Канака — люди южных морей

Каменные орудия — документы истории

Первые белокожие, попавшие в Австралию, не нашли там ничего привлекательного, хотя несколько столетий спустя эта самая малая часть света стала своими полезными ископаемыми, как магнит, притягивать европейцев. Но как естественный заповедник сохранившихся ископаемых форм животного и растительного мира она привлекала к себе внимание больше, чем другие материки. Отделившись в юрский период от других материковых массивов, Австралия сохранила такие виды животных и растений, которые на остальных континентах вымерли тысячелетия назад и встречаются только как ископаемые. Назовем лишь некоторые из этих видов: в растительном мире — своеобразные травяные деревья и древовидные хвощи, в животном — яйцекладущие млекопитающие — муравьед и утконос, сумчатые — кенгуру, вомбат и другие. Архаичность характерна также и для живущих в Австралии людей — аборигенов, сохранивших как в антропологическом облике, так и в культурном укладе некоторые первобытные черты.

В вопросе о времени появления человека на австралийском материке мнения все еще расходятся, так как археологические исследования начались здесь лишь несколько десятилетий назад и нет еще столь богатого фактического материала, какой имеется по археологии Европы. В 1830 г. в штате Виктория близ Варнамбула был найден на большой глубине песчаник с оттиском ступней и ягодиц человека[4]. Однако эта находка оказалась недостаточной для ответа на вопрос, была ли Австралия населена людьми уже в третичный период. Лишь находки последних лет дают основание полагать, что в Австралии уже несколько тысяч лет назад жили люди. Это черепа, найденные в местности Тальгай, в Дарлинг Даунсе (Южный Квинсленд), в местности Кохуна близ реки Муррей и в местности Кейлор недалеко от Мельбурна. Они извлечены из пластов той же геологической эпохи, что и черепа нгандонгского человека (остров Ява). Во всяком случае черепа, найденные в Австралии, несомненно принадлежали человеческим особям типа нынешнего homo sapiens. Геттингенский антрополог Геберер считает, что протоавстралийцы, как их повсеместно обозначают, не были особой ветвью человеческого рода, самостоятельно возникшей в Австралии. Протоавстралийцы, как полагает Геберер, пришли в Австралию по некогда существовавшему азиатскому перешейку из древнего центра расселения первобытного человека в Азии. Предположение Геберера опирается на данные антропологических находок на острове Ява. Это останки солойского и вадьякского человека, которые по типу ближе к австралийцам, чем к неандертальцу.

Археологический возраст найденных черепов отдельными исследователями определяется различно. Согласно самым осторожным предположениям, австралийцы заселили материк по меньшей мере шесть тысяч лет назад.

Этнографические данные свидетельствуют также в пользу предположения о приходе австралийцев в их нынешние места поселения в те времена, когда еще существовал перешеек между азиатским и австралийским материками. У древних австралийцев не было мореходной культуры, о чем можно судить, в частности, по тому, что в их преданиях нет никаких упоминаний о пользовании мореходными средствами. Правда, отдельные племена на побережье пользовались кое-какими водными средствами передвижения, но это были рыбачьи лодки простейшей конструкции, на которых никто не отваживался выйти в открытое море. Более устойчивые лодки появились у них значительно позднее под малайским влиянием. Так как сухопутная связь между Австралией и Новой Гвинеей исчезла в эпоху плейстоцена вследствие образования Торресова пролива, люди, не знавшие мореходства, могли прийти на австралийский материк лишь до этого периода.

Ввиду того что в раскопах, в которых найдены упомянутые выше черепа, не обнаружено никаких каменных орудий, а вскрытые пласты не поддаются достаточно точной геологической датировке, не так-то просто определить абсолютный возраст этих доисторических находок. Систематические раскопки современными методами начались в Австралии сравнительно недавно. Во всяком случае до сих пор еще не удалось точно определить возраст многочисленных находок, обнаруженных в различных районах материка как на глубине, так и на поверхности.

Однако раз азиатское происхождение протоавстралийцев, по мнению палеонтологов, следует считать установленным, представляется возможным дать классификацию австралийских каменных орудий на основе сравнения с аналогичными более точно датируемыми находками в Южной Азии. Особую важность представляют находки на острове Кенгуру (западнее Аделаиды), на котором во время появления первых европейцев (1802 г.) австралийцев уже не было, а также на острове Тартанга, в устье Муррея. Здесь были найдены орудия (тесла, скребки, ручные клинья), высеченные из цельного куска камня и заточенные с одной стороны, совсем как у доисторических народов Юго-Восточной Азии (Тонкин, Малакка, Суматра). Все эти предметы, по мнению венского этнографа Фюрер-Хаймендорфа, относятся к распространенной по всему юго-востоку Азии культуре, южное ответвление которой составляет культура австралийцев.

О культурном многообразии австралийских племен в доисторический период свидетельствуют находки в раскопах под одной из скал в Девон Даунсе у реки Муррей. В одном из таких раскопов глубиной всего в пять метров палеонтологи обнаружили не менее одиннадцати культурных пластов. На самой большой глубине были найдены как «руководящая форма» заточенные с одной стороны ланцетовидные каменные наконечники длиной от 16 до 35 мм. Они похожи на скребла «пирри» с рукоятью, применявшиеся у австралийцев всего несколько десятилетий назад. В более поздних пластах найдены меньшие по размерам полукруглые каменные скребла, называемые «тула». Такое многообразие пластов дает нам представление о весьма сложном процессе развития орудий производства, происходившем в этом районе в доисторический период. Итак, на смену культуре «пирри» пришла культура «тула». Отсутствие аналогичных орудий в Южной Азии пока еще не дает нам возможности более точно определить возраст этих важных находок.

То же можно сказать и о находках на поверхности. К ним относятся топоры из гальки, найденные в Новом Южном Уэльсе. Галька — овальный, сточенный водой камень, встречающийся в высохших руслах рек. Пользоваться галькой очень удобно — ведь ее достаточно было оббить с одной стороны. Есть предположение, что это орудие, встречающееся в том же виде в так называемой баксонской культуре (Юго-Восточная Азия), применялось как ручное рубило и в Европе в конце мезолита и в начале раннего неолита.

Гораздо чаще находят топоры из гальки, заточенные довольно грубо, но зато с двух сторон. Этим орудием пользовались в одну из доколонизационных эпох, так как оно встречается среди находок, относящихся к раннеисторическому периоду. Каменные топоры такого же типа найдены в сравнительно поздних пластах Баксонского массива в северо-восточной части Тонкина (Вьетнам). Специалисты относят эти орудия ко второй половине III тысячелетия до н. э. Если предположить, что древнеавстралийская и древневьетнамская культуры одного происхождения, то, пользуясь известными данными по археологии Вьетнама, можно определить время возникновения австралийской культуры.

Еще в эпоху колонизации отдельные племена пользовались каменными топорами. Клинок к рукояти приделывали весьма примитивным способом: рукоять охватывала клинок гибкой петлей из ветки. Чтобы петля не соскакивала, в клинке выдалбливали желобок. Этот вид топора имел распространение лишь в восточной, южной и центральной частях Австралии. Описанные орудия не являются исконно австралийскими, ибо такие же орудия были найдены при раскопках на западном побережье Малаккского полуострова.

Примечательно, что лезвия других простых инструментов, найденных вместе с ранненеолитическими топорами, не затачивались, а оббивались, хотя и гораздо искуснее, чем орудия эпохи палеолита. Так, в ранних стоянках найдены очень маленькие ножи, сделанные из речной гальки, которые нынешним туземцам неизвестны. В эпоху колонизации наряду с обработанными топорами с креплением рукояти петлей применялись грубо обработанные ножи; у них были весьма длинные острые лезвия треугольного сечения, верхняя часть которых обмазывалась древесной смолой. С большим техническим мастерством выделывались наконечники копий лавролистной формы в северо-западном районе обитания австралийских аборигенов. Эти туземцы, подбирая бутылочное стекло, остававшееся в большом количестве из-под виски белокожих колонизаторов и представлявшее собой легко обрабатываемый материал, изготовляли из него наконечники для копий, не уступавшие в обработке каменным наконечникам солютрейского человека в Европе.

До европейской колонизации наконечники деревянных копий на юго-западе и юго-востоке материка обмазывались смоляной массой, в которую втыкались маленькие обломки камня; подобные обломки в большом количестве найдены при раскопках. По-видимому, когда-то такие наконечники имели большое распространение. Все это отнюдь не просто местные различия, проявляющиеся на ранних стадиях развития этих австралийских культур. Скорее следует предположить, что различные этнические группы австралийцев попали на материк извне уже с присущими им особенностями культуры и быта в весьма отдаленную от нас эпоху[5].

Антропология дает меньше данных для установления этого исторического расслоения, хотя среди австралийцев и существуют известные антропологические различия. Большинство австралийцев среднего роста. Рост мужчин 167–168 см, рост женщин несколько меньше. Зато рост мужчин восточных и северных племен 170–175 см. Для туземцев Австралии характерны длинные, стройные конечности и значительная худоба; правда, на севере, где природные условия для существования человека более благоприятны, люди не столь худощавы, как на юге.

Голова австралийца, как правило, удлиненной формы, с густыми черными волнистыми, порою мелковьющимися волосами. Эти волосы резко отличаются от волос африканских негров. Уже одного этого факта достаточно, чтобы не применять термин «австралийские негры», появившийся во времена открытия Австралии[6]. Характерные внешние признаки австралийца — глубокие глазные впадины под большими надбровьями и сильная приплюснутость носа. У южных племен эти признаки выражены гораздо отчетливее, чем у северных. Цвет кожи австралийцев можно в общем обозначить как шоколадный, но встречаются более светлые и более темные оттенки коричневого.

Если прежде антропологи относили австралийцев к «кавказской расе» на основе некоторого сходства с европейцами (например, волосы), то современные антропологи видят в них лишь промежуточную форму так называемой большой негроидной расы — понятия, равнозначного прежней «черной расе». С биологической точки зрения ближайшими родичами австралийцев являются дравидийские темнокожие племена тода и мунда, живущие в Южной Индии на Малабарском берегу. Значит, и биологически австралийцы связаны с народами Южной Азии.

Различия в культуре отдельных групп, о которых можно уже судить по находкам, относящимся к раннеисторическому периоду, ярко проявляются при сравнении австралийских языков. Об этих различиях нам рассказывают также исследования покойного патера Вильгельма Шмидта, основателя издававшегося на немецком языке этнографического журнала «Антропос»[7]. Величайшая заслуга Вильгельма Шмидта заключается в том, что он составил сравнительный лексикологический словарь австралийских языков. Это был смелый и нелегкий труд. Вильгельм Шмидт установил существенное различие между северными и южными австралийскими языками. Он показал, что в южноавстралийских языках слова в родительном падеже употребляются в постпозиции в отличие от языков североавстралийских[8]. На юге, например, говорят «дом отца», на севере же — «отца дом». Граница между областями распространения этих языков, по Шмидту, проходит так: от пункта на западном побережье Австралии, находящегося немного южнее залива Робак, на восток до середины материка, затем к югу до пункта, расположенного северо-западнее озера Эйр, далее на северо-восток и вдоль 16° южной широты до восточного побережья.

Вильгельм Шмидт, применяя в лингвистических исследованиях свой метод классификации племен по «культурным кругам», установил, что южноавстралийские языки распадаются на множество групп, из которых самая древняя группа языков Виктории. Согласно теории Шмидта, все эти языки начали когда-то свой путь через острова Торресова пролива и крайнюю северную оконечность полуострова Йорк. Позднее группа языков, появившаяся в центральной части Австралии, оттеснила южноавстралийские языки в их нынешние пределы, а отсюда произошло смешение языков центральной и южной групп и образовалась новая группа языков.

Внутреннего родства североавстралийских языков Шмидт не обнаружил. Произведенная им классификация языков по окончанию слова (гласный или согласный звук) была пересмотрена более поздними исследователями, что, однако, не затронуло выдвинутую Шмидтом классификацию австралийских языков по историческому признаку[9]. Тем временем большой знаток австралийских языков австралийский ученый Кэпелл (Capell) произвел еще более тщательное исследование имевшегося языкового материала. Он делит австралийские языки на территориальные группы: северное Кимберли, южная Австралия, центральная Австралия, северный и южный Квинсленд и центральная часть Нового Южного Уэльса. Он считает, что все эти языковые группы являются лишь «вариациями некоего единого типа». Однако и Кэпелл не смог определить, к какой именно семье языков мира относятся австралийские языки. В одном из своих трудов он пишет, что теперь уже нельзя считать абсурдной гипотезу о происхождении австралийцев и их культуры из Индии. Судя по этому высказыванию, он допускает родство австралийских и некоторых индийских языков.

Пусть пока еще не разработана периодизация истории австралийцев на основе данных антропологии, пусть еще не сказали свое последнее слово лингвисты, все же, несмотря на отсутствие памятников письменности, исторический процесс заселения Австралии вполне прослеживается по данным доисторических находок и через изучение материальной и духовной культуры, которую там можно было наблюдать еще в конце XIX века. Как же протекала жизнь в этих широтах?

Борьба за хлеб насущный

Бесплодно спорить, что человеку больше всего нужно. Разумеется, без пищи человек так же не может обойтись, как и без воздуха. Но в отличие от воздуха пищу человеку приходится добывать, и добывается она в различных районах земного шара по-разному, в зависимости от особенностей климата, флоры, фауны и т. д. Так, при одном и том же уровне развития производительных сил в зоне вечного снега и льда человек будет добывать пищу иначе, нежели в зоне тропических лесов или степей. При этом отношение человека к природе определяется в сущности состоянием производительных сил.

Каков же растительный и животный мир на австралийском материке? Если мы посмотрим на ботаническую карту Австралии, то увидим шесть различных растительных поясов, расположенных почти концентрическими кругами. В средней части материка вокруг озера Эйр находятся обширные пустыни, но не песчаные, как в Африке, а каменистые. Это широкие голые равнины с каменистой почвой, являющие поистине безотрадную картину. Впрочем, пустыни есть и на северо-западе и на западе материка: на северо-западе — скалистые, на западе — солончаковые. Но все они занимают лишь малую часть пространства, которое преимущественно покрыто колючим кустарником.

Каменистые пустыни средней части материка находятся в кольце так называемых скрэбов — широких равнин с жестколистным и колючим кустарником. Наиболее крупные из них — эвкалиптовый скрэб малли, акациевый скрэб мульга и скрэб бригалоу, особенно богатый различными видами растений. Название скрэба зависит от преобладающего в нем вида растения. Все эти степные пространства когда-то казались колонистам непроходимыми.

С севера и востока к скрэбам примыкают саванны и степи. Это равнины, поросшие высокой травой. В период дождей трава саванн достигает метра в высоту, а иногда разрастается настолько, что над ней видны лишь кроны деревьев. Дождевые лужи с обилием водяных лилий сохраняются даже в течение сухого периода. Здесь находят приют и пищу многочисленные птицы. Пейзаж оживляют сумчатые животные всевозможных видов. В южной части этого района обитает утконос.

В северной же и восточной частях Австралии проходит широкая полоса лесов. Лес редкий, похожий на лесной парк, но близ побережья становится более густым. Здесь преобладают вечнозеленые эвкалипты различных видов, достигающие шестидесяти метров в высоту. Встречаются и травяные деревья, о которых мы уже говорили, и так называемый блэкбой, душистая банксия со множеством цветков, древовидный папоротник, железное дерево, а также бунья-бунья — один из видов араукарий; растут даже некоторые виды пальм, как ротанг, кентия, ливинстона, а также панданусы.

Северная часть лесной полосы, несмотря на обилие осадков, не отличается тропической пышностью; лишь по берегам рек леса более или менее похожи на тропические. Там растут эвкалипты, встречаются бутылочное дерево, бумажное дерево, различные виды фикуса, а также заросли бамбука и мангровника.

В фауне Австралии нет столь четкого разграничения на зоны, как в ее флоре. Тем не менее между фауной засушливых районов средней части материка и влажных поясов побережья существуют заметные различия. Характерны для Австралии страусоподобная бегающая птица эму и различные виды кенгуру. Эму и кенгуру встречаются во всех зонах материка. Так же обстоит дело и с многочисленными пресмыкающимися (змеи и ящерицы), которыми так богата Австралия. Крокодил водится только в более жарких зонах. Широкие степи и саванны на севере и востоке, а также лесной пояс вдоль побережья — идеальные места для животных самых разнообразных видов. Здесь обитают различные представители тех древних сумчатых животных, к которым относятся уже упомянутые кенгуру, вомбат (величиной с барсука) и живущая на деревьях сумчатая лисица (ошибочно называемая «опоссум», который водится только в Америке), сумчатая мышь, сумчатый медведь, или коала, а также native cat («туземная кошка»), нареченная зоологами Dasyurus. К сожалению, многие клоачные животные, представляющие особый интерес для зоолога, как утконос, шкурка которого ценится весьма высоко, и муравьед, стали редкостью: они почти полностью истреблены. Зато в богатых водоемами саваннах на севере материка райское раздолье птицам. Там по зеркальной глади небольших озер плавают утки и гуси. В камышах прячутся журавли и пеликаны, а в пышных кронах деревьев — пестрые попугаи какаду, а также стаи курлыкающих голубей. Среди птиц Австралии встречаются такие феномены, как птица-лира и сорные куры, которые высиживание своих птенцов передоверяют солнцу.

Немало беспокойства причиняют австралийцам москиты. К ним относятся все виды анофелеса — рассадника малярии. Докучают туземцам и мухи, носящиеся целыми тучами, а также все разрушающие термиты.

Вместе с прочими «благами цивилизации» первые колонисты привезли на свою новую родину некоторых животных. Среди них были и кролики. Они совершенно одичали и, вредя посевам, стали стихийным бедствием.

По сделанному здесь краткому обзору можно было бы предположить, что флора и фауна Австралии бедны. Однако австралийцам-аборигенам известно многое, чего не знаем мы. Благодаря своей наблюдательности они прекрасные естествоиспытатели. Они знают окружающую их природу гораздо лучше, чем житель современного большого города знает свой район. Вот два примера в подтверждение этого факта.

Один из протекторов[10] племен северного Квинсленда написал большую книгу, в которой изложил наблюдения над бытом туземцев, накопленные им за время своего многолетнего протекторства. Он называет двести сорок видов растений, девяносто три типа моллюсков и двадцать три вида рыб, употреблявшихся туземцами в пищу! Миссионеру Штрелову, прожившему много лет в центральной Австралии, обитающие там племена сообщили названия невероятного количества животных и растений, входящих в их меню. Но их ботаническая и зоологическая эрудиция на самом деле еще шире — ведь они отправляют в свой желудок только съедобные растения и плоды и только съедобное мясо. В этом смысле природа Австралии дает человеку все, что ему необходимо.

В быту у австралийцев есть одна особенность, отличающая их от многих других народов земного шара: весьма своеобразный способ добывания пищи. При всей своей кажущейся примитивности он крайне нелегок, ибо стоит туземцам огромных усилий. Их способ хозяйствования требует большой наблюдательности и хорошего знания окружающей природы, без которых австралийцы вообще не могли бы существовать. Ведь они не возделывают почву, не занимаются животноводством! Пищу они добывают себе главным образом собиранием съедобных растений, плодов и насекомых и добыванием мелких животных. Это делают женщины и подростки. Мужчины охотятся на птиц и крупных животных. Такой формой хозяйства, основанной исключительно на собирательстве и охоте, определяется, естественно, и быт, и общественные отношения австралийцев. Это простейшая форма хозяйства в истории человечества. Она, пожалуй, более всего напоминает предполагаемое «первобытное состояние» людей.

Охота — привилегия мужчины. Мужчина знает повадки диких животных и птиц различных видов и приноравливает к ним приемы охоты. Среди четвероногих, на которых ведется охота, на первом месте стоят различные виды кенгуру, так как они встречаются по всему материку. Из этих видов заслуживают упоминания так называемый гигантский кенгуру и маленький красношерстный валлаби.

Бесшумно раздвигается высокая степная трава. Гуськом проходят смуглые мужские фигуры. У каждого в левой руке легкий деревянный щит, в правой — деревянные копья и копьеметалка. Уверенно, не произнося ни звука, идут они по следу кенгуру. Немилосердно печет солнце. Но охотников это не смущает. Никто из них не думает о том, сколько времени они уже в пути и сколько им еще осталось идти.

На горизонте всплывают кроны деревьев и вырисовываются очертания горной цепи. Где-то рядом юркнула ящерица со светлыми полосками на бархатистой коричневой спинке и светлыми пятнышками по бокам. Не сбить ей охотников со следа, обещающего им славную добычу. Приближается эвкалиптовая роща, и видно, как колышутся ветром сине-зеленые узкие листья. Уже показался невысокий кустарник, защищающий эвкалипты от ветров. Охотники затаили дыхание. По знаку вожака все застывают на месте. Перед ними у самых зарослей кустарника пасутся кенгуру. Внезапно звери начинают проявлять беспокойство. И вдруг взметаются их грузные туловища, и кенгуру с легкостью мячика перескакивают на другое место. Испуганные животные опасливо поглядывают по сторонам. Кругом все как бы замерло. Напрасная тревога. Можно продолжать трапезу. А охотники, притаившись, все еще сидят в засаде. Медленно тянутся минуты. В высокой траве охотники садятся на корточки и быстро перешептываются. Чтобы подойди к кенгуру на расстояние броска копья, необходима маскировка; поэтому охотники осторожно обмазывают лицо и тело землей. Двое из них обходят стадо и заползают за кусты, отрезая таким образом животным путь отступления. Отсюда, спугнув кенгуру треском ломающихся веток, они смогут погнать их на остальных охотников. А те уже отложили все снаряжение, кроме копья и копьеметалки, замаскировались пучками вырванной травы и, растянувшись цепочкой, подкрадываются большими осторожными шагами. Но кенгуру спокойно пасутся и ничего не подозревают. Раздается треск веток. Кенгуру вытягивают длинные шеи и таращат глаза на кусты. И вдруг из кустов вылетают копья. Они глубоко вонзаются в бурые тела животных. Над степью проносится торжествующее «кэу», вырвавшееся из глоток победоносных стрелков, а остаток перепуганного стада, уносясь прочь большими сотрясающими землю прыжками, исчезает вдали.

Подобного рода охота, ведущаяся нередко и в одиночку, — всего лишь один из многих способов, применяемых австралийцами. Гораздо добычливее, конечно, большая охота облавой, в которой участвуют несколько семейств. Тут опытные охотники расставляют людей и указывают каждому его задачу. Окружив участок поперечником примерно в полмили или более, участники охоты по знаку вожака бегут, крича во все горло и размахивая руками, к середине. Согнанных животных нетрудно перебить копьями или палицами. Нередко на такой охоте применяют заградительные сети, а иногда при благоприятном ветре кенгуру гонят огнем.

Огромного терпения требует способ охоты, при котором кенгуру подстерегают у водопоя. Если природа не предоставила охотнику пригодного укрытия, он быстро сооружает его из веток и выжидает в нем момент для метания копья. Более успешен другой способ. По обеим сторонам тропы, по которой кенгуру ходят на водопой, ставят сплошную изгородь из веток кустарника длиной в 300–400 м. Этот коридор сужают к месту водопоя. Перед самым водоемом выкапывают яму. Когда кенгуру идет на водопой, его загоняют криками и свистом в отгороженный проход, и он в конце концов падает в яму.

Чудеса выдержки, мужества и выносливости проявляются на охоте «измором». Охотник подходит к пасущемуся кенгуру и вспугивает его. Кенгуру перебегает на другое место. Тогда охотник снова приближается к кенгуру, и снова кенгуру перебегает на другое место. Так охотник не дает кенгуру ни секунды спокойно попастись. С наступлением ночи утомленный охотник ложится в траву и засыпает под открытым небом. Он стойко переносит и голод и жажду. На рассвете он опять принимается за свою жертву. И снова беспрерывно вспугивает несчастное животное, мешая ему пастись. И так до самой темноты. Эта беспощадная борьба человека с животным длится несколько суток. В конце концов загнанное животное уже не в силах двигаться. Пущенное умелой рукой, пролетает копье, и кенгуру падает, сраженный насмерть.

