Кандалы и узы

— Ты снова собираешься к ней, верно? — говорит Эмбреллин, встав в дверях моей комнаты. То есть, строго говоря, это ее комната, но после происшествия она пустила меня пожить на несколько месяцев. У нее спокойный голос, но глаза слегка прищурены, и от них к вискам отходят морщинки — туда, где ее гладкая кожа переходит в грубую кору. Верный знак того, что она рассержена, хорошо известный мне еще со времен нашего детства.

— Я просто хочу занести немного денег на приют, — говорю я. Это самое меньшее, что я могу сделать.

— Очень хорошо, Террик. Правда, это очень хорошо. Но в какой-то момент нам придется поговорить о том, что такое здоровое горе, и что такое одержимость. В конце концов тебе придется простить себя и двигаться дальше — и это будет гораздо проще сделать, если твои чувства не будут связаны с судьбой осиротевшей девочки.

— Да, конечно, ты права, — автоматически отвечаю я. За двадцать восемь проведенных в Селезнии лет я хорошо усвоил, что нет ничего важнее гармоничных отношений с друзьями и сообществом. Но как я могу простить себя, когда из-за меня обрушился дом, убивший два десятка горожан? Выдавив из себя улыбку, я натягиваю шапку, прикрывая острые эльфийские уши, и заматываюсь шарфом, прячущим большую часть моего лица. Я не хочу, чтобы меня узнали там, куда я иду.

— Я встречаюсь с ней в последний раз, обещаю.

— Спасибо. Да, и еще кое-что. Боюсь, соседи снова жаловались, — Эмбреллин наклоняет голову, и резкое движение заставляет встрепенуться и недовольно нахохлиться зябликов в ветвях ее волос. — Ты точно не слышал никаких странных звуков?

— Опять они утверждают, что у нас шумят вурмы? — закатываю я глаза.

— Знаю, знаю... Просто это мои соседи... если есть какие-то проблемы, я хотела бы их решить, — она проводит пальцами по лакированному дереву паланкина, которую я приспособил под платяной шкаф, открывает дверцу и мыском трогает мои старые сапоги призывателя вурмов, выставленные в линию на полу. На потертой черной коже уже скопилась пыль. Эмбреллин заглядывает за бронированную униформу — остатки моей старой жизни, когда я был старшим дрессировщиком вурмов для армии Селезнии, прежде чем сделал изменившую все ошибку. — Они говорили, что и самого вурма видели. Он высовывался из каменного потолка. Утверждали, будто у него зубы — как мясницкие ножи.

— Я не хочу ничего такого сказать, Эмбреллин, но... ты не думаешь, что твои соседи могли переборщить с медитациями? Шаманы все чаще созывают свою паству на собрания. Может, у твоих соседи уже настолько просветленное сознание, что им всякое разное мерещится?

Она на мгновение задумывается, потом наклоняется и приподнимает край свисающего с кровати покрывала.

— Эмбреллин, — говорю я, и мой голос балансирует на грани вежливости и раздражения. — Я ценю твою щедрость и благодарю, что ты пригласила меня в дом, но... неужели ты думаешь, что я смог бы уместить подрастающего вурма под кроватью?

^{Иллюстрация: Wesley Burt}

Эмбреллин отпускает покрывало и вздыхает.

— Ты прав. Я веду себя нелепо. Кому бы хватило ума держать настолько опасное животное в общем жилом доме?

Я киваю. Действительно, кому?..

Впереди виднеются высокие темные шпили орзовских соборов, и во мне все больше растет напряжение. На фоне вечернего неба силуэты зданий кажутся черными, будто перемазанными сажей, и арочные витражные окна блестят оранжевым в закатном свете. Оттенки атмосферы угнетения меняются по мере того, как я миную территории различных картелей, но я не опускаю головы; глаза смотрят вперед, кулаки плотно сжаты. Безопаснее было бы идти про хорошо освещенной и многолюдной главной улице — она проходит немного в стороне, я от нее в нескольких кварталах. Но тогда я прошел бы мимо того места, где стояла когда-то Базилика Благоприятности — одна из старейших церквей Синдиката Орзовов. Вернее, была одной из старейших — до тех пор, пока я не проехался под ней на своем вурме и не повредил несущие конструкции, отчего здание обрушилось и превратилось в груду камня. В это время в базилике шел ремонт: почти пятьдесят строителей меняли разбитые витражи, чинили выщербленный камень и насыпали землю, чтобы создать вокруг церкви уклон — в сезон весенних паводков он должен был увести воду от ее стен в катакомбы. Иногда, когда я закрываю глаза, я до сих пор слышу, как кричат заваленные обломками люди. Лучше я рискну встретиться с уличными хулиганами, чем вновь переживу тот день.

— Эй! — звучит грубый окрик. Я оглядываюсь и вижу одетого в черную кожу детину. Несколько шнурков с нанизанными серебряными монетами висят ожерельем у него на шее.

— Гуляешь, приятель? — спрашивает он, словно выплевывая слова. — Может, желаешь страховку прикупить? А то знаешь, как бывает... гуляешь, гуляешь — а потом нога ломается.

— Нет, спасибо, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более умиротворяюще. — Мне недалеко.

— Может быть. Но все равно, всякое может случиться, — он впечатывает кулак в открытую ладонь. — У меня очень разумные цены.

Монеты в кармане вдруг кажутся мне очень тяжелыми. Громила уже пожирает глазами выпуклость от кошелька.

— Мне не нужно, — говорю я, — я уже купил себе защиту.

Я отвожу в сторону полу куртки, показывая рукоять на поясе.

Вымогатель пожимает плечами.

— Этот маленький ножичек тебе в наших краях не поможет.

— Это не нож, — говорю я. Отцепив кожаный ремешок, я достаю металлический секатор. — Он может разрезать самый плотный и самый зачарованный терновник. Знаешь, что зачарованный терновник делает с плотью тех, кто в него попал?

Но громила слишком занят созерцанием моего кармана, чтобы ответить. Я поворачиваюсь и быстрым шагом иду прочь, переходя на другую сторону улицы. Он следует за мной. Из кармана жилета я достаю кожаный мешочек, набитый семенами терновника, и высыпаю пригоршню под ноги. Когда несколько мгновений спустя на них наступает вымогатель, я призываю пронизывающую все сущее магию, бросаю заклинание за спину и поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как из тротуара вырываются колючие лианы. Мой преследователь оказывается в их колючей хватке.

