Каменка

II

Въ памяти Мишеля особенно врѣзался послѣдній изъ тогдашнихъ вечеровъ въ Каменкѣ.

Мущины, какъ всегда, пообѣдавъ, собрались покурить въ большомъ, съ мягкою мебелью, кабинетѣ Василія Львовича. Орловъ переглянулся съ Волконскимъ и, сказавъ что-то Якушкину, сѣлъ въ общій кругъ, къ столу, поглядывая на Пушкина. Они втроемъ какъ-бы о чемъ-то между собою условились.

— Господа, — сказалъ Орловъ, какъ всегда, по французски: у меня къ вамъ просьба; мы каждый день толкуемъ, споримъ, и все, кажется, безъ толку. Говорятся умныя вещи, а не сходимся ни въ чемъ, и неизвѣстно, на чьей сторонѣ правда. Попробуемъ вести разговоръ по парламентски.

— Это какъ? — спросилъ ничего не подозрѣвавшій младшій Раевскій.

— Выберемъ предсѣдателя… вотъ, кстати, на столѣ и колокольчикъ, — улыбнулся черноглазый и статный красавецъ Орловъ.

— Браво! — подхватилъ Пушкинъ, садясь съ ногами на диванъ: будетъ старое вѣче….

— Республики въ Новгородѣ и Псковѣ процвѣтали семь вѣковъ! — не громко, но рѣшительно, проговорилъ Мишель.

— Искорка! — разсмѣялся Пушкинъ: но кого же въ предсѣдатели?

— Васъ, Николай Николаевичъ! васъ выбираемъ! — обратился Якушкинъ, очевидно по условію съ другими, къ младшему Раевскому.

— Тебѣ, тебѣ! — крикнулъ Пушкинъ, апплодируя другу.

— Избираемъ, просимъ! — подхватили остальные.

Всѣ тѣснѣе сдвинулись, съ трубками и сигарами, вкругъ большаго, укрытаго ковромъ, стола. Тяжело изъ угла, съ своей гаванной, подвинулся въ креслѣ и старшій, какъ всегда, плотно поѣвшій, Давыдовъ.

— О чемъ же пренія? — полушутя и полуважно спросилъ, берясь за колокольчикъ, Раевскій.

— Да вотъ, — началъ Якушкинъ: чего ни коснешься, рѣчь невольно заходитъ о томъ-же, незримомъ, безъ видимой должности и власти, человѣкѣ, который, между тѣмъ, теперь вся сила и власть…. Вы, разумѣется, понимаете, о комъ говорю?

— Еще бы, — отозвался Василій Львовичъ.

— Протей-министръ, — произнесъ Волконскій.

— Діонисіево ухо, — сказалъ, поджимая подъ себя ноги, Пушкинъ.

— Онъ лазутчески, подъ личиной скромности, — продолжалъ Якушкинъ: какъ змѣй, какъ тать, вползаетъ всюду, все порочитъ и хулитъ, ловко сѣя недовѣріе въ монархѣ къ лучшимъ силамъ страны.

— Къ нему, въ Грузино, — подхватилъ Василій Давыдовъ: уже ѣздятъ не только члены государственнаго совѣта, даже министры….

— А ты, Базиль, хотѣлъ-бы, — хрипло прокашлявшись, перебилъ брата старшій Давыдовъ: чтобъ всѣ ѣздили въ твоему краснобаю, Мордвинову, или къ этой раскаявшейся, семинарской Магдалинѣ, - къ Сперанскому?

— Не перебивать, не перебивать! Къ порядку! — послышались голоса.

Раевскій позвонилъ. Александръ Львовичъ, брезгливо пыхтя, опустилъ спину въ кресло, а подбородокъ въ жабо.

— Такъ вотъ, господа, — продолжалъ Якушкинъ: слыша это, всѣ мы, между прочимъ, знаемъ, кто въ настоящее время противится и лучшимъ мыслямъ государя…. въ томъ числѣ предположенію о волѣ крестьянъ…. Поставимъ вопросъ: возможна-ли, желанна-ли эта воля?