В лесистых районах обитает еще одно мелкое четвероногое — сумчатая лисица. В Австралии немало ее разновидностей. Это типичный древесный житель, укрывающийся в дуплах или пышных кронах деревьев. Но опытный глаз австралийца без труда распознает едва заметные следы когтей этого зверька на коре деревьев. Охотник тщательно исследует ствол, ищет на нем остатки песка или шерсти. Если в стволе есть дупло, в котором сумчатая лисица могла укрыться, у подножия дерева разводят костер из зеленых веток и таким способом зверька выкуривают из его убежища. В конце концов он выскакивает и становится добычей охотников. Его убивают копьем или метательной палицей. Если же охотник замечает сумчатую лисицу на дереве, в листве, то он карабкается по стволу и там убивает ее. Взбирается он по зарубкам, которые делает топором. Подобным способом ведется охота на австралийского сумчатого медведя коалу, который также скрывается на деревьях, но настолько неповоротлив и неуклюж, что поймать его совсем нетрудно.

Весьма необычен на вид бурый коротконогий вомбат, тучностью и повадкой напоминающий медведя, хотя ростом он не превосходит обычного терьера. Этот зверек весит до семидесяти фунтов. Он устраивает жилище под землей на глубине шести метров, откуда прорывает на поверхность несколько наклонных ходов.

Охота на вомбата ведется следующим образом. Прежде всего охотники проверяют, обитаема ли обнаруженная ими нора. Для этого в ходы подземного сооружения вползают дети. Они спускаются туда ногами вперед. Нащупав вомбата своими голыми ногами, они тут же начинают сильно колотить кулаками по своду прохода, и взрослые, припав ухом к земле, определяют местоположение вомбата. Затем охотники быстро раскапывают нору остроконечными палками, выбрасывая землю корзинами, и без особого труда убивают примирившегося со своей участью вомбата в его собственном доме. Впрочем, австралийцы не очень-то любят раскапывать грунт — ведь работа эта нелегкая — и поэтому предпочитают дождаться жарких дней, когда вомбат сам выбирается из своего подземного жилища.

Под землю прячется и дикобраз, и его тоже «выкапывают», хотя он отнюдь не столь безобиден, как вомбат, покрытый всего лишь жесткой шерсткой. Не брезгуют австралийцы и другими, более мелкими четвероногими, такими, скажем, как сумчатая лисица, летучая собака, летучая белка, водяная крыса и даже мышь.

Излюбленная птица австралийцев — страусоподобный эму. Его ценят за обилие мяса (до 130 фунтов) и красивые перья, которые используются для украшений. Приемы охоты приспособлены к особенностям этой птицы, они весьма характерны. Один из таких способов состоит в том, что охотник, спрятавшись в кустах, приманивает эму каким-нибудь ярким предметом — камешком или перышком. Эму подходит к кустам, и охотник убивает его копьем из засады. Так эму становится жертвой собственного любопытства.

На севере материка мужчины племени ларакиа и вогаит с самого рассвета прячутся в кронах деревьев, плоды которых эму считает большим лакомством. Поедая плоды, эму не подозревает, что это его предсмертная трапеза. Особое охотничье искусство проявляют южные австралийцы, маскируясь под эму. Этот же способ применяют бушмены Южной Африки в охоте на страусов. Охотники обматывают травой метровый шест и насаживают на него пучок перьев. Эта конструкция имитирует шею и голову эму. Бока эму делают из той же травы, обкладывая ею свои бедра, а хвост — это еще один пучок травы, торчащий у охотника сзади. Маскарад оказывается еще более удачным, когда охотники надевают на себя шкуру эму. Голова эму насаживается на палку, втиснутую в шею птицы. В таком наряде охотники подкрадываются к эму, искусно подражая его раскоряченной походке. Копье они волочат по траве пальцами ног и, подойдя к своей жертве совсем близко, вонзают его в перепуганную птицу.

Север материка с его многочисленными водоемами — приют самых разнообразных птиц, там требуются иные способы охоты. Этот необычайный птичий рай очень хорошо описал в своем дневнике Людвиг Лейхгардт, проделавший в 1844–1846 гг. первым из европейцев поистине героический переход по еще не изведанным местам от восточного побережья до Архемленда на севере. Вот одна из страничек его дневника: «В последние несколько суток еженощно вверх или вниз по реке летят большие стаи гусей, да так низко, что нам отчетливо слышны взмахи их крыльев. Чуть повыше со стремительной быстротой проносятся плотные стайки свистящих уток. День и ночь над нами гогочут гуси, крякают утки, монотонно курлыкают журавли и кричат белые и черные какаду. Пролетает над нами и стая коршунов, и это означает, что где-то поблизости более крупный водоем».

Но австралийцу мало того, что птицам нет ни минуты покоя от его метких копий и дротиков, ему надо, чтобы в любом случае охота была успешной. Поэтому он, изучив все повадки и особенности птицы, старается во что бы то ни стало ее перехитрить.

На широких просторах реки Муррей беззаботно резвятся утки. Чуть ниже по течению на обоих берегах суетятся люди. Они расставляют сеть, погружая ее в воду на значительную глубину. Сеть укрепляется на нескольких сваях. А чуть выше по течению один из участников охоты уже вошел в воду и осторожно поплыл к утиной стае. Только бы не спугнуть ее неосторожным всплеском! Сильными руками пловец неслышно разрезает гладь реки, постепенно загоняя дичь в сеть. Еще немного — и все утки будут там.

Но вот пловец громко хлопает в ладоши и бьет руками по воде. Он верно рассчитал расстояние, отделяющее уток от сети. Испуганные утки пытаются взлететь. Но что за хищная птица крича проносится над ними? Уж не ястреб ли? Встревоженным уткам и невдомек, что кто-то с берега, спрятавшись за куст, кинул в них куском коры, имеющим очертания ястреба, и что крик, который они услыхали, исходит от человека. В смертельном испуге утки ныряют под воду и врезаются своими маленькими головками в большую сеть, выбраться из которой невозможно.

Но на плавающих уток охотятся и в одиночку. При неожиданном появлении стаи плавающих птиц австралиец подплывает к ним под водой, дыша через тростниковую трубку, внезапно хватает одну из них за лапки, тянет под воду и сворачивает ей шею. Чаще всего пловец маскируется, накрывая голову камышом и водорослями, и застает врасплох ничего не подозревающих птиц.

На юге Австралии в водоплавающих птиц бросают небольшие копья или накидывают им на шею тонкую петлю, укрепленную на шесте. Когда же птицы линяют, туземцы отгораживают сетями большие участки камыша, а затем, идя от берега сквозь камыш, загоняют в сети спрятавшуюся птицу. На лебедя охотятся иным образом. Охотник загоняет его в камыш, где эта птица не в состоянии расправить свои крылья. Тут он и вонзает в нее копье или убивает ее палицей.

Гораздо меньше усилий требует охота на какаду и голубей. Целыми тучами носятся они над озерами и реками и с шумом садятся на ветви деревьев, растущих по берегам. Туземец пускает в них дротик или обычный бумеранг, и почти не бывает случаев, чтобы он промахнулся. Племена Гипсленда (Южная Австралия)[11] охотятся еще проще. Они забирают птиц прямо из гнезд, когда те сидят на яйцах или линяют. В эту пору птицам трудно летать. Число видов птиц, пользующихся у австралийцев славой отменной пищи, в действительности гораздо больше, чем это принято считать. Добычу охотника составляют также орел, пеликан, сова и птица-лира.

В жаркое время года во всех районах материка появляются пресмыкающиеся, которые ценятся как особый деликатес. К ним относятся крупная игуана, обитающая в Гипсленде, и различные виды змей, такие, как гадюка, черная, тигровая и бурая змеи. Не исключаются также и амфибии. Немалое значение в жизни некоторых племен имеет ловля черепах. В Гипсленде и Виктории охотятся на пресноводных черепах, обитающих в реках, лагунах и болотах, тогда как на северо-западном и северо-восточном побережьях материка предпочитают черепах морских. Черепаху настигают на суше во время яйцекладки и забирают у нее 50–60 яиц величиной с голубиное. А иногда ловят ее, когда она тихо дремлет на волнах, но и тогда поймать ее не так-то просто.

Блестит необыкновенно гладкое море. Печет солнце. Небо синее-синее. Ни облачка, ни ветерка. Лишь возле рифов легкие всплески — признак того, что под тихим зеркалом моря обитают живые существа. Вдалеке — лодка. Она кажется не более ореховой скорлупки. Бесшумно скользит она по поверхности моря. Две смуглые фигуры неторопливо, осторожно режут веслами сверкающую гладь. Они что-то ищут, пытливо всматриваясь в бескрайний простор. И вот на поверхности моря появляется нечто круглое и серое. Это и есть черепаха, которую ищут охотники. Еще несколько взмахов веслами, и лодка медленно подходит к черепахе, мирно наслаждающейся светлым морским покоем. Один из охотников осторожно спускается за борт. Почти неслышно подплывает он к черепахе. Несколько сильных ударов по черепахе, и крепкие руки пловца погружают ее в воду. Пловец опрокидывает ее на спину и выворачивает ей передние лапы. Теперь она не уйдет. Все решилось в несколько секунд. Победил человек. С лодки к пловцу летит канат. Пловец обматывает им беззащитную тварь, и совместными усилиями оба охотника втаскивают черепаху в лодку.

Говоря о заселении Австралии, мы уже указывали на то, что австралийские аборигены вряд ли могли прийти в эту часть света на мореходных судах. Да и способы ловли рыбы у них не столь разнообразны и совершенны, как у народов, для которых море или какой-либо водоем являются источником существования. Правда, австралийцы даже и внутри континента занимаются рыболовством всюду, где только для этого имеются условия, но это у них такое же добывание пищи, как охота и собирательство, необходимые для поддержания жизни.

В средних областях Австралии в сухой период, когда реки настолько мелеют, что их можно перейти вброд, рыбу ловят просто руками. Обычно применяется следующий способ ловли: от одного берега к другому вплотную один к одному идут вброд мужчины и мальчишки. Они кричат во все горло, бьют прутьями по воде и таким способом гонят рыбу на мель. Внезапно по условному знаку подымается такой вой, что рыбы с испугу бросаются в прибрежный ил. Отсюда мужчины легко достают их и бросают женщинам, ожидающим на берегу.

На севере, в тропической зоне и в восточном Квинсленде пользуются овальными и сумковидными неводами с рамой из ствола ротанговой пальмы. Невод держат две женщины — одна с одного конца, другая с другого. Они идут бродом, крепко стегая по воде связкой прутьев, и рыба устремляется в невод.

Как показал ряд сравнительных исследований, сетевое рыболовство не является исконно австралийским; оно было заимствовано у народов Океании, как и рыболовные крючки из кости или дерева, которые южноавстралийским племенам до прихода европейцев не были известны. Зато ловля рыбы при помощи остроги с несколькими зубцами — исконно австралийский способ. Он состоит в следующем: рыбак отыскивает на воде риф и взбирается на него. Здесь он стоит недвижно с острогой, поднятой для метания. Лишь взор его рыщет по поверхности воды. Выследив добычу, рыбак делает бросок, и оружие вонзается в рыбу.

Весьма распространены заслоны, которые устанавливают поперек русла реки. Такой способ ловли на первый взгляд довольно примитивен. Однако для того чтобы он был успешным, нужно хорошенько продумать конструкцию заградительного устройства. Требуется также немало физического труда для сооружения заслона, который выдержал бы напор воды. (Заслон делается из прутьеь, веток или камней.) На северном побережье Австралии туземцы сооружают также простые верши из гибких полых стеблей и вставляют их в заслон. Этот способ ловли рыбы австралийцы позаимствовали, очевидно, у малайцев. Негоды вделываются иногда даже в каменные запруды.

В заливе Карпентария туземцами воздвигнуты каменные молы, уходящие полукругом в море на расстояние до трехсот метров. Однако наиболее известный каменный мол такого типа находится в верховьях реки Дарлинг, называемой здесь Бреварина. Выше города Берка на каменистом русле реки было создано весьма сложное сооружение, имеющее до ста метров в длину и столько же в ширину. Это гигантский лабиринт из каменных стен высотой около метра. Иногда сильное течение сносит самый верхний слой камней. Но в целом мол построен прочно, в течение жизни многих поколений успешно сдерживал напор воды. Рыб, застревающих в одном из отсеков лабиринта, туземцы легко достают руками. Еще во второй половине XIX века это сооружение поддерживали жившие поблизости племена.

Морские млекопитающие, обитатели этих морей, имеют для туземцев гораздо меньшее значение, чем различные виды рыб. Охота ведется лишь на морскую корову острогой в заливе Карпентария. Китов и дельфинов добывают прямо на берегу, когда их выкидывает на сушу бурей, но специально на них не охотятся.

Не брезгуют здесь моллюсками, из которых, по свидетельству Рота, только племенам Квинсленда известно 93 вида. Их собирают женщины и дети. Даже в засушливых областях средней части материка в кустарниках и под валунами еще находят крупных сухопутных улиток. Пресноводные ракушки скрываются в лужах и в прибрежном иле некоторых рек. Сохранившиеся на берегах Муррея огромные кучи ракушек свидетельствуют о завидном аппетите многих поколений уже давно вымерших племен. Подобного рода скопления морских ракушек имеются на восточном побережье материка, а на рифах северного побережья местные жители и по сей день собирают устриц.

Австралийцы очень любят гусениц и жирные личинки мотылька, называемого англичанами witchedy grub. Найдя эти личинки между корнями дерева, женщины вырывают их оттуда заостренной палкой. Нередко личинки гнездятся в утолщениях на стволах определенных видов эвкалиптов; тогда добывание этого деликатеса становится делом далеко не безопасным, и поэтому им занимаются мужчины. С удивительной легкостью и уверенностью они взбираются вверх по стволу, насекая на коре топором одну за другой зарубки. В северо-восточном Квинсленде туземцы забираются на деревья при помощи длинного, гибкого стебля тростника. Они держатся за концы этого своеобразного каната, охватывающего дерево, и, откидываясь назад, упираются ногами в ствол. Петля забрасывается рывками все выше и выше, и с каждым рывком делается шаг вверх одной ногой. Там, где описанные два способа (топор и петля) не применяются, как, например, у племени вордаман на северо-западе, на дерево взбираются обычным способом — цепляясь за кору руками и ступая по ней ногами.

Из насекомых наиболее ценным деликатесом у туземцев центральной Австралии считается медовый муравей. Живет он колониями в земле, и для того чтобы установить, где находится вход в его подземное жилище, требуется особая наблюдательность. Собирают медовых муравьев женщины. Когда женщина находит муравейник, она палкой разрывает землю и раскидывает ее руками. Это тяжелая работа — ведь медовые муравьи обосновываются на значительной глубине, и, чтобы их достать, женщине приходится залезать под землю. Медовый муравей накапливает в нижней части брюшка сладкий сок, чем и объясняется его название. Разбухая от соков, он принимает бесформенные очертания, делается малоподвижным, и поэтому его без труда собирают в деревянные миски. Захочется туземцу полакомиться, он хватает муравья за головку и из нижней части его брюшка губами высасывает мед.

На севере и на юге материка природа дарует человеку мед диких пчел. Эти пчелы не имеют шала и поэтому совершенно беззащитны. Похищать запасы меда, накапливаемые ими в дуплах деревьев, — дело неопасное. Проходя мимо деревьев, женщины и дети пристально вглядываются в гнилые стволы; они смотрят, нет ли в них дупла — ведь в дупле могут оказаться занятые своей кропотливой возней трудолюбивые собиратели нектара. А иногда женщины и дети прижимаются ухом к какому-нибудь дряхлому дереву и прислушиваются. Если слышно жужжание, значит, в дупле есть пчелиное гнездо. Тогда они быстро разламывают рыхлую кору и достают оттуда замечательное яство, которое кладут пригоршнями в деревянную миску, если только не отправляют прямо в рот.

При всей страсти к подобного рода лакомствам отдельные племена все же весьма разборчивы. Так, племена, живущие в низовьях реки Тулли, едят мед лишь определенного вида пчел, а у туземцев залива Принцессы Шарлотты мед молодого выводка считается вкуснее меда остальных пчел и поэтому предназначается для старейшин племени.

Среди мелких животных нет ни одного, которое австралийцы не употребляли бы в пищу. Оно и понятно. Австралийцы не могут быть слишком разборчивы в еде — ведь у них нет надежной базы в виде земледелия или животноводства. Женщины и дети занимаются сбором съедобных растений. На рассвете женщина со всеми своими детьми, даже самыми маленькими, покидает становище. Заостренная клином деревянная палка да продолговатое деревянное корытце (на севере — корзинка из камыша или волокон какого-нибудь растения) — вот и все снаряжение женщины. Оно ей не в тягость. Гораздо труднее во время таких ежедневных походов смотреть за детьми. Да к тому же еще для собирания руки должны быть по возможности свободны. Тут австралийские женщины поступают так: грудных детей кладут в выложенное травой корытце из дерева или коры; его, балансируя, носят на голове, а для устойчивости под корытце подкладывают лубяное кольцо. Иногда такая «походная люлька» закладывается под левую руку и поддерживается лубяным шнурком, перекинутым через плечо. Реже, как это бывает в низовьях Муррея, женщины носят грудных детей на спине в сумке из звериной шкуры. Став чуть побольше, малыш перебирается к матери на плечи и держится обеими ручонками за копну ее волос. А когда ребенок начинает ходить, он уже передвигается самостоятельно наравне со взрослыми. Позднее мальчики становятся помощниками отца, девочки — помощницами матери. Так дети с самого раннего возраста приучаются к своим будущим обязанностям.

Австралия отличается обилием съедобных плодов и растений, что объясняется разнообразием ее природных условий. Меню австралийца зависит и от времени года. Австралийцы хорошо знают, когда созревают те или иные плоды, травы и другие растения, — ведь от этого зависит их существование.

Некоторые растения и плоды в силу наибольшего распространения, а может быть, и своих питательных свойств (вопрос еще не исследованный) имеют в жизни австралийцев особое значение и потому достойны упоминания. В средних областях материка в больших количествах едят маленькие, величиной с горошину клубеньки циперуса (cyperus rotundus), напоминающие своим сладковатым вкусом орехи. Живущее в средней части Австралии племя аранда называет их «йелка». Циперус растет на песчаных отмелях криков, и как только его ботва начинает вянуть, женщины разрыхляют почву своими палками. Им не приходится долго возиться, так как клубни циперуса залегают неглубоко. Перед едой клубеньки трут между ладонями, счищая шелуху. Шелуха сходит быстрее, если предварительно клубеньки полежат в горячей золе.

На севере самый распространенный корнеплод — ямс. Он скрывается от взора человека, пряча свою ботву. Требуется не только тонкое чутье, чтобы найти этот корнеплод, но и большая физическая сила, чтобы его добыть. Ведь клубни ямса приходится доставать из земли простой палкой, а то и вовсе руками. Клубни эти толщиной с палец и длиной примерно в тридцать сантиметров залегают очень глубоко, и, чтобы извлечь их, приходится сначала выкапывать большую яму. Видимо, поэтому у многих племен вопреки существующим обычаям ямс собирают не женщины, а мужчины. Но и вне тропического пояса — на крайнем юге материка, в окрестностях нынешнего Мельбурна — природа предоставила человеку вкусный дикорастущий ямс.

На севере в небольших водоемах и лужах растет также водяная лилия, прочно вошедшая в меню живущих там племен и собираемая ими и поныне.

Наконец, употребляются в пищу и различные виды трюфелей. Только зоркие глаза туземцев могут по небольшому, едва заметному возвышению почвы обнаружить место, где скрываются в земле эти грибы.

Съедобная зелень — это сердцевидные листья древовидного папоротника, стебли травяного дерева, листья одного из видов настурции и заячья капуста. Съедобно и растение, называемое ботаниками клейтония. Она растет на песчаных холмах внутренних областей материка, ее мясистые листья особенно разрастаются после сильного дождя. Испеченные в горячей золе, они представляют собой великолепную пищу для туземцев, которые, впрочем, охотно едят их и в сыром виде, так как содержащаяся в них влага отлично утоляет жажду.

Женщины и дети собирают также и зерна различных растений. Их растирают камнем на плоской каменной плите и получают таким образом особый вид муки. Из этой муки, смочив ее водой, они пекут в горячей золе лепешки, напоминающие хлеб. Австралийцы едят и различные сорта портулака; один из них хорошо известен туземцам под названием «муниеру»; его семена по виду напоминают порох. Когда они созревают, их собирают целыми фунтами. Женщины сначала выкапывают растения и сносят их в становище. Там их раскладывают на шкуры кенгуру. Верхняя часть шелухи семян, похожая на глазное веко, при сушке лопается; очищенные таким образом бесчисленные зернышки ссыпают в деревянную миску. Такой способ обработки семян весьма удобен.

В пищевом режиме многих племен большое значение имеет ядро ореха папоротниковой пальмы, которое, однако, ядовито и поэтому требует специального приготовления. Употребление этих орехов в сыром виде вызывает рвоту и понос. Женщины сначала вымачивают собранные орехи в луже в течение нескольких суток. Затем в сухом песке делают яму глубиной в вытянутую руку, выкладывают ее камышом, помещают туда вымоченные орехи и покрывают их песком и листьями травяного дерева. Через две недели орехи уже безвредны. По всей вероятности, орехи папоротниковой пальмы были впервые подвергнуты такой обработке совершенно случайно. Другие племена обезвреживают эти орехи иным путем: сначала раскалывают, а затем толкут на каменной плите. Полученную массу кладут в специальную корзину, которую помещают в проточную воду. Так ореховая масса промывается в течение четырех-пяти дней. После этого ее разминают и затем пекут в горячей золе. При обоих способах процесс обезвреживания орехов начинается с вымачивания. Затем в первом случае им дают перебродить, во втором их выжаривают.

Особое место среди плодовых деревьев материка занимает бунья-бунья, представляющая собой один из видов араукарии — древней породы хвойных, сохранившейся лишь в этих краях. Бунья-бунья — дерево-гигант, достигающее сорока метров в высоту, растет главным образом в Квинсленде на 27° южной широты на участке площадью в 900 кв. км. Плоды буньи-буньи по виду напоминают зеленую кедровую шишку неправильной формы. Когда они созревают, для окрестных племен наступают блаженные дни: мучнистые плоды буньи-буньи опадают в таком большом количестве, что туземцы буквально объедаются ими.

Этими благословенными дарами природы пользуются и соседние, и более отдаленные племена, если только приходят с мирными намерениями и не зарятся на чужую дичь. Подобного рода мирное общение племен в Австралии пе редкость, оно наблюдается также и там, где залегает ценимая туземцами красная глина, которой они обмазывают свое тело и предметы культа, а также в каменоломнях, поставляющих материал для каменных топоров.

В силу того что австралийцы в течение длительного времени испытывали большой недостаток в мясной пище, у них появился весьма своеобразный обычай, обозначаемый этнографами как эндоканнибализм. Одолеваемые мясным голодом, люди некоторых племен убивали своих соплеменников и съедали их. С каннибализмом европейцы встретились, правда, в различных областях Австралии, но на этом материке людоедство наблюдалось редко в отличие от других народов Тихого океана, у которых оно стало обычаем[12].

При всей скудости флоры в Австралии растут вкусные ягоды, напоминающие нашу смородину и крыжовник. Племена, живущие в окрестностях Порт-Линкольна, собирают с января по апрель так называемую каркаллу, которая в изобилии свисает с кустов месембриантема, растущего на песчаных холмах. С каким удовольствием туземцы, сжимая ягоду двумя пальцами, выдавливают из нее прямо в рот сладкую липкую мякоть! Преимущественно на морском побережье растет кустарник карамби, ярко-красные ягоды которого величиной с маслину очень вкусны. В жаркую погоду туземцы располагаются на земле под кустом карамби и не встают до тех пор, пока не оборвут все ягоды.

