувством, словно провел вечер в бурном море у побережья Испанского Мейна,[87] цепляясь за мачту.

Менее чем через две недели, в погожий августовский день, напоминавший о климате острова Тортуга,[88] Эрик Эрикссон позвонил Эллери. Голос исследователя, казалось, доносился с глубины в шесть морских саженей.

— Не мог бы я с вами повидаться, мистер Квин? Я знаю, что вы занятой человек, но…

— Вы звоните из города, мистер Эрикссон?

— Да.

— Тогда приезжайте сразу же!

Никки не могла понять возбуждения Эллери.

— Зарытые сокровища! — фыркнула она. — Вы же взрослый человек.

— Женщины лишены воображения, — констатировал мистер Квин.

— Очевидно, так оно и есть, — холодно заметила его секретарша, — если вы имеете в виду воображение, которое возбуждают реки крови и пение «йо-хо-хо и бутылка рому». Кто когда-нибудь слышал о женщинах-пиратах?

— Двумя самыми кровавыми представителями пиратского бизнеса были Энн Бонни и Мэри Рид.[89]

— Значит, они не были леди!

Спустя двадцать минут в дверь позвонили, и Никки, все еще презрительно фыркая, впустила владельца острова, по гальке которого некогда ступали ноги капитана Кидда и его головорезов.

— Рад, что вы добрались так быстро, мистер Эрикссон, — с энтузиазмом приветствовал его Эллери. — Чем скорее мы приступим…

— Вы знаете, почему я здесь? — Исследователь нахмурился.

— Не нужно быть математиком, чтобы сложить два и два.

— Что вы имеете в виду?

— Бросьте, мистер Эрикссон, — усмехнулся Эллери. — Если вы беспокоитесь из-за Никки, то уверяю вас, что она не только является хранителем всех моих секретов, но и не питает ни малейшего интереса к зарытым сокровищам.

— К зарытым сокровищам? — Эрикссон нетерпеливо махнул загорелой рукой. — Я не из-за них хотел вас видеть.

— Вот как?

— Я никогда не верил в эту сказку, мистер Квин. Фактически все представление о Кидде как о пирате отдает мифом. Я убежден, что Кидд просто пал жертвой политической интриги. В книге Долтона представлено множество убедительных доказательств. Если вас интересуют настоящие пираты, займитесь Бартоломью Робертсом, захватившим за свою карьеру четыреста кораблей.

— Значит, теория относительно захвата Киддом острова Эрикссона…

— Возможно, Кидд посетил остров около 1698 года, но я никогда не видел ни малейших признаков того, что он что-то там зарыл. Мистер Квин, я хотел бы рассказать вам о цели моего прихода…

— Да, — вздохнул Эллери, и Никки почти пожалела его.

Проблема Эрикссона имела романтический аспект, но не связанный с пиратством. Его единственная сестра, вдова, умерла, оставив дочь, вскоре после того, как Эрикссон удалился на покой. Исследователь не поддерживал особо близких отношений с сестрой и последний раз видел ее дочь Ингу длинноногой девчонкой с прыщом на носу. Но на похоронах сестры «дядю Эрика» обняла золотоволосая норвежская богиня девятнадцати лет. Оставшись одинокой, девушка привязалась к дяде, и Эрикссон, закоренелый холостяк, обнаружил, что Инга заполнила в его жизни пустоту, о существовании которой он никогда не подозревал. Инга бросила колледж и переехала жить к дяде в качестве его подопечной, утешения в одинокой старости и наследницы скромного состояния.

Сначала они жили в нью-йоркской квартире Эрикссона, а по уик-эндам в каменном доме на острове. Но на красоту Инги начали слетаться назойливые молодые мотыльки. Поэтому Эрикссон — по его же словам, из эгоистических соображений — отремонтировал свою яхту и оправился с Ингой в круиз по Карибскому морю.

— Это было величайшей ошибкой в моей жизни, — пожал плечами исследователь. — Мы остановились на Багамах, и в Нассау[90] Инга познакомилась с молодым англичанином Энтони Хоббс-Уоткинсом, ведущим жизнь джентльмена-бездельника в Лифорд-Кей, на другом конце острова Нью-Провиденс. Это было первое серьезное увлечение Инги. Мне следовало увезти ее немедленно, но, когда я спохватился, было уже слишком поздно.

— Бегство? — с надеждой спросила Никки.

— Нет, мисс Портер, венчание в церкви. Я не мог помешать Инге. Да у меня и не было никаких конкретных доводов против этого брака.

— Значит, в Хоббс-Уоткинсе было что-то сомнительное?

— Не знаю, мистер Квин. — Массивное загорелое лицо Эрикссона оставалось бесстрастным, в отличие от его глаз. — Но хочу, чтобы вы это выяснили.

— Что вам о нем известно?

— Только то, что он рассказал сам, и то немногое, что мне удалось узнать. Во время войны он был капитаном британских ВВС, а с тех пор — практически никем. Я не ставлю ему это в вину — в нашем мире жить нелегко. Его увлечения типичны для британца из высшего общества — отлично стреляет, с азартом играет в поло и ворчит по поводу заходящей звезды Британской империи. Он знал всех нужных людей в Нассау, хотя жил там не так давно. Его отец, полковник Хоббс-Уоткинс, приехал на свадьбу, по его словам, откуда-то из Англии, — продолжал исследователь, снова пожимая плечами. — Толстый, краснолицый, крикливый, помешанный на лошадях — какая-то карикатура на его тип. Денег у них вроде бы куры не клюют, так что дело не в этом. Но в них есть… ну, что-то непонятное, и это меня беспокоит. Они как фигуры на киноэкране: двигаются, говорят, но не выглядят людьми из плоти и крови — всегда в двух измерениях… Не могу объяснить толком, — слегка покраснев, добавил Эрикссон, — но, когда человек всю жизнь бродит по горам, пустыням и джунглям, как я, у него развивается шестое чувство… Короче, я им не доверяю.

— Но ваша племянница, очевидно, доверяет, — заметила Никки.

— Ну, Инга молода, неопытна и по уши влюблена. Это и делает все таким сложным. Но Инга мне очень дорога, и я не могу позволить этому продолжаться, если не буду убежден, что она не совершает ужасную ошибку.

— Вы заметили какие-нибудь изменения в их поведении после свадьбы, мистер Эрикссон? — спросил Эллери.

Исследователь вытер затылок носовым платком.

— Отец и сын часто перешептываются, — с вызовом заявил он.

Эллери поднял брови, но Эрикссон упрямо продолжал:

— Сразу после свадьбы полковник Хоббс-Уоткинс уехал в Штаты — по делам, сказал он. Я предоставил яхту Инге и Тони на три недели для медового месяца. На обратном пути они подобрали меня в Нассау, и мы отплыли в Нью-Йорк, где встретились с отцом Тони… Три раза я натыкался на шепчущихся Хоббс-Уоткинсов, которые при виде меня тут же умолкали. Мне это не нравится, мистер Квин, не нравится до такой степени, что я нарочно остался со всей компанией в городе в эту жару вместо того, чтобы уехать на остров. Мой остров полностью изолирован и мог бы стать идеальным местом для… Но пока что Тони и Инга живут в моей квартире, я — в одном из моих клубов, а полковник потеет в отеле, потому что какие-то дела все еще удерживают его в Штатах. Однако больше я не могу оттягивать. Инга неделями приставала ко мне, требуя отправиться на остров, и уже начинает странно на меня поглядывать. Пришлось обещать, что мы уедем в этот уик-энд и останемся на острове до конца лета.

— Так для чего именно остров мог бы стать идеальным местом? — осведомился Эллери.

— Вы подумаете, что я свихнулся!

— Для чего, мистер Эрикссон?

— Ладно. — Исследователь вцепился в подлокотники кресла. — Для убийства!

Никки уставилась на него.

— О, я уверена… — начала она.

Но нога Эллери надавила на ее ступню.

— Убийства кого, мистер Эрикссон?

— Инги! Меня! Нас обоих… Не знаю! — Он с усилием взял себя в руки. — Возможно, у меня галлюцинации. Но я уверен, что эти двое — негодяи, а остров — идеальное место для того, что они задумали. Я хотел бы, мистер Квин, чтобы в этот уик-энд вы приехали туда и остались на некоторое время. Согласны?

Эллери посмотрел на свою секретаршу. Никки часто бывала третейским судьей в его работе. Но теперь она только улыбалась холодной улыбкой стороннего наблюдателя.

— И вы тоже приезжайте, мисс Портер, — сказал исследователь, неправильно интерпретируя взгляд Эллери. — Вы понравитесь Инге. Кроме того, ваш приезд сделает это обычным дружеским визитом. Не хочу, чтобы у Инги возникли даже малейшие подозрения… Не беспокойтесь о гардеробе — мы ведем на острове самый примитивный образ жизни. И там полно комнат — дом со времени постройки увеличился втрое. Что касается гонорара, мистер Квин…

— Мы обсудим гонорар, когда будет за что его платить, — прервал Эллери. — Хорошо, мистер Эрикссон, мы приедем на остров. Но я могу выехать самое раннее в субботу утром. А когда вы планируете отъезд?

— В пятницу. — Исследователь выглядел встревоженным.

— Не думаю, что они предпримут какую-нибудь попытку в первую же ночь, — успокоил его Эллери. — Да и вы не такой уж беспомощный старик.

— Господи, вы ведь не думаете, что я беспокоюсь о себе! Все дело в Инге… — Эрикссон улыбнулся и встал. — Конечно, вы правы. Моторка будет ждать вас на мысе Монток. Вы сами не знаете, какой камень сняли с моей души.

— А сам факт приглашения Эллери не вызовет подозрений у вашей племянницы? — спросила Никки. — Если, конечно, Эллери не состряпает одну из своих историй…

— Вроде этой, — просиял Эллери. — Я недавно познакомился с мистером Эрикссоном в «Клубе исследователей», услышал семейную сагу о сокровищах капитана Кидда и не мог удержаться, чтобы не приехать на остров и не попытаться разгадать тайну двухсотпятидесятилетней давности.

— Великолепно! — воскликнул Эрикссон. — Инга еще на Багамах заставила мужа и свекра наполовину поверить в эту историю, и если я остаток недели стану о ней говорить, то они будут следовать за вами, как туристы за гидом. До встречи в субботу.

— В самом деле великолепно, — сказала Никки, когда исследователь ушел. — Потому что это правда. Упаковать вашу абордажную саблю, капитан?

Эрик Эрикссон и его племянница встретили их в субботу утром на мысе Монток и перевезли через пролив в трескучей моторке. Было нелегко настроиться на зловещий лад. Инга была высокой блондинкой, сверкающей незамысловатой северной красотой, дружелюбной, веселой и, как показалось Никки, счастливой, каковой и следует быть новобрачной. Солнце светило вовсю, на горизонте белели паруса, соленый ветер развевал волосы девушек, и мир выглядел ярким и жизнерадостным. Даже Эрикссон держался спокойно, как будто неожиданно хорошо выспался или же присутствие Инги рассеивало его страхи.

— Мне это кажется таким возбуждающим! — крикнула Инга сквозь рев мотора. — А Тони и полковник не говорили ни о чем другом с тех пор, как дядя Эрик рассказал нам, почему вы едете на остров. Вы действительно считаете, что есть надежда?

— Хочу попытаться! — прокричал в ответ Эллери. — Между прочим, я разочарован. Я думал, ваши муж и свекор приедут с вами встретить нас.

— О, это вина дяди Эрика, — сказала девушка, а исследователь улыбнулся. — Он похитил меня, прежде чем я успела позвать на помощь.

— Виновен. — Руки Эрикссона, судорожно сжимающие штурвал, противоречили его улыбке. — Я так редко вижу тебя после того, как ты стала миссис Хоббс-Уоткинс.

— Дорогой, я рада, что ты меня похитил. Честное слово!

— Несмотря на отсутствие мистера Хоббс-Уоткинса?

Никки, несмотря на солнце, ощущала холод. Эрикссон боялся оставлять Ингу на острове с мужем и свекром.

Эллери болтал с Ингой об образце совершенства, за которого она вышла замуж, покуда Эрикссон неподвижно стоял у руля. Никки хотелось сказать великому детективу, что он напрасно расходует дыхание.

Девушка находилась на той стадии счастливого супружества, когда влюбленные пребывают в сверкающем мире, где не существует прошлого.

На горизонте появилась увешанная водорослями морская выдра с рыбой во рту, которая быстро превращалась в длинный невысокий остров со скудной растительностью. Когда моторка подплыла ближе, они разглядели навес, лодочный сарай и причал. На последнем стояла долговязая расхлябанная фигура, напоминая трухлявое дерево, которое оказалось одноногим стариком. Обрубок левой ноги доходил до колена, штанина старых джинсов была закатана над обрубком, обнажая прикрепленную к нему грубую и массивную деревянную ногу. С кожей, походившей на рифленую крышу навеса, горбатым носом, хитрыми глазами и грязной повязкой на голове, завязанной за ушами и защищающей от солнца, он выглядел настоящим пиратом, что не преминула отметить Никки.

— Потому мы и называем его Долговязый Джон,[91] — сказала Инга, покуда ее дядя подводил моторку к причалу. — По крайней мере, Тони и я. Дядя Эрик зовет его Флюгельхаймер или как-то похоже. Очевидно, это его фамилия. Он не слишком умен и совершенно неотесан. Привет, Долговязый Джон! — крикнула она. — Ловите швартов!

Старик с необычайным проворством запрыгал бочком и подхватил канат сильной правой рукой. Потом он повернулся к Эрикссону и рявкнул:

— Кровосос!

— Ну-ну, Джон, — со вздохом сказал исследователь.

— Когда вы прибавите мне жалованье?

— Джон, у нас гости…

— Или вы хотите, чтобы я уволился?

— Привяжи канат покрепче, — улыбнулся Эрикссон.

— Я бедный человек, — захныкал старый пират, выполняя приказ. Внезапно он покосился на Эллери: — Это и есть великий сыщик?

— Да, Джон.

Старик злобно усмехнулся и плюнул в воду, казалось забыв о своих огорчениях.

— Он на острове уже много лет, — объяснил Эрикссон, когда они поднимались по лесной тропинке. — Мой управляющий. Сварливый старый черт и к тому же скряга — копит каждый цент, который я ему плачу, и твердит о прибавке, словно попугай. Я не обращаю на него внимания, и мы отлично ладим.

На бугре возвышался каменный дом. Более чистые флигели отходили от центрального здания, чьи камни почернели от возраста. Старую часть дома увенчивала квадратная башня с маленькими окошками, откуда, как подумал Эллери, вероятно, виден весь остров и значительный участок моря. Несомненно, это смотровая башня.

К одной из боковых стен кто-то — Эрикссон или один из его недавних предков — пристроил грубую, но удобную террасу. Пол был выложен устричными раковинами и имел большую яму для барбекю.

Двое мужчин — один плотный, средних лет, другой молодой и худощавый — поднялись с шезлонгов, приветственно размахивая темными очками.

При первом же взгляде на Хоббс-Уоткинсов Эллери понял, что Эрикссон был прав.

Было нелегко объяснить почему. Они выглядели почти «профессиональными» британцами, особенно полковник Хоббс-Уоткинс, но причина была не в том. Эллери посвятил этой загадке остаток дня, но так и не разгадал ее.

Внешне эти люди вели себя вполне естественно. Муж Инги был красивым парнем, хотя и чересчур худощавым — он сутулился, как будто смертельно устал, говорил неохотно и много пил, являя собой типичный образ молодого послевоенного европейца — опустошенного и разочарованного. И все же… Старший Хоббс-Уоткинс казался полковником Блимпом[92] до мозга костей — шумным, хвастливым и полным старомодных предубеждений. Пережаренный ростбиф, как метко охарактеризовала его Никки. Однако во взгляде и голосе полковника ощущалось нечто, свидетельствующее о цинизме и хватке, не вполне соответствующих его имиджу.

Днем Эллери, играя роль историка-детектива, отправился обследовать остров. Инга, Тони и полковник настояли на том, чтобы сопровождать его.

Долговязый Джон удил рыбу в плоскодонке в бухте. Завидев их, он демонстративно повернулся к ним спиной.

Эллери расхаживал по берегу, остальные следовали за ним.

— Можете не стесняться, — окликнул он стоящих за его спиной Ингу и двух «людоедов». — Я всего лишь осматриваюсь.

— А мы не затопчем следы? — осведомился полковник Хоббс-Уоткинс.

— Вряд ли у вас много шансов это сделать, — весело ответил Эллери. — Инга, присоединяйтесь ко мне.

— Хорошо, что я пошел с вами, — вяло усмехнулся Тони Хоббс-Уоткинс. Он выглядел слишком покорным для новобрачного. Однако Эллери ощущал его внимательный, настороженный взгляд.

Они около часа бродили по длинному, узкому острову с каменной грядой посредине. Стать на якорь можно было только в бухте. Ни одно из деревьев, которое могло бы служить указателем к кладу, не выглядело старым. Остров не был защищен от моря лесом — столетия зимних бурь оголили его берега.

— Едва ли, — обратился Эллери к Инге, когда они в сумерках карабкались по тропинке к дому, — история о сокровищах имеет какое-то документальное подтверждение — карту или что-нибудь в этом роде…

— До наших дней не дошло никаких. Но говорят, что существовало письмо или страница дневника, написанная хозяином дома в 1698 году и рассказывающая об указателе в комнате капитана Кидда.

— Указатель? Комната Кидда? — воскликнул Эллери. — Никто об этом не упоминал!

— Разве Эрик вам не рассказывал? — пробормотал молодой англичанин. — Ну и ну! Забавный тип — ни капли воображения.

— А я удивлялся, почему вы сразу туда не пошли, — пропыхтел полковник. — Странно, Инга, что твой дядя не рассказал мистеру Квину самое интересное. Речь идет о комнате, откуда пират наблюдал за морем, когда захватил остров. Я прав, дорогая?

— Комната в башне, — кивнула Инга. — В пропавшем письме говорилось о ней и об указателе, который оставил там Кидд.

— Указатель? — Эллери жадно вглядывался в полумрак. — И эта комната сохранилась, Инга?

— Да.

— Что же это был за указатель?

Но в этот момент они вошли на террасу, где Долговязый Джон, стоя в яме для барбекю, размахивал трезубцем, которым подцеплял куски мяса, сердито глядя на пришедших, и Эллери не получил ответа.

Во время обеда взошла луна и сильно похолодало. Эллери подошел с тарелкой к краю террасы, и вскоре к нему присоединился Эрик Эрикссон.

— Ну? — осведомился исследователь.

— Ничего определенного, мистер Эрикссон. Но я с вами согласен — здесь что-то не так.

— Как насчет ночи? Я поместил вас рядом с комнатой полковника, и у меня есть пистолет, но Инга… одна с…

— Я уже все устроил. По счастливому совпадению Никки к вечеру так разнервничалась в этой первобытной обстановке, что не в состоянии спать одна в комнате. Так как она воспитана в строгости, ее компаньоном может быть только Инга — больше женщин на острове нет. Конечно, это грязный трюк по отношению к молодому супругу, — сухо промолвил Эллери, — но Тони может утешаться перспективой хорошего сна в комнате, соседней с моей.

Эрикссон с благодарностью стиснул его руку.

— Что же касается вечера, — продолжал Эллери, — то держитесь поближе ко мне. Я намерен искать сокровище как безумный.

— Ха! Застукал вас шепчущимися, — послышался голос. Это был молодой Хоббс-Уоткинс с бокалом в руке. — Выпытываете у Эрика насчет указателя, а, Квин?

— Мы как раз начали это обсуждать, — ответил Эллери. — Вижу, девушки уже удалились.

— Спасаются от комаров и москитов, — прогудел полковник, хлопая себя по спине. — Славные малышки, но чего требовать от женщин. А ты, Тони, не смейся над старым вдовцом! Луна светит вовсю, так что настало время для приключений, верно? Что касается указателя, мистер Квин…

— Да, мистер Эрикссон, вы не сказали мне ни слова о комнате капитана Кидда, — укоризненно промолвил Эллери. — Что за указатель он вроде бы там оставил?

— Типичная таинственная история, — усмехнулся исследователь. — Легенда гласит, что Кидд перед тем, как его повесили в Лондоне, отправил моему предку письмо с признанием, что он зарыл сокровище на острове Эрикссона в 1698 году и что для того, чтобы найти его, нужно посмотреть сквозь игольное ушко.

— Игольное ушко, — повторил Эллери. — Какой именно иголки?

— Вот в чем вопрос, как говорил Шекспир, — зловещим тоном произнес полковник Хоббс-Уоткинс. — Никто этого не знает — верно, Эрикссон?

— Боюсь, что да, полковник, и никогда не узнает, потому что все это чушь.

— Я с вами не согласен, Эрик, — почти энергично возразил Тони. — Разве здесь не могло быть иголки?

— Даже если она тут была, — отозвался Эрикссон, улыбаясь луне, — то за двести пятьдесят лет вокруг нее вырос достаточно большой стог сена.

— Одну минуту! — прервал Эллери. — Посмотреть сквозь игольное ушко в комнате в башне, мистер Эрикссон?

— Вроде бы да.

— Что находится в этой комнате?

— Ничего. Только четыре стены, пол и потолок. Уверяю вас, мистер Квин, мы уже искали везде — от скалы причудливой формы до раздвоенного дерева, видимых из окон под определенным углом, — но безуспешно.

Эллери посмотрел на башню и внезапно вскочил на ноги.

— Как я могу туда подняться?

— Вот это сыщик! — воскликнул полковник Хоббс-Уоткинс, тоже вскакивая со стула. — Мне самому не терпится попасть в эту чертову комнату!

— Но Эрик только всех расхолаживает, — пробормотал его сын.

Никки и Инга разговаривали у камина, в котором Долговязый Джон развел огонь. Инга подошла к мужу и что-то ему шепнула. Тони посмотрел на Никки и пожал плечами.

Исследователь поднимался впереди по винтовой лестнице, держа перед собой керосиновую лампу.

— В башне никогда не было электричества, — бросил он идущим следом, и его глубокий голос отозвался гулким эхом. — Лучше воспользуйтесь фонариками, иначе шею можете сломать на этих ступеньках.

Никки взвизгнула, наткнувшись на высохшее осиное гнездо. Ступеньки угрожающе прогибались при каждом шаге.

Подъем окончился на маленькой площадке у тяжелой двери из почерневшего дуба, отделанной железом. Эрикссон толкнул дверь своим могучим плечом, и она со скрипом поддалась.

— Вы двое лучше оставайтесь здесь, — обратился он к полковнику и его сыну. — Пол может не выдержать такой тяжести. Входите, мистер Квин.

Это оказалась тесная комнатушка с миниатюрными квадратными окнами. Грязный дощатый пол, волнистый как море; балки потолка всего в нескольких дюймах над головой; четыре стены, оклеенные обоями, — больше в помещении не было ничего, кроме пыли и паутины. Окна были закрыты.

— Откройте окна, Эллери, — сказала Никки, стоя в дверях. — Здесь просто нечем дышать.

— Вы не сможете их открыть, — возразила Инга. — Они намертво забиты вот уже шесть поколений.

Эллери оглядывался вокруг, стоя посреди комнаты.

— Вы не собираетесь ползать на четвереньках, мистер Квин? — окликнул с площадки полковник. — Как тот парень с Бейкер-стрит?[93]

— Я нахожу более интересными эти стены.

Но Никки увидела там лишь обои под мрамор — предельно безобразные, полинявшие и покрытые полосами грязи.

Эллери подошел к одной из стен и поднес лампу к обоям, начав с нижнего угла и обследуя их дюйм за дюймом от пола к потолку. В одном месте он задержался, что-то разглядывая, потом возобновил осмотр, не оборачиваясь и не произнося ни слова, пока не завершил обход комнаты.

— Знаете, мистер Эрикссон, что это за обои? — сказал он наконец.

— Черт возьми, сэр! — воскликнул полковник. — Вы ищете сокровище или занимаетесь обоями?

Эрикссон нахмурился:

— Я знаю только то, что они очень старые.

— Говоря точнее, семнадцатого столетия, — кивнул Эллери. — Это настоящая фибровая бумага, изготовленная знаменитым Данбаром из Олдерменбери. Возможно, они очень ценные.

— Вот вам и сокровище, — заныла Инга.

— Если так, — пожал плечами ее дядя, — то это первая ценная вещь, которую я обнаружил на острове.

— Может найтись и вторая, — заметил Эллери, — если мы посмотрим сквозь игольное ушко.

— Неужели вы на что-то наткнулись, мистер Квин? — спросил муж Инги, и в голосе его прозвучало что-то похожее на оживление.

— Именно так.

Хоббс-Уоткинсы издали восторженные возгласы, а Инга обняла своего супруга. Исследователь выглядел ошеломленным.

— Вы хотите сказать, — громко осведомилась Никки, что вошли в незнакомую комнату и через десять минут раскрыли тайну, которая всех ставила в тупик двести пятьдесят лет? Придумайте что-нибудь получше, мистер Кью!

— Это всего лишь теория, — словно извиняясь, отозвался Эллери. — Инга, могу я позаимствовать швабру?

— Швабру?!

Инга, Тони и полковник начали кричать вниз Долговязому Джону, чтобы он принес лучшую швабру, какую может найти. Потом они ворвались в комнату и запрыгали вокруг Эллери, сотрясая древний пол.

— Если эта история правдива, — продолжал Эллери, — то Кидд, инструктируя вашего предка «посмотреть сквозь игольное ушко», мистер Эрикссон, не мог иметь это в виду буквально. Ранние охотники за сокровищами поняли это сразу, иначе они не стали бы искать скалу или дерево причудливой формы. Но они упустили из виду то, что все время было в доме — под самым их носом.

— Под самым носом? — переспросила Никки.

— Мраморный рисунок на этих обоях. Уникальная черта мрамора — его прожилки. Посмотрите на прожилки на обоях — некоторые из них тонкие, длинные и заостряются к концу, как…

— Как иголки, — медленно произнес исследователь.

Все начали шарить по стенам.

— Но где же иголка с ушком?! — воскликнула Инга. — Никак не могу найти!

— Ушко, ушко, — твердил полковник. — Здесь должна быть такая иголка!

— Конечно, — кивнул Эллери. — Вот она — рядом с окном.

Пока они с благоговением смотрели туда, куда указывал палец Эллери, в комнату вошел Долговязый Джон, топая ногами — обычной и деревянной.

