Камень, ножницы, бумага

Адам

Если бы у каждой истории был счастливый конец, у нас не было бы причин начинать все сначала. Жизнь априори состоит из выбора и обучения тому, как собрать себя воедино, когда ты распадаешься на части. Чем мы все и занимаемся. Даже люди, которые притворяются, что это не так. То, что я не могу увидеть лицо своей жены, не означает, что я не знаю ее.

– Двери ведь были закрыты пару минут назад, верно? – спрашиваю я, но Амелия не отвечает.

Мы стоим бок о бок перед часовней, оба дрожим, вокруг метель. Даже Боб выглядит грустным – а он вообще-то всегда счастлив. Это было долгое и утомительное путешествие, усугубляемое постоянным барабанным боем головной боли в основании черепа. Прошлой ночью я выпил больше, чем следовало, с тем, с кем не должен был. Уже в который раз. В защиту алкоголя скажу, что я совершал подобные же глупости, будучи совершенно трезвым.

– Давай не будем делать поспешных выводов, – наконец произносит моя жена, но мне кажется, что мы оба уже сделали несколько таковых.

– Двери не открываются сами по себе…

– Может быть, экономка услышала, как мы стучали? – перебивает она.

– Экономка? Напомни, на каком сайте ты бронировала это место?

– Это было не на сайте. Я выиграла выходные в рождественской лотерее для персонала.

Я не отвечаю несколько секунд, но молчание способно растягивать время так, что оно начинает казаться бесконечным. К тому же мое лицо сейчас жутко замерзло, и я не уверен, что могу пошевелить губами. Оказывается – могу.

– Просто чтобы я до конца понял… Ты выиграла в лотерее для персонала «Приюта для собак Баттерси» возможность провести выходные в старой шотландской церкви?

– Это часовня, но да. Что в этом плохого? Каждый год у нас проводится розыгрыш призов. Люди предоставляют подарки, я выиграла что-то хорошее для разнообразия.

– Отлично, – отвечаю я. – До сих пор все определенно было «хорошо».

Она знает, что я терпеть не могу длительные путешествия. Я ненавижу машины и езду на полной скорости, даже никогда не сдавал на права, так что восемь часов во время пурги быть запертым в ее антикварной жестянке на четырех колесах – совсем не мое представление о веселье. Я смотрю на пса в поисках моральной поддержки, однако Боб слишком увлечен попытками съесть снежинки, падающие с неба. Амелия, предчувствуя неудачу, использует тот пассивно-агрессивный певучий тон, который раньше меня забавлял. А теперь заставляет сожалеть, что я не глухой.

– Может мы зайдем внутрь? Извлечем из ситуации максимум пользы? Если все действительно плохо, то просто уедем, найдем отель или переночуем в машине, если придется.

Я скорее съем собственную печень, чем вернусь в ее машину.

Моя жена в последнее время твердит одно и то же, снова и снова, и ее слова всегда ощущаются как щипок или пощечина. «Я тебя не понимаю» раздражает меня больше всего, потому что тут и понимать нечего. Она любит животных больше, чем людей; я предпочитаю художественную литературу. Полагаю, что настоящие проблемы начались, когда мы стали предпочитать эти вещи друг другу. Такое ощущение, что условия и правила наших отношений либо уже забыты, либо вообще никогда не были должным образом прописаны. Это не значит, что я не был трудоголиком, когда мы впервые встретились. Или «писателеголиком», как она любит меня называть. Все люди – наркоманы, а все наркоманы хотят одного и того же: убежать от реальности. Просто моим любимым наркотиком оказалась работа.

«То же самое, но по-другому», – так говорю я себе, начиная новый сценарий. Именно этого, я думаю, хотят люди, и ни к чему менять ингредиенты формулы победы. С первых нескольких страниц рукописи я могу сказать, подойдет она для экрана или нет, – и это хорошо, потому что мне присылают их слишком много, и нет никакой возможности внимательно прочитать все. Но я не собираюсь заниматься этим всю оставшуюся жизнь по той лишь причине, что я в этом хорош. У меня есть собственные истории, которые я могу рассказать. Правда, Голливуд больше не интересуется оригинальностью, они просто хотят превратить романы в фильмы или телешоу, как вино в воду. Разные, но, по сути, одинаковые. Применимо ли подобное правило к отношениям? Если в браке мы слишком долго играем одних и тех же персонажей, разве не станет неизбежностью, что нам наскучит история и мы сдадимся или отключимся, не дойдя до конца?

– Ну что? – спрашивает Амелия, прерывая мои мысли и глядя на колокольню на вершине жуткой часовни.

– Дамы вперед. – Не могу сказать, что я не джентльмен. – Я возьму сумки из машины, – добавляю я, стремясь урвать последние несколько секунд одиночества, прежде чем мы войдем внутрь.