Мы упомянули лишь наиболее важные виды австралийских растений. В течение жизни многих поколений австралийцы изучили флору и фауну своей страны лучше, чем это могли сделать европейские ученые. Они научились отличать полезное растение от вредного, научились особой обработкой (вымачивание, брожение и прожаривание) делать съедобными ядовитые плоды и обогатили таким образом свое питание. Чтобы выработать все эти методы, понадобился длительный опыт.

Австралийцы, хотя и сохранили в своем жизненном укладе самобытные черты, тем не менее в экономическом отношении уже далеко ушли от того, что у нас называют первобытным состоянием человечества.

Многие путешественники XVIII и XIX веков, поддаваясь влиянию людей невежественных и высокомерных, утверждали, что туземцы этого континента не относятся к человеческому роду. Необоснованность подобного представления вскоре с ростом знаний о жизни австралийских племен была обнаружена. И все же далеко не все знают о том, что австралийцы не живут одним днем! Конечно, многое из собираемой ими пищи не может храниться долго и поэтому немедленно съедается, но лепешки, выпекаемые из муки травяных семян, орехи бунья-бунья и многое другое откладывается про черный день. Так как в Австралии различные плоды поспевают в различное время года, туземное население не могло не стать «народом — собирателем урожая», как его называл этнограф Юлиус Липс. У них появилась даже целая система заготовок продовольствия.

Туземцы западного побережья ухаживают за некоторыми растениями, и этот факт весьма ценен для науки, он свидетельствует о том, что у австралийцев уже существуют зачатки земледелия. Выкапывая ямс, австралийцы зарывают верхушки клубней обратно в землю (так же, как всегда поступали возделыватели ямса в Индонезии и Океании); ведь верхушки клубней ямса — ростки новых всходов. Возможно, что этот способ выращивания ямса австралийцы некогда заимствовали у малайцев, влияние которых передавалось через искателей жемчуга и ловцов трепангов еще до европейской колонизации.

В поисках нового становища

Так как каждая австралийская семья изо дня в день охотится и собирает съедобные плоды и растения на сравнительно небольшом участке, им приходится время от времени менять место становища. Когда дикорастущие съедобные растения редеют и количество дичи заметно уменьшается, главы семейств, входящих в общину, совещаются о выборе нового места для охоты и собирательства. При этом надо остерегаться выходить за географические границы племени, образуемые деревьями, скалами, естественными водоемами или горными кряжами. При выборе становища важно также и время года, когда происходит перекочевка. Направление пути определяют созревание важных пищевых растений и переход дичи на новое место кормежки.

Занимается утро. В стойбище царит оживление. Женщины прячут в кустах и дуплах тяжелые терки и каменные колотушки. Когда через несколько месяцев они вернутся на старое место, все это им пригодится. С собой берут лишь самое необходимое. Мужчины — оружие (копья, палицы, щит и копьеметалку), женщины — деревянные миски, незаменимую землекопалку, которая, если понадобится, может стать и грозным оружием. Каменные орудия — топоры и ножи, сухожилия животных и волосы, необходимые для изготовления украшений и орудий, а также излюбленные земляные краски — все складывается в корзины и сумки из звериной шкуры. Хоть пожитки и невелики, весят они немало. Маленьких детей также несут женщины.

Отдельные группы трогаются в путь. Мужчины шагают с мужчинами, женщины с женщинами, так уж исстари повелось. Оживленный говор явно свидетельствует о том, что переход на новое место — радостное событие. По пути все зорко смотрят по сторонам — все съедобное по-хозяйски отправляется в деревянную миску.

Все выше и выше поднимается солнце. Немилосердно разливает оно свой жар по земле, по высокой степной траве. Временами встречаются небольшие купы деревьев, и тогда в их тени можно хоть ненадолго укрыться от зноя. Идущие сбавляют шаг, говорок стихает. Лишь изредка слышатся короткие фразы.

Нетерпеливые взоры мужчин обращены на восток. До цели уже недалеко. Стаи птиц на горизонте возвещают о близости водоема и богатой растительности. Растянувшаяся колонна вступает в высохшее русло реки. По дороге встречаются ямы — признак того, что кто-то рыл здесь колодцы. Привал еще не скоро. Идущие впереди уже исчезли за поворотом, словно сквозь землю провалились. Нужно догнать их. Понемногу заросли камыша по сторонам редеют и наконец совсем исчезают. Взорам идущих открывается низина, покрытая зеленой сочной травой. После однообразного пейзажа с высохшей растительностью это поистине необычайное зрелище. Величественная картина широкой равнины как бы заключена в рамку из вытянувшегося снизу кустарника, по краям которого слева и справа стоят, как солдаты на посту, гигантские деревья с широким навесом листвы. Здесь и будет новое стойбище.

С криком взлетает встревоженная стая какаду. Высоко в небе величаво кружит орел, как бы наблюдая за порядком. Спокойно оглядывается по сторонам вожак идущих туземцев. Он доволен местом нового стойбища. Крепко вонзает он в землю копье, а рядом кладет свою сумку из звериной шкуры и щит. Так же поступают и его спутники. Постепенно подходят отставшие. Никто не чувствует усталости.

Начинается суетливая возня, но продолжается она недолго. Беспокойная толпа постепенно рассасывается; образуются небольшие группки, и каждая из них находит себе занятие. Старики сдирают каменным топором кору со стволов и вбивают в землю несколько столбов, которые соединяют поперечными жердями. К построенному остову приделывают пласты коры — вот и готова защита от ветра. Тем временем женщины собирают топливо для костра и приносят воду. Из потаенных мест в кустах они достают припрятанные камни-зернотерки и многое другое из некогда оставленной здесь нетранспортабельной домашней утвари. Там и сям, перед отдельными ветровыми заслонами мелькают огни. Тлеющими головнями, которые женщины принесли с собой из оставленного стойбища, разжигают костер, чтобы приготовить пищу.

Так однообразно проходят дни австралийца, сегодня, как вчера, а завтра, как сегодня, дни, неизменно наполненные заботой о поддержании жизни.

Однако австралийцы избавлены в известной мере от заботы о жилище. Когда позволяет погода, они ночуют и под открытым небом либо довольствуются пещерами и навесами скал. Если природа не предоставляет им никаких укрытий, они строят себе жилища, правда, простейшей формы из-за кочевого образа жизни. И все же поразительно, какие разнообразные решения этой задачи находит ум человека. Так, на юге преобладают покрытые корой ветровые заслоны, тогда как в других местах строят ульеобразные хижины. Остов хижины делают из веток, реже из бревен, как на побережье залива Ганновер (Западная Австралия). Туземцы Квинсленда обкладывают остов хижины листьями, на западе для этого употребляют кору бумажного дерева. А когда на щедрых ямсовых полях (как у реки Хутт) приходится дольше, чем в других местах, возиться со сбором урожая, на обкладку остова хижины идут даже дерн и пласты земли.

Обычно такие хижины предназначаются только для одной семьи. Но в низовьях Муррея встречались и более крупные хижины, в которых жило несколько семей. Иначе выглядели большие хижины, которые строили себе неженатые мужчины. Но это для Австралии исключение.

Хижины в стойбище расположены отнюдь не как попало, они группируются сообразно родственным отношениям семейств по давней традиционной схеме, различной у разных племен. Так, например, у племени вурунджерри на юго-востоке материка каждый женатый мужчина поселяется со своей женой в восточной части стойбища. С северной стороны хижины женатого мужчины находится хижина его брата, немного западнее — хижина его родителей и вдвое дальше последней — дом тестя и тещи.

Отводится место и для хижины иноплеменных гостей. Мотивы этого обычая неизвестны; не у всех племен есть такие дома. Иноземных гостей размещают в особом месте и на больших межплеменных сходках, происходящих в определенные времена года. В центральной Австралии различные племена размещаются затем по брачным классам, дабы расположение хижин не давало никакого повода для нарушения существующих обычаев, четко определяющих взаимоотношения полов и возрастных групп.

Люди племени аранда в одном из своих многочисленных мифов о жизни предков сообщают о тех временах, когда вода была им еще незнакома и они утоляли жажду листьями сочных растений. Таким же образом утоляют жажду многие племена засушливых областей и поныне. Мы уже говорили, что мясистые листья клейтонии богаты влагой.

Но растительный мир предоставляет в распоряжение австралийца и другие источники влаги, делающие возможным его существование и в более тяжелых климатических условиях. Жизненный опыт австралийца научил его распознавать виды деревьев, особенно богатые влагой. Для европейца эти тайны всегда оставались неразгаданными. Но от зорких глаз туземца не скроется ни одно дерево, содержащее влагу. К таким деревьям относится особый вид эвкалипта, растущий в скрэбах малли. Его корни залегают неглубоко. В случае надобности один из корней эвкалипта достают заостренной палкой. От этого корня отрубается часть длиной примерно в метр. Стоит теперь отрубленную часть корня немного подержать отвесно, как из нее начнут падать капли кристально прозрачной жидкости. Эти капли собирают в деревянную миску. Такими же свойствами обладают и другие деревья, такие, как hakea lorea — разновидность suberea. В мягком стволе стеркулии и характерного для Австралии бутылочного дерева пробивают большие отверстия, в которых быстро накапливается сок — хорошее прохладительное питье для изнуренного жаждой человека. В утолщениях на стволе бумажного дерева также накапливается до литра воды.

А там, где встречаются панданусы, австралиец добывает влагу следующим образом. Ему известно, что эти стройные деревья растут только на влажной почве. Чтобы найти особенно влажное место, он в различных местах вонзает в землю копье. Если наконечник вынутого копья оказывается мокрым, то в отверстие, оставшееся в земле от копья, тотчас же закладывается пучок травы. Он служит австралийцу фильтром, в который вставляется стебель тростника как питьевая трубка. Этот же способ применяют бушмены в пустыне Калахари (Южная Африка). Их образ жизни во многом схож с бытом австралийцев. Если же австралиец не находит этих вспомогательных источников влаги, то и тогда он не унывает. Австралиец буквально чует места, где может быть вода. В каком-нибудь крике или неподалеку от него он выкапывает палкой и руками крохотный колодец, которого, однако, хватает, чтобы снабдить водой всех жителей стойбища. В большинстве случаев такие колодцы имеют полметра глубины. Когда, перекочевывая на новое место, колодцем перестают пользоваться, его тщательно прикрывают хворостом для защиты от диких зверей.

Чистую питьевую воду нередко находят в гранитных, кварцевых и известковых пещерах горных кряжей. Значительно проще решается проблема воды на северном и восточном побережьях, а также в районе большой водной системы рек Муррей и Дарлинг. Здесь в жаркие дни всегда можно освежиться прохладной влагой. И не только утолить жажду, но и смочить голову или окунуться в воду.

На примере простейших форм ведения хозяйства у австралийцев можно видеть, что человек никогда не удовлетворяется лишь самым необходимым. Как известно, это относится и к напиткам. Австралийцы подмешивают в воду медоносные цветки банксии или травяного дерева, приготовляя таким образом нечто вроде медового напитка, которому они, однако, не дают перебродить. Они тщательно собирают со стволов некоторых видов эвкалиптов светлые, похожие на смолу капли, которые выступают на коре под действием определенных насекомых (например, псиллы), и пьют их, растворив в воде, если только сразу же не съедают их сладковатую массу. Даже белокожие колонисты не пренебрегали описанным напитком. И эта «манна» — не возбуждающее средство, а обычное питье, дающее организму необходимый ему сахар.

Однако у многих племен, живущих в восточной части средних областей материка вплоть до границы между Квинслендом и Новым Южным Уэльсом, существует самое настоящее возбуждающее средство, оказывающее наркотическое действие. Это так называемая питчери. Женщины и мужчины жуют листья и ветки узколистного кустарника (Duboisia hopwoodii), но не для того чтобы стать выносливее в походе и храбрее в битве, а для того, чтобы прийти в «состояние транса». Мужчины знают усовершенствованный способ приготовления этого возбуждающего средства. Они сушат листья питчери и размельчают их камнями. Затем они жгут ветки акации и образовавшуюся золу подмешивают к заготовленному порошку из листьев. Полученную смесь завертывают в лист питчери. Добавление золы акации высвобождает алкалоид, обладающий такими же наркотическими свойствами, как никотин. Австралийцам известно было усыпляющее действие этого растения также и на животных, и поэтому ветки питчери бросали в водоем, к которому ходили на водопой птицы эму. От «отравленной» таким образом воды эму как бы пьянеет, и тогда уже совсем нетрудно его убить.

Это растение встречается не всюду и поэтому является ценным товаром. У племен средних областей Австралии, таких, как вонгапитча, аранда и лоритья, есть свои определенные места сбора этого растения, употребление которого точно распределено между старейшинами племени.

В первые же годы европейской колонизации начал свое триумфальное шествие по континенту табак, австралийцам прежде незнакомый. Правда, отдельным племенам, живущим около мыса Йорк, обычай курения был знаком еще до вторжения европейцев, очевидно, от жителей близкого острова Новая Гвинея. Австралийские племена, живущие на обращенном, как указательный палец, к северу полуострове Кэп Йорк, курили когда-то листья одного из видов эвгении, точно так же как это вплоть до недавнего времени делали жители залива Папуа. В деревянной или бамбуковой трубке длиной примерно в 40 см заделывается один конец и просверливается отверстие. В него вставляются свернутые листы с горящим табаком. Курильщик через трубку втягивает в себя дым. Мужчины передают такую трубку по кругу. Каждый из них сильно затягивается, что вызывает чаще всего громкий кашель, иногда даже потерю сознания на несколько минут.

Устало опускается солнце. Его последние лучи раскрашивают нежными пастельными тонами широкую равнину. Между разбросанными кустами и деревьями появляются небольшие группы женщин. Они идут друг за дружкой, гуськом, как издавна принято ходить даже по открытой местности у всех экзотических народов.

Стройные смуглые фигуры живописно выделяются на фоне пейзажа. На голове они несут деревянные миски, наполненные всякими съедобными растениями, клубнями корней, семенами трав и плодами. Не забыты даже поленья для костра и вода. Оживленно переговариваясь, направляются они к своему стойбищу, расположенному в небольшой эвкалиптовой роще. От костров подымается легкий дымок. Там расположились мужчины. Они разделывают добычу — большого серого кенгуру. Кое-кто уже вынул из костистых кенгуровых лап сухожилия. Это ценнейший связочный материал. Его тщательно завертывают в кору дерева и складывают там, где хранится оружие. У стволов деревьев стоят наготове деревянные копья. Возле них на земле лежат щиты и палицы. Двое сухощавых мужчин медленно поднимаются со своих мест и разбивают палками едва тлеющие головни, оставшиеся от большого костра. Вспыхивают крохотные, уже обессиленные язычки пламени и тут же гаснут. Едкий дым стелется по земле. Мужчинам он не мешает. Они осторожно раздвигают палками дымящуюся кучу золы, оголяя плоские камни, ранее брошенные в очаг.

Тем временем кто-то уже подтащил к костру убитое животное и, еще не сняв шкуру и не освежевав туши, положил спиной на горячие камни. Мужчины быстро покрывают ее тлеющей золой и горячим песком. Другие группы мужчин точно так же кладут свою добычу в эти своеобразные земляные печи. Удовлетворенные охотники располагаются у подножия деревьев. Им незачем теперь беспокоиться насчет «жаркого». Оно тушится в собственном соку и скоро будет готово. Тут же у костра детишки возятся с лохматыми собаками динго.

Подходят и женщины, складывают свою ношу. Мужчины и дети их как будто даже не замечают. С давних времен мужчины и женщины и каждая возрастная группа имеют свой предписанный самой природой круг обязанностей, едва ли изменившийся за многие столетия. Женщины сразу же, не отдохнув, готовят пищу. Одни насыпают на отшлифованные овальной формы каменные плиты семена какой-то травы и затем осторожно прокатывают по ним обеими руками толстый каменный валик. Зернышки с треском лопаются, их мучнистое содержимое тут же перекладывают на плоское деревянное блюдо и замешивают водой. Из образовавшегося теста делают лепешки и кладут их в еще горячую золу погасшего костра. Другие выполняют свою работу с большим шумом. Круглым куском камня они раскалывают на каменных дисках твердые косточки плодов: их едят в сыром виде. Убитую же змею и жирные личинки witchity перед употреблением в пищу тушат в кучах горячей золы.

Вот и детишки. Устав от беготни, они смотрят на своих мамаш, словно хотят напомнить о том, чтобы их не забыли при раздаче пищи. Возле костров бродят собаки, чуют, что и их вечно голодной утробе хоть что-нибудь да перепадет. Отдельные группы подходят к своим кострам и вынимают оттуда дымящуюся еду. Кенгуру потрошат, снимают с него шкуру и делят мясо согласно некоему неписаному закону. Охотник, принесший добычу, и его семья пользуются особой привилегией. Но каждый житель стойбища получает свою долю мяса. Кости кенгуру дробят камнями, а костный мозг с упоением высасывают. Другая еда, как правило, тоже достается всем жителям стойбища, но некоторые племена придерживаются при разделе добычи особых правил, связанных с магическими и тотемическими представлениями, в силу чего от употребления той или иной пищи отстраняются отдельные люди или отдельные возрастно-половые группы.

Огненный шар солнца катится за горизонт. От деревьев, кустов и людей распластались по равнине огромные тени. Сгущаются сумерки. Там и сям какие-то фигуры горящими лучинами и пылающими прутьями вновь зажигают костры, и тогда сквозь прохладную мглу опустившейся ночи разносится убаюкивающее тепло.

С давних времен австралийцы пытаются выяснить, откуда у них появился огонь — это едва ли не самое важное достояние человеческой культуры. В Австралии нет ни одного племени, которое не имело бы своей легенды о происхождении огня. Однако основная идея этих мифов почти одна и та же, так что достаточно и двух примеров.

Племена Гипсленда (крайний юго-восток) рассказывают о временах, когда ни один туземец не знал огня. И жилось тогда людям очень плохо. Они не могли ни сварить себе пищу, ни погреться у костра в холодную погоду. Огнем владели две женщины. Они не любили людей, скрывали от них огонь. Но на свете жил один мужчина, который людей любил. И решил он у тех женщин огонь отнять. И вот однажды пришел он к ним в гости, разговорился и очень им понравился. Женщины разрешили ему сопровождать их во время прогулок. Улучив момент, он выкрал пылающую головешку и принес ее людям. Теперь люди могли варить пищу и греться у очага. А этого человека они впоследствии чтили как великого благодетеля. Он принял обличье птички с красноперым хвостиком. Красные перышки и были когда-то украденным огнем.

Но в преданиях говорится, что похитить огонь не всегда было просто и нередко похищение кончалось катастрофой, как об этом повествует сказание племени миннинг живущего в Квинсленде[13] близ Евклы. Вот краткое содержание этого предания. У двух духов, обитавших в созвездии Южного Креста, был огонь. Однажды духи спустились на землю поохотиться на сумчатых лисиц. Огонь они принесли с собой, но, чтобы он не мешал им на охоте, оставили его в стойбище. Добыв достаточно сумчатых лисиц для еды, они возвратились. Но каково же было их удивление, когда они увидели, что у огня сидят шесть молодых мужчин. Как только духи приблизились к своему огню, те шестеро быстро схватили по горящей головне и бросились бежать. Духи тотчас же погнались за грабителями, но поймали только пятерых. Шестой — это был Варрупу — благополучно добрался до стойбища своего племени и отдал огонь матери. Та, схватив это бесценное сокровище, сразу же побежала к песчаным холмам близ Евклы, чтобы там его спрятать. Но духи заметили ее и помчались за ней с копьями. Со страху женщина бросила пылающую головню на землю, и тотчас же все вокруг от Евклы до залива Израэлита занялось огромным пламенем. Так все племена тех мест обрели вожделенный огонь.

Во всех мифах такого типа исконные обладатели огня — это неземные существа, у которых потом его кто-нибудь похищает. Во многих преданиях похититель превращается в птицу, если только не был ею с самого начала. Люди племени яоро, живущие в северо-западной части Австралии близ города Брума, называют птицу Гаридья, похитившую, по их представлениям, огонь. Миф о Гаридье, возможно, связан с преданиями южноазиатских народов о птице-солнце с похожим названием Гаруда. Но более всего любопытно то, что австралийцы связывают свое знакомство с огнем также и со степными и лесными пожарами, которые во все времена опустошали материк. Как ни странно, австралийцев никогда не занимал вопрос о том, откуда произошли способы добывания огня, хотя добывание огня произвело в их культуре целую революцию, ведь только тогда и стал возможным культурный прогресс. В Австралии наиболее распространены два способа добывания огня, о которых мы здесь расскажем.

О способах добывания огня и их распространении есть специальные исследования; новейшее из них принадлежит перу этнографа Вормса, в течение многих лет занимавшегося Австралией. Это исследование заслуживает особого внимания. Вормс, изучив местные названия орудий добывания огня, показал, что оба способа должны были попасть в Австралию с различными потоками переселения или вследствие проникновения различных культурных течений.

Самый древний способ — сверление. Приспособление для добывания огня сверлением состоит из двух круглых стержней. Их постоянно носят с собой как мужчины, так и женщины. У племен, живущих в штате Квинсленд, они высотой в рост человека. Эти стержни хранятся в специальной гильзе из коры, обклеенной красными семенами плодов. Не очень удобное приспособление, но назначению своему оно вполне соответствует. Когда требуется добыть огонь, один из стержней, в котором сбоку прорезаются углубление и желобок, кладут на землю и придерживают ногами. Второй стержень вставляют вертикально в упомянутое углубление первого и приводят в быстрое вращательное движение обеими ладонями. От трения, усиливаемого добавлением сухого песка, получаются древесные опилки. Они начинают тлеть и через желобок ссыпаются на подложенную сухую траву, которая загорается.

Появившаяся в Австралии позднее так называемая огневая пила также состоит из двух деревянных частей, однако совершенно иной формы, и оперируют ими иначе. С этой пилой имеют дело только мужчины. Пила устроена следующим образом. В небольшом бруске делается на одном конце щель. В щель, поддерживаемую в раскрытом состоянии при помощи камня или деревянного клина, закладывают сухую траву и помет кенгуру. Это — трут, над которым по зарубке, сделанной в бруске поперек щели, быстро двигается тонкая деревянная пластинка. Вормс видел семидесятилетнего мужчину, добывавшего огонь этим способом. Старику пришлось провести деревянную пластинку в одну и другую сторону не меньше 150–170 раз и то и дело раздувать трут, прежде чем он начал тлеть. При этом старик тихо, про себя напевал заклинание:

Когда трава загоралась, он менял текст:

Очевидное для нас несовершенство такого способа добывания огня было понятно и австралийцам. Они по возможности старались не пользоваться этим способом и поэтому в походы всегда носили с собой тлеющие головни, чтобы, когда нужно, быстро разжечь костер.

На основе устных преданий коренных жителей Австралии можно сделать вывод, что огонь не был первым культурным достоянием австралийца. В австралийских мифах рассказывается о временах, когда человек ел только сырую пищу. Это значит, что орудия охоты и собирательства австралийцам были известны еще до изобретения способов добывания огня. Даже когда сама природа неожиданно даровала человеку огонь (степные и лесные пожары), австралиец все еще не умел его добывать. Несомненно, что обычай носить с собой в походах тлеющие головни остался от той эпохи, когда австралийцы еще не знали огня. Любопытный факт: исследователи доисторической эпохи считают, что крайне медленное культурное развитие Запада в эпоху нижнего палеолита объясняется тем, что люди тогда еще не умели добывать огонь.

Трагедия многих великих изобретателей в том, что их имена не доходят до потомков. Не менее трагично и то, что человечество ничего не знает о людях, подаривших ему огонь. На основе обширного языкового и этнографического материала этнограф Вормс пришел к выводу, что стержни и пила для добывания огня были завезены в Австралию в недатируемый период различными переселенцами, которые через полуостров Йорк проникли в глубь материка[14].

О навыках ремесла

Кочевой образ жизни, связанный с особым способом добывания пищи (охота и собирательство), не позволил австралийцу в отличие от прочих, оседлых этнических групп Океании создавать культурные ценности сверх самых минимальных потребностей. Непреодолимым препятствием в этом отношении оказалось умение каждого туземца носить тяжести, ибо австралийские племена еще не изобрели никаких средств передвижения[15]. Австралийцы не додумались даже до простой волокуши, которой пользуются индейцы Северной Америки.

