Каникулы в Санкт-Петербурге

Глава шестая #страшноизвестнаякартина

Максим прекрасно понимал, что заврался окончательно, хуже того, он продолжал врать. С появлением Андрея дела пошли, казалось бы, лучше, но выхода из сложившейся ситуации Максим все равно не видел.

Теперь вокруг Полины вертелось сразу два Андрея – один поддельный, он же Максим, другой – заочно, через Максима – реальный Андрей, а кроме того, один реальный Максим, якобы уехавший в командировку, который постоянно интересовался, как у Полины обстоят дела с Андреем.

Все свободное от переписки с Полиной время Максим проводил, гуляя с ней же по городу.

Андрей, конечно, очень помогал, но явно недооценивал гнусность их положения. Он все больше посмеивался, а то, что Максим из всех русских личных имен выбрал себе именно его имя, ужасно льстило самолюбию.

Выходило, что Полина теперь присутствовала в жизни Максима почти что круглосуточно, но при этом знать ничего не знала про его мучения.

В какой-то момент Максим стал бояться, не посадят ли его в тюрьму, если обман раскроется. Андрей успокаивал: скорее всего, нет, разве что в психушку. Максим кисло улыбался в ответ и думал, что жизнь и правда состоит только из лжи.

– Ты не заболел? – обеспокоенно спросила бабушка.

Погруженный в свои страдания, Максим чуть не подавился.

Бабушка заметила ему, что он стал хуже есть. Максим удрученно развел руками и отрезал себе еще колбаски. Но кивнул: мол, да, он сам это тоже заметил.

– И псина плохо ест, – добавила бабушка, – видно, от жары. Говорю же, сидите тут в городе, в духоте. Поехали бы с Андрюшей на дачу, на свежий воздух, речка – всего полтора километра по дороге. Окреп бы немного, а то совсем, как глист.

Тут бабушка снова вспомнила, что Максим, по ее мнению, стал плохо есть.

– Ой, бабушка, – Максим горестно подпер ладонью щеку, – ну какая дача, какая дача, а? Тут такие дела творятся, ужас же просто.

– Какой такой ужас, господи?

– Натуральный такой ужас. Самый ужасный.

– Ну у тебя же были девушки? – в который раз спрашивал Максим, увлеченно роясь в шкафу у Андрея. – Это у тебя что? Это что, декольте?

– Это пуловер с открытым воротом, дай сюда. – Андрей злился от смущения. – Ну предположим, были. Но не такие.

– Это какие-такие не такие?

– Эта твоя – чумная какая-то.

Максим оскорбился. Полина была совсем не чумная, а, можно сказать, лучшей из всех, кого он в жизни знал.

– И на фотках она не больно-то красивая, – добавил Андрей.

– Да Полина просто фотки не обрабатывает, потому что жизнь не отфотошопишь! – встал на защиту чести Полины Максим.

– Это она так сказала? – фыркнул Андрей. – Ну видишь, у нее типа принципы. И чувство юмора, и все такое. Расскажи ей все уже скорее, и дело с концом. Скажи, что пошутил. Или прикинься идиотом: мол, ты теперь страдаешь, что на нервах выдал себя за меня, она тебя пожалеет. Хотя тебе и притворяться не придется, – добавил он, глядя, как Максим пытается втиснуться в одну из его рубашек, рукава которой были ему, мягко говоря, узки. – Да не застегнется она на твоем пузе, видно же, не порти вещь.

– А мне и не надо, чтобы застегивалась, – буркнул, тяжело переводя дыхание, Максим. – Мне надо, чтобы, ну знаешь, на футболку ее, чтобы не думать, заправлять ее или нет.

– Кого заправлять? Ты тупой?

– Да футболку в джинсы, заправлять или нет. А, черт, ладно. Забирай свою рубашку обратно, подавись.

Рубашка была красивая. На нагрудном кармашке вышит маленький крокодил.

Как Андрей мог сказать, что Полина не слишком красивая! Максим правда не понимал. Она была невозможно, нечеловечески красива. Слов таких в Максимовом лексиконе не было, чтобы даже примерно описать, как она выглядела и что собой представляла. Разве что словами поэта Таганова, да и то не совсем точно.

Максим так засмотрелся на Полинину красоту, что допустил чудовищный просчет: не уследил, в какой именно вход Эрмитажа они зашли.

Маршрут, который они с Андреем прокладывали всю ночь, начинался от входа через внутренний двор со стороны Дворцовой площади, а они зачем-то пошли с набережной.

А времени и сил у него хватило только на совершенно определенный маршрут.

