Калевала

7. Орел спасает Вяйнемёйнена, и рунопевец попадает в дом хозяйки Похьолы

Много дней и ночей носили Вяйнемёйнена волны по обезумевшему морю. На второй неделе потеряло время счет, и не знал он уже, сколько блуждает по яростным гребням в этой пустыне, где его окружали лишь вольное небо, вода и неуемный ветер. Измотала старца буря, покинули его последние силы, и в горькой досаде стал клясть Вяйнемёйнен свою нескладную жизнь:

– Зачем оставил я родимую сторону?! Для того разве, чтобы трепали меня волны и носили течения по широкому морю?! Холодно и тяжко мне средь водяных валов… Плохое настало время! Близок уже мой конец – не удержаться мне на волнах и не опереться о ветер!

Как раз об эту пору летел над морем орел. Был он не из самых великих, но и малым его не назвать: одно крыло с волны сбивает пену, другое касается неба, хвост метет море, а клюв царапает скалы. Увидел орел Вяйнемёйнена на взъяренных водах и спросил из поднебесья:

– Что потерял ты в море? Зачем, богатырь, рыщешь в волнах?

– Ехал я в Похьолу сватать девицу, – ответил Вяйнемёйнен. – Мчался по морю, да у лапландского берега рухнул мой конь мертвым – в меня целил стрелой Йоукахайнен, а сразил коня. Упал я в воду, и с тех пор день и ночь мотает меня буря, так что не знаю даже, как жизнь свою кончу – то ли с голоду погибну, то ли утону в широких водах.

– Не печалься, – сказал небесный орел, – я вынесу тебя из зыбей. Хорошо помню я тот день, когда рубил ты лес на поляне Осмо и пощадил одну березу, чтобы отдыхали в ее кроне птицы. Отблагодарю тебя за эту заботу.

Подставил орел крыло обессилевшему старцу, и взошел песнопевец по нему огромной птице на спину. Понес орел седого Вяйнемёйнена, который едва уж мог пошевелиться, путем весенних ветров к дальним границам севера, в суровую Похьолу. Взмахнул трижды крылами и доставил певца на скалистый мыс в мрачную страну, а сам полетел дальше по своим птичьим заботам.

Немилой показалась Вяйнемёйнену чужая земля – стужей она скована, туманом укутана, пути в ней не нахожены. Растерзанный ветром, битый волнами, в рваной одежде, озябший, голодный, с растрепанной бородой и всклокоченными волосами, остался Вяйнемёйнен на незнакомом берегу, где не видно вокруг ни дороги, ни тропинки в родимую сторону. От тоски по далекой Калевале потекли из глаз певца горестные богатырские слезы…

На ту пору белокурая служанка хозяйки Похьолы, обогнав петушиные крики, поднялась до рассвета и принялась стричь овец и ткать из шерсти сукна, мыть столы и мести пол, а как собрала сор на медный совок и вынесла за плетень, то услышала с моря далекий плач. Воротилась служанка в дом и рассказала о том хозяйке. Лоухи, хозяйка Похьолы – злая редкозубая старуха, – тотчас выйдя из дома к калитке, тоже услышала рыдания с берега.

– Так не плачут ни дети, ни женщины, – сказала Лоухи. – Так стенают только герои, бородатые богатыри.

Столкнула хозяйка Похьолы лодку в воду и поплыла быстро туда, где горевал старый Вяйнемёйнен. Отыскала она его в прибрежном ивняке под кустом крушины – горько скорбел старец, тряслась его борода, но уста его были закрыты.

– Что, жалкий старик, – сказала злая Лоухи, – видно, занесло тебя в чужую землю?

Гордо вскинул на ее слова Вяйнемёйнен голову:

– Сам я знаю, что попал в чужие пределы, но на родине был я знатен и жил в великой славе!

– Из какого же ты будешь рода? – спросила Лоухи. – Что ты за герой?

– Считался я доселе радостью родного края, – вздохнул мудрый старец, – был я рунопевцем в долинах Калевалы. А теперь, в несчастье, сам себя не узнаю.

– Садись, богатырь, в лодку, – сказала хозяйка Похьолы. – Отвезу тебя к моему дому, там и расскажешь свою судьбу.

Выйдя из сырых зарослей, сел Вяйнемёйнен в лодку Лоухи, и направила старуха ладью с гостем к своему дому. Там накормила она вещего певца досыта, высушила его платье, сводила в баню и растерла травными отварами. И так ухаживала за ним неделю, пока не стал Вяйнемёйнен здоров как прежде, – лишь после этого подступила старуха Лоухи к нему с расспросами:

– Отчего ты плакал, Вяйнемёйнен, на угрюмом мысу у края моря?

– Есть причина, – ответил Вяйнемёйнен. – Долго носила меня буря и били волны – далеко забросило меня от родимой земли. До сих пор я горюю, что оставил свой дом и приходится мне входить в незнакомые ворота и открывать чужие двери. Понял я, что в этом краю не мила мне даже береза, здесь словно дерется у нее каждая ветка – только ветер остался товарищем, потому что прилетел из Калевалы, только солнце мне по-прежнему друг, потому что светит и в Вяйнёле.

– Не печалься, Вяйнемёйнен, прогони тоску, Увантолайнен, – желая заманить красу Калевалы в свою землю, сказала хозяйка Похьолы. – Оставайся-ка здесь: в моем доме никаких забот знать не будешь – каждый день подавать тебе стану семгу да свинину.

Ответил на это мудрый старец:

– Самая лучшая пища отдает на чужбине горечью, всегда больше чести людям на родной стороне – хочу и я вновь вернуться домой, чтобы слушать в лесу знакомую кукушку. Лучше из лаптя воду пить в родной земле, чем в чужой стороне – мед из драгоценной чаши!

– Что сможешь ты мне дать, – спросила злая Лоухи, – если доставлю тебя прямиком в родимые края, укажу путь до самой твоей бани?

– А что бы ты хотела? Возьмешь шапку серебра – бери! Захочешь шапку золота – дам и золота!

Усмехнулась хозяйка Похьолы:

– Нет, Вяйнемёйнен, нет, мудрый песнопевец! В серебре я не нуждаюсь и на золото не падка: серебро – убранство коней, а золото – забава детям. Вот если выкуешь ты для меня из лебединого пуха, молока нетели, овечьей шерсти и ячменного зерна мельницу Сампо, чтобы молола она муку, и соль, и деньги, если изукрасишь ей крышку, то отдам я тебе в награду свою дочь и доставлю тебя домой, в Калевалу, – слушай там свою кукушку!

– Не могу я выковать Сампо, – признался Вяйнемёйнен, – но, если домой доберусь, пришлю к тебе Ильмаринена – он скует тебе изобильную мельницу. Ильмаринен – в мире первейший кузнец, великий мастер в своем искусстве, это он выковал кровлю воздуха, да так, что не видно ни следов оковки, ни зарубок от клещей.

– Будь по-твоему, – согласилась хозяйка Похьолы. – Но дочь свою – красавицу Похьолы – отдам лишь тому, кто скует мне Сампо.

Запрягли тут для Вяйнемёйнена гнедого жеребца, усадили старца в сани, и велела ему на прощанье старуха Лоухи не подымать головы и не глядеть на небо, покуда не наступит вечер, – предупредила хозяйка Похьолы, что если взглянет песнопевец на небо до вечера, то случится с ним непременно злая беда. Хлестнул Вяйнемёйнен коня, отпустил свободно вожжи, и помчались сани по указанной дороге прочь из туманной Похьолы, вон из угрюмой Сариолы.