Незамысловатые, подчас просто жалкие орудия не дают, конечно, ни малейшего представления о смышлености австралийцев, умеющих самыми примитивными средствами извлечь из окружающей их природы максимум пользы. Правда, на той ступени культуры, на которой находятся австралийцы, уже существует разделение труда по половому признаку, относящееся и к изготовлению орудий. Однако у австралийцев нет разделения труда по отраслям ремесла, при котором отдельные группы людей добывали бы себе средства к жизни, создавая определенные культурные ценности сверх собственной потребности. Здесь каждый сам себе мастер, а мастерская находится повсюду. Мастерят везде, где только появляется надобность. Инструменты примитивны и не очень разнообразны, все их виды можно пересчитать по пальцам.

Преобладают каменные орудия, с основными видами которых мы уже познакомились. Материалом для их изготовления служит галька, собираемая со дна высохших рек; реже этот материал добывают на потрескавшихся стенах скал, в этих естественных, подаренных человеку природой каменоломнях. Там материал для изготовления каменных орудий добывают чаще всего тогда, когда требуются особо твердые или красивые породы камня. Так, например, на горе Хоп близ города Килмора добывался зеленый камень, поэтому каменный карьер на этой горе стали называть «дом каменных топоров». Из заготовок такого камня мужчины простыми камнями отбивают клинок для топора. Затем на плоской каменной подставке при помощи песка и воды затачивается лезвие. Приладка рукояти к клинку крайне проста. Клинок охватывают веткой акации, а затем обматывают во многих местах шнурками из волос или сухожилиями какого-нибудь животного. Это весьма прочное крепление, кроме того, заливают смолой, которую получают главным образом из травяного дерева и дикого проса. Из веток или стеблей этих растений темную массу смолы выбивают на специальной твердой подставке, затем размягчают над огнем и мнут, пока она не станет пластичной, как замазка.

Наиболее примитивный способ крепления рукояти мы находим у племен юго-западных областей материка. Они просто втискивают деревянную палку в небольшой комок смолы и вдавливают в него с двух сторон два небольших каменных клинка. Хотя смола затвердевает очень быстро, все же такое крепление большой нагрузки не выдерживает. Впрочем, это и не нужно, потому что австралийцы не производят сложных лесных работ, а обрабатывают по большей части лишь кору.

Куски коры эвкалипта употребляются для ветровых заслонов, о чем мы уже упоминали, а также для изготовления мисок, сумок и даже лодок. В Гипсленде и на северном побережье материка небольшие куски коры подогревают с узких краев в горячей золе, складывают их в подогретых местах как ткань и обвязывают шнурком. Получается вполне пригодная миска. Чтобы сделать сумку или корзинку, жители острова Меллвил у северо-западного побережья Австралии надламывают посередине крупные куски коры, складывают половинки, сшивают их по краям и промазывают смолой. Этот простой материал применяют и для приготовления лодок, встречающихся на некоторых участках побережья и на реках южных областей материка. Австралийцы, как уже говорилось, никогда не были мореходами, да и не могли ими быть с их примитивными лодками, которые для открытого моря совершенно непригодны. На своих лодках они в лучшем случае отправлялись на рыбную ловлю вблизи побережья и переплывали те немногие реки и озера, которые существуют в Австралии.

Жители засушливых областей материка никогда не нуждались в лодках, и это вполне естественно. Но странно, что прибрежные племена запада и юга, хотя и живут у воды, никогда не знали и не создавали никаких средств передвижения по воде. Жители некоторых небольших островов, прилегающих к северо-западному побережью, поддерживали связь с материком лишь вплавь. Толстая коряга служила им своеобразной плавательной подушкой. Они подталкивали ее вперед и плыли за ней. Наиболее примитивным плавучим средством пользовались туземцы, жившие на побережье между мысом Северо-Западным и портом Эссингтоном, а также у южной оконечности залива Карпентария. Это было простое бревно, на котором человек сидел верхом и плыл, гребя руками. Связанный из нескольких бревен плот, приводимый в движение веслами или шестами, был уже значительным шагом вперед.

Настоящие лодки сооружали только племена восточного и юго-восточного побережья. Во время своих путешествий Альфреду Хауитту, опытнейшему исследователю и знатоку быта туземцев Гипсленда, не раз приходилось пользоваться распространенными там лодками из древесной коры, сделанными его темнокожими спутниками. Хотя вид этих лодок и не внушал особого доверия, они могли брать немало груза.

Кора не всякого дерева пригодна для изготовления лодки. Для этого пользуются корой только некоторых видов эвкалиптов, причем таких, у которых ствол в нижней части определенным образом искривлен и свободен от сучков. С нижней части ствола и сдирают кору.

Но как же все-таки туземцы делают лодки из коры? Когда находят подходящее дерево, на стволе его надрезают каменным топором кусок требуемых размеров, после чего пласт коры отделяют рукоятью топора или деревянной палкой. Отделенный пласт имеет форму корыта и уже очень похож на сооружаемую лодку. Затем «заготовку» подогревают над костром, чтобы легче было загнуть кверху края, образующие бортовые стенки; края загибают, и лодка готова. А чтобы не проникало слишком много воды в пологие переднюю и заднюю части лодки, эти места заделывают большими комьями глины. Значительный прогресс представляет способ, при котором края заготовки подогревают над огнем, складывают как ткань и связывают, а образовавшиеся борта распирают поперечинами.

Хауитт наблюдал также более сложный способ изготовления лодки. В этом случае кору снимали с дерева большим четырехугольным куском. На стволе дерева надрезали кольца в двух местах, отстоящих одно от другого на длину сооружаемой лодки, и между этими кольцами делали продольный надрез. Затем отдирали большой, имеющий форму цилиндра, цельный кусок коры. Полученный таким образом материал разогревали над тлеющими поленьями, после чего его легко сгибали, придавая ему форму лодки.

Более усовершенствованный тип лодок из коры делается из трех или более сшитых и просмоленных кусков. На таких лодках передвигаются не при помощи шеста или копья и гребут не голыми руками или чем придется, а деревянными веслами. Хотя простейшие лодки из коры австралийцы, видимо, создали сами, этот тип лодок возник, по всей вероятности, лишь под влиянием меланезийцев. Такие лодки встречаются у туземцев, населяющих страну между городом Брисбеном и Рокингемской бухтой, а также у племен, живущих на побережье залива Карпентария, за исключением южной его части. Лодки-однодеревки с одним и тем более двумя балансирами австралийцы стали делать сравнительно недавно; такие лодки встречаются у них редко. Они распространены главным образом в северном Квинсленде и в районе порта Эссингтон на северном побережье полуострова Арнхемленд. Прототипы таких лодок находят у народов с развитым мореходством, скажем, у малайцев и полинезийцев.

Изготовление лодок, пригодных для мореходства, связано с гораздо более сложной работой, нежели та, которую производит, вернее, может произвести австралиец: ведь предметы из твердой древесины — слишком большой груз при кочевом образе жизни. Оттого-то у австралийцев деревянные миски и деревянные части оружия сделаны из легкого дерева и сравнительно хрупки. Туземцы штата Виктория изготовляли миски и сосуды главным образом из крупных наростов на каучуковых деревьях. Наросты они сбивали со ствола, а затем в них выжигали и выдалбливали полость. Изготовленные таким образом сосуды называются тарнук. Они имеют своеобразную форму, дальнейшей обработке не подвергаются. И все же они громоздки и тяжелы. При переходе на другое место поселения наиболее крупные сосуды с собой не берут, их просто оставляют в каком-нибудь потайном месте.

Обычно деревянные миски австралийцев — это продолговатые овальные корытца из дерева эритрины. Они подвергаются более тщательной обработке, чем тарнуки. Отбив каменным топором заготовку, австралиец при помощи своеобразного рубанка придает ей надлежащую форму. Рубанок австралийца — это всего лишь толстая деревянная палка длиной с вытянутую руку. К одному из ее концов крепко приклеен смолой заточенный обломок камня. Деревянные сосуды обрабатывают таким образом: садятся на землю или становятся на колени, зажимают ногами заготовку и водят по ней рубанком на себя. При этом на заготовке появляются параллельные бороздки, какие можно видеть на уже отделанных мисках и блюдах. Это украшение весьма характерно для племен северо-западных и центральных областей материка. Таким же образом у этих племен обрабатываются и деревянные щиты, на которых можно увидеть тот же орнамент. Однако для более сложной орнаментировки, какая бывает на бумерангах, а также на священных предметах из дерева и камня, называемых «чуринга», мужчины пользуются более тонким инструментом — острым резцом нижней челюсти сумчатой лисицы. Это идеальный строгальный инструмент.

Если мужчины, как правило, занимаются обработкой камня и дерева, то женщины сплетают шнурки из шерсти животных и человеческих волос.

Старуху Ильгар окружили и дети и взрослые. Она сидит на песке, подогнув под себя ноги, и держит на коленях деревянное корытце, из которого клубится облако бледно-серой шерсти. Старуха расчесывает пряжу и в то же время развлекает собравшихся всякими былями-небылицами. Рассказывает и про недавние охотничьи успехи своего мужа, и в рассказе ее столько приключений, что все буквально затаили дыхание. Ведь далеко не всегда приносят ей ценного зверя, от которого ее семья получает не только мясо, но и шерсть, целую кучу мягкой пушистой шерсти. Когда ее старик притащил добычу, она тут же принялась выщипывать шерсть из еще теплой туши.

До чего же мягка и суха эта шерсть. Старуха запихивает ее в пузатую сумку — а это не что иное, как желудок кенгуру — и выпускает немного шерсти из отверстия сумки. В свисающую прядь она втыкает острие примитивного веретена, состоящего из двух перекрещивающихся стержней. Пальцами левой руки слегка выдергивает шерсть, а ладонью правой катает по левому бедру валик веретена, скручивая таким образом из шерсти тонкую нитку. Когда нитка достигает определенной длины, Ильгар наматывает ее на валик, а затем снова начинает прясть. Получается длинная-длинная нить, которую дочь старухи Ильгар сматывает в крепкий клубок. Из этого материала делают всевозможные украшения.

В Квинсленде из таких нитей изготовляют сеточки для волос, а у племен центральных областей — налобные повязки, на которые навешивают кости или зубы животных, перья или хвостики сумчатых крыс. Повсюду из этого материала делают ожерелья, реже крестообразно наложенные один на другой нагрудные шнурки. Для надобностей культа из таких шерстяных шнурков изготовляют так называемые нитяные кресты.

Однако для изготовления рыболовных сетей и лесок требуется более крепкий материал, нежели шерсть животных или человеческий волос. Такой материал поставляют австралийцам около сорока представителей растительного мира, наиболее видные из которых — бумажное дерево, каламус, панданус, стеркулия и ливинстона. Из листьев, стволов и коры этих деревьев делают эластичные сетки и сумки, а также крепкие корзины. Описанные ниже способы обработки растительного сырья свидетельствуют о том, что австралийцы хорошо знают свойства материала, который дарует им окружающая природа.

Кору молодой акации кладут в соленую или солоноватую воду на несколько часов, пока вода не станет ярко-красного цвета. После сушки на солнце кору делят на полосы требуемой ширины и хранят до употребления.

Один из видов железистого клевера целыми пучками закладывают на несколько дней в проточную воду и, чтобы его не унесло течением, придавливают камнями. Когда стебли этого растения напитаются водой, с них легко снимается кожица. Затем их сильно бьют и треплют, пока они не сделаются совсем мягкими. Высушив стебли на солнце, их сматывают в мотки, напоминающие мотки пряжи.

Весьма ценный материал дает и малаисия. Тонкий верхний слой ее коры соскребают раковинкой, открывшуюся зеленоватую лубяную пленку снимают и нарезают на ленты. Каждую такую ленту в течение двух-трех минут разжевывают. От этого луб становится настолько эластичным, что его нетрудно разделить ногтями на тончайшие нити. Иным способом обрабатывают листья ливинстоны. Их еще не развившиеся побеги осторожно под самый корешок срезают и крепко выбивают на каком-нибудь бревне, пока молодой листок не раскроется. Листки разрезают на полоски, после чего заостренной костью кенгуру снимают с них внешнюю пленку. Этот тонкий материал не требует предварительного вымачивания. Из полученных таким образом заготовок без помощи веретена делают нитки и шнурки.

Говоря о навыках ремесла, следует сказать и о том, как австралийцы обрабатывают шкуры животных. В этом ремесле в отличие от прочих особого мастерства мы не видим. Крупных пушных животных охотники приносят нечасто, а когда приносят, обжаривают тушу на костре, не снимая с нее шкуры, из-за чего лишают себя ценного сырья. Племена крайнего юга и юго-востока материка давно сообразили, что из шкур пушных животных можно изготовить много полезных вещей. Женщины делали из шкур кенгуру и сумчатой лисицы одеяния, которые носили в дождливую погоду в походах. Одеяния из шкур согревали непривычных к холоду австралийцев.

Еще сырую шкуру прикрепляли деревянными клиньями или заостренными костями шерстяной стороной к куску коры и таким образом высушивали. Затем каменным скребком или раковинкой соскребали с кожной стороны шкуры оставшиеся частицы жира и мяса. Дублению шкуры не подвергались, хотя природа дает туземцам для этого разнообразный материал, на базе которого вполне мог бы развиваться кожевенный промысел (дубление), существующий у других экзотических народов. Австралийцы лишь прокалывали по краям отдельные куски шкуры какой-нибудь заостренной костью и скрепляли их сухожилиями кенгуру в более крупные куски. Эти одеяния летом носили ворсом наружу, а зимой внутрь.

Предметы обихода — миски, щиты, даже сумки — раскрашивают минеральными красками, которые представляют собой большую роскошь, потому что их залежи имеются лишь в немногих местах, хозяева которых берут за красители очень дорого. Красители, главным образом белая глина каолин и охра всех оттенков, — столь огромная ценность, что мужчины прячут их в копне волос или в нагрудном мешке. Черную краску получают из угля и сажи; реже для этого употребляется марганцевая земля. При употреблении комки красителя тщательно разминают каменной пластинкой, полученный порошок засыпают в деревянную лохань с водой и размешивают, отчего получается густая паста. Как связующий материал широко применяется животный жир, а на севере материка — сок различных видов древесных орхидей.

Брачные обычаи

Жизненный уклад австралийских племен определяется природными условиями, в которых они живут. Не без влияния этих условий возникла у австралийцев определенная форма человеческого общежития, естественной основой которой у них, как и у нас, является отдельная семья, состоящая из мужа, жены (иногда нескольких) и детей. Семья разрастается в большую семью, или род, когда дети, достигнув брачного возраста, женятся или выходят замуж. Бытовая общность, первоначальную ячейку которой составляет семья родителей, сохраняется, однако в большинстве случаев живут уже не вместе.

Из-за своего особого способа добывания пищи австралийцы никогда не могли создать более крупных объединений. Группа австралийцев, кочующая по стране, охотясь на зверя или собирая растения и плоды, состоит из 25–50 человек. Там, где естественные условия более благоприятны, совместно живет иногда и до двухсот человек. Однако эта общность, обозначаемая как орда, клан и прочее, в действительности лишь часть («локальная группа») более крупной, племенной общности, с которой она связана единым языком, единой культурой и единой территорией. Локальные группы встречаются между собой по различным поводам (инициации и тотемные празднества), хотя вообще живут раздельно. Устраиваются и более крупные сходки, в которых участвуют различные племена, однако не образуя при этом прочной «политической» общности.

Политические связи между всеми австралийскими племенами весьма слабы. Что же касается политической структуры отдельного племени, то решающий голос во всех важных вопросах имеют старшие в семье, образующие все вместе совет старейшин. Этот совет определяет выбор места нового стойбища, выносит приговоры, решает вопросы мира и войны. Авторитет старейшин и добровольное подчинение ему всей общины зиждется на их большом житейском опыте. Но бывает и так, что какой-нибудь обладающий даром красноречия и сильный духом человек из старших в роду оказывает большое влияние на своих соплеменников, не будучи облеченным властью вождя. Такой человек занимает положение лишь primus inter pares, первого среди равных, его чтят не за власть, а за личные качества. В таких случаях уже имеются предпосылки для появления настоящего вождя, что мы видим на примере описанного ниже весьма характерного образа Джалины-Пирамураны из племени диери, живущего близ озера Эйр. Не менее разнообразны и зачатки народного представительства — собраний, на которых обсуждаются решения совета старейшин. Это политическое развитие было приостановлено европейской колонизацией, и никакие нововведения цивилизации не смогли вернуть его к жизни.

«Джалина-Пирамурана был человек, обладавший даром красноречия, смелый, отважный воин и к тому же могущественный знахарь. Белые его очень ценили за хорошие манеры. Его боялись не только соплеменники, но даже и соседние племена. Ни братья его, ни старики не осмеливались в чем-либо возразить ему или начать без него какое-нибудь важное для племени дело. Джалина-Пирамурана улаживал споры, и никто не мог изменить его решения. Он пользовался правом выдавать замуж девушек, как ему заблагорассудится, или расторгать неудачные браки. Соседние племена присылали ему через своих посыльных всевозможные подарки — сумки, питчери, красную охру, шкуры и прочие вещи, которые он, как правило, раздавал своим друзьям, чтобы не вызывать зависть у окружающих. Он назначал время и место общеплеменных церемоний, и его гонцы созывали на эти торжества или совещания по межплеменным вопросам всех соплеменников в пределах свыше ста миль в окружности. Силой своего слова он всех держал в повиновении, и каждый усердно выполнял любой его приказ. От природы он не был ни жестоким, ни хитрым, какими бывают многие из племени диери, и, если его никто не гневил, он был всегда предупредительным, сговорчивым и чрезвычайно гостеприимным. Никто о нем не говорил плохо, напротив, его имя произносилось с уважением и почтением. Он старался по возможности предотвращать схватки, нередко заступался за тех, на кого нападали, и при этом, случалось, сам бывал ранен. В таких случаях наблюдавшие эту сцену поднимали дикий крик и принимались лупить злодея, осмелившегося ударить вождя», — так пишет Гэсон, проживший шесть лет в местах, населенных племенем диери, на озере Эйр.

Однако для австралийца существенное значение имело не социальное положение, а его принадлежность к известным группам, что этнографы называют социальным родством. Социальное родство в отличие от кровного порождено не семейными или брачными отношениями, а определенными неизвестными нам представлениями. Социальное родство играет в жизни австралийцев не менее важную роль, чем их кровнородственные связи. Нарушение неписаных законов социального родства приравнивается к тяжким прегрешениям, почти всегда карающимся смертью.

За немногими исключениями, относящимися к крайнему югу и юго-востоку материка, а также к северо-западной части провинции Арнхемленд, каждое племя распадается на две части, которые носят обычно названия животных, например: Клинохвостый орел, Какаду, Эму, Пчела и прочее. Иногда обе половины обозначаются одним и тем же названием, но одна именуется светлой, а другая темной, например Белый какаду и Черный какаду. С таким внутриплеменным делением связаны некоторые ограничения для вступления в брак. Люди одной и той же внутриплеменной группы не могут вступать в брачные отношения, они должны выбирать себе мужа или жену из другой группы. Так, племена, живущие на реке Муррей, распадаются на две части: Маккварра («орел») и Кильпарра («ворона»). Мужчина из Маккварры ни в коем случае не может жениться на женщине из той же Маккварры. Это было бы кровосмешением и каралось бы как тяжкое преступление — ведь женщины из той же половины племени, что и он, считаются его сестрами и называются поэтому «вуртоа» (сестры). Мужчина из группы Маккварра должен выбирать себе жену из группы Кильпарра. И наоборот. Дети от этих браков всегда относятся к группе матери. Когда дети достигают совершеннолетия, они могут вступить в брак только с людьми из группы своего отца. Поэтому вполне возможен брак между двоюродной сестрой и двоюродным братом со стороны отца.

О возникновении этой двугрупповой системы существовали самые различные точки зрения. Тот факт, что в названии половин племени обычно подчеркивалось различие цветов, связывали с физическими различиями людей обеих половин и полагали, что такая двугрупповая система отражает некогда существовавшее слияние двух биологически различных групп людей. Другие, напротив, считали, что такая регламентация произошла из проведенной самими туземцами «реформы» существовавшего ранее промискуитета (т. е. неупорядоченных половых сношений). Ни та, ни другая точка зрения всеобщего признания не получила. В настоящее время распространено предположение, что к этой двугрупповой системе, т. е. к системе двух брачных классов, привели не антропологические различия, а общественные противоречия.

Тем не менее таким разделением на две части дело не всегда ограничивалось. Нередко обе группы подвергались дальнейшему дроблению, возникали системы четырех, а то и восьми брачных классов. Системы с определенным числом брачных классов распространены в одних и тех же местах, и поэтому не приходится сомневаться в их внутренней взаимосвязи. Племена с двумя брачными классами встречаются преимущественно в районе озера Эйр, с четырьмя — повсюду на востоке и северо-востоке, местами в центральных областях материка и в большем количестве на северо-западе. Система восьми брачных классов распространена в центральных районах Австралии и к северу вплоть до залива Карпентария.

«Социальное» членение племени перекрещивается делением иного порядка, уходящим своими корнями в область религиозного культа. Это деление на так называемые тотемные группы. Понятие «тотем» происходит от североамериканских индейцев, которые, по Фридерици, обозначают им «опекающее их родственное существо». Это слово применяется для обозначения подобных явлений и в других частях света, а значит, и в Австралии.

У каждого австралийца независимо от возраста и пола есть какое-нибудь животное, растение или явление природы, которое он считает своим прародителем, и это вполне естественно — ведь жизнь человека в Австралии теснейшим образом связана с окружающей его природой. Тотемами чаще всего являются животные, обычно встречающиеся в данном районе материка: различные типы кенгуру, сумчатых лисиц, валлаби, эму, собак динго, змей, орлов и летучих мышей; реже это растения; юго-восточным племенам тотемы-растения вообще неизвестны. Еще реже тотемами бывают явления природы (гром, молния, радуга) или небесные тела (солнце, луна, созвездия). Принадлежность австралийца к тотему либо та же, что у матери, либо та же, что и у отца. В первом случае мы говорим о его когнатическом происхождении, во втором — об агнатическом. Нормы поведения определяются соответственно — отцовским или материнским правом. Это деление беспорядочно распределено между австралийскими племенами, но оно имеет огромное культурно-историческое значение.

Весьма важен тот факт, что люди одного и того же тотема считают себя родственниками и поэтому не могут вступать в брак друг с другом. Следовательно, для заключения брака существуют ограничения, определяющиеся не только кровнородственной и социальной общностью, но также и общностью тотема. Эрнст Фаттер, автор одной из основополагающих работ на эту тему, установил, что при отцовском счете родства правовые нормы фратрии и тотемной группы совпадают, благодаря чему естественным образом возникает крепкая родственно-культовая общность людей. Иначе дело обстоит при материнском счете происхождения. В этом случае родственная общность нарушается различиями между существующими в ней тотемными группами.

Все эти порядки не допускают того свободного вступления в брак, какое существует у нас. Австралийцы к заключению браков подходят чрезвычайно серьезно, этот вопрос решается облеченными доверием мужчинами, принадлежащими к заинтересованным сторонам, причем ни невеста, ни мать ее не могут высказывать своего мнения. Отец выбирает дочери мужа по своему усмотрению. Если отца нет в живых, это право предоставляется старшему брату или, если нет и такового, ближайшему родственнику-мужчине. Браков по любви у австралийцев не бывает. Для мужчины жена или, если он это может позволить себе с точки зрения экономической, жены — всего лишь помощницы, облегчающие его жизнь. Кто построил бы ему хижину, кто готовил бы пищу, кто носил бы тяжести? Людей различного пола объединяют прежде всего соображения пользы. В этой части света Амур еще не пускал своих стрел[16].

