Кам

7

Судорожно моргая, я ловлю ртом воздух, которого с каждой секундой будто бы становится меньше. С детства я страдаю легкой формой клаустрофобии. Легкой – означает, что замкнутые пространства, как таковые, меня не пугают. Паника появляется, лишь когда я по какой-то причине не могу их покинуть.

Тихо-тихо-тихо, Динуль, – успокаивающе говорю себе я. – Воздуха здесь навалом, и места тоже полно. Подумай логически: кабина не герметична, а значит, доступ кислорода не ограничен. Много ты людей знаешь, которые умерли, застряв в лифте? То-то же. Потому что все они выбираются оттуда живыми. Просто нужно перестать паниковать.

Но мозг, о котором я всегда была такого высокого мнения, отказывается повиноваться. Все мое внимание так или иначе возвращается к трем жутким фактам: в лифте темно, в лифте душно, в лифте вместе со мной находится преступник Камиль. Да и наплевать бы сейчас на его прошлые злодеяния, но этот надушенный тип пожирает мой кислород!

– Тебе плохо? – доносится все тот же невозмутимый голос и одновременно с этим кабина освещается голубоватым светом телефонного экрана.

Я мотаю головой, машинально пятясь к стене, чтобы на нее опереться.

Тихо-тихо-тихо, Дина. Видишь, здесь теперь не так и темно. И ты, кстати, могла б и сама додуматься включить фонарик, если бы мозги тебе резко не отказали.

– И часто тут такое?

– На моей памяти в первый раз.

– И что теперь делать?

– Ждать, – отвечает сосед с едва уловимой иронией.

– А если света не будет еще часа два?

Этот мой вопрос он не удостаивает ответом, предпочитая уставиться в телефон и что-то там печатать.

– Здесь душно.

Снова молчание.

– Надо Ильдару позвонить, – говорю я раздраженно. – Может быть, он придумает что-то. Например, двери вскрыть.

– Настолько не можешь ждать, что готова заплатить за ремонт лифта?

– Настолько. Мне не хватает воздуха, и мы оба знаем, что я не в восторге от компании.

– Да, я слышал твою речь на террасе.

Я с вызовом вскидываю подбородок.

– Мне за нее не стыдно. Преступления должны караться по закону.

– Смелое заявление для человека, считающего меня отъявленным преступником, – взгляд Камиля находит меня и больше никуда не сдвигается. – Кроме нас, здесь больше никого нет. Физическое превосходство на моей стороне, и пока двери заперты, я могу сделать с тобой, что угодно.

Ответная дерзость была бы готова слететь с моих губ, если бы не его тон. В нем нет ни намека на юмор или иронию, зато есть предупреждение.

– Это прикол такой? – переспрашиваю я, крепче сжимая пакет с круассанами. Внезапно вспотели ладони.

– Почему? – Голос Камиля звучит холодно и угрожающе, а в темноте угадывается движение руки, опустившейся на пояс его брюк. – Я ведь однажды уже насиловал, а люди, как известно, не меняются. Ничто не мешает поставить тебя на колени и заставить давиться моим членом.

Меня будто с ног до головы окатили сначала ледяной, а потом горячей водой. На мгновение даже кажется, будто я сходила под себя – от внезапно свалившегося на меня всепоглощающего страха. Возможный исход событий, который я ранее не допускала, проигрывается в голове за секунду: звон расстегиваемого ремня, собственный крик, боль, унижение…

– Я буду орать так, что услышат на последнем этаже. – Я стараюсь не выдавать свой ужас, но он помимо воли сочится из каждой сказанной буквы. – Только попробуй.

– Дом новый, – равнодушно звучит в ответ. – Из двадцати квартир занято семь, большинство разъехались по дачам. Кричи.

Свет экрана внезапно гаснет, и это становится апогеем моей паники. Потому что мне кажется, что Камиль ко мне приближается.

Панический страх сотрясает меня изнутри, выходя наружу вместе со слезами. Они беззвучно текут по щекам, заползают под ворот рубашки, которую я так старательно гладила к собеседованию. А что если? Вдруг он действительно попытается? Я конечно буду сопротивляться, но… Он в два раза меня крупнее. Чем я буду отбиваться? Откусанным круассаном?

Проходит секунда, две, три… Нет ни прикосновений, ни угроз, ни боли. Кабина вновь озаряется голубоватым светом, и я вижу, что Камиль, прислонившись к стене, что-то печатает.

От осознания, что насиловать он меня не собирается, слезы текут еще сильнее.

– Зачем ты меня пугаешь? – срывающимся шепотом лепечу я. – Это подло. У меня клаустрофобия, ясно? Я и так еле дышу.

– То есть, все это время ты называла меня преступником просто потому, что тебе так нравилось, а в душе рассчитывала на мое благородство? – без тени раскаяния или сожаления произносит он, отрывая взгляд от телефона. – На будущее: если ты окажешься лицом к лицу с человеком, представляющимся тебе опасным, не пытайся его задирать. Если у тебя есть оружие, с которым ты умеешь обращаться, или владеешь боевыми искусствами, то можешь рискнуть. Но судя по тому, как ты трясешься – ни того, ни другого ты делать не умеешь.

Мои ноги внезапно становятся ватными, и я, наплевав на гордость, позволяю себе опуститься на пол. Хорошо, что в кабине темно, и эта сволочь напротив не может разглядеть краски унижения на моем лице. Говоря все эти устрашающие гадости, он просто пытался меня проучить?

Сжав дрожащие пальцы в кулаки, я смотрю в пол. Ублюдок. Он хотя бы понимает, что я пережила?

– Сколько тебе лет? – внезапно спрашивает он будничным тоном.

Я гневно вскидываю глаза. Какого ответа он ждет после всего? Не думает, что я могу его послать?

Но то ли я слишком перенервничала, то ли его слова о том, что людей, представляющихся опасными, задирать не стоит, возымели свое влияние, в ответ я лишь тихо буркаю:

– Мне двадцать четыре. Всего-то в два раза тебя помладше.

– Уже двадцать четыре, – повторяет Камиль, не обратив внимания на мою остроту. – Но до сих пор категоричная и не научилась следить за языком.

Я не успеваю среагировать на столь выраженный плевок в свой адрес, потому что в кабине раздается трель телефонного звонка.

– Да, Денис, – говорит в трубку сволочь, стоящая напротив. – В доме свет погас, и лифт завис. Я внутри. Сделайте что-нибудь, и побыстрее. У меня встреча через полчаса… Договорились, жду.

И, о чудо! Спустя минут семь кабина озаряется ярким светом и, протяжно загудев, продолжает свой путь наверх, как ни в чем ни бывало. Подняв с пола себя и пакет с круассанами, избегая смотреть на Камиля, я первой выскакиваю из лифта.

Если раньше я не хотела с ним видеться, то сейчас это желание достигло маниакального статуса.