Я трачу много времени, стараясь не обидеть людей: продюсеров, руководителей, актеров, агентов, авторов. Добавьте к этому слепоту на лица. И я думаю, никто не возразит, что я на уровне олимпийца, когда дело доходит до хождения по яичной скорлупе. Однажды я десять минут разговаривал с парой на свадьбе, прежде чем понял, что они жених и невеста. На [3]ней не было традиционного платья, а он выглядел как клон своих многочисленных «друзей жениха». Но мне это сошло с рук, потому что очаровывать людей – часть моей работы. Уговорить автора доверить адаптацию своего романа может быть сложнее, чем убедить мать позволить незнакомому человеку присматривать за ее первенцем. Но у меня это хорошо получается. К сожалению, скорее всего, я разучился очаровывать свою жену.

Я никогда не рассказываю людям о том, что у меня прозопагнозия. Во-первых, я не желаю, чтобы это определяло меня, и, честно говоря, как только кто-то узнаёт – это всё, о чем они жаждут поговорить. Я не нуждаюсь и не хочу жалости ни от кого, и мне не нравится, когда меня заставляют чувствовать себя уродом. Люди, похоже, не в состоянии понять, что для меня нормально не уметь распознавать лица. Это просто сбой в моей программе, который невозможно исправить. Я не утверждаю, что меня это устраивает. Что, если вы не смогли бы узнать своих собственных друзей или членов семьи? Или вспомнить, как выглядит лицо вашей жены? Я ненавижу встречаться с Амелией в ресторанах из-за боязни сесть не за тот столик. Я бы каждый раз выбирал еду на вынос, если бы это зависело от меня. Порой, смотрясь в зеркало, я не узнаю даже свое собственное лицо. Но я научился жить с этим. Как и все мы, когда жизнь раздает нам не совсем идеальные карты.

Думаю, я точно так же научился жить в далеко не идеальном браке. Но разве не все так делают? Я не пессимист, просто честен. Разве на самом деле не в компромиссе суть успешных отношений? Существуют ли вообще идеальные браки?

Я люблю свою жену. Просто мне кажется, что мы нравимся друг другу не так сильно, как раньше.

– Это почти все, – говорю я, присоединяясь к ней на ступеньках часовни, нагруженный большим количеством сумок, чем нам может понадобиться на пару ночей. Она смотрит на мое плечо так, будто ее что-то оскорбило.

– Это твоя сумка для ноутбука? – цедит она, прекрасно зная ответ.

Я едва ли новичок в подобной ситуации, поэтому не могу, приняв наивный вид, как-то объяснить или извинить свою ошибку. Я мысленно представляю, как Амелия вытягивает карточку «Отправляйся в тюрьму». Это не очень хорошее начало. Мне не разрешат писать в эти выходные или пропустить ход. Если бы наш брак был игрой в «Монополию», моя жена брала бы с меня двойную плату всякий раз, когда я случайно оказывался бы в одном из ее отелей.[4]

– Ты обещал – никакой работы, – тянет она тем разочарованным, плаксивым тоном, который стал чересчур привычным. Моя работа оплачивала наш дом и наши отпуска; на это она никогда не жаловалась.

Когда я вспоминаю обо всем, что у нас есть – хороший дом в Лондоне, обеспеченная жизнь, деньги в банке, – всегда думаю об одном и том же: мы должны быть счастливы. Но все то, чего мы лишены, увидеть труднее. У большинства друзей нашего возраста есть пожилые родители или маленькие дети, о которых нужно заботиться, а у нас есть только мы. Ни родителей, ни братьев и сестер, ни детей. Отсутствие людей, которых можно было бы любить, – это то, что нас всегда объединяло. Мой отец ушел, когда я был слишком мал, чтобы что-то помнить о нем, а мать умерла, когда я еще учился в школе. Детство моей жены напоминало детство Оливера Твиста: она стала сиротой еще до того, как родилась.

Боб спасает нас от самих себя, снова рыча на двери часовни. Это странно, потому что он никогда такого не делает, однако я благодарен ему за то, что отвлекся. Трудно поверить, что когда-то он был крошечным щенком, выброшенным в мусорный бак в коробке из-под обуви. С тех пор он вырос в самого большого черного лабрадора, которого я когда-либо видел. Теперь у него на подбородке появилась копна седых волос, и он ходит медленнее, чем раньше, вот только эта собака – единственная, кто в нашей семье из трех человек все еще способен на безусловную любовь. Я уверен, окружающие считают, будто мы относимся к Бобу, как к суррогатному ребенку, даже если они слишком деликатны, чтобы произнести это вслух. Я всегда говорил, что не возражаю против того, чтобы у меня не было своего ребенка. Люди, у которых нет возможности дать имена своим детям, могут дать имена чему-то другому. Кроме того, какой смысл хотеть то, чего, как ты знаешь, у тебя быть не может? Теперь уже слишком поздно.