У Вонги дочь не то тринадцати, не то четырнадцати лет. Точно это неизвестно, ведь метрика — атрибут европейской цивилизации, и экзотические народы, тем более бесписьменные, не имеют о ней ни малейшего понятия. Вонга обещал свою дочь, хорошо сложенную и симпатичную девушку, Воррадору, человеку намного старше ее, у которого к тому же еще вполне бодрая жена. Зато Воррадор пользуется большим влиянием. Он хороший охотник и отличный оратор. Имея такого зятя, Вонга смог бы поднять свой престиж. И вот он хватает дочь за руку и объявляет ей тоном, не терпящим возражений, что она сейчас же пойдет к своему мужу и будет с ним жить.

Лахти страшно. Она никогда не разговаривала с Воррадором и даже никогда его не видела. Отец носит с собой палицу и копье, он грозен и суров. Он взирает на испуганное лицо дочери, и от гнева на лбу его вздуваются жилы. Он резко окликает дочь и велит ей следовать за ним. Та со страху вопит не своим голосом и обливается слезами. Вид у нее жалкий и несчастный. Но тщетны мольбы и слезы. Вонга немилосердно бьет Лахти палицей. Истошный крик Лахти доносится до слуха ее матери, которая в это время набирает воду из реки. Перепуганная мать прибегает на зов дочери и молит своего мужа о пощаде. Но Вонга неумолим. Мать в отчаянии ударяет оземь палкой. Лают собаки, собирается народ. Но никто даже пальцем не пошевельнет. Да Вонга никого бы и не послушался. Он один может решать судьбу своей дочери, так уж исстари повелось. Он хватает обеими руками все еще сопротивляющуюся дочь за волосы и тащит к жилищу ее будущего мужа. Лахти понимает, что сопротивляться невозможно. Покорившись судьбе, она идет за отцом.

Воррадор сидит перед ветровым заслоном и вырезает узор на щите. Для него этот день — такой же, как и все остальные. Вонга подводит к нему свою дочь, но Воррадор почти не поднимает головы. Рядом у очага возится тощая Бинги. Она не пугается соперницы, а, наоборот, рада ей — ведь молодая девушка будет помогать по хозяйству и все пойдет теперь быстрее. Бинги берет Лахти за руку и ведет на речку, не удостаивая стоящих рядом мужчин ни взглядом, ни словом. Быть может, старой жене Воррадора в этот момент особенно жаль девушку оттого, что она вспоминает те годы своей юности, тот самый день, когда отец отдал ее в жены Воррадору. И она проявляла непокорство, противилась насилию. Набравшись духу, она убежала тогда от мужа и попросила защиты у матери. Она думала, что мать поможет ей в беде, но ошиблась, мать была такой же беззащитной, как и она. И тогда случилось нечто совсем неожиданное. Откуда ни возьмись появился юноша Янгьянг, которого она почти никогда не видела, но которому, очевидно, очень нравилась. Он схватился за оружие и вызвал Воррадора на борьбу. Но благородный порыв Янгьянга оказался тщетным. Тяжело раненный в руку, Янгьянг заковылял с поля боя. А она, Бинги, подгоняемая ударами отцовой палицы, была вынуждена отправиться в стойбище Воррадора. Она не могла бы тогда убежать: отец нанес ей тяжелую рану в нижнюю часть бедра, болела нога, и всякая попытка к бегству оказалась бы тщетной. Бинги тогда покорилась судьбе, как и подобает австралийской женщине, а теперь привыкла и поняла, что Воррадор — муж не из самых худших.

Однако гораздо чаще заключаются обменные браки. Мужчина, желающий жениться, предлагает в жены одну из своих сестер мужчине из другого брачного класса и за это выбирает себе там подругу жизни. Так обе внутриплеменные группы сохраняют необходимое число рабочих рук. Нередко предусмотрительные отцы выбирают для своих детей жениха или невесту, когда ребенок еще не вышел из младенческого возраста. Но это не «детский брак», а всего лишь помолвка. Мужчина из племени аранда, стремящийся заручиться женихом для своей двухлетней или трехлетней дочери, договаривается с мужчиной из другого брачного класса, у которого есть сын примерно того же возраста. Точно так же поступают и матери этих детей. Переговоры не обставляются никакими особыми церемониями.

Когда дети достигают десятилетнего возраста, им сообщают о помолвке. При этом мальчику говорят, что до женитьбы он должен еще подождать, пока не начнет «расти борода», а это значит до тех пор, когда будет совершен обряд инициации. Однако со дня помолвки мальчик или девочка берут на себя известные обязательства по отношению к родителям жениха или невесты. Мальчик своему будущему тестю отдает свою охотничью добычу, а теще — собранные им съедобные растения. Точно так же поступает и помолвленная девочка. Она собирает для будущего свекра плоды, а свекрови помогает в стряпне.

И вот после того как их обоих признают достигшими брачного возраста, отцы жениха и невесты назначают день бракосочетания. Холостые мужчины обмазывают жениха черными и красными полосами. Лоб его украшают промазанным жиром красным волосяным шнурком, пояс — пучками орлиных перьев. Наряжают и невесту. Налобная повязка с подвешенными к ней хвостиками сумчатого барсука скрывает ее заплаканное лицо. Трудно понять, что это — слезы прощания с девичеством или же просто этого требует обычай.

Тем временем брат невесты и другие мужчины ведут жениха к женщинам, родственницам невесты. Мужчины останавливаются на почтительном расстоянии от женщин, и лишь жених направляется к ним. Повелительным тоном он говорит своей будущей теще: «Дай мне в жены твою дочь!» — и хватает невесту за руку. Та противится и плача цепляется за свою мать. Наконец, мать невесты встает и предлагает будущему зятю обнять плечи ее дочери. Так заключается брак. Однако весь смысл обряда бракосочетания состоит в следующих заключительных процедурах.

В день свадьбы молодой супруг отправляется с мужчинами на охоту, а его жена вместе с женщинами идет собирать плоды и коренья. Обычай требует того, чтобы новобрачный первым зашел в свою хижину и ждал там молодую супругу. Придя домой, жена молча отдает мужу все растения и плоды, которые ей удалось собрать. Муж в свою очередь отдает жене добычу и выделяет какую-то долю теще. Жена относит выделенную долю и возвращается к утру следующего дня, после чего молодожены снова уходят: он — на охоту, она — собирать плоды и коренья. Теперь первой возвращается в хижину жена. Она расчищает место для очага, разжигает костер и ждет мужа. Муж приходит с охоты, отдает добычу жене и снова выделяет теще известную долю туши. Но на сей раз он просит жену возвратиться домой в тот же день. Этими процедурами, символизирующими хозяйственные обязанности обоих супругов, окончательно оформляется бракосочетание.

Обменный брак создает иногда весьма напряженную обстановку. Женатые мужчины относятся с большим подозрением к не имеющим сестер молодым людям, оставшимся без жен. И не без оснований. Своими домогательствами холостые мужчины не только посягают на основы существующей морали. Бывает, что из-за похищения женщины из другого брачного класса возникают целые военные конфликты. Похитителя вылавливают, и старейшины обеих внутриплеменных групп собираются на особое совещание. Говорят долго, спорят и не скупятся на резкие выражения. Сначала они пытаются разрешить конфликт мирно. Как компенсацию за утрату, понесенную родственниками похищенной, родственники похитителя предлагают из своего брачного класса какую-нибудь незамужнюю женщину. Если же это предложение не принимается, тогда не миновать боя; бой этот — своего рода ордалия, т. е. божий суд. Сражение устраивается не между обеими внутриплеменными группами в целом, а только между похитителем и пострадавшим — отцом, женихом или мужем похищенной.

Собравшиеся застыли в ожидании. Старейшины обеих внутриплеменных групп уселись в кружок. В центре стоит обвинитель и рядом похищенная женщина. На некотором расстоянии ожидает своей участи похититель, вооруженный одним лишь щитом, которым ему придется защищаться от копий и палиц противника. Если из этого неравного боя похититель выйдет целым и невредимым, похищенная женщина останется с ним, если он погибнет, женщину отдадут ее законному владельцу. Если же существует подозрение, что женщина была согласна на похищение, тогда ее разгневанный владелец убьет ее на глазах у всех присутствующих.

Иногда похищение незамужней девушки происходит при молчаливом согласии обеих групп. В этом случае вооруженной ордалии, как описано выше, не происходит. Ученые полагают, что весь этот спектакль представляет собой остатки обычая умыкания невесты.

Взаимоотношения полов нередко явно противоречат принятым брачным установлениям и создают впечатление наличия остаточных элементов промискуитета. Сравнительные этнографические исследования показали, что у австралийских племен подобного рода внебрачные связи, признанные общиной, в действительности отнюдь не столь неупорядоченны, как может казаться со стороны. Даже и в этих случаях соблюдаются принципы социальной и тотемной общности! Внебрачные половые сношения допускаются при самых различных обстоятельствах. Приехал, скажем, иноплеменный гость. Хозяин дома предлагает ему женщину в порядке пирауру — так называется особое право на внебрачную половую связь. Этнографу Лейхардту, путешествовавшему по материку, не раз оказывалось столь необычное гостеприимство. В том же виде община воздает благодарность особо отличившемуся мужчине-туземцу.

Распространен обычай, когда вдовец вступает в отношения пирауру с женой своего брата. Братья, женившиеся на сестрах из другой семьи, распоряжаются иногда женами друг друга даже в день бракосочетания. Прочно утвердился обычай пирауру при совершении обрядов на празднествах инициации и тотема. Однако «кто с кем» — решается произвольно на совете старейшин, без предварительного опроса партнеров.

Правом пирауру мужчины, если не считать гостей, пользуются в течение всей жизни. Однако мы впали бы в ошибку, если бы усмотрели в этом проявление одного только сексуального инстинкта. Мужчина и женщина, получившие право пирауру, несут еще и некоторые обязательства. Мужчина в этом случае берет на себя вооруженную защиту жены отсутствующего мужчины. Та в свою очередь обеспечивает партнера по пирауру пищей. Если умирает жена партнера по пирауру, то партнерша по пирауру берет ее детей к себе и растит их как своих.

Как показал Грау, мы не можем толковать право пирауру как остаточные элементы промискуитета. По-видимому, тут перед нами «явления сравнительно поздней эпохи», которые представляют собой «лишь частичное упорядочение половых сношений вне основного брака», но отнюдь не регулирование половых сношений вообще[17].

Как же все-таки складывается жизнь молодых женщин и мужчин при столь своеобразных взаимоотношениях полов? Жестокая борьба за существование лишает беременную женщину той заботы, которой она заслуживает. Тем не менее в трудный для нее час она не одна. Сопровождаемая старшей по возрасту женщиной она отходит в кустарник, к месту, где установлен какой-нибудь невзрачный ветровой заслон, и там дарует жизнь своему ребенку. Ее сопроводительница растирает новорожденного сухой травой и кладет его в сумку или деревянную миску. Зайти в эту родильную хижину никто из живущих в стойбище не имеет права, но отцу взглянуть на своего ребенка разрешается. Супруг проявляет трогательную заботу о роженице. В те немногие дни, когда она находится в уединении, он носит ей дрова, воду, пищу. Молодая мать-австралийка испытывает в эти часы большое счастье. Но счастье омрачается тяжелой заботой: ребенка нужно кормить и носить на руках. При переходе на новое место поселения женщине приходится носить тяжести. Часто из-за недостатка питания она кормит грудью ребенка до пятилетнего возраста. Беспокойная, трудная жизнь вынуждает иногда женщину убивать ребенка через несколько часов после родов. Ребенка убивают и по религиозным мотивам, особенно если он рождается уродом.

Такой обычай явно противоречит проявлениям той большой любви к детям, которая свойственна австралийцам; не совсем ясно, для чего супругам нужно ребенка убивать, когда их соплеменники могли бы его усыновить или удочерить, что они, кстати, и делают в случае смерти его матери. Харрассер в своей работе о правонарушениях у туземцев Австралии указывал на то, что тяжелые естественные условия, в которых приходится жить многим другим народам, не всегда заставляют их прибегать к столь радикальному решению. Объяснить детоубийство у австралийцев можно тем, что к началу европейской колонизации они не умели бороться с перенаселением, так как не могли ни перебраться на другие материки, ибо на своих лодках в открытое море не выходили, ни изменить формы своей экономики. Тот факт, что австралийцы прибегали к столь легкому и даже примитивному способу регулирования прироста населения, как убийство новорожденных, является, по мнению Харрассера, приметой общего упадка. Подобная мера препятствует всякому культурному прогрессу и к тому же, как отметил Харрассер, противоречит «биологическим законам стихийного альтруизма».

Но если уж австралийского ребенка оставляют в живых и растят, то его окружают большой заботой; родители даже ссорятся между собой, когда один из них ругает ребенка или наказывает его за шалости. Маленький гражданин земли уже во многом подражает своим старшим приятелям, выкапывающим палочками коренья и собирающим личинки. Когда ребенок становится постарше, родители приучают его к определенным обязанностям. Мужчина берет мальчика с собой на охоту, женщина обучает дочь собирательству. Бывает и так, что дети из различных семей находятся на попечении людей пожилого возраста, несущих, таким образом, функции воспитателей. Например, однажды женщина из племени ярра, еще совсем не затронутая европейской цивилизацией, собрав вокруг себя группу девочек, на модели показывала им, как строить ветровой заслон. Тут же она мастерила сети и корзины из материала, собранного девочками по ее указанию. Другой раз это был пожилой мужчина, обучавший группу мальчиков различного возраста оружейному делу. Он построил их в ряд, снарядив каждого легким тростниковым копьем, и стал кидать перед ними диск из коры, в который юные стрелки должны были попасть.

Юноши находят время и для настоящих спортивных игр, которые очень укрепляют их здоровье. Это прежде всего метание бумеранга и игра в кенгуру. В кенгуру играют следующим образом. Юноши и мужчины кидают легкую деревянную палку с круглым утолщенным навершием на расчищенную ровную земляную площадку, находящуюся на небольшом расстоянии. Коснувшись земли, палка снова взлетает и снова падает и так далее, пока совсем не остановится. Нередко такой бросок достигает расстояния трехсот метров. В любом случае выигрывает тот, кто бросил дальше всех. Своеобразное прыгающее движение палки напоминает австралийцам длинные прыжки кенгуру, отчего эта игра и получила свое название.

Не менее популярно метание возвращающегося бумеранга. Бумеранг — искаженная форма австралийского слова «вумера», которым обозначается копьеметалка или праща. Бумеранг же представляет собой круто изогнутую деревянную дощечку с закругленными концами. Нижняя сторона дощечки плоская, верхняя выпуклая. Характерно для бумеранга легкое искривление его бедер, одного по отношению к другому, что, впрочем, не придает ему формы пропеллера. Если такой бумеранг положить плоской стороной одного бедра на стол, тогда другое бедро подымется наискось вверх. Благодаря такой своеобразной форме бумеранг возвращается назад. Это метательный снаряд из дерева. Когда его запускают по наклонной вверх или вниз, он описывает в воздухе круги и затем возвращается назад, падая недалеко от места метания, если только при полете не заденет за дерево или за куст. Такой бумеранг — типичный спортивный снаряд для мальчиков и мужчин. Они неизменно им пользуются в спортивных упражнениях и на регулярно проводящихся состязаниях, где демонстрируют свою ловкость. Бумеранг должен упасть как можно ближе к установленной мишени. Хотя участники австралийских спортивных состязаний и не получают премий, слава лучшего бумерангометателя столько же значит для австралийца, сколько и слава хорошего охотника или храброго воина.

Более занимательны игры в веревочку, пользующиеся большой популярностью и у молодых, и у старых, и у мужчин, и у женщин. Берется длинный шнур со связанными в узел концами, натягивается на обе руки. При этом пальцами делаются всевозможные перекрещивающиеся петли, означающие растения, животных и прочее. При более сложных фигурах действуют даже зубами или зовут кого-нибудь в партнеры, так что некоторые фигуры из шнура образуются с помощью четырех рук!

Вся эта беззаботная жизнь кончается, когда подростки по своему физическому и духовному развитию достигают состояния взрослых. Над мальчиками и девочками совершается обряд инициации. Делается это в полной изоляции от всех остальных жителей становища. Мальчиков и девочек знакомят со всем, что потребует жизнь от каждого из них. Это неизменные уроки жизневедения и культа и главным образом тотемных церемоний. Иницианты получают эти уроки впервые; им приходится под страхом смерти поклясться, что они никогда ни жене, ни детям ничего не расскажут.

Обряд инициации, варьирующийся по форме у различных племен, для мальчиков более обширен, нежели для девочек. Этот обряд совершается с некоторыми перерывами в течение многих лет, и нередко случается, что начинается он, скажем, в двенадцать лет, но вследствие перерывов заканчивается лишь к двадцати пяти годам. В таком обрядовом цикле имеются элементы, придающие инициациям совершенно особый смысл. Сюда относятся испытания болью и членовредительство — вырывание волос, нанесение ран в область груди или ягодиц каменным ножом (с протиранием порезов и ран золой, чтобы остались припухлые рубцы), просверливание носовой перегородки, чтобы продеть деревянный или костяной стержень какого-нибудь украшения, выбивание зубов-резцов и, наконец (если не считать юго-восточных племен), обрезание.

Большая заслуга в деле сравнительного исследования символики всех этих своеобразных обрядов инициации принадлежит швейцарскому ученому Феликсу Шпейзеру. Он показал, что различные хирургические вмешательства представляют собой не что иное, как магические таинства, назначение которых в том, чтобы мальчика быстро превратить в сильного мужчину[18].

Прочие обряды инициации, такие, как кусание головы, подбрасывание вверх, наречение различными именами после отдельных этапов таинства, а также бичевание означают перенесение силы взрослого на подростка. Подобным переносчиком силы считают и огонь, который также применяется при этих обрядах. Однако основным магическим моментом этого обряда является снятие табу на пищу. До определенного момента иницианты не имеют права есть некоторые виды пищи и в первую очередь мясо тотемного животного или тотемное растение. Благодаря временной отмене этого запрета посвящаемые вступают в общение со своими тотемными предками. Обряды инициации совершаются в строжайшей тайне, что объясняется их сугубо священным характером. Женщинам и детям доступ к месту, где совершается обряд, преграждается дощечками-гуделками. Инициации воспринимают как символическое умерщвление и возрождение, ниспосылаемое высшими силами, голоса которых слышны в жужжании дощечек-гуделок, и, наконец, как приумножение жизненной силы.

Культурный герой, тотемные предки и «детские зародыши»

Во все времена люди, на какой бы ступени культуры они ни находились, задумывались о происхождении окружающего мира. Чем проще был их жизненный уклад, тем примитивнее было и их мировоззрение. Но так как даже «самые примитивные из всех примитивных», к которым причисляют народы, добывающие средства к жизни охотой и собирательством, прошли длительный путь культурного развития в течение многих столетий, вернее, тысячелетий, их первые философские толкования явлений природы и космоса навсегда останутся для нас неизвестными. У австралийцев при всей первобытности их жизненного уклада также существуют различные представления о космогонии, возникновении живых существ и происхождении того или иного явления культуры. Экзотические народы в большинстве случаев держат себя по отношению к европейцам чрезвычайно скрытно, особенно в сфере религиозной, и поэтому лишь немногим исследователям, прожившим долгие годы среди этих людей и достаточно глубоко изучившим их язык, удалось проникнуть в духовный мир своих цветных друзей.

В настоящее время имеются неопровержимые доказательства существования религиозных верований у всех экзотических народов, в том числе и у австралийцев. Многие племена верят в так называемого культурного героя, о котором, впрочем, существуют самые различные представления. Племя вилмен, живущее к востоку от Албани, в юго-западной части материка, называет его Ноатч и считает «высшим духом». Этого духа представляют себе бесполым существом, не имеющим обличья, живущим на высокой горе. Его можно увидеть в тумане, окутывающем ту гору. Племя курнаи, жившее в Гипсленде, и другие родственные племена верили в божество Бунджил (что значит «отец наш»), которое воспринимается как существо сверхъестественное, но имеющее обличье человека, принесшее людям все блага культуры[19]. А люди из племени нарриньери, обитающие в устье Муррея, рассказывают о своем культурном герое Нуррундере, что он когда-то жил на земле и был великим охотником, но потом переселился на небо. Когда он разгневан, гремит гром, а потому и радуга тоже создана им. Племени камиларои, живущему в восточном Квинсленде, все культурные блага принес Байамэ. Обычно он невидим, но может являться и в обличье человека. Племена центральных областей материка аранда и лоритья представляют себе культурного героя, называемого Алтьира или Тукура, в облике крепкого мужчины с красноватой кожей и длинными светлыми волосами, но с ногами птицы эму. Живет он на небе. По представлению туземцев, это покоящаяся на каменных опорах твердая почва, орошаемая огромной рекой (Млечный Путь). На небе райское житье, масса плодов и дичи. Однако Алтьира людей не сотворил, и они его совсем не интересуют. Да и люди ему не поклоняются.

Всем этим героям люди обязаны многими культурными достижениями, однако ни одного из них не называют творцом вселенной. Земля, мыслимая как диск, и раскинутый над нею небосвод с созвездиями, из коих многие воспринимаются как персонажи мифов, — все это существовало всегда. Культурные герои отчасти наделены человеческими чертами. Они женаты, ведут домашнее хозяйство, занимаются, как и люди, охотой и собирательством. У отдельных племен распространено представление, что люди произошли от детей культурных героев. Весьма любопытно, что героям не молятся, не совершают в их честь никаких жертвоприношений, хотя они, по представлениям австралийцев, жили на земле еще до людей, обладали силой большей, чем люди, и стояли на страже нравственности и общественного порядка. Они даже карали. Так, в одном из мифов племени курнаи рассказывается о том, что культурный герой настолько разгневался из-за разглашения тайны обряда инициации, что послал на землю потоп. Таким образом, культурные герои или высшие существа наделены также чертами, лишь незначительно отличающимися от единого бога христианских религий[20].

Представление о праотце преобладает главным образом среди южноавстралийских племен, тогда как большая часть прочих племен верит в божество, известное под названием «радуга-змея». По представлению туземцев, радуга-змея — это воплощение стихии воды, столь ценной для людей в краю степей и пустынь. Это существо живет в глубоких водоемах, и увидеть его можно лишь в радуге. Однако новейшие исследования, в которых немалое участие приняли немецкие ученые, показали, что представление о радуге-змее есть лишь часть более широкого комплекса идей. Благодаря исследованиям жизни и быта племен северо-западной части материка удалось сделать совершенно поразительное открытие: эти туземцы представляют себе всю землю в виде огромной змеи, называемой Унгуд. Она живет внутри земли и воплощает в себе «всесозидающую и всеуничтожающую первоначальную силу», порождающую и поглощающую все живое. «Все, что мы видим и называем землей, — это лишь спина Унгуд», — объясняли туземцы. Или говорили так: «Деревья растут на спине Унгуд». Вместе с тем эту живущую в земле змею отождествляют с водой. По всей вероятности, представления австралийцев о змее-земле или змее-радуге — это древняя и широко распространенная вера в мировую змею. Эта вера и по сей день распространена в Южной Азии[21].

Оба представления — о культурном герое-прародителе и о мировой змее — происходят, очевидно, от различных потоков переселения. При этом представление о культурном герое является более древним, ибо его вряд ли можно встретить у северных племен, и оно весьма распространено у более древних южных племен. Правомерность такой точки зрения подтверждается тем, что у южных племен змея-радуга, если только там знают о ней, является лишь «помощницей» культурного героя[22].

Со всеми этими верованиями непосредственно связано представление о возникновении человечества. Подобные представления, явно философского характера, и по сей день весьма распространены у северо-западных племен Австралии. Творцами мира считаются у них змея-земля и Валангада, царствующий на небе, — персонификация Млечного Пути. Эти божества из неиссякаемого источника своей духовной субстанции создали так называемых вонджин — непосредственных предков человеческих душ. Вонджины разбрелись по свету и в конце концов вошли в глубь земли. Всюду, где это произошло, они оставили наскальные изображения, представляющие собой как бы их отпечаток. Эти изображения впервые были найдены в 1838 г. английским путешественником Джорджем Греем. Такие наскальные изображения часто встречаются неподалеку от рек, озер и морей, которые, по преданию, также сотворили вонджины. На дне таких водоемов каждый вонджина присущей ему духовной силой взращивает так называемые детские зародыши, или «детей-духов» («spirit children»).