— Швабра. — Он взмахнул ею.

Эллери схватил швабру, приставил конец рукоятки к «глазку» прожилки в форме иглы, благочестиво произнес: «Давайте помолимся» и ткнул рукояткой в стену.

Обои с треском разорвались. Эллери надавил сильнее, и рукоятка вошла в стену по самую щетку.

Тогда Эллери вынул швабру и шагнул назад.

— Мистер Эрикссон, — не без волнения произнес он, — честь первооткрывателя принадлежит вам.

— Не стой молча, дядя Эрик! — взмолилась Инга. — Что ты видишь?

— Видите ли вы хоть что-нибудь?

— Конечно, видит — луна светит вовсю!

— Дайте же ему присмотреться…

— Я вижу, — медленно заговорил Эрик Эрикссон, — кусочек северо-восточной береговой линии. Ты знаешь это место, Инга. Крошечная полоска берега, над которой слегка нависает скала. Ты там загорала.

— Дай посмотреть!

— И мне!

— Неужели…

— Какая удача!

— Мистер Эрикссон, — быстро сказал Эллери, — так как вы знаете, где находится это место, возьмите фонарь-«молнию», кол и идите туда. Мы будем наблюдать через дырку, а когда увидим ваш фонарь, то просигналим три раза фонариком в окно. Воткните в том месте кол в песок, и мы присоединимся к вам с лопатами.

— Я принесу их! — послышался голос.

Повернувшись, они увидели исчезающую деревянную ногу Долговязого Джона.

Через пятнадцать минут все вслед за бегущей впереди Ингой пробирались сквозь кустарник туда, где светил фонарь исследователя.

Эрикссон стоял на выступе скалы и улыбался.

— Спешить некуда, — сказал он. — Никаких сокровищ нам не найти до утра — когда будет отлив.

Кол Эрикссона торчал из морской воды в четырех с половиной футах от берега.

Никки без труда удалось сыграть роль нервной городской девушки. Как Инга может спать, думала она, ворочаясь в постели, когда ей через несколько часов предстоит стать наследницей пирата? Наглость капитана Кидда перешла всякие границы! Зарыть сокровище так, чтобы его половину суток покрывали воды Атлантики! За одно это его стоило бы повесить…

Потом Никки вспомнила, что Кидда в самом деле повесили, и это было ее последней мыслью перед тем, как ладонь зажала ей рот, свет фонарика на момент ослепил глаза, а голос Эллери зашептал в ухо:

— Ну и крепко же вы спите. Быстро одевайтесь и присоединяйтесь ко мне снаружи. Только не разбудите никого, не то я вас отшлепаю.

Никки выскользнула из дома в темный безжизненный мир. Она не могла разглядеть даже террасу. Но Эллери возник из пустоты и повел ее по тропинке через лес, стараясь ступать бесшумно. Пройдя несколько ярдов, он включил фонарик, прикрыв его ладонью.

— Теперь можно говорить? — холодно осведомилась Никки. — Сколько сейчас времени? Куда мы идем? И почему вы почти голый? Кроме того, вам не кажется, что это не по правилам? В конце концов, Эллери, это не наше сокровище.

— Сейчас без нескольких минут четыре, мы собираемся опередить наших друзей, это будет мокрой и грязной работой, а пиратская добыча требует пиратских методов. Предпочитаете вернуться в теплую кроватку?

— Нет, — ответила Никки. — Хотя для меня все это — не более чем детская игра. Каким образом вы намерены копать под водой?

— Время отлива — четыре двадцать девять. Я уточнил по графику приливов в доме.

Никки снова почувствовала возбуждение.

Она едва не запела «йо-хо-хо», когда они вышли на скалу и увидели оставленный Эрикссоном кол всего на расстоянии одного-двух дюймов от берега.

Серебристый солнечный свет появился над голубой поверхностью моря, когда лопата Эллери звякнула обо что-то. Никки, лежа на мокром песке, сунула голову в яму, и Эллери, чьи просоленные морем волосы мелькали футом ниже подбородка девушки, издал восторженный возглас:

— Это металлический сундук, Никки!

— Ура!

— Не спускайтесь в яму! Приготовьте лебедку.

— Что? Где? Какую еще лебедку?

— Вон тот барабан с намотанным канатом для подъема грузов. — Вчера вечером мужчины притащили к предполагаемому тайнику все переносное оборудование, какое только смогли найти в доме. — Разматывайте канат и опускайте его в яму.

Никки побежала к лебедке, стуча по песку босыми ногами.

Спустя четверть часа они стояли на коленях у края ямы, глядя на железный сундук с толстой выпуклой крышкой. На черно-зеленой поверхности виднелись остатки кожаной обивки. Сундук был весьма тяжелым.

— Вы можете его открыть? — шепнула Никки.

Эллери вцепился в край крышки и напряг плечи. Крышка треснула, как гнилая ореховая скорлупа.

Никки ахнула. Солнце уже взошло, и перед ними плясал миллион ярких огоньков.

Сундук был набит драгоценностями.

— Бриллианты! — мечтательно произнесла Никки. — Изумруды! Жемчуг! Сапфиры! Какая красота! Смотрите, Эллери. Ведь это пиратская добыча, сорванная с рук и шей испанских женщин…

— Камни, в свою очередь, вырваны из оправы, — пробормотал Эллери, — которую, вероятно, расплавили. Но кое-что они проглядели. Вот пустая золотая оправа. А вот серебряная…

— Еще несколько серебряных, Эллери.

— Это не серебро. — Эллери подобрал одну из оправ. — Это платина, Никки.

— Взгляните на эти старинные монеты! Это что такое?

— Что «это»?

— Эта монета.

— El peso duro — пиастр.

— Вот это да! — Никки запустила в сундук обе руки.

В этот момент в утреннем воздухе послышался негромкий звук — как будто вдалеке хлопнула дверь — и сразу же за ним, точно эхо, еще один.

Эллери выпрыгнул из ямы и вскочил на каменный выступ.

— Никки, это были два выстрела…

— Что? — Никки все еще рылась в найденных богатствах. — А как же сокровище, Эллери? Вы не можете оставить…

Но Эллери уже быстрыми шагами удалялся к дому.

Они нашли Эрика Эрикссона лежащим в халате и шлепанцах на пороге комнаты капитана Кидда. Голова была просунута в пустую комнату. Правая рука сжимала пистолет 38-го калибра.

Перевернув тело на спину, они увидели во лбу красную дырку, а на полу, в том месте, где его касался лоб, густую красную жидкость.

Тело было еще теплым.

Эллери поднялся.

— Теперь мы спустимся и запрем дверь в башню, — сказал он Хоббс-Уоткинсам, смертельно бледной Инге, одноногому управляющему и Никки.

Они повиновались. Извинившись, Эллери забежал к себе в комнату и вышел оттуда с полицейским револьвером в руке.

— Никки, садитесь с Ингой в моторку, поезжайте на Лонг-Айленд и уведомите береговую охрану и окружную полицию — здесь ведь нет телефона. Не возвращайтесь без представителей власти. А вы, джентльмены, подождете здесь — со мной и моей пушкой.

Позднее в тот же день Эллери спустился из комнаты в башне и посовещался с прибывшими офицером береговой охраны и капитаном полиции.

— Благодарю вас, — сказал он наконец. — Я чувствую себя в долгу перед беднягой Эрикссоном. — И он умолк, ожидая, когда всех приведут и посадят перед ним.

Полковник Хоббс-Уоткинс излучал доброжелательность, сочетающуюся с напряжением мышц, которое Эллери подметил еще вчера. Тони Хоббс-Уоткинс сидел неподвижно, но уже не казался ленивым и рассеянным. Инга выглядела бледной копией самой себя. Даже Долговязый Джон нервно постукивал деревянной ногой.

— Сегодня утром, минут через пятнадцать после восхода солнца, — начал Эллери, — когда я открывал на берегу сундук с сокровищами, Эрик Эрикссон в этом доме поднимался по лестнице в комнату на башне. Он был в халате и шлепанцах и имел при себе пистолет 38-го калибра с полностью заряженной обоймой. Его спальня находится как раз под башней, которая действует как усилитель динамики, — очевидно, Эрикссон проснулся от каких-то звуков в комнате в башне и решил узнать, в чем дело. Он взял с собой пистолет, потому что даже в собственном доме чувствовал опасность…

— Послушайте, — свирепо начал полковник, но умолк и вытер потную шею.

— Кто-то находился в комнате в башне. Что этот человек делал на рассвете в пустой комнате? Там была лишь одна полезная вещь — дыра, которую я проделал вчера вечером в стене. Тот, кто разбудил Эрикссона, наблюдал за мной через эту дыру. Наблюдал, как я выкапываю сокровище.

Все уставились на него.

— Эрикссон поднялся на площадку и распахнул дверь. Человек возле дыры повернулся. Возможно, они начали говорить, и Эрикссон, потеряв бдительность, опустил пистолет. Его собеседник выхватил револьвер 22-го калибра и всадил пулю в голову Эрикссона, убив его на месте. Но Эрикссон успел инстинктивно поднять пистолет и выстрелить. Мы знаем, что два выстрела прозвучали почти одновременно, потому что мисс Портер и я слышали их и потому что мы нашли пулю 22-го калибра в голове Эрикссона и гильзу 38-го калибра на полу рядом с пистолетом Эрикссона.

После выстрелов убийца сбежал вниз по лестнице, услышав, что все проснулись, — вы заявили, что вас разбудили выстрелы, и вы выбежали из комнат. Поняв, что он в ловушке, преступник прибег к единственно возможному способу: притворился, что тоже проснулся от выстрелов, и побежал вверх по лестнице вместе с остальными. От оружия он успел избавиться, прежде чем я вернулся в дом.

Один из вас убийца. Кто же именно?

Никто не произнес ни слова.

— Как я уже сказал, мы нашли пустую гильзу от разряженного патрона Эрикссона возле его тела. Он выстрелил в убийцу один раз, его пистолет выбросил гильзу, а пуля полетела своим путем.

Но есть интересный факт — мы не обнаружили пулю Эрикссона. Эти офицеры и я весь день обыскивали комнату в башне. Там нет ни пули, ни ее следов на полу, стенах или потолке. Окна остались нетронутыми. Во время выстрела Эрикссона они не были открытыми — как вы вчера отметили, Инга, окна накрепко заколочены уже несколько поколений, и когда мы попытались открыть их, не повредив, то ничего не добились.

Однако Эрикссон не стрелял наугад. Он был убит на месте, упав головой вперед, — значит, стреляя, он смотрел внутрь комнаты. Но для очистки совести мы обыскали площадку и лестницу, не найдя ни пули, ни ее следов, ни малейшего отверстия, сквозь которое она могла бы вылететь.

— Дыра в стене! — воскликнула Никки.

— Нет. Стены там очень плотные, а Эрикссон, стоя в дверях, мог находиться только под очень острым углом к дыре. Если бы пуля попала в отверстие, она застряла бы в стене или, по крайней мере, оставила бы заметный след, пройдя навылет. Мы разрушили участок стены, но снова не обнаружили ни пули, ни следов.

Итак, необычность ситуации заключается в том, что, хотя пуля Эрикссона должна была попасть во что-то, находящееся в комнате, нет никаких признаков того, что это произошло.

Невозможно? Вовсе нет. Существует логическое объяснение. Пуля попала в единственный предмет, который покинул комнату, — в убийцу. Один из вас скрывает пулевую рану.

Эллери повернулся к молчащим офицерам:

— Разденьте этих трех мужчин догола. А вы, Никки, пройдите куда-нибудь с Ингой — да, я сказал, с Ингой! — и проделайте с ней то же самое.

Когда полковник предстал в своей розовой наготе, его сын и даже Долговязый Джон оказались в таком же виде, и ни на ком из них не было обнаружено ни раны, ни даже царапины, Эллери молча повернулся к двери, сквозь которую Никки увела племянницу и наследницу состояния убитого и сокровищ.

Мужчины быстро одевались, словно время наступало им на пятки.

Когда Никки и Инга вернулись, капитан полиции осведомился:

— Где находится рана миссис Хоббс-Уоткинс, мисс Портер?

— У миссис Хоббс-Уоткинс, — ответила Никки, — нет никакой раны.

— Нет?!

— Может быть, — смущенно произнес офицер береговой охраны, — вы не осмотрели… э-э…

— Я осмотрела абсолютно все, — любезно улыбнулась Никки. — Вы ведь знаете, что я работаю у великого Эллери Квина.

Оба офицера посмотрели на упомянутого Эллери Квина, однако по их лицам было незаметно, что они в полной мере оценивают его величие.

— Ну… — промолвил офицер береговой охраны. Капитан полиции молча повернулся на каблуках. Но он тут же повернулся обратно, ибо Эллери заявил:

— В таком случае абсолютно ясно, кто убил Эрикссона.

Достав сигарету и зажигалку, он закурил и продолжал:

— Все возвращается к тому, что я выкопал этим утром. А что я выкопал? Старый сундук, несколько старинных монет, огромное количество извлеченных из оправы драгоценных камней и несколько пустых оправ. Никки, вы видели эти оправы. Из каких металлов они изготовлены?

— Из золота, из серебра, из платины…

— Из платины. — Эллери взмахнул сигаретой. — Платина не была известна в Европе примерно до 1750 года — больше чем на пятьдесят лет позже того, как Кидд якобы зарыл клад на этом острове. Более того, платина не использовалась для оправы драгоценностей до 1900 года, когда Кидд был уже мертв сто девяносто девять лет. Все это подтасовка, джентльмены.

Боюсь, что «сокровище», которое я откопал сегодня утром, было зарыто в песок совсем недавно. Думаю, оно имеет не больше отношения к капитану Кидду и другим пиратам семнадцатого столетия, чем мелочь в моем кармане. О, его безусловно пытались выдать за сокровище Кидда — сундук и несколько монет в самом деле старинные. Но драгоценности, как доказывают оправы, современные.

Почему же современные драгоценности зарыли на острове под видом пиратского клада? Предположим, они краденые. Тогда их можно было сбыть через скупщиков за малую часть стоимости. Но в качестве найденного сокровища их удалось бы продать открыто и по рыночной цене. Ловко придумано!

Эрик Эрикссон, джентльмены, подозревал, что Энтони Хоббс-Уоткинс и его отец полковник Хоббс-Уоткинс, который, возможно, вовсе не его отец, — не те, за кого себя выдают. Он оказался прав — это пара европейских воров, специализировавшихся на драгоценностях и, судя по размерам их добычи, достигших рекорда в своей нелегкой профессии.

Они прохлаждались на Багамах, думая, как обратить добычу в деньги, когда Эрик Эрикссон и его племянница приплыли на яхте на Нью-Провиденс. Услышав абсолютно мифическую историю о том, как Кидд зарыл свои сокровища на острове Эрикссона двести пятьдесят лет назад, которые так и не нашли, достойная парочка вдохновилась изобретательной идеей. Ловкачи задумали поместить драгоценности в старинный сундук — Багамы, служившие штаб-квартирой пиратов, изобиловали пиратскими реликвиями, — прибавить к ним несколько подлинных старинных монет и зарыть сундук на острове Эрикссона, чтобы позднее «обнаружить» его. План возник, когда Инга увлеклась этим парнем — он притворился, что это чувство взаимно, и женился на ней. В качестве единственной наследницы Эрикссона Инга после смерти дяди должна была получить все его состояние, включая остров. Тони Хоббс-Уоткинс, как муж Инги, взял бы его под свой контроль, а когда бы Инга умерла — ранней и безвременной смертью, не так ли, джентльмены? — наших друзей ожидали бы самые радужные перспективы… Сожалею, Инга, но сегодня день сокрушительных ударов.

Смертельно бледная Инга вцепилась в руку Никки.

— Если вы пытаетесь пришить мне убийство Эрикссона… — начал молодой человек резким и гнусавым голосом.

— Помолчи, — прервал его полковник.

— Давайте поразмыслим над этим, — продолжал Эллери. — Мы знаем, что пуля Эрикссона попала в его убийцу. Однако ни у кого из четверых возможных убийц не оказалось раны. Очевидно, пуля попала в такое место, где не могла нанести рану. — Он улыбнулся. — Не могла, так как это место не состояло из плоти и крови. Только один из четырех соответствует этой причудливой характеристике — тот, кто пользуется деревянной ногой вместо… Держите его!

Когда они скрутили отчаянно сопротивлявшегося Долговязого Джона и извлекли из его деревянной ноги пулю Эрика Эрикссона, капитан полиции ошеломленно спросил:

— Значит, эти двое, мистер Квин, не связаны с убийством Эрикссона?

— Весь план, капитан, был связан с убийством Эрикссона, — ответил Эллери, пожав плечами, — хотя осуществил его Долговязый Джон. Неужели вы не понимаете, что он тоже участвовал в заговоре? Как мог бы наш друг полковник, когда он после свадьбы покинул Багамы, чтобы провезти драгоценности в Штаты и доставить их на остров Эрикссона, прежде чем туда прибудут остальные, — как он мог бы зарыть сундук на острове, если бы управляющий не был членом банды? К тому же нужно было приготовить сцену для «находки» сокровищ: дыру, просверленную в стене комнаты в башне и выходящую на выбранное место, мифический «ключ» в виде игольного ушка на обоях и так далее — все это было бы невозможно без Долговязого Джона. Полагаю, ему должны были заплатить, когда, избавившись от Эрикссона, Хоббс-Уоткинсы получили бы через Ингу контроль над состоянием и островом.

Но эти господа не учли глупости и жадности Долговязого Джона. Они были слишком умны, чтобы убивать Эрикссона в то же утро, когда нашли сокровище. Даже если бы это входило в их план, они едва ли совершили бы такое грубое и топорное убийство, да еще в присутствии на острове опытного детектива. «Несчастный случай» больше соответствовал бы их стилю. Выбор был достаточно широк — шторм, перевернувшаяся лодка и тому подобное. Возможно, жертвой оказалась бы и Инга — таким образом, они достигли бы цели одним ударом и без риска для себя.

Но Долговязый Джон — простофиля и, как сказал мне Эрикссон, скряга. Он не мог ждать. Услышав, как я выхожу из дома в темноте, он догадался о моих намерениях и с рассветом поспешил в башню, чтобы шпионить за мной. Долговязый Джон видел, как я выкопал сундук, а может, и как сверкают на солнце драгоценности. Когда Эрикссон застал его в башне, он мог думать только об этих драгоценностях и о своей доле, когда хозяин дома будет убит. В результате он и убил его, дабы приблизить великий момент.

Поспешишь — людей насмешишь, не так ли, полковник? А вас, Тони, я должен с сожалением проинформировать, что намерен отвести вашу жену к самому лучшему адвокату в Нью-Йорке и позаботиться, чтобы ваш брак был немедленно аннулирован.

А теперь, джентльмены, если вы уведете этих пиратов, — обратился Эллери к офицерам, глядя при этом на Ингу, — мы с Никки постараемся заполнить возникшие пустоты.

Сентябрь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С ТРЕМЯ «П»

Слава тебе, Миссури — штат, который относится и к Северу, и к Югу, где есть горы и долины, заводы и фермы. Хвала тебе, Миссури, за трубку из кукурузного початка МакАртура и благородного мула Першинга,[94] за Ганнибал[95] и Марка Твена, за Экселсиор-Спрингс и Джесси Джеймса,[96] за Барлоу и… Барлоу? Ибо это название и города, и находящегося в нем колледжа.

Колледж Барлоу — последнее место в Миссури, куда бы вы отправились (Миссури не уступает никакому штату по количеству пролитой в нем крови), если бы жаждали урока в изящном искусстве убийства. Фактически редко какой житель штата не скажет, многозначительно подмигнув, что Барлоу — последнее место в Миссури… отставив прочее невысказанным. Эта острота, чье происхождение столь же мутно, как воды Миссисипи, возможно, впервые была произнесена каким-то стариком, давным-давно окончившим один из миссурийских университетов, чье отношение к образованию так же давно набальзамировано. В Барлоу же образование не стоит на месте — просвещение и веселье поют там дуэтом, глубокие социологические выводы извлекаются из «Малыша Эбнера» и «Терри и пиратов»,[97] а на семинарах философского факультета вы почти наверняка обретете веру в паре с Надеждой[98] — во всяком случае, в том, что касается педагогической политики.

Но оставим великие труды и поищем великого труженика.

Доктор Изейя Сент-Джозеф А. Барлоу как-то заметил, что хотя он достаточно стар, чтобы быть одним из отцов-основателей, но все же не настолько дряхл, чтобы умереть, подрезая плющ. Старик шутил, что он так же вечен, как солнечные часы. И действительно, в том саду, где он трудился, нет места смерти и всегда слышится веселый смех.

Одни рассказывали о научных заслугах доктора Барлоу; другие повторяли удивительную историю о том, как он, на манер Утера Пендрагона,[99] околдовал нескольких миссурийцев, вытаскивая у них из карманов целые дома; третьи сообщали о приверженцах доктора, распространяющих его гуманистические проповеди в дальних уголках земного шара. Увы, эти куда более достойные репортажи должны дожидаться того, кто имеет в своем распоряжении минимум тысячу страниц. Здесь же места хватает лишь на указание, что тревожащий многих веселый подход колледжа Барлоу к науке в полной мере вдохновлен доктором Изейей Сент-Джозефом А. Барлоу.

Желающие обучаться в колледже Барлоу должны пройти довольно необычный вступительный экзамен. Он происходит in camera,[100] и его характер такой же строго секретный, как масонский ритуал. Тем не менее, утечка информации все же происходит — известно, что во время этой процедуры доктор Барлоу использует шестнадцатимиллиметровый кинопроектор, радио, портативный фонограф, Библию, Фермерский альманах, «Полного Шерлока Холмса» и последний выпуск Бюллетеня конгресса, а из аудитории доносятся голоса Утенка Доналда[101] и Юного Уиддера Брауна.[102] Все это выглядит странным, но, вероятно, как-то связано с тем, что приходящие в колледж зачастую не могут отличить студентов от профессоров. Борода в этом учреждении не является признаком достоинства — даже самые пожилые преподаватели демонстрируют веселье, обычно ассоциирующееся со студентами, которые даже не начали бриться.

Итак, в колледже царят смех и юмор, а если трупы танцуют dance macabre,[103] то лишь на анатомических столах третьего курса биологического факультета, где отношение к смерти шаловливо-эмпирическое.

Вообразите, какой эффект произвело в колледже Барлоу не эпическое убийство, воспеваемое трубадурами на первом курсе факультета литературы, не романтическое убийство, заманчиво кивающее с полок студенческого книжного магазина (от Энтони Эбботта до Изрейела Зэнгуилла[104]), а самое реальное жестокое убийство, от которого, как выразился бы молодой профессор Бейкон с кафедры биохимии, дурно пахнет.

Письмо доктора Барлоу показалось Эллери в высшей степени горестным.

«Один из моих преподавателей исчез, — писал ректор колледжа Барлоу, — и я не могу выразить Вам, мистер Квин, всю степень моих дурных предчувствий. Короче говоря, я опасаюсь худшего.

Мне известно о Вашей крайней занятости, но если Вы хоть как-то осведомлены об учебном заведении, которому я посвятил жизнь, то поймете весь ужас нашей проблемы. Мы чувствуем, что сумели создать в нашем колледже нечто слишком ценное, чтобы осквернить это гнусностью нашего века; с другой стороны, здесь присутствуют и чисто практические соображения, не говоря уже о юридических. Если профессор Чипп, как я подозреваю, пал жертвой преступления, то мне кажется, мы могли бы провести расследование sub rosa[105] и представить не вполне дружелюбному миру un mystere accompli.[106] Это избавило бы нас от многих осложнений.

Могу я убедить Вас приехать в Барлоу потихоньку и сразу же? Заявляю от имени членов правления, что в вопросе о гонораре не возникнет никаких осложнений».

Письмо было написано от руки быстрым и нервным почерком, который наводил на мысль о виноватых взглядах, бросаемых ректором через плечо.

Все это настолько не походило на то, что Эллери слышал о докторе Изейе Сент-Джозефе А. Барлоу и его ученом водевильном шоу, что он быстро нацарапал записку инспектору Квину и выбежал из квартиры. Никки, схватив свой бесценный блокнот, помчалась за ним.

Город Барлоу в штате Миссури грелся на теплом сентябрьском солнце. Озеро Озаркс поблескивало вдали.

— По-вашему, Эллери, о случившемся уже известно? — вполголоса спросила Никки, когда такси медленно везло их по сонным улицам. — Здесь так тихо. Совсем не похоже на университетский город.

— Барлоу еще в каникулярном периоде, — педантично объяснил Эллери. — Осенний семестр начнется только через десять дней.

— Вы всегда делаете все удручающе неинтересным.

Их проводили в кабинет доктора Барлоу.

— Простите, что не встретил вас на вокзале, — пробормотал ученый, быстро закрывая дверь. Это был худощавый седой старик с лицом итальянца и быстрыми черными глазами, озабоченный взгляд которых не мог погасить таящиеся в глубине огоньки. Петрарка из Миссури, с усмешкой подумал Эллери. Что касается Никки, то она влюбилась в старика с первого взгляда. — Тише, тише — это должно быть нашим девизом.

— Так кто же такой профессор Чипп, доктор Барлоу?

— Преподаватель американской литературы. Вы не слышали о его лекциях об Эдгаре По? У него высочайший авторитет — он один из наших самых популярных педагогов.

— По! — воскликнула Никки. — Эллери, это должно сообщить личный интерес вашему расследованию.

— Леверетт Чизхолм Чипп, — кивнул Эллери, вспоминая. — Монография в «Ревью» о прозе По. Энтузиазм и научная дотошность…

— Он уже тридцать лет преподает в Барлоу, — печально промолвил доктор. — Мы просто не сможем обойтись без него.

— Когда профессора Чиппа видели последний раз?

Доктор Барлоу поднял телефонную трубку:

— Милли, пришлите ко мне Ма Блинкер… Ма заведует пансионом в кампусе, где старина Чипп останавливался каждый раз, когда приезжал преподавать в Барлоу, мистер Квин… А, Ма! Входите и закройте за собой дверь.

Ма Блинкер была крепкой старой миссурийкой, которая выглядела так, будто ее вызвали в зал совета во время работы над яблочным пирогом. Суровый взгляд устремился на визитеров из Нью-Йорка, но доктор Барлоу сделал успокаивающий жест, после чего глаза сразу смягчились и стали влажными.