— Еще бы, — живо отвѣтилъ Волконскій: дарована свобода завоеваннымъ, прибалтійскимъ эстамъ и латышамъ…. а сильная, древняя Россія….

— Побѣжденные ликуютъ, побѣдители порабощены! — произнесъ съ чувствомъ Орловъ.

— Гоняемся за славой освободителей и повелителей всей Европы, — проговорилъ младшій Давыдовъ: а дома — военныя поселенія, Татаринова, Фотій и Магницкій.

— Такъ тебѣ, Вася, хотѣлось-бы освободить своихъ крѣпостныхъ? — спросилъ Александръ Львовичъ.

— Да, да и тысячу разъ да! — съ жаромъ и твердо отвѣтилъ младшій братъ.

Александръ Дьвовичъ грузно повернулся лѣнивымъ, тучнымъ тѣломъ, попробовалъ опять прокашляться и привстать.

— А кто будетъ, Базиль, тебѣ дѣлать фрикандо, супъ а-ли тортю и прочее, — спросилъ онъ: если дадутъ вольную Митькѣ? и что скажетъ Левъ Самойлычъ?

— Всѣхъ освобожу, и теперь Митѣ и Самойлычу я плачу жалованье! — отвѣтилъ Василій Львовичъ: спроси, вонъ, Якушкина — ему графъ Каменскій давалъ четыре тысячи за двухъ крѣпостныхъ музыкантовъ его отца…. а Иванъ Дмитріевичъ графу отвѣтилъ выдачей имъ обоимъ вольныхъ.

— Рисуетесь! — брезгливо прохрипѣлъ Александръ Львовичъ, сося полупогасшую сигару: въ якобинцевъ играете…. мода, жалкое подражаніе чужимъ образцамъ.

— Какъ мода? извините! — обратился къ спорщику Волконскій: это постоянная мысль лучшихъ нашихъ умовъ.

— Гдѣ они? — кисло улыбнулся и зѣвнулъ Александръ Львовичъ.

— Екатерина думала, — отвѣтилъ Волконскій: графъ Стенбокъ, двадцать лѣтъ назадъ, подавалъ мнѣніе о вольныхъ фермерахъ… Малиновскій совѣтовалъ объявить волю всѣхъ крестьянскихъ дѣтей, родившихся послѣ изгнанія Наполеона.

— Мордвиновъ предлагалъ планъ, — подхватилъ Орловъ: чтобы каждый, кто внесетъ за себя въ казну извѣстную сумму, по таксѣ, или пойдетъ охотой въ солдаты, былъ свободенъ.

— Опять Мордвиновъ! но вѣдь это все галиматья! — нетерпѣливо проговорилъ Александръ Львовичъ: quelle idée! воля безъ земли, безъ права на свой уголъ, пашню, домъ…. вѣдь фермеры….

— Отсталъ, отсталъ! — живо крикнули Давыдову Орловъ, младшій братъ и Волконскій: съ землею! рѣшаютъ дать землю!

— Кто рѣшаетъ? удивленно спросилъ и даже приподнялся Александръ Львовічъ, глядя на собесѣдниковъ.

Тѣ странно замолчали.

— Охъ вы, кроители законовъ и жизни!.. скучно!.. Партія! но вѣдь и Аракчеевъ партія…. потягайся съ нимъ!

— Такъ по твоему все хорошо? и военныя поселенія? — спросилъ брата младшій Давыдовъ.

— Нѣтъ, этого не хвалю.

— Наконецъ-то! но почему?

— Да какъ тебѣ это сказать? ну, просто нелѣпо и глупо устроено! ну, совсѣмъ глупо! — убѣжденно отвѣтилъ Александръ Львовичъ: всѣ эти поселяне, во-первыхъ, никуда негодные солдаты, а во-вторыхъ, внѣ фронта, постоянно недовольные крестьяне…. оттого и бунты….

Проговоривъ это, Александръ Львовичъ, сопя и сердито бурча себѣ подъ носъ, пересѣлъ въ глубь комнаты, на другой диванъ и, какъ бы рѣшивъ болѣе не спорить, закрылъ глаза.