У племен северо-запада, а также центральных областей материка рождение человека не связывается с половыми сношениями. Чтобы произвести на свет человека, мужчина должен воспринять от какого-нибудь вонджины человеческий зародыш и передать его своей жене. Этот процесс возможен лишь благодаря особому душевному состоянию — сновидению. Туземцы понимают явление сновидения гораздо шире, чем мы. Для нас сны — это мимолетные смутные видения, для австралийца же это реальные события, реальные переживания. Для него и некоторые психические состояния, занимающие немалое место в его жизни, — те же сны. Поэтому для многих австралийских племен физиологический половой акт ничего не значит, если только мужчина, не испытав экзальтированное состояние восприятия от вонджины человеческого зародыша, не передает его женщине, которая в этот момент находится в таком же состоянии. Так осуществляется неразрывная духовная связь человеческого зародыша (джаллала), принимающего в человеке определенные телесные формы, со своим вонджиной.

Когда человек умирает, зародыш вновь возвращается к водоему своего вонджины и ожидает своего следующего воплощения в человеке. Кроме того, каждый австралиец считает, что его судьба зависит от определенного водоема (который обычно принадлежит его отцу) и от находящегося у этого водоема наскального изображения — отпечатка вонджины. Поэтому старейшине выпадает весьма ответственная задача: до наступления дождей подновить наскальное изображение свежими красками. Если же никто этого не делает, скажем, оттого что кочевавшее поблизости племя вымерло, то животные и растения данной местности должны неминуемо погибнуть, ибо тогда навеки перестанет идти животворящий дождь, ниспосылаемый змеей Унгуд.

Подобного рода церемонии гораздо величественнее у племен центральной Австралии, у которых, однако, они не связаны с представлениями о созидающей «первоначальной силе». Религия этих племен сводится в основном к культу предков[23], которые, по их представлению, временно или навсегда принимают обличье какого-нибудь животного или растения. Приключения, некогда происходившие с этими тотемными предками (альтьирангамитьина), уже много веков подряд передаются из рода в род в мифах и изображаются в пантомимах. Хотя у этих альтьирангамитьина есть нечто схожее с вонджинами северо-западных племен, но вместе с тем они обладают и целым рядом собственных характерных черт.

По преданиям австралийцев центральной части материка, их предки когда-то бродили группами по стране. Они носили с собой продолговатые или овальные камни, известные под названием «чуринги». Эти камни воспринимаются лишь как часть тела тотемных предков, но не как место, где обитает их «душа». Странствовавшие предки растеряли многие из этих чуринг. Старейшины групп подобрали их и спрятали в пещерах, где они хранятся и по сей день. В дни тотемных празднеств эти священные предметы извлекаются из хранилищ.

Когда наконец тотемные предки окончили свои странствия и в изнеможении пали ниц, они превратились в деревья, водоемы и скалы, которые навсегда стали носителями детских зародышей — «ратапа». Рождение человека связывают с этими зародышами и племена центральной Австралии. Физиологический половой акт не воспринимается как средство продолжения рода и туземцами центральной Австралии. Важно лишь, чтобы в женщину вошел ратапа, из которого потом получится человек. Вхождение этого ратапа женщина ощущает, проходя вблизи животного или растения, отождествляемого с тотемным предком. В этот момент она чувствует боль в бедрах и тошноту и знает, что в нее вошел зародыш соответствующего тотемного предка и что теперь она родит ребенка, принадлежащего данному тотему. Так как у племен центральной части Австралии предметы, связанные с тотемными предками, весьма многообразны, часто случается, что дети одной и той же матери принадлежат различным тотемам. А иногда сам тотемный предок входил в женщину и вновь ею рождался. Об этом рассказала Кальтиа, женщина из племени аранда.

Однажды (это было в темную, глубокую ночь) тотемный предок — ящерица — вылез из скалы, в которую он когда-то превратился. Он подслушал разговоры туземцев у костра и увидел женщину по имени Кальтиа. На утро следующего дня муж Кальтии Урбула, проснувшись, сказал, что видел во сне какого-то тотемного предка у их становища. Днем, как обычно, Урбула отправился на охоту, и его незримо сопровождал тот самый тотемный предок. В полдень Урбула, усталый, нагруженный добычей, возвращался домой. Его жена Кальтиа видела, как он подходил к дому. Но она заметила, что он шел в сопровождении какого-то незнакомого человека. Кто бы это мог быть? Кальтиа встала у входа, задумалась, и вдруг незнакомец исчез. Как всегда, Кальтиа приготовила еду. Когда она ела мясо, ей стало дурно. День спустя она проходила мимо скалы тотемного предка — ящерицы. Словно из-под земли опять появился перед ней тот самый незнакомец и снова исчез. Она лишь успела заметить, как он метнул в нее дощечку-гуделку, и тотчас же почувствовала как по всему ее телу разлилась истома. Обо всем этом она рассказала своему мужу у костра. Тогда Урбула сказал ей: «Ты понесла от тотемного предка — ящерицы!»

«Происхождение» от тотемного предка обязывает человека соблюдать по отношению к тотемному животному или растению определенные правила поведения. В большинстве случаев тотемных животных или тотемные растения не разрешается ни убивать, ни употреблять в пищу. Иногда этот древний обычай соблюдается не очень строго; в этих случаях тотемное животное убивают без причинения ему боли. Бывает также, что не столь строго соблюдается запрет на съедение того или иного тотемного животного или растения; тогда люди, принадлежащие данному тотему, имеют право съедать лишь определенные части тотемного животного. Кроме того, людям тотема вменяется в обязанность изображать различные эпизоды из жизни своего тотемного предка именно в том виде, в каком они существуют в мифах.

К югу от Мерины водились когда-то в большом количестве птицы эму, и питались они всевозможными травами. Однажды эму предприняли поход на запад, а затем вновь вернулись к исходному месту. Тут они приняли обличье мужчин. Это были предки тотемной группы эму. Проглотив камни чуринги, они стали совершать культовые обряды и нараспев повторять:

Я птица эму, я громко кричу, Хоть и глотка моя тоща, под клюв себе тихо бурчу, Потому что дальше брести хочу.

Затем эти предки тотема-эму изготовили два больших клубка пряжи, изображавших желудок и сердце. Оба мотка они положили в щит, а потом начали украшать ими самого старшего из своих собратьев. Они обмазали его углем, прикрепили к его голове пучок мульги, а к нему с двух сторон перья птицы эму, имитируя таким способом шею и голову птицы, и, наконец, навесили на него на длинном шнурке те самые два мотка. В таком наряде он отправился к углублению в земле, которое должно было изображать водоем, и стал у самого края на колени. Затем он пугливо поглядел по сторонам, откинулся назад и нагнулся к воображаемой воде, чтобы напиться. В своих движениях он подражал птице эму.

Когда предок птицы эму символически утолил жажду, он позвал своих спутников. Те, приплясывая и выкрикивая: «Ва, ва, яй, яй», окружили его. Вдруг один из плясавших схватил лжеэму, который навешенными на него мотками ниток принялся бить в живот остальных спутников, а двоих из них послал искать съедобные растения.

Так закончилось это культовое действо, но сразу же стало совершаться другое. Теперь раскрашивались углем и обклеивались птичьим пухом уже двое изображавших эму, один постарше, другой помоложе. Младшему, изображавшему птенца эму, кроме всего прочего, нарисовали вокруг пупа красный круг. Затем он опустился на колени у края мнимого водоема, пугливо осмотрелся, как это делают эму перед водопоем, и закричал, как птенец эму. Тем временем другой, изображавший взрослого эму, стоял позади, защищая своего птенца. Затем оба улеглись отдыхать. Так закончился и этот обряд.

День спустя предки эму двинулись дальше на юг и вскоре пришли в Мутута, что означает «пень». Здесь они заночевали. На рассвете они увидели в западной части неба зарево пожара, и вскоре пламя его с ужасающей быстротой стало надвигаться все ближе и ближе, охватывая кусты и деревья. Страшная угроза гибели обратила людей-эму в бегство. Они мчались изо всех сил, пока не добежали до Калаятабарна, где увидели другого предка-эму, сидевшего в каменной пещере. Тот заметил бегущих и крикнул им: «Скорей сюда, бегите все сюда!» Но огонь бежал быстрее. Он спалил всю траву и кустарник вблизи пещеры и накинулся на людей-эму. В пламени погибли и старик эму Унгунтуна и птенец эму Нтальпунга. Остальные люди-эму спаслись в пещере и превратились в чуринги.

Чуринги благодаря связи с тотемным предком настолько священны, что женщинам и детям не разрешается даже смотреть на них. Обычно они хранятся в пещерах, местонахождение которых известно лишь немногим старикам. На тотемные празднества их извлекают оттуда и натирают жиром кенгуру и охрой. Старейшины племен полагают, что от этого природа и люди обретают силу созидания.

Чуринги — плоские деревяшки овальной формы длиной от 20 до 100 см, в ширину от 2 до 10 см, либо предметы из камня, имеющие несколько более круглую форму. Они покрыты символическими знаками, выгравированными клыком сумчатой лисицы. Это концентрические круги или полукруги, спирали и параллельные линии, пунктиры и штриховка; каждый такой орнамент имеет какой-то определенный смысл. Круги могут символизировать тотем, становище или деревья, полукруги — сидящего на корточках тотемного предка, параллельные линии — тропу, по которой шли предки, или же шрамы на их груди, пунктирные линии и штриховка — в большинстве случаев следы ног тотемного предка. Австралийцы, обращенные в христианскую веру, открывают европейцам свои тайны; по символике знаков на чуринге они как бы читают о всяких воспроизводящихся в обрядах событиях из жизни тотемных предков. Но знаки на чуринге — не письмо в нашем сегодняшнем понимании.

Чуринги встречаются также у племен северо-западной Австралии, живущих еще самобытной жизнью. Правда, там чуринги только из дерева, и на одном из их концов имеется отверстие, так что их можно вращать на волосяном шнурке, используя как дощечку-гуделку. В обрядах племен северо-западной Австралии чуринги употребляются так же, как у племен центральной Австралии. Однако рисунки на них существенно различаются. Если у племен центральной Австралии они носят чисто условный, символический характер, то у северо-западных племен это вполне определенные четкие изображения, посвященные историям, которые происходили в той местности с культурным героем Джамаром, и «прочесть» их, т. е. раскрыть их внутренний смысл, можно, лишь зная соответствующий миф. На рисунке изображена рыба-звезда, обитающая, согласно преданию, под скалами. Острые иглы этой рыбы ранили когда-то Джамара. Очень часто на чурингах встречается изображение собаки динго — она, по преданию, сопровождала Джамара, — а также изображение миски, в которую стекала кровь из раны Джамара, и в центре этой сцены — спираль, означающая смерч, в котором Джамар явился людям. На чурингах североавстралийских племен встречается и змея-радуга, и это вполне понятно, раз она, будучи «первоначальной созидающей силой», занимает там самое большое место в религиозных представлениях. Но особое значение имеет тот характерный для Австралии факт, что на чурингах изображается и сам культурный герой, причем в обличье человека, и что только здесь, на северо-западе материка, рисуют на скалах вонджин.

К чурингам в широком смысле слова причисляют и своеобразные предметы, которые при совершении тотемных обрядов надевают и носят взрослые мужчины. Так люди, изображая своих предков, стремятся походить на них внешним обликом. Они воспроизводят тот или иной миф, чтобы в конце концов слиться воедино со своим предком и таким образом причаститься к его великой силе.

Существенной деталью в таком спектакле является то, что его участников обмазывают красками и обклеивают птичьим пухом, при этом клеящим материалом служит кровь, которую собирают, надрезая себе вену руки ножом. Кровь — самый ценный клеящий материал, ибо он несет в себе силу жизни. На тело и прежде всего на голову исполнителя обряда накладывают своеобразные символические предметы, якобы части тела тотемного предка. Почки, желудок и сердце тотемного предка символизируются большими пучками травы, обвитыми волосяными шнурками. Ветки и трава, связанные в длинные круглые охапки, плотно обкрученные волосяными шнурками, обклеенные птичьим пухом или клочьями метелок тростника и обвешанные пучками перьев, кладутся на голову плашмя или прикрепляются к затылку, отчего ряженый обретает вид страшного чудища. Из того же материала делают остроконечные колпаки с разнообразными символическими украшениями. Иногда голова актера превращается в массивную уродливую голову лягушки или длинную шею эму с маленькой головой, чем красноречиво подчеркивается принадлежность к данному тотему.

Но наиболее характерные атрибуты таких тотемных церемоний — кресты из перекрещивающихся палок с плотно прилегающими один к другому натянутыми волосяными шнурками разного цвета. Нередко эти шнуры обклеивают пухом птиц и клочьями метелок тростника, отчего получается изображение шкуры тотемного животного или какого-нибудь отличительного знака тотема. Так, соответствующий культовый предмет тотема-дождя обклеен полосками белого птичьего пуха, означающими струи дождя. Эти подчас громоздкие и отнюдь не легкие предметы во время представления поддерживают руками на спине. Уподобление тотемному предку чрезвычайно выразительно. Изображающий тотемного предка воспроизводит все его характерные движения. Если тотемный предок лягушка или кенгуру, то изображающие его подпрыгивают на четвереньках, если ястреб или орел — раскидывают руки как бы для полета.

Все эти спектакли — отнюдь не увеселительный маскарад, каковым, впрочем, они могут когда-нибудь стать, так как со временем мельчает или вовсе утрачивается их внутренний смысл; об этом свидетельствует немало фактов из истории культуры. Для австралийцев эти таинства всегда были священны. Пытаясь наиболее достоверно воспроизвести миф, они стремятся к полному слиянию со своим тотемным предком, к пробуждению свежих сил в человеке, в обществе, в природе.

Такой же отмеченный глубоким религиозным чувством артистизм, находящий свое наиболее естественное выражение в культовых обрядах, мы можем наблюдать в танцах «корроборри». Этим словом, взятым из языка восточноавстралийских племен, европейцы обозначают вообще все групповые танцы австралийцев, в которых наряду с мужчинами участвуют и женщины. Для пущего воздействия на людскую массу спектаклю дается мощное музыкальное сопровождение в виде большого хора с одним или несколькими запевалами. Эти, как правило, монотонные хоровые песнопения оживляются модуляциями отдельных голосов от низкого баса до пронзительного фальцета. Инструментальный аккомпанемент хора предельно прост. Обозначают один лишь ритм, для чего хлопают в ладоши, бьют по подушкам из шкур или стучат двумя деревяшками, сделанными из разных пород дерева, издающими звонкий металлический звук. Иногда вместо деревяшек используют два бумеранга, которые ударяют один о другой плоскими сторонами. В прибрежной полосе тропического севера благодаря сравнительно позднему влиянию новогвинейцев получили распространение деревянные или бамбуковые трубы, которые издают, правда, лишь воющий звук.

В корроборри с большой страстностью изображаются сцены охоты и битв, любовь к детям, покорность могуществу природы и прочее. И по сей день с увлечением исполняются танцы корроборри в северо-западной Австралии даже у племен, не оставшихся в стороне от европейской цивилизации. Для людей этих племен сочинители корроборрийских песнопений — существа необычные, которых осеняет поэтическая мысль в моменты мистического транса. Обычно в таком состоянии бывают знахари. Их поэтическое вдохновение проявляется, конечно, не в подборе красивых форм, как у нас. Австралийские поэты не могут преодолеть сопротивления словесного материала и поэтому в конце концов сбрасывают с себя все оковы языка. «С великим вдохновением поэт коверкает язык, делая с ним все, что ему заблагорассудится, — пишет мюнхенский этнолог Ломмель, — он разрывает слова, вставляет в них какие-нибудь гласные или опускает слоги и вообще насилует свою речь, пока не выкуется звучание, наиболее подходящее для передачи испытываемого им ощущения». Этим объясняется многократно упоминаемая исследователями невозможность перевода подобных песен.

Такое пение австралийцев — не стихи, положенные на музыку. По их словам, это «всего лишь пение», а не слова, которые можно осознать, пение, апеллирующее не к разуму, а непосредственно к чувству, и потому не нуждающееся в соблюдении определенного порядка звуков. Поэтому зрители и не ищут в этих многочисленных строфах (в одном из таких песнопений их тридцать восемь) какого-то определенного смысла. В большинстве случаев представление начинается в часы вечерних сумерек и длится в течение нескольких дней. Поэтому отдельные песнопения очень быстро распространяются среди племен, находящихся на большом расстоянии друг от друга. В этой связи характерен факт, который Ломмель наблюдал в столице северо-западной Австралии, в главном городе округа Бруме, где он встретил однажды людей какого-то племени центральной части материка, и они рассказали ему, что обучили живущих там иноплеменных туземцев, с которыми кое-как объяснялись лишь на ломаном английском языке (!), своим корроборри и что те восприняли эти песни и танцы с большим воодушевлением.

Мир представлений австралийцев раскрывается в их изобразительном искусстве. Рисунки австралийцев двухмерные, плоскостные. До объемного изображения они еще не дошли. Изображения на теле, на оружии и на утвари, рисованные, резные, выжженные или нацарапанные, в подавляющем большинстве представляют собой тот же геометрический орнамент, что и на предметах культа. Сравнительное изучение показало, что отдельные орнаменты характерны для определенных областей материка. На западе и юге в орнаменте преобладают зигзагообразные линии, узоры в елочку и концентрические ромбы, встречающиеся также на юго-востоке, хотя там наиболее характерен сетчатый орнамент. Зато в центральной Австралии орнамент состоит из концентрических окружностей и волнистых линий. Своеобразно исполненные узоры этих линий строго параллельны. Но на севере и северо-востоке встречаются пестрые красочные узоры из лентообразных полосок и крестиков.

Эти геометрические орнаменты служат декоративным целям и в то же время представляют собой символы культа.

В 1838 г. Джордж Грэй открыл наскальные изображения в северо-западной Австралии, а в течение последних десятилетий такие же рисунки были обнаружены и в других частях материка. Они встречаются на отвесных уступах гор, на камнях горных плато, а также, как мы уже говорили, на стволах деревьев, на скалах и на кусках коры. О том, что они означают, мы знаем очень мало, потому что создавшие их племена ко времени их открытия уже давно находились в состоянии вымирания и утратили свои былые традиции.

Новейшие исследования дали нам возможность в какой-то мере установить смысл этих очень выразительных изображений. Так, в северо-западной Австралии уже упомянутый исследователь Ломмель нашел у водоемов наскальные изображения, похожие на те, что открыл Грэй. Наряду с животными (кенгуру, валлаби, змеи) здесь изображены фигуры людей, в большинстве случаев в лежачей позе, но без рта, с сияющим нимбом вокруг головы (быть может, это диадема из перьев). Эти своеобразные человекоподобные существа и есть те самые вонджины, которые полностью завладели религиозными чувствами живущих там племен. Изображения сделаны земляными красками, белой, желтой и красной, приготовленными в виде кашицеобразной массы. Краски наносились на скалы пальцами или же веткой в виде кисти с волокнами на конце.

Магическое значение этих изображений отражено в словах старейшины, который ежегодно должен был подновлять изображение у водоема его тотемной группы. В торжественной манере он говорил: «Пойду набраться свежих сил. Раскрашу я себя вновь, чтобы пошел дождь!»

Наскальная живопись найдена также и в районе хребта Флиндерс в центральной Австралии. Правда, это всего лишь геометрические орнаменты на отвесных стенах скал, но предположение об их религиозном смысле было подтверждено рассказами еще живущих там племен. Загадочно выглядят часто встречающиеся здесь изображения растопыренных ладоней (реже ступней). Эти отпечатки делались так: прикладывали к скале ладонь и раздували поверх ладони набранную в рот краску. Эти отпечатки ладоней производят впечатление примерно такой надписи: «Чужеземец, остановись, здесь священная земля». Однако существует мнение, что это своеобразные визитные карточки побывавших там туземцев.

Гораздо чаще встречаются наскальные изображения, полный рисунок или только контур которых высечен заостренным куском камня; это животные (ящерицы, крокодилы, кенгуру) и их следы, а также люди. Изображения людей достигают иногда огромных размеров (до десяти метров в высоту). Они найдены близ Порт-Джэксона[24] и вдоль побережья Нового Южного Уэльса, а также у Порт-Хедленда в Западной Австралии. Местами это целые картинные галереи. Несомненно, что этими стенами скал в качестве «эскизника» пользовались многие поколения, потому что там часто пересекаются самые различные рисунки.

Что дало повод к созданию этих картин — танцы или ритуалы колдовства? Мы этого не знаем, ведь в тех местах племена уже вымерли. Но несомненно, что эти высеченные на скалах изображения, как о том свидетельствует их патиновое покрытие, гораздо старше наскальной живописи, найденной в северо-западной и центральной Австралии.

В Новом Южном Уэльсе и северо-западной Австралии изображения животных или геометрические орнаменты встречаются и на деревьях. Эти рисунки вырезались прямо на коре или на стволах, для чего предварительно в нужных местах кора отдиралась. Такие деревья обрамляют могилы людей, пользовавшихся большим авторитетом среди членов своей внутриплеменной группы, или же растут в тех местах, где издавна совершаются инициации. У некоторых племен центральной Австралии в местах совершения обрядов инициации можно увидеть на земле условные изображения животных, искусно сделанные из цветного песка, а у некоторых племен Квинсленда — крупные наземные барельефы, представляющие собой более реалистические изображения.

Хотя многочисленные наскальные изображения служили целям культа, однако некоторые из них, главным образом наиболее древние, не были связаны с культом. Многие узоры развились из натуралистических изображений. По своему качеству эти графические работы весьма различны. Изображения людей, высеченные или выгравированные в скале, напоминают беспомощный детский рисунок. Однако поразительны по своей достоверности изображения животных и их следов, тем более что все эти рисунки сделаны, очевидно, по памяти. Зато наскальная живопись гораздо живее, эмоциональнее. Значительных высот она достигла в области композиции, главным образом на севере материка, и это большое достижение в культурном развитии Австралии. Для всех этих рисунков характерно отсутствие перспективы.

Знахари и колдуны

Если вся община, а особенно старики обладают, по представлениям туземцев, способностью воздействовать во время тотемных таинств на силы природы, то существуют еще отдельные люди, наделенные особой тайной силой. Они могут использовать свой дар как на благо, так и во зло. Они совершают действия, которые не в состоянии совершить простые смертные. Это знахари, большей частью мужчины, изредка женщины. Благодаря присущей им магической силе они занимают особое положение среди массы туземцев и оказывают на нее влияние.

Не каждому дана эта сила. Она нисходит на человека во сне. Когда такой избранник судьбы спит глубоким сном, длящимся иногда несколько суток, его душа, которую австралийцы представляют себе в виде призрака, духа, отделяется от тела и причащается той «первоначальной созидательной силе», которую многие племена Австралии представляют себе в виде радуги-змеи. От нее он получает прозрачные кристаллы, сверкающие переливами цветов радуги и проникающие в его душу. Так он приобщается к той таинственной магической силе, которая и возводит его в ранг знахаря. Пробудившись от своего гипнотического сна, он ощущает недомогание и жажду. Тогда он пьет из какого-нибудь водоема, и освежающее питье приумножает его магическую силу, ибо радуга-змея присутствует во всякой воде. С этого момента знахарь обладает способностью и впредь отделять свою душу от тела и отправлять ее с определенным поручением в странствования. Он может послать ее в страну умерших, чтобы научиться у них песням и танцам корроборри. Об одном из таких путешествий рассказывает один знахарь племени унамбал в северо-западной Австралии.