^{Решетчатая Лиана | Иллюстрация: James Paick}

Я оставляю его там, истошно вопящего, и ускоряю шаг, пока не дохожу до сиротского приюта. Это мерзкое место: обветшалое, давящее здание, которое больше подошло бы на роль плавильни для старых монет, чем на убежище для осиротевших детей. Но я уже долго жертвую им изрядную часть своих скромных заработков, и потихоньку, шаг за шагом, приют становится лучше.

Здесь между домами есть просвет, в который видны развалины базилики. Я изо всех сил стараюсь не смотреть туда, но у меня, как всегда, не получается. Среди громадных куч почерневших обломков торчат изломанные шпили — все это напоминает остатки давно затухшего костра. Все ценное отсюда давно вынесли. Мне кажется ужасно жестоким тот факт, что Базда вынуждена жить здесь, в двух шагах от места, где погибли ее родители. Прикусив губу, я поднимаюсь по длинной пыльной лестнице и захожу в парадную дверь. Настанет день, и я наберусь смелости поговорить с ней, извиниться перед ней, но этот день — не сегодня. Моя голова забита тревожными мыслями, и я не замечаю, как врезаюсь в одного из воспитанников приюта. Столкновение такое сильное, что шарф спадает у меня с лица. Я поспешно пытаюсь натянуть его обратно — но слишком поздно. Он узнал меня. Подпрыгнув, он срывает шапку у меня с головы, являя миру мои остроконечные уши. Если до этого кто-то еще сомневался, кто я такая, то больше сомнений нет.

— Это призыватель! — кричит мальчуган, швыряя мою шапку своему товарищу. — Тот кусок труллова дерьма, который развалил базилику! Неудивительно, что он до сих пор не видит, куда прется!

И, конечно же, Базда оказывается рядом — а как еще могло быть, с моей-то удачей? Она маленькая для своего возраста и обычная серая приютская рубаха ей изрядно велика. Черные волосы собраны в два пучка. Она поворачивается и видит меня. Я отворачиваюсь в сторону, ищу глазами кого-то из смотрительниц, чтобы отдать деньги и уйти, но, как обычно, рядом никого нет.

— Тебя здесь все считают грязью, — говорит маленький негодяй. — Деньгами ты никогда не сможешь выплатить свой долг.

Он плюет мне на башмак.

— Эй! — говорит Базда и, отняв мою шапку у товарища, шагает к нам. — Оставь его в покое.

— А кто меня заставит? — спрашивает он.

Базда вытаскивает из правого пучка волос шестидюймовую заколку и делает выпад. Заточенный конец ее оружия останавливается в пальце от горла мальчишки.

— Да пошли вы оба, — сплевывает тот и удаляется прочь.

Базда глядит на меня, отдает шапку и вновь укладывает волосы в идеальный пучок.

— Я тебя тут много раз видела, — говорит она. — Ты каждую неделю приносишь кошель зибов, а потом стоишь и смотришь на меня. Это жутковато. Ты, случайно, не злодей?

— Нет! — говорю я. — Я не злодей. Просто обычный горожанин. Можешь кого угодно из моих соседей спросить.

Базда поджимает губы.

— Звучит, как слова самого настоящего злодея.

— Слушай, из-за меня произошел чудовищная катастрофа. Я просто пытаюсь исправить случившееся — как могу.

— Ты можешь вернуть мне родителей? — спрашивает она.

— Нет. Но я уверен, что они в лучшем...

— Они вовсе не «в лучшем мире», если ты это пытаешься сказать. Они в этом мире, только им теперь хуже, потому что они стали духами. Родители так заняты, отрабатывая долги, что у них даже нет времени навестить меня, — скрещивает руки на груди девочка.

— Вот как?

— Тебе, похоже, стоило бы заняться своим душевным состоянием, а не приходить сюда, принося с собой свою удушливую мрачность. Что с тобой не так?

— Ничего, — замявшись, отвечаю я.

— Работы нет, друзей нет, жизни нет. Все я перечислила?

— У меня есть друзья, — говорю я. Я чувствую себя не в своей тарелке. Странное ощущение, когда тебя допрашивает пигалица двенадцати лет, но я понимаю, что у нее есть веская причина злиться. И тем не менее, я не могу справиться с деланием отстоять свою честь. — У меня отличные друзья! Локсодон Саварин — силач и храбрец, каких поискать. Келлим — архитектор, и он строит удивительно безмятежные святилища. Он человек, но мы на него за это не в обиде. И еще Эмбреллин, дриада. Она торговка артефактами и специалист по древностям. Мы встречаемся раз в неделю, чтобы...

— Погоди... говоришь, она разбирается в артефактах? Прямо вот совсем в старых?

— Ну да... .

Смерив меня взглядом, Базда достает из кармана какой-то завернутый в тряпицу предмет. Развернув ткань, она демонстрирует мне камень в виде полумесяца с дырой в центре и выгравированными золотыми символами. Даже мне понятно, что это древняя вещь.

— Отец отдал мне это за пару дней до смерти. Сказал, что нашел на строительной площадке базилики. Мне интересно узнать, что это.

— Если хочешь, я могу показать артефакт Эмбреллин. Уверен, она согласится помочь тебе, — даже среди давящей мрачности этого здания, с давящей мрачностью в сердце, я хватаюсь за возможность искупления. Я могу лишь предполагать, насколько эта реликвия важна для Базды. Должно быть, это последняя вещь, которую ей дал отец.

Она приподнимает бровь:

— А откуда я знаю, что ты его вернешь?

— Даю слово, что принесу его назад в целости и сохранности, — говорю я. — Клянусь корнями Виту-Гази.

Селезнийские леса как всегда встречают меня дома, и успокаивающие звуки природы прогоняют навалившуюся на меня тяжесть районов Синдиката Орзовов. Плечи расслабляются, разжимаются кулаки. Здесь вовсю идут вечерние службы. Я прохожу мимо нескольких шаманов, взывающих к силе своей верной паствы, чтобы зачаровать какие-то каменные амулеты священным символом Конклава.

^{Церковный Сад | Иллюстрация: Titus Lunter}

Я почти уже дохожу до дома, когда у меня появляется навязчивое ощущение того, что за мной следят. Это может быть кто-то из орзовских уличных грабителей, привязавшихся ко мне со своей «страховкой», когда я возвращался из приюта. Бросив под ноги еще пригоршню семян, я сворачиваю за угол. Я читаю заклинание, но преследователь, должно быть, уворачивается от колючек, потому что его шаги не умолкают. Я тянусь за секатором, которым мог бы защититься, но кожаные ножны оказываются пустыми. Подняв глаза, я вижу, как преследователь выходит из-за угла, — и вздыхаю с облегчением. Это Базда.

— Вот это ищешь? — спрашивает она и протягивает секатор.

— Ах ты маленькая воровка! — возмущаюсь я, выхватывая у нее свой инструмент. — Для чего ты это сделала?