Шли пренія о новомъ предметѣ. Сильно горячился Орловъ. Ему возражалъ Якушкинъ.

— Такъ какъ, по слухамъ, предполагаютъ закрыть массонскія и другія тайныя, благотворительныя общества, — сказалъ Орловъ: я прошу слова и предлагаю вопросъ: на сколько умѣстна и нужна эта мѣра? и можетъ-ли самый способный, благомыслящій чиновникъ замѣнить, въ смыслѣ общей пользы, частнаго, свободнаго дѣятеля?

— Парадоксъ! — произнесъ, очевидно условно, Якушкинъ.

— Далеко не парадоксъ, — возразилъ Муравьевъ: понятія народа грубы; насилія всякаго рода, продажность судей, воровство и грабительство снизу до верху и общая нравственная тьма, развѣ это не возмутительно?

— У насъ, кто смѣлъ, грабитъ, кто не смѣлъ, крадетъ, — сказалъ Василій Львовичъ.

— Отслужили когда-то честную службу массоны, — произнесъ Волконскій: но ихъ ученіе перешло въ нѣчто низшее нашего вѣка, въ мистицизмъ. Волтерьянство предковъ замѣнилось исканіемъ всемірной, слѣдовательно, опять не нашей, не насущной, истины. А время не ждетъ.

— Именно такъ, — сказалъ Василій Львовичъ: намъ надо отплатить низшимъ, страждущимъ слоямъ за все, что мы черезъ нихъ имѣемъ, за наше богатство, почести, образованіе, за превосходство во всемъ….

— Такъ, такъ! — отозвались голоса.

— Поэтому-то и въ виду нашихъ просвѣщенныхъ сосѣдей — нѣмцевъ, — произнесъ Орловъ: цѣня усилія и труды высоко-рыцарскаго общества Тугендбундъ, этого борца за права человѣчества, я, господа, предлагаю вопросъ: на сколько было бы полезно и у насъ учрежденіе подобнаго… тайнаго общества?

Всѣ на мгновеніе замолчали. Старшій Давыдовъ раскрылъ глаза. Пушкинъ сидѣлъ блѣдный, взволнованный. Мишель отиралъ смущенное, раскраснѣвшееся лицо.

— Какія цѣли этого общества? — спросилъ, взглянувъ на Волконскаго, Якушкинъ.

— Благотворительность, въ самыхъ широкихъ размѣрахъ, — отвѣтилъ Орловъ: ну, просвѣщеніе ближнихъ, облагороженіе службы на всѣхъ жизненныхъ ступеняхъ.

— Разумѣется, такое общество полезно! — сказалъ Василій Львовичъ.

Его поддержалъ Охотниковъ.

— О, еще бы! и скорѣе, господа! — съ жаромъ отозвался Пушкинъ: не откладывайте! при избыткѣ силъ, при глухой и ничтожной нашей обстановкѣ…. да это будетъ кладъ….

— Патріоты, члены такого общества, — прибавилъ младшій Давыдовъ: обновятъ заглохшую жизнь, укрѣпятъ, зажгутъ любовь къ родинѣ у всѣхъ….

— Я противъ тайныхъ обществъ, — сказалъ, какъ-бы дождавшись своей очереди, Якушкинъ.

— Почему? — удивились нѣкоторые.

— Да очень просто, — продолжалъ Якушкинъ: буду говорить откровенно…. Всѣ тайныя общества у насъ вскорѣ будутъ запрещены, а это, по существу своихъ цѣлей, высокихъ и сокровенныхъ, не можетъ быть явнымъ…. И потому, вы меня поймете, — учреждать такое общество, — значитъ прямо идти подъ грозный отвѣтъ Аракчееву….

— Не боюсь я вашего сатрапа! — запальчиво крикнулъ Пушкинъ: ученикъ Лагарпа, ставъ императоромъ Европы, не переставалъ быть нашимъ царемъ…. Онъ выслушаетъ насъ, пойметъ….

— А если графъ къ нему не допуститъ? — сказалъ, улыбаясь, Орловъ.

— Допуститъ! — произнесъ Пушкинъ, сверкнувъ глазами.