— Профессор был такой славный, — жалобно произнесла женщина. — Как вы говорите? Пунктуальный? Да по нему можно было часы сверять!

Эллери посмотрел на доктора Барлоу, и тот кивнул.

— Ма, расскажите все мистеру Квину.

— У профессора, — начала Ма Блинкер, — есть бревенчатая хижина на озере Озаркс возле границы с Арканзасом. Каждый год он уезжает из Барлоу 1 июля, чтобы провести каникулы в хижине. 1 июля — как по расписанию.

— Один, миссис Блинкер?

— Да, сэр. Он там пишет свои труды.

— Учебники по литературе, — объяснил Барлоу. — Хотя позапрошлым летом Чипп, к моему удивлению, сообщил мне, что начал писать роман.

— Следовательно, 1 июля он уезжал в свою хижину, а на следующий день после Дня труда[107] возвращался в Барлоу, готовый к осеннему семестру?

— Именно так, мистер Квин. Год за годом. А сейчас 13 сентября, но он все еще не появился в городе!

— На следующий день после Дня труда… Значит, он опаздывает на десять дней.

— И вся эта суета из-за десяти дней? — спросила Никки.

— Мисс Портер, десятидневное опоздание Чиппа столь же невероятно, как… как если бы я оказался переодетой миссис Хадсон! Даже еще невероятнее. Я так забеспокоился, мистер Квин, что даже позвонил в Слейтер в штате Арканзас, чтобы они послали кого-нибудь в хижину Чиппа.

— Значит, он не просто задержался позже обычного?

— Чипп никогда не отказывался от своих привычек. Он не просто задержался. Человек из Слейтера не обнаружил в хижине никаких признаков Чиппа, кроме его чемодана.

— Но я понял из вашего письма, доктор, что у вас имеется более конкретная причина подозревать…

— И не только у него! — Ма Блинкер уже не стесняясь всхлипывала. — Я никогда не заходила в комнаты профессора — это было одно из его правил, — но, когда он не появился, доктор Барлоу велел мне зайти туда, я сделала это и…

— Да, миссис Блинкер?

— На коврике у его камина, — прошептала женщина, — было большое пятно…

— Пятно? — воскликнула Никки.

— Пятно крови.

Эллери поднял брови.

— Я сам его обследовал, мистер Квин, — нервно произнес доктор Барлоу. — Уверен, что это кровь. И пятно было на коврике уже значительное время… Мы снова заперли комнаты Чиппа, и я написал вам.

Хотя сентябрьское солнце светило вовсю, в кабинете ректора внезапно стало холодно.

— С 1 июля у вас были какие-нибудь известия от профессора Чиппа? — нахмурившись, спросил Эллери.

Доктор Барлоу вздрогнул.

— Обычно он присылал некоторым из нас открытки хотя бы один раз во время летних каникул… — Ректор начал рыться в лежащей на столе почте. — Я сам отсутствовал с начала июня. Это меня так расстроило, что я не подумал… Что значит тренированный ум! Вот она, мистер Квин!

Это была почтовая открытка с изображением горного водопада неправдоподобно голубого цвета, окруженного неправдоподобно зелеными деревьями. Адрес и послание были написаны неразборчивым почерком.

«31 июля.

Переписываю свой роман. Это будет величайший сюрприз для всех вас. С наилучшими пожеланиями, Чипп».

— Снова его «роман», — пробормотал Эллери. — Штемпель Слейтера, Арканзас, 31 июля этого года. Доктор Барлоу, эта открытка написана профессором Чиппом?

— Несомненно.

— А сам почерк вас не смущает, Эллери? — осведомилась Никки в лучших традициях секретаря детектива.

— Да. Как будто что-то было не так с его рукой.

— Так и есть, — всхлипнула Ма Блинкер. — У бедного старика не хватало по фаланге на среднем и указательном пальцах. Полагаю, следствие какого-то несчастного случая в молодости.

Эллери поднялся:

— Могу я взглянуть на пятно на ковре Чиппа?

Человек может оставить в своем жилище нечто большее, чем кровь, — он может оставить свою душу. Коричневатое пятно засохшей крови наличествовало, как и сам профессор Чипп, хотя и in absentia.[108]

Две маленькие комнаты с окнами, выходящими на территорию колледжа, были аккуратными, как в казарме. Стулья стояли на своих местах, кровать походила на скульптуру, а каминная полка — на витрину магазина: каждая трубка была уложена в свое гнездо с математической точностью. Бумаги были разложены по отделениям старого письменного стола согласно их формату. Даже книги исчезнувшего профессора подчинялись строгой дисциплине — ни один том на полках не клонился мечтательно набок. Они стояли целыми батальонами по стойке «смирно» и были рассортированы по авторам в алфавитном порядке.

— Впечатляюще, — заметил Эллери и повернулся, чтобы обследовать похожий на гроссбух том в самом центре откидной доски стола.

— Полагаю, это вторжение неизбежно, — пробормотал Барлоу, — но должен признаться, что чувствую себя не в своей тарелке. Что в этом гроссбухе, мистер Квин?

— Личные счета Чиппа. Записи его каждодневных трат… В этом году они заканчиваются 30 июня.

— За день до его отъезда в хижину!

— Он отмечал даже расходы на почтовые марки…

— Бедный старый профессор! — заплакала Ма Блинкер. Внезапно она всплеснула толстыми руками и воскликнула: — Слава богу, доктор Барлоу! Профессор Бейкон вернулся!

— Привет, Ма!

Возвращение профессора Бейкона напоминало бейсбольную атаку с третьей базы. Горячо пожав руку ректору, молодой человек сразу же перешел к делу:

— Как только вошел к себе, обнаружил вашу записку, доктор. Что за чепуха насчет того, что старина Чипп не вернулся к осеннему семестру?

— К сожалению, это правда, Бейкон, — печально промолвил доктор Барлоу и представил молодого человека как профессора биохимии, еще одного постояльца Ма Блинкер и ближайшего друга Чиппа.

— Вы согласны с доктором Барлоу насчет серьезности ситуации? — обратился к нему Эллери.

— Мистер Квин, если старый идиот не вернулся, значит, с ним что-то стряслось. — Казалось, профессор Бейкон едва сдерживает слезы. — Если бы я только знал, — пробормотал он. — Но я отсутствовал с середины июня — биохимические исследования в университете Джонса Хопкинса.[109] Черт возьми, это еще невероятнее, чем расщепление атомного ядра!

— У вас были известия от Чиппа этим летом, профессор?

— Обычная открытка. Возможно, она при мне… Да, вот она.

— Просто приветствие, — сказал Эллери, осматривая открытку. — Датирована 31 июля, штемпель Слейтера в Арканзасе — все как в открытке, которую он прислал доктору Барлоу. Могу я оставить ее у себя, Бейкон?

— Разумеется. Значит, Чипп не вернулся… — Внезапно молодой человек заметил коричневое пятно на коврике у камина и опустился на кровать пропавшего коллеги, не сводя глаз с пятна.

— Эллери!

Никки стояла на цыпочках возле книжной полки Чиппа, где находились авторы на букву «К».

— Полное собрание ваших книг!

— В самом деле? — Но Эллери не выглядел удовлетворенным, каким надлежало быть автору, сделавшему столь лестное для себя открытие. Вместо этого он смотрел на один из томов как на предателя. В нем и впрямь было нечто зловещее, ибо это была единственная книга на всех полках, — Эллери впервые это заметил, — которая не подчинялась общей дисциплине. Она стояла вверх ногами.

— Странно… — Эллери перевернул книгу, взглянул на обложку и поджал губы.

— О да, — мрачно произнес Барлоу. — Старина Чиппи был помешан на ваших книгах.

— Он покупал только детективы, — сказал профессор Бейкон. — А другие книги брал в библиотеке.

— Значит, любитель детективной литературы? — пробормотал Эллери. — Ну, вот одна книга Квина, которую Чипп не купил. — Он постучал по переплету.

— «Происхождение зла», — прочитала Никки, вытянув шею. — Библиотечная!

— Да, из платной библиотеки книжного магазина в кампусе. И это дает нам первое подтверждение кровавого пятна.

— Что вы имеете в виду? — быстро спросил Бей-кон, вскакивая с кровати.

— Последний библиотечный штамп указывает, что профессор Чипп взял эту книгу 28 июня. Человек, настолько аккуратный, как свидетельствуют эти комнаты, к тому же скрупулезно записывавший даже расходы на почтовые марки, едва ли отправился бы на летние каникулы, не отметив в гроссбухе плату за книгу, взятую на одиннадцать недель.

— Да, это противоречит всей натуре Чиппа.

— Так как последняя запись в гроссбухе датирована 30 июня, а с тех пор на этом коврике появилось пятно крови, — продолжал Эллери, — то боюсь, джентльмены, что ваш коллега был убит в этой комнате накануне намеченного отъезда на озеро Озаркс. Он не покинул эту комнату живым.

Последовала длительная пауза. Наконец Эллери похлопал Ма Блинкер по плечу и сказал:

— Вы ведь не видели, как профессор Чипп уезжал из вашего пансиона, не так ли?

— Нет, сэр, — ответила женщина. — В то утро агент транспортной конторы приходил за его дорожным сундуком, но профессора здесь уже не было. Я… я подумала, что он уже уехал.

— Скажите, миссис Блинкер, накануне вечером — 30 июня — Чиппа навещал кто-нибудь?

Выражение лица женщины изменилось.

— Да, — отозвалась она. — Этот Уимс.

— Уимс? — быстро переспросил доктор Барлоу. — О нет! Я имею в виду…

— Уимс, — повторила Никки. — Эллери, кажется, вы заметили эту фамилию на книжном магазине кампуса, когда мы подъезжали?

Эллери не ответил.

— Жуткая мысль, — пробормотал молодой Бейкон, — но с другой стороны… Уимс и старина Чипп постоянно цапались.

— Уимс единственный, кроме вас, с кем я обсуждал исчезновение Чиппа, — сказал ректор. — Он казался таким встревоженным…

— У них общий интерес к Эдгару По, — заметил профессор Бейкон.

— Вот как? — улыбнулся Эллери. — Мы начинаем видеть определенную целостность элементов, не так ли? Если вы извините нас, джентльмены, мисс Портер и я немного поболтаем с мистером Уимсом.

Но мистер Уимс — маленький, лысый, суетливый миссуриец с проницательными, смешливыми глазками — казался самым не похожим на убийцу персонажем, какого только можно себе вообразить. Он председательствовал в своем магазине, полном книг и пахнущем переплетным клеем и типографской краской, с такой неприкрытой страстью библиофила, что Никки сразу исключила его из числа подозреваемых.

Да, мистеру Квину сообщили правильно. Он, Клод Уимс, посещал Чиппа в его комнатах вечером 30 июня, оставил старого болвана в добром здравии и с тех пор ни разу его не видел. Уимс закрыл магазин на лето, 15 июля покинул Барлоу, отправившись в ежегодный пеший поход, и вернулся только пару дней назад, чтобы открыть магазин к началу занятий.

— Док Барлоу слишком суетится из-за опоздания старины Чиппа, — сказал сияющий мистер Уимс. — Конечно, раньше он не опаздывал, но ведь люди стареют. Никогда не знаешь, на что способен человек, перешагнув определенный возраст.

Никки выглядела успокоенной, в отличие от Эллери.

— Могу я спросить вас, мистер Уимс, по какой причине вы приходили к Чиппу вечером 30 июня?

— Чтобы попрощаться. И потом я слышал, что старому шалопаю невероятно повезло в наших букинистических делах.

— Вы хотите сказать, что Чипп обнаружил какую-то редкую книгу?

Мистер Уимс огляделся и понизил голос:

— Я слышал, что он приобрел за несколько долларов первое издание «Тамерлана»[110] По у какого-то придурка, который не знал его стоимости. Вы коллекционер, мистер Квин?

— Первый «Тамерлан»! — воскликнул Эллери.

— Это интересно, Эллери? — спросила Никки с простодушием невежества.

— Интересно! Первый «Тамерлан», Никки, стоит по меньшей мере двадцать пять тысяч долларов!

— Вижу, вы знаете рыночные цены, — усмехнулся Уимс. — Да, сэр, будучи величайшим почитателем Эдгара Аллана По, какой когда-либо существовал к западу от Миссисипи, я очень хотел взглянуть на эту книгу. Чипп показал ее мне, кукарекая, как петух в курятнике. Везучий дьявол! — добавил он без всякой враждебности. — Это действительно первое издание!

Никки словно видела, как Эллери кладет этот факт на одну из бесчисленных полочек своего ума — с пометкой «Для будущего рассмотрения». Поэтому она не удивилась, когда он переменил тему.

— Профессор Чипп когда-нибудь упоминал, Уимс, что начал писать роман?

— Конечно. Я же говорил вам, что он стареет.

— Полагаю, он также сообщил вам, какого рода этот роман?

— Чего нет, того нет. — Мистер Уимс осмотрелся, как будто ища, куда сплюнуть, но в итоге проглотил слюну с возмущенным видом.

— Кажется весьма вероятным… — пробормотал Эллери, глядя на библиотечную секцию магазина, где стояли детективы.

— Что кажется вероятным, Эллери? — осведомилась Никки.

— Учитывая, что Чипп обожал детективную литературу и что его роман, как он написал Барлоу, «станет величайшим сюрпризом», я делаю вывод, Никки, что старик сочинял детектив.

— Не может быть! Профессор литературы?

— Черт возьми! — воскликнул мистер Уимс. — Думаю, вы правы. Проф Чипп просил меня — это было в апреле — узнать, не использовалось ли одно название для детективного романа.

— Ага! И какое же это название, Уимс?

— «Тайна трех «П».[111]

— Трех «П»?! — воскликнул Эллери. — Но это просто невероятно! Никки, пошли назад — в административное здание!

— Предположим, так оно и было, — сердито сказал профессор Бейкон. — Прочтение, письмо, подсчет! Абракадабра какая-то! Ну и что из этого?

— Возможно, ничего, — нахмурился Эллери, набивая трубку. — И все же, подумайте. Мы обнаружили ключ, указывающий на большую вероятность того, что Чипп не покидал живым свои комнаты у Ма Блинкер 30 июня. Что это за ключ? То, что Чипп не вернул взятый им экземпляр моего романа в платную библиотеку Уимса. Роман… книга… Прочтение, джентльмены! Первое из традиционных трех «П»!

— Чушь! — рявкнул профессор и начал грызть ногти.

— Не могу вас порицать, — пожал плечами Эллери. — Но вам не приходит в голову, что есть и ключ, связанный с письмом?

При этом даже Никки переметнулась в стан врагов:

— Эллери, у вас, часом, не солнечный удар?

— Открытки, которые прислал Чипп, Никки.

Три человека переглянулись украдкой.

— Но я не вижу связи, мистер Квин, — успокаивающим тоном произнес доктор Барлоу. — Каким образом почтовые открытки могут служить ключом?

— А кроме того, — фыркнул Бейкон, — как мог Чипп быть убитым 30 июня и отправить открытки месяц спустя — 31 июля?

— Если вы внимательно обследуете дату, написанную на открытках, — спокойно сказал Эллери, — то обнаружите, что цифра 3 в числе 31 вписана между краем открытки и единицей. Если это не ключ, то что тогда?

И Эллери, как истинный художник, чувствительный к своему творчеству, весьма язвительным тоном начал реконструировать события рокового вечера 30 июня.

— Чипп написал эти открытки тем вечером в своих комнатах, датировав их следующим днем, 1 июля, так как, очевидно, намеревался отправить их в тот день из Слейтера в Арканзасе по пути в хижину…

— Чипп в самом деле терпеть не мог вести переписку, — пробормотал доктор Барлоу.

— Выходит, старый греховодник отделался от неприятной обязанности еще до начала отпуска! — воскликнул Бейкон.

— А потом кто-то убил Чиппа у него в комнатах, прикарманил открытки и запихнул труп в его дорожный сундук…

— Который на следующее утро агент транспортной конторы отправил в хижину! — подхватила Никки.

В кабинете снова повеяло холодом.

— А как же почтовый штемпель, мистер Квин? — спросил Барлоу. — Он ведь датирован 31 июля.

— Убийца просто отправил открытки через месяц из почтового отделения в Слейтере.

— Но почему? — проворчал Бейкон. — Что все это значит, приятель?

— По-видимому, все это было проделано, профессор Бейкон, — ответил Эллери, — дабы создать впечатление, что 31 июля профессор Чипп был еще жив, и скрыть тот факт, что он был убит вечером 30 июня. И это, конечно, весьма многозначительно. — Он вскочил в нетерпении. — Мы должны обследовать хижину профессора — и в первую очередь его сундук!

Сундук был очень маленький, но, как весьма странным тоном указал доктор Барлоу, профессор Чипп был маленьким человечком.

Озеро Озаркс выглядело как закрытый на осенне-зимний сезон магазин летних товаров, с покрытыми пятнистой желтизной деревьями и словно вымазанными штукатуркой холмами. Однако внутри хижины всякая красота отсутствовала — только пыль, запах сырости и еще кое-чего…

Маленький дорожный сундук стоял у двери.

Трое мужчин уставились на него.

— Мисс Портер стоит снаружи, — заговорил наконец Бейкон. — Так чего же мы ждем?

Они сбили замок и открыли сундук — он был пуст.

Впрочем, не совсем — внутри находилась белесая рассыпчатая масса.

Эллери посмотрел на профессора Бейкона.

— Негашеная известь, — пробормотал профессор биохимии.

— Негашеная известь? — переспросил ректор. — Но где же труп?

Визг Никки, отозвавшийся эхом в окрестных холмах, явился самым неприятным ответом на вопрос доктора Барлоу.

Никки бродила по поляне, со страхом ожидая возгласа в хижине, свидетельствующего о жуткой находке. Наткнувшись на маленькую пирамиду из камней, она присела на нее.

Но камни рассыпались, и мисс Портер обнаружила, что сидит на профессоре Чиппе — вернее, на том, что от него осталось. Ибо профессора Чиппа постигла судьба всех существ из плоти и крови — он превратился в высохший скелет.

В том, что это скелет Леверетта Чизхолма Чиппа, не могло возникнуть никаких сомнений — на среднем и указательном пальцах правой руки недоставало верхних фаланг. То, что с профессором обошлись крайне жестоко, также было очевидно — в верхней части черепа имелась глубокая дыра с неровными краями, которая могла появиться только в результате страшного удара.

Пока старый и молодой педагоги суетились в хижине над мисс Портер, мистер Квин оставался наедине с профессором Чиппом.

Позднее Эллери обыскал хижину, так как его не покидало чувство, что она хранит и другие секреты, хотя он не мог привести ни одной причины своей уверенности.

Эллери нашел это в шкафу, в зеленой стальной коробке возле банки с табаком.

«Этим» была аккуратно скрепленная пачка бумаг, края которых свернулись от сырости.

На верхней странице было написано корявым почерком:

Л.Ч. Чипп

Тайна трех «П»

Находка детективного романа профессора Чиппа могла означать кульминацию всего дела. То, что старик был убит в своей комнате вечером 30 июня, что его труп был отправлен из Барлоу в штате Миссури в арканзасскую хижину в его же дорожном сундуке, упакованным в негашеную известь, дабы избежать обнаружения по дороге, что убийца впоследствии проник в хижину, извлек тело из сундука и похоронил его под грудой камней, было всего лишь фактами — такими же сухими, как кости профессора. Они не обладали ароматом гротеска, исходящим от страниц этой невероятной рукописи.

Не то чтобы экскурс профессора Чиппа в детективную прозу открыл нового мастера, возвышающегося над своими собратьями по этому своеобразному жанру и могущего соперничать только с По, Дойлом и Честертоном. Напротив, «Тайна трех «П» была старательным использованием уже знакомых приемов, выделяясь, главным образом, энтузиазмом автора.

Нет, замечательной была не рукопись убитого профессора, а та манера, в которой ее имитировала жизнь.

Группа людей собралась в комнатах Чиппа на следующее утро после возвращения из арканзасской хижины. Эллери, созвавший их, пригласил также мистера Уимса из книжного магазина кампуса, который, узнав о страшной находке, перестал улыбаться и начал коситься на дверь.

Щеки Эллери были небритыми, а глаза — воспаленными.

— Я провел большую часть ночи, — заговорил он, — читая рукопись Чиппа. И должен сообщить нечто удивительное — почти невероятное. Преступление в детективном романе Чиппа происходит в маленьком миссурийском колледже, именуемом колледжем Барли.

— Барли… — пробормотал доктор Барлоу.

— А жертва — методичный старый профессор американской литературы.

Никки выглядела озадаченной.

— Вы имеете в виду, что профессор Чипп…

— Писал о себе, Никки.

— Ну и что тут невероятного? — осведомился молодой Бейкон. — Искусство имитирует действительность…

— Учитывая тот факт, что Чипп задумал эту историю задолго до событий минувшего лета, профессор Бейкон, здесь скорее действительность имитирует искусство. Предположим, я открою вам, что методичный старый профессор американской литературы в книге Чиппа имеет хижину на озере Озаркс, где обнаружили его тело?

— Даже так? — пискнул мистер Уимс.

— И более того, Уимс. Подозреваемые в романе — ректор колледжа Барли, которого зовут доктор Айзек Сент-Энтони Э. Барли, владелец книжной лавки по имени Клодиус Димc и молодой профессор химии по фамилии Мейкон. А что самое удивительное, три основных ключа, вокруг которых вращается повествование, это три «П» — прочтение, письмо и подсчет.

В помещении вновь пахнуло ледяным холодом.

— Вы хотите сказать, — заговорил доктор Барлоу, — что преступление, которое мы расследуем — смерть самого Чиппа, — точная копия вымышленного преступления, о котором повествует его рукопись?

— Вплоть до последнего персонажа, доктор.

— Но, Эллери, — воскликнула Никки, — как такое может быть?!

— Очевидно, убийца Чиппа каким-то образом завладел рукописью старика, прочитал ее и с дьявольским юмором скопировал в действительности преступление, придуманное Чиппом в его романе! — Эллери начал нервно расхаживать по комнате; его обычно аккуратно причесанные волосы растрепались, а взгляд стал диким. — Все то же самое: книга, не возвращенная в платную библиотеку, — ключ «Прочтение»; почтовые открытки с подделанными датами — ключ «Письмо»…

— А ключ «Подсчет», мистер Квин? — дрожащим голосом спросил Барлоу.

— В романе, доктор, жертва обнаружила первое издание «Тамерлана» По стоимостью в двадцать пять тысяч долларов.

— В самом деле «Подсчет»! — вскрикнул маленький Уимс и закусил губу.

— А каким образом, — допытывался Барлоу, — книга использована в сюжете Чиппа?

— Она создает мотив преступления. Убийца крадет у жертвы подлинник «Тамерлана», заменив его ничего не стоящей факсимильной копией.

— Но если все остальное продублировано… — начал ректор.

— Тогда это должно быть и мотивом убийства самого Чиппа! — закончила Никки.

— Вроде бы так, верно? — Эллери резко повернулся к владельцу книжной лавки: — Уимс, где находится первое издание «Тамерлана», которое, как вы мне говорили, Чипп показывал вам вечером 30 июня?

— Ну… где-то на его полках, мистер Квин. На букву «П» — По.

Так оно и оказалось.

Сняв книгу с полки и переворачивая ее страницы, Эллери впервые улыбнулся с тех пор, как они нашли скелет под каменной пирамидой.

— Ну, Уимс, — дружелюбно сказал он, — вы эксперт по Эдгару По. Это подлинник первого издания «Тамерлана»?

— Э-э… очевидно. В тот вечер старина Чипп показывал мне подлинник.

— В самом деле? Может, обследуете его снова?

Но все знали ответ, прежде чем Уимс заговорил.

— Это не подлинник, — с трудом вымолвил он. — Факсимильная копия стоимостью около пяти долларов.

— «Тамерлан» похищен! — прошептал доктор Барлоу.

— Снова дублирование, — пробормотал Эллери. — Пожалуй, это все. А может быть, по-вашему, это слишком много?

Он зажег сигарету и сел на один из стульев профессора Чиппа, попыхивая с довольным видом.

— Все?! — воскликнул доктор Барлоу. — Признаюсь, мистер Квин, вы меня озадачили, оставив расследование без конца. Ведь это только начало! Кто все это проделал?

— Погодите, — медленно произнес Бейкон. — Возможно, доктор, мы больше не нуждаемся в услугах Квина. Если все так точно следовало роману Чиппа, то почему это не может относиться и к самому важному элементу сюжета?

— Это верно, Эллери, — присоединилась Никки. — Кто убийца в детективном романе профессора Чиппа?

Эллери посмотрел на съежившуюся фигурку Клода Уимса.

— Персонаж, — весело ответил он, — которого Чипп именует Клодиусом Димсом.

Молодой профессор с рычанием вскочил на ноги.

— Не задушите его в порыве энтузиазма, Бейкон, — предупредил Эллери, не вставая со стула. — В конце концов, он такой маленький, а вы большой и сильный.

— Но он убил старину Чиппа! — рявкнул профессор Бейкон, однако ослабив хватку.

— Мистер Уимс, — с некоторым разочарованием промолвила Никки. — Ну конечно! Убийца подделал даты на открытках, дабы скрыть, что преступление совершено 30 июня. А у кого была причина фальсифицировать дату убийства? У человека, который тем вечером посещал профессора Чиппа!

— Эта скотина легко могла раздобыть негашеную известь, — огрызнулся Бейкон, встряхнув Уимса, как кролика, — украв ее в химической лаборатории, когда все разъехались на каникулы.

— Да! — подхватила Никки. — Помните, Уимс сам говорил нам, что не покидал Барлоу до 15 июля?

— Разумеется, помню. А мотив Уимса, Никки?

— Ну, кража «Тамерлана» профессора.

— Боюсь, что это так, — простонал Барлоу. — Уимс, будучи книготорговцем, мог легко раздобыть дешевую факсимильную копию, чтобы заменить ею подлинное первое издание.

— И он сказал, что отправился в пеший поход, — добавила Никки в восторге от собственной логики. — Держу пари, Эллери, что 31 июля он «пришел» в то почтовое отделение в Арканзасе отправить эти открытки!

Уимс обрел дар речи.

— Послушайте, маленькая леди, я не убивал старину Чиппа… — начал он самым неубедительным тоном, какой только можно себе представить.

Все посмотрели на него с презрением — все, кроме Эллери.

— Это правда, Уимс, — кивнул Эллери. — Вы, безусловно, его не убивали.