— А ты думал, я поверю злодею на слово? У тебя есть что-то, ценное для меня. Будет честно, если у меня окажется что-то, ценное для тебя.

—Вот. Забирай свой артефакт и проваливай домой. С малолетними преступницами я иметь дел не желаю!

— Домой? Никто даже не заметит, что я пропала, не говоря уже, чтобы расстроиться. Да и как ты предлагаешь мне идти по улицам в такой час? Одной?

— Я видел, как ты орудуешь своей булавкой. Все с тобой будет в порядке.

Базда скрещивает руки на груди.

— Возможно. Но я хочу узнать про артефакт. Ты здесь живешь? — спрашивает она и показывает на наш общий дом: строение из отполированного белого камня с ярусными садами. Над садами работал сам Садруна, автор знаменитой фигурной рощи.

— Многовато веток и листьев, — заключает девочка.

— Это стиль Селезнии, — бормочу под нос я. — Что ж, поднимайся, раз пришла.

Мы проходим через сады, поднимаемся по каменной лестнице, через два атриума, проходим мимо открытых дверей других обитателей дома. Сосед снизу машет мне рукой. Я машу в ответ и спешно прохожу мимо, чтобы он не начал донимать меня жалобами на шум вурмов.

Почему в вашем доме нет дверей? — спрашивает Базда.

— А для чего нам двери?

— Чтобы не пускать чужих.

— В своем доме мы рады каждому.

— Ага, — говорит Базда, и я замечаю, как бегают у нее глаза, — но что, если кто-то попробует что-то украсть?

— Думаю, мы просто об этом не волнуемся, — говорю я, пока мы поднимаемся по последним ступеням. Здесь легко забыть, как много вся остальная Равника думает о личных желаниях и личной выгоде.

Коридор заканчивается площадкой, с которой открывается захватывающий дух вид на раскинувшийся внизу пейзаж. Солнце уже заходит за горизонт, и последние лучи дневного света вырисовывают вдалеке силуэты массивных, поднимающихся к небу святилищ. Справа, где уже стало темно, среди ветвей Виту-Гази ярко мерцают светлячки. Мне не терпится показать артефакт Эмбреллин, но я задерживаюсь, чтобы Базда успела полюбоваться этой картиной. Наконец-то она потеряла дар речи.

— Идем, — говорю я наконец и провожу ее через арочный проход из переплетенных веток, ведущий в наш дом.

— Эмбреллин, — зову я. — Хочу тебе кое-что показать!

Эмбреллин приветствует меня широкой улыбкой:

— Террик! Ты ни за что не угадаешь, кто пришел... — она замолкает, заметив Базду. — О, привет, дорогая. Добро пожаловать к нам в дом. Меня зовут Эмбреллин.

Дриада делает реверанс, почти касаясь ветками земли. Ее зяблика порхают вокруг Базды и весело щебечут.

— А меня — Базда, — говорит Базда, приседая в ответном реверансе.

Эмбреллин бросает на меня взгляд, пытаясь найти объяснение, но не показаться грубой перед своей гостьей.

— Все хорошо, — говорю я ей. — У нее есть артефакт, который она хочет тебе показать. Может, ты сможешь что-то рассказать ей об этой вещице?

Эмбреллин берет завернутую в ткань реликвию у Базды и осторожно разворачивает, поочередно открывая каждый угол тряпицы. Увидев, что является ее взору, она пораженно ахает.

— Мой отец нашел эту штуку, когда в базилике копали яму, — говорит Базда. — Она старая?

— Очень. Эти золотые символы... однажды я видела такие на древних механизмах Иззетов, которые много тысяч лет назад работали на платах из камня и маны. Эта реликвия сама по себе редкая, но еще более удивительно то, что она оказалась зарыта в базилике Орзовов.

— Она дорогая? — спрашивает Базда.

— Бесценная, — тяжело дыша, отвечает Эмбреллин.

Базда качает головой:

— У всего есть цена.

— Завтра я отправлюсь в торговый магистрат и узнаю, какая из гильдий имеет законное право выкупить ее, — говорит Эмбреллин. — Судя по всему, это лишь небольшая деталь чего-то большего.

— Может быть, кто-то уже нашел все остальное? — предполагаю я.

— Сомневаюсь. Среди торговцев древностями новости разносятся быстро. Я бы что-нибудь да услышала.

— Террик! — раздается голос из столовой. Выходит Саварин, задрав хобот от радости. Расставив руки, он спешит к нам. — Тишины и спокойствия тебе, друг мой.

— И тебе тишины и спокойствия, — отвечаю я, осторожно втискиваясь между его бивнями и крепко обнимая друга. — Как ты? Тебя почти неделю не было!

— Мы с Келлимом как раз зашли поделиться чудесными новостями. Меня повысили! Учебный полигон в Касарне работает на пределе возможностей, так что решили построить новую площадку, на той стороне леса Северного Хребта. Я буду ее начальником, а Келлима наняли делать дизайн постройки.

— Поздравляю, — говорю я. — Северный Хребет? Далековато придется ездить! Только на то, чтобы пересечь Большую площадь, легко может уйти час.

Саварин смущенно переглядывается с Эмбреллин. После долгого мгновения раздумий она кивает.

— Мы не будем ездить, — произносит Саварин. Мы переезжаем, чтобы жить поближе к...

— Переезжаете! — вскрикиваю я. Прикусив язык, я стараюсь быть хорошим селезнийцем, не обращать внимание на разрывающую сердце боль и лелеять внутреннее спокойствие. — То есть, переезжаете... Само собой. Так вам, конечно, будет удобнее.

Я улыбаюсь так старательно, что у меня едва не крошатся зубы. Наконец я просто не выдерживаю, убегаю к себе в комнату и бросаюсь на кровать.

^{Время на Размышления | Иллюстрация: Alayna Danner}

— Террик, — говорит Эмбреллин, протискиваясь мимо остальных, столпившихся в дверях. — Все будет хорошо. Мы сможем ездить туда, когда захочешь.

— Я знаю. Но как было, уже не будет.

Наша компания распадается. Эта новость ударила по мне сильнее, чем потеря работы и разрушенная репутация. Я не могу позволить такому случиться с нашей дружбой.

— Может быть, устроим последнее приключение вместе? — спрашиваю я их тогда. — Прежде чем все разъедутся по Равнике.

— Отличная мысль, — говорит Эмбреллин. — Можем на следующей неделе сходить в фигурный сад. Возьмем с собой обед, и...

— Нет, это будет просто прогулка. Я говорю о чем-то, чего мы никогда не забудем. Думаю, нам надо проверить, что еще скрывается под базиликой. Почему бы нам не стать теми, кто это выяснит?

