Камень слова

2

В столовой за столиком напротив входа в одиночестве обедала худенькая молодая женщина в комбинезоне космобиолога. Задумавшись о чём-то, она кивком головы машинально поздоровалась с вошедшими, рассеянно задержала взгляд на Волошине… и застыла, похоже, не успев прожевать. Глаза её расширились, потемнели; лицо стал заливать румянец.

Волошин смутился. Откуда она его знает? Симпатичное, ординарное лицо, чуть отстраняющее выражением лёгкой замкнутости; прямые чёрные волосы, спадающие на плечи… Что-то очень знакомое было в её облике — но вот что?

Он отвернулся, подошёл к синтезатору и стал заказывать обед. Спиной Волошин ощущал её взгляд, и это сковывало его. И тут его словно молнией поразило — это же Статиша! Повзрослевшая, перекрасившая волосы, и потому не узнанная Волошиным — её облик десятилетней давности так и не поблёк в памяти. Есть расхотелось, в голове воцарила сумятица, и Волошин заказал первое, что пришло на ум.

Лёгкий салат из свежих овощей и апельсиновый сок появились сразу, а вот вместо грибной солянки окошко выдачи запульсировало красным светом.

Ткачик с любопытством наклонился к дисплею.

— Грибы? — в его голосе зазвучало сдержанное осуждение. — Вы заказали грибы?!

— Ах да, простите, — спохватился Волошин. — Задумался.

Он поспешно снял заказ. Одно из правил коммуникаторской деятельности гласило, что на планете, где существует разумная жизнь, категорически запрещается употреблять в пищу что-либо биологически близкое по своей структуре к организмам аборигенов. И хотя между земными грибами и псевдомицетами Нирваны пролегала морфологическая пропасть, видимо правило неукоснительно соблюдалось и тут.

— Как вы смотрите на солянку по-нирвански? — попытался сгладить неловкость Берзен.

— М-м… — смущённо заколебался Волошин. — Пожалуй, откажусь. Я много не ем.

Они взяли подносы, и Берзен подвёл его к столику, за которым сидела девушка.

— Тиша, можно разделить твоё одиночество? — спросил Берзен.

Статиша кивнула. Тёмные глаза смотрели на Волошина, как на инопланетянина.

— Наш экзомиколог, Статиша Томановски, — представил, усаживаясь, Берзен. — Прекрасный специалист и очаровательнейшая женщина.

Волошин сел, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— А вы — Лев Волошин? — неожиданно спросила она.

Волошин выронил вилку и, наконец, посмотрел ей в глаза. Берзен удивлённо вскинул брови и с интересом уставился на Волошина. Ткачик застыл, не донеся поднос до стола.

— Я читала ваши статьи по общественной психологии, — тихо проговорила Томановски. Почему-то она не хотела афишировать их знакомство. Её глаза разрослись до неимоверной величины, заслонили собой всё, и не было сил отвести взгляд, чтобы не утонуть в них. Было страшно до жути, и сладко до стыда.

— Ба! — удивлённо воскликнул Берзен. — Так это ваша статья о влиянии средств массовой информации на психологию человека двадцатого века? Я как-то не сопоставил вашу фамилию, Лев, с фамилией автора статьи. Тем более, что вы представились только текстологом. А мы, оказывается, коллеги…

Волошин с трудом опустил веки. В ушах шумело.

— Нет, — деревянными губами возразил он. — Я не специалист. Психология двадцатого века моё хобби.

Он наконец вышел из оцепенения, взял вилку и принялся есть, не отрывая взгляда от салата. На душе было муторно. Будто он заглянул в глаза интуиту, и тот вывернул наружу всё его подспудное естество.

— Над чем вы сейчас работаете, если не секрет? — спросил Ткачик.

— Над тем же, — невнятно буркнул Волошин. — Трансформация психологии личности под влиянием идеологической пропаганды той или иной доктрины двадцатого века. Фашизм, сталинизм, маккартизм…

Столь явное внимание к его особе было непривычным и выглядело ненатуральным. Не слишком ли много любителей истории собралось на станции? Тем более, столь специфического направления… На Земле Волошина знали лишь единицы.

— Сегодня вечером в кают-компании состоится обсуждение нашего доклада по общественной психологии пикьюфи, — тихо, словно одному ему, сказала Статиша. — Приходите, нам будет интересно услышать ваше мнение…

Низко наклонившись над столом, Волошин видел только кисти её рук, свободно лежащие на столе. Длинные сухие пальцы чуть подрагивали.