— Он не… — начал доктор Барлоу, недоуменно моргая.

— Я не… — изумленно вымолвил Уимс, весьма озадачив Никки.

— Нет, хотя боюсь, меня едва не заставили поверить, что это сделали вы, Уимс.

— Что вы имеете в виду, мистер Квин? — испуганно спросил ректор колледжа.

— Откуда вы знаете, что он этого не делал? — сердито осведомился Бейкон. — Я предупреждал вас, доктор, что этого парня переоценили. Следующее, что он нам скажет, это что Чипп вообще не был убит.

— Вот именно, — подтвердил Эллери. — Следовательно, Уимс не мог его убить.

— Эллери!.. — простонала Никки.

— Ваш силлогизм выглядит несколько извращенным, мистер Квин, — сурово заметил доктор Барлоу.

— А как насчет доказательств? — спросил Бейкон.

— Отлично, — бодро отозвался Эллери. — Давайте рассмотрим доказательство — скелет, который мы нашли около хижины Чиппа.

— Эти высохшие кости? При чем тут они?

— При том, что они слишком высохшие. Бейкон, вы не только химик, но и биолог. При обычных обстоятельствах сколько нужно времени, чтобы все мягкие части тела разложились полностью?

— Сколько времени? — Молодой человек облизнул губы. — Мышцы, желудок, печень… От трех до четырех лет. Но…

— А кожные волокна, связки?

— Лет пять, а то и больше. Но…

— Тем не менее, — вздохнул Эллери, — этот высохший скелет намеревались выдать за останки человека, который был жив всего одиннадцать недель тому назад. И это не все. Теперь я обращаюсь к вашим знаниям в области химии, профессор. Какой эффект производит негашеная известь на человеческие плоть и кости?

— Ну… она высушит тело…

— А ткани уничтожит?

— Э-э… нет.

— Значит, наоборот — сохранит?

— Э-э… да.

— Следовательно, скелет, который мы обнаружили, не мог быть бренными останками профессора Чиппа.

— Но правая рука, Эллери! — воскликнула Никки. — Недостающие фаланги — совсем как у профессора Чиппа…

— Не думаю, — сухо заметил Эллери, — чтобы отщипнуть пару сухих косточек у человека, умершего лет восемь-девять назад, представляло сложную проблему.

— Восемь-девять лет?

— Это наводит на мысль, Никки, об обитателе какой-то вскрытой могилы, но, учитывая факты, имеющиеся в нашем распоряжении, более вероятной кажется теория о происхождении скелета из лабораторного шкафа биологического факультета колледжа Барлоу. — Профессор Бейкон съежился под обвиняющим взглядом Эллери, который внезапно смягчился. — Право, джентльмены, не зашла ли эта шутка слишком далеко?

— Шутка, мистер Квин? — попытался изобразить негодование ректор.

— Ну-ну, доктор, — усмехнулся Эллери, — игра окончена. Позвольте мне вновь рассмотреть фантастические факты. Что представляет собой это дело? Детективный роман, воплощенный в жизни. Потрясающе, невероятно? Да, но абсолютно неубедительно! Как удобно все ключи в рукописи Чиппа нашли отражение в реальности! Взятая в библиотеке книга, задержанная надолго — в романе и в преступлении. Почтовые открытки, написанные заранее — в романе и в преступлении. Факсимильная копия «Тамерлана» на полке Чиппа — точно как в рукописи. Выглядит так, будто Чипп сотрудничал с собственным убийцей.

— Сотру… Я ничего не понимаю, мистер Квин, — захныкал маленький мистер Уимс.

— Бросьте, Уимс! В качестве книготорговца и поклонника По вы были ключевой фигурой в заговоре. Хотя должен признать, доктор Барлоу, что вы тоже великолепно сыграли свою роль, а вы, профессор Бейкон, могли бы сделать блестящую карьеру в театре. Думаю, что единственный невиновный среди вас — Ма Блинкер, и с радостью предвижу, джентльмены, как вы будете смотреть в лицо этой достойной леди, когда она узнает, что вы использовали ее искреннее горе в коммерческих интересах.

— Коммерческих?! — воскликнула Никки, придерживая руками свою хорошенькую головку, чтобы она не улетела.

— Конечно, Никки. Меня пригласили в Барлоу, чтобы пустить по следу ловко приготовленных «ключей», дабы я пришел к выводу, что Клод Уимс «убил» профессора Чиппа. Когда я объявил бы о «виновности» Уимса, старина Чипп вылез бы из своего укрытия, усмехаясь во весь рот.

— Вылез бы… — пролепетала Никки. — Вы имеете в виду, что профессор Чипп жив?

— Это единственный вывод, который имеет смысл, Никки. Представляю себе газетные заголовки, — продолжал Эллери, глядя на трех поникших мужчин. — «Знаменитый сыщик попался на удочку — обвинил в убийстве безобидного книготорговца!» Коммерция? Еще какая! После такой рекламы издатель проглотил бы «Тайну трех «П», как кит Иону[112] — а мы бы получили сенсационный бестселлер. Все это, Никки, было заговором, спланированным ректором колледжа Барлоу, его двумя любимыми профессорами и их добрым другом, колледжским книготорговцем, с целью обеспечить триумф первому детективному роману старины Чиппа!

Теперь в комнате повеяло теплом, покрывшим щеки троих мужчин краской стыда.

— Мистер Квин… — одновременно произнесли хриплыми голосами ректор, профессор биохимии и книготорговец.

— Ну-ну, джентльмены! — воскликнул Эллери. — Еще не все потеряно! Мы доведем до конца ваш замысел, но с одним условием. Где Чипп? Мне хочется пожать руку старому негодяю!

Барлоу и впрямь необычный колледж!

Октябрь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С МЕРТВЫМ КОТОМ

По квадратному конверту из черной бумаги с надписью оранжевыми чернилами Эллери тотчас же представил себе его отправительницу — полную энтузиазма и идей особу, которая тратит деньги какого-нибудь злополучного мужчины на сооружение очередной мышеловки.

Будучи слишком часто одной из мышей, Эллери обрадовался, что конверт адресован «мисс Никки Портер».

— Но почему в вашу квартиру? — поинтересовалась Никки, вертя черный конверт в руках без каких-либо результатов.

— Умышленное оскорбление, — объяснил Эллери. — Одна из этих приторно-сладеньких женщин, которые одним ударом разрушают репутацию честной девушки. Даже не вскрывайте его — сразу бросьте в огонь и давайте займемся работой.

Однако Никки вскрыла конверт и извлекла листок, вырезанный в форме кошки.

— Я мастер метафоры, — пробормотал Эллери.

— Что-что? — переспросила Никки, разворачивая кошку.

— Не важно. Но если вы настаиваете на том, чтобы играть роль мышки, читайте. — Откровенно говоря, он и сам ощущал любопытство.

— «Дорогой коллега-призрак!..» — начала Никки и нахмурилась.

— Можете не продолжать. Жуткие детали и без того ясны.

— Заткнитесь, — сказала Никки. — «Тайное собрание Заколдованного круга черных кошек» состоится в номере 1313 отеля «Чанселлор» 31 октября».

— Ну еще бы, — с мрачным видом произнес Эллери. — Это следовало ожидать.

— «Вы должны явиться в полном костюме черной кошки, включая маску-домино. Время Вашего прибытия — 21.05. До встречи в час колдовства». Подписано: «П.Ризрак». Как мило!

— Никакого ключа к личности преступника?

— Нет. Почерк мне незнаком.

— Конечно, вы туда не пойдете?

— Конечно, пойду.

— Исполняя свой моральный долг друга, защитника и босса, я предлагаю вам вышвырнуть эту мерзость и сесть за машинку.

— Более того, — сказала Никки. — Вы тоже пойдете.

Эллери изобразил «улыбку № 3» — самую зубастую.

— Вот как?

— На оборотной стороне «кошки» имеется постскриптум: «Приведите с собой Вашего босса-кота, также в костюме».

Эллери живо представил себя в виде долговязого Кота в сапогах, щелкающего бичом над стаей прыгающих кошек, налакавшихся скотча. Видение было удручающим.

— Отклоняю приглашение с должной признательностью.

— Вы сноб!

— Просто я не дурак.

— Вы не умеете развлекаться.

— Подобные вечеринки неизбежно заканчиваются появлением чьего-нибудь мужа, бьющего в челюсть высокого смуглого незнакомца.

— Трус!

— Боже, я не имел в виду себя!..

Из чего следовало, что он уже проиграл битву.

Эллери стоял на тринадцатом этаже отеля «Чанселлор», проклиная друидов.[113]

Ибо истоки нашей повторяющейся октябрьской глупости, очевидно, лежали у мохнатых ног Самана.[114] Конечно, зажжение ритуальных костров на кельтских полянах в свое время выглядело вполне естественно, а кельтская роща служила подходящим местом для ежегодных сборищ призраков и ведьм, но юрисдикция языческих божеств должна ограничиваться временными рамками, и друидскому богу смерти следовало предвидеть, что ритуальному костру не место в номере отеля на Манхэттене, не говоря уже о духах, свободных от телесной оболочки, какими бы злыми они ни были. Затем Эллери вспомнил, что Помона, римская богиня плодов, снабдила Хеллоуин[115] орехами и яблоками, и он заодно проклял древних римлян.

Пришлось вытерпеть вызывающее игнорирование ситуации инспектором Квином, водителя такси, осведомившегося насчет «посвящения в братство», жуткое мяуканье во время прохода через вестибюль «Чанселлора» и, наконец, мерзкого шутника в лифте, который пытался дернуть Эллери за хвост, мурлыча при этом «кис-кис-кис».

— Будь я проклят, если еще раз соглашусь… — вырвалось у Эллери после всех унижений.

— Перестаньте брюзжать и посмотрите на это, — сказала Никки, глядя сквозь маску-домино.

— Что там такое? Я ничего не вижу из-за этой чертовой штуки!

— Надпись на двери. «Если вы черная кошка, входите!!!!!» С пятью восклицательными знаками.

— Ладно, давайте войдем и покончим с этим. Разумеется, открыв незапертую дверь номера 1313, они очутились во мраке и тишине.

— Ну и что нам делать теперь? — хихикнула Никки и вздрогнула, когда дверь за ними закрылась.

— Я скажу вам, что делать, — с энтузиазмом ответил Эллери. — Убираться отсюда к дьяволу.

Но Никки уже была впереди в полной темноте.

— Подождите! Дайте мне вашу руку, Никки!

— Мистер Квин! Это не рука!

— Прошу прощения, — пробормотал Эллери. — Мы, кажется, застряли в прихожей.

— Впереди красный свет! Может, это конец прихожей… Ай!

— Голодным остается мечтать о супе. — Эллери извлек Никки из объятий искусно сделанного скелета.

— Это уже не кажется забавным, Эллери!

— По мне, так все с самого начала не казалось забавным.

Они двинулись в направлении красного света. Это были розоватые буквы, слабо выделяющиеся на непроглядно черном фоне. «Эта особа скупила всю черную бумагу», — подумал Эллери, читая надпись: «НАЛЕВО!!!!!!!!!»

— И внутрь, насколько я понимаю, — проворчал он, — в великое неведомое.

Действительно, свернув налево, Эллери нащупал перед собой открытое пространство и устремился вперед, стремясь раскрыть тайну и схватить за горло ее дьявольскую создательницу. Никки храбро следовала за ним, держа его за хвост.

— Ох!

— В чем дело? — испуганно спросила Никки.

— Налетел на стул и ободрал себе голень. Какого черта тут делает стул?

— Бедняжка Эллери, — посочувствовала Никки и тут же ойкнула сама.

— Моя нога! — взывал Эллери из тьмы. — Что это — противотанковые заграждения? Пол выложен подушками, тюфяками…

— Здесь что-то мокрое и холодное — как ведерко со льдом… Брр! — Послышался лязг металла, звук падения тела, и снова наступила тишина.

— Никки! Что случилось?

— Я на что-то налетела — кажется, на кочергу… — Голос Никки доносился с пола. — Да, на кочергу.

— Более детских, нелепых, идиотских шуток…

— Ой!

— Почему всюду разбросана мебель?

— Откуда я знаю? Эллери, где вы?

— В Бедламе. Стойте на месте, Никки. Рано или поздно святой Бернард найдет нас и выведет…

Никки завизжала.

— Слава богу! — сказал Эллери, зажмурив глаза.

Комнату залил электрический свет. Вокруг плясали фигуры в черных кошачьих костюмах и масках, смеясь и вопя: «Сюрпри-и-из!» — словно призраки в припадке умопомешательства.

О, Хеллоуин!..

— Энн! Энн Трент! — воскликнула Никки. — О, Энн, как тебе удалось меня разыскать?

— Никки, ты чудесно выглядишь. Ведь ты теперь знаменитость, дорогая. Секретарь великого Э. К.!

Подпрыгивающая походка… Дешевый шик… Выглядит на пять лет старше, чем в действительности… Однако по-своему привлекательна…

— Я уже не Трент, Никки, а миссис Джон Кромби. Джонни!

— Энн, ты вышла замуж? И не пригласила меня на свадьбу?

— Мы поженились в добром старом Лондоне. Джон англичанин — во всяком случае, был им. Джонни, перестань флиртовать с Эдит Бэкстер и иди сюда!

— Это и есть та девушка, Энн? Она просто восхитительна! Скотч или бурбон, Никки? Скотч, если вы боитесь опьянеть, так как бурбон действует быстрее.

Джон Кромби выглядел английским джентльменом с картинки. Неправдоподобно голубые глаза, сладкая улыбка, загар от кварцевой лампы, подбородок Оливье.[116] От него за милю веяло духом английского клуба и охотой на лис с гончими.

«Сейчас он скажет, что терпеть не может американцев, — подумал Эллери. — Ну вот, так и есть. Должно быть, Энн Трент Кромби приходится с ним нелегко. Он унижает ее и волочится за ее подругами. А теперь он одарит меня ослепительной мейферской улыбкой и протянет вялую смуглую руку… Quot erat demonstrandum[117]».

— Предупреждаю тебя, Никки, — сказала Энн Кромби. — Я замужем за мужчиной, пытающимся ухаживать за каждой женщиной, с которой он знакомится. — Красней, чопорная Никки! Дружба может увести в неожиданном направлении. — О, Люси!.. Никки, помнишь мою младшую сестру?

— Люси Трент! — воскликнула Никки. — Неужели это ты?

— Я так выросла, Никки?

— Люси обеспечила все декорации, дорогая, провела здесь одна целый день. Правда, здорово получилось? А от меня никакого толку.

— Энн имеет в виду, что не смогла ничем помочь. Конечно — ведь она форменная деревенщина.

Неопределенный смешок… Бедная Люси! Стыдясь своей цветущей молодости, она с трудом пытается выглядеть умудренной опытом… Вот она наполняет бокалы, опустошает пепельницы, бежит на кухню, очевидно, за свежей порцией горячих пирожков со свининой, стараясь казаться полезной, чтобы скрыть смущение… Держись подальше от своего зятя, дорогая малышка с едва заметной грудью под мехом черной кошки…

— Эллери, идите сюда и познакомьтесь с Бэкстерами. Эдит Бэкстер — Эллери Квин.

Маленькая, увядшая за годы супружеской жизни женщина, давно переставшая следить за собой, но теперь подтянутая, причесанная и гордо вскидывающая невзрачную голову, как старая породистая лошадь, внезапно оказавшаяся на ипподроме, куда уже не рассчитывала попасть… А эта тайная, почти злобная радость в быстро мигающих карих глазах, когда она смотрит на Энн Кромби…

— Джерри Бэкстер, муж Эдит — Эллери Квин.

— Привет, сынок!

— Привет, Джерри.

Торговец, а может быть, рекламный или театральный агент. Три бокала — и он сходит с дистанции. Он первым упадет в бочку с яблоками, первым приколет ослиный хвост[118] Люси и Никки, первым отправится в туалет сражаться с тошнотой и первым отключится.

Эллери пожал влажную руку, изобразил очаровательную улыбку, дружелюбно осведомился, не встречались ли они где-нибудь раньше, и так далее, спрашивая себя, что он делает в отельной гостиной, украшенной яблоками, алтеем, орехами, цветными гирляндами, усмехающимися тыквами, черно-оранжевыми картонными кошками, скелетами и ведьмами, насыщенной запахом алкоголя, табачным дымом и ароматом «Шанели № 5». Китайские фонарики чадили, стоял ужасающий шум, а чтобы пересечь комнату, требовалось подготовить настоящую экспедицию, так как перевернутая мебель и другие предметы, коварно разбросанные на полу, дабы о них спотыкались прибывающие в темноте Черные Кошки, оставались на своих местах.

Поэтому Эллери с бокалом в руке прислонился к стене в безопасном углу, мысленно приплюсовав Никки Портер к друидам и римлянам.

Эллери безропотно согласился на игру в убийство, сознавая тщетность любых протестов. Где бы он ни появлялся, люди тотчас же предлагали игру в убийство, очевидно руководствуясь теорией, что водителя автобуса больше всего интересуют автобусы. Разумеется, ему была уготована роль сыщика.

— Ну, давайте приступим, — весело сказал Эллери, ибо все традиционные хеллоуинские игры были сыграны.

Никки, улыбаясь, шлепнула Джерри Бэкстера и, не улыбаясь, англичанина Джонни, гостиничный детектив нанес краткий визит вежливости, и было очевидно, что вечер пойдет своим чередом. Он надеялся, что Никки окажется достаточно благоразумной и не станет затягивать piece de resistance,[119] чтобы можно было вернуться домой и возблагодарить Господа, но Никки хихикала и шепталась с Энн Кромби и Люси Трент, покуда Джон Кромби держал свою вялую ладонь на ее плече, а Эдит Бэкстер, сердито на них глядя, прихлебывала бульон.

Джерри, будучи котом, ходил на четвереньках.

— Одну минуту, — сказала Никки и выбежала через арку, судя по звону посуды, на кухню, оставив руку Кромби повисшей в воздухе.

— Джерри, — раздраженно обратилась к мужу Эдит Бэкстер, — вставай с пола и перестань валять дурака!

— Все готово, — объявила возвратившаяся Никки. — Все станьте в круг. Сначала я раздам эти карты, а тот, кому достанется туз пик, пускай молчит об этом, так как он — убийца!

— О-о!

— Энн, не смей подсматривать!

— А кто подсматривает?

— Ставлю десять долларов, что я вытяну роковую карту, — засмеялся Кромби. — Я типичный убийца.

— Нет, я! — заорал Джерри Бэкстер. — Ха-ха-ха!

Эллери закрыл глаза.

— Эллери! Проснитесь!

— Что-что?

Никки встряхнула его. Остальная компания выстроилась в дальнем от арки конце комнаты лицом к стене. Испуганному Эллери вспомнилась бойня в День святого Валентина.[120]

— Встаньте рядом с другими. Вы не должны знать, кто убийца, поэтому закройте глаза.

— Последнее в точности соответствует моим планам, — промолвил Эллери, покорно присоединяясь к пятерке стоящих у стены.

— Расступитесь немного — я не хочу, чтобы вы касались друг друга. Вот так. Все закрыли глаза? Отлично. Теперь пусть тот, кто вытянул туз пик — убийца, — бесшумно отойдет от стены.

— Это нечестно, — возразил Джон Кромби обиженным контральто. — Вы увидите, кто это.

— Конечно, — недовольно добавила Эдит Бэкстер. — Ведь свет горит.

— Но я же руковожу этим убийством! Перестаньте болтать и закройте глаза. Убийца пусть сделает шаг от стены — вот так, потихоньку! Не разговаривать у стены! Мистер Квин очень умен и найдет разгадку, просто исключив неподходящие голоса…

— Будет вам, Никки, — скромно сказал мистер Квин.

— Теперь, убийца, сделайте вот что. На кухонном столе вы найдете маску, фонарик и хлебный нож… Стойте! Не ходите на кухню, пока я не выключу здесь свет — это послужит вам сигналом. Когда придете в кухню, наденьте маску, возьмите фонарь и нож, вернитесь в эту комнату и выберите жертву!

— О-о-о!

— У-у-у!

— И-и-и!

Мистер Квин слегка ударился лбом о стену. Господи, сколько еще терпеть?

— Помните, убийца, — продолжала Никки. — Вы можете выбрать кого хотите, кроме, разумеется, Эллери. Он должен прожить достаточно долго, чтобы раскрыть преступление…

«Если вы не поторопитесь, моя милая, я умру естественной смертью!» — подумал Эллери.

— В комнате будет темно, не считая вашего фонарика, поэтому даже я не буду знать, какую жертву вы выбрали…

— А сыщик может спросить о конкретном предназначении ножа? — устало осведомился стоящий у стены Эллери. — Его использование в этом дивертисменте ускользает от моего понимания.

— О, нож — просто деталь реквизита, создающая атмосферу. Убийца, вы похлопаете жертву по плечу. Жертва, почувствовав хлопок, должна повернуться и позволить убийце увести ее из гостиной в кухню.

— Насколько я понимаю, кухня — место преступления, — мрачно промолвил мистер Квин.

— Да. А жертва, как только убийца приведет ее в кухню, должна завизжать изо всех сил, как будто ее режут. Нужно, чтобы все выглядело реалистично. Всем все ясно? Готовы? Отлично. Убийца, как только я выключу свет, идите в кухню, берите маску и все остальное, возвращайтесь и выбирайте жертву. Поехали!

Щелк! Свет погас. Будучи человеком, привыкшим проверять все факты, Эллери смошенничал и открыл один глаз. Темно, как и предполагалось. Он закрыл глаз и вздрогнул.

— Стоп! — закричала Никки.

— Что такое? — спросил Эллери.

— Я говорю не вам, Эллери. Убийца, я кое-что забыла! Где вы? Ладно, не имеет значения. Помните: после того как вы якобы зарежете вашу жертву в кухне, возвращайтесь в эту комнату и быстро займите ваше прежнее место у стены. Не издавайте ни звука и ни к чему не прикасайтесь. Я хочу, чтобы в комнате была полная тишина. Пользуйтесь фонариком по пути назад, но, как только дойдете до поворота, выключите фонарик и бросьте его и маску посреди гостиной, избавившись таким образом от улик. Вы что-нибудь видите? Конечно нет. Все равно, хотя здесь темно, не открывайте глаза! Итак, убийца, готовьтесь! Начинайте!

Эллери стоя задремал.

Казалось, всего лишь секундой позже он услышал энергичный голос Никки:

— Убийца, похлопайте жертву по плечу. Осторожнее с фонариком — мы не должны искушать нашего сыщика. Все в порядке, жертва? Тогда пусть убийца ведет вас навстречу вашей судьбе, а остальные пусть держат глаза закрытыми…

Эллери задремал опять.

Он проснулся от мужского крика.

— А? Что такое?

— Эллери Квин, вы опять спите? Это жертву зарезали в кухне. Так… Теперь убийца возвращается с фонариком — потихоньку, вдоль стены… Выключайте фонарик!.. Прекрасно… Теперь выбросьте его и маску… Есть! Вы повернулись лицом к стене, как и все остальные, убийца? Все готовы? Свет!!!

— Итак… — начал Эллери.

— Не хватает Джона, — засмеялась Люси.

— Бедный Джонни ме-е-ертв, — запел Джерри.

— Мой несчастный муж! — заныла Энн. — Джо-о-он, вернись ко мне!

— Одну минуту, — прервал Эллери. — Почему Эдит Бэкстер тоже исчезла?

— Моя жена? — рявкнул Джон. — Эй, жена, выходи!

— Проклятие! — сказала Люси. — Двух жертв не должно быть, Никки. Это испортит игру.

— Давайте отправимся на место преступления, — предложила мисс Портер, — и посмотрим, что там делается.

Смеясь и болтая, они двинулись по арочному проходу, свернули налево, пересекли прихожую, вошли в кухню и обнаружили там Джона Кромби на полу с перерезанным горлом.

Когда Эллери вернулся в кухню после весьма интересного телефонного разговора с инспектором Квином, он увидел Энн Кромби, содрогающуюся в приступах рвоты над кухонной раковиной и поддерживаемую за лоб позеленевшей Люси Трент, Никки, съежившуюся в самом дальнем углу от накрытого одеялом трупа, и Джерри Бэкстера, шагающего взад-вперед и громко жалующегося:

— Где моя жена? Где Эдит? Мы должны убраться отсюда!

Эллери ухватил Бэкстера за воротник и сказал:

— Ночь будет долгой, так что расслабьтесь, Джерри. Никки…

— Да, Эллери? — Она тщетно пыталась унять дрожь.

— Вы знаете, кто был убийцей в этой идиотской игре, кто вытянул туз пик, вы видели, как он — или она — отошел от стены, когда свет еще горел. Кто это был?

— Эдит Бэкстер. Она вытянула туз и должна была играть убийцу.

Джерри Бэкстер вырвался из рук Эллери.

— Вы лжете! — завопил он. — Не впутывайте мою жену в эту грязь!

Энн отползла от раковины, не глядя на труп, вышла в прихожую и рухнула у двери стенного шкафа, как раз напротив кухни. Люси выбежала следом и захлопотала над ней. Обе плакали.

— Эдит Бэкстер была убийцей, — повторила Никки. — Во всяком случае, в игре.

— Лжете!

Эллери беззлобно закрыл Бэкстеру рот ладонью. Тот снова захныкал.

— Постарайтесь, чтобы я, вернувшись, не застал еще кого-то с перерезанным горлом, — сказал Эллери и вышел из кухни.

Было заманчиво признать очевидное — что Эдит Бэкстер, вытянув туз пик, решила сыграть роль убийцы всерьез, сделала это и убежала. Злобное торжество, с которым она смотрела на жену Джона Кромби, гнев, с которым она наблюдала за приставаниями Кромби к Никки, рассказывали весьма простую историю. Было крайне нелюбезно со стороны Судьбы — если только Судьба была в этом повинна — поместить руку Эдит Бэкстер на плечо Джона Кромби в стадии выбора жертвы. Кто может порицать накачанную бурбоном женщину, оказавшуюся в кухне с хлебным ножом в руке, если она поддалась импульсу и перерезала горло мистеру Кромби, едва не отделив его легкомысленную голову от туловища?

Однако расследование обнаружило противоречия. Входная дверь номера была заперта и закрыта на задвижку изнутри. Никки заявила, что она сделала это перед началом игры «в минуту вдохновения».