Эмбреллин качает головой, потом присаживается на край моей кровати.

— Если там есть что-то древнее, то оно должно быть глубоко зарыто. А мы не сможем вести там раскопки — тут же слетится весь Синдикат Орзовов.

— А что скажешь про вурма? — спрашиваю я. — С ним мы может забраться на любую глубину. И копать не придется.

Я творю заклинание призыва: для наших ушей оно звучит как свист, но для вурма это яркий и манящий свет. Матрас под Эмбреллин начинает шевелиться, и она вскакивает, глядя, как постель превращается в неприглядную кучу.

— Ты все-таки прятал вурма под кроватью! — говорит дриада.

Я мотаю головой:

— Не совсем. Вурм — это и есть кровать.

Покрывало летит в сторону, за ним — толстый матрас, накрывающий деревянное ложе.

— Всем спокойно, — говорю я, пока самка вурма выбирается из скомканных простыней. Ее глазки-бусинки неотрывно следят за мной, рот приоткрыт, и слюна капает с расположенных рядами бритвенно-острых зубов.

— Хорошая девочка, — говорю я и бросаю кусок вяленого мяса в ее раззявленную пасть. Она молода, ей чуть больше года, но в ней уже больше тонны чистых мускулов.

— Невероятно... — шепчет Базда, делая шаг вперед. — Можно ее погладить?

— Конечно, — говорю я.

— Ни в коем случае! — кричит Эмбреллин, хватая девочку и притягивая к себе.

— Она не опасная, — возмущаюсь я. — По крайней мере, для друзей. Я сам вывел ее из яйца.

— Поверить не могу, что ты прятал эту тварь у меня дома! — сердито говорит Эмбреллин. — А теперь предлагаешь нам отправиться в обиталище самых низкопробных подонков Равники, чтобы искать клад вместе со сбежавшей из приюта девчонкой!

— Я пойду, — вмешивается Саварин. — Террик прав. Масштабное укрепляющее нашу связь событие в виде приключения сформирует позитивную структуру для перехода к дружбе на расстоянии.

— Я тоже пойду, — говорит Келлим. — Должен признать, мне ужасно любопытно, что там, под этим зданием. Идем с нами, Эмбреллин! Ты же знаешь, что Иззеты только и ждут момента, чтобы сровнять эти руины с землей и построить какое-нибудь большое и новое изобретение, а Орзовы просто продадут участок тому, кто больше заплатит.

Эмбреллин поднимает артефакт повыше, и в глазах у нее появляется блеск.

— Хорошо, мы пойдем и посмотрим. Посмотрим — и все. Если нам хоть что-то покажется подозрительным, мы немедленно уходим.

— Как только что-то пойдет не так, мы тут же уйдем, обещаю, — ухмыляюсь я.

Вурмица прокладывает путь через монолитный камень. Она испускает инфразвуковые волны, временно превращающие камень в жидкость, и здесь нам не страшны вечерние заторы и банды орзовских вымогателей. Я вооружен до зубов и облачен в свою старую униформу призывателя. Пластинчатые доспехи надежно защищают меня от исходящего от расплавленного камня жара. Остальные забились в укрепленный паланкин, доселе служивший мне гардеробом.

Мы приближаемся к развалившейся базилике, но вурмица смещается ближе к поверхности земли. Я натягиваю поводья, направляя ее вниз, но она сопротивляется. Тогда я чешу ей шею, прямо за ушным клапаном. Она урчит и немного успокаивается, но по тому, как она напряжена, я понимаю, что вниз ей не хочется. Впрочем, это не имеет значения: в конце концов она доставляет нас в длинный прямоугольный подземный зал под фундаментом обрушившейся базилики.

— Что случилось, девочка? Тебя кто-то напугал? — я глажу свою вурмицу по чешуйчатой морде и угощаю лакомством, пока друзья выбираются наружу. Саварина укачало, и если вы никогда не видели тяжело дышащего локсодона, то... в общем, считайте, что вам повезло. Келлим зачарованно глядит на каменные изваяния гигантов. Их согбенные спины уперты в потолок, словно они держат его на своих плечах и не дают обрушиться вниз. По камню тут и там идут трещины — должно быть, на нем сказалось обрушение здания наверху, — но Келлима, кажется, не беспокоит структурная целостность потолка. Эмбреллин увлеченно осматривает тысячи керамических урн, расставленных на полках по обе стороны от скульптур. Каждая урна украшена золотыми монетами.

Базилику Благоприятности построили тысячи лет назад, а эти катакомбы еще старше, — произносит она, благоговейно оглядываясь вокруг. — Некоторым их этих урн может быть почти...

Тут она прерывается, заметив что-то в дальнем конце зала. Она идет вперед, потом ускоряется, почти бежит. Мы следуем за ней.

^{Болото | Иллюстрация: John Avon}

Это очередная каменная статуя — на этот раз сидящий на корточках трулл с покорно склоненной головой. Его руки протянуты вперед, в них — чаша. Она покрыта слоем вековой пыли, но я чувствую, как из нее потоком бьет мана. Это артефакт. Эмбреллин сдувает пыль, и на свет появляются искусно вытравленные символы и изумруды, украшающие ободок чаши. Дриада пытается осторожно высвободить сосуд из хватки статуи, расшатывая его в разные стороны. Вдруг, без какого-то предупреждения, статуя валится назад и исчезает в стене, а за ней утягивает и Эмбреллин.

Ближе всех находится Келлим, и он успевает схватить дриаду за ногу, но его тоже затаскивает в непроницаемо-черное отверстие. Саварин хватает друга своими мясистыми руками, и мы с Баздой помогаем ему удержаться на ногах. Действуя все вместе, мы тащим, тащим, тащим, и Эмбреллин почти уже оказывается на свободе, но от наших усилий камни вокруг статуи идут новыми трещинами. Вслед за ними начинает осыпаться пол. Я оглядываюсь на вурмицу и творю быстрое заклинание, призывая ее вперед. У нее хватит сил, чтобы всех нас вытащить.

Я надеюсь на это.

Но она не отвечает. Я снова свищу ей, и она поднимается на дыбы и бешено трясет головой, словно пытается освободиться от упряжи.

— Ко мне, девочка! Получишь вкусного мяса!

Она бросается вперед. Ее глаза широко раскрыты, взгляд безумный, и прежде, чем я успеваю дотянуться до нее рукой, она останавливается и прыгает вверх, в потолок. Камень превращается в жидкость, и зверь исчезает, бешено молотя хвостом. Спустя мгновение камень снова становится твердым. Я зову ее еще два раза, но что-то так сильно перепугало ее, что она не возвращается.