Умер отец Вальнгамари. Он отправился в страну, где находятся все умершие и где они чувствуют себя куда лучше, чем здесь. Но Вальнгамари тосковал по отцу, к которому он с детства был привязан всей душой. Непрестанно взывал он к нему. И вот однажды отец явился ему во сне и унес его душу с собой в царство мертвых. Душа Вальнгамари отправилась в далекое путешествие. Захватив с собой изрядные запасы продовольствия, душа Вальнгамари села в лодку. Внезапно поднялась буря и понесла крохотное суденышко в открытое море. Бороться с волнами было невозможно. Берега давно уже исчезли за горизонтом, диск солнца опускался в море. Устав от борьбы со стихией, душа Вальнгамари легла на дно лодки и заснула. Когда забрезжил рассвет, Вальнгамари увидел незнакомую страну. То была страна мертвых. На скалистом берегу он увидел мужчин, усердно ловивших рыбу. Они посмотрели с удивлением на Вальнгамари и спросили его:

— Кто ты?

— Вальнгамари, — отвечал он, — я ищу своего отца!

Мужчины, которые уже были оповещены отцом Вальнгамари о том, что прибудет его сын, позвали отца. Старик поспешно явился и подтвердил, что пришелец действительно его сын, и дал ему поесть. Вальнгамари скромно сел среди умерших. Чтобы не видеть их сразу слишком много, он взял ветку с листьями и закрыл ею лицо. Затем умершие принялись петь и танцевать. Тогда Вальнгамари снял с лица ветку и стал смотреть на их замечательные пляски.

Когда Вальнгамари пробудился от долгого, глубокого сна, он не знал, сколько времени его душа пребывала в стране мертвых. С той поры душа Вальнгамари часто посещала страну мертвых и там изучала пляски. Но жена Вальнгамари почувствовала, что душа ее мужа еженощно покидает его тело, и потому однажды спросила: «Отчего ты меня всегда покидаешь?» И он объяснил ей, что учится у мертвых пляскам. Прежде чем показать и пропеть их своим соплеменникам, он всегда показывал их своей жене.

Особым видом такого путешествия души является, по представлениям туземцев, «полет» знахаря на спине радуги-змеи. Это также всего лишь сновидение, хотя и особый тип его, причем «явно сексуального свойства» (Ломмель). Во сне знахарь взбирается на дерево, у подножия которого он предварительно кладет женщину. Затем с верхушки дерева он возносится к небесам, садится там на спину радуги-змеи и летит на ней в далекие края.

Когда-то в таком «полете» под руководством знахаря принимали участие и другие мужчины и могли таким образом взглянуть на «тот свет». Но радуга-змея за услугу свою требовала жертвы из числа участников полета. Поэтому во время такого совместного путешествия душ приходилось кого-нибудь убивать. Об этом своеобразном представлении рассказывается в одной из легенд туземцев.

Знахарь и его спутники сидят под деревом. Они беспрерывно тянут какой-то монотонный мотив, доводя себя до состояния транса. В этом состоянии они видят, как знахарь достает из водоема радугу-змею. Спутники знахаря садятся ей на спину, и радуга-змея со страшной быстротой мчит их в поднебесье. Прилетев в далекую чудесную страну, они усаживаются там вокруг радуги-змеи. Знахарь берет каменный нож и убивает им одного из участников путешествия. Он разрезает его на части и мясо убитого отдает радуге-змее. Все спокойно наблюдают за тем, как радуга-змея пожирает их спутника, и тоже отведывают его мясо. Но вот трапеза окончена. Знахарь очищает кости убитого и каждой дает название. Затем раскладывает их на земле в каком-то определенном порядке. Так, бедренные кости он кладет вместе с лопатками, а голову — к костям таза. Затем все снова садятся верхом на радугу-змею и летят на ней вниз к земле, а знахарь остается один у скелета съеденного спутника. Он гладит кости рукой и распевает заклинания. Через некоторое время кости обрастают мясом, и в конце концов жертва начинает дышать. Она оживает. А знахарь вынимает из своего пупка вторую радугу-змею, которая доставляет его и ожившую жертву на землю, где их встречают остальные участники путешествия. Когда все эти люди пробуждаются от транса, они уже ничего не помнят о том, что видели на том свете. Оживший человек также ничего не помнит, хотя через несколько дней он и в самом деле умирает. Зато знахарь оставляет все свои впечатления при себе и никому о них не рассказывает.

Туземцы уверяли, что все виденное во сне происходило с ними на самом деле. Они пытались обосновать это тем, что, дескать, и белокожий знахарь по небу летает. При этом они имели в виду самолет, доставляющий европейского врача из одного города в другой. — Белокожий знахарь точно так же умерщвляет людей и затем снова их оживляет, — говорили они, вспоминая о наркозе при операциях, которые делались их соплеменникам в больницах.

У простых смертных есть и другие возможности приобщиться к магической силе. Желание «увидеть радугу-змею» — как австралийцы называют такое ощущение — может осуществиться лишь при содействии двух знахарей. В их сопровождении люди, стремящиеся к обладанию магической силой, подходят к ближайшему водоему, который, как и все водоемы материка, считается местом обитания радуги-змеи. Знахари ныряют глубоко под воду, чтобы сообщить радуге-змее о желании приведенных ими людей, а люди тем временем сидят на берегу и ждут. Весьма вероятно, что они испытывают при этом такое же душевное волнение, что и знахари, ибо то, что они рассказывают о своем ощущении, и есть состояние транса.

Они рассказывают о том, что внезапно перед их глазами возникает голова радуги-змеи, из-за головы змеи выглядывают оба знахаря, сидящие на ней верхом один за другим. И тотчас же радуга-змея начинает во все стороны рассыпать бесчисленные кристаллы, в которых и заключена магическая сила. Затем радуга-змея снова исчезает в воде, а знахари выходят на берег и раздают кристаллы присутствующим. Как утверждают туземцы, при содействии знахарей любой может стать обладателем магических сил, но со временем эти силы исчезнут, потому что простым смертным не дозволено личное общение с радугой-змеей.

Таким образом каждый туземец может заниматься колдовством, усиливаемым магическими заклинаниями, которое, однако, точно таким же образом может быть отражено противником. Австралиец считает, что он может вызвать ветер, если произнесет обращенные к духу ветра слова: «Погляди, Кареринга, как я делаю ветер!» и будет при этом кругообразно двигать руками, как это, по преданию, когда-то делал дух Кареринга, когда хотел вызвать ветер. Наиболее часто применяемое любовное колдовство — это тоже главным образом распеваемое колдовское заклинание, в котором тайные желания при неустанном повторении имени любимого существа облекаются в лирическую форму, если только совершающий колдовство не выражает свое стремление более явственно, преподнося привораживаемому или привораживаемой какой-нибудь «заколдованный» подарок (ныне это, как правило, табак — предмет вожделений каждого туземца).

Однако для простых смертных возможности колдовства ограничены. Полная гарантия действия магии возможна лишь при участии знахаря. Так, при его содействии вызывают дождь или просят у радуги-змеи богатой добычи. А больше всего такое содействие необходимо для лечения больного. Доказано, что знахари действительно обладают приобретенными за время многолетней практики медицинскими знаниями и применяют их. Они умеют оказывать медицинскую помощь при растяжении жил, вывихе суставов и даже при переломах и открытых ранениях. Им известно целебное действие многих растений. Однако своеобразная процедура лечения, которой знахари подвергают своего пациента, казалось бы, не совместима с описанными реальными знаниями и поэтому на всякого трезвого наблюдателя производит впечатление шарлатанства. Что же это за процедура?

Над становищем нависла гнетущая тишина. Наступает ночь. Там и сям еще мелькают огни костров. Они сверкают во мраке, словно голодные глаза хищного зверя. Замирают все звуки, и только под самым большим эвкалиптом раздается хриплое дыхание. Там, окруженный пожилыми мужчинами, лежит Ниали. Тяжело вздымается его могучая грудь. Перед ним сидит на корточках знахарь Ваби. Плавно двигаются массирующие ладони знахаря по телу стонущего больного. Мужчины уже запели заклинания, дабы усилия знахаря были успешны.

Из глубины мрака появляются еще какие-то фигуры и усаживаются в кружок. Разжигают костер, и пламя его своим таинственным сиянием озаряет лица людей. Непрерывно скользят ладони Ваби по телу больного. Все в том же однообразном ритме то тонким фальцетом, то низким басом звучат монотонные голоса поющих. И так без конца. Как будто собравшиеся здесь люди совершенно потеряли ощущение времени и пространства.

Но вот и первые лучи наступающего дня. Внезапно пение обрывается. Что же произошло? Изнуренный ночным бдением знахарь держит в руках два камешка необычной формы и прозрачный, как стекло, кристалл. Это извлеченные из тела больного возбудители болезни. Он молча показывает их собравшейся толпе, и на лицах людей сияет радостная улыбка. Магической силой Ваби удалось удалить «возбудителей болезни», попавших в тело больного по воле злого колдуна. Пропотевшему больному уже легче дышать. Он, конечно, скоро поправится.

Знахарь может применить магию не только для сохранения жизни, но также и для тайного насылания смерти или смертельной болезни[25]. Мотивы такого действия бывают самые различные; нужно, скажем, устранить возмутителя общественного спокойствия или же избавиться от соперника. В таких случаях для совершения колдовского убийства приглашается знахарь. Успех колдовства, согласно наиболее распространенному у всех австралийцев представлению, облегчается уничтожением чего-либо принадлежащего избранной жертве, так как ногти, волосы, экскременты, следы ног, тень, даже имя наполнены той же жизненной силой, что и весь организм человека.

Типичный случай такого рода колдовского убийства произошел однажды в округе Аллигатор (Северная территория). Злоумышленники незаметно раздобыли экскременты избранной жертвы (понадобилось совсем немного), смешали их со смолой, положили в кустарник и ночью, распевая заклинания, сожгли. Треск горящей смолы означал, что в этот момент душа умерщвляемого покидает его тело. А то, что по возвращении в становище совершавшие колдовство застали там умерщвляемого в полном здравии, объяснялось так: это лишь оболочка жертвы, которую покинула душа. Пройдет еще несколько дней, и оболочка тоже прекратит свое существование. Уже не раз высказывалось мнение, что боязнь смерти, насылаемой колдовством, оказывается столь тяжелым психическим состоянием, что достаточно лишь малейших признаков наговора, чтобы даже здоровый человек начал чахнуть и погиб от страха.

Под палящим солнцем сохнут тихие и пустынные луга. Не шелохнется высокая трава поркупина. Умолкли даже болтливые какаду, восседающие на верхушках эвкалиптов. В тени густой листвы расположилась небольшая группа мужчин. Они сложили на земле свое оружие, развели небольшой костер. Повторяя одни и те же слова, эти люди поют какую-то монотонную песню. Перед уходом из становища они сказали своим домочадцам, что идут на охоту. Но не для охоты собрались они. Ведь здесь вместе с ними сидит сам Бандере, седовласый знахарь, который уже давно не ходит ни на какую охоту и живет тем, что ему приносят его пациенты. Конечно, этих людей привело сюда что-то необычное. В самом деле, в этом пустынном месте сейчас будут насылать смерть на надоевшего всем нарушителя спокойствия Мани. А тот уже, наверное, почуял свою гибель, потому что видел, что его недруги вместе с Бандере уходили из становища. Тревога охватила Мани, но Мани не в силах бороться с надвигающимся ужасом смерти, все больше и больше парализующим его волю. В состоянии полной апатии ложится он у костра.

Вдалеке все еще распевают люди, готовящие гибель Мани. Они крайне возбуждены. Бандере тем временем уже покинул свое место и подошел к гигантскому дереву. На коре этого дерева он каменным ножом вырезает контур человеческой фигуры. Тем самым судьба Мани уже предрешена. Бандере медленно подходит к участникам колдовства, возбуждение которых все возрастает. Они уже не раз прерывали свое пение и пронзительным голосом выкрикивали имя своей жертвы. Бандере роется в своей сумке, достает оттуда небольшую ящерицу и бросает ее в костер. Все сидящие вокруг костра тотчас же вскакивают и, беспрерывно выкрикивая «Мани, Мани», тычут острыми концами костяных палок в подыхающую ящерицу и в рисунок на коре дерева. В этот момент их экстаз достигает наивысшей степени. Обессиленные, они снова усаживаются у костра. Их голоса становятся более спокойными. Постепенно костер догорает, и в куче золы виднеется обуглившаяся ящерица. А далеко в становище Мани уже бьется в горячечном бреду.

Заостренные деревянные палки или кости кенгуру (pointing sticks) особенно широко применяются в центральных областях материка. Там эти орудия — единственное средство насылания смерти колдовством. Если решено с кем-либо покончить, знахарь и его клиенты тайком уходят из становища и в каком-нибудь укромном месте устраивают эту своеобразную церемонию. Исполнитель обряда становится на колени и наклоняет корпус вперед, а знахарь ложится животом поперек его спины. Так желание исполнителя обряда и воля знахаря сливаются воедино и как бы проецируются на умерщвляемого, когда знахарь, сняв с правой руки подвязанную к локтю волосяным шнурком заостренную палку, кидает ее в направлении жилища своей жертвы, приговаривая: «Пусть кости твои наполнятся ядом моей заколдованной палки, чтобы сгнила плоть твоя и вонь от нее привлекла червей и они разъели плоть твою. Пусть кости твои истлеют и, как вода в песках пустыни, исчезнут, дабы душа твоя никогда не смогла вернуться к ним. Пусть ветер иссушит кожу твою и сморщит ее, как морщит огонь зеленый листок, а кровь твою превратит в зловонную массу, подобную болотному илу».

Соплеменники знахаря, верящие в его особый дар, гораздо более боятся его, нежели почитают. Они знают, что он свой дар употребляет во зло, чтобы осуществить свои низменные желания. Туземцы племени унамбал из северо-западной Австралии рассказали такую историю. Умирал один человек, и находился он в предсмертной агонии. Соплеменники говорили, что у него уже язык во рту перегнил. За помощью обратились к своему знахарю, но тот не пожелал лечить больного. Поговаривали, что он уже давно безуспешно приставал к жене умирающего, пытаясь добиться ее благосклонности. В страхе перед смертью больной согласился, чтобы его жена осталась на ночь в хижине соперника. Тогда утром следующего дня знахарь явился лечить больного. Он пощупал его, помассировал и велел нескольким мужчинам держать пациента за руки. Затем небольшим осколком камня вскрыл ему вену, проделал кое-какие манипуляции, показал присутствующим несколько крохотных кристалликов и сказал, что это и есть возбудители болезни, извлеченные им сейчас из крови больного. И в самом деле, через несколько дней больной выздоровел.

Не всегда колдовство знахаря может побороть болезнь. Но и в этом случае его положение не поколеблется. Просто колдовство соперника оказалось сильнее. По представлению австралийцев, большая часть смертных случаев происходит из-за колдовства. За умерщвление колдовством всегда мстят.

Сначала родственники и друзья умершего открыто предаются своему горю. Они начинают громко причитать. И женщины и мужчины бросаются на труп покойника и наносят себе глубокие раны каменными ножами и остроконечными палками. Вываленные в золе пепелищ и обмазанные глиной, причитающие похожи на какие-то страшилища. Мера скорби и степень торжественности похорон зависят от положения, которое занимал покойный среди своих соплеменников. Впавших в детство дряхлых стариков и старух просто убивают. При хозяйственном укладе, который требует постоянных перекочевок, старики и тяжело больные оказываются тяжким бременем, порой даже опасным. С другой стороны, туземцы верят, что душа этих жалких людей уже покинула их тело и унеслась в страну умерших. Поэтому австралийцы не считают умерщвление стариков и больных убийством. Мертворожденных сжигают на костре, ведь причина их смерти — это вселившийся в них злой дух. Зато женщины, несмотря на свою тяжелую поклажу, еще долго носят на руках умершего ребенка, прежде чем похоронить его. Хоронят без всякой церемонии.

У различных племен и племенных групп взрослых хоронят по-разному. Это объясняется различием их представлений о загробной жизни. Сжигая труп, то есть совершенно уничтожая тело покойного, австралийцы стремятся сделать невозможным возвращение мертвого, потому что для них со смертью не прекращается существование тела. Не желая больше иметь дела с умершим, они разрушают его хижину и сразу же откочевывают. Та же боязнь наблюдается в случаях, когда умершего хоронят наиболее распространенным способом — предают его тело земле. Племя диери, живущее у озера Эйр, и соседствующие с ним племена окружают могилу крепкой оградой из столбов и веток. Эти племена, по-видимому, также стремятся помешать возвращению умершего.

Однако у других племен, а их не меньше, такого страха не наблюдается. Напротив, к умершему относятся даже с известной заботой. Могилы — многие из них с боковой нишей — выкладываются травой, ветками или кусками коры. Захоронение трупа всегда производится мужчинами, которые кладут его на спину или сажают на корточки, а затем забрасывают ветками и травой. Над могилой обычно насыпают более или менее высокий холмик, в котором делают небольшое отверстие, чтобы дух умершего мог беспрепятственно покинуть место, где покоится его тело, а потом вернуться к нему. Веря, что человек после смерти в какой-то форме продолжает свое существование, племена, жившие близ Аделаиды (одного из крупных современных городов мирового значения), в прошлом сооружали над могилой целую хижину, а у других племен для умершего оставляли на могильном холме важнейшие орудия: мужчине — копье и копьеметалку, женщине — заостренную палку и деревянное корыто. На островах Мелвилл и Батерст есть замечательные надгробия. Это деревянные столбы выше человеческого роста, расписанные земляными красками (желтой, белой и красной). Кроме геометрических узоров нарисованы стилизованные изображения животных и людей.

Некоторые племена хоронят умерших не в земле, а на дереве. Покойника кладут на покрытый кусками коры и ветками помост и укрепляют его в кроне высокого дерева. Отдельные племена на восточном побережье Квинсленда и на юго-востоке Австралии додумались даже до мумификации трупа. Жившее у бухты Энкаунтер, ныне давно уже вымершее племя поступало с умершим так: его сгибали коленями к голове, а руки просовывали между ног. Захоронение трупа в таком положении объясняется, как это мы увидим, некоторыми практическими соображениями. В этом положении покойника сажают на землю между двумя горящими кострами. Под действием этих искусственных источников тепла, а также палящих лучей солнца уже через несколько дней от тела покойника начинает отделяться кожа; близкие родственники покойного снимают ее. В таком состоянии покойник называется «гринкари». Когда австралийцы увидели впервые европейцев, они назвали их точно так же — «гринкари»; они думали, что в обличье белокожих людей им явились умершие. После снятия кожи сшивают все отверстия в трупе, а затем хорошенько натирают его жиром и красной охрой. Затем его сажают на помост, под которым постоянно поддерживают небольшой огонь. Благодаря такой процедуре труп вполне высушивается, после чего родственники покойного обертывают его циновками. Они всюду носят его с собой, что не так уж в тягость, так как труп в скрюченном положении превращается в небольшой комочек. Так умерший еще некоторое время разделяет все радости и горести своих соплеменников. В конце концов его останки обретают вечный покой на специальном помосте.

Описанными выше представлениями австралийцев о загробном существовании объясняется и то, что близкие родственники в течение всей своей жизни носят части скелета умершего как талисман, например лучевую кость левой руки или кисть покойного, и даже обмазывают различные части своего тела трупной жидкостью покойного.

Если покойный не погиб в бою, то, по представлению туземцев, причина его смерти — какое-то злое колдовство. Поэтому родственники с непонятным нам рвением разыскивают человека, наславшего смерть колдовством. Например, у племен округа Кимберли, где также существует обряд воздушного погребения, т. е. захоронения трупа на дереве, убийцу узнают следующим способом: под помост, на котором лежит разлагающийся труп, кладут камешки в количестве, равном числу подозреваемых людей. Каждый камешек обозначается именем предполагаемого убийцы. Трупная жидкость, стекая вниз, попадает на один из этих камешков, и тогда злодей найден. По существующему закону кровной мести он должен быть убит. Убийство совершается втайне.

Кровомстители специально для совершения убийства раскрашивают тело, украшают себя особым образом цветами и надевают на ноги (в средних областях материка) специальную обувь из звериной шкуры или птичьих перьев, чтобы никто не распознал следы. Но и это убийство не остается неотомщенным, рано или поздно убийца убийцы будет найден и убит. Прочный мир у племен Австралии — столь же редкое явление, как и у других народов земного шара, стоящих на более высокой ступени культурного развития[26].

В зеркале истории

Хотя остров Тасмания с геологической точки зрения представляет собой часть австралийского материка, ибо Бассов пролив возник в сравнительно недавний геологический период, но с точки зрения этнографической он занимает особое место. Тасманийцы, которых во времена открытия этого острова голландцем Абелем Тасманом (1642 г.) и позднее Джемсом Куком (1777 г.) насчитывалось около шести тысяч человек, с 1877 г. буквально исчезли с лица земли. Насколько быстро свершилась судьба этого маленького народа, показывают следующие цифры: 1803 г. — основание европейских поселений, 1829 г. — насильственное размещение тасманийцев в резервации. Уже в 1865 г. скончался последний абориген-мужчина, а в 1877 г. — последняя тасманийка! Метисов от тасманийских женщин и европейцев можно было встретить еще в конце XIX и в начале XX века на островах Фюрно в Бассовом проливе. В истреблении этого народа повинны не столько так называемые киднэпперы — китоловы и охотники на тюленей, бороздившие в XIX веке Южные моря, — хотя и они похищали людей и увозили тасманийских женщин в свои стоянки на острове Кенгуру, сколько бесчисленное множество английских колонистов, систематически предпринимавших вооруженные набеги в районы обитания тасманийцев и совершавших там неслыханные зверства. Никто из английских колонистов не внял тогда разумному голосу некоторых своих земляков, возмущенно клеймивших эти злодеяния. Было слишком поздно! Деятельность белокожих колонизаторов вписала одну из самых мрачных страниц в историю человечества.

Есть интересные описания тасманийцев, сделанные некоторыми путешественниками, но основаны они на случайных наблюдениях. Ко времени, когда появилась на свет этнографическая наука, которая могла бы предпринять систематическое исследование тасманийской культуры, коренных жителей Тасмании уже не существовало. Так наши сведения о тасманийцах навсегда останутся неполными, и этнографы, изучающие Тасманию, будут теряться в догадках. В их выводах много путаного и неопределенного, что видно хотя бы по тому, куда они относят тасманийцев согласно классификации человеческих рас.

Ученые считали, что тасманийцы произошли от австралийцев, как утверждал еще Джемс Кук. Однако в настоящее время эта гипотеза отвергнута. Различие между австралийцами и тасманийцами заметно уже хотя бы по характеру волос. У тасманийцев они курчавые и мелковьющиеся, «как у гвинейских негров», у австралийцев же волнистые. Наконец, для тасманийца характерен толстый широкий нос с плоскими широкими ноздрями, большой рот и выступающая нижняя часть лица. Цвет кожи у тасманийцев отнюдь не столь черный, как у негров. В некоторых случаях кожа у них имела оттенок цвета меди. Рост, как правило, средний.

На основе всех этих данных у некоторых авторитетных антропологов старшего поколения, например у Пёха, сложилось мнение, что тасманийцы родственны меланезийцам и сохранили в своем облике черты древнего меланезийца. Согласно же новейшим исследованиям, их считают юго-восточными представителями южноазиатских негритосов, попавших на Тасманию через Австралию. Датирование этого события не представляется возможным, но вероятно, что заселение Тасмании завершилось еще до прихода туда южных австралийцев, так как тасманийцы в отличие от австралийцев не были знакомы с собакой динго. Правда, тот факт, что Тасмания находится на огромном расстоянии от меланезийских и тем более от южноазиатских народов, противоречит подобной точке зрения. Однако после того как совсем недавно в тропических лесах северо-восточной части Квинсленда были обнаружены племена, представители которых схожи по облику с тасманийцами, почему их и назвали тасманоидами, обе гипотезы стали в равной степени вероятными.

На острове Тасмания, по территории примерно равном Баварии, природные условия для жизни людей весьма благоприятны, по крайней мере на богатых дичью равнинах, покрытых травой и низкорослым кустарником, особенно во внутренних долинах востока и северо-востока, а также на побережье. Правда, этого нельзя сказать о непроходимых горных лесах центральной части острова, которые тянутся через весь остров и отделяют западное побережье от восточного. Племена тасманийцев хотя и различались по языку, тем не менее обладали в общем и целом единой культурой. В их образе жизни не было никаких существенных отличий от образа жизни австралийцев.