Бегство через окно исключалось, если только Эдит Бэкстер не обладала крыльями, подобно Пегасу.[121]

Но самым главным было то, что Эдит Бэкстер вовсе не пыталась бежать. Эллери обнаружил ее в стенном шкафу прихожей, возле которого всхлипывали вдова и ее сестра. Эдит запихнули туда в спешке, и она была без сознания.

Инспектор Квин, сержант Вели и компания прибыли как раз в тот момент, когда Эдит Бэкстер с помощью нюхательной соли начала приходить в себя.

— Значит, парню по фамилии Кромби перерезали горло? — бесхитростно осведомился сержант Вели.

Глаза Эдит закатились, и Никки снова устало потянулась за нюхательной солью.

— Вот чем кончаются игры в убийство в Хеллоуин, — заметил инспектор Квин. Эллери покраснел. — Ну, сынок?

Эллери робко и виновато поведал свою историю.

— Ладно, сейчас разберемся, — проворчал его отец и стал трясти миссис Бэкстер, пока она не открыла глаза и не подняла голову. — Отвечайте, мадам, нам некогда разводить церемонии. Какого дьявола вы делали в этом шкафу?

— Откуда я знаю, вы, глупый старик? — завопила Эдит. — Джерри, как ты можешь сидеть и смотреть…

Но ее муж скрючился, схватившись за голову.

— Вы получили указания Никки, Эдит, — сказал Эллери, — и, когда она потушила свет, вышли из гостиной и направились в кухню. Что произошло потом?

— Не подвергайте меня допросу третьей степени, вы, паршивый детектив! — взвизгнула миссис Бэкстер. — Я шла под аркой, двигаясь ощупью, когда кто-то сзади зажал мне нос и рот, и я, очевидно, потеряла сознание, так как больше ничего не помню. Джерри Бэкстер, если ты не встанешь на обе ноги и не защитишь свою жену, я… я…

— Вы перережете ему горло? — сердито спросил сержант Вели — он отмечал Хеллоуин, играя с коллегами в карты в участке, и на руках у него были три дамы, когда его вызвали исполнять свой долг.

— Это сделал настоящий убийца, папа, — мрачно промолвил Эллери. — Когда Никки первый раз выключила свет, а Эдит Бэкстер все еще находилась в комнате, выслушивая последние инструкции Никки, один из нас, стоящих у стены, в темноте пересек комнату, прошел мимо Никки и миссис Бэкстер и позже напал на нее из засады…

— Возможно, намереваясь оглушить ее, — кивнул инспектор, — но она избавила его от этого, сама потеряв сознание.

— Тогда он засунул ее в шкаф и пошел делать свое грязное дело? — спросил сержант, качая головой.

— Очевидно, — задумчиво произнес инспектор, — поместив миссис Бэкстер в стенной шкаф в прихожей, настоящий убийца направился в кухню, взял маску, фонарик и нож, вернулся в гостиную, похлопал по плечу Джона Кромби, увел его в кухню и там перерезал ему горло. С этой частью дела все было о'кей — Кромби считал, что продолжается игра, — но как насчет нападения на миссис Бэкстер? Не было слышно шума, когда он волок ее бесчувственное тело в стенной шкаф?

— Я дремал, — виновато отозвался Эллери.

— Не было никакого шума, инспектор, — заявила Никки. — Ни тогда, ни позже. Первым звуком, после которого я включила свет, был крик Джона в кухне. Единственным другим звуком был стук фонаря, когда убийца бросил его на пол после того, как он… она… кто бы это ни был, вернулся к стене.

Джерри Бэкстер поднял потное лицо и посмотрел на жену.

— Возможно, так и было, — пробормотал инспектор.

Сержант Вели уставился на него, словно не веря своим глазам.

— Возможно, да, а возможно, и нет, — заметил Эллери. — Конечно, Эдит очень маленькая женщина, и ее, находящуюся в бессознательном состоянии, достаточно сильный человек мог бесшумно пронести несколько футов до стенного шкафа.

Энн Кромби, Люси Трент и Джерри Бэкстер тотчас же постарались выглядеть маленькими и беспомощными, а Эдит Бэкстер — большой и тяжелой. Но сестры не могли казаться менее высокими и крепкими, чем создала их природа, а размеры Джерри даже в съежившемся виде были слоновьими.

— Никки, — задумчиво сказал Эллери, — вы уверены, что только Эдит отходила от стены, когда свет еще горел?

— Абсолютно уверена, Эллери.

— А когда человек, которого вы приняли за Эдит, вернулся из кухни, чтобы выбрать жертву, на нем была маска?

— Вы имеете в виду, при выключенном свете? Да. Я видела маску при свете фонарика.

— Кто это был — мужчина или женщина, мисс Портер? — вмешался сержант. — Если мужчина, то…

Но Никки покачала головой:

— Свет фонарика был очень слабым, сержант. А мы все были в костюмах черных кошек.

— Что касается меня, — неожиданно заговорил инспектор Квин, — то я хочу знать не кто, где и когда находился, а кто имел зуб против убитого.

На сей раз все четверо не съежились, а закашляли. «Они знают», — подумал Эллери.

— Любой, кто знал, — начал он, — что Джон Кромби и Эдит Бэкстер были…

— Это ложь! — Эдит вскочила, размахивая руками. — Между Джоном и мною ничего не было! Ничего! Джерри, не верь им!

Джерри Бэкстер снова уставился в пол.

— Между?.. — пробормотал он. — Мне следовало знать… — Как ни странно, он смотрел не на жену, а на Энн Кромби. — Энн…

Но Энн испуганно сжала побелевшие губы.

— Ничего! — снова взвизгнула жена Джерри.

— Это неправда. — Теперь настала очередь Люси, которой потрясение придало безрассудную смелость. — Джон приставал к каждой встречной женщине — даже ко мне…

— К тебе? — Энн уставилась на сестру, хлопая веками.

— Да. Он был… омерзителен. Я… — Люси с ненавистью и презрением посмотрела на Эдит Бэкстер: — Но вам, Эдит, он таким не казался.

Эдит ответила ей ненавидящим взглядом.

— Вы провели с ним четыре уик-энда. А тем вечером в гостях… вы оба были пьяны и думали, что я вас не слышу… вы умоляли его жениться на вас!

— Грязная маленькая болтунья! — прошипела Эдит.

— Я вас слышала. Вы сказали, что разведетесь с Джерри, если Джон разведется с Энн. А он насмехался над вами, словно вы были грязью у него под ногами. Я видела ваши глаза, Эдит…

Теперь все видели глаза Эдит Бэкстер такими, какими они были на самом деле.

— Я никогда не говорила тебе, Энн… Я не могла… — Люси всхлипнула, закрыв лицо руками.

Джерри Бэкстер поднялся.

— Куда это вы собрались? — миролюбиво осведомился сержант.

Джерри снова сел.

— Миссис Кромби, вы знали об этом? — сочувственно спросил инспектор Квин.

Энн старалась не смотреть на Эдит Бэкстер, которая сидела с опущенной головой и безвольно поникшими плечами — жалкая пожилая женщина.

— Да, знала, — с трудом вымолвила Энн. — Но я трусиха и не могла смотреть фактам в лицо. Мне казалось, что если я закрою глаза…

— Как сделал я, — устало произнес Эллери.

— Что-что? — Инспектор обернулся. — Что ты сделал, сынок? Не понимаю.

— Я знаю, кто перерезал горло Кромби.

Они выстроились лицом к дальней стене гостиной — Энн Кромби, Люси Трент, Эдит Бэкстер и Джерри Бэкстер. Между каждым из них мог поместиться еще один человек, а Бэкстеры стояли на несколько большем расстоянии друг от друга, чем остальные. Никки заняла позицию у выключателя, инспектор и сержант Вели блокировали арку, а Эллери сидел на тюфяке в центре комнаты, свесив руки между коленями.

— Вот так мы располагались пару часов назад, папа, кроме того, что я тоже стоял у стены, а пустое пространство занимал Джон Кромби.

Инспектор промолчал.

— Свет еще горел, как и сейчас. Никки только что попросила убийцу отойти от стены и пересечь, комнату в том направлении, где ты стоишь. Сделайте это, Эдит.

— Вы имеете в виду…

— Прошу вас.

Эдит Бэкстер отошла от стены, повернулась и медленно двинулась по комнате, обходя перевернутую мебель. Дойдя до арки, она остановилась на расстоянии вытянутой руки от инспектора и сержанта.

— Когда Эдит стояла там же, где теперь, Никки при полном освещении давала ей указания пройти в кухню, взять там маску, фонарик и нож, вернуться в темноте с фонариком, выбрать жертву и так далее. Верно?

— Да.

— Потом, Никки, вы выключили свет — не так ли?

— Да…

— Сделайте это сейчас.

Когда свет погас, кто-то у стены громко вздохнул, и наступила тишина.

Затем послышался голос Эллери:

— В этот момент, Никки, вы сказали «Стоп!» Эдит Бэкстер и дали ей несколько дополнительных инструкций насчет того, что делать после «преступления». Как я недавно отметил, папа, в течение промежутка времени, когда Эдит стояла у арки в темной комнате, получая дополнительные указания, настоящий убийца, очевидно, пересек гостиную, прошел мимо Никки и Эдит в прихожую и стал подстерегать там Эдит.

— Допустим, сынок, — сказал инспектор. — Ну и что из того?

— Слушайте, — хрипло заговорил стоящий у стены Бэкстер. — Я не обязан здесь торчать!

— И в самом деле никаких звуков не было, — задумчиво продолжал Эллери. — Фактически, Никки, вы сами сказали тогда: «Я хочу, чтобы в комнате было абсолютно тихо — как сейчас». И всего несколько минут назад вы заявили папе, что первым звуком после того, как вы потушили свет, был крик Джона в кухне. Вы сказали, что единственным другим звуком был стук фонаря об пол, когда убийца вернулся к стене. Поэтому я повторяю: каким образом убийца пересек комнату в темноте без единого звука?

Лишенный тела бас сержанта Вели пожаловался из арки, что он ни черта не понимает.

— Вы же видите, сержант, что пол комнаты завален опрокинутой мебелью, тюфяками и другим хламом. Вы могли бы пересечь помещение в темноте, не грохоча как слон в посудной лавке? Помните, Никки, когда мы с вами впервые вошли в гостиную…

— Мы то и дело на что-то натыкались! — воскликнула Никки. — Я даже упала…

— Почему же этого не произошло с убийцей?

— Я скажу вам почему, — внезапно заговорил инспектор Квин. — Потому что никто не пересекал комнату в темноте. Этого нельзя было сделать бесшумно, а света в комнате не было, иначе Никки его бы увидела.

— Тогда что же произошло, инспектор? — спросил сержант.

— Мы знаем, что комнату пересекла только одна персона — и Никки это видела, так как тогда горел свет, — та, которую обнаружили в стенном шкафу якобы в обмороке, Вели. Эдит Бэкстер!

— Нет! — взвизгнула Эдит.

— Да, миссис Бэкстер. Именно вы. Вы прошли в кухню, взяли маску, фонарик и нож, вернулись назад, похлопали по плечу Джона Кромби, отвели его в кухню и там перерезали ему горло…

— Нет!

— Потом вы потихоньку залезли в шкаф и притворились потерявшей сознание, ожидая, когда вас найдут и вы расскажете им вашу басню про то, как на вас напали из засады в прихожей…

— Папа, — вздохнул Эллери.

— Что? — Так как инспектор хранил в памяти множество подобных моментов, его голос стал жестким. — По-твоему, я не прав, Эллери?

— Эдит Бэкстер — единственная из присутствующих, которая не могла убить Джона Кромби.

— Вот видите! — простонала Эдит. Они слышали ее неровное дыхание.

— Никки действительно видела, как кто-то с фонарем вернулся в гостиную после предсмертного крика Кромби, подошел к стене и выключил фонарик, и слышала, как этот человек бросил его в середину комнаты. Кого же видела и слышала Никки? Мы уже выяснили это — настоящего убийцу. Сразу же после этого Никки включила свет. Если бы убийцей была Эдит Бэкстер, мы бы нашли ее стоящей у стены рядом с остальными, когда зажегся свет. Но ее там не было. Ее вообще не было в гостиной. Мы обнаружили Эдит в стенном шкафу. Значит, на нее в самом деле напали, и она потеряла сознание. Эдит Бэкстер не убивала Кромби.

Аргументы Эллери выглядели удручающе неопровержимыми.

— Но как же так, сынок?! — воскликнул инспектор. — Через комнату нельзя было пройти в темноте, ни на что не налетев и не подняв шума!

— Есть только одно возможное объяснение, — ответил Эллери. Внезапно его голос стал резким, как удар ножа. — Я так и думал, что вы попытаетесь. Поэтому я и сидел на тюфяке, притворяясь усталым. Поэтому я и организовал всю… нелепую… сцену…

— Где свет, черт побери?! — крикнул Вели. — Мисс Портер, поверните выключатель!

— Я не могу его найти! — захныкала Никки.

— Остальным не двигаться с места! — рявкнул инспектор.

— Бросьте нож, — приказал Эллери напряженным голосом. — Бросьте… — Послышался звон, а потом плач. — Единственный, кто мог пробраться впотьмах через этот лабиринт, ничего не задев, — продолжал Эллери, дыша немного быстрее обычного, — это тот, кто еще до вечеринки подготовил себе маршрут — иными словами, тот, кто этот лабиринт создал. Для этого требовалось фотографически запечатлеть в памяти все препятствия и долго практиковаться, но нам сообщили, что вы весь день провели в номере одна, моя дорогая, делая приготовления к вечеринке.

— Нашла! — крикнула Никки и включила свет.

— Думаю, — мягко обратился Эллери к девушке, которую он крепко держал, — вы чувствовали, что кто-то должен отомстить за честь Трентов, Люси.

Ноябрь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С КРАСНОРЕЧИВОЙ БУТЫЛКОЙ

— А теперь, — продолжал Эллери, — каковы же факты, касающиеся этой народной сказки, этого полумифа, этой исторической «утки»? Факты, моя дорогая Никки, таковы. Хорошего урожая не было. Да, они засеяли кукурузой двадцать акров земли, но напомню, что кукурузу украли у индейцев. И если бы не Тисквантум…

— Тис… кто? — спросил инспектор Квин.

— …более известный под искаженным именем Скванто, то у них вовсе не было бы урожая. Он израсходовал последние запасы семян, чтобы научить наших тупоголовых предков сажать кукурузу как надо.

— Но вы не можете отрицать, что они заслужили отдых, дабы «возрадоваться» вместе!

— Я отнюдь не желаю искажать факты, — с достоинством ответил Эллери. — Совсем наоборот. У них была отличная причина «возрадоваться», так как некоторые из них все еще были живы. Скажите: кто принимал участие в этом первом американском празднике?

— Ну, пилигримы,[122] — с сомнением произнес инспектор Квин.

— Полагаю, ты скажешь мне, что, пока одни из наших почтенных предков весело пировали, другие спасались от индейских стрел?

— Судя по картинке в учебнике истории, так оно и было, — с вызовом сказала Никки.

— Однако факты свидетельствуют, — усмехнулся Эллери, — что в ту осень 1721 года колонисты состояли в настолько хороших отношениях с индейцами, что самыми веселыми на празднике были Массаоит из племени вампаноагов и его девяносто воинов — к тому же весьма голодных. А скажите вот что: каково было меню этого исторического торжества?

— Индейка!

— Клюквенный соус!

— Тыквенный пирог!

— И так далее, — закончил инспектор. В тот день он оставался дома, так как принимал у себя мистера Гриппа, и был самым негостеприимным хозяином в Нью-Йорке, покуда Эллери не пробудил в нем красноречие. Но теперь он начисто позабыл о незваном госте.

— Согласен на «и так далее», — снисходительно промолвил Эллери. — Если они и ели индейку на том празднике, то в анналах о ней не упомянуто. Да, в болотах было немало клюквы, но сомневаюсь, чтобы леди-пилигримы знали, что с ней делать. И думаю, что позеленевшие от морской болезни дамы, которые сошли на берег с «Мейфлауэра»,[123] едва ли догадывались о наррангасеттских кондитерских ресурсах.[124]

— Только послушайте его, — ухмыльнулся инспектор.

— Очевидно, — предположила Никки, — они просто сидели и жевали старую кукурузу.

— Ничего подобного. Меню было королевским, учитывая то, что им долго пришлось сидеть на диете из червивой пищи. Они жадно поглощали угрей…

— Угрей?!

— А также моллюсков, оленину, водяную дичь и тому подобное. Ну а на десерт — дикие сливы, сушеные яблоки и — увы! — вино из дикого винограда, — печально произнес Эллери. — Сколько, по-вашему, продолжался этот первый День благодарения?[125]

— Сколько он мог продолжаться? Один день!

— Три дня. А почему мы празднуем День благодарения в ноябре?

— Потому что…

— Потому что пилигримы отмечали его в октябре, — заключил Эллери. — Перед вами еще один жуткий пример искажения истории — еще один образчик нашего национального тщеславия. Если мы должны отмечать День благодарения, то давайте возблагодарим краснокожих, чью землю мы отняли. Давайте придерживаться фактов!

— Вы просто старая говорящая энциклопедия, Эллери Квин! — воскликнула Никки. — Меня не заботят ваши драгоценные «факты». Все, что я хотела, это отнести на День благодарения корзину с индейками и клюквой этим людям в Истсайде, что я делаю каждый год, так как они слишком бедны, чтобы завтра достойно пообедать в праздник. Тем более, что в этом году цены подскочили до небес и в стране много беженцев, которые должны изучить американские традиции. Кто же их научит, если не… К тому же один из них индеец!

— Почему же, Никки, вы сразу не сказали, что один из них индеец? — посетовал Эллери, опускаясь на пол рядом с Никки, которая, плача от злости, колотила по ковру. — Это ведь все меняет. — Он вскочил на ноги, внезапно проникаясь духом Дня благодарения. — Индейки! Клюква! Тыквенные пироги! Немедленно к мистеру Сисквенки!

Дело красноречивой бутылки отличалось особой мерзостью, достигшей апогея в самой мерзейшей из всех мерзостей — убийстве, однако сомнительно, что, даже если бы Эллери был прямым потомком матушки Шиптон,[126] кто-нибудь смог бы отменить благотворительную экспедицию или еще каким-нибудь образом испортить этот сверкающий день.

Ибо мистер Сисквенки из лавки за углом сделал несколько блистательных предложений относительно содержимого корзин, лицо мисс Портер сияло все ярче и весь Манхэттен сверкал в снежном праздничном одеянии, когда древний «дюзенберг» Эллери медленно продвигался по Истсайду.

Эллери таскал тяжелые корзины по средневековым коридорам, пока у него не заболели руки, но протестовала только плоть — на душе становилось все легче, когда они стучали в двери О'Кифов, дель Флорио, Коэнов, Уилсонов, Олсенов, Уильямсов, Померанцев, Джонсонов и слышали радостные крики маленьких Пэт, Сэмми, Антони, Ольг, Кларенсов и Петуний.

— Но где же индеец? — осведомился Эллери, когда они сидели в машине и Никки сверялась со списком.

Солнце клонилось к закату, по «дюзенбергу» ползали многочисленные маленькие оборвыши, но день все равно был замечательный.

— Вот, — сказала Никки. — Орчард-стрит. Она, конечно, не настоящая индианка, Эллери, но в ней есть кровь индейцев — кажется, ирокезов. Она последняя в списке.

— Ну, я не уклоняюсь от визита, — нахмурился Эллери, ведя старый «дюзи» сквозь юность Америки. — Правда, я бы хотел…

— Заткнитесь. Мамаша Кери — симпатичнейшая старая леди. Она скребет полы, чтобы заработать на жизнь.

Но в доме на Орчард-стрит, под пожарными лестницами, они обнаружили только дворника.

— Старая карга здесь больше не живет, — сообщил он.

— О боже! — огорчилась Никки. — Куда же она переехала?

— Я только знаю, что вчера она неожиданно убралась отсюда со своим барахлом. — Дворник сплюнул, едва не попав на туфлю Никки.

— А вам известно, где работает старая леди? — спросил Эллери, едва не попав ногой по ботинку дворника.

Тот поспешно убрал ногу.

— По-моему, она постоянно прибирает в забегаловке какого-то лягушатника возле Канал-стрит.

— Вспомнила! — воскликнула Никки. — Ресторан Фуше, Эллери. Она работает там много лет. Поехали туда — может, там знают ее новый адрес.

— Поехали! — весело согласился Эллери, который был настолько очарован чудесным днем, что внутренний голос на сей раз подвел его.

Ресторан Фуше находился совсем рядом с Канал-стрит, в нескольких кварталах от Главного полицейского управления. Зажатый между пуговичной фабрикой и конторой судового поставщика, он казался испуганным проносящимися мимо машинами. Внутри обнаружилось несколько круглых столиков, покрытых клетчатыми клеенками, бар, стены, украшенные довоенными французскими рекламами путешествий, резкий, острый запах и кассирша по имени Клотильда.

На большой груди Клотильды красовалась большая камея, в волосах — большая черная бархатная лента, а во рту — большой золотой зуб.

— Старуха, которая здесь убирает? — переспросила она, сверля Никки проницательными черными глазами. — Узнайте у месье Фуше. Он сейчас придет.

— Если пилигримы могли есть угрей, — бормотал Эллери, просматривая меню, — то почему бы нам не съесть escargots?[127] Никки, давайте пообедаем здесь.

— Ну, — с сомнением промолвила Никки, — раз уж нам все равно придется ждать мистера Фуше…

Официант с длинной унылой физиономией проводил их к столику. Эллери начал горячо обсуждать с ним меню, но Никки не обращала внимания — она была слишком занята обменом краткими женскими взглядами с Клотильдой. Дамы явно друг другу не понравились. Клотильда не сводила глаз с Никки, и той стало не по себе.

— Эллери… — начала Никки.

— Только самое лучшее! — крикнул Квин вслед официанту. — Куда он убежал? Я еще не распорядился насчет вина. Пьер!

— Un moment, monsieur,[128] — послышался голос длиннолицего официанта.

— Знаете, Никки, менее пяти процентов производимого в мире вина может быть названо хорошим вином…

— Эллери, мне не нравится это место, — сказала Никки.

— Остальное просто pour la soif…[129]

— Давайте не будем тут обедать, Эллери. Только узнаем насчет мамаши Кери и…

Эллери казался удивленным.

— Я думал, Никки, вам нравится французская кухня. Итак, закажем самое дорогое и изысканное вино. Пьер! Куда, черт возьми, он подевался? Сотерн[130] с самым лучшим букетом…

— Ой! — взвизгнула Никки и виновато умолкла. Это оказался всего лишь Пьер, дышавший ей в затылок.

— В конце концов, это особый случай… А, вот и вы. La carte des vins![131] Ладно, не имеет значения. Я знаю, чего хочу. — И Эллери торжественно произнес: — Бутылку «Шато д'Икан»!

Унылое выражение исчезло с лица официанта, как по волшебству.

— Но, месье, — пробормотал он, — «Шато д'Икан» — дорогое вино. Мы не держим таких прекрасных вин в нашем погребе.

Говоря это, Пьер умудрился создать впечатление, как будто только что произошло нечто чрезвычайно важное. Никки с тревогой покосилась на Эллери, дабы убедиться, что он уловил странную интонацию официанта, но Эллери всего лишь выглядел сокрушенным.

— Я просто поддался атмосфере кануна Дня благодарения. Глупо с моей стороны, Пьер. Дайте нам лучшее, что у вас есть, которое, — добавил он, когда Пьер быстро отошел, — возможно, окажется vin ordinair.[132] — И Эллери засмеялся.

Что-то тут ужасно не так, подумала Никки, интересуясь, сколько Эллери понадобится времени, чтобы снова стать самим собой.

Это произошло сразу же после peches flambeaux[133] и demi-tasse.[134] Вернее, произошли две вещи. Одна касалась официанта, а другая — Клотильды.

Официант выглядел смущенным. Протягивая Эллери l’addition,[135] он одновременно бросил свежую салфетку ему на колени. Эта странная non sequitur[136] разбудила дремлющие чувства мистера Квина. Но он ничего не сказал, а всего лишь ощупал салфетку, обнаружил в ее складках нечто твердое и плоское, извлек это и не глядя сунул в карман.

Что касается кассирши, то она также казалась смущенной. Расплачиваясь, Эллери бросил на столик двадцатидолларовую купюру. Клотильда отсчитала сдачу, любезно осведомилась, как месье и мадемуазель понравился обед, и недодала десять долларов.

Эллери едва успел указать ей на это досадное незнакомство с американской денежной системой, когда перед ним внезапно возник толстый, маленький человечек и затарахтел по-французски.

— Mais monsieur Fouchet, je fais une meprise…[137]

— Bkte a manger du foin — silence![138] — И месье Фуше кинулся к Эллери, почти плача. — Месье, такого раньше никогда не случалось! Даю вам слово…

На какой-то момент Никки с испугом подумала, что Эллери собирается предъявить месье Фуше для обследования то, что лежит у него в кармане. Но Эллери всего лишь улыбнулся, любезно принял недостающие десять долларов и спросил адрес мамаши Кери. Месье Фуше всплеснул руками, куда-то убежал и вскоре вернулся, передав им грязный листок бумаги с адресом и бормоча по-французски. На улице Эллери и Никки направились к «дюзенбергу», изображая послеобеденное удовлетворение, ибо в окно за ними наблюдали месье Фуше, Клотильда и длиннолицый Пьер.

— Эллери, что…

— Не сейчас, Никки. Садитесь в машину.

Никки нервно оглядывалась на три галльские физиономии, пока Эллери пытался завести «дюзенберг».

— Чертов аккумулятор! Так и знал, что не заведется! — Эллери выпрыгнул в снег и начал вытаскивать корзину. — Забирайте остальное и выходите, Никки.

— Но…

— Такси! — Стоящее в нескольких ярдах от ресторана такси рванулось вперед. — Водитель, заберите корзину и все прочее. Никки, садитесь в такси!

— Вы оставите здесь вашу машину?

— Мы можем забрать ее позже. Чего вы ждете, водитель?

Шофер выглядел усталым.

— Не рановато ли вы начали отмечать День благодарения? — осведомился он. — Я не ясновидящий. Куда ехать?

— Никки, где записка, которую дал мне Фуше? А, вот она… В Истсайд, водитель. Генри-стрит, 214-Б.

— Не хотите нарисовать мне план? — буркнул водитель, нажимая на стартер.

— Ну, Никки, давайте посмотрим на маленький подарок Пьера.