А потом весь пол обваливается, и нам остается только лететь вниз.

Добрые пять минут мы откашливаем каменную пыль, но единственный наш ущерб — несколько ушибленных ребер, сколотый бивень да пострадавшая гордость. Мы пролетели метров пять, может, шесть, и упали в какой-то коридор. Я отвратительно себя чувствую и накладываю на всех нас заклинание исцеления, чтобы залечить порезы и ссадины. Я обещал друзьям, что мы сбежим при первых признаках опасности, и что в итоге с нами случилось?.. Мы застряли.

— Потребуется много времени, но если мы сложим сломанные камни в кучу, то сможем сделать лестницу и подняться наверх, — говорит Саварин. Он поднимает огромный булыжник так легко, будто тот наполнен воздухом.

Я выбираю камень поменьше, подтаскиваю и ставлю рядом.

— Годный план.

Эмбреллин вперяет в меня свой взор, и я понимаю, что с ее губ уже готова сорваться фраза «Я же тебе говорила». Но даже глубоко под землей дриада придерживается заповедей гармонии Конклава.

— Да, — говорит она, изо всех сил стараясь, чтобы улыбка не превратилась в оскал. — Годный план.

— Ты на меня злишься, — говорю я Эмбреллин. — Я понимаю. Ты была ко мне так добра, а от меня одни разочарования.

Кору на ее висках прорезают такие глубокие морщины, что по краям она даже отходит от кожи:

— Я не злюсь.

— Даже чуть-чуть? Я знаю, что все мы ценим спокойствие и священные узы дружбы, но если тебя что-то беспокоит, ты должна сказать. Последние три месяца я жил в твоем доме, ел твою пищу, втайне держал пугавшего твоих соседей вурма, можно сказать, практически украл ребенка, а теперь из-за меня ты застряла под разрушенной церковью посреди района Синдиката Орзовов...

— Хорошо, я на тебя злюсь. Доволен? — Эмбреллин подходит ко мне и тычет пальцем в мой нагрудник. — Мы терпеливо ждали, пока ты упадешь на самое дно, чтобы помочь тебе подняться, но вместо этого ты утащил нас всех с собой. Всякий раз, когда мы собирались вместе, мы на цыпочках ходили, чтобы не поранить твои чувства, а ты испортил все, что было между нами, и теперь Саварин и Келлим уезжают, потому что рядом с тобой невозможно находиться!

Она останавливается, смотрит на меня, и я вижу облегчение на ее лице — всего на мгновение, пока его не сменяет виноватая гримаса.

— Они уезжают из-за меня? — переспрашиваю я.

Эмбреллин мотает головой, шелестит листва.

— Прости, Террик, я не имела...

— Нет, это вы меня простите, — перебиваю я. Я думал, что могу рассчитывать на их поддержку, но, наверное, в такие вот времена и понимаешь, кто твои друзья на самом деле. — Не бросайте Базду. Отведите ее обратно в приют. Можете не беспокоиться — больше я не утащу вас на дно.

Я поворачиваюсь и иду прочь по коридору — один, если не считать десятков гаргулий, усевшихся в нишах в стенах с каждой стороны. Их взор направлен вверх, пасти широко раскрыты. Они спали много веков, может быть, тысячелетий, и я не смею будить их. Меня грызет чувство вины. Это я втянул друзей в эту передрягу, и я должен помогать им выбраться, но сейчас я боюсь, что только сделаю все в сто раз хуже. Так что я ухожу все дальше и дальше, пока не дохожу, наконец, до лестничного колодца, ведущего дальше вглубь катакомб.

Я делаю один робкий шаг вниз, и тут мне в ноздри бьет знакомый запах испражнений вурмов — ценнейшего удобрения среди селезнийских садовников. На несколько мгновений меня уносят прочь воспоминания о прошлой жизни: я иду через лес поздней осенью и выкапываю из жирной черной земли коконы вурмов. Полупрозрачные коконы размером с кулак локсодона, и внутри каждого можно рассмотреть пять или шесть извивающихся личинок. За свою карьеру я выдрессировал не одну сотню вурмов, превращая их в смертоносное оружие для защиты нашего образа жизни, но эти моменты в лесу всегда были самой любимой частью моей работы: держать в руках такую потенциальную мощь с не начертанным пока будущим.

Приятные воспоминания отправляются на задворки моего разума, когда я спускаюсь вниз, заглядываю за угол и вижу трех взрослых вурмов, бомбардирующих своими инфразвуковыми волнами стену комнаты. Духи, невосприимчивые к вибрациям, вылетают из жидкого камня, пока он не застыл.

В центре комнаты стоит округлая каменная машина с большим рычагом, торчащим примерно на уровне груди — она похожа на старинную мельницу и покрыта такими же отметинами, что и артефакт Базды. Вероятно, это те самые технологии Иззетов, о которых говорила Эмбреллин. Вокруг машины навалены груды медных монет. Дородный мужчина с хорошо знакомым мне выражением отчаяния в глазах командует рабочими. Его мантия была когда-то белой с черной окантовкой, но сейчас от пыли приобрела множество оттенков серого. Орзовский понтифик, если я правильно помню их иерархию. На его плече на потертом ремешке висит увесистый переплетенный в кожу фолиант, а по пятам за понтификом ходит злобного вида трулл.

^{Верховный Жрец Покаяния | Иллюстрация: Mark Zug}

— Живее! Она точно зарыта где-то здесь! — кричит понтифик и тычет одного из вурмов концом посоха. Рабочим концом, украшенным солнечной короной из драгоценного янтаря. Вурм корчится от боли и испускает неслышимый уху крик, который я чувствую всем телом. Такие крики разносятся в земле почти на милю. Неудивительно, что моя девочка перепугалась.

Тяжелая рука Саварина опускается мне на плечо и тянет назад.

— Похоже, этот тип не из тех, кто любит незваных гостей, — шепчет локсодон. — Идем. Эмбреллин хочет попросить прощения, а потом мы все вместе отсюда выберемся.

Я чувствую, как что-то опускается мне на второе плечо. Но на этот раз это не ободряющая рука Саварина. Я не смею повернуть головы. В глазах Саварина животный ужас, и я даже представить не могу, какая еще полумертвая орзовская тварь меня схватила.

— Это. . . это. . . это... — пытается выговорить локсодон, совсем уже не шепотом. Я бросаю взгляд на гаргулью за его спиной. Кажется, она слегка пошевелилась. — Это. . .

«Пи!» — пищит мне в ухо тоненький голосок. Я поворачиваюсь и резко выдыхаю.

— Это просто крыса.