Небольшие группы численностью до сорока человек — по-видимому, каждая из них — это несколько родственных семейств — бродили по району обитания племени, охотясь на зверя и собирая плоды. Жители побережья питались рыбой[27], моллюсками и прочей пищей, которой их в избытке снабжало море. Даже племена, обитавшие в центральных районах острова, зимой приходили на побережье, чтобы воспользоваться дарами моря. Лето эти племена проводили в горах, занимаясь охотой. Они часто устраивали большие охотничьи походы, в которых участвовало все племя (примерно пятьсот человек). Сети и ловушки для ловли зверей были им неизвестны, зато тасманийцы охотились, выкуривая зверя огнем. Для этого поджигались большие участки леса или степи. Вместе с тем свежая трава, появлявшаяся после такого пожара, привлекала эму, кенгуру и валлаби. Позднее появлялись нежные листья одного из видов папоротника, которые считались вкусным овощем. Корни этого папоротника содержат много сахара, и поэтому туземцы Тасмании их с удовольствием жевали. В их меню появлялись корни и побеги пальмы тифа, сердцевина древесного папоротника, семена акации, сладкие цветки банксии, древесные мхи, морские водоросли и прочее. Деликатесом считался сладкий сок эвкалипта.

Представителей морской фауны тасманийцы добывали также только охотой и собирательством. Им не были знакомы ни рыболовные крючки, ни сети. Жители побережья применяли на море те же методы охоты и собирательства, что и туземцы, не жившие у моря. Мужчины, правда, убивали рыбу копьем, а женщины ныряли с корзинкой на дно моря и доставали оттуда ракушек и улиток, из которых самыми вкусными считались раки и большая улитка «морское ухо». Ловкость и выносливость женщин в нырянии и плавании настолько поражали европейцев, что они называли их амфибиями. Пища добывалась без особого труда, несложным было и ее приготовление. То, что не съедалось в сыром виде, поджаривалось на вертеле (мясо убитых кенгуру, птицы эму или прочих птиц) или же попадало в горячую золу, оставшуюся от костра, и запекалось в ней (моллюски, личинки термитов, яйца птиц, ящерицы). Тасманийцы не были знакомы с земляной печью, известной австралийцам, они не имели понятия и о гончарном производстве, которое дало бы им возможность систематически варить пищу. Однако тасманийцы имели уже некоторые предписания в отношении употребления пищи: мужчинам нельзя было есть некоторых животных, что разрешалось женщинам, и наоборот.

Тасманийцы пользовались огнем. Однако не раз высказывалось мнение, что добывание огня им неизвестно, так как европейцы до колонизации ни разу не видели, как тасманийцы добывают огонь. Более поздние колонисты сообщали, что тасманийцы добывают огонь сверлением и «выпахиванием», но что научились этому от австралийцев, привезенных европейцами на Тасманию.

Вполне вероятно предположение, высказанное знаменитым французским путешественником Лабиллардьером и другими. Они полагали, что тасманийцы добывали огонь, ударяя одним куском камня о другой. В сумках тасманийцев были найдены обломки камня и куски коры, аккуратно обернутые травой. В последние годы было впервые установлено, что добыча огня выбиванием искры из камня известна также и австралийцам. Но несомненно, что постоянное ношение тлеющего огня может привести к забвению приобретенного когда-то умения добывать огонь.

Однако нельзя не согласиться с тем, что материальная культура тасманийцев была крайне примитивной и отсталой. Несмотря на холода, от которых зябли даже тепло одетые европейцы, одежда не была известна туземцам. Лишь кое-где женщины носили на плечах шкуру кенгуру мехом внутрь. Столь же скудны были их украшения. Ожерелья из раковин, налобные или набедренные полосы меха были большой редкостью. Часто обмазывали тело и волосы жиром, сажей или охрой. Кроме того, тасманийцы подобно австралийцам делали себе каменными ножами надрезы на бедрах, груди и руках, от которых после натирания какими-то неизвестными нам снадобьями оставались вздутые рубцы. Орудия тасманийцев были также крайне примитивны. Все их оружие — деревянные без наконечников копья с обожженными остриями да палки, похожие на палицы. Щита и лука они не знали.

Кроме заостренных палок для выкапывания корней и клубней они пользовались мелкими каменными орудиями. Существенное отличие этих орудий от австралийских состояло в том, что они были без рукояти. К тому же эти орудия не подвергались тщательной отделке, на режущих кромках скребков и ножей редко можно было заметить следы обработки. Тасманийские каменные орудия напоминали орудия первобытного человека Европы. Это сходство поразило выдающегося английского этнолога Тэйлора. «Тасманийцы, несомненно, в своем культурном развитии, — писал Тэйлор, — не ушли дальше ранней стадии палеолита, они стояли даже на более низкой ступени культуры, чем пещерный человек Европы»[28]. Что касается домашней утвари, то у них были корзины, сплетенные из камыша, и чаши из листьев для питья, которые каждый делал себе сам.

Жители Тасмании были непритязательным народом. Об этом свидетельствовали и их жилища. Утверждают, что они ночевали в дуплах деревьев, однако в действительности таким укрытием, как и навесами скал, они пользовались лишь в крайних случаях. Ни то ни другое не было типичным. Напротив, они строили различные виды хижин. У них были, как и у австралийцев, примитивные ветровые заслоны. Но они сооружали и деревянные каркасы, которые устанавливали с небольшим изгибом, и к ним прислоняли куски эвкалиптовой коры длиной в три метра каждый. Однако самой надежной защитой от непогоды были полусферические хижины из веток, крытые корой. Весьма вероятно, что подобная разнотипность жилищ свидетельствует о более глубокой дифференциации культуры различных племен, о которой у нас имеются лишь отрывочные сведения. Тот же вывод можно сделать на основе разнотипности лодок и плотов. При всей своей примитивности они отнюдь не одинаковы по форме.

Обитатели района залива Адвенчер и жители острова Партридж, расположенного близ северо-восточного побережья Тасмании, пользовались лодками из коры. Если в районе города Порт Синье, как рассказывают некоторые французские исследователи, применялись лодки из коры, похожие на плот, то туземцы, жившие на побережье против острова Мария, изготовляли лодки из особого вида камыша, которым очень богаты те места. Этим хрупким суденышкам сетки из крученых травяных и лубяных шнурков придавали большую устойчивость, о чем свидетельствуют выставленные в музеях немногочисленные модели лодок тасманийцев, подвергшихся некоторой цивилизации. Для переправы через небольшие рукава рек тасманийцы пользовались также и плотами. Однако все эти плавучие средства были слишком малы, и на каждом из них умещалось не более четырех человек. Ими пользовались лишь вблизи побережья, отталкиваясь длинным шестом, или, как сообщает один очевидец, их тащили, держась одной рукой за борт, плывшие рядом мужчины.

Этими скудными случайными наблюдениями, относящимися к быту тасманийцев, и исчерпываются наши сведения об их культуре. Об их общественной и политической структуре мы почти ничего не знаем. Предположение о том, что у них были вожди, ранними путешественниками отвергается. Нельзя считать доказательством существования у них вождей и тот факт, что отбывший срок тюремного заключения австралиец по имени Москито сделался вождем одного тасманийского племени, жившего на побережье залива Ойстер, и организовал там сопротивление белым. Если судить по преобладавшему там охотничье-собирательскому хозяйственному укладу, у тасманийцев должна была существовать та же форма правления, что и у австралийцев, т. е. совет старейшин. Это явствует из отчета знатока быта тасманийцев Вашингтона Уокера, который говорил об «определенном виде патриархальной власти с известными ограничениями» и тут же подчеркивал, что эта «власть была лишь номинальной». Не отмечен у тасманийцев и обряд инициации, хотя у них и наблюдались шрамы от порезов, какие австралийцы делают себе при совершении этого обряда. У тасманийцев была племенная экзогамия: нельзя было жениться на женщине из своего племени.

Мы не располагаем исчерпывающими данными также и о религиозных обрядах. У тасманийцев было неопределенное представление о злом духе, принесшем человечеству болезни и смерть. Этот дух властвует над грозными стихийными силами, такими, как гром и молния. Боязнь злых духов проявлялась у тасманийцев и в том, что они весьма неохотно уходили из дому в темноту и, когда кто-нибудь умирал, произносили заклинания, чтобы какой-нибудь злодей не пленил духа умершего. Дух умершего, по их представлениям, отправлялся в виде белой фигуры в царство мертвых на небольшой остров в Бассовом проливе, где много животных и дичи для охоты и где поэтому можно благоденствовать.

Способы захоронения трупа у тасманийцев были столь же разнообразны, как и виды жилищ и лодок. Так, европейцы находили трупы людей в стоячем положении, захороненные в дупле. Через год после захоронения труп сжигали, предварительно отделив от него череп. Некоторое время после сожжения трупа череп носили как амулет, впоследствии его клали на специально отведенное для черепов место и накрывали листьями и корой. Как амулеты применялись также бедренные кости и нижняя челюсть, которые обшивались кусками звериной шкуры и носились на шее. Но были найдены и другого типа могилы — места, где хранились одни лишь остатки костей сожженных трупов. Это значит, что они были кремированы до погребения. Характерно, что на могильных холмиках сооружались крытые кусками коры конусообразные навесы, которые, по представлениям туземцев, служили пристанищем для духа умершего. На этих кусках коры вырезались рисунки, похожие по узору на накожные шрамы, что напоминает рисунки на деревьях у могил некоторых австралийских племен. Однако у тасманийцев не было принято класть в могилу пищу и оружие.

Все эти сведения относятся к племенам восточного побережья острова, которое посещалось довольно часто. Но мы располагаем и весьма многозначительными сведениями о менее известных племенах западного побережья острова. На основе этих данных мы можем судить о культурных различиях между отдельными тасманийскими племенами.

Эти западные племена знали лишь кремацию. Сначала покойника сажали на деревянный помост и обкладывали его деревянными чурками. Затем вся эта конусообразная куча поджигалась, и в костер подбавлялось еще топливо. Когда костер угасал, близкие покойного тщательно собирали пепел и зашивали его в мешочек из куска шкуры кенгуру. Этот мешочек носили на шее как амулет; в случае болезни пеплом из этого мешочка натирали себе лицо. У этих племен, живших на западном побережье, было весьма своеобразное представление о наступлении смерти. Они считали, что смерть приходит только с заходом солнца. Поэтому к человеку, умершему днем, до наступления темноты относились как к живому. Вполне понятно, что тасманийцы во всех своих делах прибегали к помощи духов умерших родственников — ведь духам умерших, по их представлениям, известны могущественные средства магии, которыми насылают болезнь и смерть. Одним из таких средств являются так называемые священные камни. Это крупные круглые камни весьма правильной формы, возможно, речные голыши, обточенные водой, а может быть, и обработанные рукой человека. Пока еще не ясно, можно ли сопоставлять представления об этих камнях с представлением племен центральной Австралии о чурингах.

В тех немногих ночных танцах корроборри, которые европейцы видели у тасманийцев, есть немало общего с такими же танцами австралийцев. Эти танцы, как и у австралийцев, сводились к пантомимам, изображавшим какой-нибудь момент охоты или сражения, а чаще всего какую-нибудь картину из жизни животных. При этом звучало монотонное пение, в котором, если верить весьма добросовестному исследователю Лабиаллардьеру, много общего с пением, какое можно услышать в Малой Азии. Особенность такого пения в том, что какие-нибудь два певца, поющие в хоре, берут иногда ноты, различающиеся между собой на треть тона, что расценивалось как большое мастерство.

Хотя сообщения исследователей не дают нам полного представления о культуре тасманийцев, для нас все же несомненен тот факт, что между отдельными тасманийскими племенами существовали культурные различия (типы жилищ, средства передвижения по воде, виды захоронения умерших). Эти различия не позволяют нам говорить о единой тасманийской культуре, так же как на основе языковых исследований Вильгельма Шмидта не может быть речи о едином тасманийском языке. То же относится и к антропологической характеристике отдельных племен. В этом отношении больше всего различий между племенами восточного и западного побережий Тасмании. Однако несомненно, что тасманийцы в эпоху заселения острова были несмешанным народом единой культуры. Хотя австралийцы, поселившиеся в Тасмании (по всей вероятности, за несколько десятилетий до европейской колонизации), и принесли с собой в эту страну новые элементы культуры, нельзя недооценивать значение изолированного положения этого острова, существующего со времени образования Бассова пролива, а также изолированности отдельных тасманийских племен вследствие природных условий.

Непосредственная близость австралийского материка заставляет нас поставить вопрос о соотношении австралийской и тасманийской культур. Установлено, что тасманийцы и австралийцы относятся к различным биологическим группам. Зато в вопросе о родстве их языков мнения знатоков расходятся. Согласно концепции В. Шмидта, тасманийские и австралийские языки не являются родственными. Однако выдающийся исследователь Австралии Вормс приводит противоположную аргументацию.

Как же в действительности обстоит дело с культурами обоих народов? Если культуру тасманийцев нельзя считать однородной, то это тем более справедливо для культуры австралийцев. В результате сравнительных исследований в этой области установлены следующие факты. Среди всех народов Южных морей тасманийцы являются народом наиболее древней культуры. Весьма вероятно, что более шести тысяч лет назад началась миграция этого народа через перешеек, соединявший когда-то Азию с полуостровом Кэйп-Йорком, вдоль восточного побережья Австралии. Вероятно также, что впоследствии тасманийцы были оттеснены австралийскими переселенцами к югу и в конце концов попали на Тасманию. Что касается предметов их материальной культуры, то они были крайне примитивны. Достаточно вспомнить их способы добывания и приготовления пищи, украшения и одежду, оружие и утварь, жилища и средства передвижения по воде. Политической организации не существовало. Руководство отдельными группами принадлежало, по-видимому, совету старейшин. Не было, очевидно, и никаких особых культовых обрядов. Зато магия была им известна. Каждый тасманиец боялся злых духов (духов природы, духов умерших). Пантомимные танцы носили, по всей вероятности, тотемический характер, о чем свидетельствуют сохранившиеся запреты на пищу. Музыка и изобразительное искусство существовали в весьма скромных масштабах. Как ни скудны имеющиеся в нашем распоряжении сведения, мы можем назвать тасманийцев в целом примитивными охотниками и собирателями, хотя они уже значительно удалились от гипотетического «первобытного состояния человечества». Этим не отрицается их способность к развитию. Напротив. Она была убедительно подтверждена теми немногочисленными людьми, которые после колонизации жили в резервациях. От тех немногих европейцев — друзей тасманийцев, кто бескорыстно помогал им, мы знаем, что туземцы Тасмании умели быстро перестраивать свой быт. Они жили в селениях, построенных ими самими, занимались садоводством, пекли хлеб, шили себе одежду. Мальчики ходили в школу при государственном сиротском приюте в Хобарте, и их учителя не могли не признать, что, «за немногими исключениями, дети туземцев не менее способны, чем европейские дети того же возраста». Но тоска по родным местам и непривычная обстановка, отрыв от их старого образа жизни — все это привело к тому, что эта небольшая горстка людей впала в полную апатию, что ослабило их физически.

В отличие от тасманийцев австралийцы легко поддаются культурно-историческому анализу благодаря имеющемуся в нашем распоряжении богатому материалу наблюдений. Несмотря на существующую полемику по этому вопросу, работы, написанные почти полвека назад Фрицем Гребнером и Вильгельмом Шмидтом, и по сей день являются для нас основополагающими, так как они вносят порядок, основанный на исторических принципах, в изучение австралийской культуры и, более того, в культуры народов Океании[29]. С археологической стороны выводы этих ученых в отношении Австралии подтверждает Фюрер-Хаймендорф. Согласно данным всех названных исследователей, культура Тасмании, остатки которой можно наблюдать у племени курнаи, жившего на крайнем юго-восточном побережье материка, предшествовала так называемой древнеавстралийской культуре, носящей еще название культуры бумеранга по характерному для австралийцев виду оружия. Эта культура оставила свои следы главным образом на австралийском материке, однако со временем была вытеснена более поздними культурами пришедших на материк племен, так что ее остатки можно наблюдать у племен юин-кури, живущих на юго-востоке, в меньшей степени у племен вирадьюри и камиларои в Новом Южном Уэльсе и кое-где еще на северо-западе материка. Наряду с хозяйственным укладом, основанным на охоте и собирательстве, для этой культуры характерны ульеобразные хижины, плащи из шкур, каменные топоры, добывание огня сверлением, бумеранг, боевые щиты, плоты, спиральное плетение корзин, захоронение в нишах; в области социальной — совет старейшин, отцовское право в брачных отношениях, обряд инициации выбиванием одного из зубов; в области религиозной — колдовство и вера в верховного бога. Развитию этой древнеавстралийской культуры помешала тотемическая культура, которая у многих племен заняла господствующее положение, например в центральных и восточных областях материка, причем установлено, что по мере продвижения к югу элементы тотемической культуры ослабевали. В более или менее чистом виде она сохранилась у племени нариньери на южном побережье материка, у племен вакка-каби на юго-восточном побережье, на северном побережье полуострова Кэйп-Йорк — этих входных ворот для всех австралийских культур — и на севере Арнхемленда. Основными «ископаемыми» остатками этой тотемической культуры считаются лодка из коры, копьеметалка, воздушное погребение, обрезание, а также тотемизм.

Последняя значительная культурная волна принесла в Австралию систему двух брачных классов с материнским правом. Эту общественную структуру называют также восточнопапуасской культурой, потому что основная область ее распространения находится в восточной части Новой Гвинеи и на прилегающих к ней островах. Двухклассовая система продвигалась, очевидно, с северного побережья вверх по течению рек и затем через горы в глубь материка, где вытеснила тотемическую культуру. Остатками этой зачахшей на австралийской земле культуры являются добывание огня пилением, похожие на булаву палицы, широкие боевые щиты, сшитые в концах лодки из коры, экзогамия с материнским правом.

О возможных путях движения этих культур можно судить по работе Вормса, в которой исследуется распространение таких важных орудий, как сверло и огневая пила (орудие для добывания огня). Гребнер и Шмидт пытались проследить предполагаемый процесс заселения австралийского материка, однако их исследования могут быть лишь началом детального анализа культур.

Вначале были выделены лишь более крупные, коренным образом друг от друга отличающиеся культуры. Затем на стыке этих культур были обнаружены смешанные культуры, как, скажем, у племен, живущих на реке Дарлинг, и у племен в западной Виктории. Здесь имело место наиболее интенсивное взаимопроникновение тотемической культуры и системы двух брачных классов с материнским правом. Наконец, В. Шмидт установил существование наиболее поздней тотемической культуры, занесенной последним крупным переселением, с ее характерными особенностями — представлением о зачатии от духов, обрядовыми нитяными крестами и прочим. Носители этой культуры — главным образом племена аранда, лоритья и соседствующие с ними племена.

Фриц Краузе в своей «теории структур» рассматривает все культурные особенности какого-либо племени как некое единое целое и отвергает сравнение отдельных культурных особенностей различных племен. В отношении центральной Австралии он делает весьма любопытный вывод. Он считает неправомерным термин «примитивные народы», а также принятие этих народов за исходную точку в построении различных культурно-исторических схем.

В жизни каждого народа существуют факторы, как способствующие, так и мешающие его культурному развитию. На примере племен семанг и сенои полуострова Малакка, южноафриканских бушменов и племен центральной Австралии, обозначаемых этнологами как «примитивные народы», Фриц Краузе в своем исследовании о структуре культурных особенностей экзотических народов показал, что среди «примитивных народов» надо различать первичную и вторичную примитивность. Народы первичной примитивности беспрепятственно развивались на основе некой предполагаемой первобытной культуры; народы же вторичной примитивности, напротив, опустились с более высокой ступени культуры на теперешнюю, более примитивную. К последним относятся племена центральной Австралии. Их сложная социально-религиозная структура находится в резком противоречии с хозяйственным укладом, из которого она возникнуть не могла. Очевидно, эти племена когда-то имели высокоразвитое хозяйство, которое утратили, будучи вытесненными в области с худшими природными условиями. Хозяйственный уклад этих и других австралийских племен Юлиус Липс отождествил с хозяйственным укладом «народов собирателей урожая», в чем и состоит его заслуга[30].

Наряду с этими пришлыми культурами необходимо учесть и такие существенные факторы, влияющие на развитие культуры, как межплеменная торговля и обмен визитами, а также межплеменные сходки. Они существуют и теперь, о чем свидетельствует переход культов от одного племени к другому. Обозревая процесс культурного развития австралийцев, не следует забывать и о сравнительно поздних культурных влияниях. Впрочем, не всякое общение с иноплеменниками или иноземцами оказывалось фактором культурного влияния. Так, малайские мореходы из Тиморлаута и Макассара на острове Сулавеси, посещавшие в течение последних почти двухсот лет побережье австралийского материка между рекой Виктория и заливом Карпентария, не оказали существенного влияния на живущие там племена. Существующие культ змеи-прародителя и фаллический культ принесли в Австралию, очевидно, древние переселенцы из Азии, так как на крайнем юге азиатского континента можно наблюдать обряды тех же культов. Однако общение жителей побережья залива Карпентария с туземцами южного побережья Новой Гвинеи способствовало значительному взаимовлиянию австралийской и папуасской культур.

Столкновение с западной культурой привело буквально к катастрофическим последствиям. Культурная самобытность австралийцев почти совсем исчезла. И хотя в северо-западной и северной Австралии еще существуют племена, кочующие по обширной территории и ведущие весьма самобытный образ жизни, большая часть австралийцев поддалась натиску европейцев. Районы охоты и сбора плодов превратились в поля и пастбища, самих туземцев поселили в резервации. От этого их материальная культура не стала выше, наоборот, она приняла уродливые формы. Хотя благодаря общению с европейцами у туземцев Австралии появились вместо каменных орудий металлические инструменты, вместо посуды из коры и сумок из травы — канистры и консервные банки и вместо набедренных повязок — европейское платье, их жизненный уровень ничуть не повысился.

Австралийцы-аборигены не пользуются теми правами, что австралийцы европейского происхождения. По вине европейцев (главным образом коммерсантов) аборигены оказались в таких условиях, что понадобились особые защитные меры властей. Впрочем, действие этих мер весьма сомнительно. Туземцы подлежат также юрисдикции судов отдельных федеральных штатов. Европейцы начали устанавливать свои порядки с того, что организовали полицейские отряды из туземцев под командованием европейцев. Однако эти отряды обладают административной властью лишь по отношению к своим соплеменникам.

Возможность успешного приобщения австралийцев к европейской культуре доказали дети туземцев, обучающиеся в школах в Квинсленде и Западной Австралии. К каким результатам приведут все эти меры, предсказать пока еще невозможно.

И все же в процессе культурных преобразований уже вырисовываются новые перспективы, как об этом свидетельствует Ломмель, побывавший в северо-западной Австралии. В отличие от других нецивилизованных народов психический склад австралийцев под влиянием цивилизации не меняется. Когда европейцы полностью подорвали авторитет знахаря, это единственное средоточие австралийского общественного уклада, и в конце концов упразднили институт знахарей и колдунов, прежняя вера австралийцев в силу магии и духов сменилась представлениями, возникшими под влиянием европейской цивилизации. Таков культ Курангара — новый вид представлений о сверхъестественных силах, получивший распространение от племен центральной Австралии. Это культ духа, имеющего облик европейца, живущего в доме из рифленого железа, пользующегося для охоты деревянной палкой, похожей на чурингу и стреляющей, как ружье. Когда дух берет на плечо свою палку, сверкает молния и гремит гром и кенгуру замертво падают наземь. Этот дух сам изготовляет такие чурингообразные палки. Они приносят людям удачу в охоте и исцеляют от завезенных болезней — проказы и сифилиса.

Итак, в новом культе австралийцев культурный герой принял облик и обычаи европейца. По меткому выражению Ломмеля, «все новое и недоброе, что приносит туземцу европейская цивилизация, преломляется в религиозно-поэтическом воображении австралийцев сквозь призму их древних традиционных представлений».