Это был белый бумажный пакетик. Эллери развернул его.

Внутри оказалось большое количество белого кристаллического порошка.

— Похоже на снег, — хихикнула Никки. — Что это?

— То, на что оно похоже.

— Снег?[139]

— Кокаин.

— Это самый паршивый район, — заметил водитель. — Здесь все может случиться. Помню, однажды…

— Очевидно, Никки, — нахмурившись, сказал Эллери, — я случайно произнес в разговоре с Пьером какой-то пароль.

— Он подумал, что вы наркоман! Значит, ресторан Фуше…

— Место хранения и распределения наркотиков. Интересно, что именно я сказал Пьеру… А, вино!

— Не понимаю, — пожаловался водитель.

Эллери бросил на него сердитый взгляд. Водитель обиженно отвернулся и посигналил пожилому китайцу в черной соломенной шляпе.

— «Шато д'Икан», Никки. Это был пароль! Конечно — жемчуг в хлеву…

— Я поняла, что там что-то не так, с той минуты, как мы туда вошли, Эллери.

— Хм… Мы передадим подарки миссис Кери, а потом вернемся и попросим папу заняться рестораном месье Фуше.

— Увидите, как инспектор сразу же наплюет на простуду, — засмеялась Никки. Внезапно она прекратила смеяться. — Эллери… по-вашему, это как-то связано с мамашей Кери?

— Чепуха, Никки.

Но для ее босса это был день неудач.

Когда они прибыли к дому 214-Б на Генри-стрит и постучали в дверь квартиры 3-А, им ответил такой дрожащий голос, что Никки сразу заподозрила неладное. Затем послышались странные скользящие звуки. Дверь открыли не сразу.

Никки закусила губу и робко покосилась на Эллери. Он нахмурился.

— Кажется, она не рвется заполучить вашу индейку, — заметил шофер такси, который притащил из машины тыквенный пирог и бутылку калифорнийского вина — одно из вдохновений мистера Сисквенки. Эллери принес корзину, а Никки — остальные мелочи. — Моя старуха померла бы со смеху…

— Я предпочел бы, чтобы на ее месте оказались вы, — сердито прервал Эллери. — Когда она откроет дверь, просуньте внутрь пирог и бутылку, а потом ждите нас в машине.

Но в этот момент дверь открылась, и они увидели маленькую круглолицую старушку с розовыми щеками, даже отдаленно не походящую на индианку.

— Мисс Портер!

— Здравствуйте, мамаша Кери.

В маленькой бедной комнатке чем-то пахло. Но это был не запах нищеты — комната была почти противоестественно чистой. Эллери едва слышал щебетание женщин — он был слишком поглощен использованием глаз и носа, казалось напрочь забыв о Массаоите и вампаноагах.

— Никки, — резко сказал Эллери, когда они вернулись в такси, — вы, случайно, не помните старую квартиру мамаши Кери?

— На Орчард-стрит? Да, а что?

— Сколько там комнат?

— Две — спальня и кухня.

— Она всегда жила одна?

— По-моему, да.

— Тогда почему она так внезапно — по словам дворника с Орчард-стрит — переехала в трехкомнатную квартиру?

— Вы имеете в виду, что в квартире на Генри-стрит…

— Три комнаты — судя по дверям. Почему же бедной, старой и одинокой уборщице внезапно понадобилась лишняя комната?

— Подумаешь, — усмехнулся водитель. — Она взяла жильцов.

— Да, — отозвался Эллери, на сей раз не рассердившись. — Это возможно, учитывая запах дешевых сигар.

— Сигар?

— Может, она торгует табаком? — предположил шофер.

— Слушайте, приятель, — разозлилась Никки. — Почему бы вам не пустить нас за руль и не занять наше место?

— Дело в том, — задумчиво продолжал Эллери, — что перед тем, как открыть нам дверь, она отодвигала от нее мебель. Помните эти звуки? Дверь была забаррикадирована.

— Да, — согласилась Никки. — Не похоже на жильцов, верно?

— Скорее похоже на укрытие. — Эллери склонился вперед, прежде чем водитель успел открыть рот. — Никки, там кто-то прячется, кто не может или не осмеливается выйти… Начинаю думать, что есть связь между курильщиком сигар, которого прячет ваша миссис Кери, и пакетом наркотика, который Пьер по ошибке подсунул мне в ресторане Фуше.

— О нет, Эллери! — простонала Никки.

Эллери взял ее за руку.

— Это скверный конец для предпраздничного дня, но у нас нет выбора. Как только мы доберемся домой, я скажу папе, чтобы он вечером арестовал Пьера, и будем надеяться… Черт бы побрал этих пилигримов!

— Подрывная пропаганда, братишка, — заметил водитель.

Эллери с чувством закрыл соединительное окошко.

Инспектор Квин чихнул.

— Она действительно в этом замешана.

— Мамаша Кери? — жалобно спросила Никки.

Инспектор кивнул.

— Три года назад ресторан Фуше использовали для распространения наркотиков и она была с этим связана.

Никки заплакала.

— Каким образом связана, папа?

— Один из официантов передавал товар клиентам…

— Пьер?

— Пьер работал там в то время — по крайней мере, официант с таким именем, — но преступником был другой официант по фамилии Кери, чья жена работала уборщицей.

— Вот вам и бедная индианка, — усмехнулся Эллери, закуривая трубку. — А где сейчас Кери, папа?

— Мотает десятилетний срок в кутузке. Мы нашли «снега» на пару сотен долларов у старика в квартире — они тогда жили на Малберри. Кери заявил, что его подставили, но они все так говорят.

— А Фуше? — спросил Эллери, попыхивая трубкой.

— С ним все было в порядке. Очевидно, он ничего не знал — все проделывал Кери.

— Странно. Ведь это продолжается до сих пор.

Инспектор выглядел удивленным, а Эллери пожал плечами.

— Мистер Кери был оклеветан! — воскликнула Никки.

— Возможно, — пробормотал старый джентльмен. — Не исключено, что все это дело рук Пьера, который, почувствовав, что становится жарко, подсунул нам ложную приманку. Никки, дайте мне телефон.

— Так я и знала!

— Раз уж ты звонишь в управление, папа, — мягко произнес Эллери, — то узнай заодно, почему не арестовали Кери.

— Как не арестовали? Я же сказал, что он давно в тюрьме… Алло!

— Нет, — возразил Эллери. — Он скрывается в квартире 3-А дома 214-Б по Генри-стрит.

— Сигарный дым! — ахнула Никки. — Баррикада! Лишняя комната!

— Вели! — зарычал инспектор. — Разве мошенник по имени Фрэнк Кери сбежал из тюрьмы?

— Да, инспектор, — ответил сержант Вели, озадаченный подобным ясновидением. — Сбежал несколько дней назад и все еще не пойман. Мы пытаемся разыскать его жену, но она переехала и… Инспектор, но ведь вы болели дома!

— Переехала, — вздохнул инспектор. — Может, в Китай? — Внезапно он рявкнул: — Она прячет его! Не важно — возьмите ваших людей, поезжайте сейчас же в ресторан Фуше возле Канал-стрит и арестуйте официанта по имени Пьер! Если его там нет, не вздумайте потратить две недели на то, чтобы узнать его адрес. Мне он нужен до ночи!

— Но Кери…

— Я сам позабочусь о Кери! Действуйте — не теряйте ни секунды! — Старик сердито швырнул трубку на рычаг. — Где мои штаны, черт бы их побрал?

— Папа! — Эллери схватил его за руку. — Ты еще болен и не можешь выходить…

— Я лично арестую Кери! — заявил старик. — Неужели ты думаешь, что сумеешь меня остановить?

Старая уборщица спокойно сидела за столом в кухне, на сей раз явственно демонстрируя ирокезскую кровь.

Больше никого в квартире на Генри-стрит не оказалось.

— Мы знаем, что ваш муж был здесь, миссис Кери, — сказал инспектор Квин. — Бежав из тюрьмы, он передал вам сообщение, вы переехали сюда и прятали его здесь. Куда он отправился теперь?

Старая леди молчала.

— Пожалуйста, мамаша Кери, — сказала Никки. — Мы хотим помочь вам.

— Мы верим, что ваш муж был невиновен в передаче наркотиков, миссис Кери, — добавил Эллери.

Синеватые губы сжались. Корзина, индейка, тыквенный пирог, бутылка вина и пакеты все еще находились на столе.

— Думаю, папа, — промолвил Эллери, — мамаше Кери нужно немного больше официального доверия. Предположим, мамаша, я скажу вам, что не только верю в то, что вашего мужа три года назад оклеветали, но и что его оклеветал…

— Этот Пьер, — сурово произнесла мамаша Кери. — Он все это проделал. Притворялся другом Фрэнка, а потом оклеветал его.

— Да, оклеветал Пьер, но проделал все не он один.

— Что ты имеешь в виду, Эллери? — спросил инспектор Квин.

— Разве Пьер действовал не в одиночку? — осведомилась Никки.

— Будь это так, стал бы он передавать мне — абсолютно незнакомому человеку — пакет с наркотиками стоимостью в несколько сотен долларов, даже не заикнувшись об оплате? — сухо сказал Эллери.

Мамаша Кери уставилась на него.

— Таковы были полученные Пьером инструкции, — медленно произнес инспектор.

— Вот именно. Значит, за Пьером стоит некто, использующий его как распространителя, а оплата осуществляется каким-то иным способом…

— Возможно, заранее. — Инспектор склонился вперед. — Ну, миссис Кери, вы будете говорить? Где Фрэнк?

— Скажите инспектору, мамаша, — взмолилась Никки. — Скажите правду!

Женщина выглядела неуверенной.

— Мы сказали правду три года назад, — ответила она, положив на колени натруженные руки.

Угнетенные часто имеют силу, которая не подчиняется ничему.

— Пусть так, — вздохнул инспектор. — Пошли, сынок. Поедем к Фуше, побеседуем с мистером Пьером, выясним, кто его босс…

— Нет! — испуганно вскрикнула мамаша Кери и, побледнев, поднесла ладонь ко рту.

— Кери отправился к Фуше! — догадался Эллери. — Конечно, у миссис Кери есть ключ — возможно, она отпирает ресторан. Кери надеется раскопать там какое-нибудь доказательство его невиновности. Это так, мамаша?

Но инспектор уже выбежал в коридор.

Сержант Вели с жалким видом стоял у входа в ресторан Фуше, когда к нему подъехала полицейская машина.

— Только не выходите из себя, инспектор…

— Вы позволили Пьеру ускользнуть? — благодушно осведомился старик.

— Нет, Пьер здесь. Только он мертв.

— Мертв?!

— Отчего он умер, сержант? — быстро спросил Эллери.

— От удара в сердце ножом для разделки мяса, маэстро. Мы сразу отправились сюда, как вы велели, инспектор, но нас кто-то опередил. — Сержант расслабился, видя, что старик улыбается.

— Конечно, это сделал Фрэнк Кери?

Вели вновь напрягся.

— Нет, инспектор, Кери этого не делал. Когда мы подъехали, то увидели его у входа. Ресторан был заперт — горел только ночной фонарь. У Кери был ключ. Мы видели, как он открыл дверь, вошел и едва не споткнулся об этого Пьера. Глупый старикан наклонился, вытащил нож из груди Пьера и застыл, уставясь на него. Он так и стоит там до сих пор.

— Надеюсь, без ножа, — скверно усмехнулся инспектор.

Войдя, они обнаружили старика стоящим среди детективов в позе вопросительного знака у покрытого клеенкой стола под плакатом с изображением Прованса, раскрыв беззубый рот и устремив водянистые глаза на мертвого официанта. Последний все еще был в униформе — его правая рука была повернута ладонью наружу, взывая не то о милосердии, не то об обычных pourboire.[140]

— Кери, — заговорил инспектор Квин.

Старик не ответил.

— Очумел от страха, — заметил сержант Вели.

— Едва ли его можно порицать, — вмешалась Никки. — Три года назад его ложно обвинили в торговле наркотиками, посадили в тюрьму, а теперь он думает, что его обвинят в убийстве!

— Хорошо бы вытянуть что-нибудь из него, — задумчиво промолвил инспектор. — Пьер, безусловно, задержался после работы, потому что у него с кем-то была встреча.

— С его боссом! — воскликнула Никки.

— С тем, для кого он сбывал «снег», Никки.

— Папа. — Эллери поднялся, глядя на лицо мертвеца, выглядевшее сейчас еще более длинным и унылым. — Ты не помнишь, Пьер не задерживался три года назад как наркоман?

— Вряд ли. — Инспектор казался удивленным.

— Посмотри на его глаза. Он употреблял кокаин, притом достаточно давно. Если Пьер не был наркоманом во время ареста Кери, то стал им за эти три года. И это объясняет, почему его убили.

— Он стал опасен, — мрачно сказал инспектор. — С Кери, гуляющим на свободе, и Пьером, допустившим такую оплошность с тобой сегодня, босс понял, что расследование по делу ресторана Фуше откроют заново.

Эллери кивнул:

— Он чувствовал, что Пьеру больше нельзя доверять. Сломленный наркотиками официант заговорил бы, как только за него взялась бы полиция.

— Конечно, — глубокомысленно подтвердил сержант. — Если бы этого парня приперли к стенке, он бы забулькал как кипяток.

Но Эллери не слушал. Он сел за столик и уставился на винный бар.

Мсье Фуше влетел в ресторан в плотном твидовом пальто и шляпе с вмятиной в неположенном месте.

— Снова торговля наркотиками! Этот Пьер!.. — прошипел он, злобно уставясь на своего покойного официанта.

— Вам что-нибудь известно об этом, Фуше? — осведомился инспектор.

— Ничего, месье инспектор, даю вам слово! Пьер сегодня задержался в ресторане — сказал, что должен приготовить столы к завтрашнему дню. И вот, пожалуйста — il se fait tuer![141] — Толстые губы месье Фуше дрогнули. — Больше банк не даст мне кредита. — Он опустился на стул.

— Значит, у вас неважное финансовое положение?

— Escargots плохо идут на Канал-стрит — тут предпочитают глазированные крендели. В результате я должен банку пять тысяч долларов.

— Вот как? — с сочувствием промолвил инспектор. — Ладно, мистер Фуше, идите домой. Где ваша кассирша?

Детектив подтолкнул Клотильду вперед. Кассирша с размазанной по щекам косметикой уставилась на Пьера, как только что месье Фуше. Пьер ответил ей невидящим взглядом.

— Клотильда? — пробормотал Эллери, внезапно пробуждаясь от грез.

— Вели кое-что обнаружил, — шепнул инспектор.

— Я так и знала, что она в этом замешана! — возбужденно затарахтела Никки.

— Сколько вы зарабатываете в этом ресторане, Клотильда? — спросил инспектор.

— Сорок пять долларов в неделю.

— А сколько денег у вас в банке, мамзель? — осведомился сержант Вели.

Клотильда бросила на гиганта быстрый взгляд и засопела.

— У меня вообще нет денег в банке. Ну может, несколько долларов…

— Это ваша банковская книжка, не так ли, Клотильда? — снова заговорил инспектор.

Кассирша тут же перестала сопеть.

— Где вы ее взяли? Отдайте ее мне!

— Скажите пожалуйста! — усмехнулся сержант, обнимая ее за плечи.

Она сбросила его руку.

— Да, это моя книжка!

— И из нее следует, — заметил инспектор, — что депозит составляет более семнадцати тысяч долларов. Богатый дядюшка?

— Voleurs![142] Это мои деньги! Я их накопила!

— У нее новая система накопления, инспектор, — объяснил сержант. — Получая сорок пять долларов в неделю, она умудряется откладывать шестьдесят, а иногда и восемьдесят пять. Удивительно! Как вам это удается, Кло?

Никки удивленно посмотрела на Эллери. Тот мрачно кивнул.

— Fils de lapin! Jongleur! Chien-loup![143] — визжала Клотильда. — Хорошо! Иногда я обсчитываю клиентов. Я ведь кассир, non?[144] Но ничего более! — Она ткнула сержанта локтем в живот. — И не распускайте руки!

— Я исполняю свой долг, мамзель, — ответил Вели, но вид у него был при этом слегка виноватый.

Инспектор Квин сказал ему что-то вполголоса, и сержант покраснел. Клотильда кинулась на него, выпустив когти, детективы бросились на выручку. Эллери в суматохе встал из-за стола, отвел отца в сторону и предложил:

— Вернемся к мамаше Кери.

— Зачем, Эллери? Я здесь еще не закончил…

— Хочу побыстрее во всем разобраться. Завтра День благодарения, бедная Никки валится с ног…

— Эллери! — возмущенно воскликнула Никки.

Но он опять мрачно кивнул.

Вид жены привел старого Кери в чувство. Он начал лепетать, что не сделал ничего плохого, но его снова пытаются обвинить, только теперь ему грозит электрический стул. Миссис Кери молча кивала, а Никки пыталась стать невидимой.

— Где Вели? — проворчал инспектор. Его раздражало хныканье Кери и то, что Эллери потребовал отправить всех детективов по домам, словно это дело было для них чересчур деликатным.

— Я послал Вели по одному поручению, — ответил Эллери. — Мистер и миссис Кери, не могли бы вы пройти в ту комнату и закрыть дверь? — Мамаша Кери молча взяла мужа за руку. Когда дверь за ними закрылась, Эллери резко сказал: — Папа, я просил тебя арестовать сегодня вечером Пьера. Ты позвонил Вели и приказал ему немедленно отправляться к Фуше. Вели повиновался — и обнаружил официанта убитым.

— Ну и что?

— Главное полицейское управление находится на Сентр-стрит, а ресторан Фуше — всего в нескольких кварталах на Канал-стрит.

— Ну?

— Тебе не кажется странным, что Пьера прикончили так быстро? Прежде чем Вели успел преодолеть несколько кварталов?

— Ты имеешь в виду, босс так быстро нанес удар, чтобы его человека не арестовали? Мы уже давно это поняли, сынок.

— Хм! — произнес Эллери. — Но что должен был знать убийца Пьера, чтобы действовать столь стремительно? Две вещи: что Пьер по ошибке подсунул мне сегодня пакет с наркотиком и что я намеревался добиться его ареста до ночи.

— Но, Эллери, — нахмурилась Никки, — никто об этом не знал, кроме вас, меня и инспектора.

— Интересно, не так ли?

— Не понимаю, — проворчал инспектор. — Убийца знал, что Пьера должны арестовать, еще до того, как Вели пришел в ресторан. Поэтому он и опередил Вели. Но если об этом знали только мы трое…

— Вот именно — тогда как же узнал убийца?

— Сдаюсь, — быстро сказал инспектор. Он уже много лет назад убедился, что это самый лучший способ.

Но Никки была еще слишком молода.

— Кто-то подслушал, как вы обсуждали это со мной и инспектором?

— Давайте обдумаем это, Никки. Мы разговаривали с папой в нашей квартире, когда вернулись от миссис Кери…

— Но там нас никто не мог подслушать, — прервал инспектор.

— Тогда, Эллери, нас с вами, очевидно, подслушали до того, как мы прибыли в квартиру.

— Превосходно, Никки. А единственное место, где мы с вами обсуждали дело — где мы могли его обсуждать…

— Эллери!

— Мы вскрыли пакет в такси по пути на Генри-стрит, — кивнул Эллери, — и говорили о его содержимом абсолютно открыто. Фактически, — сухо добавил он, — если помните, Никки, наш разговорчивый водитель неоднократно встревал в беседу.

— Черт возьми! Водитель! — ахнул инспектор Квин.

— Который подобрал нас у ресторана Фуше, где была припаркована его машина. Все сходится, папа. Тот же самый водитель — помните, Никки? — отвозил нас отсюда домой. А по обратной дороге я говорил вам, что попрошу папу вечером арестовать Пьера… Да, шофер такси — единственный посторонний, кто мог подслушать два заявления, заставившие босса убить официанта, дабы предотвратить его арест, допрос и почти безусловное разоблачение им личности босса.

— Работает таксистом, — пробормотал инспектор. — Ловкий трюк! Паркуется возле своей штаб-квартиры. Возможно, подвозил клиентов к ресторану, брал с них плату заранее, а потом, когда Пьер передавал им товар, отвозил их назад… — Он улыбнулся. — Отличная работа, сынок! Я быстренько его поймаю!

— Кого именно ты поймаешь, папа? — по-прежнему мрачно осведомился Эллери.

— Таксиста!

— Но кто такой этот таксист?

Эллери не гордился своей ролью в этом деле.

— Ты меня спрашиваешь? — проворчал его отец.

Никки грызла свои красивые ногти.

— Эллери, я даже не заметила…

— Ха-ха! — усмехнулся Эллери. — Этого я и боялся.

— Вы хотите сказать, — ужасным голосом спросил инспектор Квин, — что мой сын не прочитал табличку с именем водителя?

— Э-э…

— Сейчас канун Дня благодарения, папа, — пробормотал Эллери. — Скванто, пилигримы, ирокезская кровь мамаши Кери…

— Перестань пороть чушь! Можешь описать его внешность?

— Э-э…

— Значит, не можешь, — буркнул инспектор.

Это означало конец всему.

— Инспектор, никто не смотрит на водителя такси. Он просто сидит за рулем.

— «Невидимка», — воспрянул духом Эллери. — Честертон![145]

— О, так ты запомнил его фамилию?

— Нет-нет, папа…

— Я бы узнала его голос, если бы снова услышала, — сказала Никки.

— Для этого мы сначала должны его поймать, а тогда нам едва ли понадобится его голос!

— Может, он будет ездить неподалеку от ресторана Фуше?

Смех инспектора был похож на лай.

— Великолепно! Знать, кто это сделал, — и в то же время не знать! Слушай меня, великий сыщик. Сейчас ты пойдешь со мной в бюро лицензий на такси и просмотришь фотографии всех водителей…

— Погоди!

Эллери опустился на свободный стул. Он сидел наклонившись, подпирая голову ладонями, сдвигая и раздвигая брови, пока Никки не подумала, что у него что-то не так с глазами. Затем он встал и повторил весь процесс в противоположном конце комнаты. Отец с подозрением наблюдал за ним. Ему казалось, что это не Эллери, а кто-то другой.

Внезапно Эллери вскочил, опрокинув стул:

— Есть! Теперь мы его достанем!

— Каким образом?

— Никки. — Голос Эллери звучал таинственно и драматично. — Помните, как мы перетаскивали подарки из машины на кухню мамаши Кери? Таксист помогал нам — отнес эту бутылку вина!

— Что? — воскликнул инспектор. — Нет-нет, Никки, не прикасайтесь к ней! — И он захлопотал над бутылкой калифорнийского вина. — Отпечатки! Ты молодец, мой мальчик! Мы доставим бутылку в управление, снимем отпечатки пальцев и сравним их с отпечатками в таксомоторном бюро…

— Вот как? — усмехнулся водитель. Он стоял в открытых дверях с грязным носовым платком, обвязанным вокруг лица до глаз, направив револьвер на отца и сына. Его автомобиль урчал внизу. — Я так и знал, что вы что-нибудь придумаете, когда вернетесь сюда от Фуше, — продолжал он. — А еще вы оставили дверь открытой, чтобы я мог все слышать! Ну-ка, старик, дай мне эту бутылку!

— Вы не слишком умны, — устало произнес Эллери. — Ладно, сержант, выбейте у него револьвер.

Обняв отца и секретаршу, Эллери рухнул вместе с ними на безупречно чистый пол мамаши Кери, а сержант Вели, появившись за спиной водителя, метким выстрелом выбил револьвер из руки человека-невидимки.

— С Днем благодарения, простофиля, — ухмыльнулся сержант.

Декабрь ПРИКЛЮЧЕНИЕ С КУКЛОЙ ДОФИНА

Существует неписаный закон против авторов, принятый издателями (как они утверждают, по настоянию читателей), который предписывает, что в историях о Рождестве должны фигурировать дети. Эта рождественская история не является исключением — детоненавистники даже будут жаловаться, что мы переборщили. Признаемся заблаговременно, что здесь фигурируют также куклы, Санта-Клаус и даже вор, хотя что касается последнего, то, кто бы он ни был, а это один из главных вопросов, он, по крайней мере, не является В[146] даже метафорически.

Другой пункт закона о рождественских историях велит, чтобы они были сладостными и светлыми. Первое, конечно, связано с сиротами и никогда не исчезающим ароматом ежегодного чуда, а что касается света, то его, как обычно, обеспечит в конце наш великий талант Эллери Квин. Читатели, настроенные более мрачно, найдут достаточное количество темных красок в личности и деятельности того, кто, во всяком случае по мнению инспектора Квина, был крылатым Князем тьмы. Его имя, между прочим, было не Сатана, а Комус, что весьма парадоксально, ибо Комус, как известно, был древнеримским богом радости и веселья — эмоций, обычно не связываемых с преисподней. Пытаясь поймать своего призрачного врага, Эллери тщетно ломал голову над этой non sequitur, покуда Никки Портер, не относящаяся с презрением к очевидному, не предложила ему искать ответ там, куда в первую очередь обратились бы взоры простых смертных. К крайнему унижению великого человека, ответ оказался именно там — на странице 262-й шестого тома сто семьдесят пятого, юбилейного издания Британской энциклопедии. Французский фокусник по имени Комус, выступая в Лондоне в 1789 году, заставил свою жену исчезнуть прямо на столе — впервые этот трюк был проделан без помощи зеркал. Отслеживание nom de nuit[147] его таинственного противника вплоть до исторического логова было для Эллери единственным удовлетворительным эпизодом во всем деле вплоть до того момента, когда свет вспыхнул повсюду, изгнав тьму и ее Князя.

Однако наша история начинается не с невидимого, а с мертвого персонажа.

Мисс Ипсон не всегда была мертвой — a contraire,[148] она прожила семьдесят пять лет, причем большую их часть необычайно активно. Как говорил ее отец, «она была весьма активным глагольчиком». Отец мисс Ипсон был профессором греческого языка в маленьком университете на Среднем Западе. Свою дочь он «соспрягал» с сомнительной помощью жены — одной из лучших его студенток, унаследовавшей птицеферму в Айове.