Обычно я не чувствую себя сорокалетним. Иногда мне трудно понять, куда ушли годы и когда я превратился из мальчика в мужчину. Возможно, это из-за работы, которую я люблю. Именно она заставляет меня чувствовать себя молодым, в то время как моя жена заставляет меня чувствовать себя старым. Семейный консультант был идеей Амелии, а нынешняя поездка – их совместной придумкой. Зовите-меня-Памела, так называемый эксперт, решила, что выходные вдали от дома помогут нам все исправить. Полагаю, что все выходные и вечера, проведенные вместе дома, считаются недействительными. Еженедельные визиты, чтобы поделиться самыми сокровенными моментами нашей жизни с совершенно незнакомым человеком, стоят больше, чем просто по-грабительски. Из-за денег и по ряду других причин каждый раз, когда мы встречались, я называл эту женщину Пэмми или Пэм. Зовите-меня-Памела это не понравилось, в свою очередь она не очень нравилась мне, так что это помогло уравновесить ситуацию. Моя жена не хотела, чтобы кто-то еще знал, что у нас проблемы, однако я подозреваю, что некоторые вполне могли это заметить. Большинство людей в состоянии увидеть надпись на стене, даже если не всегда способны прочитать, что там написано.

«Могут ли выходные вдали от дома действительно спасти брак?» Такой вопрос задала Амелия, когда Зовите-меня-Памела предложила это. Я точно так не считаю. Вот почему придумал для нас свой собственный план задолго до того, как согласился с ее. Но теперь мы здесь… поднимаемся по ступеням часовни… и я не знаю, смогу ли пройти через это.

– Ты уверена, что хочешь это сделать? – с сомнением уточняю я, притормаживая перед тем как зайти внутрь.

– Да. А что такое? – удивляется она, будто не слышит рычания собаки и завывания ветра.

– Не знаю. Что-то кажется мне неправильным…

– Это не ужастик, написанный одним из твоих любимых авторов, Адам. Это реальная жизнь. Возможно, просто ветер распахнул двери.

Она может говорить все, что ей заблагорассудиться, но раньше двери были не просто притворены. Они были заперты, и мы оба это знаем.

Мы оказываемся в помещении, которое богатые люди называют комнатой для обуви, и я ставлю сумки. Вокруг моих ног образуется лужа тающего снега. Пол, выложенный каменными плитами, выглядит старинным, а вдоль задней стены расположился встроенный шкаф в деревенском стиле, с деревянными ячейками, предназначенными для обуви. Есть также ряды крючков для пальто, все свободные. Мы не снимаем наши заснеженные ботинки и куртки. Отчасти потому, что здесь так же холодно, как и снаружи, но еще и, вероятно, из-за того, что пока неясно, останемся ли мы здесь.

Одна стена увешана зеркалами, маленькими, не больше моей ладони. Все они странных форм и размеров, в замысловатых металлических рамках, небрежно закрепленных с помощью ржавых гвоздей и простой бечевки. В них отражается, должно быть, пятьдесят пар наших лиц. Как если бы мы стали всеми предыдущими версиями самих себя, чтобы попытаться наладить наш брак, и собрались вместе, дабы посмотреть сверху вниз на то, какие мы теперь. Часть меня рада, что я не узнаю их. Не уверен, что мне понравилось бы увиденное.

Это не единственная интересная особенность дизайна интерьера. Два оленьих черепа и рога установлены в качестве трофеев на самой дальней побеленной стене; из отверстий, где когда-то были глаза животных, торчат четыре белых пера. Это немного странно, но моя жена присматривается повнимательнее и глядит зачарованно, словно посетила художественную галерею. В углу стоит старая церковная скамья, которая привлекает мое внимание. Она выглядит антикварной и покрыта пылью, ясно, что здесь уже очень давно никто не сидел. Судя по первому впечатлению, это явно не лучшее место в мире.

Я помню наши отношения с Амелией в самом начале. Тогда мы просто поладили – нам нравилась одна и та же еда, одни и те же книги, а секс оказался лучшим, чем у меня когда-либо был. Все, что я мог и не мог видеть в ней, было прекрасно. У нас нашлось достаточно много общего, и от жизни мы хотели одного и того же. Или, по крайней мере, я так думал. Сейчас она, похоже, хочет чего-то другого. Возможно, кого-то другого. Потому что я-то не изменился.

– Тебе не нужно рисовать в пыли, чтобы доказать свою точку зрения, – говорит Амелия. Я смотрю на маленькое, детское, улыбающееся личико на церковной скамье, на которое она указывает. Я и не заметил его раньше.

Я его не рисовал.

Большие деревянные наружные двери захлопываются за нами прежде, чем я успеваю возразить.

Мы оба оборачиваемся, но здесь нет никого, кроме нас. Кажется, что все здание дрожит, крошечные зеркала на стене слегка качаются на ржавых гвоздях, а собака скулит. Амелия смотрит на меня широко раскрытыми глазами, а ее рот складывается в идеальную букву «о». Мой разум пытается предложить рациональное объяснение, потому что это то, что ему всегда удается.

– Ты подумала, что двери распахнул ветер… Может быть, он их и захлопнул, – предполагаю я, и она кивает.

Женщина, на которой я женился более десяти лет назад, никогда бы в это не поверила. Но в наши дни моя жена слышит только то, что хочет услышать, и видит то, что хочет увидеть.