Я снимаю зверька с плеча и демонстрирую Саварину. Он зажимает рот руками, подавляя крик, но все-таки издает короткий испуганный трубный звук через хобот. Гаргулья за спиной локсодона открывает глаз. Она видит нас, нарушителей, и начинает визжать. И сразу все остальные гаргульи поднимают оглушительный визг, эхом разносящийся по катакомбам. Прежде чем мы успеваем опомниться, нас окружают духи. Понтифик, распихивая их локтями, шагает к нам.

— Духи благословенные, что это у нас тут такое? — говорит он.

— Кажется, нарушители, хозяин, — говорит его трулл, приковылявший и усевшийся у ног господина. Его голос — пустой, влажный хрип, именно такой, какого и ждешь от существа, созданного из мертвой плоти.

— А кто скажет, какой у нас штраф за проникновение в священные катакомбы?

— Двадцать тысяч зибов, хозяин, — говорит один из духов, глядя в пол. — Или десять тысяч часов работы.

— Сомневаюсь, что у вас есть с собой двадцать тысяч зибов, — ухмыляется понтифик, наставив на меня свой посох. Янтарь зажигается, и все мои ценности сами собой выскакивают из карманов. Мои семена зачарованного терновника, секатор, несколько монет.

— Это мое, — говорю я понтифику.

— По законам Синдиката Орзовов владение имуществом составляет девяносто девять сотых права на оное. А теперь твоим имуществом владею я, — негодяй отдает посох и все мои пожитки труллу, потом открывает свою книгу в кожаном переплете, перелистывает несколько десятков страниц с подписанными контрактами и находит, наконец, чистый лист. Понтифик касается пальцем пергамента, и на поверхности проступают слова условий моего принудительного труда. — Подпиши, или пойдешь на корм вурмам.

Мне кажется, что корм вурмам для меня более подходящий вариант, но я все же подписываюсь вымышленным именем и надеюсь на лучшее. Я знаю, что мои друзья слышали крик гаргулий и понимают, что мы попали в беду. Сейчас Эмбреллин на меня злится, но наша дружба уходит корнями далеко в прошлое, и она ни перед чем не остановится, чтобы вызволить нас из плена.

Саварин тоже ставит подпись, и понтифик выдает нам по ведру и приказывает приступить к работе.

Кажется, что духи забыли, что живым бывает нужна передышка, они приносят нам ведра с камнями быстрее, чем мы успеваем их утащить. Я несу по ведру в каждой руке, спускаясь по короткому коридору в соседнюю комнату в катакомбах: здесь на полках плотно уложены кости и черепа с монетками в глазницах — погребальный обычай из еще более древних времен. Вдоль скругленных стен здесь также расставлены статуи: люди, труллы, даже вампирша с обнаженными клыками. В центре комнаты дыра, в которую мы сбрасываем дробленый камень — зловещий черный колодец ведет куда-то в забытую историю Равники. Я заглядываю в темноту, задаваясь вопросом, далеко ли до дна, и убьет ли меня падение, или просто оставит с переломанными костям и сожалениями.

— Нельзя медлить, — говорит призрачная женщина, подошедшая из-за спины. Она опустошает в дыру содержимое своего ведра: слюна червя, болезненно-темная и с желтоватой пеной. Верный знак того, что животному плохо.

— Извините, — говорю я, отходя в сторону и уступая ей место. — Так что, все-таки, делает эта машина?

Женщина осматривается, а потом отвечает таким мягким и скрипучим голосом, что кожа у меня покрывается мурашками:

— Она делает из медных монет золотые. Это иззетское изобретение, которое украл предок хозяина двенадцать поколений назад. С его помощью он скопил огромное состояние и занял место среди самых влиятельных горожан... это маленький грязный секрет этой семьи.

^{Медальон Иззетов | Иллюстрация: Dmitry Burmak}

— Но у нее не хватает детали, — говорю я и тут же жалею о сказанном. Но у призрачной женщины не возникает подозрений из-за того, что мне это известно. Кажется, ее терзает вина. Каким-то образом, несмотря на свою бестелесную сущность, она умудряется побледнеть.

— Вы знаете, где эта деталь, не так ли? — спрашиваю я.

Она быстро мотает головой, и тогда я замечаю... Как я раньше не увидел сходства? То же робкое лицо, хрупкое телосложение, темно-серые волосы, при жизни, вероятно, бывшие черными...

— Вы — мать Базды?

— Прошу тебя... мы и так уже слишком надолго задержались! — она убегает вперед, а я бегу за ней.

— Она скучает по вас. Она здесь, в помещении наверху. Давайте ускользнем, когда понтифик не будет следить за нами.

— Мы не можем. Мы связаны контрактом. Если мы посмеем сбежать, то магия закона притащит нас обратно.

— Кейдин! Завора! Вы опоздали, — говорит понтифик, когда мы возвращаемся. Он передает посох прислужнику-труллу и раскрывает свой фолиант. — К вашему долгу добавляется по одному дню.

На странице Заворы я вижу длинный ряд отметок, и она добавляет к нему еще один крохотный штрих. Затем понтифик открывает мою страницу. Я чувствую, как магия закона ведет мою руку, заставляя поставить отметку.

— Это первая из великого множества, — смеется понтифик.

Я напрягаюсь, и до меня вдруг доходит вся серьезность моего положения. Я буду у него в долгу вечно, и даже смерть — особенно смерть — не сможет меня освободить, если я не сделаю что-нибудь прямо сейчас. Я выхватываю книгу у него из рук и стремглав бросаюсь к Саварину, несущему по три полных ведра в каждой руке. Он бросает их, а я швыряю ему фолиант.

— Рви! — кричу я. — Рви его, и мы свободны!

Саварин послушно берется своими большими руками за обложку и рвет книгу, а я сдерживаю понтифика. За обложкой рвутся страницы, и вскоре от фолианта остаются одни только клочки. Мне кажется, что я уже чувствую, как слабеют узы контракта.

— Кто ты такой, «Кейдин»? — спрашивает меня понтифик, вглядываясь мне в глаза, словно в надежде узнать. — И что ты здесь делаешь?

— Никто и ничего, — отвечаю я.

— Хм-м. Что ж, посмотрим, — он забирает посох у слуги и царапает янтарным наконечником каменный пол, рисуя круг у моих ног. Я внезапно выпрямляюсь, словно ствол, а язык как будто превратился в грозное оружие. — Я спрошу еще раз. Кто ты такой и что здесь делаешь?