Профессор Ипсон был выдающейся личностью. В отличие от большинства профессоров греческого языка он сам был греком, звался ранее Герасимосом Агамосом Ипсилономоном и появился на свет в Полихнитосе на острове Лесбос,[149] «где Сафо[150] страстно пела и любила».[151] Этой цитатой профессор часто пользовался, считая ее крайне полезной во внепедагогической деятельности и искренне веря, что эллинистический идеал состоит в неумеренности абсолютно во всем. Такой наследственный и культурный фон объясняет увлечение профессора своей способностью становиться отцом, к досаде его жены, ибо подвиги самой миссис Ипсон на ниве размножения ограничивались птичьими дворами, составлявшими основу ее состояния. Об этом факте муж сочувственно напоминал ей, когда ему случалось произвести очередного незаконнорожденного цыпленка. Появление же на свет их дочери он рассматривал как биологическое чудо.

Умственные процессы супруга также смущали миссис Ипсон. Она не переставала удивляться, почему вместо того, чтобы сокращать свою фамилию до Ипсона, он благоразумно не сменил ее на Джоунса.

— Дорогая моя, — как-то ответил ей профессор, — ты просто айовский сноб.

— Но твою фамилию никто не в состоянии правильно написать! — воскликнула миссис Ипсон.

— Это крест, — объяснил ей муж, — который мы должны нести вместе с Ипсиланти.[152]

В разговорах профессора всегда присутствовало нечто пророческое. Излюбленной характеристикой, даваемой им жене, было слово «ипсилиформ» — этот термин, как он объяснял, относится к зародышевой точке в созревающем яйце на одной из стадий оплодотворения и, следовательно, был весьма a propos.[153] Миссис Ипсон умерла молодой, выглядя озадаченной до конца дней.

Профессор же сбежал с девицей из варьете в Канзас-Сити, обладавшей более чем умеренным талантом, оставив законную дочь на попечение дальнего родственника ее матери, пресвитерианина[154] по фамилии Джукс.

Единственный случай, когда мисс Ипсон получила от отца что-то, кроме исполненных эрудиции записок с просьбой о lucrum,[155] как он сам это именовал, произошел на четвертом десятилетии его одиссеи, когда он прислал дочери прекрасное дополнение к ее коллекции — терракотовую куклу греческого происхождения и возраста более трех тысяч лет, но мисс Ипсон сочла долгом вернуть ее в музей Бруклина, откуда вещь таинственным образом исчезла. Записка, сопровождавшая подарок, загадочно гласила: «Timeo Danaos et dona ferentes».[156]

Куклы мисс Ипсон имели поэтическую подоплеку. После рождения дочери профессор, демонстрируя свою преданность оплодотворению, нарек ее Кифереей.[157] Но это обернулось олимпийской иронией. Хотя мисс Ипсон похоронила пятерых мужей, вполне способных к продолжению рода, она оставалась бесплодной до конца дней. Было достойным греческой трагедии видеть ее, когда все страсти давно миновали, добродушной старой леди, с рассеянной улыбкой семенящей по просторной нью-йоркской квартире, носящей фамилию отца и с энтузиазмом играющей в куклы.

Вначале это были куклы из обычной глины различных размеров и форм. Но потом аппетит разыгрался, и мисс Ипсон приступила к алчному разграблению прошлого.

На земле фараонов она разыскала две резных, крашеных и высохших доски с волосами из бисера, но без ног — очевидно, чтобы они не могли убежать. Каждый знаток сказал бы, что это самые великолепные из сохранившихся образцов древнеегипетских кукол, значительно превосходящие имеющихся в Британском музее (хотя последний факт отрицали бы в определенных кругах).

Мисс Ипсон раскопала предшественницу «Петиции Пейн», считавшейся до того старейшей куклой Америки, будучи привезенной в 1699 году Уильямом Пенном[158] в качестве подарка подруге его маленькой дочери. Находка представляла собой деревянную «маленькую леди» в парче и бархате, которая была прислана сэром Уолтером Рэли[159] первому английскому ребенку, рожденному в Новом Свете. Коль скоро Вирджиния Дер[160] родилась в 1587 году, даже Смитсоновский институт[161] не осмелился оспаривать триумф мисс Ипсон.

На полках и в застекленных витринах квартиры старой леди можно было видеть имущество тысячи малышей и — ибо такова генетика кукол — нескольких взрослых детей. Здесь присутствовали куклы-модницы Франции четырнадцатого века, священные куклы племени финго из Оранжевого Свободного Государства,[162] бумажные и придворные куклы из провинции Сатсума в древней Японии, куклы «Калифа» с глазами-бусинками из Египетского Судана, шведские куклы из березовой коры, куклы индейцев-хопи, изображавшие духа предков Качину, эскимосские куклы из бивня мамонта, куклы индейцев-оджибва, сделанные из перьев, куклы-«неваляшки» древних китайцев, коптские[163] костяные куклы, древнеримские куклы, посвященные Диане,[164] картонные паяцы, бывшие любимыми игрушками парижской знати, покуда мадам Гильотина не вычистила бульвары, раннехристианские куклы, изображавшие Святое Семейство, — все это было лишь частью гигантской коллекции мисс Ипсон. У нее имелись куклы из звериных шкур, клешней краба, яичной скорлупы, тряпок, сосновых шишек с волосами из мха, фарфора, пальмовых листьев, папье-маше, даже шелухи семян. Иные куклы достигали сорока дюймов роста, а другие были столь малы, что мисс Ипсон могла спрятать их в свой золотой наперсток.

Коллекция Кифереи Ипсон перекидывала мосты через столетия и вносила вклад в историю. С ней не могли соперничать ни знаменитые игрушки Монтесумы,[165] Виктории[166] и Юджина Филда,[167] ни коллекции музеев Метрополитен и Южного Кенсингтона[168] или королевского дворца в старом Бухаресте. Подобное можно было себе представить только в волшебных снах маленьких девочек.

Все это, однако, приводит нас к адвокату Джону Сомерсету Бондлингу и его визиту в резиденцию Квинов 23 декабря.

Как правило, это число не слишком подходит для того, чтобы искать их общества. Инспектор Ричард Квин любит отмечать Рождество по старинке — его индейка требует двадцати двух часов подготовки, а некоторые ингредиенты непременно отсутствуют в бакалейной лавке на углу. Эллери за два месяца до Рождества направляет свой гений сыщика на поиски красочной оберточной бумаги, разноцветных лент и причудливых этикеток, а последние два дня наводит красоту, упаковывая подарки.

Поэтому, когда явился адвокат Джон С. Бондлинг, инспектор Квин находился на кухне, облаченный в фартук и засунув руки по локти в приправы, покуда Эллери за запертой дверью своего кабинета создавал симфонию из фольги, зеленой муаровой ленты и сосновых шишек.

— Это практически бесполезно, — пожала плечами Никки, изучая визитную карточку адвоката. — Вы сказали, что знаете инспектора, мистер Бондлинг?

— Просто доложите ему об адвокате Бондлинге по делам об имуществе, — нервно отозвался посетитель, переступая порог кабинета инспектора. — Он поймет.

— Не упрекайте меня, — предупредила Никки, — если инспектор набьет вами индейку. Он и так напихал туда бог знает что. — И она направилась в кухню.

Когда Никки ушла, дверь в кабинет бесшумно приоткрылась на дюйм, и в щели появился настороженный глаз.

— Не тревожьтесь, — сказал обладатель глаза, протискиваясь в щель и поспешно запирая за собой дверь. — Просто им нельзя доверять. Они настоящие дети.

— Дети! — фыркнул адвокат. — Вы Эллери Квин, не так ли?

— Да.

— И интересуетесь детьми? Рождество, сиротки, куклы и тому подобное? — продолжал мистер Бондлинг на редкость скверным тоном.

— Полагаю, что да…

— Значит, вы еще глупее. А вот и ваш отец. Инспектор Квин!..

— А, Бондлинг, — рассеянно произнес старый джентльмен, пожимая руку визитеру. — Мне звонили из офиса, что кто-то придет… Вы знакомы с моим сыном? А с его секретаршей, мисс Портер? Какое у вас ко мне дело, мистер Бондлинг?

— Инспектор, я занимаюсь имуществом Кифереи Ипсон и…

— Рад с вами познакомиться, мистер Бондлинг, — сказал Эллери. — Никки, эта дверь заперта, поэтому не притворяйтесь, что вы забыли дорогу в ванную…

— Киферея Ипсон… — нахмурился инспектор. — Она умерла совсем недавно.

— Оставив мне головную боль, — с горечью добавил Бондлинг, — в виде избавления от ее куклекции.

— Ее чего? — переспросил Эллери, отрывая взгляд от ключа в двери кабинета.

— Коллекции кукол — куклекции. Она сама придумала это слово.

Эллери сунул ключ в карман и направился к креслу.

— Мне стенографировать? — вздохнула Никки.

— Куклекция… — повторил Эллери.

— Она потратила на эти куклы тридцать лет!

— Да, Никки, стенографируйте.

— Так в чем проблема, мистер Бондлинг? — поторопил инспектор Квин. — Знаете, Рождество бывает только раз в году.

— Согласно завещанию, куклекция должна быть продана с аукциона, — продолжал адвокат, — а выручка — составить фонд для детей-сирот. Я буду проводить публичную распродажу сразу после Нового года.

— Куклы и сироты, вот как? — промолвил инспектор, думая о яванском черном перце и прочих приправах.

— Как приятно! — просияла Никки.

— Вы так думаете? — сухо произнес мистер Бондлинг. — Очевидно, девушка, вы никогда не пробовали удовлетворить судью по делам о наследстве. Я десять лет занимался распределением имущества без единой жалобы, но когда это имущество касается интересов хотя бы одного маленького ублюд… сироты, а судья относится ко мне так, словно я сам Билл Сайкс!..[169]

— Моя индейка… — начал инспектор.

— Я составил каталог этих кукол. Результат ужасающий! Вам известно, что у этих чертовых штуковин не существует рыночных цен? А помимо нескольких личных вещей, они образуют все состояние старой леди. Она тратила на них все деньги до последнего цента!

— Но они должны стоить очень дорого, — возразил Эллери.

— Кто будет за них платить, мистер Квин? Музеи принимают такие вещи только в качестве подарков. Говорю вам, за исключением одного предмета, вся эта куклекция не сможет обеспечить гипотетических сирот даже жевательной резинкой на два дня!

— Что же это за предмет, мистер Бондлинг?

— Номер 874, — ответил адвокат. — Посмотрите вот здесь.

— Номер 874, — прочитал инспектор Квин в толстом каталоге, который Бондлинг достал из кармана пальто. — Кукла дофина. Уникум. Фигурка юного принца из слоновой кости высотой в восемь дюймов, облаченная в придворный наряд из подлинных бархата, парчи и горностая. На поясе шпага в золотых ножнах. Золотая корона увенчана голубым бриллиантом чистейшей воды, весом около сорока девяти каратов…

— Скольких каратов?! — воскликнула Никки.

— Больше, чем «Надежда» и «Звезда Южной Африки»! — возбужденно подхватил Эллери.

— …оцененная, — продолжал его отец, — в сто десять тысяч долларов.

— Дорогая куколка.

— Просто неприлично! — заявила Никки.

— Эта неприличная… я имею в виду дорогая королевская кукла, — читал инспектор, — была подарком короля Франции Людовика XVI[170] ко дню рождения своему второму сыну Луи Шарлю, ставшему дофином после смерти его старшего брата в 1789 году. Маленький дофин, объявленный роялистами во время французской революции королем Людовиком XVII, был заключен в тюрьму санкюлотами.[171] Его судьба окутана тайной. Романтическая историческая вещь…

— Le prince perdu,[172] — пробормотал Эллери. — Мистер Бондлинг, все это соответствует действительности?

— Я адвокат, а не антиквар, — огрызнулся визитер. — Существуют документы, один из которых — заявление, якобы написанное рукой леди Шарлотты Эткинс, английской актрисы и приятельницы семейства Капет,[173] остававшейся во Франции во время революции. Но это не имеет значения, мистер Квин. Даже если история лжива, бриллиант подлинный!

— Насколько я понимаю, все дело заключается именно в этой кукле стоимостью в сто десять тысяч долларов?

— Вот именно! — воскликнул мистер Бондлинг, в отчаянии хрустя суставами пальцев. — Кукла дофина — единственный предмет этой коллекции, подлежащий продаже. И что же делает старая леди? Она ставит условием в завещании, что за день до Рождества куклекция Кифереи Ипсон должна быть выставлена на первом этаже универмага «Нэш»! За день до Рождества, джентльмены! Только подумайте!

— Но почему? — озадаченно спросила Никки.

— Почему? Кто знает? Полагаю, для развлечения армии юных нищих Нью-Йорка! Вы когда-нибудь обращали внимание, сколько их толчется у «Нэша» накануне Рождества? Моя кухарка — она очень религиозная женщина — говорит, что это настоящий Армагеддон.

— Накануне Рождества, — нахмурился Эллери. — То есть завтра.

— Конечно, это риск, — с беспокойством сказала Никки. Внезапно ее лицо прояснилось. — Но может быть, магазин откажется в этом участвовать?

— Как бы не так! — проворчал Бондлинг. — Старая леди Ипсон уже много лет назад договорилась с этими кормильцами неимущих, и они со дня ее смерти наступают мне на пятки.

— Это привлечет всех мошенников Нью-Йорка, — заметил инспектор, косясь на дверь в кухню.

— Но интересы сирот должны быть защищены, — сказала Никки, с упреком глядя на своего босса.

— Нужны особые меры, папа, — промолвил Эллери.

— Конечно, — согласился инспектор, вставая. — Не беспокойтесь об этом, мистер Бондлинг. А теперь, если вы меня извините…

— Инспектор Квин, — прошипел адвокат, склоняясь вперед, — это еще не все.

— Ага! — воскликнул Эллери, зажигая сигарету. — В этом деле фигурирует конкретный злодей, и вы знаете, кто он?

— И да, и нет, — медленно ответил Бондлинг. — Это Комус.

— Комус! — воскликнул инспектор.

— Комус? — переспросил Эллери.

— Комус? — недоуменно повторила Никки. — А кто это?

— Комус, — кивнул мистер Бондлинг. — Этим утром он спокойно вошел в мой офис, должно быть следуя за мной. Я даже не успел снять пальто, а моя секретарша еще не пришла. Вошел и бросил на стол эту карточку:

Эллери схватил карточку:

— Точно такая же, папа.

— Его фабричная марка, — буркнул инспектор.

— Но на карточке написано просто «Комус», — пожаловалась Никки. — Кто это такой?

— И он спокойно сообщил мне, — продолжал Бондлинг, вытирая щеки мятым платком, — что намерен украсть куклу дофина завтра утром в универмаге «Нэш».

— А-а, маньяк! — поняла Никки.

— Мистер Бондлинг, — осведомился старый джентльмен, — как выглядел этот парень?

— Похожим на иностранца — черная борода, говорил с акцентом. Сказать вам правду, я был так ошарашен, что не заметил деталей. Даже не погнался за ним, пока не стало слишком поздно.

Квины пожали плечами, глядя друг на друга.

— Старая история, — сказал инспектор. — Наглый, как обезьяна, а когда где-нибудь появляется, то никто ничего не запоминает, кроме бороды и иностранного акцента. Ну, мистер Бондлинг, с появлением Комуса игра становится серьезным делом. Где сейчас находится коллекция?

— В сейфах Страхового и кредитного банка на Сорок третьей улице.

— Когда вы должны перевезти ее в «Нэш»?

— Они собирались забрать ее сегодня вечером, но я запретил. Я договорился с банком, и коллекцию перевезут завтра в половине восьмого утра.

— Останется немного времени до открытия. — Эллери задумчиво посмотрел на отца.

— Предоставьте операцию «Кукла» нам, мистер Бондлинг, — мрачно сказал инспектор. — И лучше позвоните мне во второй половине дня.

— Не могу выразить, инспектор, какое облегчение я испытываю…

— Вот как? — буркнул старый джентльмен. — А вы уверены, что Комусу не удастся добраться до куклы?

Когда адвокат удалился, Квины начали совещаться. В основном, как обычно, звучал голос Эллери. Наконец инспектор направился в спальню поговорить по прямой линии с Главным полицейским управлением.

— Можно подумать, — фыркнула Никки, — что вы планируете оборону Бастилии! Кто такой этот Комус?

— Мы не знаем, Никки, — медленно ответил Эллери. — Его преступная карьера началась около пяти лет назад. Действует он в высоких традициях Люпена[174] — ловкий, очень умный мошенник, крадущий произведения искусства. Особую радость ему доставляет кража ценностей в, казалось бы, невозможных условиях. Он мастер маскировки — появлялся в дюжине разных обличий. И он непревзойденный имитатор. Ни разу не был пойман или сфотографирован, никогда не оставлял отпечатков пальцев. Отличается поразительной дерзостью и изобретательностью. Я бы сказал, что он один из самых опасных воров в Соединенных Штатах.

— Если Комус никогда не был пойман, — с сомнением спросила Никки, — откуда вы знаете, что именно он совершил эти преступления?

— Вы имеете в виду, он, а не кто-то другой? — Эллери кисло улыбнулся. — Его выдает техника кражи. К тому же, подобно Арсену, он оставляет на месте каждого своего визита карточку с именем Комус.

— И обычно заранее объявляет о своих намерениях?

— Нет. — Эллери нахмурился. — Насколько я знаю, это первый подобный случай. Но так как он никогда ничего не делает без причины, то его утренний визит в офис Бондлинга должен быть частью какого-то грандиозного плана. Интересно…

В этот момент в гостиной громко зазвонил телефон.

Никки посмотрела на Эллери, а Эллери — на телефонный аппарат.

— Вы полагаете… — начала Никки, но тут же сказала: — О, это совершенно абсурдно!

— Там, где замешан Комус, — возразил Эллери, — ничто не может быть слишком абсурдным! — Он бросился к телефону: — Алло!

— Говорит ваш старый друг Комус, — послышался глубокий и тихий мужской голос.

— Допустим, — сказал Эллери.

— Уговаривал ли вас мистер Бондлинг, — радостно осведомился голос, — помешать мне украсть куклу дофина завтра в универмаге «Нэш»?

— Откуда вам известно, что Бондлинг был здесь?

— Чудес не бывает, Квин. Я следовал за ним. Так вы беретесь за это дело?

— Слушайте, Комус, — промолвил Эллери. — При обычных обстоятельствах я бы с удовольствием ухватился за шанс отправить вас туда, где вам самое место. Но обстоятельства необычны. Кукла представляет собой основу будущего фонда для детей-сирот. Я бы предпочел, чтобы мы не устраивали из этого игру. Что бы вы сказали, Комус, если бы я предложил вам отменить операцию?

— А что бы вы сказали, — вкрадчиво осведомился голос, — если бы я предложил вам встретиться завтра в универмаге «Нэш»?

Таким образом, раннее утро 24 декабря застало Квинов, Бондлинга и Никки Портер на тротуаре Сорок третьей улицы, возле украшенных ветками остролиста окон Страхового и кредитного банка перед двойным рядом вооруженных охранников, образующих коридор от входа в банк к бронированному грузовику, куда переносят куклекцию Кифереи Ипсон. Ньюйоркцы глазеют на это, стоя на холодном зимнем ветру и топая ногами по обледеневшему асфальту.

Мистер Квин не переставая проклинает зиму.

— Не знаю, на что вы жалуетесь, — стонет мисс Портер. — Вы и мистер Бондлинг закутаны, как старатели на Юконе.[175] Посмотрите на меня!

— Во всем виноват чертов отдел информации универмага, — с угрозой произносит мистер Квин. — А ведь поклялись соблюдать секретность! Ничего себе, честность! Дух Рождества!

— Вчера вечером все передали по радио, — напоминает мистер Бондлинг, — а сегодня напечатали в утренних газетах.

— Отойдите отсюда, ребята! — добродушно обращается к толпе сержант Вели, стоя в дверях. Как же мало он знает, что уготовила ему Судьба!

— Бронированные грузовики, ружья… — морщится Никки.

— Никки, Комус намеренно информировал нас, что собирается похитить куклу дофина в универмаге «Нэш». Вероятнее всего, он сделал это с целью беспрепятственно украсть куклу en route.[176]

— Почему они так копаются? — ежится мистер Бондлинг. — Ну наконец-то!

В дверях появляется инспектор Квин с сокровищем в руках.

— О! — кричит Никки.

Нью-Йорк восторженно свистит.

Все это великолепие — прямой вызов демократии. Но уличная толпа, как и дети, в душе роялисты.

Нью-Йорк свистит, сержант Томас Вели с револьвером в руке закрывает собой инспектора Ричарда Квина, а инспектор Квин пересекает тротуар между рядами охранников с куклой дофина в объятиях.

Квин-младший исчезает, чтобы тут же материализоваться у дверцы бронированного грузовика.

— Такая красота просто аморальна, мистер Бондлинг! — восклицает мисс Портер, сверкая глазами.

Мистер Бондлинг вытягивает тощую шею. На сцене появляется Санта-Клаус с колокольчиком.

Санта-Клаус. Всем мир и счастье! Об этой куколке болтали вчера вечером по радио, а, ребята?

М-р Бондлинг. Убирайтесь!

Мисс Портер. Почему, мистер Бондлинг?

М-р Бондлинг. Нечего ему тут делать! Пошел вон, Санта!

Санта-Клаус. Что вас гложет, мой худой и сердитый друг? Неужели у вас даже под Рождество нет сострадания?

М-р Бондлинг. Вот! (Звон монет.) А теперь будьте любезны…

Санта-Клаус. Хорошенькая куколка! Куда ее везут, девушка?

Мисс Портер. В универмаг «Нэш», Санта.

М-р Бондлинг. Вы сами напросились! Полисмен!!!

Санта-Клаус (поспешно). Маленький подарок для вас, девушка! Веселого Рождества!

Мисс Портер. Для меня? (Санта-Клаус быстро уходит, звеня колокольчиком.) Право, мистер Бондлинг, неужели было необходимо…

М-р Бондлинг. Опиум для народа! Что всучил вам этот чертов паяц, мисс Портер? Что в этом конверте?

Мисс Портер. Не знаю, но разве это не трогательно? Смотрите, конверт адресован Эллери! Эллери-и-и!

М-р Бондлинг. Где же он? Полисмен! Куда исчез этот обманщик детей? Санта-Клаус!..

М-р Квин (выбегая на сцену). Что случилось, Никки?

Мисс Портер. Человек, одетый Санта-Клаусом, только что вручил мне этот конверт. Он адресован вам.

М-р Квин. Записка? (Разрывает конверт, извлекает оттуда листок бумаги с нацарапанными на нем печатными буквами и выразительно читает вслух.) «Дорогой Эллери! Почему Вы мне не доверяете? Я же сказал Вам, что украду куклу дофина сегодня в универмаге «Нэш», и именно так я и намерен поступить. Ваш…» Подпись…

Мисс Портер (вытянув шею). «Комус»! Этот Санта-Клаус?..

Мистер Квин стискивает зубы. Дует ледяной ветер.

Даже Эллери пришлось признать, что оборона против Комуса весьма изобретательна.

Из выставочного отдела универмага люди инспектора позаимствовали четыре прилавка одинаковой длины и, соединив их друг с другом, воздвигли в полом центре образовавшегося квадрата помост шести футов высотой. На пластиковых ярусах прилавков выстроились длинные ряды кукол мисс Ипсон, а на помосте помещалось большое кресло из резного дуба, взятое из секции шведского модерна в мебельном отделе. На этом похожем на Валгаллу[177] троне восседал сержант Вели из Главного полицейского управления, благодарный за анонимность, которую обеспечивали ему алый костюм, улыбающаяся маска и борода, предписываемые исполняемой им ролью.

Это было не все. На расстоянии шести футов от прилавков поблескивали зеркальные бастионы, позаимствованные из «Стеклянного дома будущего» на третьем этаже и собранные в виде восьмифутовой стены, чья ровная сверкающая поверхность лишь в одном месте прерывалась плотной стеклянной дверью. Но края всех элементов были прочно соединены, а дверь запиралась на замок, ключ от которого находился в правом кармане брюк мистера Квина.

Было без четверти девять. Квины, Никки Портер и адвокат Бондлинг стояли среди служащих универмага и армии детективов в штатском на первом этаже магазина, обозревая результат своих трудов.

— Думаю, это сработает, — наконец пробормотал инспектор Квин. — Ребята! Займите позицию вокруг стеклянного барьера!

Двадцать четыре детектива, толкая друг друга, разместились у стены лицом к ней и, усмехаясь, смотрели на сержанта Вели, взирающего на них со своего трона.

— Хэгстром и Пигготт — к двери!

Два детектива отделились от группы и двинулись к стеклянной двери. Мистер Бондлинг схватил инспектора за рукав пальто.

— Этим парням можно доверять, инспектор Квин? — шепнул он. — А вдруг этот Комус…

— Мистер Бондлинг, — холодно ответил старый джентльмен, — занимайтесь своим делом, а мое предоставьте мне.

— Но…

— Я лично подбирал людей, мистер Бондлинг!

— Да-да, инспектор. Просто я подумал, что…

— Лейтенант Фарбер!

Маленький человечек с бесцветными глазами шагнул вперед.

— Мистер Бондлинг, это лейтенант Джеронимо Фарбер, наш эксперт по драгоценным камням. Эллери!

Эллери извлек из кармана пальто куклу дофина.

— Если не возражаешь, папа, я подержу ее у себя.

Кто-то восторженно ойкнул, и наступило молчание.

— Лейтенант, кукла в руке моего сына — та самая знаменитая кукла дофина с бриллиантом в короне, которая…

— Пожалуйста, не трогайте куклу, лейтенант, — прервал Эллери. — Предпочитаю, чтобы к ней никто не прикасался.

— Кукла, — продолжал инспектор, — только что была доставлена сюда из банковского сейфа, и мистер Бондлинг, занимающийся имуществом мисс Ипсон, заявляет, что это подлинник. Лейтенант, обследуйте бриллиант и сообщите ваше мнение.

Лейтенант Фарбер вынул лупу. Эллери держал куклу, и Фарбер ее не касался.

— Разумеется, я ничего не могу сказать о самой кукле, — заговорил наконец эксперт, — но бриллиант великолепен. При нынешней ситуации на рынке за него запросто дадут сотню тысяч долларов, а может, и больше. Оправа выглядит очень крепкой.

— Спасибо, лейтенант, — поблагодарил инспектор. — О'кей, сынок. Можешь приступать.

Не выпуская куклу, Эллери шагнул к стеклянной двери и отпер ее.

— Этот Фарбер, — зашептал адвокат Бондлинг на ухо инспектору. — Вы абсолютно уверены, что он…

— Что он в самом деле лейтенант Фарбер? — Инспектор с трудом сдерживался. — Мистер Бондлинг, я знаю лейтенанта Фарбера восемнадцать лет, так что успокойтесь.