Конечно, можно было бы сказать, что он, как и всякий среднестатистический коренной петербуржец, не так уж часто бывает в Эрмитаже, но Максим еще в первый день, провожая Полину до хостела, десять минут расписывал, как часто он бывает в этом великолепном дворцовом комплексе и сколько открытых и закрытых мероприятий в эрмитажном лектории чуть ли не раз в неделю из года в год считает своим святым долгом посетить.

А все потому, что они тогда дошли до самого конца Невского и на глаза Максиму попался Зимний дворец. Вот оно как-то так само собой и сложилось.

А теперь он в буквальном смысле почти полз по стенам, закрывая Полине обзор и то и дело натыкаясь на ограждающие картины веревочки. Ему даже сделали замечание. Максимальная близость к картинам давала шанс скосить глаза и незаметно для Полины прочитать названия полотен. Познания Максима ограничивались тем, что в Эрмитаже висели зарубежные картины, а в Русском музее – отечественные.

Полина все эти ухищрения отлично замечала, но старалась не подавать виду, чтобы еще больше не смутить этого странноватого Андрея, поскольку Максим в своем письме активно советовал дать ему шанс.

Еще Полина, к ужасу Максима, хотела сходить в Главный штаб, который тоже относился к эрмитажному комплексу. Там, по проверенной ею информации, находилось искусство двадцатого века, например, импрессионисты, которых принято смотреть издалека, потому что вблизи изображение на картинах расплывается в симпатичную кашу.

Поэтому ходить по основному корпусу Максим планировал долго, до тех пор, пока Полина не устанет от переизбытка искусства и не передумает тащиться через площадь в Главный штаб. Шансов на то, что он скоро закроется, не было, они очень рано отправились смотреть картины, – настолько, что Максим, считай, и не ложился спать и теперь был смутно похож не то на панду, не то на сову. Синяки под его глазами плавно тянулись почти что до самого подвижного века, а глаза упорно таращились, силясь рассмотреть хоть что-то на маленьких табличках.

Настоящий позор ожидал его у картины знаменитого художника Рембрандта «Возвращение блудного сына». Вокруг толпился народ, и Максим старался разглядеть все побыстрее, оттого лез, толкался и неловко извинялся, провоцируя тем самым новые толчки. Так что все, что ему удалось разглядеть, это что-то там «…сына».

Максим неловко задрал голову, стараясь одновременно отследить, не ополчилась ли на него очередная смотрительница-бабушка, и понять, что изображено на картине про сына. Перед ним были две темные человеческие фигуры, бликующие на свету, одна держала другую, и все у изображенных на картине людей, судя по всему, было печально. Максим облегченно вздохнул – конечно, эта картина была страшно известная.

– «Иван Грозный убивает своего сына», – радостно и громко сообщил он Полине.

Но услышали и все окружающие. Было очень стыдно и не хотелось больше жить.

Позже, щедро угощая тотально дезинформированную Полину хот-догами с растворимым кофе в одноразовом стаканчике, Максим обрушил весь свой гнев на хитрых жуликов-экскурсоводов, о которых ему рассказывала утром бабушка.

У Максима, судя по всему, начинала развиваться легкая форма нарколепсии, и за завтраком он сидел в состоянии транса, граничащего с просветлением. Бабушка его очень хвалила за то, что он встал в такую рань, а когда узнала, что внук собрался в Эрмитаж, ее восхищению не было предела.

Бабушка была жаворонком, ревностным охранителем культурного наследия и мудрым человеком, который прекрасно видел недостатки своих любимых.

Запихивая Максима на свой факультет, она трезво оценивала его возможности и не питала никаких иллюзий на его счет. Учить чему-то Максима на первой паре было бесполезно, а тут он к девяти утра собрался в Эрмитаж, и это при том, что музей открывается только в десять тридцать.

Бабушка долго что-то говорила Максиму, но запомнилась ему только та часть рассказа, в которой фигурировали такие слова, как «вранье» и «обман», что бабушка особо подчеркивала своим хорошо поставленным преподавательским голосом.

– Хитрые китайские экскурсоводы-обманщики нарочно вводят ни в чем неповинных туристов в заблуждение! – ораторствовал Максим. – Говорят, что в Петербурге очень много янтарных раскопок ведется! Что янтарь с моря намывало и намывает, и это такая наша очень большая достопримечательность и ценность! И потом сразу ведут жертв этого бессовестного обмана в сувенирный, в ювелирный, и там китайцы янтарь и покупают. А это все на самом деле неправда. Обманщики!

Китайцев вокруг действительно было много. Они приплывали целыми пароходами, океанскими лайнерами, которые останавливались на Неве.

Жара спадала. Началась гроза.