— Понимаю рѣшимость Курція и Винкельрода! — проговорилъ, охваченный дрожью, Мишель.

— Enfants perdus! — досадливо пробасилъ съ дивана Александръ Львовичъ.

— Такъ ты и въ этомъ противъ насъ? говори, противъ? — обратился къ нему младшій братъ….

— Еще бы — все фарсы!.. пересадка то нѣмцевъ, то Франціи….

— Какая?

— Да эти-то подземные рыцари…. все игра въ конституцію, въ партіи…. и все для успѣха толпы….

— Но эта толпа — родное общество, — убѣжденно сказалъ Орловъ: мы же его ближайшіе, кровные вожди….

— А я не согласенъ, — подзадоривалъ Якушкинъ.

— Пора достроить старое, великое зданіе, — произнесъ Волконскій…

— Рано, князинька, захотѣли быть на виду, карнизомъ! — возразилъ старшій Давыдовъ: не только наши стѣны, фундаментъ ползетъ по швамъ.

— Стыдно, слушай! Ужли не понимаешь? — обратился къ брату Василій Львовичъ: вѣдь одно спасеніе въ такомъ обществѣ.

— Vous périrez, cher frère….

— Mais en honnête homme…. voila.

— Et moi, moi, — заговорилъ, горячась и сверхъ обычая сильно волнуясь, старшій братъ: je vous die…. vous fairez bien du mal à la Russie, — съ этимъ вашимъ тайнымъ обществомъ!.. вы насъ отодвинете на пятьдесятъ лѣтъ назадъ….

Прошло нѣсколько мгновеній общаго молчанія.

— Такъ, какъ-же? поставимъ прямо вопросъ: полезно-ли учрежденіе такого общества? — спросилъ Орловъ: рѣшайте.

Стали собирать голоса. Большинство, въ томъ числѣ самъ предсѣдатель, отвѣтили утвердительно.

— Мнѣ же не трудно доказать противное, а именно, что вы всѣ здѣсь шутите, — вдругъ сказалъ Якушкинъ: и первый намъ это докажетъ нашъ предсѣдатель.

— Какъ, такъ? — спросилъ, краснѣя, Раевскій.

— Дѣло просто, — продолжалъ Якушкинъ: ну, положимъ, мы васъ обманывали…. или нѣтъ, иначе говоря…. ну, представьте, что союзъ, или тамъ тайное политическое общество, о которомъ сейчасъ шла рѣчь… уже теперь существуетъ и что вы среди его членовъ….

— Ну, и что-же? — спросилъ не совсѣмъ рѣшительно Раевскій.

Пушкинъ, Мишель и другіе впились глазами въ Якушкина.

— Такъ вотъ я къ вамъ, Николай Николаевичъ, обращаюсь, — проговорилъ Раевскому Якушкинъ: если такое общество существуетъ, вы навѣрное отказались бы вступить въ его члены?

— Напротивъ, изъ первыхъ бы къ нимъ присоединился! — отвѣтилъ Раевскій.

— Ой-ли? въ такомъ случаѣ, - торжественно произнесъ Якушлинъ: знайте, общество существуетъ…. вашу руку….

— Вотъ она! — нѣсколько подумавъ, сказалъ Раевскій.

— И моя, — съ жаромъ вскрикнулъ Пушкинъ.

— И моя! — радостно присоединился Мишель. Волковскій тревожно, изъ-за спины Орлова, дѣлалъ незамѣтные другимъ, знаки Якушкину. Посдѣдній опомнился.

— Я пошутилъ, — сказалъ, смѣясь, Якушкинъ: мы условились съ Орловымъ: неужели можно было принять это за правду? тайнаго общества въ Россіи нѣтъ и быть не можетъ.

Орловъ, Василій Давыдовъ и Волконскій также смѣялись.

— Ну, и браво! — проговорилъ, весело поворачиваясь въ креслѣ, Александръ Львовичъ: а то вы, господа, совсѣмъ было меня напугали…. глупая мода — эти общества! пустая и опасная….

Пушкинъ всталъ.