Эллери осторожно перелез через ближайший прилавок. Затем, подняв куклу вверх, он поспешил по полу внутреннего квадрата к помосту.

— Маэстро, — пожаловался сержант Вели, — неужели я должен сидеть тут весь день?

Но мистер Квин молча нагнулся и поднял тяжелый маленький предмет, обшитый бархатом, состоящий из «пола» и задника и имеющий двойную хромированную подставку. Этот предмет он поставил на помост между массивными ногами сержанта Вели.

После этого Эллери аккуратно поместил куклу дофина в бархатную нишу, снова перелез через прилавок, прошел сквозь стеклянную дверь, запер ее на ключ и повернулся, окидывая взглядом свой труд.

Игрушка принца гордо стояла в нише, бриллиант в маленькой золотой короне сверкал под лучами дюжины самых мощных прожекторов, какими только располагал магазин.

— Вели, — распорядился инспектор Квин, — не прикасайтесь к кукле. Не трогайте ее даже пальцем.

Сержант что-то буркнул.

— Не обращайте внимания на толпу. Ваша задача — наблюдать за куклой. Не сводите с нее глаз весь день. Мистер Бондлинг, вы удовлетворены?

Адвокат собирался что-то сказать, но передумал и молча кивнул.

— Эллери?

Великий человек улыбнулся.

— Комус может добраться до куклы только с помощью минометного огня или же чар и заклинаний. Поднимайте занавес.

После этого начался бесконечный dies irae — последний день продажи перед Рождеством. Это традиционный день инертных, забывчивых, нерешительных, откладывающих все на последний момент и засасываемых наконец в торговую машину беспощадным насосом времени. Мир нисходит на землю отнюдь не тогда. Как выразилась мисс Портер, кот в птичьей клетке выглядел бы более по-христиански.

Обычный бедлам, происходящий 24 декабря, был усилен в универмаге «Нэш» пронзительными воплями тысяч детей. Возможно, как настаивает Псалмопевец, «блажен человек, который наполнил ими колчан свой»,[178] однако кукол мисс Ипсон окружали не лучники, а детективы с револьверами, которые делали героические усилия, чтобы не пустить их в ход. В людских потоках, текущих по первому этажу, дети носились взад-вперед, как рыбешки, преследуемые материнскими воплями и проклятиями тех, чьи ступни и колени страдали от их крепких маленьких ножек. Адвокат Бондлинг испуганно увертывался и кутался в пальто, спасаясь от наседавшей на него мелюзги. Но стражи закона, которым велено было изображать магазинных служащих, не обладали подобной броней. Они стояли насмерть посреди потока, бушующего вокруг них и оглашающего помещение криками: «Куклы! Куклы!» — покуда это слово не утратило привычное значение, превратившись в бессмысленный вопль тысяч Лорелей,[179] манящих сильных мужчин навстречу гибели.

Им удалось помешать Комусу, который все-таки сделал попытку. В восемнадцать минут двенадцатого трясущийся старик, крепко державший за руку маленького мальчика, стал умолять детектива Хэгстрома отпереть стеклянную дверь, «чтобы мой внук — он очень близорукий — смог поближе взглянуть на этих чудесных кукол».

Детектив Хэгстром рявкнул: «Вон!», старый джентльмен отпустил руку мальчика и с удивительным проворством исчез в толпе. Проведенное на месте расследование обнаружило, что старик, подойдя к мальчику, который плакал и звал свою маму, пообещал найти ее. Мальчик, назвавшийся Лансом Моргенстерном, был препровожден в отдел пропаж и находок, и все были довольны, что знаменитый вор наконец что-то предпринял. Все, кроме Эллери Квина, который выглядел озадаченным. Когда Никки спросила, в чем дело, он ответил:

— Глупая попытка, Никки. Она выглядит абсолютно несоответствующей.

В 13.46 сержант Вели подал сигнал. Очевидно, ему понадобилось в туалет. Инспектор Квин просигналил в ответ: «О'кей. На пятнадцать минут». Сержант в костюме Санта-Клауса слез со своего насеста, перебрался через прилавок и забарабанил в стеклянную дверь. Эллери выпустил его, тут же заперев дверь снова, и облаченная в красное фигура скрылась в направлении мужского туалета, оставив куклу дофина на помосте в одиночестве.

Во время отсутствия Вели инспектор Квин обошел своих людей, отдавая распоряжения.

Эпизод с откликом сержанта на зов природы вызвал временный кризис. Ибо по истечении установленных пятнадцати минут он не вернулся. Даже через полчаса не было заметно никаких признаков его появления. Посланный в мужской туалет полисмен доложил, что сержанта там нет. Страх перед нечестной игрой вызвал срочное планирование контрмер, но в 14.35 знакомая фигура в алом костюме пробилась сквозь толпу, придерживая рукой маску.

— Где вы были, Вели? — сердито осведомился инспектор Квин.

— Ходил на ленч, — послышался столь же сердитый голос сержанта. — Я весь день терпел наказание, как хороший солдат, но умирать с голоду не желаю даже во имя долга.

— Вели!.. — Инспектор задохнулся от гнева, но потом махнул рукой. — Впусти его, Эллери.

Еще один инцидент произошел в 16.22. Хорошо одетая краснолицая дама завопила футах в пятидесяти от кукол:

— Держите вора! Он украл мою сумку! Полиция!

— Это трюк! — сразу же крикнул Эллери. — Следите за куклой дофина.

— Это Комус, переодетый женщиной! — воскликнул адвокат Бондлинг, покуда инспектор Квин и детектив Хесс вытаскивали женщину из толпы.

— Что вы делаете? — вопила она. — Хватайте не меня, а вора, который украл мою сумку!

— Не выйдет, Комус, — усмехнулся инспектор. — Снимай свой грим.

— Моя фамилия не Мак-Комас, а Рэфферти, — возмутилась женщина. — Все эти парни видели, как толстяк с усами выхватил у меня сумку!

— Инспектор, — заявила Никки, проведя таинственный научный тест, — это действительно женщина — можете мне верить.

Так оно и оказалось. Все сошлись на том, что усатым толстяком был Комус, осуществивший диверсию в отчаянной надежде, что суматоха позволит ему похитить куклу дофина.

— Глупо, глупо… — бормотал Эллери, грызя ногти.

— Конечно, — усмехнулся инспектор. — Мы заставили его ловить собственный хвост. Это была последняя попытка — он проиграл.

— Откровенно говоря, — заметила Никки, — я немного разочарована.

— Что касается меня, — сказал Эллери, — то тут более уместно слово «встревожен».

Инспектор Квин был слишком опытным охотником за преступниками, чтобы ослабить бдительность в самый уязвимый момент. Когда в половине шестого прозвенел звонок и толпы устремились к выходам, он рявкнул:

— Ребята, всем оставаться на местах и следить за куклой!

Поэтому детективы были qui vive,[180] даже когда магазин опустел. Полисмены выпроваживали задержавшихся покупателей. Эллери, взобравшись на справочную будку, высматривал скопления людей и подавал знаки руками.

Вскоре первый этаж перестал походить на поле битвы. Всех покупателей удалили из зала. Оставались только застрявшие во время звонка на верхних этажах — их сажали в лифты и провожали к выходам служащие универмага и детективы. К десяти минутам седьмого иссяк последний ручеек. Персонал тоже начал расходиться.

— Нет! — крикнул Эллери детективам со своего наблюдательного пункта. — Все оставайтесь на месте, пока служащие не покинут здание!

Большинство продавцов уже ушло. Из-за стеклянной двери донесся жалобный голос сержанта Вели:

— Мне нужно идти домой и украшать елку. Откройте дверь, маэстро.

Эллери спрыгнул вниз и выпустил сержанта.

— Собираешься завтра утром изображать Санта-Клауса перед своими детишками, Вели? — ухмыльнулся детектив Пигготт, на что сержант, несмотря на маску, весьма четко послал его по определенному адресу, забыв о присутствии мисс Портер, и потопал к мужскому туалету.

— Куда вы, Вели? — спросил инспектор.

— Я же должен где-то снять эти чертовы тряпки, — послышался приглушенный маской голос сержанта, после чего он скрылся под дружный хохот коллег.

— Все еще тревожишься? — с усмешкой спросил сына инспектор.

— Не могу этого понять. — Эллери покачал головой. — Ну, мистер Бондлинг, вот вам ваша кукла дофина, целая и невредимая.

Адвокат вытер лоб, облегченно вздохнув.

— Не стану притворяться, будто мне все понятно, мистер Квин. Разве только это очередной пример раздутой репутации… — Внезапно он вцепился в руку инспектора и шепнул: — Кто эти люди?

— Успокойтесь, мистер Бондлинг, — добродушно сказал инспектор. — Они просто должны вернуть кукол назад в банк. Погодите, ребята! Пожалуй, нам лучше лично проследить за возвращением куклы дофина в сейф.

— Задержите этих парней, — негромко приказал Эллери детективам и последовал за инспектором и адвокатом сквозь стеклянную дверь.

Раздвинув два прилавка, они подошли к помосту и остановились, глядя на куклу, которая, казалось, дружески усмехается им в ответ.

— Хитрая бестия, — промолвил инспектор.

— Теперь кажется глупым, что мы так тревожились, — улыбнулся Бондлинг.

— У Комуса, без сомнения, был какой-то план, — пробормотал Эллери.

— Конечно, — кивнул инспектор. — Переодевание стариком и кража сумки.

— Нет-нет, папа. Что-нибудь поумнее. Он всегда что-то придумывал.

— Ну, бриллиант на месте, — заметил адвокат. — Значит, на сей раз план не сработал.

— Переодевание… — задумчиво произнес Эллери. — Комус всегда этим пользовался. Сегодня утром он появился у банка в костюме Санта-Клауса… А в магазине не было никого в таком наряде?

— Только Вели, — усмехнулся инспектор. — И вряд ли…

— Минутку, — прервал адвокат Бондлинг очень странным тоном, уставясь на куклу дофина.

— В чем дело? — спросил Эллери не менее странным голосом.

— Но… это невозможно… — запинаясь, пробормотал Бондлинг и выхватил куклу из бархатной ниши. — Это не кукла дофина! — закричал он. — Это подделка!

В голове мистера Квина что-то щелкнуло, наподобие выключателя, и вспыхнул свет.

— Быстро, ребята! — крикнул он. — За Санта-Клаусом!

— За кем, мистер Квин?

— О чем он говорит?

— Кого ты собираешься ловить, Эллери? — изумленно спросил инспектор.

— Да не стойте же на месте! Ищите его! — вопил Эллери, подпрыгивая от волнения. — Человека, которого я только что отсюда выпустил! Санта-Клауса, который пошел в мужской туалет!

Детективы побежали, толкая друг друга.

— Но, Эллери, — послышался писк, и Никки с удивлением узнала в нем собственный голос, — это же был сержант Вели!

— Это был не он, Никки! Когда Вели отправился в туалет незадолго до двух, Комус подстерег его и вернулся назад в костюме, парике, бороде и маске Санта-Клауса, которые носил Вели! Остаток дня на этом помосте находился Комус! — Эллери вырвал куклу у адвоката. — Подделка… Значит, он все-таки добился своего!

— Но, мистер Квин, — возразил Бондлинг, — его голос! Он говорил с нами голосом сержанта Вели!

— Да, Эллери, — пискнула Никки.

— Я же упоминал вчера, что Комус — великий имитатор. Лейтенант Фарбер! Он еще здесь?

Эксперт по драгоценностям, наблюдавший за происходящим на расстоянии, тряхнул головой, словно стараясь прочистить мозги, и пролез в квадрат.

— Лейтенант, — сдавленным голосом обратился к нему Эллери, — обследуйте этот камень. Бриллиант ли это?

Инспектор Квин отнял ладони от лица и спросил:

— Ну, Джерри?

Лейтенант Фарбер прищурился, глядя в лупу:

— Черта с два. Это страз.

— Что-что? — жалобно произнес инспектор.

— Страз, Дик. Флинтглас.[181] Самая великолепная подделка, какую я когда-либо видел.

— Ну, только приведите меня к этому Санта-Клаусу! — прошипел инспектор Квин.

Но Санта-Клауса привели к нему. Высокий, широкоплечий мужчина вырывался из рук дюжины детективов; красная куртка и штаны были порваны, но маска оставалась на лице.

— Говорю вам, я сержант Вели! — орал он. — Снимите эту чертову маску!

— Это удовольствие, — проворчал детектив Хэгстром, пытаясь заломить пленнику руку, — мы прибережем для инспектора.

— Держите его, ребята, — приказал старик. Его рука рванулась вперед как кобра и сорвала маску Санта-Клауса.

Под ней и в самом деле было лицо сержанта.

— Это же Вели! — с недоверием произнес инспектор.

— Я вам это тысячу раз повторял! — Сержант скрестил огромные волосатые руки на мощной волосатой груди. — Интересно, кто тот сукин сын, который едва не сломал мне руку? А мои штаны!

Мисс Портер деликатно отвернулась, а детектив Хэгстром робко подтянул штаны сержанта Вели.

— Все это не важно, — раздался голос великого детектива.

— А что важно? — враждебно осведомился сержант.

— Разве на вас не напали, когда вы незадолго до двух пошли в мужской туалет?

— А разве я похож на парня, на которого можно напасть?

— И вы действительно ходили на ленч?

— Да, хотя он и был препаршивый.

— Так это вы охраняли куклу до закрытия магазина?

— Ну а кто же еще, маэстро? А теперь объясните, что все это значит. Да побыстрее, пока я не вышел из себя.

Пока ораторы из Главного полицейского управления импровизировали перед молчащим сержантом, инспектор Ричард Квин обратился к сыну:

— Эллери, как же ему удалось это проделать?

— Папа, — ответил великий детектив, — ты меня достал.

Украшайте помещение ветками остролиста, если только ваша фамилия не Квин и сейчас не тот вечер 24 декабря. Если же вы носите эту фамилию и наступил злополучный вечер, то вам придется сидеть в гостиной нью-йоркской квартиры, с тоской уставясь на тлеющий в камине огонь. У вас имеется хоть и небольшая, но избранная компания — мисс Портер и сержант Вели, — однако она никак не способствует душевному покою.

Не слышно никаких святочных песен — царит полное молчание.

Плачь в своем склепе, Киферея Ипсон, ибо все пошло прахом. Твое сокровище попало не к сиротам, а в алчные когти того, кто черпает свое злое вдохновение у давно истлевшего французского фокусника — специалиста по исчезновениям.

Все речи уже произнесены. Должен ли разумный человек изрекать прописные истины, наполняя живот восточным ветром? Кто говорит слишком много, совершает грех — так утверждает Талмуд.[182] К тому же он зазря расходует дыхание, а находящиеся в квартире Квинов к этому моменту истощили все его запасы.

Пункт 1: Лейтенант Джеронимо Фарбер из Главного полицейского управления обследовал бриллиант в подлинной короне куклы дофина за несколько секунд до того, как ее поместили в бархатную нишу. Лейтенант заявил, что бриллиант не только подлинный, но, по его мнению, стоит более ста тысяч долларов.

Вопрос: Лгал ли лейтенант Фарбер?

Ответ: Лейтенант Фарбер честный и неподкупный человек, что он неоднократно доказывал. Инспектор Квин ручался в этом, призывая в союзники всех пророков.

Вопрос: Ошибся ли лейтенант Фарбер?

Ответ: Лейтенант Фарбер — известный во всей стране эксперт в области драгоценных камней. Несомненно, он мог отличить подлинный бриллиант от поддельного.

Вопрос: Был ли это в самом деле лейтенант Фарбер?

Ответ: Безусловно. (Вновь клятва бородами тех же пророков.)

Вывод: Бриллиант, который лейтенант Фарбер обследовал сразу же после открытия дверей универмага «Нэш», был подлинным, кукла дофина была подлинной, и именно ее Эллери внес собственными руками в стеклянную крепость, поместив между подлинными ногами сержанта Вели.

Пункт 2: Весь день — в частности, с того момента, как куклу поместили в бархатную нишу, и до того, как обнаружили, что это подделка, — в течение всего периода, когда теоретически могла произойти кража и подмена, ни один человек, будь то мужчина или женщина, взрослый или ребенок, не ступал ногой в обнесенный прилавками квадрат, кроме сержанта Вели, alias[183] Санта-Клаус.

Вопрос: Подменил ли куклу сержант Вели, вынеся подлинник в одежде Санта-Клауса для передачи Комусу или его сообщнику во время одного из двух его уходов с места дежурства?

Ответ (сержанта Вели): Вычеркнут редактором.

Подтверждение: Несколько человек с полицейским опытом и специальными инструкциями, не говоря уже о Квинах, мисс Портер и адвокате Бондлинге, твердо заявили, что сержант Вели в течение дня ни разу не прикоснулся к кукле.

Вывод: Сержант Вели не мог украсть и, следовательно, не крал куклу дофина.

Пункт 3: Все, кому было поручено наблюдать за куклой, клянутся, что делали это непрерывно и что никто ни разу не прикасался к кукле ни снаружи, ни внутри квадрата.

Вопрос: Коль скоро человек — хрупкий сосуд, не могли ли ошибиться дававшие клятвы? Не могло ли их внимание ослабеть в результате усталости, скуки et cetera?[184]

Ответ: Да, но не у всех одновременно, согласно закону вероятности. А Эллери ручается, что во время обоих отвлекающих маневров не спускал глаз с куклы дофина и ей ничто не угрожало.

Пункт 4: Несмотря на все вышеизложенное, в конце дня обнаружилось, что кукла дофина исчезла и заменена ничего не стоящей копией.

— Просто блестяще, — заговорил наконец Эллери. — Мастерская иллюзия. Если, конечно, это была иллюзия.

— Колдовство, — простонал инспектор.

— Массовый гипноз, — предположила Никки.

— Массовая — уточнил сержант.

Спустя два часа Эллери заговорил снова:

— Значит, у Комуса была наготове кукла для замены. Всемирно известную куклу постоянно описывали, фотографировали, публиковали ее изображения… Все было готово для подмены, но как же он ее осуществил? Как? Как?

— Вы уже повторяли это сорок два раза, — заметил сержант.

— Звонят колокола, — вздохнула Никки, — но для кого? Только не для нас.

И в самом деле, пока они сидели, время, которое Сенека[185] называл отцом правды, пересекло порог Рождества. Никки вздрогнула, ибо, когда эти благостные звуки послышались в ночном воздухе, из глаз Эллери заструился свет, озаривший его искаженные черты, свидетельствуя о мире, который приближает понимание. Откинув назад свою благородную голову, он засмеялся с весельем невинного младенца.

— Эй! — вскрикнул сержант Вели, изумленно глядя на него.

— Сынок… — начал инспектор Квин, поднимаясь с кресла, когда зазвонил телефон.

— Великолепно! — воскликнул Эллери. — Просто неподражаемо! Как Комусу удалось осуществить подмену, а? Никки…

— Из ниоткуда вызывает голос, — сказала Никки, передавая ему телефонную трубку, — и этот голос говорит, что он Комус. Почему бы вам не спросить его?

— Комус! — отшатнувшись, прошептал инспектор.

— Комус! — повторил ошеломленный сержант.

— Комус? — весело осведомился Эллери. — Как мило. Алло! Примите мои поздравления.

— Благодарю вас, — ответил в трубке знакомый негромкий и глубокий голос. — Я звоню вам, чтобы выразить признательность за дневное развлечение и пожелать веселых Святок.

— Насколько я понимаю, вы тоже предвкушаете веселое Рождество?

— Laeti triumphantes,[186] — подтвердил Комус.

— А сироты?

— Они имеют мои наилучшие пожелания. Но не буду вас задерживать, Эллери. Если вы взглянете на циновку у входной двери вашей квартиры, то найдете на ней, в соответствии с праздником, маленький подарок с поздравлениями от Комуса. Надеюсь, вы напомните обо мне инспектору Квину и адвокату Бондлингу?

Эллери, улыбаясь, положил трубку.

На циновке он обнаружил подлинную куклу дофина, целую и невредимую, за исключением одной презренной детали. Драгоценный камень из маленькой золотой короны исчез.

— Проблема была предельно простой, — говорил позже Эллери, жуя сандвич с пастромой. — Как и все великие иллюзии. Ценный предмет помещен для всеобщего обозрения в пространство, куда невозможно проникнуть; за ним неустанно наблюдает несколько дюжин надежных людей; к нему ни разу не прикоснулась ни человеческая рука, ни какой-либо предмет, но тем не менее, когда самый опасный период уже миновал, его заменяют на копию. Чудесно! Удивительно! Превосходит всякое воображение! А в действительности напрашивается легкое решение, как и в любом фокусе, если только игнорировать «чудеса» и придерживаться фактов. Однако «чудо» и было совершено с целью стать на пути у факта.

Какого именно факта? — продолжал Эллери, закусывая маринованным огурцом. — Того, что между моментом, когда куклу установили на помосте, и моментом, когда обнаружили кражу, никто и ничто к ней не прикасались. Следовательно, в этом промежутке кукла дофина не могла быть украдена. Отсюда неизбежно вытекает, что ее украли в другое время.

До упомянутого промежутка? Нет. В самом его начале я собственными руками поместил куклу в бархатную нишу, и, кроме меня, никто к ней не притрагивался — даже, как вы помните, лейтенант Фарбер. Значит, куклу украли после означенного периода.

Эллери взмахнул половинкой огурца.

— Кто же, — торжественно осведомился он, — тот единственный человек, который, помимо меня, прикасался к кукле после обнаружения кражи и до того, как лейтенант Фарбер сообщил, что бриллиант поддельный?

Инспектор и сержант обменялись недоуменными взглядами. Никки тоже выглядела озадаченной.

— Только мистер Бондлинг, — сказала она, — а он не в счет.

— Очень даже в счет, Никки, — возразил Эллери, протягивая руку за горчицей, — так как факты свидетельствуют, что куклу в этот промежуток украл он.

— Бондлинг?! — Инспектор побледнел.

— Не понимаю, — пожаловался сержант Вели.

— Вы ошибаетесь, Эллери, — сказала Никки. — Когда мистер Бондлинг снял куклу с помоста, кража уже произошла. Он держал лишь копию.

— Это, — промолвил Эллери, беря очередной сандвич, — было кульминацией всей иллюзии. Откуда мы знаем, что Бондлинг держал всего лишь копию? Только с его слов. Он так сказал, а мы, словно последние олухи, отнеслись к его словам как к истине.

— Верно, — пробормотал инспектор. — Мы обследовали куклу только через несколько секунд.

— Вот именно, — кивнул Эллери, не переставая жевать. — Бондлинг знал, что начнется суета. Я кричал ребятам, чтобы они бежали ловить Санта-Клауса — то есть сержанта. Детективы были деморализованы, папа ошарашен, Никки выглядела так, будто обрушилась крыша. Я пустился в объяснения, одни детективы побежали за Сантой, другие сновали вокруг. И в эти несколько секунд, когда никто не наблюдал за куклой в руке Бондлинга, так как все думали, что это подделка, он спокойно сунул ее в карман пальто и вытащил из другого кармана копию, которую носил там весь день. Когда я выхватил у него куклу, это уже оказалась копия. Иллюзия была полной.

Понимаю, что все это немного разочаровывает, — сухо добавил Эллери. — Поэтому иллюзионисты столь тщательно охраняют свои профессиональные секреты — знание разрушает чары. Несомненно, такая судьба постигла бы и то восторженное изумление, которое вызвал у лондонской публики в париках французский фокусник Комус, когда проделал трюк с исчезновением жены на столе, если бы он показал люк, куда она скрывалась. Хороший фокус, как и красивая женщина, лучше всего выглядят в темноте. Сержант, возьмите еще пастромы.

— Странная еда для рождественского утра, — сказал сержант, протягивая руку. — Значит, Бондлинг… — Он покачал головой.

— Теперь, когда нам известно, что вором был Бондлинг, — заговорил пришедший в себя инспектор, — нужно вернуть бриллиант. Он не мог успеть сбыть его. Сейчас я объявлю розыск…

— Подожди, папа, — остановил его Эллери.

— Чего мне ждать?

— На кого ты собираешься спускать собак?

— Что-что?

— Ты хочешь позвонить в управление, получить ордер и так далее. Кого ты намерен арестовывать?

Инспектор схватился за голову:

— Ну… Бондлинга! Ты же сам сказал…

— Может быть, разумнее указать его псевдоним, — промолвил Эллери, задумчиво облизывая огурец.

— У него есть псевдоним?! — воскликнула Никки.

— Какой псевдоним, сынок?

— Комус.

— Комус?!

— Разумеется.

— Бросьте, — возразила Никки, наливая себе крепкий кофе, так как боялась проспать рождественский обед инспектора. — Как может Бондлинг оказаться Комусом, когда он был с нами весь день, а Комус то и дело появлялся в разных обличьях — Санта-Клауса, вручившего мне записку утром возле банка, старика, похитившего Ланса Моргенстерна, толстяка с усами, укравшего сумку миссис Рэфферти?

— Вот именно, — подхватил сержант. — Как?

— Иллюзии умирают медленно, — улыбнулся Эллери. — Разве не Комус звонил мне несколько минут назад, чтобы поздравить меня? Разве не Комус сообщил, что оставил украденную куклу дофина — минус бриллиант — на циновке у нашей входной двери? Следовательно, Комус — это Бондлинг.

Я уже говорил вам, что Комус ничего не делает без веской причины. Зачем «Комус» предупредил «Бондлинга», что собирается похитить куклу дофина? Бондлинг поведал нам об этом, указывая на свое alter ego,[187] так как хотел заставить нас поверить, что он и Комус — два разных человека. Он хотел, чтобы мы выслеживали Комуса, считая, что Бондлинг, само собой разумеется, вне подозрений. Тактически воплощая эту стратегию, Бондлинг снабдил нас в течение дня тремя обличьями «Комуса» — очевидно, с помощью сообщников.

Думаю, папа, ты вскоре убедишься, что великий вор, которого ты пытался поймать пять лет, все это время был респектабельным адвокатом с Парк-роу, по ночам отказывающимся от своих софизмов в пользу мягких туфель и потайного фонаря. А теперь ему придется сменить их на тюремный номер и дверь с решеткой. Это не могло произойти в более подходящее время — недаром английская пословица гласит, что дьявол печет свой рождественский пирог из языков адвокатов… Никки, подайте мне пастрому.