— Меня зовут Террик, и мы с друзьями спустились сюда в поисках сокровищ, чтобы укрепить нашу дружбу, после того как я все испортил, проехав на вурме под этой самой базиликой, отчего она обвалилась! — я не собирался ничего этого говорить, но понтифик наложил на меня сильное заклинание истины, и мои собственные слова предали меня. Но одну вещь я изо всех сил стараюсь сохранить в тайне — наше единственное преимущество; то, что Базда получила пропавшую деталь машины. Я медитирую, окружая эту мысль ментальной броней.

— Я так и знал, что твое лицо мне знакомо, — говорит понтифик. — Можешь больше не терзать себя, Террик. Ты со своим вурмом просто оказался не в том месте не в то время. Видишь ли, я тут слишком увлекся раскопками и сломал несколько несущих опор, которые ломать не стоило. Но я рад, что ты привел с собой друзей. Рабочие руки нам тут всегда нужны.

Понтифик отправляет отряд из духов привести моих товарищей, а потом взмахивает посохом, и тот оставляет за собой в воздухе след из серого дыма. Дым опускается на землю, окутывает обрывки пергамента и кожаной обложки и начинает мерцать колдовским светом. Наклонившись, понтифик погружает руку в облако дыма и достает идеально переплетенную книгу с целыми страницами.

Он глядит на меня и улыбается:

— О, ты будешь много поколений должен моей семье.

У меня внутри все обрывается, когда я вижу, что духи возвращаются и подталкивают перед собой Эмбреллин, Келлима и Базду. Увидев вурмов и машину, друзья удивленно распахивают глаза. Базда вырывается из хватки духа, бросается ко мне и крепко обнимает.

— Все хорошо, — шепчу ей я. — Мы придумаем, как выбраться.

— Иди-ка сюда, — рявкает понтифик, отрывая у меня девочку. — Посмотрим, что нам досталось...

Сперва он указывает посохом на Эмбреллин, но у нее не находится ничего, что показалось бы понтифику ценным. Ее единственные украшения — ветки, которые вьются вниз по рукам, и ожерелье из осенних листьев. У Келлима понтифик отбирает кинжал, потом поворачивается к Базде. Я закрываю глаза. Он найдет ее артефакт, и его машина будет закончена, и пользы от нас никакой не будет, а после всего того, что мы видели, он ни за что не отпустит нас живыми.

— Подпишите, или пойдете на корм вурмам, — говорит понтифик моим друзьям.

Я открываю глаза и вижу, как он передает посох труллу, а у того в руках только кинжал да булавки Базды для волос. Где они спрятали артефакт? Базда подает мне знак кивком головы, я опускаю глаза и замечаю вздутость под доспехами. Минуты назад ее не было. Незаметно проведя пальцами по краям, я нащупываю предмет в форме полумесяца с отверстием в середине. Ловкие руки маленькой воровки подложили мне артефакт так, что я даже не заметил.

— Хозяин! — кричит один из духов. — Вурм не шевелится.

Понтифик хватает посох и шагает к вурму, бессильно распластавшемуся на холодном каменном полу. Он тычет янтарным концом в тело зверя, и солнечная корона загорается, выпуская в вурма болезненный снаряд. Несколько мгновений вурм еще дергается, черная сетка растекается по его коже. Понтифик вновь бьет вурма током, но на этот раз — совсем безуспешно.

— Что вы все стоите и пялитесь? — кричит тогда он. — У нас осталось еще два вурма. Найдите мне эту деталь до конца дня, иначе каждый получит по году к своему долгу!

Как только понтифик уходит, я бегу к вурму. Я кладу ладонь ему под челюсть и нащупываю пульс — слабые, еле ощутимые удары. Он открывает глаза, смотрит на меня — и я пораженно понимаю, что он меня узнает. Темная, густая слеза стекает по его морде. Он один из моих, я это знаю. Остальные два тоже могут быть моими. Но это не имеет никакого значения. Понтифик в любом случае дорого заплатит за это.

— Нельзя медлить, — снова раздается голос матери Базды. Она тащит свое ведро со слюной. Я подхватываю два ведра колотых камней и быстрым шагом обгоняю ее. Мы доходим до дальней комнаты, где нас никто не подслушает.

— Госпожа... Мне не обойтись без вашей помощи, — молю ее я. — У меня есть план, который поможет освободиться и мне, и вам, и всем остальным скованным контрактом. Я прошу лишь сделать две простые вещи. . .

Мать Базды стоит у ямы в центре комнаты и смотрит вниз, в глубину. Понтифик стоит рядом с ней и смотрит туда же.

— Он только что прыгнул, — говорит она. — Наверное, не вынес тягостей работы. Вы знаете этих эльфов...

— Очень жаль, — отвечает понтифик. — Ладно, у меня хотя бы локсодон остался. Отличный работник, куда лучше этого хлюпика.

Он отдает посох труллу, как всегда делает перед тем, как открыть свою книгу контрактов, и пролистывает ее до страницы с моей подписью. Понтифик поднимает руки и читает заклинание. Я так близко от него, что вижу, как растворяется дата окончания контракта, но меня он не замечает.

Первым делом я попросил мать Базды позвать понтифика и сказать, что я спрыгнул в яму. В комнате нет других входов и выходов, так что мне просто некуда было бы деться.

А потом я попросил вылить на меня ведро слюны. Я растер ее по всему телу. Не могу сказать, что впечатления у меня остались положительные, но зато к липкой жиже отлично прилипает каменная крошка. После двух повторений этой процедуры меня стало не отличить от любой из каменных статуй, выстроенных вдоль стен. Я принял подобающую позу и замер в ожидании.

^{Заросшая Гробница | Иллюстрация: Yeong-Hao Han}

И теперь у меня появляется шанс нанести удар. Я бросаюсь на понтифика и выбиваю книгу с контрактами у него из рук. Моя атака застает его врасплох, и фолиант отлетает в сторону. Схватив понтифика, я тащу его к яме. Он отбивается, но я всю свою жизнь провел, разъезжая на спинах тварей больше него в тысячу раз, так что двумя мощными толчками я швыряю его в черную дыру. Проходит четыре секунды, прежде чем я слышу удар и треск сломавшихся костей. Я ухмыляюсь, потом поднимаю книгу и разрываю все контракты по одному. Обернувшись, я вижу трулла: он все еще стоит неподалеку, сжимая посох.

— Идем, — говорю я. — Поможешь мне, и мы все обретем свободу. В том числе и ты. Он не сможет восстановить книгу без своего посоха.

Трулл медленно поворачивается ко мне. Из ямы доносятся стоны понтифика. Что-то в лице трулла неуловимо меняется, и, прежде чем я успеваю остановить его, он прыгает вслед за хозяином. Несколько мгновений спустя я слышу, как рвутся мышцы и связки. Глубоко внизу мерцает янтарный свет: понтифик творит свою магию плоти.