— Какъ? такъ это и въ-прямь была только шутка? — вскрикнулъ онъ взволнованнымъ, обрывавшимся голосомъ: вы издѣвались надъ нами? шутили?

Всѣхъ поразилъ видъ Пушкина. Въ его гнѣвно-пылавшихъ глазахъ дрожали слезы. На блѣдномъ лицѣ выступили красныя пятна. Весь онъ былъ взбѣшенъ и раздражемъ.

— Я никогда… о, никогда, — произнесъ онъ съ чувствомъ и сбиваясь на каждомъ словѣ: въ жизни я ни разу не былъ такъ несчастливъ, какъ теперь….

Всѣ слушали молча.

— Я вѣрилъ, — продолжалъ Пушкинъ: говорю среди честныхъ людей…. я замѣчалъ, почти былъ убѣжденъ, что тайный союзъ патріотовъ уже учрежденъ, или здѣсь же, среди насъ, получитъ свое начало…. Я видѣлъ высокую цѣль, видѣлъ жизнь мою облагороженною, нужною и полезною для другихъ….

— Александръ Сергѣичъ! Саша! полно, успокойся! — перебилъ это Раевскій: да твоя слава, жизнь….

— И все это была только шутка! или я не стою такой чести? — вскрикнулъ, дрожа и глотая слезы обиды, Пушкинъ: идеалъ мой разбитъ! спасибо! зло шутите, господа….

Сказавъ это, онъ бросился изъ комнаты, надѣлъ въ передней шубу и шапку и вышелъ въ садъ. Видя его настроеніе, никто изъ друзей не рѣшился его остановить или слѣдовать за нимъ. Сдѣлалъ было движеніе Волконскій. Князю было жаль Пушкина, хотѣлось ему что-то сообщить, чѣмъ-то его утѣшить. Но и онъ остановился, подъ вліяніемъ тайнаго, грустнаго раздумья и почти священнаго благоговѣнія къ общему, пылкому другу.

Погода, по прежнему, была тихая, съ легкимъ морозомъ. Туманъ поднялся. Звѣздная ночь искрилась на оледенѣлыхъ деревьяхъ и кустахъ, на крышѣ дома и садовыхъ полянахъ. Окрестность молчала. Изрѣдка только снизу, черезъ садъ, доносился шумъ колёсъ водяной, на Тясминѣ, мельницы, работавшей на всѣ камни, благодаря недавнему половодью пруда и рѣки.

Пушкинъ шагалъ сквозь кусты, по полянѣ, на шумъ мельницы. Его ноги легко скользили по хрупкому, снѣжному насту. Не замѣчая бившихъ его вѣтвей и падавшихъ на него клочьевъ инея, онъ думалъ горькія и вмѣстѣ отрадныя думы. Въ его мысляхъ носился сѣверъ, шумъ и блескъ имъ оставленнаго, столичнаго міра, и его молодые, праздно улетающіе годы. Слезы кипѣли въ его душѣ. Онъ чувствовалъ, какъ онѣ текли по его лицу, и не видѣлъ, что невдали отъ него, по тёмной, скрытой въ деревьяхъ дорожкѣ, шелъ другой человѣкъ.

То былъ Мишель.

Самъ не сознавая, за чѣмъ онъ, безъ шинели и фуражки, также вышелъ въ садъ, Мишедь, съ замираніемъ сердца, слѣдилъ дорогую тѣнь и думалъ: «Тайные союзы, общества!.. члены клянутся на шпагахъ, на ядѣ…. и все для ближнихъ. Для блага страждущаго человѣчества! Боже, какъ это страшно и вмѣстѣ какъ возвышенно! И какъ бы я былъ счастливъ, если бы удостоился этого выбора! Они смѣются…. Нѣтъ, всякій обязанъ выполнить долгъ къ родинѣ, къ низшимъ, угнетённымъ слоямъ. Опасность, гибель?… Но, если я и безъ того военный, а слѣдовательно всегда готовый на смерть? И не все-ли равно, какая и гдѣ смерть за другихъ? А это…. о! подобный подвигъ — выше всѣхъ подвиговъ Наполеона……