— Благодарю, — бесцветно выдавил он. — Но, боюсь, не получится. Я не занимался психологией аборигенов Нирваны. И потом, мне необходимо ознакомиться с вводной кристаллозаписью.

Головы Волошин так и не поднял, боясь снова погрузиться в её глаза. Он залпом выпил сок и встал.

— Приятного аппетита и спасибо за компанию, — поблагодарил он, глядя в стол, повернулся и пошёл к выходу.

— Лев, погодите. Я вас провожу! — окликнул его Берзен, но Волошин, будто не слыша, быстрым шагом покинул столовую.

Только в коридоре, когда перепонка двери захлопнулась за ним, Волошин остановился, перевёл дух и прислонился спиной к стене. Лицо пылало. Сбежал! Вот уж никогда не мог подумать, что способен испытывать чувства гимназистки девятнадцатого века…

Минуту спустя из столовой вышел Берзен.

— Лев!.. — позвал он. — А, вы здесь. Вы ведь не знаете, где находится гостевая комната.

— Потому и жду, — нашёлся Волошин.

— Идёмте. Это на втором этаже.

Они молча поднялись по пандусу на второй этаж, и лишь здесь Берзен заговорил.

— Сейчас я анализирую нашу беседу в кают-компании, — смущённо начал он, — и нахожу своё поведение несколько глуповатым…

Волошин не отреагировал. Он тоже ощущал себя не в своей тарелке после встречи со Статишей.

— Не думал, что разговариваю с профессиональным психологом, продолжил Берзен.

— Но я уже говорил… — попытался возразить Волошин.

— Образование здесь ни при чём, — перебил Берзен. — Пусть психология — ваше хобби, но статья, с которой я знаком, написана вполне профессионально. Так что не прибедняйтесь. В нашей беседе вы были на шаг впереди меня в оценке ситуации.

— Вы имеете ввиду замалчивание темы «особых условий»?

— Именно.

Волошин улыбнулся.

— Так в чём дело? Как говорили древние: облегчите душу.

Берзен остановился.

— А дело в том, что идея особых условий принадлежит не мне. Ткачику. Это биология. Собственно, я и пригласил Ткачика на беседу, чтобы он объяснил суть эксперимента по снятию вторичных, или, как мы здесь говорим, эховых когитограмм. Но затем я решил, что такое объяснение, прямо с порога, так сказать, может вызвать у вас активное неприятие методики…

Берзен замолчал, глядя мимо Волошина. Глаза его сузились, уголки губ опустились. Разговор явно не доставлял ему удовольствия.

— Чем же страшна методика? — спросил Волошин.

Щека Берзена дёрнулась.

— Методика некорректна по отношению к законам коммуникаторской деятельности, — через силу проговорил он.

— Вы хотите сказать: противозаконна?

Берзен поднял на Волошина тяжёлый взгляд.

— Нет. Я стараюсь всегда быть точным в формулировках. Именно некорректна.

— Пусть так. Но в чём же она собственно заключается?

Щека Берзена снова дёрнулась.

— Как по-вашему можно назвать человека, судачащего о поступке своего товарища за его спиной? — спокойно произнёс он, но лицо у него при этом было как у глубокого старика. — Я думаю, что завтра Ткачик сам вам расскажет суть методики. А может, и покажет… Ваша комната, — указал Берзен на дверь, возле которой они стояли. — Ужин, если не захотите спуститься в столовую, можете заказать по линии доставки… Время у нас адаптированное к нирванским суткам, составляющим двадцать один час тридцать две минуты земного времени. То есть, наш час короче земного почти на семь минут… — Берзен замялся. — Кажется всё. До свидания. И… извините.

Он круто развернулся и пошёл назад. Волошин посмотрел вслед и непроизвольно отметил у Берзена обширную багровую плешь, как и у стереошаржа на спине кибероида. Кибероид оказался бицефалом. Но сейчас это не вызвало у Волошина улыбки. Ошибся Берзен. Слишком высоко оценил его способности, как психолога. Может, лишь психологию человека двадцатого века Волошин знал неплохо, почему и подумал, что Берзен, уходя в разговоре от темы «особых условий», старается скрыть личные просчёты…