— Планы меняются, — говорю я матери Базды и бегу назад, к остальным. Достав артефакт из-под доспехов, я отдаю его Эмбреллин.

— Сможешь запустить машину? — спрашиваю я ее.

— Думаю, да, — отвечает дриада. — Здесь сильная магия, но простой механизм. Надо только, чтобы кто-нибудь толкал рычаг.

— Это я могу, — говорит Саварин, разминая мускулы. Через десять минут деталь оказывается на месте, Келлим и Базда высыпают монеты в подающее отверстие, Саварин крутит рычаг, и верхний камень трется об нижний, испуская фиолетовые искры, от которых у меня волосы на руках становятся дыбом. Я все время оглядываюсь через плечо, высматривая понтифика, но в коридоре пока тихо. Из желоба выкатывается первый золотой, и я ловлю его, не давая упасть. Я пробую его на зуб. Похоже, он настоящий. Высыпается еще десяток, потом полсотни. Духи считают их и складывают в ведра — по пятьсот зино в каждом.

У каждого из призраков я спрашиваю, сколько он задолжал, и делю деньги, чтобы каждый мог выкупить свою свободу. Но все прекращается, когда мы слышим какое-то цоканье — цок, цок, цок, — которое приближается к нам. Несколько секунд спустя в комнату входит понтифик. Одна его рука свисает ниже другой, а нижняя челюсть слишком сильно выдается вперед. Из-под мантии с каждым шагом показывается сине-серая плоть, и я не сразу понимаю, что понтифик заменил одну ногу телом трулла. Голова трупа заменяет мужчине ступню, и цоканье с каждым шагом издает золотая лицевая пластина.

— Все кончено, — говорю я, пихая в его сторону ведро с золотыми монетами. — Я выплачиваю наши долги. Мы больше не связаны контрактом.

Когда я произношу эти слова, то чувствую, как теряет свою хватку магия закона.

— Нет! — кричит понтифик, и крик переходит в горловое бульканье. — Машина моя! Монеты принадлежат мне! Ты не имеешь права!

— Имеем. Ты же сам все сказал. Владение имуществом составляет девяносто девять сотых права на оное, — ухмыляюсь я.

Базда машет ему рукой, усевшись на монетную машину сверху и болтая ногами.

— Я наделаю еще денег, — говорит понтифик. — Денег для Синдиката. Денег, чтобы вести войну. Все остальные гильдии падут, начиная с Селезнии.

— Мы, пожалуй, пойдем, — спокойно говорю я, наклоняя голову. — Приятно было иметь с тобой дело.

Духи выпрямляются, их призрачные тела словно становятся еще легче, и они исчезают в каменной стене. Мы с друзьями поднимаемся по лестничному колодцу, к коридору с нашей наполовину законченной лестницей.

Я издаю свист, призывая вурмов снизу. Остается надеяться, что они не забыли дрессировку. Звери появляются несколько секунд спустя. Я снимаю доспехи и отдаю Базде.

— Вот, надевай. Будет немного жарко.

Эмбреллин удивленно смотрит на меня.

— Ты хочешь, чтобы мы уехали на вурме? Без защиты? Но мы же расплавимся.

— До поверхности недалеко. Пять, максимум — десять секунд.

— Пять секунд расплавленной лавы нам в лицо.

— Или десять, — напоминаю я. — Поодиночке нам не справиться, но если мы будем работать вместе... Держаться рядом, читать заклинания исцеления и сплести их в единое целое, в нечто большее, чем сумма составных частей.

— Я верю в Террика, — говорит Саварин. — Думаю, это хороший план.

— Согласен, — говорит Келлим.

— И я согласна, — доносится голос Базды откуда-то из глубины моих тяжелых доспехов.

— Это хороший план, — соглашается Эмбреллин.

Мы все забираемся на вурма и крепко держимся. Я глажу зверя, шепчу какие-то ласковые слова, и надеюсь, что после тех мучений, что ему довелось испытать, он не забыл свои тренировки. У меня в кармане все еще осталось несколько кусочков сушеного мяса. Я кидаю один вурму в пасть.

— Ну давай, малыш. Попробуем.

Я наклоняюсь к вурму. Я веду себя с ним, словно дрессирую детеныша; я не спешу, хоть время для нас сейчас — непозволительная роскошь. Вурм подается вперед. Он становится увереннее, начинает мне доверять. Он выбирается наверх по разлому в катакомбы, куда мы попали, и к тому времени, как мы достигаем другого конца помещения, уже движется в размеренном темпе.

— Пора. Готовьте заклинания, — говорю я, натягиваю поводья и направляю вурма вверх, в потолок. Целительная мания укрывает всех нас впятером, я рулю вурмом, а остальные медитируют, направляя все усилия на поддержание защиты. Жар обжигает мне лицо, но я держусь, и наконец расплавленная лава расступается, и нас обдувает холодный ветерок, успокаивающий ожоги. Никогда в жизни я не подумал бы, что буду так рад вдыхать сажистый воздух районов Синдиката Орзовов.

^{Проростки // Процветание | Иллюстрация: Dmitry Burmak}

На земле сидят и ждут нас два призрака. Базде требуется несколько секунд, чтобы осознать увиденное, но в конце концов она все понимает.

— Мама? Папа? — говорит она призракам. Сильная маленькая девочка, которую я считал неспособной на мягкость, разражается слезами. После оплаты всех долгов у меня осталось немного денег. Я протягиваю их Базде.

— Вот, возьми. Вы сможете начать новую жизнь вместе, — говорю я.

— Спасибо, — отвечает Базда. — Но тот человек... Он ведь продолжит пользоваться машиной. Он начнет войну?

— Это вряд ли, — улыбается Эмбреллин. Она протягивает Базде ее артефакт.

— Я говорил тебе, что ты получишь его назад, — улыбаюсь я. — А я всегда держу свое слово.

Мы прощаемся с семьей Базды и возвращаемся в жилище Эмбреллин, еле волоча ноги. Но когда мы поднимаемся на этаж, где живут ее соседи снизу, то слышим крики — и переходим на бег. Вбежав к ним в покои, мы видим мою малышку-вурмицу, пускающую слюни на матрас. Похоже, она нашла путь домой — плюс-минус этаж. Мы все начинаем смеяться. Ну, кроме соседей.

— Хорошее чувство, — говорю я, — когда вы все вот так вот вместе.

Я не знаю, что несет нам будущее, смогу ли я вернуть себе доброе имя и свою работу, уедут ли в итоге Саварин и Келлим. Но я знаю, что будущее полно возможностей, и никто и никогда не разорвет узы нашей дружбы.